Париж без праздника

                ПАРИЖ БЕЗ ПРАЗДНИКА


ГЛАВА ПЕРВАЯ
ПРОЩАЙ, НЕМЫТАЯ РОССИЯ!

Юный охранник, походу, реально завис. Приоткрыв рот, он перманентно моргал своими белобрысыми ресницами и пронзал меня взглядом. Впрочем, не буду скрывать: покорная ваша служанка к подобной реакции представителей противоположного пола за последние годы привыкла.  94 – 62 – 92 при росте 178 и классическом кукольном личике – это вам, извините, не жук начинал. И юный охранник был далеко не первым мужчиной, впавшим при виде меня в состояние «грогги».  Но разбивать его сердце в мои планы в тот день не входило и я повторила максимально противным голосом:

– Молодой человек, вы мне подскажете, как пройти к стойке номер пятнадцать?

Но – бедный юноша продолжал немотствовать и мне пришлось подключить тётю Валю.

– Мо – ло – дой  че – до – век! – произнесла тётя Валя очень громко и профессионально (она бывший лектор) отчётливо. – Так вы  подскажете нам дорогу к означенной стойке или это государственная тайна?

– Вы летите в Париж, сударыня? – вопросом на вопрос ответил охранник и машинально поправил свой бейджик с крупной надписью «Николай».

– Нет,  в Париж улетает моя племянница, а я остаюсь у себя в Бирюлёво – ответила тётя. – Но, если мы отыщем стойку регистрации, то останемся обе. Именно в этом и состоит ваш план?

– Ой, простите-простите – прошептал Николай. – Стойка номер пятнадцать в конце того зала направо. А ваша… ещё раз простите… племянница надолго едет во Францию?

– Увы, Коля, с концами – хихикнула я. – Ведь у меня в Париже жених. Мой суженый – ряженый. То ли маркиз Карабас, то ли виконт де Бражелон – я точно не помню.

– Ой, как жалко! – вздохнул охранник.

– Кому как, Николай. Париж стоит мессы.

Юный Коля смущённо потупился и мне его стало немножечко жалко.

– Хотите, я с вами снимусь на память?  – невинно предложила я.

– Да, очень хочу, – прошептал Николай.

– Тётя Валя, а вы нам поможете?

Моя тётушка скуксила губки, чуя неладное, но всё-таки через силу кивнула.

– Будьте добры, Николай, передать моей тёте свой айфон, – приказала охраннику покорная ваша служанка.

Николай тут же выхватил из кармана свой заклеенный скотчем айфон (естественно, не десятый, а четвёртый) и всучил его тётушке. Тётя Валя, вздохнув, перевела это чудо техники восьмидесятых годов в режим «фото», а я, скорчив зверскую рожицу, звонко чмокнула Колю в его гладко выбритую щёку.


****

The rest is silence.


****


Поток прощальных нотаций от тёти Вали был унылым и бесконечным. 

– Ты зря думаешь, Анечка – раздражённо зудела она, – что в Париже ты сможешь творить всё, что твоей левой ноге угодно.  Моя сестра Элла – это тебе не тётя Валя. Элеонора – она… знаешь, в детстве мы звали её «Фрау Марта» (она, как и все мы, на четверть немка, но Штольц в ней давно победил Обломова). Так вот, дорогая Анечка, у Фрау Марты не забалуешь! Подъём в шесть ноль-ноль, обливание ледяной водой и получасовая утренняя молитва. И никаких виконтов де Бражелонов!  Даже думать забудь. Элеонора Петровна – самая ревностная прихожанка эмигрантской православной церкви и за мораль борется чисто по-сталински. Это тебе не тётечку Валечку за нос водить!

– Вы что,  хотите отговорить меня от Парижа? – удивлённо спросила я.

– Да, конечно же, нет! – печально вздохнула старушка. – Париж стоит мессы, здесь ты правильно выразилась. Это ведь Наполеона слова?

– Нет, тётя, Генриха Наваррского.

– Да, этот Генрих был удивительно умным мужчиной, – легко согласилась тётя, – да королева Марго за дурака б и не вышла. Хотя…  – здесь Валентина Петровна надолго задумалась. – Хотя, может быть, ты и вправду останешься? Чем тебе, Аня, Москва не мила? Она ведь, матушка, бело… – при этих словах тётка всхлипнула и пустила слезу, – …ка – мен – на – я...  А, Анюта?

– Но… тётя! – попыталась вернуть я старушку с Небес на грешную землю.

– Я даже позволю тебе работать в этом твоём модельном бизнесе.  А, Анюточка?

– Но, тётя Валя! – здесь я тоже украдкой смахнула набежавшую в угол глаза слезу. – Я вас очень… очень-очень люблю и никогда не забуду всё, что вы для меня когда-то сделали. Но… тётя Валя, вертеть попой на подиуме на потеху богатеньким папикам и их жирным жёнам я, тётя, не стану. У меня – как вы сами сто раз говорили – есть голова на плечах, и я хочу стать великим (ну, или невеликим) учёным. А сколько платят учёным в Москве, не мне вас рассказывать. Вы ведь сами учёный.

– Да, – опять согласилась тётя, – я бывший филолог и даже доктор наук. «Пи Айч Ди», так сказать. Защищалась у Истомина в 2001 по теме…

– «Влияние французских романтиков на творчество Бенедиктова», – моментально подхватила я. – Ну, и чего они вам навлияли,  тёть Валь, эти ваши романтики? Однушку в Бирюлево? И доколе – выражаясь по-бенедиктовски – мне дрыхнуть на раскладушке на кухне?

Здесь тётя уткнулась своим красным носиком в мою грудь третий номер и – разревелась. Вслед за нею в четыре ручья разрыдалась и ваша покорная служанка. Короче, у нас получилось классическое русско-московское расставание: со слезами, поцелуями и бесконечными взаимными упрёками.  Фёдор Михайлович был бы доволен.

****

О, those Russians, Russians!

****

Больше часа спустя, уже сидя в салоне французского «Боинга» и уже отсморкав и напудрив свой нос, я наконец огляделась.  Салон был полупуст. Прямо передо мною сидело патриархальное еврейское семейство: бородатенький pater famili в чёрно-белом хасидском прикиде, человек где-то пять разновозрастных женщин (кто там был мать, кто дочь, а кто тёща, с первого взгляда понять было трудно), тощий, как спица, пятнадцатилетний подросток, явно жутко стеснявшийся таких одиозных родственников, и очаровательный карапуз лет пяти с блестящими глазками-бусинками.

Если бы это были хасиды израильские, то уже к середине пути я бы гарантированно оглохла, но это были евреи французские и создаваемый ими шум не превышал среднестатистической громкости небольшого цыганского табора.

Впрочем, счастье моё продолжалось недолго, и уже перед самым вылетом в лайнер вошли двадцать восемь китайских туристов, заполнивших все лакуны перед хасидами. Первые минут семь или восемь китайцы осваивались: ёрзали попами в мягких креслах и проверяли крепления, – а после,  когда заревели турбины и взлётная полоса понеслась назад, – все двадцать восемь граждан Срединной Империи испуганно замолкли, но потом, когда лайнер набрал высоту, пробил линию облачности и пейзаж под крылом стал похож на грубо скомканную обёрточную бумагу, двадцать восемь фанатов Великого Кормчего вовсю развернулись и стали общаться.

Да, друг-читатель, общаться. Ну, что я могу вам сказать? По сравнению с этими двадцатью восьмью представителями великой китайской культуры хасиды казались людьми молчаливыми, а парочка экспансивных итальянцев, расположившихся у меня за спиной, – глухонемыми. И, когда я уже начинала подумывать: а не прыгнуть ли мне с парашютом? – ко всем нам пришло спасение в виде немолодой двадцативосьмилетней стюардессы, развозившей напитки.

Двадцать восемь континентальных (с гонконгскими их трудно спутать) китайцев взяли двадцать восемь джин-тоников, выпили их за три с половиной минуты, а потом – всё же есть Бог на Небе! – вынули двадцать восемь одинаковых спальных масок и двадцать восемь парных берушей и синхронно заснули.

…А вот, господа, перед этим, когда пожилая девица с неумело наложенным макияжем подкатила свой столик ко мне, случился ещё один инцидент – незначительный, но показательный.  Мой сосед – невысокий потешный мужчинка с усами a la Чарли Чаплин –  взял себе полстакана армянского бренди «Васпуракан», а я, в силу возраста, вынужденно ограничилась ориндж джусом. При этом я бросила такой алчный взгляд на поглощаемый моим соседом бренди, что он сразу всё понял и спросил, интимно понизив голос:

– Тоже хочешь чуть-чуть коньяковского? Что, коза, заказать?

– Нет, не надо, – сурово отрезала я и с перепугу прикинулась спящей.

****

Вы только поймите меня, пожалуйста, правильно.  К алкоголю я равнодушна, но этот армянский коньяк был мечтой и соблазном моего детства. Дело в том, что ровно два раза в гости к моей тёте Вале приходил академик Истомин. И важнее события в жизни тётушки не было. Накануне визита в «Азбуке вкуса» покупалось настоящее венгерское салями и готовилась деревенская курица, которая и выставлялась на стол вместе с – не менявшейся все годы – квадратной бутылкой «Васпуракана».

Академик всегда выпивал одну-единственную рюмку и со словами: «Нынче хорошее вино в сапожках ходит» (лишь месяц назад я узнала, что это была цитата из «Войны и мир») – лично прятал бутылку в сервант и запирал на ключ.

О, как же я с самого детства мечтала попробовать это обутое в сапожки вино, но мечта моя так до сих пор и не осуществилась. Да и как же ей было сбыться? Что могла я для этого сделать?

Воровать?

Но брать что-то тайком мне было противно.

Попросить налить рюмочку?

Но примерно с тем же успехом я могла попросить разрешения разок-другой дёрнуть академика за бороду.

И вдруг – вожделенное бренди стоит на тележке и мне достаточно подмигнуть псевдо-Чаплину, чтобы он взял его для меня! Соблазн был почти нестерпимым, но…

Но ему всё-таки не уступила. Слишком уж был похож псевдо-Чаплин на Семёна Аркадьевича Борщаговского – председателя конкурса красоты «Мисс Москвы».

****

Причём сходство было не внешним. Семён Аркадьевич был двухметровым и седовласым мужчиной с малиново-красным лицом и ненавязчивым обаянием Жана Габена. Он, кстати, тоже любил называть меня «козочкой» и даже ласково щёлкать по носу. Мне все эти знаки внимания казались чисто отцовскими.

До поры.

****

А вот после последнего тура (дефиле в открытых купальниках) он зашёл к нам в гримёрку и, дождавшись, когда мы остались одни, произнёс:

– Всё, коза, поздравляю! Верти дырку для ордена. Ты уже королева всея Москвы. 

– Вы это серьёзно? – не поверила я.

– Коза,  этим не шутят. И когда это дядя Семэн тебе врал? 

– Значит… всё точно?

– Точней не бывает.

Здесь я завизжала, как сумасшедшая, и, повиснув на его бычьей шее, влепила в небритую щёку дяди Семэна пару сочных безешек.

– Это дело бы надо отметить, – промурлыкал Семэн. – А, Анна Батьковна?  И где б это сделать? Выбирай: в «Редиссоне», в «Лотте Отеле», или – гулять так гулять! – в «Национале»? Где мы с тобой заночуем?

– Т. е. как «заночуем»? – не поняла я.

– Ну, коза, ну, не строй из себя здесь валдайскую девственницу. Ведь знала, в какое дерьмо добровольно вступаешь. А дядя Семэн – это всё-таки не колымский трамвай. Хотя, мать… постой-ка, постой… ты что, хочешь сказать, что ты… это самое?

Я сочла ниже своего достоинства отвечать на этот провокационный вопрос.

– Ну, ты меня,  девочка, просто убила! – печально продолжил Семён и уселся на маленький стул, тут же жалобно затрещавший под его огромным телом. – В развратной Москве в семнадцать с копейками лет сохранить невинность! Слушай, а ты мне тут, часом, не врёшь? Смотри, девка, с огнём ведь играешь, и это тебе не мальчиков на дискотеке обманывать. Хотя… нет, похоже, не врёшь. Да-а… чего не бывает! Ну, тогда все гостиницы побоку, будем делать красиво.  Загран у тебя, Анька, есть?

– Нет, пока только делается, – ответила я, ничего, если честно, не понимая.

– Ну,  что же ты так! – покачал головой Борщаговский. – Ладно, Анечка, сделаем. Для дяди Семэна сиё не проблема. Так… стало быть, завтра тебя коронуют, а в понедельник… нет, в понедельник я занят… Значит, во вторник мы вылетаем с тобой на Багамы. На целых шесть дней. Ну что, коза, рада?

Я вновь ничего не ответила.

– Онемела от счастья?

– Простите,  Семён Аркадьевич, – наконец нашлась я, – но с вами вообще никуда не поеду. Ни на Багамы, ни в Царёвококшайск.  Вы добрый, хороший, умный, но… сами понимаете.

– «Но старый», ты хотела сказать? – прошипел Борщаговский.

– И это тоже. Хотя самое главное – это то, что я вас не люблю.

– Какая же ты идиотка! – простонал Борщаговский. – Какая же ты феерически безнадёжная дура. Я хотел всё красиво, а ты… ведь подаришь свои сокровища на сеновале какому-нибудь сопляку за бутылку портвейна! Ну и… вольному – воля. Это твой выбор. Прощай!

И этот огромный и очень обаятельный человек, оглушительно шваркнув картонной дверью, вышел.

****

На следующий день «королевой Москвы» стала Танька Михайлова, подписавшая прямо на подиуме рекламный контракт на семь миллионов рублей с фирмой «Фейшенз Волд Корпорейшн». Мне – и ещё трём девочкам – вручили серебряные короны вице-миссок, к которым контрактов не прилагалось.


ГЛАВА ВТОРАЯ
ДАЛЕКО ОТ МОСКВЫ

– Товарищ генерал-лейтенант, капитан Ярошенко по вашему приказанию прибыл! – отрапортовал молодой человек в светло-сером костюме и лихо кинул ладонь к козырьку, но половине дороги, вспомнив, что «к пустой голове не прикладывают», конфузливо вернул её обратно.

– Седай, друже, седай, – пробурчал генерал. – Как дела? Как работа?

– Всё в порядке, товарищ генерал-лейтенант! – ответил ему Ярошенко, осторожно усаживаясь на самый кончик стула.

– Дело о коллективном изнасиловании закрыто?

– Так точно, товарищ генерал-лейтенант!

– Без чинов, – приказал старший по званию.

– Так точно, Александр Васильевич!  Трое пишут чистуху, четвёртый в отказе, но на суде никуда не денется.

– Молодчина, Сергей Николаевич, – улыбнулся начальник, – умеешь работать! – и, пододвинув к капитану сине-зелёную пачку дорогих сигарет с крупной надписью « Импотенция», проникновенно спросил. – Курить будешь?

– Никак нет, Александр Васильевич, три года как бросил.

– И даже не тянет?

– Тянет,  конечно, товарищ генерал. Но сила воли на что?

– Понятно, – генерал-лейтенант раскрыл сине-зелёную пачку и продолжил. – А я вот, безвольный дурак, отравлюсь немного. Нарушу свой же приказ от ноль пятого ноль четвёртого.

Александр Васильевич вставил в рот сигарету, потом ловко выдоил из зажигалки очень длинный и жёлто-синий язычок пламени, поджёг сигарету, глубоко затянулся и выпустил облако жёлтого дыма.

– Завидую я тебе, Сергей Геннадьевич – с лёгкой усмешкой продолжил он. – Молодой, неженатый, со стальной силой и стопроцентной раскрываемостью. Хоть картину.

– Охотно меняю свою силу воли на ваш интеллект – моментально ответил ему капитан.

– Молодец, льстить умеешь, – хмыкнул начальник.  – А ведь без этого здесь никуда. Я имею в виду: в дурацкой нашей системе.

– И ещё, Александр Васильевич, – после паузы отозвался Сергей, – раскрываемость у меня, к сожалению, не сто процентов.

– Ты имеешь в виду этот труп в парке Горького? Можешь смело его не учитывать. Аб-со-лют-ный глухарь. Аб-со-лют-ный. Даже этот… как там фамилия любимого сыщика у молодёжи?

– Фандорин, Александр Васильевич.

– Даже этот Фандорин тот висяк ни за чтоб не закрыл. Аб-со-лют-ный висяк. Аб-со-лют-ный. Так что можешь не мучиться. Я зачем тебя вызвал, Серёжа.

Генерал затушил сигарету в мельхиоровой пепельнице и начал мерно расхаживать по кабинету.

– Хочу я, Серёжа – почесав подбородок, продолжил он – поручить тебе одно дельце. Официальные материалы вот здесь, – генерал раскрыл папку, в которой лежало буквально несколько листиков, – но самое главное я тебе сообщу изустно. Фамилия Алексеев тебе что-нибудь говорит?

– Вы имеете в виду знаменитого вора-карманника?

– Нет, Сергей, не карманника. И, между прочим, вообще не вора. Имя Алексеева Виктора Викторовича в наших краях когда-то было известно каждой дворняжке. Целых двадцать пять лет он возглавлял нашу, мягко говоря, немаленькую область и, процарствуй Андропов чуть-чуть подольше, наверняка бы стал членом Политбюро. Но… не срослось. Выше обкома он так и не прыгнул, а при Горбатом был выгнан на пенсию.

– И сколько ж тогда ему лет?

– Лет ему было за девяносто, но старец был в полном разуме и, если б ему бы вчера не перерезали горло, и нас бы с тобой пережил.

– Где это случилось? – тревожно спросил капитан.

– На его даче под Малой Каховкой. Часов в восемь утра. Дело взято на контроль губернатором и, как мне намекнули, кое-кем и повыше. Так что ты уж, Сергей Геннадьевич, постарайся.

– Какой наиболее вероятный мотив? Наследство?

– Шутить изволишь, Серёжа? Алексеев за жизнь и рубля не украл, какие уж здесь сбережения. Короче, вникни в его героическую биографию: с 1962 по 1987 год возглавлял нашу многострадальную область. Целых шесть лет – с 1987 по 1993 – жил чисто на пенсию и – как люди бают – чуть ли не голодал. В конце 1993 избрался в Госдуру от КПРФ, но в 1995 поругался с Зюгановым и ушёл из политики. С 1997 и по настоящее время был генеральным директором «Россельхозинвеста».  Слыхал про такой?

– Никак нет, Александр Васильевич, – не стал лгать Сергей.

– Эх, ты – молодо-зелено! – с ностальгией вздохнул генерал. – Сейчас «Инвест» подзавял – десять клерков и полкоридора – а вот во времечко оно, в конце девяностых, если без мата, при-ва-ти-зи-ро-вал половину нашего не самого бедного края. Но сам Алексеев был чучелом честности и жил на одну зарплату. Так что не только виллы в Майами, но даже паршивой халупы в Рублёвке не нажил. Только дачу в пяти километрах от города. На которой его и кокнули. И кому этот старец мешал, лично мне непонятно. Хотя… есть одна ниточка, потянув за которую, ты можешь распутать весь этот клубочек.  У старика был племянник. Верней, не племянник, а муж его внучки. Некто Тютюнин Пётр Петрович. Ну, хоть это-то имя с фамилией тебе что-нибудь говорит?

– Это… «Тютюнин и компаньоны»? – переспросил капитан.

– Он самый, Серёжа, он самый. Капитан или, лучше сказать, генералиссимус всего здешнего бизнеса, дотянувший свои загребущие лапы аж до самой Первопрестольной. И вот этот, Серёжа, генералиссимус с Алексеевым был на ножах. Ревновал его к внучке, в которую Пётр был влюблён до безумия, ну, а сам Алексеев испытывал к миллиардеру святую революционную ненависть и мечтал своё дитятко переженить на каком-нибудь проверенном пролетарском товарище. И был, как ни странно, близок к успеху.

– Это как? – гоготнул капитан.

– Подловил чувака на горячем. Нанял частного детектива и заснял его вместе с дамой – как там выражается Сам? – «пониженной социальной ответственности». И видимо, собирался передать эту видеокассету…

– Кассету?!

– Да, старик был кремень и всех этих ваших компьютеров не признавал. И, видимо, собирался передать кассету внучке. Но – не успел.

– Да… интересно девки пляшут – вздохнул Ярошенко – а откуда у вас, Александр Васильевич, такая уверенность в том, что именно было на этой кассете?

– Потому что я её видел.

– Но… как?!!

– Детектив, охотившийся за Тютюниным в столице, – наш бывший сотрудник и связей с родной Светлозарской полицией не теряет.  А вот, собственно, и сама кассета. Можешь позырить.   

И генерал протянул капитану не виденную им с самого детства видеокассету.

– Но, простите… на чём? – заломал руки Сергей.

– Эх, молодо-зелено! – усмехнулся начальник. – Ничего вы без нас, без старпёров, не можете. На, возьми DVD. Вечерком и позыришь. А кассету приобщи к вещдокам.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
У ЖАНА БЫЛО ВОСЕМЬ ЯБЛОК…

В этой главке Анюта сдаёт свой первый (и очень простой) экзамен по математике. Несколько человек из сдающих экзамены становятся друзьями Анны:

Негритёнок Иса из неблагополучного района. Влюблён в Аню по уши, но вынужден довольствоваться ролью «просто друга».

Восточная красавица Земфира. Поначалу встречает Аню в штыки, но потом превращается в её лучшую подругу.

Платиновая блондинка Валерия. С первого взгляда кажется Ане «типичной француженкой», но оказывается русской из Петербурга. Здесь можно чуть-чуть попедалировать тему вечной вражды двух столиц.

У Ани страстный роман с неким «рыцарем без страха и упрёка», но в результате оказывается, что с ней встречаются два брата-близнеца и это Джекил и Хайд.  В результате главную героиню похищают и насильно возвращают в Россию, в результате чего «сибирская» и «парижская» линии пересекаются.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ