Один миг их странной любви - 4

Глава 4. Ночное испытание.

Колокольчик резал тишину, как нож шелковую ткань. Мари вскочила с кровати, спутавшись в простынях. Сердце колотилось так, будто хотело вырваться из груди. В темноте она:
- наступила на брошенную туфлю, едва не вскрикнув от боли.
-зацепилась рукавом за ручку комода, с треском оторвав пуговицу.
- уронила графин с водой, который всегда стоял у её кровати.

"Боже, он убьёт меня", - мелькнуло в голове, пока она пыталась собрать волосы в хоть какое-то подобие причёски. Колокольчик не умолкал, его звон становился всё более яростным.

У двери в ад.

Перед массивной дубовой дверью Мари замерла. Ладонь, поднятая чтобы постучать, дрожала. Вдруг:
- дверь сама распахнулась перед ней.
- тёплый воздух, пахнущий дымом и кожей, обволок её.
- где-то хрустнул паркет - он приближался.

"Войдите же, наконец", - раздался его голос из темноты. В нём не было гнева - лишь усталое раздражение.

Каминная комната.

Она запомнила эту сцену в мельчайших деталях:
- он в кресле у камина, одна нога небрежно перекинута через подлокотник.
- рубашка расстёгнута, открывая бронзовую кожу с тонким шрамом у ключицы.
- в правой руке - хрустальный бокал с тёмной жидкостью.
- в левой - та сама плеть, которой он высек её неделю назад.

"Вы должны являться по первому же требованию", - сказал он, не глядя. Фраза висела в воздухе, как приговор.

Испытание водой.

Когда она подала ему графин, их пальцы ненадолго соприкоснулись. От этого прикосновения:
- по спине пробежали мурашки.
- в животе закружилось, как после глотка шампанского.
- колени вдруг стали ватными.

"Останьтесь", - приказал он. Не "останься", а "останьтесь" - эта формальность резанула сильнее, чем если бы он использовал фамильярное обращение.

Разоблачение.

Его требование осмотреть спину повисло в воздухе. Мари чувствовала:
- как пуговицы платья предательски выскальзывают из дрожащих пальцев.
- как его дыхание становится тяжелее с каждой расстёгнутой застёжкой.
- как холодный воздух касается обнажённой кожи - мурашки бегут по спине.

Когда он резко стащил ткань с её плеч, Мари:
- услышала собственный стон.
- почувствовала, как соски наливаются и твердеют от прикосновения воздуха.
- увидела в зеркале над камином их отражение - она, бледная как полотно, он - тёмный и опасный.

Прикосновение.

Его пальцы на шраме горели, будто оставляли новые ожоги. Когда он повернул её лицом к себе, Мари:
- увидела в его глазах то, чего никогда не ожидала - голод.
- почувствовала, как между её ног становится тепло и влажно.
- осознала, что краснеет не от стыда, а от возбуждения.

Пощёчина оглушила. Но странно - боль была приятной. Как будто он:
- разрешил ей чувствовать то, что она боялась признать даже перед собой.
- поставил точку в их странной игре
- дарил не наказание, а освобождение.

После.

В своей комнате Мари:
- не сразу заметила следы его пальцев на бёдрах - синяки завтра будут цвета спелой сливы.
- обнаружила между складками платья его носовой платок - шёлковый, с монограммой.
- осознала, что больше не боится колокольчика - она ждёт его.

А в каминной комнате господин стоял у окна, сжимая в руке её брошенную ленту для волос. Завтра он снова будет холоден и недоступен. Но сейчас... сейчас он вдыхал её запах, словно утопающий - глоток воздуха.

Вино и откровения.

Огонь в камине потрескивал, отбрасывая золотистые блики на стены. Господин сидел, откинувшись в кресле, пальцы сложены в замок, взгляд прикован к пламени. Но мысли его были далеко – там, где остался след её дрожащих губ, запах её кожи, смешанный с ароматом розового мыла. 

Он позвонил. 

И теперь ждал. 

Нетерпение клокотало в нём, как буря за окном. Каждая секунда тянулась мучительно долго. 

И вот – дверь распахнулась. 

Мари вошла. 

Не та робкая служанка, что прятала глаза, а она – в том самом голубом платье, которое он подарил. Волосы, обычно собранные в строгий пучок, теперь были уложены в мягкие волны, падающие на плечи. Лунный свет скользил по её шее, обнажённой и такой хрупкой… 

Он почувствовал, как сжались его кулаки. 

— Принесите мне вина. 

Голос прозвучал резче, чем он хотел. 

Она поклонилась, не поднимая глаз: 

— Слушаюсь, сер. 

Движения её были грациозны – будто она не служанка, а призрак, скользящий по комнате. Она поставила перед ним графин и фужер, наполнив его до краёв тёмно-рубиновым вином. 

— Сядь. 

Он не сказал «сядьте». Просто – «сядь». 

Мари замерла на мгновение, затем осторожно опустилась в кресло напротив. Руки её лежали на коленях, пальцы сцеплены так крепко, что костяшки побелели. 

— Расскажи мне о себе, — произнёс он, отпивая вино. 

Она вздохнула. 

— Что вы хотите знать, сер? 

— Всё. 

И она начала. 

Сначала робко, запинаясь. Потом – всё смелее. 

Она рассказала: 
- о море, которое отняло у неё родителей – огромном, чёрном, ревущем. О том, как её, трёхлетнюю, выбросило волной на берег, и как она до сих пор боится больших водоёмов. 
- о приюте, где ночи были длинными, а дни – серыми. О том, как она прятала под подушку кусочек хлеба, потому что боялась, что его отнимут. 
- о книгах, которые тайком читала при лунном свете, мечтая о принцах и замках. 
- о своём страхе, что она никогда никому не будет нужна. 

Господин слушал. Не перебивал. Лишь иногда его пальцы сжимали бокал чуть крепче, когда её голос дрожал. 

— Почему ты не использовала мазь? — вдруг спросил он, когда она замолчала. 

Мари подняла глаза – впервые за весь вечер. 

— Потому что… я хотела помнить. 

— Помнить что? 

— Что вы касались меня. 

Тишина. 

Огонь в камине вспыхнул ярче, осветив его лицо – резкое, напряжённое. 

— Глупая девочка, — прошептал он. 

Но в его голосе не было злости. 

Было что-то ещё. 

Что-то, от чего у Мари перехватило дыхание.

 Обряд посвящения.

Огонь в камине уже догорал, когда он произнёс эти слова. Мари поднялась, её ноги дрожали так, что кружева подола платья колыхались, будто живые. Шаг. Ещё шаг. Расстояние между ними сокращалось, и с каждым её движением:
- воздух становился гуще, пропитанный ароматом кожи, вина и чего-то опасного.
- в висках стучало громче, кровь пульсировала в самых неожиданных местах.
- взгляд господина темнел, превращаясь из карего в почти чёрный.

Его пальцы сомкнулись вокруг её запястья — властно, но без боли. Резким движением он притянул её к себе, и мир перевернулся:
- её колени ударились о паркет.
- бёдра неловко расположились на его ногах.
- грудь прижалась к его рубашке, и она почувствовала жар кожи сквозь тонкую ткань.

Первое причастие.

Бокал коснулся её губ. Вино — терпкое, с послевкусием спелой вишни — обожгло горло. Капля побежала по подбородку, но прежде чем она успела испугаться:
- его язык ловко снял каплю.
- губы обожгли кожу.
- зубы слегка сжали её подбородок в предупреждении.

Фужер с гулким звоном упал на медвежью шкуру. Теперь обе его руки были свободны.

Пленница.

Её сопротивление длилось ровно три секунды:
- первая — когда он сорвал платье с плеч.
- вторая — когда закричало тело от прикосновения холодного воздуха.
- третья — когда поняла, что хочет этого больше жизни.

Ремень затянулся на запястьях с мокрым щелчком. Боль — острая, чистая — заставила вскрикнуть. Но что-то в этой боли... освобождало.

Исследование.

Он изучал её, как редкую книгу:
- зубы пробежались по ключице, оставляя розовые следы.
- ладонь скользнула по животу, заставив мышцы дрожать.
- пальцы другой руки тем временем... там... медленно, так медленно...

Мари выгнулась, но убежать было некуда — только глубже на его пальцы. Глаза наполнились слезами, но не от страха — от невозможности выдержать это напряжение.

Кровавое причастие.

Когда он вынул руку, на пальцах блестела алая роса. Взгляд его стал диким, почти животным, когда он:
- поднёс пальцы к ноздрям, вдыхая её сущность.
- медленно провёл языком по кровавым подушечкам.
- заставил её сделать то же самое — и её вкус на её же языке свёл с ума.

Освобождение.

Ремень развязан. Руки свободны. Но когда он наклонился, чтобы коснуться её лба губами, Мари сама потянулась за новыми оковами — обвила его шею дрожащими руками.

— Мой... — прошептала она, не закончив.

Но он понял.

Огонь в камине погас. Наступила тьма. И в этой тьме началось их настоящее знакомство.

Руки Мари дрожали, когда Господин развязал ремень. Кровь хлынула в онемевшие пальцы, вызывая мучительное покалывание. Она попыталась прикрыть грудь, но он резко отстранил её руки.

— Не прячься. Я хочу видеть тебя.

Его голос звучал низко и густо, как тёплый мёд. Мари почувствовала, как её тело отзывается на этот тон — кожа покрылась мурашками, живот сжался от сладкого ужаса.

— Ты боишься? — он провёл пальцем по её дрожащей губе.

— Нет... — солгала она, чувствуя, как сердце колотится так сильно, что, кажется, вот-вот разорвёт грудь.

— Лжёшь. Но это... мило. — Его губы коснулись её шеи, зубы слегка сжали кожу. Мари вскрикнула. — Ты пахнешь страхом. И желанием.

Он откинулся, изучая её лицо. В глазах Мари стояли слёзы, но не от боли — от невыносимого напряжения, от того, что происходило внутри.

— Почему ты не использовала мазь? — внезапно спросил он, касаясь шрама на её спине.

— Я... хотела, чтобы он остался, — прошептала она, сама не понимая, почему говорит это.

Господин замер. Затем тихо рассмеялся — тёмный, бархатный смех.

— Маленькая лгунья. Ты хотела, чтобы я видел его. Чтобы я помнил.

Мари не ответила. Он был прав.

— Хочешь знать, что я чувствовал, когда ударил тебя тогда? — Его рука скользнула вниз по её животу, заставив её вздрогнуть. — Я наслаждался твоей болью. Но не потому, что хотел унизить. Потому что в тот момент ты была... совершенна.

Он наклонился, его губы почти коснулись её уха:

— И сейчас ты совершенна. Дрожишь, краснеешь, сгораешь от стыда... и всё равно смотришь на меня так, будто я твой Бог.

Мари закрыла глаза. Она не могла больше это выносить — его слова, его прикосновения, эту странную смесь унижения и блаженства.

— Открой глаза, — приказал он. — Смотри на меня.

Она повиновалась. Его лицо было так близко — резкие скулы, тёмные глаза, в которых отражалось пламя камина.

— Ты моя, — прошептал он. — С этого дня. Твоя боль, твой стыд, твоё тело — всё принадлежит мне.

Мари почувствовала, как что-то внутри неё сдаётся, ломается, подчиняется. Она кивнула, едва заметно.

Господин улыбнулся — впервые по-настоящему. Затем резко накрыл её своим телом, и мир сузился до жара его кожи, запаха вина и дыма, до шёпота:

— А теперь, моя девочка, покажи мне, как сильно ты этого хотела...

Лучи солнца будили Мари. Она потянулась — всё тело ныло, на запястьях остались красные полосы от ремня.

Рядом на подушке лежала новая роза — тёмно-алая, как её стыд... и как её тайная радость.

Дверь скрипнула. Вошёл дворецкий, не глядя на её наготу, как будто так и должно быть.

— Господин приказал передать вам это, — он положил на стол маленькую шкатулку.

Внутри лежал тонкий серебряный браслет — изящный, но прочный. На внутренней стороне была гравировка: "Mоя".

Внизу звенел колокольчик.

Мари улыбнулась.