Горячие игры холодных сердец. Глава 28

                Глава двадцать восьмая

   И снова он оказался в плену длинных гудков, которые посылала накалившаяся в его горячей ладони трубка. Бросив её на рычаг, он вонзил свой яростный взгляд в фотографию: за прошедшие три недели она периодически менялась, словно чья-то невидимая рука каждый раз выставляла новый образ девушки – соблазняя и дурманя его – заставляя быть пленником её неземной красоты. Вот и сейчас фотография была другой; черты лица по-прежнему оставались теми же, что и на предыдущих снимках, менялись лишь дорогие наряды и украшения, которыми она как жена султана была щедро осыпана. Сейчас на ней было пышное платье с глубоким вырезом – подчёркивавшее грудь; длинные серьги; обрамлявшее шею бриллиантовое колье сливавшееся с золотой короной, красовавшейся на голове, а устилавшие плечи волосы сверкали мириадами светящихся изумрудов, и как всегда печальный взгляд чёрных глаз, так же выразительно выделял грустную полуулыбку навеки застывшую на её чувственных губах. Криво усмехнувшись, Данилов отвернулся от снимка, с трудом подавив желание швырнуть в него валявшуюся на полу бутылку.
   Весь вечер он пребывал в бешенстве: диком, непредсказуемом; рвал и метал, пытаясь вычеркнуть её образ из памяти и вырвать из сердца; убить, похоронить, изничтожить то чувство, ростки которого, согретые солнцем любви уже давно взошли и теплились в их сердцах. Страшную обиду таил на неё его вздорный характер и глупые, детские амбиции, навязанные ещё с детства.
   Наспех одевшись, он выбежал на улицу по праздничному «одетую», и около двух часов бесцельно бродил по заснеженному и пустому в этот поздний час городу – проветривая мысли и охлаждая память. Почувствовав холод, он зашёл в кафе, которое открывалось в десять часов вечера, а закрывалось в восемь утра – выпил пару рюмок и купил две бутылки шампанского «Кристаль», которым решил «отпраздновать» расставание с Верой. В номер Данилов вернулся под утро. Не раздеваясь, он сразу же повалился на кровать и проспал до десяти часов, пока стук в дверь не разбудил его. Это был мальчик-коридорный, принёсший «сеньору Дэльгадо» завтрак. Вид подростка снова взбудоражил в голове Данилова горячий ворох диких мыслей. На мальчике были белые колготки и цветная рубашка завязанная узлом на талии, в волосах по-прежнему красовался бант. Бросив мальчику пошлый намёк, присовокупив его не менее пошлыми жестами, он снова погрузился в сон. Захлёбываясь слезами, красный, как рак, мальчик бросился вон из номера, а Данилов оглушил наступившую в номере тишину – медвежьим храпом.
   Проснулся он после обеда – с тупой болью в голове и режущей – в основании шеи. Умывшись, выпив кофе, поев немного, не забыв пропустить бокальчик, он глянул в окно, за которым вовсю властвовала зима – снежная, морозная. Было 24 декабря. Этот день он решил провести в номере, чтобы собраться с мыслями и принять единственно правильное решение, а именно – оставить Веру Саврасаву с её свитой, а самому жить своей размеренной жизнью. Включив ноутбук, он опять (рука сама потянулась) вышел на страницу портала, а после – на её. Она уже была там – разбрасывала рецензии. Думала ли она о нём в этот час, как он; её образ продолжал преследовать его, ни на миг не отпуская. В течение двадцати минут он читал её рецензии адресованные другим авторам – в основном она писала Салбиной и Марии Майнер (эта фамилия оказалась ему знакомой, но он никак не мог вспомнить где её слышал), а потом, наспех прочитал два её рассказа, которые вновь ввели его в размышления: она была чертовски талантливой, знала много неведомых ему до селе слов, выражений. И снова страшная обида и злость овладели им. А к вечеру, в его голове громом пронеслись какие-то непонятные ему слова, сливающиеся в предложения – вернее – в стихотворные строфы, и он, почти не отдавая себе отчёта – сочинил два стихотворения. Одно было «злое», а второе – милое, романтическое, но печальное – именно это чувство сейчас владело им. Ночью он выставил эти стихи на своей странице. Для неё. Как бы он не пытался разуверить себя – она не выходила у него из головы. Это страшно волновало и бесило его. Пока за окном бушевала вьюга, он, как старый романтик Гёте – выливал на бумагу свои чувства к «прекрасной Грэтхен». И в этот миг, для него не существовало других женщин, какими бы прекрасными они не были.
   Так он и уснул сидя за столом во вращающемся кресле. А утром его номер снова прорезал звонок.
   – Да, – сказал он устало, дрожавшими руками поднеся трубку к уху.
   – Привет, мой мятежный Ангел! – выдохнула она, вложив в эти слова всю свою грусть, тоску, одиночество. – Какое совпадение: ночью слушала клип «Океанами стали», и тут захожу к тебе с другой страницы и вижу твой шедевр. Я плачу, просто реву. Ты бесподобен! – помолчав немного, она добавила всё с той же грустью: – Не могут жить в разлуке лебеди! Подожди, не спеши... Не руби сгоряча. Ты вернёшься ко мне? Туда, откуда ушёл? Я вновь открою тебе своё сердце. Я жду тебя...
   – Нет… Не хочу причинять тебе боль, – ответил он, и вновь глаза предательски наполнись влагой, которую он не мог удержать; чтобы до неё не донеслись его всхлипы, он отставил руку с трубкой в сторону и положив голову на стол… зашёлся в припадке душивших его слёз. Она что-то говорила – он слышал её голос, но не мог ответить, – вырывавшиеся изнутри слёзы, боль, отчаяние, – не давали ему говорить.
   – Прости меня, – наконец успокоившись, выговори он, – я снова вёл себя как идиот. Дурь заела. Прости. Не уходи.
   – Я знала, что ты не оставишь меня. Всё проходит. Нужно время, чтобы всё осознать. Все мы слишком эмоциональны. Я тоже не подарок. Рада тебе – снова и снова.
   – Спасибо, что не обижаешься, – ответил Данилов с сочившейся болью в голосе. – Здорово, что тебе понравились мои стихи. Это мои самые лучшие! Настоящая поэзия рождается – когда автор страдает. Мне было очень больно, что я бесился из-за пустяков. Называй меня моим именем. Я рад, что ты вернулась! – немного помолчав, вслушиваясь в её неровное дыхание, он продолжал: – Прочитал два твоих рассказа. Оба с трагическим концом. И оба из старинной жизни. Ты любишь русскую старину? Может, напрасно, я не назвал тебе своё имя. Не представляешь, как мне невыносимо больно, что я… я… завёлся из-за ерунды.
   – Не могу писать смешное, весёлое – душе претит, – призналась Вера. – Я люблю трагедию, драму, ведь и в жизни её хватает. И не грусти, всё наладится. Я сама виновата, что кольнула тебя твоим именем. Надо было промолчать, но меня как бес кольнул. Не подумала, что тебе это будет неприятно, наверное, я эгоистка. Хотя не замечала в себе такого, наоборот, стремлюсь поддержать, не только на этом портале, но, и в жизни. Мне по душе русская старина, терпеть не могу современность.
   Её нежный, ласковый, немного грустный голос – вновь возвращал ему спокойствие и уверенность. 
   – Ты больше не называешь меня по имени, – пожаловался он, но не со злобой, а так, как говорят друг с другом те, кто по-настоящему влюблён. – Называй меня моим настоящим. Карлосом Дэльгадо – хотел произвести на тебя впечатление Дешёвый понт – скажешь. Да – согласен. И вдруг, ты узнаёшь моё настоящее. Было очень стыдно.
   Она усмехнулась, и, как ему показалось: послышалась музыка и звон бокалов, где-то там, где она сейчас находилась.
   – Ты с мужем? Отмечаешь Рождество? – спросил он, чувствуя ревность.
   – Да, он приехал позавчера – 23-го, – ответила Вера и быстро добавила: – Но я не люблю его. Это брак по расчёту. Он ввёл меня в высшее общество, купил виллу в Ницце, Майбах; мы посещаем показы мод в Милане и Париже. Не знаю, любит ли он меня, наверное, ему нужна такая жена, с которой не стыдно появится на людях. Такая вот ещё одна грусть. Я не знаю, как тебя называть, вдруг ты опять взорвешься. А мне нравится имя Карлос. Карлито...
   – Ух ты, какая девчонка со мной общается! – с восторгом подростка, произнёс Данилов. – Вау. Нет слов! Если тебе нравится Карлос – называй меня так. Милан – это здорово! Я люблю тебя!
   – И я тебя! – ответила Вера, задумчиво.
   – И в ночной тишине я мечтаю о завтрашнем дне, чтоб увидеть тебя, и услышать твой ласковый голос. Вновь зовёт он меня из тиши телефонных звонков, из чудесной страны, той, что в мире зовётся Любовью! – продекламировал Андрей – тоном влюблённого мальчишки.
   – Как красиво! Просто восторг и восхищение, любимый!
   – Тебе много парней стихов посвящало?
   – В жизни поэтов не было, – ответила Вера, и до его слуха вновь донёсся шум, как если бы рядом с ней находился кто-то ещё. – Не каждому дано их писать, а твои пробирают до дрожи, особенно – «Океанами не стали».
   – Это так приятно! – расплылся Данилов в сладко-медовой улыбке – она снова пленила его разум, и разожгла сердце новым пламенем.