Улыбка дьявола

Валентина Георгиевна проснулась в родной белой ночнушке, но не в своей постели. Вокруг было прохладно, сыровато и всё: воздух, предметы, пол – отдавало несвежестью. Более чем несвежестью.
Внезапно до неё дошло: «Мёртвое. Всё тут мёртвое. Потому что комната… заброшена…»
Как ни странно, пыль была вытерта, ковёр пропылесосен, а картины на стенах висели, не прикрытые простынями для защиты от грязи. Но всё равно чувствовалось, что помещение не то что старинное – средневековое.
– Господи… – пролепетала старушка. – Где я…
Несмотря на страх, она встала с постели (может, страх-то её и подгонял) и вышла из просторной комнаты в обширный коридор. Та же фигня, что и с комнатой: всё мёртвое. Но ухоженное.
Коридор располагался на втором этаже; его ограждали перила, а под ними была большая гостиная. Как только бабулька покинула опочивальню, то сразу услышала еле заметный скрип. Не металлический – деревянный. Или, вернее… струнный…
Этот скрип издавали две люстры, раскачивающиеся под высоченным потолком холла. Они были ржавые и массивные. «Упадёт одна какая-нибудь – расшибёт насмерть!» – подумала Валентина Георгиевна.
Без очков она не сразу заметила, что между люстр что-то подвешено. Приглядевшись, она поняла… и вскрикнула.
Казалось, этот предмет колыхался от малейших колебаний воздуха или старых половиц. Поэтому старушка спустилась на первый этаж, стараясь ступать как можно тише и идя как можно медленнее. От напряжения у неё заныли кости, а иссохший рот устал повторять: «О господи… о господи… Что ж такое-то, а…» А ещё она изо всех сил старалась не смотреть на то, что висит под потолком. Не смотреть. Не смотреть. «Меня это не касается. Пусть висит там, мало ли всяких нелюдей земля носит… Ох, сколько кровищи на полу… Не смотреть».
На первом этаже, как она думала, был выход, но она его не нашла. Из холла вели несколько дверей – в комнаты или в коридоры, а также две симметричные лестницы – на ещё более низкий уровень (судя по ним, холл был не первым этажом, а как минимум вторым). Но самое главное – в холле было три окна. Окно… Окно! Старушка подбежала к нему в надежде увидеть улицу…
И она её увидела. На улице был день (солнце было почти в зените, то есть плюс-минус полдень); по дорогам сновали машины, ходили пешеходы – Валентина даже слышала их галдёж. За окном был её родной город, шумный, современный и наряженный – всё это она ненавидела и часто ворчала по поводу новостроек, клубов и беспутной молодёжи. Но вот в теперешней ситуации…
Окно было не открыть: старинная рама не позволяла. А стекло было толстым, многослойным.
– Хорошо, – сказала она себе. Или окну. – Пойду к…
Она хотела сказать «к выходу», но не смогла, потому что обернулась и увидела…
Между люстрами висел человек. Труп. Она это разглядела ещё наверху, но тогда он не был повёрнут к ней лицом; к тому же она не различала подробностей заспанными глазами. А сейчас зрение привыкло к отсутствию очков, и она разглядела мерзкий ужас…
Труп улыбался… Но отнюдь не от веселья: он был подвешен тросами за уголки рта. От них по шее и дальше, по голой груди и бёдрам как будто до сих пор ползли потоки запёкшейся крови.
Продолжением этих потоков служила кровавая лужища на полу.
– Как же я не разглядела, – произнесла старуха. – Почему я… не разглядела… эти тросы… «…тянущиеся от люстр», – закончил её мозг.
Сглатывать не хотелось, несмотря на абсолютно сухой рот и сухой воздух. Потому что под трупом располагалась не только кровь – там были кишки, желудок, лёгкие. «Вот почему лужа мне показалась такой… объёмной…»
– ГОСПОДИ!!! – заорала бабушка. – ПОМОГИ МНЕ!
Помогать никто не собирался: ни Господь, ни труп, ни другие люди. С диким криком бабушка бросилась на оцепеневших ногах вниз по одной из лестниц. Очень скоро лестница привела её на первый (теперь уж точно) этаж, и Валентина чуть не грохнулась на пол, не ожидав последней ступеньки. Вокруг были окна… мебель… ковры… двери… двери… Большая дверь! Выход на улицу!
Бегом к дверям… Уже слышно, как шумит газонокосилка!
Валентина распахнула двери.
Что?
Где улица?
Комната. Какая-то. Не та, в которой она очнулась; просто какая-то комната. Судя по стилю, принадлежит этому же дому.
Валентина оглянулась назад. Позади стоял шкаф с двустворчатыми дверями. Резко его распахнув, она увидела… деревянную стенку.
«Как же так… Ведь только что за спасительными дверями я слышала газонокосилку… Там был газонокосильщик! Человек! Живой!»
Из комнаты вела дверь. За дверью был коридор. Тот же, с перилами, а под перилами – тот же холл. С улыбающимся трупом посередине.
– Да чтоб тебя… черти… – процедила бабушка.
И тут труп повернулся к ней лицом. Тросы как будто почувствовали слова, сказанные в адрес того, что они держали, и скрутились, повернув труп лицом к старушке.
– А-А-А-А!!!
Труп развернулся обратно. По инерции ещё раз немного скрутился, чуть не явив Валентине личико, подёргался ещё немного и застыл. Нет, какой там: всё равно покачивался.
Старушка выдохнула. Итак…
В её обычной жизни слово «итак» олицетворяло начало очередного ворчания или нравоучения: она подводила итоги, собирала в памяти всё «безобразие», которое ей не нравилось – от грубиянства молодёжи до экологических проблем нашей планеты. Сейчас ей предстояло обобщить, а потом осознать и переварить информацию, которая на неё обрушилась за последние семь (максимум десять) минут.
«Я попала в старинный особняк. Наружу выйти не могу, потому что фокусы какие-то. Грёбаные фокусы… Посередине гостиной висит чьё-то тело. Не сильно несвежее. Что я тут делаю… зачем… почему…» Ответить на все эти вопросы оказалось непросто. Даже невозможно.
Что-то упало в соседней комнате. Прям грохнулось, аж пол вздрогнул. Наверное, шкаф.
Вздрогнула и старушка. А потом там же услышала тяжёлое дыхание ветра: «А-а-а-ах-х-х…»
Ещё чего не хватало.
– Мама… мамочки…
Звуки снизу, из холла. Не успев испугаться, старуха бойко повернула к ним голову. В холле у стены стоял ряд цветочных горшков (растений, понятное дело, там уже давно не было), и один из них – крайний – упал. Затем упал следующий. Затем следующий, будто кто-то нёсся рядом с ними и опрокидывал их.
Кто-то нёсся… Не «как будто».
Или показалось…
Валентина Георгиевна свалилась без сознания.

Она очнулась в комнате – уже в третьей из всех, где ей пришлось побывать в пределах особняка. В отличие от предыдущих комнат, в этой около кровати стояла резная тумбочка. У старушки в её квартире тоже была такая тумбочка, и она привыкла просыпаться по утрам и открывать её верхний ящик, чтобы достать очки, – так и сейчас сила привычки (Валентина Георгиевна была консервативным человеком во всех аспектах) не подвела. И хорошо! В ящике лежала какая-то книжка.
Вспомнив, где находится и что с ней было до сна, Валентина, не убирая руку из ящика, оглядела комнату. Кроме шкафа, кровати и тумбочки, в ней не было ничего, даже ковра: голые стены и дверь, открытая и ведущая в коридор. Не выходя из комнаты, можно было разглядеть весь холл – в том числе частично увидеть тело. Да, оно всё ещё было на месте… Старушка увидела его в профиль. Оно всё также улыбалось, как рептилоид, запрокинув голову и еле заметно раскачиваясь. В профиль старуха разглядела, какое оно плоское из-за того, что внутренности лежат внизу…
Только сейчас её вдруг одолел рвотный рефлекс. Удовлетворив его, она наконец вынула книжку из тумбочки. Это оказалось что-то типа ежедневника. Если бы Валентина Георгиевна была чуть менее консервативной и хоть чуть-чуть разбиралась бы в культуре ужастиков, она бы сразу смекнула: «Чей-то дневник. То бишь информация». Дневник это или нет, разобрать не удалось, но информации он содержал будь здоров. На первой странице прямо поверх строчек был напечатан странный текст; вроде латиница, но некоторые буквы отдавали чем-то иероглифическим. Почти через половину дневника начинались какие-то заметки, наверное, на испанском. Именно заметки: записи были не цельными, содержали зачёркивания, помарки – черновик, а не дневник. Они занимали страниц десять, затем шли записи на английском языке; английский Валя не учила, да и записи были корявые и такие же черновые. Далее шли китайские иероглифы, а за ними какой-то странный язык – армянский или грузинский, судя по вообще экзотическим знакам (может, даже какой-то вариант хинди). А затем – немецкие слова.
Немецкий Валентина Георгиевна помнила со школы весьма смутно, но тут же начала пытаться переводить. «Die Leiche h;ngt zwischen den Kronleuchtern als Symbol f;r Mittelbarkeit und damit Gerechtigkei». Из всего этого Валентина точно вспомнила лишь «Symbol», «Kronleuchtern» («люстра») и «h;ngt» («висеть»); ну и «und», конечно. Ясно, что человек описывал ситуацию с трупом – но посвятить этому двенадцать страниц… Философские размышления? Вполне: «Symbol» – это символ.
Потом – сорок пустых страниц и всё, обложка. Помимо записей, кстати, тот, кто заполнял книжечку, рисовал маленькие картинки-пояснения – комнаты; только они не очень-то совпадали с антикварным стилем особняка. Наверное, писцы вспоминали свои жилища. Вспоминали свои жилища…
«Я тут… не первая? Вернее, не единственная?..» – дрожа, подумала Валентина Георгиевна.
На это вполне мог указывать и ещё один факт – отсутствие пыли. «Неужели… все, кто тут есть, ухаживают за этим домом… вот в обществе этого-то чучела, висящего на самом видном месте?!» Похоже, что да.
Старушку пронзила мысль: найти телефон. Или телеграф, фонарик какой-нибудь для сигнала SOS – любое средство связи, даже самое немыслимое. Да зачем далеко ходить? Можно же написать на бумажке и выкинуть её в окно. Если, конечно, не случится таких же фокусов, как с выходом. Только вот где ручка…
Ручка была в глубине того же ящика, что и ежедневник.
Набросав мольбы о помощи, Валентина пошла к ближайшему окну, стараясь не смотреть на тело. Когда она шла, труп чуть качнулся – приём так, что после колебания он на несколько градусов повернулся в её сторону. О боже, глаза… Несмотря на полное отсутствие мимики, лицо трупа вкупе с искусственной улыбкой выражало глубокое желание… какое-то.
Сделав из бумажки самолётик, Валя попыталась приподнять раму окна. Но только попыталась. В отчаянии (в том числе из-за словно следящего за ней трупа), она схватила стул с металлическими ножками и нацелилась на окно. Перед ударом взглянула на труп. Тот вроде отвернулся, как был. И вот тогда она с криком разбила стекло.
Не прошло и секунды, как осколки стекла начали… бесноваться. В полном смысле. Они взлетели, как осенние листья, подхваченные воздушным круговоротом, и стали носиться по помещению. В ужасе старушка повалилась на пол и скорее прикрыла лицо руками. И правильно: осколки начали вонзаться ей в голову, руки, ноги, живот; один даже распорол ей предплечье. Она заорала; осколок засел в мясе и перестал двигаться. Зато другие продолжали рассекать воздух; Валя слышала, как они со звоном ударялись о стены, опрокидывали предметы и рассыпались. Через минуту они затихли.
Плача от боли и вида крови, льющейся из руки водопадом, Валентина через подол ночнушки попыталась вытащить осколок. «Боже мой… Зашивать придётся!»
По началу всё шло хорошо, только была жуткая боль. Вдруг осколок вырвался и устремился внутрь руки.
Валентина Георгиевна закричала так, как не кричала никогда: внутри её тела, как жук, ползало острое стекло. На его пути под кожей образовывались страшные кровоподтёки; мышцы онемевали. В конце концов рука опустилась…
Из-за боли и страха старушка зигзагами побежала по второму этажу, прибежала к лестнице, споткнулась – и покатилась по ступеням. К концу спуска осколок уже прополз до груди. Валентина задела цветочный горшок – он упал, разбился и…
Осколок прекратил её мучить.
Зато внутри горшка как будто кто-то начал елозить. Как если бы человека посадили в пустую бочку, опрокинули на бок – и он там двигался. Также и горшок: он начал тихонько раскачиваться, раскачиваться, раскачиваться…
А потом неистово рванул по холлу.
Он катился легко и живо, как будто кто-то невидимый катил его, как нападающий футболист ведёт мяч к воротам соперника. Воротами послужила одна из лестниц: горшок влетел на неё и, стуча, покатился по лестнице. И скоро разбился, судя по звукам.
– Почему предметы… двигаются сами по себе?.. – спросила старушка у… Не знала она, у кого тут спрашивать. Она спросила у всего особняка. А потом повернула голову наверх.
Там, как всегда, был труп. Как всегда, он вынужден был улыбаться под тяжестью своего тела. А его глаза смотрели именно на Валентину Георгиевну. Повинуясь пронизывающему взгляду, та повторила вопрос:
– Почему предметы двигаются сами по себе? А? Почему стёкла летают? Почему… почему горшки падают? – Она плакала, глядя на висящее тело.
Молчание. Но движение: тело, повинуясь неосязаемому ветерку, развернулось и уставилось на дверь в комнату, в которой был найден ежедневник.
Старушка ни хрена не соображала. Так что оставалось ориентироваться на то, на что ей указывали. Она перевязала онемевшую руку куском, оторванным от ночнушки, поднялась в комнату, по пути догадавшись: ежедневник – единственный источник информации. Помимо трупа. Полистав книжку, она ничего особо не почерпнула. Поняла, что просто листать – неэффективно, надо вчитываться в каракули.
– Кто их писать учил, – ворчала она. – Ладно. Буду читать единственный нормальный текст, – произнесла она и открыла самую первую страницу.
Слова были вроде знакомые. Латиница же… Вдруг настроение Вали резко поднялось – она прочитала: «sinvoul». Тут же вспомнила про «Symbol».
– Это перевод! Только… почему на разных языках? И кто их писал?
Умерший был полиглотом?
«А почему я подумала про «умершего»? Неужели…» – И её окатила догадка. Может, и неверная – но что-то ей твердило: «Да, труп, что висит между люстрами, – автор перевода».
– Немец, значит, – ухмыльнувшись, произнесла Валентина. С интонацией цитирования советских фильмов. Зачем произнесла – фиг знает; наверное, чтобы отогнать ужас.
Радостная, она продолжила пытаться переводить, для удобства помечая нужные моменты. Внимание сразу привлекло слово «primera» в предпоследнем предложении и «bravu;» в последнем. ««Пример»… Может, «примат»? Потом – «бравур» какой-нибудь…» Внезапно её блуждающий взгляд упал ещё на одно слово, которое повторялось несколько раз, – «Goust». Сразу пошли ассоциации с английскими «goat» («козёл») и с «guest» («гость»). «Козлов тут не видно, стало быть, надо ждать гостя?» Другие люди были бы тут сейчас ох как кстати.
Вспомнив про газонокосильщика, она решила сделать ещё одну попытку выбраться из особняка через выход. Выйдя из комнаты, она посмотрела на окно – оно заросло стеклом, как будто его и не били. «Пофигу мне!» Когда она спускалась, труп всё так же следил за ней немигающими, полуприкрытыми глазами. Старушка отводила взгляд. Проходя под ним – у самой кучи внутренностей, – она подняла голову вверх, так как хотела спросить: «Кто ж тебя так…»
И тут она сполна ощутила смысл несказанного «так»: она увидела, что задний проход Немца разворочен, как яма. Пустая яма. Внутренности доставали через анус, или они сами свалились вниз. Ужас…
Тем более надо валить!
Валентина ракетой слетела с лестницы и прибежала к выходу. Снова открыла дверь. Снова вывалилась из шкафа в какую-то комнату – новую, в которой ещё не была. Снова не было возможности вернуться назад.
Ещё раз! Опять спуск (теперь старушка вообще не глядела на труп), снова к выходу, к дверям; снова их открывание – только теперь осторожное, чтобы проверить, можно ли будет вернуться… Но, как только Валентина открыла двери и перешагнула через порог, кто-то словно толкнул её – и она шагнула в очередную комнату без возможности вернуться в прихожую особняка. «Значит, невозможно…» – констатировала она и раздосадованно хлопнула дверцей шкафа.
Тут же дверцы шкафа захлопали сами, как крылья бабочки. Сам шкаф затрясся и заходил ходуном, так что старуха отшатнулась и села на кровать; потом всё затихло.
«Как сразу до меня не дошло… Если я чем-то активно пользуюсь или оно по моей вине само двигается активно, то потом начинает бесноваться. По инерции? Не важно – главное, что опять грёбаные фокусы. Одного это не объясняет: как тогда горшки сами падали? И как тот шкаф рухнул?»
– Ладно. Я устала, – сказала она себе и села на кровать.
Просидела она долго. И сделала для себя вывод: всё равно, даже если выход закручивается обратно в дом, надо пытаться выбраться – другим способом. Традиционный жизненный опыт: выход есть из любой ситуации. Практически. В любом случае, его стоит искать.
Она вышла и побрела по второму этажу. Рука, которую изуродовал осколок, полностью онемела, но плечо и грудь с её стороны жутко ныли, как будто стекло всё ещё рассекало мышцы и сухожилия. Кровь из раны не шла. Справа Валентина Георгиевна увидела комнату, в которой нашла ежедневник. И подумала: может, ещё его помучить?..
Помучила. Из нового заметила только несколько слов в оригинальном тексте: одно из них подозрительно напоминало «энергию», а другое – это было жутко в своей очевидности – было почти что «касанием». Буквально: «kasaniye;». А рядом с ним стояло слово «NEI» – прямо так, большими буквами. Не далее чем через шесть слов следовало то самое «Goust».
– Чего не касаться? Я уже много чего тут коснулась. Правда, иногда мне прилетало. Но, по-моему, только если я что-то разбивала. Ну что ж… Освобождение того стоило. Я не из таких, которые… – Она не договорила, но было ясно, не из каких она. На самом деле никто из её знакомых не мог сказать, что она не из «таких»… Но всё-таки, как на самом деле? Дальнейшие её действия как раз и должны были это показать.
Она собралась и приступила к освобождению.
Она ковырялась в стенах, полу, потолках, до которых могла достать со стула; спина через некоторое время уже так ныла, что хоть ори – но старушенция делала свою работу. Одной рукой. Где-то помогала ногами и зубами. Она дёргала за всё торчащее, двигала всё незакреплённое, несколько раз залезала в камин и проверяла беспросветный дымоход, который с каждым разом менее беспросветным не становился. Она облазила почти всё. Ничто не срабатывало, не щёлкало; никакой ветерок её не отпружинивал во внешний мир, к людям, к противным, порочным, некультурным, невежливым, но ЛЮДЯМ.
Труп всё это время за ней следил. Буквально – СЛЕДИЛ. Сволочь такая… Каждый раз, когда она куда-то шла – он поворачивался на своих тросиках. Когда глаза бабушки в полной мере привыкли к отсутствию очков, она разглядела, что на самом деле крутит тело не магия – люстры согласованно поворачиваются, отчего тросы натягиваются нужным образом, и труп вертится. Вот так вот. Но тогда кто манипулирует люстрами?
Может, изучить этот механизм? Разобрать потолок и посмотреть, нет ли там спасения?.. Ну, это уж совсем заоблачные мечты. Хотя, как-нибудь можно будет попробовать.
Но кое-что в голове у бабушки относительно трупа не менялось: его мёртвый взгляд оставался таким же пронзительным и цепким, а может, эти параметры даже увеличивались. С каждой минутой Валентина всё больше материла Немца. Прошло много часов. Он её достал. Поэтому настроение у неё только ухудшалось.
Она больше не могла находиться в обществе мёртвого тела с развороченным анусом.
– Надо тебя снять. Убрать в подвал тебя и потроха твои. Надоел ты мне, ей-богу, тварь поганая… Обосрался своими кишками – обосрусь и я от радости, когда от тебя избавлюсь, ха-ха-ха!.. М-да-м, психика… всё…
Тут до неё долетели обрывки недавних воспоминаний. «NEI»… «kasaniye;»…
– Тебя нельзя касаться, что ли?
Может, это и есть наказание – вынужденно думать об улыбающемся мертвеце?
Но… за что наказание? «За моё занудство и консерватизм?» От признания никуда она деться не могла. Впрочем, не первый раз она себя так обвиняла; но в такой ситуации, в таком контексте – это да, первый раз.
От таких мыслей у старушки подкосились ноги.
– Ладно, хрен с тобой, сука. Слышишь? ХРЕН С ТОБОЙ!!!
Через минуту она вернулась со спичками. Удивительно, но… она уже не помнила, где, но она нашла сухие спички! Вырвала несколько страниц из ежедневника, сделала самолётики, подожгла один и со второго этажа пустила его по воздуху, надеясь, что он уткнётся горящим носом в причёску трупа. Но самолётик пропорхнул мимо, спикировал; пламя умерло. Ещё раз. Безуспешно. Ещё раз. Почти!!! Ещё раз… Да! Волосы еле вспыхнули, но тут же потухли…
Но всё равно – хоть какой-то результат!
Старушка тяжело дышало. Казалось, её дыхание качнуло труп.
Нет, не её дыхание. Он… сам качнулся.
Интенсивно. Туда-сюда. Повторил – интенсивнее. Задёргался. Как живой.
ОН ОЖИЛ!!!
Валентину Георгиевну прошиб пот. В двух метрах от неё на весу дёргался, как в конвульсиях, человек, которого она до сих пор считала безнадёжно неживым. И он же без внутренностей! Может, это шоковые сокращения мускулов? Нет, не похоже. Потому что Немец сделал резкое движение туловища и крутанулся лицом к старухе. И окровавленный оскал приметил жертву.
Жертва в бешеном ознобе начала отступать. Шагнула в первую попавшуюся комнату, в которой ещё не была. В особняке было много комнат. Но только эта была проходной – в стене была дверца в полчеловека! Валентина кинулась туда – и закувыркалась по крутой лестнице.
Голова, ноги, рёбра мягко ударялись о полусгнившие ступени; онемевшая рука потеряла перевязку и болталась, как у манекена.
Наконец падение закончилось. Вокруг была темнота. Нет… Неизвестный источник света освещал какой-то подвал. Сильно воняло, прям сильно.
Валентина Георгиевна совершила подвиг – встала – и направилась к источнику света. Шаги давались с громадным трудом, но ведь впереди – свет, который вполне может быть уличным!
Наконец старушка дошла до тусклой керосиновой лампы, стоявшей в небольшом помещении и освещавшей какие-то большие свёртки, лежащие в ряд. А в свёртках находились…
Это не свёртки – это мешки с телами…
Их было четыре штуки. Зачем-то бабушка принялась вглядываться в их неприкрытые лица (у них вообще было много чего неприкрытого: мешки были не мешками, а просто кусками материи, и тела были небрежно в них обмотаны). Был брюнет с горбатым испанским носом, был с веснушками, был узкоглазый; а четвёртый был не человеком, а синим существом с круглыми рыбьими глазищами и щелями на шее. У всех был растянут рот, а щёки – исполосованы чем-то железным.
Они все побывали между люстрами. И все приложили руку к ежедневнику. Только вот одного не хватало.
Он появился за спиной Валентины Георгиевны.
Оказывается, сзади была лестница, ведущая, наверное, в холл – там было светло. И на фоне этого света с железными крюками в руках стоял Немец с изуродованным лицом, впалыми животом и грудью и зверским выражением глаз.
Старушка кинулась направо – в ещё один коридор. Там через несколько поворотов она наткнулась на винные бочки и стала вилять среди них. Труп уверенно шёл следом; его шаги противно впечатывались в полусгнившую древесину. Стоявшие повсюду керосиновые лампы тускло освещали железные крюки, за которые он недавно был подвешен. Он не бежал, так как ещё не научился толком ходить после смерти; но и бабушка двигалась не быстро. Итак, он её настиг. И замахнулся крюками.
Но бабушка до этого раздобыла где-то ржавый винный кран с отломленной частью и метнула его в Немца. И попала в глаз. Немец закачался, отошёл назад и прислонился к стене.
Если бы жертва чуть больше разбиралась в культуре ужастиков и триллеров, она бы знала, что мёртвых в большинстве случаев убить невозможно. Да какая культура в данной-то ситуации! Инстинкт, инстинкт двигал Валентиной Георгиевной, но он был бессилен против естества окровавленного охотника. Каноны соблюлись, и Немец отклеился от стены и понёсся к бабушке. Та заорала и кинулась дальше.
Дальше был выход в прихожую, а там был выход на улицу. Якобы. Но он всё равно мог спасти старуху: сейчас она явится в какую-нибудь комнату и будет поджидать его там с чем-нибудь. Интересно, в какую – каждый раз её забрасывало в разные.
Но двери не распахивались.
Потому что на этот раз выход вёл в ту комнату, где сам собой опрокинулся шкаф; его дверцы (они же – двери выхода) оказались под тяжестью антикварной громадины. Поэтому жертва забилась в попытках открыть их; она орала, надрывая связки. А труп приближался. Он уже хорошо научился передвигаться, поэтому бежал с поднятыми крюками.
– А-А-А-А!!! – прокричала бабушка…
В отличие от Немца, она была живой.

Убийца вытащил из головы кусок крана и отшвырнул его подальше; приволок труп жертвы в холл и разворотил ей крюками задний проход, но органы вынимать не стал, а хорошенько пошерудил внутри её тела, разорвав все связки. Распинал ногами свои внутренности, освободив место. Перевернул старуху вверх ногами, зажал под мышкой, присел и подпрыгнул до потолка. Зацепился одной рукой за одну из люстр и зацепил другой крюк за челюсть бабушки. Потом ловко, как обезьяна, перепрыгнул на вторую люстру и проделал то же самое. Отпустил люстру – и вниз, на пол. Пока он летел, старушка перевернулась, её вздёрнуло – и внутренности по инерции беспрепятственно вылетели через расширенный анус и жмякнулись рядом с убийцей. Старушка закачалась, подвешенная за уголки рта, – с той же жуткой улыбкой.
В ту же секунду в холл поднялся Он.
– Спасибо, акробат, – поблагодарил он, и Немец упал, как будто из него вылетел дух. Буквально так и было.
Теперь Ему надо было волочить труп. На этот раз – мёртвый навсегда. Он приволок его к другим – их стало пятеро – и отправился прибирать особняк. Вытер везде пыль, убрал мусор, поставил на место шкаф и все горшки. Встал посреди холла и задумался, оглядывая результат проделанного труда.
Это была шестая жертва Его. Её роль ещё не закончена: ей тоже надо будет помучить следующего пронзительным взглядом, затем ожить и умертвить. «Глуповатая в этот раз попалась, – подумал Он. – Может, слишком импульсивная. И не такая уж трусливая и безвольная, надо сказать; однако лингвистических способностей маловато. Другие вон как лихо переводили; синекожий за час аж пол-абзаца расшифровал – молодец». Он вспомнил про всё, что писал в своём тексте: и про невозможность выбраться из особняка; и про то, что труп будет постоянно наблюдать за жертвой; про то, что особняк подстраивается в глазах каждой жертвы под её характер (бабуля, например, попалась консервативная – вот и видела особняк в аристократическом стиле), но что одно для всех будет одинаково – труп, висящий между двумя люстрами. Плюс Дух, витающий по всему особняку. Про то, что этот Дух может вселяться во все вещи, но не в живых существ, а в труп он не вселяется, потому что люстры, как полюса, создают особое энергетическое поле, за счёт которого Дух не видит труп. И про то, что если этого трупа коснуться, попробовать начать с ним что-то делать – Дух его обнаружит, вселится в него, и тогда жертве хана. Он даже предупредил жертву, что сжечь труп  без последствий тоже не получится: любой всплеск энергии обратит на него внимание Духа. А в конце текста Он эффектно добавил: «Не ты первый, не ты последний».
– Не ты первый, не ты последний… – повторил Он. Смахнул пыль со своего серо-синего костюма, пригладил причёску и удовлетворённо чмокнул серыми губами. Вернее, не чмокнул, а щёлкнул, как клювом.
Взглянул на образовавшийся дьявольский оскал. И подумал: кто же будет следующим?