Об эмоционально-оценочном подходе к истории войны

Об эмоционально-оценочном подходе к истории войны
Открытое письмо А.С. Трофимову, автору сталинградских хроник


Ещё разок к Вам, Александр Сергеевич.
День добрый!
Явно не помещаются эти несколько мыслей в формат обычной рецензии. Да и такой разговор, мне кажется, стоит вести открыто. Надеюсь, Вы не найдёте здесь повода для каких-либо обид: к подобной цели не стремился ни в коей мере.

***
Радует, что историю войны всё чаще пишут теперь люди вдумчивые и умеющие в неё вглядеться. На тему Сталинграда читатель я искушённый, слежу за ней лет тридцать, чуть больше, и как минимум основные работы не пропускал. Но лишь как читатель! Кроме очерка об особенностях предвоенной застройки, повлиявших на характер боёв (профессиональная область, я архитектор), сталинградской темы не касался.
    Заглянул к вам с вполне объяснимым поначалу скепсисом, от которого не осталось и следа, когда понял, что сиюминутной публицистики здесь нет, что читаю серьезное исследование. Оборону города Вы показываете в её сложности, в противоречиях и трагизме – с максимально, насколько могу судить, возможными при современном состоянии источниковой базы достоверными подробностями.
    На этом точку и поставил бы – с благодарностью.
    Но слишком уж хорошо у Вас целое, чтобы пройти мимо последней (в этой статье) Вашей фразы. Она противоречит как многому сказанному Вами самим выше, так и самому принципу историзма, без которого невозможно современное серьёзное исследование. Это (http://proza.ru/2022/11/16/356):
    «Будь там с самого начала вместо Жукова и Ерёменко такие командиры как Рокоссовский, Черняховский, Говоров, сталинградские сражение, скорее всего, приняло бы другой характер без случившихся огромных потерь».
    Лет 35 назад, когда появилась возможность открыто говорить о войне и о нашем прошлом, истинность такого утверждения не надо было и доказывать, оно показалось бы предельно представимым, правдивым и возможным. Если в брежневские лаковые годы «все советские были хорошие», то в перестройку философия истории стала на порядок сложнее: «одни хорошие, другие плохие, всё делалось благодаря одним и вопреки другим». Разумеется, я говорю о самом широком значении слов «хороший – плохой», включающем все стороны деятельности людей, от профессионализма до нравственных качеств.
    Такие объяснения в ту громко-публицистическую эпоху находили на первых порах самый широкий отклик. В своей книжке о сорок третьем годе я назвал это «простыми ответами». Потери и поражения в Отечественной войне объяснялись (в лучшем случае с оговоркой «в основном») бездарностью командиров, начальства, и – в пределе этого утверждения – крайней бесчеловечностью самой советской системы. Такую радикальную точку зрения агрессивно поддержал и ряд писавших о войне авторов-фронтовиков: В. Быков, В. Астафьев, Г, Бакланов, сын фронтовика В. Пикуль, – припомнив государству иные свои обиды прежних лет.
    Дело даже не в том, что вся новизна исторических открытий свелась к избитой формуле о «боярах-супостатах» и что «от них всё плохое». Само поле общественной публицистики, на котором разворачивались дискуссии, сослужило делу плохую службу: оценочный принцип «хороший-плохой» не требовал дополнительной верификации утверждениям. Перенося разговор в плоскость морали, слушателя (читателя) сразу задевали за живое, поднимая градус эмоций.  Вот эпиграф к одной из Ваших глав – фраза В.П. Астафьева о погибших: «Они так и не принесли Родине той пользы, которую хотели, а, главное, могли принести».
    Сильно? Да. А верно ли? А вправе ли был он сказать так от имени всех? (Или только от имени сочиненных им «проклятых и убитых»?) Да вы что, он ведь фронтовик, как вы смеете!.. И так далее.
    Но художественные высказывания – это особая сфера.
    Беда в том, что морально-оценочное отношение к прошлому стало тупиком для исторической науки. «Вот они, негодяи!» – «Нет, негодяи как раз другие!» Метод тут же попытались превратить в инструмент политики, появились пишущие прошлое под определённый заказ партийно-ангажированные умельцы.
    Бесспорно: Вы не принадлежите к подобным авторам. Тем обидней, что поверх великолепной работы нет-нет, да попадётся такая эмоциональная, уводящая от сути дела фраза-ярлык: «Рокоссовский бы лучше сделал!» Или видел у Вас ещё (http://proza.ru/2025/05/27/315): «Обороной страны Сталин занимался неосновательно!»

***
Множество мифов, домыслов, искажений истины, засоривших в наши дни массовое сознание – это наследие постсоветских времён господства субъективно-оценочного отношения к истории войны. По объему, порой кажется, оно уже переросло советскую мифологию. И оно же терпеливо преодолевается работой исследователей в последние десятилетия.
    Одни историки – такие, как Вы, энтузиасты, – шаг за шагом очищали от неправд детали и военную повседневность.
    Другие – и профессионалы из Института военной истории МО и Института российской истории РАН, и любители-энтузиасты тоже, – ставили задачу разглядеть и общее, картину событий во всей их сложности, соединив «исторические условия момента, состояние страны и Красной Армии, с объективными обстоятельствами».
    В создании этой картины участвовали В. Гончаров, М. Мельтюхов, М. Мягков, А. Исаев, В. Замулин, А. Юновидов, историк-статистик В. Земсков и немало ещё людей. А слова об «условиях момента и объективных обстоятельствах» принадлежат И. Абросимову, автору ряда содержательных работ о советском периоде и о войне.
    Игорь Львович Абросимов – наш с Вами сосед на этом электронном ресурсе – отстаивает исторически обусловленный взгляд на события прошлого в предельно точных концентрированных формулировках.
    Ещё в 2011 году он находил оптимизм утверждать, что крикливая эмоциональность в суждениях о прошлом неизбежно сменится объективным освещением и научной логикой. «К историческим процессам, как и к законам природы, не предъявляют претензий. Их учитывают, и только», – писал тогда он в программной статье о целях и задачах исторической науки («История или политический интерес?», http://proza.ru/2011/11/26/1748 ).
    Так почему не сделал бы в Сталинграде Рокоссовский (Говоров, Черняховский) что-то лучше, чем Ерёменко и Чуйков? Как всё-таки выглядели условия момента осени 1942 года в «соединении с объективными обстоятельствами»?
    Иначе говоря – что сказать о происходившем со страной и Красной Армией, не используя эмоциональные ярлыки?

***
Истоки трагедии первых лет войны простираются куда дальше злых козней и организаторских беспомощностей сталинских большевиков. Не заглядывая далеко в прошлое, будет достаточно сказать, что неодинаковое промышленное развитие России и Германии еще в ХIХ веке имеет прямое отношение к ней. Даже из поражения в Мировой войне немецкая индустрия вышла в иных условиях. И восстанавливалась иными темпами по сравнению с советской.
    Не только СССР, ни одна страна того времени не построила армии, хотя бы близкой по совершенству к гитлеровской. Тактика, управление, взаимодействие родов войск были отработанными и по тем временам непревзойдёнными. А тактические приёмы Красной Армии, использованные, например, нашими военными советниками в Испании, немцы так и не смогли идентифицировать. До конца гражданской войны они считали, что республиканцев обучают советники-французы… 
    Немецкий вермахт обладал несомненно лучшей выучкой как рядовых, так и офицеров всех уровней. Нам, образованным внукам наших воевавших дедов, в какой-то мере можно простить эту типичную ошибку: сравнивая и оценивая давнишних «нас» и «их» мерками современности (других мерок у нас в обыденной практике и нет), мы не видим особых различий: мы-то «там» были молодцы, мы вполне были равны им (как же иначе!), а в поражениях «виноваты бояре». Но то мы. А вот как мог покойный В.П. Астафьев костерить армию, партию, страну, не сказав ни разу такого: а себя со своими шестью классами школы и шестью месяцами выучки в ФЗО, – мог ли он себя, не бравируя, не кривя душой, объективно сравнить с немецким солдатом в свою пользу – свою выучку, гибкость мышления, навыки, опыт, инициативность?
    «Немецкий учитель» ещё давным-давно – в 1870-м – выиграл свою первую, франко-прусскую, войну. Система немецких гимназий и в Третьем Рейхе массово давала армии грамотного инициативного солдата, способного понять и выполнить требования командиров. Уместно вспомнить, что и офицер, и унтер-офицер в боевых частях вермахта, как правило, не назначался на командную должность, не имея фронтового опыта и не пройдя в этой должности стажировки. Напротив, в довоенном СССР, спешно поднимавшем образовательный уровень, сотни тысяч людей оставались неграмотными настолько, что подготовить из них хороших красноармейцев или младших командиров за считанные месяцы было трудно.
    В 1926 году 82% населения России было крестьянским. Но даже удвоив городское население к времени переписи 1939 года (проведя невиданным темпом индустриализацию промышленности и жесточайшую коллективизацию села), Советский Союз так и остался страной с преобладанием малограмотного крестьянского населения. – И это как тот закон природы, не принимать во внимание который значит не объяснить о войне ничего.
    Хуже того. В 1942 году особенно сильно обозначился кризис качества боевого состава Красной Армии. После трёх волн всеобщей мобилизации, вычистивших в первую очередь русскоговорящее население страны, призывать пришлось тех, кто по-русски не говорил.
    Типичный, навскидку, пример подобного воинского соединения «с проблемами» (мне довелось исследовать его боевой путь): 206-я стрелковая дивизия второго формирования, созданная весной 1942-го в Бугуруслане и отправленная в июле оборонять Воронеж. Из 9800 человек в дивизии насчитывалась лишь треть русских и украинцев. Две пятых её пёстрого национального состава (казахи, татары, башкиры, мордвины, грузины, азербайджанцы, киргизы, чуваши) – четыре красноармейца из каждого десятка – плохо говорили и понимали по-русски.
    Младшие командиры не имели боевого опыта. Подготовка велась по сокращенной программе. Стрелять учились из винтовок, автоматического оружия не было. Артиллеристы проводили учёбу на макетах: орудия в батареях получили только в мае.
    В Балашове за учениями дивизии наблюдал проверявший готовность резервов маршал К.Е. Ворошилов. Увиденному он дал неудовлетворительную оценку – и срок в шесть дней на исправление недостатков. Но войска уже грузились в эшелоны. В июле-сентябре дивизия потеряла в боях более трёх тысяч убитыми…
   

***
«Бесспорно, – писал И. Абросимов об ошибках советского высшего командования времён войны в капитальной работе «Кадровая политика власти в СССР в 1939-1953» (http://proza.ru/2011/03/20/1149), – ошибки и просчёты были, причём иногда крупные. Но, если глубоко разбираться, они так же оказывались следствием невысокой общей технической и военной культуры страны. Далеко не всегда ошибки и просчёты являлись непосредственной причиной тех или иных решений военного и политического руководства, у которого оставалось в сложившейся обстановке весьма узкое поле для выбора…»
    Настал черёд сравнить наш и немецкий офицерский корпус. Не раз этот факт удивлял и вызывал зависть у воевавших с гитлеровцами: немецкие офицеры пользовались непредставимой в других армиях мира свободой принятия решений в бою. Всё руководство вермахта прошло боевую школу в 1914-1918 годах, тогда как Советская Россия теряла свои опытные военные кадры с времён истребительной Гражданской войны до порога Отечественной.
    «Морально-оценочная» точка зрения сводит все кадровые проблемы Красной Армии на войне практически только к репрессиям 1937-1941 годов. Как правило, за такими обобщениями стоит остро-субъективная неприязнь прошедших через эти муки людей или родных погибших – и массовые симпатии к их судьбам.
    Генерал армии А.В. Горбатов, без сомнений, симпатичный человек и достойный военный. Но объективная оценка требует убрать эмоции. Горбатов, пробывший в заключении с 1937 до весны 1941-го, мог позволить себе утверждать, что в Красной Армии не хватает командного состава потому, что «столько опытнейших командиров дивизий сидит на Колыме!» Мы – не можем говорить подобное вслед за ним. Мы знаем то, чего он, находясь в лагере, просто не видел.
    Бесспорно, последствия репрессий (арест по политическим мотивами и осуждение примерно 9.5 тысяч военных, расстрел восьми сотен лиц высшего командно-начальствующего состава) создали гнетущую атмосферу, отрицательно влияя на боеспособность Красной Армии.
    Но более мощным толчком для кадрового кризиса стало начатое в 1939 году стремительное увеличение вооружённых сил. С 1.8 миллиона человек РККА увеличилась к весне 1941 года до 5 миллионов. Это 18 новых управлений армий, управления 29 механизированных корпусов и 42 корпусов стрелковых, 61 танковая дивизия. Армии требовалось полмиллиона командиров. Военные училища выпускали курсантов с предельной нагрузкой, досрочно. Порядок продвижения по служебной армейской лестнице системно нарушался. На высокие должности систематически выдвигались люди, не имевшие достаточной подготовки.
    Все подробности об этом можно найти в работе М. Мельтюхова «Освободительный поход Сталина» (М.: Яуза. 2006). Можно далеко и не ходить – всё есть в указанной книге И. Абросимова («8. Кадровая политика в вооружённых силах»).
    Советское государство, будучи сложной системой, пытаясь защититься, строило, укрепляло себя, торопилось, путалось, сильно при этом вредило самому себе – то есть вело себя в полном соответствии с теорией поведения больших систем. Одного нельзя сказать, – как это походя промелькнуло у Вас, Александр Сергеевич, – что Сталин перед войной «обороной занимался неосновательно». Это суждение субъективно-эмоционально и ошибочно.

***
Есть в теме чехарды предвоенного строительства и разрушений в Красной Армии аспект, не затронутый И. Абросимовым. «Сколько опытнейших командиров (…) сидит на Колыме», – цитируете Вы А. Горбатова.
    С хрущёвской оттепели до недавних определённых времён в общественном сознании монопольно господствовало суждение, что Сталин губил перед войной лучших, прогрессивно настроенных военных. Не получив отчётливых научных подтверждений (почему так – тема отдельного разговора), эта точка зрения инверсивно – и тоже мало аргументированно – родила поток опровержений, что погублены были как раз те, кто мешал развитию армии. Сторонники этих крайних позиций то и дело кроют друг друга в средствах информации отборной руганью – до исторической правды дела им, похоже, нет.
    Исторически верным, думаю, здесь было бы такое суждение, закрывающее зашедший в тупик спор. Полагаю достаточным признать, что, изъяв из участия в предстоящей войне большое количество взрослых людей, преимущественно военнообязанных мужчин (сколько их пришло бы в военкоматы, полмиллиона, миллион, меньше, больше? – оценить можно, но это за рамками нынешнего разговора), И.В. Сталин и руководство партии нанесли стране безусловно серьёзный урон.
     Скольких, причём из числа наиболее активных членов общества, командиров, младших командиров и бойцов недосчиталась в своих рядах Красная Армия? Кто они были в профессиональном плане? Как повели бы себя перед лицом новых военных вызовов? Смогли бы подняться над мышлением времён Гражданской? – Оценить трудно, да и не обязательно это делать. Главное, – что абсолютное, подавляющее большинство их было мотивировано на войну с гитлеризмом и на победу.
    В романе Юрия Трифонова «Исчезновение» герой, прототип отца автора, старого большевика Валентина Трифонова, в ответ словам брата «а мы сей год (1937-й) не дотянем…» говорит:
    - А вполне возможно. Вполне, мой милый. Но дело-то вот в чём… Война грядёт. И очень скоро. Так что внутренняя наша пря кончится поневоле, все наденем шинели и пойдём бить фашистов…
    Назвать их «опытнейшими командирами» (в контексте ныне понимаемых общих кадровых проблем и «болячек» Красной Армии), скорее всего, было бы слишком самонадеянно: они были разными. Но те, кто называют их «негодным материалом», «стоявшим на пути военного развития» – оскорбляют их память и роняют этим своё собственное человеческое достоинство.
    Но это к слову. Идём дальше.

***
И.В. Сталину было не привыкать жить в коридорах возможных решений такой небольшой ширины, что выбор часто оставался между плохим и ещё худшим. (Ещё лет двадцать назад думающим и пишущим об истории не хватало временной дистанции – и слишком ещё велик был накал страстей – для такого очевидно-ясного и лишённого эмоций понимания вещей.)
    Тем не менее, это так. Сталин руководил хронически отстававшей промышленно (в сравнении с Западом), преимущественно крестьянской страной с недавно ещё неэффективным сельским хозяйством, быстро, болезненно и грубо переделанным в коллективное, – находясь перед лицом неизбежной войны в условиях дефицита времени. Время было роковым фактором для СССР практически во всех областях хозяйствования, государственного строительства, политики. По этому поводу (http://proza.ru/2011/11/26/1748) точное замечание у И. Абросимова:
    «Сама историческая необходимость требовала решать задачи сейчас, сию минуту, не дожидаясь, когда появятся иные возможности, когда постепенно сформируются подходящие социальные и политические условия. Вряд ли тут можно вести речь о какой-то сколько-нибудь реальной альтернативе, сознательно неким лицом, либо группой лиц, выбранной и успешно реализованной».
    Именно так, – как получалось, а не как хотелось бы, – он готовил армию к войне, так и вступил в войну. Любителям сочинений М. Солонина и В. Бешанова в броских кичевых обложках («А где наши двадцать тысяч танков?!» «А где хвалёные сталинские соколы?!») я рекомендую взвешенные исторические исследования того же И. Абросимова «Броня и снаряд» и «Разбор полётов», где проблемы танко- и самолётостроения для Красной Армии показаны в контексте реальных экономических возможностей страны и в параллельном сравнении с военной промышленностью Рейха. Там можно найти научно корректные ответы – почему господство в воздухе было завоёвано нами лишь в 1944-м, как артиллерия компенсировала эту слабую сторону Красной Армии, а также специфику проблем танковых войск и многое другое, – не стану останавливаться на этих темах.
    Ошибки, совершённые «с командой военных деятелей с мышлением времён Гражданской войны» (цитирую Вас), Сталин имел мужество исправлять, когда понимал, как это сделать. Вы, Александр Сергеевич, верно отметили, но не прокомментировали это событие (http://proza.ru/2022/12/27/1183): в ноябре 1942-го был принят новый Боевой устав пехоты Красной Армии.
    Сорок второй год – это уже кризис мобилизационных ресурсов страны. Ничего у Вас не нашёл об этом, напротив, увидел утверждение, что «войск у Сталина всегда было много».
    Это не так. Войск было уже мало. Крайне жестокий по натуре Верховный Главнокомандующий Вооружёнными силами СССР с времён Гражданской войны невысоко ценил человеческую жизнь. Но у него достало и чутья, и рационального отношения, чтобы схватить эту проблему: воюя в развёрнутых атакующих цепях без непосредственной огневой поддержки и неся огромные потери, Красная Армия делает систематически что-то не то в сравнении с опытным умелым противником.
    «Понимание сути проблемы и у руководства РККА, и страны, в общем-то, было», – писал Валерий Замулин, один из ведущих современных военных историков («Переломный момент Курской битвы. Забытое сражение Огненной Дуги». М.: Яуза: Эксмо. 2013). Писатель В. Быков высказывался резче («За Родину! За Сталина!» // Родина. 1995. №5): «В то время, как в войсках жестоко пресекался всякий намёк на превосходство немецкой тактики или немецкого оружия, где-то в верхах, в Генштабе, это превосходство втихомолку учитывалось. И из него делались определённые негласные выводы…»
    Произошёл удивительный, ломающий миф о «плохом начальстве», переворот: в ситуации с БУП-42 «плохими» оказались народные массы! В войсках просто игнорировали новый устав. Сперва в обстановке напряженных боёв, вплоть до весны 1943 года, до 111 дней затишья под Курском, было не до него. Учёбой занялись весной. Результат – массовый, практически повсеместный бойкот был ответом на попытки обучения.
    Подробно и документированно об этом рассказал В. Замулин на примере проблем в прославившейся ещё в Сталинграде 64-й (7-й гвардейской) армии генерал-лейтенанта М.С. Шумилова и на Воронежском фронте в целом, возникших во время подготовки к летним боям 1943 года. Одно за другим проваливались занятия с командирами полков, батальонов и артдивизионов уже по первой теме, «Оборона стрелкового батальона». Командиры звена «полк – дивизия» в отчётах занимались отписками. Учёба натолкнулась на инерцию почти неодолимой силы. Учиться боялись: учиться не умели. Командующий фронтом генерал Н.Ф. Ватутин говорил своему начальнику штаба: победить врага легче, чем переломить косность, лень, непонимание и даже сопротивление собственных командиров на всех уровнях.
    Вот старший лейтенант из повести В. Быкова «Атака с ходу». Он с боем сбросил немцев с высоты и писал донесение начальству:
    «- Занял высоту. Уничтожено около пятнадцати немцев».
    «- Откуда пятнадцать? Сколько трупов было? Штук восемь?» – заметил ему замполит: мол, писать надо по правде!
    «- Всё у тебя по правде! Напишу двадцать пять. Нет, двадцать семь, чтоб кругло не было. А то не поверят».
    Замполит несогласно молчал. И герой Василя Быкова взорвался:
    «- Вот напишу сорок семь. И будет правильно. Понял? Пусть кто посчитает! Ну, да свети ты! Ни черта не видно. – Ананьев размашисто подписал донесение».
    Наверное, никак не причислить этого Ананьева к «боярам», к военной верхушке, от которой, – как ещё недавно принято было считать, – все беды у страны на войне. Но и его и множество подобных ему лейтенантов, капитанов, сержантов, старшин никак нельзя было назвать идеальными бойцами Великой Отечественной. Ещё меньше стоило бы идеализировать солдатскую массу, бывшую у них в подчинении – тех, кого они вели в атаки на безымянные высотки. Среди них были и герои, и те, кто станет просто хорошими солдатами, но были и такие, кто не пошёл в атаку у дома Госбанка в Сталинграде, приговорёные к ВМН за трусость, и самострелы «узбеки» дивизии Родимцева (Вам это хорошо известно!). Всю первую половину войны немалое число наших военнослужащих сдавалось при первой возможности в плен. Сдавались даже уже окружённым в Сталинграде немцам.
    Бессмысленно идеализировать и командиров полков – бригад – дивизий. Вам это тоже известно лучше, чем мне, на тех же примерах сталинградских боёв. Навскидку: вспомнить только самоустранившегося пьяного командира полка в дивизии генерала Ф.Н. Смехотворова, или как у генерала Л.Н. Гуртьева в посёлке «Баррикад» у силикатного завода в одни сутки погиб – к его удивлению – 3-го октября целый полк вместе со штабом, или как В.И. Чуйков приказал расстрелять за трусость командиров и комиссаров двух стрелковых бригад и командира сводного полка.

 ***
Что же в итоге? «Будь там (в Сталинграде) с самого начала вместо Жукова и Ерёменко такие командиры как Рокоссовский, Черняховский, Говоров, сталинградское сражение, скорее всего, приняло бы другой характер без случившихся огромных потерь», – утверждаете Вы. Допустив даже их некую особую профессиональную исключительность, – с чем в руках, с кем в подчинении спасали бы положение, явись они в ад Сталинграда, как deus ex machina, эти генералы?
    Никакого «бога из машины», никакого иного, менее горького для нас, «чуда на Волге» не могло и возникнуть в обстановке тотального, железобетонного превосходства тогдашнего и тамошнего противника над Красной Армией при наличии у неё перечисленных системных проблем. Больше того – представление о неких способных изменить ситуацию особых военных дарованиях некоторых ставших нам симпатичных за послевоенные годы военачальников (Рокоссовский, Горбатов, Черняховский) есть не более чем очередной литературный миф.
    Миф этот сформирован всё тем же эмоционально-оценочным подходом. Массу генеральских воспоминаний об Отечественной войне мы поделили на бездушно-чиновничьи (часто написанные или обработанные чужими руками), лакирующие войну сочинения – и на живые книги, от которых веяло и переживанием за страну, и подлинной человечностью. Так в домах на полках прописался «Солдатский долг», так позднее вызвала особый интерес к себе книга А.В. Горбатова.
    Немаловажно, что эти книги были литературно привлекательно исполнены. Вспомните деда из «Солдатского долга» Рокоссовского: «Нас оставляете врагу! А мы для Красной Армии отдавали всё, последнюю рубашку не пожалели бы. Я старый солдат, воевал с немцами… Мы врага на русскую землю не пустили… Что же вы делаете?..» – сильно, не правда ли? Особенно в исполнении старика Николая Крючкова в эпопее «Битва за Москву». Здесь срабатывал интересный эффект литературного тропа, метафорического переноса: симпатичный нам человек, ответственный и порядочный, казалось, не мог не быть ещё и каким-то необычайно выдающимся полководцем, идеалом!
    Я нисколько не отрицаю, что военачальники Красной Армии были одарены в военном деле в разной степени. Просто – можем ли мы теперь, когда ведём речь о войне по гамбургскому счёту, – можем ли мы отделить в этих людях объективное от эмоционально-художественного образа, созданного при помощи книг? Можем, конечно: надо не вынимать этих людей из обстоятельств, ситуации, общего контекста. И тогда станет видно, что Рокоссовский, Черняховский и Горбатов 1944 года – фигуры совсем иные, чем Рокоссовский, Черняховский и Горбатов года 1941-го. И что уж тем более отличаются от последних Рокоссовский и Горбатов – авторы воспоминаний спустя толщу времени, в ореоле Победы.
    Не так профессионально-великолепен был Константин Константинович Рокоссовский в 1941 году, если попытаться выстроить его образ не по лирическим страницам, а по боевым документам сторон. Он, как и вся Красная Армия, только начинал учиться искусству воевать с вермахтом. Например, не очень давние исследования В. Карасёва, краеведа из города Дмитрова – «Красная Поляна», «Дмитровский рубеж» (вместе с С. Рыбаковым), «Битва за Клин» (М.: Яуза. 2020) снимают с генерала избыточный налёт романтики, то и дело комментируя события: вот об этом в «Солдатском долге» ничего нет, а о том сказано вскользь.
    К.К. Рокоссовский во главе 16-й армии в ноябре 1941 года под Москвой в части беспомощности удивительно соотносим с В.И. Чуйковым в Сталинграде. Он предпринял два таких же неэффективных контрудара, каким был чуйковский в середине сентября 42-го. На Волоколамск – прямо навстречу немецкому «Тайфуну», с большими потерями в немногочисленных танковых и кавалерийских частях. Потеря резервов, – и сразу тот же узкий коридор оперативных возможностей, пассивное сползание с рубежа на рубеж: водохранилище, Истра, Солнечногорск, Дмитров, Яхрома…
    Точно так, как теснили немцы чуйковские дивизии к обрыву Волги в городе и на заводах, та же самая череда поражений и отступлений следовала и здесь. Второй, ослабленный контрудар теперь наносили из Клина, толкаясь плечами, смешивая и путая управление частями двух армий – 30-й и 16-й (три начальства: Лелюшенко, Рокоссовский, командующий оперативной группой Захаров). Итог – мгновенная потеря города 26-го ноября.
    И так, пассивно, соскальзывая с рубежей, – до предельной черты. У В.И. Чуйкова то были последние пяди волжского берега, у К.К. Рокоссовского – дачные окраины столицы и шпиль речного вокзала в Химках, который уже разглядывал в бинокль генерал-полковник вермахта Фёдор фон Бок.
    Рокоссовскому первых двух лет войны ещё только предстояло превратиться в Рокоссовского-победителя в битве в Белоруссии летом 1944-го.

***
Уже ни у кого не получится, уважаемый Александр Сергеевич, свалить в наши дни всё на плохих бояр из прошлого и быть уверенным в своей исторической правоте. Конечно, старший лейтенант из повести Василя Быкова не сам придумал «накручивать» безнаказанно число истреблённых им гитлеровцев. Он жил в такой обстановке, в такую эпоху. Но и понятие «сталинизм» объясняет эту эпоху только отчасти.
    Как писал И. Абросимов: «Путь развития был предопределен и вырос из её (страны) прошлого. Это отнюдь не попытка толковать исторические события с позиции социального детерминизма. А всего лишь утверждение, что в тот период события не были результатом простого стечения обстоятельств, которые могли сложиться не только так, но и совсем по-иному». («Реалии, вырастающие из прошлого», http://proza.ru/2013/04/03/1448).
    Всё началось, конечно, не тогда, когда «Сталин узурпировал власть». И даже не в 1917-м, когда «большевики узурпировали власть». Русская революция – «катаклизм мирового масштаба, выросший из всей истории страны и её состояния, а все последующие события явились непременными следствиями этой революции».
    Тоталитарное общество было единственным способом не дать накопленным неразрешимым противоречиям (культурным, социальным, национальным) разорвать страну на куски. Революция переломала старые формы, а чтобы научиться творить новые, более совершенные, требовались время и условия, которых не было. Потому все немедленные задачи решались по месту, силами и персонажами, которые были в наличии – и тут уж, как говорится, за результаты не взыщите.
    Ещё раз повторю вслед за современными историками: есть исторические кризисные ситуации, когда об альтернативах вести речь бессмысленно. Бессмысленно сколь-нибудь серьёзно говорить о бухаринской «постепенной» теории врастания деревни в социализм в условиях 10-12 лет, отпущенных до начала войны, – как об альтернативе сталинской жёсткой коллективизации России. Бессмысленно говорить о какой-то альтернативной цене Победы в Великой Отечественной, возможной-де при неких иных обстоятельствах.
     Альтернативы советской системе в предстоящей русской схватке с западным нацизмом не было. Потому нет смысла считать сейчас, сколько генералов Красной Армии годилось к чему-то, а сколько никуда не годилось. Дело не в этом. Дело в том, что мы столкнулись с хищником фантастической, невиданной до тех пор силы и жестокости. А мы были вот такими: мы стали в этой битве сами себе бедой и сами себе спасением.
    Многие из нас до сих пор не понимают глубины мысли Константина Симонова: «Враг был силён. Тем больше наша слава». Иными словами, «ни за что на свете я не хотел бы иметь другую историю, кроме истории наших предков, какой нам Бог её дал».
    А пора бы нам научиться думать так о 1941-м – 1945-м. Именно это и должно быть предметом нашей гордости: то, что даже американский историк Дэвид Гланц назвал восстанием из пепла.
    Сталинград – это схватка неравных по силе армий, где слабый противник (мы!) был вынужден такой вот ценой победить, чтобы начать становиться сильнее. Реально за создание «новых вооруженных сил, отвечавших требованиям современной войны» (по слову И. Абросимова) взялись лишь в 1943-м перед Курском. Далось не быстро и трудно. В 1943-м всё ещё платили четырьмя солдатскими жизнями за одного убитого немца, тремя танками за немецкий. Но зато эта всё-таки построенная новая армия через год крушила и кромсала вермахт в Белоруссии с такой силой, что счёт уже был обратный.


С уважением,
Григорий Лыков.
Владивосток. 2025, август.