Коновод

               
                «Коноводъ – 1. Зачинщик, предводитель;
                2.Нижний чинъ, остающiйся при коняхъ при спеъшиванiй драгунъ».
           Энциклопедическiй словарь Ф. Павленкова, изданiя 1913 года, стр. 1038.

          Постпрашайте-ка у знающих людей, разлюбезные мои читатели, что это за слова такие чудные - «серый в яблоках». И когда очеловеченного друга так красочно и ласково мужики нарекают?

   Для меня, семилетнего деревенского пацана, это была неразрешимая загадка. Как можно было моего друга Буяна, позванивающего в знак приветствия удилами при каждом кивке большущей гривастой головы и ощупывающего своими мягкими губами мой карман с запрятанной солёной краюхой, называть серым, да ещё и в «яблоках»?

   Ну ничегошеньки эти обзывальщики не понимают в друзьях. Не знают, что в глазах друга можно увидеть своё отражение. Погладить по здоровенной шее, пока Буян обнюхивает, перебирая своими тёплыми губами, мою ладошку, после того как краюха уже аккуратно пережевана и от неё остался один запах.
   Лиловый глаз замирает. Опять гремит уздечка в такт помахиванию головы. Знает, чертяка, что ещё одна краюха упрятана за рубаху. Ждёт, пробегая ещё раз по ладошке губами. Недовольно фыркает и отворачивает голову в сторону, показывая, что краюха за пазухой его, якобы, не интересует.
   Солнце давно встало. Переливается блестками росы нескошенная полоса. Батяня размашисто шурует литовкой, докашивая высоченный травостой по пологому скату луговины.

   Гудит где то бзык. Буян хлещет себя по бокам хвостом, отгоняя надоедливых оводов. Опять тянется губами к запрятанной за пазуху краюхе хлеба. Вытащив краюху, я прячу её за спину, и, получив мягкий толчок в живот лошадиной мордой, брякаюсь на скошенную траву.

   Матушка, чуть выше поодаль занятая переворачиванием скошенной вчера травы, не останавливаясь, шумит на Буяна:

   - Тпру, тпру серый, тпру Буян!

    Уши у Буяна встают торчком. Он поворачивает голову в сторону  Маманьки. Отступая, перебирает передними ногами. Я вскакиваю. Протягиваю Буяну краюху. Он медлит, опасаясь повторного окрика хозяйки. Потом вытягивает шею. Краюха исчезает с моей ладони, будто её и не было. Я, причмокивая, облизываю с ладони прилипшие крупицы соли.

   Вкуснятина!

   Подходит Маманька. Усаживается на сноп свежескошенной травы. Снимает косынку. Стряхивает её. Накидывает на плечи, поправляя сбившуюся прядь волос. Машет рукой в сторону Батяни:

   -  Отец! Отдохни! Кваску иди попей.
Потом достает из-под поклажи крынку с квасом и кружку. Наполнив кружку, протягивает мне. Терпкий квасок царапает мне горло. Осушив кружку, я крякаю, подражая Батяне.

   Подошедший Батяня усаживается рядом. Снимает потную рубаху. Раскидывает её на шесте.  Пьёт квас. Крякает. Треплет меня по загривку.
 
   - Ну что, коновод, - обращается ко мне – пошли серого водицей потчевать?
Я  радостно вскакиваю на ноги, бегу к Буяну. Следом размашисто шагает Батяня. Взяв поводок уздечки, что есть сил ору писклявым басом:

   - Но! Пошла родимая!

   Батяня хохочет, подхватывает уздечку ниже удил, и мы шагаем  по склону к ручью.

   - Коновод! – опять обращается ко мне Батяня. – верхом на сером осилишь?

   Не успев ответить, я оказываюсь на загривке у Буяна. Батяня вкладывает мне в руки поводья уздечки и легонько шлёпает правой рукой по крупу лошади.

   Буян с шага переходит на бег трусцой. Я пытаюсь удержаться коленками на спине рысака, подпрыгивая и ударяясь задницей о круп лошади. Страх сковывает всё мое тело. Бросив поводья уздечки, я хватаюсь  руками за гриву лошади. Буян прибавляет ход. У меня перед глазами скачет заросший кустарником берег ручья. Я уже ору от страха и боли в заднице и, падая, стараюсь поймать уздечку.

   Уже лёжа на земле, переворачиваюсь на спину и вижу перед своим лбом подкову Буяна.

   Жеребец стоит как вкопанный с поднятой правой передней ногой. Скосив глаз, вижу подол матери, несущейся по склону в нашу сторону.

   В ту же секунду руки Батяни выхватывают меня из-под копыта моего лучшего друга. Маманька, подскочив, начинает что-то орать и мутузить Батяню по спине скрученной отцовой рубахой.

   Батяня подкидывает меня выше своей головы, уворачивая от ударов Маманьки.  Потом падает в траву на спину, держа меня на вытянутых руках. Орёт как полоумный:

   - Лежачего не бьют!

   Батяня начинает тихонько скулить похохатывая, потом, уже не сдерживаясь, хохочет во всё горло.

   Мать крутит пальцем правой руки у своего виска, всё еще сжимая узел отцовой рубахи.

   Потом фыркает, напоминая мне Буяна, и, уже не сдерживаясь, заливается перекатами смеха, отдающегося эхом в сосняке.

   Вечером, уже на закате, проводив Батяню, ускакавшему домой на Буяне, мы с Маманькой сидим на обочине полевой дороги, ожидая МТС-ного ЗИСа, который собирает народ с покосных делян.

   Трещат, не умолкая, какие-то сверчки. Пошумливает лес. Край солнца цепляет верхушки сосёнок. Глазёнки сами собой слипаются.

   Я уже сплю в объятьях своей Маманьки в кузове ЗИСа, нахлёстывая Буяна, мчащегося по склону луговины у деревни Улыбино, Искитимского района, Новосибирской области, где и был наш покос в 1955 году.