Глава 1. Картина крупными мазками - 1612

Черный ветер гудит над мостами,
Черной гарью покрыта земля.
Незнакомые смотрят волками,
И один из них, может быть, я.
(Аквариум, «Голубой огонек»)


O O O O O

Рябило в глазах. Перед ним, насколько хватало глаз, разливалась вода. Глянцевая, темно-синяя поверхность, никогда не замирающая, переливалась в свете тяжело повисшего солнца. За водоразделом протянулся берег с вздымающейся, живой линией холмов, поросших ворсистой зеленью. С них, будто кто-то небрежно рассыпал просо, разбегались у самого берега мизерные рыбацкие хижины с плешами двускатных крыш.

Он стоял, стискивая рукоять меча, отведя лезвие вниз. Отчетливо чувствовалось напряжение - кулаков, сжимающих меч, желвак на скулах, бровей и сосредоточенного взгляда.

Взор его был прикован к черноволосой голове сидящего перед ним на коленях человека. Челка неизвестного был раздвоена, тугой узел на темени собирал волосы с висков и затылка в хвост. На нем была плотная, запашная куртка со свободными рукавами, заправленная в просторные, складчатые штаны. Спину он держал прямой, чуть наклонив голову вперед.

Перед сидящим, едва касаясь коленей, расстилалась по земле плотная, плетеная холщевина белого цвета, на манер циновки. На полотне лежал короткий меч, с длинной, перетянутой скрученным шнуром рукоятью и золотым набалдашником. Сталь лезвия отливала на солнце слепящей белизной.
Сидящий повернул голову и поднял глаза. Их взгляды встретились.

Дэн почувствовал смятение, горечь, предательский ком в горле. Обращенный на него взор, напротив - был умиротворен, будто два спокойных, темных озера. В нем застыли уверенность и восторженный трепет, связанные с предстоящим действом. Он уже не смотрел на Дэна, провалился сквозь него, вдаль, в небо над зеленым, пологим склоном. Губы его тронула едва заметная улыбка.

В мозгу Дэна вспышкой, ожогом пронеслось воспоминание, сказанная фраза: «Это тебе не молодежь палками гонять, Такедзо.» Дэн вдруг осознал, что словами этими давным-давно обращался к нему сидящий. И вслед за фразой, словно за ниточку, потянулись образы, осознание. Это он, Дэн, был сейчас Такедзо. Он, Такедзо, исполняет роль кайсяку, помощника при совершении ритуального самоубийства сэппуку - вспарывания живота.

Его накрыла волна чужих, спутанных чувств. Возбуждение прошедшего поединка мешалось с неуверенностью, а ускользающая гордость победы с пронизывающим страхом. Ощущения отзывались дрожью в крепких запястьях, выступающих из рукавов дымчатой рубахи кимоно. В новом свете увидел он себя, стоящего чуть наклонившись вперед, с отставленным в сторону длинным мечом. Сердце колотилось в груди; он чувствовал одновременно горечь предстоящей потери и гордость за оказанную честь, ответственность, которой нельзя пренебречь. 

Еще Дэн заметил гарду, искусную четырехлистную гарду меча, такую же, как у короткого клинка вакидзаси на полотне. Мечи составляли пару и Дэн не сомневался, что принадлежит она совершающему сэппуку самураю.

Черты лица Такедзо торжественно окаменели. Заблестевшие глаза впились в лицо сидящего с намерением помочь, оправдать высочайшее доверие. «Я готов, Ганрю!» - пронеслось внутри.

Сидящий Ганрю будто услышал, отвернул голову к холщевине. Он зашевелился, завозился в куртке, словно в тесном коконе, повел плечами и высвободил из широких рукавов одну за другой узловатые запястья и кисти, после чего откинул куртку с плеч, оставшись в легкой, нижней рубахе с узкими рукавами. Куртка развалилась у него за спиной тяжелым, жестким покрывалом. Ганрю подхватил один за другим длинные рукава, правый заткнул за пояс, а левый вытянул на коленях.

Вот он подтянул нижнюю рубашку-косодэ, оголил живот. Протянул руки к мечу, церемонно поднял перед собой. Свободным длинным рукавом куртки обернул лезвие.

Время точно остановилось. Тишина стала осязаемой, слышной. В воздухе медленно двигались точки -  мельчайшие частицы земли и воды. Сердце Такедзо сжалось от непередаваемого очарования яркого, солнечного пейзажа с живым, переливающимся океаном. Аристократы в Киото называют это чувство «моно-но аварэ» - мимолетная, зыбкая красота. В моменты сильного эмоционального напряжения в голову Такедзо всегда лезли образы из сказок и легенд, которыми пичкали его дядя Доринбо и монах Фугай. Остров Фуна, на котором совершал сэппуку Ганрю, получил свое название благодаря форме лодки. Был ли он, как другие японские острова, отпрыском юных божеств Идзанами и Идзанаги, мужского и женского начал? Задумывался ли таковым, или пал случайной каплей с кончика их драгоценного копья? Как же осуждающе смотрит с небес величественная Аматерасу-солнце.

За Такедзо и Дэн залюбовался сочными красками. Поросший густой травой пригорок сбегал к спокойной воде, несколько деревец изогнулись над нею, словно робкие купальщицы, пробующие ногой воду. Домики на сваях на обратной стороне залива и вязь холмов на горизонте больше не были незнакомыми: деревня принадлежала клану Хосокава, а на пологих вершинах Казаси и Яхазу стояли пагоды и кумирни, в которых Такедзо бывал. К берегу спускался пышный весенний лес.

Тот, кого Такедзо называл Ганрю взялся за завернутое в рукав лезвие и направил острие в левый бок живота. В его узловатых пальцах Такедзо уловил едва заметную дрожь.

«Вот сейчас», - думал Такедзо, медля, не поднимая меча. - «Сейчас он вспорет себе живот и тогда я сделаю, выполню...».

Он был неподвижен, но внутри него, точно рыба в сети, бились конфликт и смятение. Его окружала яркая, изумительная красота. Так пишет картину восторженный художник Фугай: взмахивает кистью, оставляя на полотне точеные линии. Но то лишь картина, безобидная картина. А здесь через мгновенье погибнет его близкий, лучший друг. Погибнет по настоящему, смертью, в которой нет нужды, которую можно избежать.

Естество Такедзо негодовало, смысл происходящего ускользал. Этикет воинского сословия буси предписывал ему достойно исполнить долг, сопроводить Ганрю в последний путь. Должен ли он с этим смириться? Такедзо будто снова оказался на первой своей войне. Сердце стучало, жилы вздулись на лбу, задрожали руки. Стиснув зубы до противного скрежета, он взвил над головой длинный меч Ганрю «Сушильный шест».

- А-ы-ых, - едва слышно прохрипел Ганрю, вгоняя в брюшину лезвие, до кулаков.

Он дернулся и наклонился вперед, кривя спину. Руки его, сжимающие завернутое в ткань лезвие, запятнались кровью и задрожали.

Мысли Дэна мешались, путались, он словно бы отождествлял себя с тем, кто носил имя Такедзо, но был лишь чутким слушателем - ощущений, мыслей, мышечного напряжения. Пропускал через себя каждое движение, как свое собственное, но не мог повлиять.

Лицо Ганрю сделалось высеченным из камня. Боль, сильнейшее усилие воли не отражалось на нем, лишь глаза раскрылись чуточку шире. Он едва слышно захрипел и потащил лезвие направо, вспарывая брюшину. У Такедзо руки задергались так, что чужой меч готов был выскочить из них. Словно впервые видел он смерть, словно впервые был ее причиной. За нереальным, эфемерным пейзажем проступала настоящая, уходящая жизнь.
Левая рука Ганрю уже соскальзывала с лезвия, но правой он удерживал меч там, где положено, доведя глубокий разрез до конца. Рубашку его, юбку-хакаму покрывали брызги крови. На куске ткани, предназначенном для меча-вакидзаси росла темная, вязкая лужа. Ганрю покачнулся, невероятным усилием удерживаясь, чтобы не упасть.

В воздухе, спокойном и прозрачном, двигались, перемещались пылинки. Едва видимые глазу частички, пушинки, кровавые точки, на фоне прекрасной солнечной лужайки, предназначенные для кисти художника или поэта.

Меч со свистом вспорол эту визжащую, непередаваемую красоту и широким диагональным ударом отсек Ганрю голову, у затылка, под вспученным черным хвостом. Темноволосая голова упала на ритуальную холщевину. Ганрю, до того державшийся прямо, размякшим кулем повалился вперед. Из-под воротника рубахи косодэ вырвалась на ткань пульсирующая струйка.

На несколько секунд после удара Такедзо застыл, вытянув руки, переходящие в обращенное в землю лезвие. Лишь чуть повернулись стопы, и вес тела привычно переместился на выставленную вперед ногу. Прозрачный воздух, стыдливые девушки-деревья, выведенные кистью холмы на горизонте и красная вязкая лужа внизу. Как же обжигающе мрачно смотрит с небес солнцеликая Аматерасу.

В голову полезли мифические истории о сотворении земли. Каким он был, остров Оногородзима, на котором боги Идзанаги и Идзанами создавали первых божеств-ками? Может быть таким же прекрасным как остров Фуна, с сочной травой и деревьями. И так же как капли с божественного копья падали в морскую пучину, рождая земную твердь, летели сейчас в зеленую траву капли крови с длинного меча Ганрю.

Неужели он сделал это, помог Ганрю убить себя? Еще вчера это казалось нелепой шуткой. Таков итог его похода за славой непобедимого бойца? Не об этом ли предупреждала Юки? В памяти промелькнуло девичье лицо с точеными подбородком и задумчивыми, черными глазами. Окровавленный «Сушильный шест» выпал из рук Такедзо.

В глаза бросились тщательно подвязанные штанины юбки-хакамы над щиколотками Ганрю. Такие же завязки были на свободных рукавах его куртки, чтобы не цеплялись за меч во время поединка. Ганрю всегда прилежно относился к одежде и этикету.

Такедзо упал на колени, и беззвучно зарыдал, прижимаясь головой к складчатому кулю из куртки кимоно Ганрю.

O O O O O