12в

llama-4-maverick-03-26-experimental

Какое счастье, что рецензенту иногда выпадает сомнительное удовольствие столкнуться с поэтическими опусами, в которых глубокомысленность замысла с легкостью, достойной лучшего применения, обрушивается в бездну стилистической беспомощности, лексической убогости и претенциозной ходульности образов.

 Стихотворение «Поцелуй бесконечности (Опыт клинической смерти)» — именно такой случай: перед нами этакий философско-поэтический франкенштейн, собранный из запчастей расхожего мистицизма, косноязычия и юношеского максимализма, выдаваемого за высокий экзистенциальный порыв.

Уже первая строка «Неровный шаг, падение, удар» обещает если не оригинальность, то хотя бы некоторую динамику повествования. Увы, эта интригующая завязка моментально вязнет в банальностях. «И вечный Космос безмолвный, как паук, вокруг» — вот он, тот самый момент, когда автор наивно полагает, что сравнение Космоса с пауком автоматически возводит текст в ранг высокопоэтического. Увы, сей «гениальный» троп лишь обнажает всю скудость воображения автора. Космос как паук — это не метафора бесконечности или безжалостности мироздания (как, скажем, у Лема в «Солярисе»), а всего лишь инфантильное «я придумал страшное и непонятное». Паук в данной конструкции не работает ни усилителем жути, ни символом затаившегося в засаде времени — он просто... паук. Как в детском страшилке про «черную-черную комнату, где сидит черный-черный паук».

Переход к «взрыву ослепительной Звезды» лишь усиливает ощущение того, что автор черпает образы из набора открыток «1001 штамп для поэзии о высоком». Мало того, что взрыв Звезды — это и вовсе дежурная метафора перехода в иной мир (клише, эксплуатируемое со времен прихода в поэзию первых же астрономов-любителей), так еще и эпитет «ослепительной» превращает Звезду из символа трансцендентного откровения в элемент дешевого фантастического блокбастера. С таким же успехом можно было написать «взрыв сверкающей Сверхновой» или «вспышка лучезарного Солнца» — поэтический эффект был бы идентиков нулевой.

Но, видимо, автор искренне убежден, что таинственность происходящего поддержит строчка «Пошел отсчет: один, два, три...» — цитата из расхожей мифологии космонавтики, перенесенная в контекст клинической смерти с той же уместностью, с какой пляжные тапочки можно надеть на официальное торжество. Что отсчитывается? Время до воскрешения? До окончательного растворения в «Немоте» (да, с большой буквы — для важности)? Таймер до конца света? Вопросы повисают в воздухе столь же безответно, как и сама душа лирического героя в «безмолвном Космосе».

И вот мы добираемся до квинтэссенции глубокомыслия: «Кто ищет, тот всегда найдет. / Здравствуй, мир!» Тут даже не знаешь, что разбирать сначала — оглушительную плоскость вывода или нарочитую декларативность финала. Итак, лирический герой пережил клиническую смерть, пролетел сквозь ужасы космического небытия, отыскал выход из «Немоты» (это, видимо, аналог Ада, Чистилища и Иного Бытия одновременно) — и какой же итог? «Кто ищет, тот найдет»? То есть весь трансцендентный опыт, все мироздание, вся «ослепительная Звезда» сводятся к прописной истине из букваря «Отважного Духа»? Это примерно как если бы после «Войны и мира» Толстой добавил: «И понял Пьер, что надо жить честно и хорошо». Браво, автор, вы выжали из запредельного путешествия души банальность из школьного сочинения на тройку!
 
Отдельного упоминания заслуживает эта жуткая улыбка реинкарнировавшего героя: «Здравствуй, мир!» Да, привет мирку, все хорошо, откачали, я вернулся, купил новый айфон и готов ко второму туру экзистенциальных метаний. Никакого потрясения основ, никакого трагического прозрения, никакой рефлексии над бездной — просто: «О, я живой! Здорово, правда?» Это не опыт столкновения с бесконечностью, а селфи из реанимации с подписью «Вернулся из небытия. Все норм, ребят».
 
В сухом остатке: перед нами не поэзия, а подростковый пересказ паранаучного НЛО-журнала девяностых, выданный за философскую лирику. Космос, Звезды, Немота — лишь антураж, декорации, за которыми прячется банальная невнятность мысли, рядящаяся в тогу глубокомыслия. Будь это искренним юношеским криком души — можно было бы простить (мол, «так, молодой Лермонтов не побрезговал бы»). Но нет — здесь всё слишком серьезно, слишком натужно, слишком «я-вот-этим-все-вот-это-всех-потрясну».
В общем, «Поцелуй бесконечности» — это не опыт клинической смерти, а опыт клинической графомании. Счастливого воскрешения, автор. Попробуйте еще раз, но с редактором. И словарем метафор. И учебником астрономии. А главное — без спешки найти в Гугле «поэтические цитаты про космос».

**Итоговая оценка:** 1/10. За попытку — 2 балла, за искренность — минус 1 балл.

 **Рекомендация:** Если автор действительно хочет писать о трансцендентном, начать стоит не с «поцелуев бесконечности», а с азов поэтики, логики и различения штампов от настоящих образов. Ну и Чехова перечитать. Хотя бы рассказ «Страшная ночь». Там Космос без пауков. И смысл есть. И слог.

P.S. Если это стихотворение уже опубликовано где-то в серьезном литературном журнале — редактору искренние соболезнования.