Новый человек 2

— В три кирпича тут зачем, Филипп Андреич? В три кирпича сейчас никто не ложит. Куда три-то, да ещё пенобетон — у вас полторашка будет толщины. Зачем? Нет, хозяин; я готов — мои выстелют хоть в пять, мне-то хорошо.
— Знаешь, Михалыч... Хочу. Как у Евсеева в Каменке. Да просто хочу, и делай давай, чё?!

Фундаментная плита на двадцать восьмой день стала, как положено, уже можно возводить стены. Посередине оставался металлический конус. Участковый ходил по фундаменту своего будущего дома, топая каблуком, проверяя твёрдость.

— Да не стучи, не стучи, всё встало как положено, — комментировал Михалыч, увязавшись за хозяином, заглядывая с разных сторон.

— Ты как этот участок-то взял, товарищ участковый, а? Лет десять стояло, никто не мог взять после Аникеева. Аникееву-то ещё сидеть и сидеть, а, хозяин? Ты как взял?

Филипп Андреевич оглаживал металлический конус с едва заметной щелью прохода — прохода туда, внутрь, где только он и бывал; побыл там несколько минут, и вышел совсем новым человеком — но никому об этом не говорил, не рассказывал. Только на похоронах Зинки, оскользнувшейся в коровнике и сломавшей себе шею, стоял весь красен, потряхивало его и — заметили деревенские — плакал. А что плакал, то никому не ведомо; наверное, было что-то с Зинкой у него, а то, что с Катькой-библиотекаршей было — то все знали, но Катька в те же поры собралась за день и съехала, поминай как звали. Почему — никто не знал.
А потом он участок этот получил Аникеевский, и стал на нём строиться.
Небось, денег где-то выкружил — оно и понятно: полиция же, там деньгам счёту не знают.

— Войти туда ещё, — думал Филипп, — прямо сейчас, чтоб построилось всё сразу, без этого Михалыча. Оно ведь построится. Всё по-моему станет, всё. Пока он три месяца строит, мне уже и не надо будет.
— В Москву поеду, — решил он, — а сюда приезжать буду. Мне эта штука-дрюка поможет. В Москве... — он замечтался, оглаживая металлический конус, который тогда, месяц назад, раскрылся по одному его желанию, и он туда залез — не без труда: всё провода какие-то, экраны, кресло неудобное, и его там спросили:

— Что хочешь?
И Филипп ответил, дрожа:
— Да всё хочу.
И ответили:
— Хорошо, всё и будет. А с условиями? Тебе интересно с условиями, или так, просто?
Ответил тогда участковый быстро, чуть подумав:
— Да я всю жизнь с условиями, паря. Давай без.
И ему сказали:
— Хорошо, давай без.
— Правда — без? Совсем, совсем?
— Правда, вообще без условий. Потом сам себе условия поставишь.
— Это как так: сам? — спросил Филипп, — и на кой они мне?
Но уже не ответили.
И он никаких условий самому себе не поставил; на фига условия-то? Чтоб, значит, всё у меня было, но, например, я стал одноглазый. Или жену вернуть и обратно полюбить. Это... нахер вам, вот. Даёте без условий — ну и давайте.
Только Зину жалко. А пришлось, чего... Ну, теперь буду Зинкой мучаться. Хорошая была баба. До слёз.

— Филипп Андреич, это... — прораб вился вокруг, заглядывая хозяину через плечо. — А может позволите в погреб-то слазать? Я и пластиковые ставил, и усиленные, а такой марки не знаю. Не наш, что ли, импортный?

— Иди опалубку сбивай, — отвечал Филипп. — Тебе какая печаль до моего погреба? — Он раздражался всё более, и ногтем щёлкал по тусклому металлу конуса, возвышавшегося над фундаментной плитой.
Опалубочные щиты вдруг опали с грохотом, и удивлённый прораб побежал их осматривать.
— Смотрите, хозяин: само всё падает, только вы сказали — и всё само.

— А то, — тихо проговорил Филипп, думая о будущей Москве, сеновале, и с надрывом о скотнице Зинке.