Побег

               
                Побег




Генерал

     Разрешение посетить тюрьму Юлии Яниной выдавал заместитель министра внутренних дел.
     – Не пойму я вас, журналистов, – не скрывая своего пренебрежения к учреждениям такого рода, заговорил с Яниной чуть ли  ни самый главный тюремщик, – и чем вас всех эти зоны так притягивают? Мода что ли такая?
     Янина пожала плечам, изобразила улыбку, вроде, как понимает, о чем идет речь, но не в силах что-либо изменить. Она умела достойно держаться перед начальством. Проделывала это много раз, и знала, как это ее украшает. И сейчас она была уверена, что ее мимика лучше всяких слов ответит на заданный вопрос. «Даже если это мода, я не отступлюсь!» И генерал, скорее всего, прочитал на ее лице этот ответ.
     – Несправедливо все же устроена наша жизнь по отношению к нам, к родителям... – продолжил замминистра. – Я ведь хорошо твоего отца помню, да и тебя еще вот такой помню! – вытянул руку на уровне стола, показывая рост Юлии в детстве. – А сейчас вон ты, какая стала! Мы с твоим отцом и университет, и академию вместе заканчивали... Сколько он всякой нечисти в эти самые зоны отправил... А теперь, полюбуйтесь! Его родная дочь к этим подонкам за интервью собралась! Он ведь, твой отец, лучшим сыщиком МУРа был, а потом в науке как себя проявил? Вон, посмотри, сколько в шкафу книг с его именем! Янин Леонид Яковлевич. Я ему даже завидовал... Профессором стал... Н-де... А дочь его фамилию носит, и на тебе, пожалуйста! Об уголовниках писать вздумала?! Ты бы лучше об отце написала!
     – Я вас тоже хорошо помню, поэтому и обратилась к вам. Помню, как вы с папой свои звездочки с погон в стакан с водкой бросали, а потом пили. Только обо всем этом и об отце должны другие писать! У меня не получается... Я уже пробовала...
     – Н-де... Было время... оба майорами были... Меня ведь тогда как раз в Карелию в звании майора на должность заместителя министра назначили. Представляешь? Невероятно! Замминистра в звании майора... Махнуть бы туда сейчас... – генерал задумался..., видно, от воспоминания хороших времен на его лице появилась добрая улыбка. Эта улыбка, как бы случайно зацепила Юлию, покорила ее и заставила по-другому взглянуть на  генерала. Она вдруг заметила, хотя и не была уверена, что посматривает на нее генерал не как на дочь своего друга. Он стыдливо отводил взгляд с ее груди, ее ног, заговаривал о чем-то не впопад, но справиться с собой был не в силах, видно, не часто ему приходилось общаться с красивыми женщинами. Нервничал, и Юлия это замечала.
     – Я твоего отца часто вспоминаю, иногда даже чувствую, как мне его не хватает... Так за душу зацепит... Не вовремя, ой как не вовремя ушел...
     Генерал встал из-за стола. Высокий, стройный, выглядящий моложе своих лет вдовец, с проседью на висках, с красивыми натруженными, настоящими мужскими руками – мечта любой женщины. При этой мысли Юлия тоже почувствовала себя неловко, почувствовала, как от стыда краснеет ее лицо...
     «Шалава – подумала она, – и как только мне в голову могло придти такое... он же ровесник моему отцу... двадцать два года разница...?! – ругала и одновременно успокаивала себя Юлия».
     – Да ты пересядь, садись удобнее, расслабься! – генерал жестом руки указал на кресло, сам сел на диван. – Здесь у меня только подчиненные сидят, а ты для меня всегда, как дочь была... Чаю хочешь?
     – Нет, спасибо.
     – Может кофе? У меня из Колумбии, вкусный, с конфетами!
     – Нет, спасибо, ничего не хочу... 
     – Понятно, кроме тюрьмы, ничего не хочешь... А ты хоть знаешь, что такое тюрьма?
     – Ну, в общих чертах... догадываюсь...
     – Догадываешься... Ты, к примеру, могла бы войти в комнату, кишащую ядовитыми змеями?
     У Яниной по коже пробежали мурашки, она невольно передернула плечами, но улыбнулась и даже смогла засмеяться, чтобы скрыть свое отвращение.
     – В тюрьме не все же гады, а если и есть такие, то не все ядовитые... Там и невиновных хватает... – неуверенно, вкрадчиво то ли спросила, то ли попыталась уверить генерала, что она тоже кое-что знает о правосудии. 
     – Ты не знаешь, что такое зона. Это похлестче любого гадюшника. Питомник опасных хищников! Кто побывал там, даже без вины, нормальным уже быть не может! Об этом все знают, и ты тоже знаешь... Я ведь догадываюсь, что тебя в этой колонии интересует? Миллиардер этот? Будь ему неладно... Столько хлопот из-за него! Делом заниматься некогда. Только напрасно ты ради него в такую даль едешь. Не стоит он того! Перешел дорогу! Думал, чего-то из себя представляет. Вот ему и дали понять, кто он есть на самом деле, и чего он стоит, как впрочем, и каждый из нас. Не ошибся?
     – Нет, не ошиблись, только по поводу «каждого из нас» я с вами не соглашусь. Напрасно вы так. Люди все разные, но уважения к себе каждый в равной степени хочет и заслуживает, равно как нищий у входа в церковь, так и тот, кто в палатах заседает... – улыбнулась Янина
     – Не согласишься? По-твоему напрасно? – взорвался генерал. – Кому и что вы доказать пытаетесь? Мой сын тоже подарок мне преподнес! Как током тряхануло. Спрашиваю его: «Что значит не могу?», а он, чуть ни в слезы: «не могу больше в полиции, не могу... Нет меня больше, как личности...». Дурак! Какая личность? Когда она была, эта личность? Ему надо было не в Москве родиться, а как я, в деревне из трех домов и пяти землянок, а в школу – восемь километров туда, восемь обратно пешком! Тогда бы он узнал цену этой личности! Личность... Как будто до вас умных людей земля не видела... 
     – Интересно, а сейчас в вашей деревне люди еще живут? – загоняя замминистра в ловушку, спросила Янина
     – А что с моей деревней сделается? И деревня, и люди – все на месте...
     – И дети там так же, как и вы, за восемь километров в школу ходят?
     – Н-де, ты такая же, как мой сын... Ходят! Представь себе, ходят! – не сдается генерал, хотя все хорошо понимает и даже жалеет этих детей, но признавать права на лучшую жизнь этих маленьких, беззащитных детишек не хочет.
     – И вот из них, из таких детей, – уже не так уверенно продолжает генерал, – и получится та самая личность, которой вам не хватает! А из вас, – махнул рукой, – бумагу я подписал, возьмешь у помощника... Команду тоже дам, чтобы тебя в тюрьме хорошо приняли. Хотя заранее знаю, напишешь ты что-нибудь этакое, и попрут меня на пенсию, но ты не думай, я не к тому... Мне нравится, как ты пишешь! Пусть выгоняют. А ты уж, если писать надумаешь, то пиши правду, а не так, как сейчас – по заказу, да за деньги!
     – А у меня почему-то только правда хорошо получается, но я всегда боюсь, что кто-то за мою правду может пострадать, а тем более вы...
     – Даже не думай об этом, – перебил генерал, – если будет правда, я не пострадаю, потому что хорошей правды об этом прохвосте не существует, а за плохую правду нас с тобой только к наградам представят. Так что, пиши! Все, что накопаешь – пиши! А обо мне даже не думай! Выгонят, так я опять в сыщики пойду. Я не личность, я крепкий орешек, не пропаду! – генерал резко встал, подошел к окну, так же резко раздвинул шторы, взял со столика кувшин и полил цветущую герань.
     Юлия жадно ловила каждое движение генерала, его гордые и твердые шаги, уверенную, стройную походку, военную выправку – все это теперь ей не напоминало отца, как раньше, теперь ей в этом человеке нравилось все, нравилось как женщине. Так нравилось, что она мгновенно забыла и о разногласиях с ним, и о том, что он лучший друг отца, и о предстоящей поездке в тюрьму. Только промелькнувшее сомнение, правильно ли она поступает, что ставит под угрозу карьеру близкого ей человека, его жизнь, и каково ей будет, если он из-за нее пострадает.
     – Вот, кстати, память о своей деревне храню. У мамы в доме точно такие же цветочки на подоконнике стояли... – тоном человека, проигравшим спор, будто оправдываясь, продолжил замминистра и вздохнул. – Не знаю, говорил ли тебе когда отец, что все люди лгут... Все безбожно лгут! Одни – много, другие – мало, одни – всю жизнь, другие – только однажды...
     – Я не лгу... – гордо выпалила Янина, заставила себя
улыбнуться и тотчас же спохватилась, понимая, что сказала неправду, опустила голову вниз, почувствовала себя неуютно, и ей захотелось согласиться с генералом, признаться, что она только что солгала не только ему, но и самой себе.
     – Не лжешь? – удивился генерал.
     – Ну, если в детстве когда-то, да, может быть, поклонникам иногда.
     Это все, в чем Юлия смогла признаться. А о том, какие чувства у нее пробудил генерал, как она представляла себя в его объятиях, она боялась признаться даже самой себе. «В конце концов, – думала она – это не ложь, это моя тайна. Тайна, о которой не узнает ни генерал, ни мать, ни друзья и никто».
     – Вот-вот... И я об этом! Когда-то... Иногда... – с сожалением произнес генерал. – Все врут! Все без исключения! Не зря же говорят, лучше уж умная ложь, чем глупая правда... Вот у нас на этой умной лжи все и основано...
     – А правда глупой быть не может... Так же как цветы на подоконнике глупыми быть не могут. Они или есть, или их нет! – вставила Янина.
     – Н-де, глупой правды быть не может. Ты права, конечно, ты права... Хоть это и не мое дело, но я-то понимаю, что мошенник этот у тебя только предлог, а в зону ты за чем-то другим собралась. Я прав? 
     – Отчасти, да! – подумала, что замалчивание правды не считается ложью, тут же нашла выход и соврала.
     – В той колонии меня многое интересует.
     – Вот как? Это уже интересно! Меня, лично, так там ничего не заинтересовало бы... Ну-ну, и что же тебя там, к примеру, интересует? 
     – Хорошо, я попытаюсь вам объяснить. Меня действительно не очень интересуют миллиардеры, где бы они ни сидели, в тюрьме, в Кремле...
     – Постой-постой! – перебил генерал. – Давай договоримся? Ты уж, будь добра, следи за своим языком, я все же пока еще на ответственном государственном посту...
     – Хорошо, я поняла... Простите, больше не буду. Так вот,  мне уже давно не дает покоя тема декабристов. Давно хотела побывать в местах их ссылки. Да и ряд странных совпадений обнаружила, которые меня тоже заинтересовали.
     – И какие же это совпадения, если не секрет?
     – Какой же здесь может быть секрет? Он ведь, этот нефтебарон, являлся представителем высших слоев общества? Вот меня и удивило, по каким таким причинам он попал именно туда, куда почти двести лет назад были сосланы другие представители российской элиты – декабристы? Одни за благо народа, другие за его грабеж, а в итоге оказываются на одной и той же каторге? Совпадение? Может быть... Но свой репортаж я уже начала, и начала его именно с этого совпадения, а продолжить не могу! Как в пропасть, в тупик попала! Чувствую, что без тюрьмы мне не обойтись, интуиция подсказывает, что продолжение репортажа там, в тюрьме. А тут еще архивы моего отца покоя мне не дают. Пытаюсь что-то из них понять и, разбирая бумаги, чувствую, как меня к тюрьме, точно магнитом, притягивает.
     – С архивами-то ты бы поосторожней... Твой отец был человеком необычным, а с какими необычными людьми ему приходилось встречаться, об этом лучше помалкивать. Прежде чем публиковать что-то, тебе бы лучше со мной посоветоваться. А о совпадениях... Думаю, ты уж слишком глубоко копнула. В истории много всякого подобного, а кое-что, как на карусели, по кругу возвращается. Впрочем, вы, журналисты, по-своему мир воспринимаете. У вас если две капли дождя в одну точку упали – уже событие!
     – Да это так. Я ни в какие совпадения не верю! А вот в то, что все люди лгут, я, пожалуй, теперь готова поверить...
     – Ну, что же, спасибо, что открылась, а то я уже подумал... Только ведь далеко это! Проклятое богом место, а климат там какой? Ужас! Может, куда поближе съездишь? Такой элиты сейчас по всем тюрьмам навалом. Ты знаешь, во все века, кто против власти шел – одной проторенной дорожкой заканчивали. И твоим любимым декабристам, и их палачам, и красным комиссарам, и диссидентам – всем им в одних и тех же лагерях, по одной и той же статье одинаково доставалось. Со времен Петра Первого много властей поменялось, а уголовный закон с тюрьмой и каторгой остались прежними.
     – Вот мне по этой проторенной дорожке и хочется пройти, и никуда мне, похоже, от нее не деться, а может быть, она меня из тупика и выведет?
     – Ты – копия мой сын! Я с ним месяц бился, спорил, убедить пытался! Нет, не смог... Его взяла! Ну, это, может, и хорошо, кто знает?
     – А где он теперь? Я его тоже хорошо помню!
     –  Уехал он...
     – Из Москвы уехал?
     – Если бы из Москвы... Из России уехал... И так далеко уехал...  Н-де...
     Генерал, снова подошел к окну, потрогал цветы герани, и резко, будто опомнившись, поменял тему, поинтересовался личной жизнью, пообещал Яниной всевозможную помощь, посмотрел на часы.
     – А сейчас, Юлия, я должен уходить! Мимо твоего дома поеду, тебя подвести?
     – Нет, спасибо.
     – Тогда давай прощаться.
     Юлия встала и протянула руку генералу, как бы для рукопожатия, а генерал взял руку и поцеловал ее. В этот момент у Юли внутри все всколыхнулось, ей показалось, что рука ее задрожала. Она медленно положила вторую руку на руку генерала. Потом она повернулась и захотела уйти, но генерал не выпускал ее руку. Она положила свободную руку на плечо генерала, закрыла глаза и прошептала:
     – Не хочу прощаться. Когда будешь проезжать мимо моего дома, позвони... я буду тебя ждать. Она обратилась к генералу на ты, чего раньше никогда не делала.
     – Позвоню... обязательно позвоню.   
     Возвращаясь домой, она всю дорогу думала о генерале, и ей не было стыдно или страшно, она понимала, что произошло. Понимала, что теперь ничего остановить,  изменить невозможно.

Завхоз
 
     Колония, в которую собралась ехать Янина, находилась где-то под Читой. Она ее выбирала не по географическому признаку, а по фамилии заключенного, кличка которого ей постоянно встречалась в архивах отца. Последнее не объясненное упоминание об этом преступнике Юлии показалось странным, содержащим тайну. На полях копии какой-то докладной записки, извещающей о гибели в результате побега заключенного по кличке Левый, красными чернилами рукой отца стояла заметка: «Левый не из тех, кто погибает!» С этой последней заметки все и началось. 
     Казалось бы, ничего необычного. Как миллионы других, попав когда-то за решетку, человек решил навсегда остаться в преступном мире. Но почему биография этого Левого, начиная чуть ли ни с самого детства, на протяжении всей жизни так интересовала отца? Что его заставляло, начиная от инспектора МУРа, и вплоть до профессора Академии МВД, вести летопись какого-то уголовника? Все это Юлию теперь интересовало больше, чем отношения опального олигарха с властью, а отсутствие в архивах какого-либо объяснения разжигало ее профессиональное любопытство. Да еще эта ее интуиция... Всегда настырная и вездесущая интуиция подсказывала: «Не трогать! Тайна!» – как же журналист может устоять перед этим?
     В докладной записке сообщалось, что приговоренный к восьми годам вор рецидивист зимой в лютый мороз совершил побег и, вероятно, его, замерзшего в лесу, загрызли волки, о чем свидетельствует найденная его окровавленная одежда, но труп пока не найден. Необычный побег. «Разве так бывает, что бы беглеца никто не искал?» – спросила себя однажды Янина, и заразилась этой историей, решила сама все проверить. 
     На вокзале Янину встретил прапорщик. Высокий, стройный мужчина лет тридцати пяти. Чистая, хорошо сидящая военная форма была ему очень к лицу и, если не обращать внимания на погоны, делала его солидным, представительным. Встречающих на перроне не было, поэтому Янина сразу заметила его высматривающий взгляд и осмелилась поднять руку вверх.
     – Юлия Леонидовна? – удивленно, с нескрываемой радостью осведомился прапорщик и, не дожидаясь ответа, ловко выхватил из ее рук чемодан.
     – Да! – ответила она и покорно, еле поспевая, зашагала за прапорщиком.
     – Я, Анатолий Степанович Приходько, – на ходу, не обращая внимания на Янину, бодро, по-военному отрекомендовался прапорщик, – начальник хозяйственной части. Меня все Степанычем зовут, если хотите, вы тоже меня так называйте.
     Янина молчала, слушала и улыбалась, соглашалась со всем, а сама пыталась понять: «Чем же таким в тюрьме может заниматься начальник хозяйственной части? Должно быть, завхоз? Ну, конечно! Кем же он еще может быть? – осенило Янину. – Завхоз везде человек нужный, без него нигде не обходятся. Интересно, чем он в тюрьме заведует?» – очень ей спросить хотелось, но она не решилась. Раньше она в тюрьме ни разу не была, и само это слово для нее звучало необычно, настораживало, заставляло подумать, выбрать подходящие слова прежде, чем что-либо спрашивать. Поэтому она молчала, а спросить ей хотелось, вопросов было много, которые, так или иначе, ей придется задавать.
     Тюрьма для Яниной всегда представлялась отдельным государством. Государством в государстве. Многим интереснее, чем резервации американских индейцев, цыганский табор или кибуцы евреев в Израиле. Ей всегда казалось, что тюрьма – это своего рода теплица, для селекции и выращивания сорняков редких сортов, которые потом, выйдя на свободу, окрепнут, дадут всходы, расцветут и засеют своими семенами все, что можно. Но, вместе с этим, Янина была уверена, что есть в этих теплицах и другие растения, что в заточении скрыты от всех необычные и, может быть, интересные человеческие судьбы, хранятся тайны, к которым никто никогда не прикасался.
     Теперь Янина уже созрела задать какой-нибудь вопрос прапорщику, но у него рот не закрывался, и она не находила никакой возможности его прервать. Пока они шли до машины, он успел рассказать всю историю Читинской области, начиная с декабристов. Уже начал рассказывать, как его занесло в такую глушь, да еще в тюрьму, но сам себя перебил, укладывая чемодан на заднем сидении.
     – Я сегодня вас только до гостиницы довезу, а завтра с утра за вами опять приеду. Сегодня уже поздно, не поспеем. Пока до гостиницы доберемся, уже стемнеет. А вы надолго к нам приехали?
     – Трудно сказать... а как далеко от гостиницы находится колония? – не уступая своей очереди говорить, спросила Янина.
     – Зона что ль? Да не так далёко! – наконец, вырвалось у прапорщика родное слова. 
     «Прапорщик, похоже, не из этих мест, местные жители так не говорят, – подумала Янина, – интересно, откуда он родом?» Есть в русском лексиконе такие слова, которые сразу определяют географическое место, где человек вырос, раскрывают его маленькие секреты.   
     – А вы откуда родом, Анатолий Степанович? – стараясь как можно мягче, чтобы ничем не задеть, спросила Янина, смотрит на прапорщика, и по выражению его лица понимает, что ни задеть у нее не получилось.
     – Из деревни я, с Белгородской области... – потухшим голосом, будто в чем-то постыдном признался. – Раньше мою деревню Трудом называли... Не понятное название, конечно... Потом – Парижской коммуной... По нынешним временам тоже звучит непригодно... Поэтому сейчас никак не называют... – задумался, тоскливо уставился в одну точку, а Янина поняла, что он молчать тоже умеет.
     Так молча проехали через весь город. Янина почувствовала себя виновной за то, что обратила внимание на его «далёко», что своим вопросом заставила его вспомнить, может быть, самые неприятные моменты из его, похоже, не такой уж и насыщенной жизни. Ей уже захотелось, чтобы он снова заговорил, о чем угодно, только бы не молчал. Янина  ненавидела такое молчание. Оно всегда ее убивало, может быть, иногда справедливо, но всегда так больно цепляло за сердце. И теперь ей не по себе, как будто она одна, и никто больше, ни виноват в том, что он не родился в Москве, что там, в столице нет ни одной доброй души, кто бы распорядился дать какое-нибудь название его деревне. Ей  становилось его жалко, и она уже подумывала, как самой возобновить разговор, но с чего начать, понятия не имела, не находила подходящего вопроса. Машина свернула на разбитое, как после бомбежки, шоссе, и прапорщик, слава богу, сам заговорил.
     – У меня в деревне никого не осталось. Родители еще до Армии помёрли, дом развалился. Вот я после службы и решил остаться на сверхсрочную... Я здесь уже десять лет и ничуть не жалею! Где же еще такую работу найдешь? А тут тебе все: и обмундирование казенное, бесплатное, и питание, и жилье, и деньги, пусть небольшие деньги, но верные, гарантированные. Да мне много и не надо. На машину бы вот накопить, и это пока все.
     – Вы так уверенно говорите о гарантированном заработке... интересно, а какая же гарантия в том, что вы будете обеспечены, ну, хотя бы до пенсии?
     – Хе-хе-хе... Кто же тюрьму-то закроет? Тюрьма будет вечно! 
     У прапорщика снова рот перестал закрываться. Он, не подозревая, что у его гостьи не журналистское, а юридическое образование, как человек искушенный в тюремном деле, объяснил ей, для чего нужны тюрьмы, и почему без них ни в какие века не обходились и не обойдутся в будущие века. Янина уже не слушала его, смотрела в окно, и почему-то ей стало так грустно. Этот прапорщик, со своей безумно счастливой жизнью, с вечными тюрьмами, которые гарантируют ему и заработок, и машину, и бесплатную одежду с харчами, заставил ее вспомнить Москву. Как этот довольный тюремщик не похож на спешащих, толкающихся в метро, застрявших в пробке и не понимающих своего счастья, москвичей. Только три дня назад было первое мая. Какой великолепной, весенней выдалась погода, какой красивой, праздничной была Москва, в Александровском саду высадили тюльпаны, на деревьях начали распускаться листочки. Казалось, у самой природы начался большой, долгожданный праздник. Всего лишь три дня назад! И вдруг, этот прапорщик, холод, серость, унынье и такая убогость, что хочется расплакаться. Вдоль дороги мрачный, голый лес, на одной обочине еще лежит снег, и не думает таять, на другой – грязная бурого цвета земля и горы строительных отходов, пластиковые бутылки, пакеты с мусором. А небо, зловещее и беспощадное, с низкими темно-серыми, почти черными огромными облаками, угрожая заслуженной жестокой и, казалось, справедливой расправой, нависло за одно только то, что в Москве весна, праздник. Нависло над лесом, над дорогой и над их машиной, над их крохотной, как точка, машиной. Такое ощущение, что вот и настал Ссудный день, еще мгновение и все кончится, начнется загробная жизнь. Янина даже поежилась от неприятного ощущения и страха.
     «Уж лучше пусть будет вечная тюрьма, чем вот такой страшный конец...» –  подумала Янина.
     Но вот первые капли дождя ударили в стекло. Они, как капли надежды, барабаня по крыше, известили, что еще ни конец света, что жизнь продолжается, что еще что-то в ней должно произойти. И холодный, мелкий, отвратительный дождь Яниной показался неожиданным спасением от верной гибели.
     Объезжая ухабы, машина раскачивалась из стороны в сторону, проваливалась в ямы, и казалось, что вот-вот у нее что-то отвалится, скорее всего, колесо. А прапорщик не умолкал, кого-то с кем-то сравнивал, что-то доказывал, старался убедить Янину, что работа в тюрьме – самый лучший выход из того положения, в котором он оказался. Неожиданно машину подбросило вверх так, что Юлина голова коснулась крыши.
     – Вам лучше пристегнуться, – чувствуя себя виноватым, сочувственно посоветовал прапорщик и, похоже, опять захотел поменять тему, – нам так часов пять ехать. Ни шоссе, а одно название! Такой дороги во всем белом свете не сыскать! Машину жалко! По таким дорогам только на вездеходе ездить!
     – Да, – согласилась Янина, пристегиваясь, – дорогу, действительно, только по ошибке дорогой назвать можно. Я такой раньше не видела... Проехать по ней, наверное, непросто? А машина у вас хорошая, иностранная, и вправду, жалко было бы ее разбить.
     – У нас эта машина только для высокого начальства, и почетных гостей, а остальные – наши, отечественные, их не жалко. 
     И прапорщик начал рассказывать о достоинствах иномарок и недостатках отечественного машиностроения, но неожиданно снова поменял тему.
     – А вы, значит, из самой Москвы?
     – Да, из Москвы... – ответила Янина, не слыша себя и в ожидании чего-то страшного, непоправимого, не в силах оторвать взгляда от ям, ухабов и кювета. Как в компьютерной игре, с замиранием сердца, она следила за дорогой, вздрагивала, задерживала дыхание, вздыхала с удовольствием, когда понимала, что пронесло.
     – В Москве только проездом бывал. Да и из Москвы к нам только после этого миллионера приезжать стали. Интересно было, жизнь какая-то появилась, а как перевели его, все в миг закончилось. Москвичи интересные люди... По всему миру разъезжают. А у нас, если кто из наших, когда в Иркутск или в Новосибирск съедет, так это уже целое событие, рассказов на целый год хватает. А однажды наш старый начальник в Крыму побывал. Вот интересно рассказывал... А я нигде не бывал. Один раз, после Армии, в Белгороде был, в гостинице три дня жил, в ресторан два раз ходил... Хорошо в городе жить, интересно... – и замолчал, а Яниной показалось, что он ей вопрос задал и, вспомнив поговорку, на всякий случай опрометчиво выпалила:
     – Говорят, везде хорошо, где нас нет...
     Прапорщик посмотрел на нее с недоверием, подумал и сказал:
     – Это вы верно заметили! Только это для нас, кто здесь живет, везде хорошо будет. Вряд ли кому из москвичей может хорошо житься у нас, да и не только у нас, а везде, где Москвы нету, москвичу хорошо не будет.
     Обалдевшая Янина, охваченная природным чувством самосохранения, не способная о чем-либо мыслить, его не слышала. На дороге появилась встречная машина, но пока не было понятно, движется она или стоит. Стоит. Прапорщик тоже остановил машину. Говорит, что надо спросить, может, помощь какая нужна. Янина начинает гордится, что сидит в машине, хозяин которой отзывчив к чужим бедам, в Москве такого не встретишь, но вот до нее доносится искусно срифмованный мат, который сыпался легко, свободно на все окружающее вокруг. Она с удивлением начинает узнавать, что у машины и отвалившегося от нее колеса, у дорожных знаков и у самой дороги, даже у каждой ямы и колдобины есть мать. Грубый мужской голос в сердцах убедительно сообщал безжизненному, безразличному лесу о сексуальной нетрадиционной ориентации всех местных чиновников, причастных к ремонту дорог, потом с некоторой снисходительностью недобрым словом задел погоду и, опять же, смачно упомянул ее мать. Яниной становилось смешно и грустно. Много раз она слышала мат, да еще какой, но никогда не задумывалась, что во всех бедах у наших людей есть общая, стыдно даже подумать, какая мать.               
     Прапорщик не ошибся, ровно пять часов болтанки, в которой предчувствие неминуемой гибели превратилось в незаменимую защиту от морской болезни. Ни каждый такого испытания может выдержать.
     Уже стемнело. Города, как Янина ни пыталась, разглядеть не смогла. Кругом непроглядная темнота, никакого освещения, на улицах, ни людей, ни машин, только какая-нибудь бездомная собака, поджав хвост, перебежит дорогу и откуда-то из темноты покажется одинокий желтый свет окон.
     Гостиница оказалась на замке, над входной дверью под навесом раскачивался тяжелый допотопный фонарь с закованной в него лампочкой  тускло-желтоватого цвета.
     – Вот тварь, – выругался прапорщик, – ведь предупредил, чтобы была на месте.
     – Кто? – поинтересовалась Янина.   
     – Да эта, – и, не договорив, с улыбкой продолжил, –  да вы не волнуйтесь, – успокоил прапорщик, – сейчас весь город на ноги подниму.
     Юлия улыбнулась, ей было приятно это слышать, редко встретишь такую заботу, тем более на краю света, но постепенно она начинала соображать, что в самом лучшем случае ночевать в гостинице ей придется одной, а где-то, «недалёко», находится лагерь с сидельцами, из которого нет-нет, да убегают заключенные. Слово «заключенный» на нее тоже действовало недвусмысленно. Ей казалось, что встреча с медведем в тайге менее опасна, чем с заключенным, сбежавшим из лагеря. Она много читала о каторге, ссылках и беглых арестантах, но все это было в далеком прошлом, в другой жизни. Декабристы открыли новую страницу в жизни каторги и поселений вокруг их мест заключения. Раньше арестанты несли с собой в места лишения свободы просвещение, культуру, цивилизацию, сейчас – ужас. Впрочем, об ужасе Янина могла только догадываться. Рядом с тюрьмой она никогда не жила. 
     – А вы не могли бы тоже заночевать в гостинице? – еще не соображая, какой смысл можно отыскать в таком предложении, спросила она Анатолия Степановича.
     – Да я бы с удовольствием, но... – замялся прапорщик, опустил голову вниз. – Начальник вас завтра увидит и,   представляете, что подумать может? Я не за себя... Я за вас боюсь, понимаете?
     Не успевая представить, что может подумать начальник, совершенно ничего не понимая, Янина задала другой, естественный, но глупый вопрос: 
     – А что он может подумать?
     – Нет, я не могу... – краснея, отпирался прапорщик, и тут Янина начала понимать, чего он так напугался и о чем может подумать его начальник. Она  хочет громко засмеяться, но ей не до смеха при мысли, что всю ночь кроме нее, в трехэтажной гостинице не будет ни одной живой души.
     С наступлением темноты похолодало так, что дождь теперь, падая на землю, тут же замерзал, деревья обледенели и стали поблескивать в лучах неизвестно откуда-то взявшегося света. Янина с прапорщиком стояли под навесом у входа в гостиницу. Над ними на ржавой проволоке с монотонным скрипом болтался тяжеленный фонарь, грозящий в любую минуту рухнуть им на головы. Прапорщик не умолкал, беспрерывно говорил то об одном, то о другом. Так бывает у людей, живущих в одиночестве. Им всегда, встретив человека, хочется рассказать сразу обо всей своей героической жизнь, полагая, что все события в ней исключительные, которыми ни каждый может похвастаться. Но Яниной нравилось, что он не уставал и ни на минуту не замолкал. Он, как настоящий герой, безумно и самоотверженно, заполнял собой отвратительное жуткое, пустое пространство, в котором ей самой бы, в одиночку, ни за что не выжить бы. Иногда прапорщик, прерывая свой бесконечный рассказ, подбегал к машине и несколько раз нажимал на сигнал. Янина каждый раз улыбалась и думала, что, на самом деле, он побаивается поднять весь город на ноги. А когда он возвращался и начинал свою новую историю, Янина думала, что таких внимательных слушателей, как она, у него, скорее всего, никогда не было. И тогда ей начинало казаться, что Анатолий Степанович, не сможет отказаться заночевать вместе с ней в гостинице, несмотря на то, о чем подумает его начальник. Чувствуя себя рядом с прапорщиком в полной безопасности, у нее снова появилось желание попросить его об этом.
     «Все-таки, человек он военный, к дисциплине привыкший...» – Янина уже начинала размышлять, подбирать нужные слова, прежде чем попросить, но вдруг неожиданный и, в общем-то, простой вопрос прапорщика прервал ее тщательную репетицию и рушил все ее планы.
     – А вы замужем?
     – Нет! – быстро, не задумываясь, ответила Янина и, не давая ему опомниться, как бы в отместку за такой уничтожающий вопрос, тоже спросила: 
     – А вы женаты? – а сама уже поняла, что, наверное, не стоит его втягивать в эту авантюру, она ведь уедет, а ему здесь жить и жить, карьеру делать, а начальник, и на самом деле, невообразимо, что может подумать...
     – Нет... – ответил с сожалением прапорщик и начал рассказывать новую историю.
     – Есть у меня одна женщина... По всем статьям мне подходит, только один недостаток... Пьет она! Я и сам выпиваю, но женщин пьющих не признаю. Я мужик! Я когда поддатый, вести себя умею, а она, как все бабы... напьется, и давай отношения выяснять... У меня родители пили. И мать, и отец так напивались, что разнимать их соседи приходили. От пьянства оба и помёрли, а я для себя еще тогда твердо решил: «у меня так не будет!» – замолчал, а Яниной показалось, что он от нее ждет похвалы или какой-нибудь другой реакции.
     – Думаю, что вы правильно для себя решили... – на всякий случай замечает она. 
     – Вот вы человек образованный, городской, не то, что мы тут все, в своей каше варимся... Вот можете мне сказать, отчего так бывает? Как будто Бог меня наказывает? Я ведь твердо решил, и на тебе!
     – Трудно сказать – отвечает Янина, стараясь не умничать, – но бог, думаю, здесь не при чем. Так, наверное, бывает... Совпадение...
     – Хорошенькое совпадение! Я себе машину хочу купить, не новую, конечно, а если жена пьянствовать будет, о какой же мне машине мечтать? В моей деревне и невесты, и вдовы есть, но мне городскую хочется, совсем другая культура. Нет, я уж сначала машину куплю, а потом только женюсь... и при одном условии: что бы она больше ни грамма в рот спиртного!

Гостиница

     Наконец в темноте появилась человеческая фигура. Она приближалась к навесу медленно, останавливаясь, осторожно ступая на землю, покрытую скользкой ледяной коркой. Старушка, закутанная в толстый шерстяной  платок, еще издали извинялась за опоздание, но не торопилась. Устроившись под навесом, она отдышалась, и дверь в гостиницу открывать тоже не спешила. Осмотрела Янину внимательно, пожурила для порядка погоду, хотя по всему было видно, что ко всякой погоде она давно привыкшая, спросила прапорщика, почему так поздно и снова осмотрела Янину с ног до головы.
     – Меня Марией Марковной величают... – изменила тон и хитро улыбнулась старушка.
     – А я Юлия!
     – Из Москвы, значит? – как будто не доверяя тому, что уже успел рассказать прапорщик.
     – Из Москвы... – послушно, и почему-то с сожалением согласилась Янина. Топчась на месте от холода, она тихо спросила о самом главном, что ее в этот момент больше всего волновало.
     – А в гостинице я одна ночевать буду?
     – Почему одна? – удивилась старушка. – Кто ж тебя тут одну оставит? Это ж учреждение, имущество казенное, телевизоры, телефонные аппараты... Одному здесь никому нельзя...
     У Яниной отлегло от сердца, сразу же представила кровать, почувствовала под головой подушку.
     – Из Москвы значит... – проворчала себе под нос старушка, как бы удивляясь, и, наконец, открыла дверь.
     – Из Москвы у нас уже давно никого не было. Из областей были, с Украины, с Грузии были, даже из Вильнюса были, когда этот миллионер у нас сидел. Из Москвы у нас тут семья его все лето жила. Друзей его много из Москвы приезжало, не жаловались, подолгу не жили, но приезжали часто, с компаниями. А у вас там, наверное, вокруг Москвы-то, своих тюрем не хватает? Мы телевизор-то смотрим, знаем, сколько в Москве бандитов-то. У нас тоже хватает, но не так... А когда он сидел здесь, у нас тишина была, милиция всех прижала. Да вообще хорошо было, спокойно... Хорошее время было... Каждый день в гостинице кто-то проживал, но надо же такому случиться, взяли и перевели дурочка, и жильцов, как ветром сдуло!
     – Вы только не обижайтесь, можно я вам нескромный вопрос задам? – стараясь, как можно ласковее, сама вся съежилась от холода, поинтересовалась Янина, когда осмотрела комнату.
     – Задавай! Отчего нельзя?
     – У вас клопы есть? – по опыту зная, что в гостиницах такого уровня ни только такая гадость водится, потому и решилась на такой обидный вопрос.
     – Откуда? – рассмеялась и по-доброму улыбнулась  старушка. – Откуда им взяться тут? В прошлую зиму ни одного жильца не было. Да чего уж там скрывать... Как только этому дурочку сидеть у нас не понравилось, так и жильцов не стало, и ни разу печку не топили! Сын мой, вот ведь тоже не сидится ему, приватизировал эту халупу, говорил: «На восемь лет, мама, жильцами обеспечены, – говорил, мол, – вора такого масштаба не освободят досрочно!» – и, правда, первое время много народу здесь жило. Правда, хоть и богатые все эти люди, друзья его, а нехорошие, мелочные. Платили исправно и на чай хорошо давали, только у нас таких людей не любят. Если кого из таких на охоту возьмут, то из тайги он уже не возвращался. Господи, пресвятая богородица. Терялся в лесу. А потом, похоже, дружки этого уголовника перевод ему в другую колонию устроили. Сейчас он, наверное, как на курорте, будь ему неладно! А нам каково? Я ведь все деньги сыну отдала, сестра моя корову продала, младший мой даже мотоцикл свой продал, все деньги до единой копеечки на ремонт этих развалин ушли, а он взял, антихрист, и переехал! Климат ему, видите ли, не подошел! А климат у нас здоровый! Кто у нас пожил, везде жить сможет.   
     В комнате было прохладнее, чем на улице, и, пожалуй, никакая живая тварь в таком холоде выжить не смогла бы. Это радовало, но Янина решилась задать еще один, уже не такой обидный вопрос.
     – А сегодня вы затопите?
     – А как же, милая! Я тебе в комнату электрическую батарею принесу, она нагреет быстрее, чем котельная. Горячей воды тебе нагрею и чай поставлю.      
     Старушка оказалась добрее, чем выглядела и больше наговаривала на себя. Чай пить пригласила в свою коморку на первом этаже, где, похоже, она нередко ночевала. На стол варенье брусничное поставила, масло сливочное, печенье и шоколадные конфеты.
     – Ты, милая, ешь, не стесняйся! У вас там, в Москве, все искусственное, наверное? Оно, конечно, может, и вкуснее, но вредно, а у нас все натуральное, из леса, для здоровья ничего полезнее не сыскать! Ешь, милая, ешь, чем богаты – тем и рады! Слава богу, хоть так-то. У людей здесь и этого нет. Кто работает, те еще ничего, а если работы нет – беда. Хоть с сумой по миру иди. Сын мой в колонии тоже работает. Он там у них вольнонаемным сантехником числится. Вот гостиницу купил, надеялись, помощь хоть какая-нибудь будет, а вон как оно вышло. А тут еще пожар этот... Если бы дурачок этот потерпел бы наш климат, ну, хотя бы полгодика, мы бы денежки все свои вернули. Ведь из-за него только и купили эти руины, будь ему неладно!
     – А я слышала, у вас тут еще сбежал кто-то? – сделала Янина свой первый профессиональный ход.
     – Был такой! Но тоже дураком полным оказался, хоть и известный бандит какой-то!
     – Что же их так плохо охраняют?
     – Охраняют их там хорошо, но зимой из зоны легко можно выйти. Кто ж в такой мороз в лес пойдет? Только дурак! По весне, как все, бежать надо было! А он, бандит этот, видно, и жить больше не хотел. В самые морозы бежать надумал. «Пришел марток, надевай семь порток», а он, дурак, как раз в метель с морозом в тайгу пошел, бежать ему вздумалось, потерпеть не мог.
     Старушка замолчала, а Янина непринужденно, осторожно старалась  ее подзадорить.
     – Ну, и что? Удачно сбежал? – спросила.
     – Какой там?! Замерз! А тут волки! Ну, и съели его. Царствие ему небесное... – старушка перекрестилась.
     – А кто же это видел, как его волки съели?
     – Так чего же тут видеть? Одежду его в снегу всю окровавленную подобрали, на телогрейке личный номерок его, а потом по весне, в десяти верстах от колонии и косточки этого дурачка нашли. О, господи, надо же, какую страшную смерть принял? Господи, спаси его душу грешную... Уж потерпел бы до весны, так нет, тоже не сиделось ему...
     – А дальше что? Похоронили его косточки?
     – Похоронили. На машинах заграничных дружки его на похороны приехали. Обычно в таких случаях не хоронят, некого же хоронить, две косточки какие-то, кого же там хоронить? А его похоронили... Какой-то известный вор у них был. Похоронили и, говорят, даже поминки были. Ну, дружки его прям в зоне пьянку организовали. Сын мой потом два дня болел, водкой отравился. У нас ведь все самогон пьют, а тут водка. Известный, видно, вор был, этот беглец. Царствие ему небесное.
     – Где же его похоронили?
     – На кладбище! У них раньше свое кладбище было, еще с царских времен, но за последнее время так разрослось, что вплотную к нашему, приткнулось. Теперь, выходит, у нас общее кладбище. Это не грех, конечно, все мы рабы божьи. Кладбище у нас большое, только теперь на нем для своих похорон места не осталось.
     – Интересно, а могилы декабристов остались?
     – Так, кто же теперь это знает? Раньше старики знали. Жил такой у нас дед Макар, я еще девочкой была, вот он знал эти могилки, а сейчас может только внучка его, Тайка знает, но что-то давно ее не видно... Не померла ли?
     – А далеко она живет, эта Тайка?
     – Не далеко. А зачем она тебе?
     – Я о декабристах написать хочу.
     – Это тебе тогда к нашему начальнику почты надо. Он все знает! Он чокнутый у нас! Говорит, каждый порядочный человек должен через тюрьму пройти, и коллекционирует всех известных личностей, кто у нас здесь сидел.

      
Колония

     На утро к девяти часам прапорщик появился в гостинице. Колония, действительно, оказалась близко к городку. У ворот машину остановил часовой, и строго, по-военному приказал Яниной следовать за ним. В комнате досмотра  ее встретила толстенькая, маленькая, похожая на колобок, женщина с погонами прапорщика, что-то долго писала, задавая вопросы, расспросила о Москве, удивилась, что журналисты в такую глушь, да еще в одиночку, к ним приезжают.
     – Меня бы после такой поездки муж на порог не пустил бы! – звучно, гордо, с уважительным ударением на слово «муж», сообщила женщина-прапорщик. – Вам бы лучше что-то на себя накинуть. Уж очень брюки вас всю обтягивают, и курточка коротенькая. У нас так не ходят. Таким своим видом вы у нас тут не только зэков с ума сведете. У меня здесь как раз что-то чистое есть... Главное, вам надо волосы ваши спрятать, вот вам платок и этот плащик набросьте.   
     Переодев Янину, военная женщина приставила к ней солдата с карабином на плече и приказала ему отвести журналиста к начальнику.
     Войдя на территорию колонии, Янина удивилась, как будто в другой мир попала. После мрачного, грязного, почти разрушенного городка, она попала в ухоженный, блестящий чистотой лагерь. Когда-то ей довелось побывать на военных учениях, видеть, как живут солдаты, офицеры, поэтому сравнение появилось произвольно, как бы само собой. Колония общего режима напоминала ей как раз одну из воинских частей с вычищенным до блеска бетонным плацем, лозунгами, не хватало только звезд. Нет, было еще какое-то отличие, но Янина пока не могла его обнаружить. Ни забор с колючей проволокой, ни сторожевые вышки и даже ни собаки, нет, что-то другое, невидимое.    
     – Значит, Юлия Леонидовна, хотите статью о нас написать? – поменял тон после знакомства начальник колонии. – И хотите сказать, никакой другой цели вы не преследуете?
     – Нет... Не преследую... – удивилась Янина.
     – И вы думаете, в это можно поверить?
     – Конечно! А что в этом необычного?
     – Вам все же придется рассказать подробнее о цели вашего приезда к нам. Уверяю вас, я не боюсь никаких проверок. За последний год я здесь третий начальник. С нами не цацкаются, переводят так же легко, как стрелки на циферблате. Поэтому, что бы вы там не написали, мне все равно. Выбраться отсюда для меня – большое счастье. Но знать, зачем вы здесь, я должен! Такая служба! В ваше появление здесь с целью написания статьи о колонии поверить я не могу. И даже не пытайтесь убедить меня! Я ведь о вас все знаю. Под Тверью, под Горьким, да и ближе к Москве таких колоний – пруд пруди! А вам, значит, друг вашего отца в министерства не объяснил, что все они одинаковы, как близнецы? Ну, что же вы молчите?
     – А что я могу сказать, если вы все знаете?
     – Нет, не все! Не знаю, с какой целью вы здесь?
     – И это вы знаете, но не верите, перестраховываетесь. Колоний действительно много, и они, может быть, как близнецы, но только вашей посчастливилось опекать миллиардера. Я, как будто, ничего не путаю?
     – Не путаете! Только об этом уже столько написано! Ничего нового вы не откопаете!         
     – О Емельяне Пугачеве, которого в клетке, как зверя, мирному населению показывали, тоже много написано, и все пишут и пишут.
     – Доходчиво объясняете, значит, друг друга мы не понимаем! – начальник подошел к окну. – Полюбуйтесь! Эта очередь вас дожидается. Только не думайте, что они вам какие-то секреты будут выкладывать. Чисто мужское желание на женщину посмотреть. Рассказывать они вам будут долго и так интересно, что заслушаетесь, только не забывайте, все они – отбросы общества и рецидивисты. Ваша профессия – писать, а их – лапшу на уши вешать, да так, чтобы все поверили.
     – А почему они в очереди? Вы предварительную запись устроили?
     – Такой порядок! Кроме того, наедине вы ни с кем  разговаривать не будете. Это не свидание! Всегда будет кто-то присутствовать, или мои заместители, или я сам.
     – Строго! Но, меня это только радует. Я ведь скрывать ничего не собираюсь. Да и беседовать я не со всеми буду
     Юлия отошла от окна, задумалась, разговаривать со всеми желающими она не собиралась, да и не смогла бы, на это, судя по очереди, понадобились бы недели.
     – А можно мне самой выбрать тех, с кем бы я поговорила?
     – Можно и так, только другие обидятся.
     – Тогда можно всех желающих собрать где-нибудь, устроить что-то вроде пресс-конференции, а там я уже сама и выберу?
     – Можно... Для вас, как вы понимаете, все можно! – не скрывая своего недовольства и служебного бессилия, согласился начальник.
     Юлия не из тех людей, чтобы брать силой, заставлять, использовать, выпрашивать. Ее всегда интересует только добровольное волеизъявление собеседника, и она не стесняется свободно говорить об этом, считает пустой тратой времени беседу хоть с самим господом богом, построенную на другой основе. Поэтому она открыто заявила, что готова, никому не жалуясь, без обид уехать обратно, если ее пребывание в колонии нежелательно, наносит кому-то вред. 
     – Да вы не обижайтесь! Просто у нас здесь уже столько журналистов побывало... И в то время они, действительно, были незваными гостями, из-за них и бунт поднялся, и колонию сожгли... Поэтому я, можно сказать, по инерции опасаюсь чего-то, а чего, не знаю. Мне действительно не верится, что вы здесь только ради статьи, а вреда своим присутствием вы, конечно, никому не причините.
     – Вот и хорошо! Тогда еще одна просьба... Можно ли перед тем, как начать беседу, показать собравшимся вот эту кассету? – Юлия передала начальнику видеокассету. – Здесь ничего запрещенного нет. Старенький фильм советских времен, называется «Белое солнце пустыни».
     – Конечно можно! Предварительно я с удовольствием и сам посмотрю! Хороший фильм! А зачем вам это? Вообще-то, они здесь каждую неделю фильмы смотрят.
     – На этот вопрос я вам отвечу сразу же, как начнется фильм. Это мой маленький сюрприз. Можно?      

Заключенные

     Заключенных, желающих встретиться с московским журналистом, собрали в недавно выстроенном длинном приземистом бараке, который все называли клубом. Внутри еще пахло еловыми струганными досками, дерматином новых стульев и невысохшей масляной краской. Зал заполнялся небольшими группами, но так быстро, организованно, как будто каждый входящий знал свое место.
     Юлия стояла на сцене, спрятавшись за спины офицеров, и наблюдала, как от темных одежд зэков светлое, просторное помещение теряет свою свежесть, цвет, как над залом повисает угрюмый мрак, как все вокруг начинает дышать другой жизнью, наполняться несносным отвратительным запахом, специфическим запахом тюрьмы. Неожиданно Юлия удивилась себе, ей показалось странным, диким, что  она  приехала сюда по своей воле. На какое-то мгновение ей думалось, что все это только плод ее воображения, она успокоили, уговорила себя, что это всего лишь первое впечатление. Но вот что-то очень острое, колючее окутало все ее тело, больно зацепило за сердце, и она почувствовала такую отдаленность от своей прежней жизни, от Москвы, от матери, что ей стало страшно. Как ребенок, потерявшийся в лесу и напуганный, она, еще не понимая своего страха, начинала сожалеть, что не послушала совета генерала. Юлия вдруг поняла, как она незаслуженно недооценивала свои самые скучные, неинтересно прожитые дни в Москве. Только сейчас она поняла, какими счастливыми, радостными и полноценными были те дни. Ей захотелось, чтобы кто-то помог ей вернуть уверенность в себе, вернуть те самые дни, в которых ей было так хорошо. Отчаявшись, она постепенно впала в то изматывающее душу состояние, когда человек начинает завидовать самому себе, своему прошлому.
     Начальник колонии открыл это необычное собрание, что-то говорил о фильмах, газетах, о Москве, а до Юлии доносились только обрывки фраз, непонятных, ненужных ей фраз. Потом перед ней расступились офицеры, пропуская ее вперед, и все захлопали в ладоши. Волнения она не испытывала, не было и страха, было состояние одиночества, внезапного одиночества.
     – Здравствуйте... – сказала она неуверенно.
     – Привет, крошка! – выкрикнул кто-то, и зал разразился смехом.
     Начальник выдвинулся вперед на защиту «крошки», но Юлия взглядом остановила его. Для нее этот выкрик ничем не отличался от тех уличных попыток снять телку, которые преследовали ее в автобусе и в метро еще со школьной скамьи. Ей не признавала такого к себе отношения, но привыкла и не возмущалась.
     – Мне понятен ваш восторг, только не забывайте, что я ваш гость! – добро пожурила и улыбнулась, как сестра милосердия. – Я приехала сюда, чтобы увидеть, как живут заключенные.
     – Как у Христа за пазухой... – снова из зала кто-то попытался выкрикнуть, но его осекли.
     Когда начался фильм, Юлия в окружении офицеров вышла из зала.
     – Ну, теперь можете сказать, что же за сюрприз вы мне приготовили?               
     – Да! – озорно выкрикнула Юлия. – Маленький сюрприз мой заключается снова в просьбе. Только не подумайте, что я хотела обмануть кого-то, просто я не люблю, когда заранее что-то подготавливают, и ненавижу мероприятия любого сорта. Помните, вы сказали о лапше на ушах?
     – Помню...
     – А отсюда следует, что тот, кто не собирался мне лапшу на уши вешать, в клуб не пришли! Вот с ними-то я и хочу встретиться, если разрешите, конечно.
     Начальник вытянулся в лице, но тут же взорвался смехом.
     – Вот это трюк! У нас тут много чего вытворяют, но чтобы так... – снова захохотал. – Чтобы всю колонию так надуть... Да мне и самому интересно, кого мы с вами в бараках встретим? А вдруг никого?
     – Ну и что? Это тоже интересно! – довольная собой, улыбаясь, ответила Янина.
     – Тогда вы будете правы, что все они одним миром мазаны!
     К счастью начальник был не прав, не все оказались отбросами общества. В каждом бараке оставалось по несколько человек. Кто лежал на нарах, кто писал письмо, кто сидел у окна, читая книгу, кто разговаривал друг с другом. Всех их начальник знал поименно. При появлении начальника в бараке, откуда-то раздавался громкий командный голос, и все нехотя вставали. В одном из бараков оказалось достаточно многолюдно. Человек десять что-то с интересом обсуждали, спорили, в другом углу тоже человек десять собрались вокруг гитариста. У самого входа стоял мужчина высокого роста, лет сорока, кавказского типа, но не оттуда, это почему-то сразу бросалось в глаза. Янина случайно встретилась с ним взглядом, таким взглядом, встретившись с которым человеку трудно выдержать, чтобы ничего не сказать.
     – Здравствуйте... – не выдержав этого взгляда, тихо вырвалось у Яниной.
     – Добрый день... – так же тихо ответил мужчина и, как ей показалось, даже чуть-чуть поклонился.
     – Этот отбыл свой срок! – объяснил начальник, когда уже вышли из барака. – От звонка до звонка. Через два дня домой. Москвич, между прочим!
     – А за что посадили?
     – Убил кого-то. Очень хорошо себя вел весь свой срок. И у блатных на побегушках не был, и дисциплину не нарушал. За него дважды о досрочном освобождении ходатайствовали, но статья серьезная, отклоняли. А отсидел он, уверен, за какого-то подонка.
     – Это как бы за кого-то?
     – Ну да! Так часто бывает: кто-то убьет, а вину на себя берет и отсиживается другой!
     – Вы так уверенно говорите? Вам кто-то рассказал?
     – О таких вещах не рассказывают, но и скрыть их невозможно. Если бы вы его наблюдали, ну хотя бы месяца три, вы бы тоже так думали. Человека ведь узнать не так уж и сложно. Просто практика исходит из того, что убить каждый может, а это не так. Не каждый! Не в каждом живет это звериное чувство.
     – Как хочется вам верить...
     – Его блатные оберегают, с самого первого дня! Спрашивается, с какой стати? А с такой, что его «охранная грамота» сюда раньше него пришла, кто его тронет, тому не жить! Такие решения принимают на воле, у вас в Москве, между прочим!
     – Вы кого имеете в виду? Бандитов?
     – Они уже давно не бандиты... Да вы, как с неба свалились! Что же вы, едите сюда и ничего не знаете?
     – За этим и приехала, чтобы узнать...
     – Мне тоже хочется вам верить, только вы из такой семьи, и ничего не знаете? Странно это...
     – Конечно, я знаю что-то, но так уверенно, как вы... Не знаю...
     – Об этом все знают! У меня даже подозрение, что отсидел он за некого Романовского, которого все считают погибшим, а я не считаю. Сидел он у меня в Магадане этот Романовский по кличке Левый. Это не просто преступник, это гениальный подонок. Маленький, тихий, на вид – паинька мальчик. Это фигура. Эйнштейн в преступном мире. Сюда он прибыл, как на побывку, дождался морозов и в тайгу ушел. Одежду его нашли, анализ крови показал, что это он, только не тот он человек, чтобы вот так, хищникам на съедение себя отдать. Но в Москве решили, что его волки съели. Ну, съели, так съели, если так всем хотелось. А на самом деле, он сам любого волка съест. Сбежал, подлец! А вот как ему это удалось, ума не приложу. Все версии из-за нашего лютого мороза рассыпаются.
     – Ну вот, а говорили не о чем писать! Вот об этом Романовском и буду писать! – наконец, добилась своего Янина.
      – Вы мне о нем расскажите?
     – Расскажу, а почему ни рассказать, я его по Магадану хорошо знаю. Только сейчас вам пора возвращаться в клуб, кино скоро закончится.               
     В колонии Юлия больше не появилась. А в гостиницу к ней приезжали и начальник колонии, и завхоз и сантехник, сын Марии Марковны. Разговоров было много, и со всеми из них она заговаривала о побеге Романовского. В официальную версию, что его съели волки, никто не верил, поэтому побег этот всем представлялся тайной. Владелец гостиницы, сантехник колонии, показался Юлии самым интересным собеседником и наиболее приближенным к тайне побега. Ей даже показалось, что он знает, как был совершен побег, поэтому, используя его плохое материальное положение, она решила подкупить его.
     – Я готова заплатить. Готова покрыть все ваши расходы, связанные с ремонтом гостиницы, если вы расскажите, как был совершен побег.
     – Интересное предложение. На самом деле здесь только я знаю, как сбежал этот заключенный. Но вы не представляете, как я рискую.   
     – Сколько?
     – Лимон! И одно условие. Все, что я расскажу вам, останется между нами, останется тайной. Дело в том, если беглец узнает, что я проговорился, мне не жить. О том, как он сбежал, знаю только я и он, и живу я только потому, что храню его тайну. Если тайна его побега откроется сегодня, завтра меня не будет в живых, и моя смерть будет на вашей совести. Согласны?
     – Согласна. 
     И сантехник рассказал Юлии все. На самом деле, тайна открывалась просто, как все гениальное выглядит просто. Заключенный для всех ушел в тайгу, а на самом деле, он два месяца, до весны, просидел в канализационном люке, где на него случайно наткнулся сантехник. И только с наступлением теплой погоды, заключенный совершил побег. К тому времени всем было выгодно признать беглеца мертвым. Так и сделали. Согласовали версию с министерством, и делу конец.

Эпилог

     В приемной генерала никого не было.
     – Какой приятный сюрприз! – радостно выпалил генерал, улыбнулся и встал из-за стола, – с приездом, дорогая. Как хорошо, что все позади, и ты вернулась.
     – Да, я вернулась, вернулась навсегда и почти как из заключения... – пошутила Юлия.    
     – Ну, рассказывай, проходи, садись поудобнее.
     – Особенно нечего рассказывать, – улыбнулась Юлия, – во многом вы оказались правы.
     – Ну, я ничего другого и не ожидал, – произнес генерал как-то с сожалением, подумал, что она опять на вы перешла, – ты же умная девочка.
     – Не совсем так, – перебила генерала, – я сказала во многом, но не во всем. Но это все не важно. Важно то, что я узнала, что заключенный Романовский, по кличке Левый, не был съеден волками в тайге. Где-то он живет и здравствует, и никто его не разыскивает.
     – Я помню этот побег. Его расследованием занимались специалисты высшего класса. Личность преступника и особенности побега требовали этого.   
     – Да, я это знаю. Я прочитала все материалы по этому делу, но ни мой отец, и никто в колонии не верят в официальную версию его смерти.   
     – Вот это ты напрасно затеваешь. Дело закрыто. А потом, ты же многого не знаешь. Да и не надо тебе знать.
     – А вы можете мне сказать, чего я не должна знать? – не просто спросила, а, скорее, потребовала Юлия.
     – Не обижайся, но в этом здании много секретов хранится. Так сказать, для служебного пользования. Я не все тебе могу сказать, и по этому делу тоже. Да и отец твой многое мог знать такого, что огласки не подлежит. Помнишь, я просил тебя советоваться со мной обо всем, что найдешь в архивах отца.   
     – Да, я помню. Но это отца не касается, хотя он занимался этим делом. Там, в колонии, я смогла купить информацию. Заплатила большие деньги, чтобы узнать, как был совершен побег. Теперь осталось узнать, сколько надо заплатить, чтобы возобновить розыск беглеца.
     – Что ты имеешь в виду? – возмутился генерал, хотя хорошо понял Юлию.
     – Я хотела бы возобновить розыск преступника.
     – Но преступник мертв.
     – Нет, он жив.
     – И ты это можешь доказать?
     – А я не должна это доказывать. То, что он мертв, доказать должны ваши подчиненные.
     – Ну, знаешь, – рассердился генерал, – специалисты моего ведомства уже доказали, что он мертв, и дело закрыто. Ты хоть понимаешь, куда ты пытаешься сунуть свой нос? Ты понимаешь, какие могут быть последствия?
     – Но он жив, – еле слышно произнесла Юлия, – и будет жить, безнаказанно, а ведь он убил человека.
     Генерал посмотрел на Юлию, как на школьницу, не выучившую урок и теперь он, словно ее учитель,  обязан поставить ей двойку.
     – Мой отец умер, – продолжала Юлия, не сводя глаз с генерала, – умер он в больнице в результате обширного инфаркта. По крайней мере, так написано в заключении о смерти. Я не поленилась восстановить все события, связанные с расследованием этого побега. И вот удивительную вещь смогла обнаружить. Все, кто не верил в смерть беглеца, мертвы. В том числе и мой отец.
     – Выкинь это дело из головы, – тихо, как бы невзначай, не глядя на Юлию, выговорил генерал, – это тебе мой совет. А сейчас я должен уходить, можешь взять мою машину.    
     Из министерства Юлия ехала в такси, машина долго стояла в пробке. Проехала машина сопровождения, с мигалкой, и Юлия подумала, она могла бы тоже ехать в машине с мигалкой. А дома она уже не думала об этом, она пыталась уговорить себя, забыть свою поездку в колонию, все, что смогла узнать там, свои попусту потраченные деньги и генерала.