Глава 14. сделка

Не ходи по тропе
Не вкушай этих трав
Этих скал оскал
Этих бред берегов
Не води по реке
Не пускай в дом страх
Сруб “Грот”
Нос неустанно изрыгал из себя чрезмерное количество крови, бордовые реки лились по губам, капали жирными каплями с подбородка и создавали на белоснежной раковине уродливый рисунок. Как в пресловутом тесте Роршаха Лида разглядывала затянутым бельмами глазами ломаные пятна, ища в них знакомые формы. Там угадывалась небольшая круглая монетка – порт, похожий поместили под кожу, когда врачебная комиссия подтвердила диагноз и назначила химиотерапию. Память свежо сохранила воспоминание о его имплантации. Сделали разрез под ключицей, шириной не больше четырех сантиметров, и спрятали порт внутри, навсегда оставляя маленький шрам. Инородное, чужое тело ворошилось скопом мерзких опарышей, поедая больное мясо с особой жадностью. Паразит недовольно извивался, когда медсестры прокалывали иглой тонкий слой кожи и подавали внутрь препарат. Он выпускал свой яд в ответ, и тот разъедал насквозь, выворачивал наружу желудок.
Монетка расплылась, мягкие формы заострились, стали комком игл. Наверняка это те, которыми протыкали из раза в раз. Теми, что доставали до кости, высасывали из них отчего-то чернеющую кроветворную ткань, теми, что протыкали каждую тонкую вену, прорывали их насквозь и после удивлялись непроходящим гематомам. Кровь стекала в глубину раковины, стремилась к сливу, подгоняемая новым потоком, и каждая капля извивалась в попытке обогнать остальные. Прямо как в детстве она наблюдала и гадала, какая же выиграет в несуществующей гонке. Ставила на то, что самая густая придет последней. Кровь от обилия темнела, собиралась комком.
Лида видела змея. Огромного, опутывающего мир и пожирающего его. Знакомые, но далекие черты случайно смазывали непослушные пальцы. Змей смотрел.
Трясущиеся руки подгибались под весом свинца, которым наливалось тело. Лида продолжала стоять над раковиной в ванной, не обращая внимания на кровь, просочившуюся сквозь плотно сомкнутые губы, на разодранную Василиском руку. Язык, такой же сухой, как и все во рту, облизнул губы, отдавая рецепторам на откуп красную жидкость. Те безрадостно приняли подношение и, прокатывая его до самого конца, вцепились с болью в корень языка и распустили тающую горечь. С невиданным рвением она расползлась по всему нёбу и подтянула к себе желчь. Рвота смешивалась с кровью, заливала раковину, выжимала жизненные соки. На животе сцепились костлявые руки, сдавливали под ребрами, чтобы выдавить все до последней капли. Горло саднило от кислоты, а из глаз текли слезы.
Маленький гридь чувствовал, как сжимает от чужой боли собственное сердце, как пробегает крепко сидящий страх по чешуйкам. Говорил ведь, предупреждал, да разве его послушали. Яхонт, вместе с госпожой, приняли ее, а Яга, старая карга, решила будто Василиск то сделал по чужой воле. Разве его вина, что права была Лида, сказав о зове крови. Гридь не выбирает кому служить, сама суть тянется к хозяину и появляется тогда, когда нужна. И сейчас он нужен, но сил в нем столько, сколько в хозяйке – ничтожно мало. Змей пытался понять почему она шла на это, намеренно губила тело, из раза в раз молящее более так его не испытывать. Глупая, сумасбродная девочка, ступившая по зыбкой тропе, не замечала или не хотела замечать, как шла прямиком в место, ужаснее адского пекла, которым так любят люди пугать друг друга за несуществующие грехи. Каждый шаг, слово, даже мысли, все они вели ее в небытие.
Василиск метал взгляд от воды к хозяйке и видел, как белеет все больше ее лицо и мгла заполняет глаза. Змей взывал к яхонту, молил очнуться, не дать погрузиться в манящий омут. Позабытый ужас ударил с новой силой, когда тягучий кисель из крови и рвоты избавился от ряби и на ровной глади промелькнули тонкие зрачки. Оно смотрело на нее. Гридь обхватил покрепче чуть теплую руку и, прижимаясь всем тельцем, отдавал хозяйке крохи своего злата в надежде, что это поможет. Но сознание все быстрее утекало в бездну.
Девушка слышала, как скребется в ушах один голос, вопящий:
“ДЕРЖИСЬ ДАЛЬШЕ ОТ ВОД”
И другой, склизкий, нашептывающий:
“Иди ко мне”
Шепот быстро отбирал власть, заполоняя разум. Пробирался глубоко в недра мыслей, обвивал неугодные ему и сжимал, удушая зачатки. Черная гуща довольно булькнула пузырем и в ванной померк свет.
Тело ощутило небывалую легкость, касаясь мягкой, как взбитая перина, поверхности. Лида медленно теряла контроль над руками, головой, ногами, те прекращали свое существование для мозга, и все погружалось в пустоту. Исчезла с языка горечь, так сладко стало без рвущей кишки и мышцы боли. Вместо дремы, тело медленно тонуло в теплом и густом киселе, уходило, чуть нехотя, в пучину. Она обхватывала медленно, но жадно. В нем было так тихо. Настолько, что мысли наконец померкли, дозволяя выдохнуть. Только вдохнуть не вышло.
Липкий ужас схватил за горло, когда в нос попала жидкость, защекотала и стекла в глотку, рефлекторно заставляя вздохнуть. Глаза склеило, девушка барахталась слепым котенком, больше увязая. Жидкость тянула вниз, затыкая рот и нос, не позволяя закричать. Когда попытки вырваться прекратились, резко рвануло вглубь.
В ушах долбило сердце, бежала усиленно по венам кровь, и вокруг нечто тихо шевелилось. Будто окунулся в лютом январе в глубокую прорубь, ледяная вода которой сковывала каждую жилку, парализовывала, подготавливая корм для изголодавшейся хтони на дне реки. А хтонь ждала, очень и очень долго.
– Не она…– заявил печально исходящий из ниоткуда голос. – Но с ней. – добавил он.
Тягучий, глуховатый, пустой. Он липким слоем ложился на уши, бежал по шее к ключице и груди. Голос обретал плоть, кусок за куском она прилипала комками, заполняла пространство вокруг. Мокрое, огромное, холодное, оно передвигалось совсем рядом, трепетно касаясь мимолетом кожи.
– Так тяжко сыскать твои осколки… – копошащиеся в голове мысли смыло волной, там царил штиль, в котором каждый звук разлетался эхом, пуская рябь. И все им заполнено. – Почему прячешься, лебедушка? Неужто не милы тебе стали после долгой разлуки?
Полный насмешки шелест влажно коснулся костяшек левой руки. Кожу кольнуло липким холодом, омерзение смешалось с тоской в выворачивающий костями наружу коктейль. Душу или то, чем она сейчас была, рвало на части, и Лида каждой частью естества ощущала эти метания. Яхонт молча тянулся к голосу, натягивая до жжения кожи цепочку на шее. Был готов превратить Лиду в клятого висельника, не дав и шанса угадать слово. Но нутро жалко сжималось в крохотную запертую дверцу, за которой яростно скребли когтями. Оно пыталось вырваться из клетки, но не могло, его сжимала мокрая тьма, окутала своей удушающей скорбью. А рука пыталась вырваться из густого киселя, искала опору, чтобы оттолкнуть нечто подальше.
– Ну-ну, не рвись показывать свой жгучий нрав. Ты придешь ко мне сама, лебедушка, не сейчас, но вскоре. Мы оба знаем… – мерзкий и манящий голос прошипел тягуче каждое слово, отскакивая в голове шариком и бил по вискам. – Я буду здесь, в темных водах.
Тронул холод губы и все исчезло. Растворилось в темной воде.
 ***
Тревога накрапывала едкими каплями, пуская круги, те, в свою очередь, расползались, касались друг друга и превращались в волны. Одна за другой они приближались к хлипкой, разъеденной эрозией, каменной кладке стены. Капли, падая, проваливались в самую глубь пористых камней, проедали глубокие трещины и прорывали себе путь наружу. И так тревога медленно уничтожала то, что Злата предпочитала называть “плотиной”, которая вскоре прорвется окончательно. Тогда она и захлебнется.
Выжимать из себя слезы казалось бесполезным, по крайней мере потому, что сна истощенному телу это все равно не подарит.
Сон. Странное слово, подумала девушка. Да и процесс не менее странный. То он есть, то его нет.
Может сон нужно заслужить, как и звание знатки. Яга так и не рассказала, к чему следует быть готовым, что сделают с телом и душой, чтобы обрести необходимую для других силу. Просто швырнула за дверь, как нашкодившего котенка. Такая манера ведения дел вызывала искреннее желание истошно закричать, даже не пряча лицо в подушку.
В голове не укладывалось ни одно из услышанных слов. Боги, твари, иные силы, неподвластные для понимания явления воспринимались как галлюцинация. Вот проспишься, если вообще выйдет уснуть, и все закончится. Однако дневники все еще лежат на столе, тонкие ниточки золота пронизывают вены, вызывая покалывания. А в голове то и дело звучат чужие голоса, предстают, как наяву, образы нежеланных знакомцев и все твердят с заевшей пластинкой:
«знатка»
«знатка»
«ЗНАТКА»
Говорили, что и кому она должна, чем обязана перед миром, о котором не знала.
– Сраные загадки, сраный лес. – хрипела Злата, не отрывая глаз от пляшущего на потолке света фар.
Беспокойно вертелись юлами вокруг кошки, заглядывали в хозяйское лицо и никак не могли понять своим беззаботным кошачьим умом, почему не хотят с ними играть, почему уже столько дней не гладят и даже не ругают за рассыпанный корм. Ластились они мягкими мордочками, бодались лбом о повисшие у пола руки, но Злата продолжала лежать.
Пролетающие отблески фар замедлялись, замирали над головой и горели ярким светом, сродни того, которым пылают черепа лесного острога. Вездесущий взгляд преследовал по пятам. Осуждение, которое она в нем видела, придавливало к кровати, рвало на груди кожу и прорывалось сквозь ребра. Ведь согласилась, сама приняла это решение. А теперь жалела, хоть ничего еще не произошло. Но самое ужасное даже не выдвигаемые требования, а хрупкое чувство их естественности. Злата ловила себя на том, что чужие слова начинали обретать внутри нее вес, насильно меняли мнение о происходящем, делая его правильным.
Марья бы не допустила этого. Прабабушка всегда бдела, как орлица над орленком, от всех бед и тягот отгородить пыталась. Но в итоге, избегая мелких луж, она совсем не замечала моря, до краев заполненного этими бедами. Как жаль, что Марья не подумала о том, что Злата совсем не умеет плавать. Даже круг спасательный бросить некому. Лида, по собственному желанию, шла камнем на дно, а Коля девять дней как уехал, будто устраивая символичные поминки по ее спокойствию.
Стоило бы паниковать, по параноидальной классике обзванивая все морги, подавая в розыск о пропаже, вот только такие поездки стали делом привычным. Злата знала – ей не врут. Когда они с Колей только познакомились, то парень намеренно избегал любых разговоров о семье. И это Злата спокойно принимала, о своей тоже говорить особо не хотелось. Все изменилось после того, как они поженились. Тогда он многое рассказал, но главное, показал.
Коля родом из маленькой старообрядческой деревни в забытой всеми тайге, хотя он предпочитал называть ее веской, мол, это старое обозначение, а название вовсе не упоминал. В любом случае, говорил Коля, на картах ее нет, на машине ехать не меньше шести часов, транспорт не ходит, да и не нужно это местным. Тем в целом не хочется быть обнаруженными. Тихое, маленькое место, без связи и прочих благ цивилизации. Все минусы с лихвой покрывала сказочная красота, сошедшая картинками со старых советских фильмов. Искусно вырезанные наличники, расписанные мастерами, со змеями и русалками, с солнцем и луной, все в лучших традициях деревянного зодчества. Избы большие и малые, на разные семьи, с аккуратными плетенными заборчиками. Жители сильно далеко от сказки не уходили, в лаптях не бегали, но аутентичные льняные рубахи с вышивкой старики носили.
Хорошая такая завязка к фолк-хоррор фильму. Славная деревушка с такими же людьми. Но стоило у них немного погостить, как быстро стало ясно: на сектантов только похожи, суть совсем другая. Своя самобытная, размеренная. Поэтому каждый раз, когда Коля уезжал туда, Злата знала, что ничего дурного с ним не произойдет.
Да, за него она могла быть спокойна, но не без него. Столько событий произошло именно в его отсутствие, что девушка даже приблизительно не придумала план лжи. Ничего, ни единого жуткого слова он не услышит. Ее муж — последний человек, которого стоит втягивать во все это. Только вот долго скрывать новшества своей жизни Злата вряд ли сможет, не в силу неуверенности в себе, а из-за непредсказуемости.
Что произойдет, когда Коля, сидя на кухне и попивая утренний кофе, увидит в окне уродливую рожу Сирина? Или Ядвига вознамериться навести повторный визит?
Злата теребила клочок бумажки с выведенными отточенным почерком цифрами. Номер Ингигерды неуверенно набирался и тут же стирался на экране телефона уже который раз. Звонить мертвецу и то проще, тот хотя бы существовал, а вот можно ли тоже самое сказать про новообретённую знакомую, вряд ли. Гудки шли медленно, отговаривая продолжать звонок, но по ту сторону зазвенел певучий голос.
– Зна-а-атка! – протянула Инге, – Уже боялась не позвонишь. В гости хочешь? Так приходи! – и, не успев услышать ответа, бросили трубку.
Со стола, издав характерное «звяк», упал ключ и заигрывающе проскочил пару сантиметров. Не веря своим же действиям, Злата подняла его и поднесла к двери спальни, замка на которой не было ровно до момента, пока рука не поднесла ключ. Скважина с хрустом раскрылась и жадно поглотила его. Раздался щелчок, дверь, скрипя, отворилась.
Мягкое тепло окутало со всех сторон. В доме витал сладкий травянистый запах. Второй раз Злата ощущала, сколь резко с плеч спадает в этом месте тревога. Инге встретила ее на пороге. Такая же миниатюрная и элегантная в простой домашней одежде. Как только удавалось той, кто не являлся человеком, быть такой умиротворяющей?.
– Как же я рада твоему приходу, милая! – воскликнула девушка, подхватывая ладони Златы в свои. – Ну же, не стой у входа, идем!
Не давая и секунды на раздумья, Инге поволокла гостью на кухню, где стоял накрытый стол. Фарфоровые кружки с блюдцем ждали горячего чая, дымящиеся оладьи желали быть съеденными с вареньем. Хозяйка усадила Злату за стол, налила горячий отвар и села напротив, заинтересованно подперев подбородок двумя руками. Девушка трапезничать не торопилась. Чай хоть и имел приятный запах, но подмешать в него можно что угодно.
– Травить тебя никто не будет. Ладненько. В прошлый раз мы особо не успели ни о чем поговорить в виду обстоятельств. – последнее слово с уст Инге прозвучало вымученно.
– Откуда у тебя телефон? – спросила невзначай Злата, попросту не зная, как продолжать разговор.
Мара распахнула глаза и кротко засмеялась.
– Из магазина конечно же! – сквозь смешок ответила она, прикрывая рот. – Ах, ты не об этом… Не могу даже представить какого тебе, городскому детенышу, осознавать «потустороннее» происходящее, но такие существа, как я, давно в Явном мире живут и в ногу со временем идут. Не все, конечно. Тем не менее мы с щеном решили, что город дает возможностей чуть побольше, нежели деревушка в Нави или, того хуже, Теневой Град. Не заморачивайся, мне просто нравится жить в том же мире, что и ты. Без всяких блюдец с яблочками, клубков и скатертей. Да и ваш мир берет деньгами.
С последним Злата могла бы поспорить, но вместо этого сделала большой глоток чая. Вкусный. Мягкий. Успокаивающий. Пальцы скользили по краю чашки, а взгляд утекал в кайму блюдца. На нежном голубом фарфоре выпирали искусные резные профили, цветы и витиеватые узоры. Инге мирно наблюдала за расфокусированным взглядом гостьи, попивая мелкими глотками чай.
– Слишком много вопросов, да? Давай тогда я. Отныне и до дня, пока ты все не узнаешь сама, я твоя пестунья. Не нянька, – наставница. Объясню, кто ты, что можно и нельзя, в чем твоя роль и самое главное сейчас: как пройти обряд перехода, после которого ты станешь знаткой. Ты пришла сюда, значит приняла. Значит станешь одной из нас, в той или иной степени. И мне крайне любопытно, почему ты все же решилась.
Злата продолжала разглядывать фарфор, улетая мыслями все дальше от Ингигерды. Ее слова залетали в уши, проходили легким дуновением по мозгу и оседали пеплом. От него ужасно зудела голова и хотелось, чтобы изнутри ее хорошенько почесали.
«Станешь одной из нас» – чудный зазыв в секту, не хватает бесплатной книжки с идиотской обложкой. Сначала заливают тебя сладкими, как мед, речами, заманивают всеобщим благом, который ты поможешь заполучить у высших сил. А потом сидишь в бесцветной коробке с такими же бесцветными людьми и держишь в руках пластиковый стаканчик с дешевой цианидовой газировкой. Злата до сих пор не отпускала надежды на то, что все увиденное – качественно проработанная галлюцинация. Ну надышалась пылью и, может быть, черной плесенью, вот и плющит.
– Знатка? – шепнула на самое ухо Инге.
– Не знаю. – сомнение в голосе можно было намазать жирным слоем на хлеб, сверху приправив вареньем.
Чем больше думала об этом Злата, тем больше сомневалась в точном ответе. Ей всегда было тяжело принять решение. Чем фундаментальнее, тем сложнее. Даже выбор кофе мог занимать время. Холодный или горячий, с сиропом или без. Хуже становилось, когда варианты отсутствовали. Любимый выбор без выбора. И в избе было именно так, физически невозможно сказать категоричное «нет» или скользкое «возможно», когда тебя зажимают со всех сторон. По крайней мере, так она объясняла это для себя.
– Ох-х-х. – протянула Инге, подпирая острый подбородок рукой. – Молчание не незнание, знатка, – это сомнения. А раз они есть, значит истина тебе уже известна. Стоит лишь дать ей время, чтобы прорасти.
За окном степенно зрел рассвет, распуская ярко-красные бутоны солнца. Медленно кухня наполнялась утренним щебетом, а позади щелкнула входная дверь.
– Ничего путного не узнал. – устало пробормотал молодой голос.
Рыжий парень лениво вошел на кухню, откидывая бренчащие висячие шторы. Уставшие глаза с темными кругами под ними неприветливо посмотрели на Злату, но ожидаемой колкости в свой адрес она не услышала.
– Вы в прошлый раз не познакомились! – суетливо вскинула руки Инге, подлетая со стула в сторону своего щена. – Представься. – скомандовала девушка, поглаживая парня по щеке.
По его выражению лица сразу виднелось отсутствие желания это делать.
– Милонег. – буркнул он. – Твое имя мне не нужно.
Злата сделала тихий вдох и выдох, посчитала до десяти и мысленно пожелала Милонегу удариться головой о дверной косяк. Он чрезмерно походил на подростка в самой гадкой их фазе – пубертатная язва. Работы с ними хватало в школе, в нормальной, так сказать, жизни. Не хватало таких в дешевом фэнтези.
– Так, ладно. Садись и рассказывай. – вновь приказала Инге и принялась наливать свежий чай.
Глаза у парня вмиг стали блюдцами, а широкие брови вскочили наверх.
– При ней? – в ответ тень кивнула, чем вызвала больше недоумения. – Это бред.
Стоило в ее тонкой ручке появиться полотенцу, как тяжелый комок вредности сглотнулся сам собой, освободив путь нужным словам.
– На блошином рынке молчат, что странно. Там вечно знаткие ошиваются и в разговорах так или иначе нужные детали проскальзывают. В Теневом Граде еще хуже, они и так не распространяются, потому что их псы под контролем держат, а в этом году тише воды. Даже на обмен не согласны. Я, конечно, буду еще ходить, но скорее всего придется вести дела с лесными тварями или, того хуже, с псом. – на последнем слове его заметно передернуло. Лицо перекосило в неясной гримасе – смеси отвращения и отчуждения.
«А я думала все собаки дружат» – злорадствовала Злата, пряча улыбку.
Инге же с каждым сказанным словом заметно опускала плечи, к концу налегая всем телом на стену.
– Плохо. Ядвига с Ягишной тоже не знают. Говорят, даже лес молчит, такого лет пятьсот не было.
В моменте Злата поймала себя на привычном чувстве непонимания. Безмолвно наблюдать, смотря то на одного, то на другого, чрезмерно выматывало.
– Раз при мне говорите, то хотя бы уведомите о чем.
Две пары глаз тут же устремились на нее и одна закатилась за веки.
– Папоротник. Знаешь хотя бы о таком? – еще немного и в Милонега полетит полная чашка кипятка.
Конечно. Каждый год в деревне один-два парня уходили на его поиски, кто из-за интереса, кто с искренней верой, но все возвращались с пустыми руками. Глупо было на их месте думать, что волшебный цветок цветет именно в приближенном лесу. И искали не в тот день, как всегда говорила Марья.
“ Привыкли, дурачье, к инакому календарю. Все ушло, силу потеряло. Он только в день солнцеворота летнего цветет.” – а потом рассказывала сказку, каждый раз, как первый. – “ В день, что поныне солнцестоянием кличут, было страшное сражение. Не тьмы и света, но неба и земли. Громовержец в небесной кузне готовил свои громовые копья-молнии, чтобы вступить в бой со Змеем. Не нравилось Громовержцу, сколько власти и богатства Змей при себе держит, сколько дев красных забирает и что на солнце посягает, каждую ночь его поглощая. «А вдруг решится похитить Змей светило ясное?» – думал Громовержец, – «Тогда чудища мир Явный поглотят. Не бывать тому!», – отвечал он себе. И слились в битве страшной два воина, содрогалась мать-земля от их ударов, плакала кровавыми слезами. Солнце встало в тот миг, наблюдало. И было так до тех пор, пока не ослепило оно Змея. Тогда же разверзлись небеса, выпуская тысячи стрел Громовержца. Пробили они змеиное тело, лишили силы и стали цепями, что должны Змея заточить под землею. Исчезло светило, не на что боле было ему смотреть. В миг, когда понял Змей, что больше никогда не увидит солнца, с глаз его слетела слеза – чистое золото, и упала она в самую глубокую чащу. В слезе той все желания Змеевы были, впиталась она в землю и зацвела огнем красным, будто солнце. В память о битве, цветет он каждый год в ночь, когда встало светило. Сила в нем сокровенное даровать нашедшему. Но опасен и тернист до него путь, ядовита суть цветка. Ведь тот, кто вред другому желает, от своей же скверны и сгорает…”
По каждому позвонку, от шеи и до копчика прошлись палочкой с маленьким шариком, как по ксилофону. Прыгая с одной косточки на другую, шарик разносил эхом одну мысль. Она созрела мгновенно и уже начинала разлагаться, отравляя трупным ядом каждую клеточку тела.
«Папоротник исполнит МОЕ желание»
– Прабабушка рассказывала. Что, желание загадать хотите?
Милонег фыркнул, скалясь.
– Скорее не дать его загадать другим. – ответил он. – Проблема в том, что мы ВООБЩЕ не знаем, где он зацветет. Нет, тебе по-другому объяснять надо. Ты знаешь, как мир устроен или хотя бы Дремучий Лес? – не дождавшись ответа, который бы он и так не получил, Милонег продолжил. – Есть твой розовый мирок – Явь, вокруг лес, я бы даже сказал везде. Но между лесом и Явью есть Хмарь, а в ней плеши. Дырки то тут, то там открываются, и появляется своеобразный карман или коридор между мирами. Папоротник растет только в Дремучем Лесу, но плешь, к нему ведущая, открывается абы где. Обычно в таких местах за месяц земля золотом наполняется. А сейчас тихо.
– В Африке искали?
Инге с Милонегом неуверенно переглянулись, мысленно поражаясь странному для них вопросу, заданному невпопад.
– Издевается еще. – простонал парень, откидываясь назад на стуле.
– Даже там отыскать было бы проще, чем в Дремучем Лесу. – продолжила вместо него Инге. – Он необъятный, вечно меняющийся и петляющий. Ты никогда не попадешь дважды в одно место, если сам Лес тебе не позволит.
– И мне это нужно знать, чтобы…? – растянула Злата, вскидывая лениво бровь.
Ингигерда втянула губы, отводя вдаль взгляд темнеющих глаз, нахмурила дуги бровей. Она размышляла, какие слова лучше прозвучат из уст. Из-за позабытого чувства трепета перед юной ученицей, тень не заметила потерянной сути дел. Заскрежетали ножки стула по плитке, останавливаясь рядом со Златой. Сев почти вплотную, Инге протянула к знатке маленькие ладони, умоляя положить в них свои. Руки ее холодные, но мягкие, как желанная в ночную жару перьевая подушка, легонько сжали пальцы и поглаживали сухую кожу.
– Я знала Марью с юности, тогда она уже была знаткой и успела спрятать яхонт. Передо мною была не испуганная девчушка, а угнетенная тяжестью собственной роли женщина. Для нее пестуньей я не стала, но вот подругой постаралась быть. И до самого конца дней я желала ею быть. – уголки губ печально опустились вниз. Голова под тяжестью речей склонилась в бок. – Очень легко перестать быть человеком, знатка, еще проще потерять человечность. Марья смогла выдержать тяжкие испытания судьбы, переломила себя, а после собирала по кускам. Далеко не каждому дано вынести такое и уже сейчас вижу – ты другая, но может твоя мудрость в этом.
Злата внимала каждому слову, хватала глазами вылетающие изо рта буквы в полете и проглатывала. Пощипывало глаза, натягивалась в струнку спина от предвкушения.
– Ты спрашивала, сможешь ли защитить то, что тебе дорого. Папоротник — это хлипкая сопка в болоте, но, если сможешь встать на нее, значит появится шанс выбраться из топи.
Парень остолбенел, будто ржавчина его копны пустила по венам столбняк, и перевел взгляд на Инге, одними глазами крича во весь голос.
– Ты имеешь в виду, что я смогу… – тело забило мелкой дрожью, Злата, будто нетерпеливый ребенок приподнялась со стула, и каждая мышца жгучей болью сжалась в теле.
– Прошлое не изменить, милая, увы. Избавиться от золотой сути по своей воле тоже не выйдет. Но, как бы тщательно Мокошь не пряла твою судьбу, есть шанс распутать тугие узлы.
Удар пришелся в солнечное сплетение, взбудоражил желудок, скрутил желчный пузырь, призывая тот подбросить в глотку побольше горького сока. Чтобы разъедало язык и захотелось сделать еще глоток чая, перебить это незримое, но жалкое разочарование. Цветок не даст желаемого, не повернет вспять время, предотвращая страшную ошибку. Да и стоит ли греть в груди надежду, подкармливать ее домыслами, чтобы, в случае неудачи, ужаснуться, сгибаясь в три погибели от горя? Злата вспоминала Марью каждый день со дня смерти, представляла мучения, думала о Лиде, о Коле, о тете Маше. Она хочет защитить свою семью. Раз нельзя вернуться назад, придется идти вперед. И желание даст возможность сделать этот путь менее извилистым.
– Это бред! – провизжал Милонег, активно всплескивая руками. Возмущение сочилось кислятиной, смешивалось с остатками аромата чая и полностью его поглощало. – Мы не можем просто взять и дать этой девке желания загадывать!
– Он нам не принадлежит, щен. Мы в праве оберегать, не запрещать. Если знатка его найдет, значит папоротник ее. – спокойно ответила Инге, переводя на парня взгляд. – Должен же быть хоть у кого-то шанс.
Его рвано дернуло, лицо болезненно сморщилось, под кожей сжимались в тихом гневе челюсти и бугрились желваки. Поникшие плечи быстро указали на поражение, спорить с тенью он не стал. Прожигая огнем Злату, щен вышел, дергано отмахиваясь от висячих штор.
– Пусть позлится, ему полезно.
– Что вы делали с папоротником прошлые года?
– Охраняли. – пожав плечами ответила она. – Если кто из людей находил, то он и забирал.
– Почему сами не загадывали желаний?
Мара криво улыбнулась, заправляя за острые уши выпавшие локоны волос.
– Мертвец не может просить у папоротника, милая.
Теперь в глотку ни куска не лезло, даже расстроенные материнские вздохи Ингигерды в деле не помогали. Опечаленно смотрящие глаза обводили накрытый стол, а руки медленно убирали тарелки. Чай остыл и потерял вкус, а может язык после тяжелого разговора решил устроить себе незапланированный отпуск.
– Слушай. – заговорила вдруг Инге. – Ты была в доме Марьи после того, как забрала яхонт?
Стыд ужалил сразу. Теперь, зная куда больше прежнего, Злата осознавала всю непревзойденную тупость своего одобрения вылазки Лиды и Коли. Даже после его рассказов она до конца всего не принимала, а сейчас сжала кулаки со всей силы, впиваясь короткими ногтями в кожу. Зубы жевали изнутри щеку. Хоть сейчас выбегай из дома от вопроса подальше или ищи ромашку, чтобы погадать «говорить» или «не говорить». А потом резко отпустило. Не обязательно же упоминать все детали, ведь так?
– Нет, не была. Муж ездил, забирал кое-что. – уклончиво пропищала девушка.
– Надо наведаться значит. Там мог ее коловертыш остаться, да и домового успокоить надо.
Желая избежать путешествия, Злата искала, за что зацепиться.
– Коловертыш? – наивно спросила она, выискивая в памяти похожие слова. Кажется, Ядвига что-то говорила…
– Фамильяр, если по-современному говорить. Твой помощник. Принеси-подай и тому подобное. Зачастую коловертыш выбирает, но может и такое быть, что выбираешь ты, как с гридями, например. Они вообще отдельная тема. А вот выглядеть коловертыш как угодно может, но чаще отображает хозяина, хоть лягушка, хоть червячок…
– С червяком ты ее удачно сравнила. – гоготнул вернувшийся на кухню Милонег и тут же потупил взгляд, встретившись со злыми глазами Инге.
Злился он недостаточно долго, чтобы успеть отдохнуть от его неуместных слов.
– Точно могу сказать только о том, какого не получишь. Ни змей, ни ворон, ни волк. Змеи служат Царю, вороны предпочитают мудрых и древних, а волки…у них свой пастырь. Никому, кроме него не подчиняются. Медведь, например, вообще никому неподвластен.
 Не хватало тетрадки и ручки. Конспекты были одной из тех вещей, что у Златы выходили первоклассно. Тут же появился идеальный вариант названия для подобного предмета: «бабайковедение». Дадут фамильяра, а потом что? Метлу? Было бы славно, в городе порой такие пробки, что пролететь с ветерком до нужной точки прекрасный способ. Потом вместо автобиографии тяжелой рукой напишется новый томик «молот ведьм». Абсурд крепчал, обретал физическую форму: неровную, склизкую и липкую, смешанную из гнилой крови и смолы.
– Толку в дом идти нет. – раздетый по пояс Милонег безынтересно прошел мимо и принялся грохотать посудой. Усыпанная веснушками и родинками спина ощутимо дернулась, почуяв на себе чужой взгляд. – Я рядом бродил на днях, скверной разит до ломоты в костях. Домового еле вытянул до сеней, тот четко сказал, что из дома уже все забрали. Что нужно и что нет. Записи тоже.
Ухнуло до самых кишок сердце. Одно упоминание о клятых дневниках гарцевало по каждому нерву, пускало колючие импульсы тока по телу, вызывая дрожь в коленках. Каждый раз мысли о них будоражили, вырывали крошечными острыми зубами кусочки плоти и закидывали в рот, заставляя жевать. Пожинай свое любопытство, вторили они.
– Зачем они вам? – голосок пискнул тихо, словно не хотел, чтоб его услышали. Злата заметила, как набухли щеки Милонега от довольной улыбки. Блохастый подонок. С самого начала знал, что она врет и решил вывернуть все в свою пользу.
– А тебе? – продолжил он, опираясь о столешницу. С пухлых губ не сползала улыбка. Как же самодовольно он скаблился.
В груди крошевом рассыпались от злости кости. Ладони горели пламенем крапивных волдырей. Режущей поступью просыпалась агрессия, не животная, а наивно детская, которая появляется, когда обижают на площадке и хочется ответить толи словом, толи силой да так, чтобы обидчик расплакался, как сучка, и побежал к мамочке под юбку. Желчь стремительно поднималась по глотке, сквозь прокусанные изнутри щеки пропиралась под кожу к самым венам, чтобы там смешаться с кровью. Пальцы вцепились в край стола, приподнимая зад. Еще немного, дайте ей секунду, и она выплеснет на эту блохастую псину свой яд.
– Хватит, щен. – прервала назревающую перепалку Инге. От того, как накалился воздух, даже ей стало тяжело дышать. Настрой лопнул со звоном жесткой струной и отлетел по лицу.  – Они у тебя, так ведь?
– Не совсем... – растеряно протянула Злата, вжимая голову в плечи. Вот бы спрятаться в своем панцире и никого не видеть. Как бы сладко стало жить.
Тень помрачнела, зрачки больших глаз сузились до точек, лицо вытянулось, приобрело пугающе неестественный вид, а позади раздался грохот и треск.
– Пожри меня Навь, знатка, ты что, кому-то их давала?... – беззвучно прошелестела Инге, медленно отталкиваясь от стола.
Мара поняла ответ без слов. Ее фигура, такая маленькая и изящная, расплывалась, утекала на стену, ползла струями по столешнице, огибала посуду и стремилась к Злате. В тихой ярости силуэт заполнял собой все пространство, заслонял солнечный свет. Звуки исчезли, от внезапного затишья гул сердца долбил неустанно по ушам. Желтые глаза тени потеряли очертание и выжирали остатки самообладания. Знатка ощутила, как немеет тело и весь его вес стекает к ногам, пригвождая их к полу.
– Знания, написанные рукой золотого, не должны из них утекать. – мрачный гомон из сотни голосов вылетал оттуда, где должен быть рот. Он огибал черный кокон изнутри, бился о стенки и слетался роем мух в центре.
А что ответить? Что она не знала? Всем плевать. Существам, прожившим с пару сотню лет намного проще говорить о том, как следовало поступить. Вот только никого из них не было тогда рядом.
Тень становилась все больше, сжирала жадно маленький кусочек мира, и смотрела строго, даже надменно. Прямо как мама. Одно воспоминание о ней заставляло клокотать изнутри. Кипящая магма злобы, таящаяся с глубокого детства, плескалась на кончиках пальцев, жаждя вырваться наружу.
– Стоило думать об этом раньше, не ждать сороковин, чтобы объявить о себе. – тело окрепло, твердо встало перед тенью и заглянуло той в глаза. – На что вы надеялись, оставляя ее умирать без преемника?!
Инге дернулась, сузила золотые месяцы глаз. Ее мгла осыпалась мелким крошевом и исчезала. Тело вновь приобрело миниатюрный вид, но вовсе уже не такой миловидный. Наконец Злата начала четко замечать ту тонкую, все равно, что фарфоровую, маску ее облика. Без трещин, без облупившийся от времени краски, но столь явную теперь, что не обращать внимания больше не получится. Все еще окруженные теневым куполом, они стояли напротив друг друга, размышляя о своем. Грудь Ингигерды пошатнулась в забытой попытке вдохнуть. С выходом тьма рассеялась и под ногами угрюмо скрипнул пол.
Пыль, затхлость, запустение, одинокий месяц пробивается сквозь ставни старых окон. Бабушкина изба. Только другая. Нет того толстого слоя пыли и удушающего чувства мертвого дома.
– Ты права, знатка. – как шорох за спиной раздался голос.
Легко, будто паря, тень пролетела мимо Златы в комнатку. Заправленная давно кровать отсырела, но накрахмаленные подушки держали строй, в ожидании хозяйки, а на стене висела та самая фотография, которую девушка точно забирала с собой. Тонкие пальцы коснулись гладкой бумаги со знакомым портретом.
– Таким ее дом был в день, когда она его покинула. – ответила она на неозвученный вопрос, не поворачиваясь. – Я понадеялась, что Марья одумается. Но тебя она любила больше, чем боялась нас.
Снова. Густой, колючий репейный ком раздирал горло до крови, хотелось засунуть по локоть руку в глотку, лишь бы вытащить его, избавиться от тяжести, мирно смахнуть подступающие слезы и забыть.
– Скорби, милая. Скорбь травит душу, но делает живым.
В бледном свете луны светлая кожа Инге отдавала болезненной синевой, а черты лица заострились больше. Протяни к ним руку – порежешься. Взгляд, казалось бы, открыт, да не читаем. Что за теми дверьми в сознание? Правда ли под этой кожей горюет скрывшаяся тень?
Воздух наполнился вязкой горечью, наполнял собою легкие и облеплял их стенки липкой смолой. Прямо под ногами гудела земля, и гул этот проникал в тело ржавыми гвоздями.
– Чувствуешь? Под тобою проклята земля, знатка, осквернена. То, что хранила Марья под толщею не просто «опасная вещица». Страх в том, что это змеиный камень, сотворенный той сутью, которую непостижимо никому из нас понять и суть эта ищет его.
– Царь? Если он так могущественен, то что мешало найти камень, спрятанный в тухлом бурьяне?
– Ему ход в Явь закрыт, ни мост, ни Хмарь, ни даже сна границу он преодолеть не может, а для его псов сделанного достаточно…было. Хорошо спрятали, плохо подумали о том, что найти яхонт и человек может. – Инге посмотрела прямо, без злобы, без страха, но с еле уловимым сочувствием. – Я знаю, что он у твоей подруги. Не удивлюсь. Если и дневники тоже. Она пустая, сила, которая попала девке в руки, сожрет ее, знатка. Вылижет без остатка душу, оставляя лишь зияющую дыру.
– Она знает. – горько ответила Злата. Лида прекрасно понимала с самого начала, что может с ней быть. – А я не смогу забрать его, яхонт будто бы защищает ее, не позволяет коснуться. Он перекинул нас в лес, когда я попыталась сорвать его с шеи, сделал это снова, когда нам угрожала опасность. Правда после этого мы, – девушка замялась. – поссорились.
Инге чуть вскинула брови и задумчиво опустила взгляд.
Стены со старой, облупившейся местами побелке, облетали мелкими кусками, сыпались в никуда и исчезали. Тень, напоследок, взглянула еще раз на старое фото.
Глаза защипало от яркого всплеска света. Твердые руки ухватили за плечи и усадили рывком. Слизистую носа обожгло резким запахом, возвращая в чувства. Перед открытыми глазами на корточках сидел Милонег с темной склянкой, зажатой в пальцах. Он ничего не спросил, только бросил на свою хозяйку задумчивый взгляд.
– Наведайся к ней. Никакой разлад не стоит потерянного времени. – в раскрытую ладонь положили ускакавший ключ. – Он откроет лишь те двери, куда позволено войти, где тебя ждут.
В руках не ключ – отмычка. Звучит все, конечно, проще простого. Но с их последнего разговора прошла почти неделя, в течении которой Лида упорно игнорировала звонки и сообщения, точнее они даже до нее не доходили. Сейчас, когда в трубке шел гудок, Злата неверующе одернулась от телефона и проверила, точно ли на тот номер звонит. Машинный, вызывающий усталую тошноту голос, отточено произнес:
«Абонент недоступен или находится вне зоны действия сети»
И плевать. Значит будет сюрприз и нежное пробуждение ранним утром. Заодно заберет оставшиеся дневники. Попрощавшись, Злата повернула в замке ключ, думая о квартире Лиды, и толкнула дверь.
Всюду витает резкий запах дегтя, под языком собирается слюна и отдает железом. Глаза озираются по сторонам в поисках жизни.
– Лида? – голос отразился эхом без ответа.
В зале никого, только коты испуганно выгнули при виде Златы спины и зашипели. Никогда их такими не видела, подумала она. Тут же по спине проскользило гадюкой воспоминание. Ее кошки вели себя так же, когда в дом проник умрун. Только не снова.
Знатка сорвалась с места и побежала в спальню, распахнула двери и ничего, кроме ужасного бардака, не увидела. Раскиданные вещи, обклеенные записками стены, и этот удушающий запах. Нечто тихо зашипело над головой, как брошенная в раскаленное масло капля воды. На дверном косяке шипели, исчезая, кривые символы. С темный углов поползли тени, они шептали, не подбирались близко, но зазывали еле видимыми конечностями за собой. Каждый шаг давался тяжелее предыдущего. Тревога гноилась в груди и готовилась вот-вот пустить ядовитую массу по телу. Тени неясно промямлили, указывая на ванну. Свет не горел. Предвкушение ужасного тарабанило по голове чугунным молотом, как по диску. Тело дребезжало, потряхивало колени. Рука медленно тянулась к выключателю. Не хотела. Господи, как же она не хотела видеть то, что находится за дверью. Однако лампочка лениво моргнула и загорелась. В груди сбились в ком легкие и сердце, сжались в спазме кишки.
Тяжелый, отдающий стоячей водой и гнилью запах за дверью и раковина, измазанная черно-бурой жидкостью, которая тянется смазанными пятнами вниз. Не опускай взгляд, кричал внутренний голос. В конечности вставили по арматуре, не позволяя ни двинуться, ни шелохнуться. Лишь глаза, огромные, смотрящие на себя в отражении треснутого зеркала, непозволительно медленно устремлялись вниз.
Лида лежала на кафельном полу белым пятном, красным же расплывалась у ее лица кровь. Густая, как варенье, она поблескивала на свету. Синие губы чуть приоткрыты, на уголках запекшаяся кровь. На груди клубком свернулся поганый змей. Убить его и станет проще, вот только завидев гостью, тот уполз под кожу, раздирая ее до крови.
Земля ушла из-под ног, но тело продолжало стоять в немом ступоре. Взгляд лихорадочно прыгал с бледного лица на грудь. Яхонта не было, но Злата чувствовала его. В отличии от жизненных сил. Лида стремительно уходила в минус.
Боль в коленях ощутилась не сразу, петляла где-то на фоне, пока дрожащие руки тянулись к сонной артерии. Слабый, чуть ощутимый пульс коснулся подушечек пальцев и собственное сердце гулко ударилось о ребра.
Живая.
Непозволительно долгие гудки влетали в ухо и сводили с ума. Монотонный голос диспетчера в секунду прервался криком о помощи. Адрес, обстоятельства, причина.
«Реанимационная бригада выезжает, ожидайте»
Лишь бы успели.
Взгляд грезил уйти подальше, переключиться на поразительно чистые швы между плитками или на махровое розовое полотенце, только совесть держала цепко голову на месте, принуждая смотреть. Под веками бегали глаза, редкие хрипы срывались с губ, а кровь продолжала сочиться из носа.
Они приехали быстро, но для Златы эти минуты тянулись вечностью. Она боялась прикоснуться к Лиде, сделать хуже или подумать, что спасать будет некого. Но слабый пульс неустанно говорил, что она все еще здесь. Пока реаниматологи обследовали ватное тело и искалывали вены иглами с неясным содержимым шприцов, совсем молоденький фельдшер с дико уставшим лицом опрашивал Злату о произошедшем.
– Хронические заболевания, аллергии, перенесенные болезни?
Слова шли туго. Фельдшер странно покосился на Лиду.
– Попытки суицида?
Девушка промолчала, а парень сделал пометку в планшете. Злате мельком почудилось, что фельдшер улыбнулся.
Вскоре подругу уложили на носилки и стремительно вынесли из квартиры, оставляя Злату одну в пропахшей дегтем и кровью квартире.
***
Только начинал просыпаться город, выходили из домов люди, спешили на работу, ведь страшно было им потерять считанные минуты до начала рабочего дня. Не опоздать бы, вдруг уволят. Глупые переживания, как оказалось, тревожат по утрам.
Злата бежала. Ноги неслись вперед, не касаясь земли. В носу еще стоял запах крови, остались ее блеклые следы на одежде. Нужен лес, любой, маленький, большой, плевать. Главное без лишних глаз. Найти пень, дать ему крови, попросить лешего открыть путь, все, как писала Марья. Сердце ухало в ушах, ноги гудели и намеревались вот-вот запутаться друг в друге, не дать своей владелице добраться до цели. И когда молодой сосняк был совсем близко, она ускорила бег. Кочки, корни, крапива – ничто не смогло остановить. Пусть будут синяки, ожоги и царапины, они заживут.
Найденный на кухне нож оказался тупым. Порез от него болезненный, рваный, разносящий импульсы до плеча. Зато кровь лилась из сжатого кулака щедро, смешивалась на пне со слезами. Слово за словом появлялся в несуществующих воспоминаниях заговор.
– Небо – соль, земля – железо. Из жил идут, златом сочатся, в землю впитаются влагою, разорвут шелковое одеяло леса Дремучего, царство змеиного, царства туманного. Путь откроют, двери за спиной закроют. Слово замок.
Старый, поросший мхом пень, жадно впитывал подобно губке каждую каплю, отданную в откуп. Тяжелый вздох, подобный скрипу медленно раздвигал деревья, открывая путь по узкой тропке. Шаг, другой, свет перестал пробиваться сквозь ветви, рассеялся щебет пташек, ушли все звуки, лишь мрачная тишина и собственное дыхание. Дремучий Лес совсем не изменился, но и таким же не остался. Вид другой, ощущения те же. И среди нескончаемых зарослей нужно отыскать того, кто предложил помощь.
– Лесник! – до хрипоты срывая голос кричала Злата. – Лесник!
Вопль срывался с языка и облетал беспросветные заросли леса, бился о кроны елей и сосен, волнуя их больше ветра. Рука зудела от боли и засохшей крови. Под ногами полз туман, принося с собой полынный запах.
– Не-знатка. – зашипел мужской голос. – Быстро ты надумала.
Слепленный из тумана и черного песка образ Лесника предстал перед ней во всей красе. Самодовольное ликование в его взгляде вызывало опасения, выбивало остатки воздуха из легких.
– Поклянись, что спасешь ее этим. Что не погубишь, забрав яхонт.
Фарфоровое лицо почти отделилось от настоящей сути, которой он был. Мужчина сощурил мерцающие золотом глаза и криво ухмыльнулся.
– Смотри-ка, только явился, а ты условия ставишь. Не-знатка, ты же тут одна, в Нави, без оружия, без знаний. Обижусь, уйду, и сожрут тебя твари, да косточками не подавятся. – прогнусавил он.
Порез начинал гореть огнем. Он метался под кожей, норовя вырваться и спалить ряженого гада. Руки сами взметнулись к нему в атаке. Мужчина насупился и, подойдя чуть ближе, нагнулся и легонько дунул на ладони. Пламя исчезло, вместе с ним и боль. Порез исчез.
– Пламя присмири, все одно – мне не навредишь. – не скрывая улыбки продолжил он, выхаживая вокруг.
– Она могла умереть сегодня. – Лесник остановился в полушаге, медленно поворачивая голову. – В доме пахло дегтем и затхлой, даже гнилой водой.
Немигающий взгляд упал в землю и не двигался вместе с хозяином.
– Проснулся… – прошептали недвижимые губы. – Клянусь. – тихо, шелестом листвы, проговорил мужчина, вытаскивая из ножен небольшой кинжал.
– Что?
– Клянусь, что, забрав у Явьи яхонт, я спасу ее от ужаса, что все ближе подбирается к Явному миру. – кинжал в руках приближается к его губам, короткое касание лезвия и оно поднимается ко лбу. – Ты же должна будешь помочь мне. Взамен я исполню клятву и одну твою просьбу.
Злата неверующе проморгалась. Неужели все так просто? Но это ведь не все, чего она хотела. Как признаться самой себе, что желание спасти подругу далеко не та трепещущая в груди цель, а теперь лишь удобный предлог. Даже мыслить паскудно. Она облизывает пересохшие губы, сглатывает навешанную собой же совесть поглубже и заставляет язык пошевелиться.
– Помоги мне найти Папоротников цвет.
Глаза Лесника буравили мраком, уходили к небу и возвращались обратно. Удивление, сомнение, принятие – каждая стадия пролетела и оставила частичку себя в вымученном смешке.
– Будь по-твоему, не-знатка.
Лезвия протянутого кинжала коснулись брезгливо девичьи губы, после лоб охладил металл.
Клятва совершена.