Патент Остапа Бендера Глава 3

В самые трудные минуты ко мне ни разу не приходила мысль, что надо вернуть Тольку назад.
Откуда жила во мне мстительность по отношению к безмятежному и ни в  чем передо мной не виноватому Тольке? Я и сама не знала.
Но мне совсем не улыбалось его жалеть.
И вообще, в теперешней ситуации мне хотелось жалеть только себя. Ну, и бабушку, конечно, с Петькой…

Чтобы не угнетаться своим положением, я поехала к Шушкевичу.
Он не только шмотки мне доставал, но и, как все себе на уме еврейские мальчики, любил водить дружбу с русскими девочками и выручать их при случае. Разумеется, чтобы по возможности, рассчитывать на  благодарность.
Я была одна из таких девочек; за меня он держался.
Музыку он бросил и администрировал в приличном большом ДК. Проворачивал  свои гешефты.
Пару лет назад он купил квартиру в районе Таганки.
И к нему круглый год приезжали родственники - одесситы, делать свои многочисленные дела в столице, которые у них находились постоянно.
На сцене его ДК часто давались хорошие концерты, Веня манипулировал  с продажей билетов, имел свои проценты.
Оброс связями, театральными агентами, не брезговал дружбой с блатными и кавказцами, рисковал умеренно, поигрывал в карты на деньги.
Деньги у него водились  не только для азартных игр.
 Он мог тратить их и на женщин, так как внешностью обладал незавидной, а красивые женщины - удовольствие не из дешевых.
Считалось, что по жизни - он мой приятель  и у меня нет от него секретов.
Веня с большим, как мне показалось, удовлетворением прослушал рассказ о разрыве с Трубадуром, покрутил лысеющей в тридцать лет башкой и сказал: «Да-а, Милка, попала ты, попала…»
Он посеменил из кухни, где мы сидели за столом, в комнату, чем -то зазвенел и ввалился назад с бутылкой коньяка и двумя стопками.
Суетливо полез в холодильник, достал лимон, нарезал на тонкие дольки, разложил на блюдце.
Дальше в ход пошла дорогая колбаса, которая стоила у кооператоров безумных денег. Она тоже легла веером на блюдце. Я наблюдала за Шушкевичем с удивлением.
 То, что я ему слегка нравилась, мне всегда было ясно.
Именно слегка, чтобы не потерять голову, как давал понять сам Веня.
 Ему хотелось жить всласть и не напрягаясь, а не корчиться в муках от страстей или прочих проблем, как часто случалось с другими.
Да, вот хотя бы со мной, чья недавняя история закончилась так плачевно.
Но что вдруг он так заюлил? Пока это было для меня загадкой.

У Шушкевича было уютно: добротная мебель, ковры, бабьи безделушки - клетчатый плед, павловопосадский платок, наброшенный на  торшер для неяркого света, ваза с сухими листьями, рассеивающая по комнате легкий аромат, фигурное мыло в ванной, мягкие пуфики в прихожей, чтоб переобуваться с комфортом.
После моей коммуналки с коридорными  сквозняками и громоздкими чугунными батареями в комнатах, его квартирка казалась райским местечком.
И я позволила себе расслабиться в тишине и покое.
Мы пили коньяк, потом чай с хорошими конфетами, которых не было в перестроечных магазинах.
Когда  Шушкевич вышел, я тайком спрятала несколько конфет в сумку для Петьки.
Весь вечер ушел на воспоминания о годах учебы, о россказнях, кто из наших куда попал и как на сей момент устроен. Многим с устройством помогал  Веня.
Кстати, к тому моменту, о котором идет речь, я уже не работала в техникуме. Там сменилось руководство и я, под шумок перемен и суеты, взяла расчет. Технику поздно вечером перевезла к себе домой.
Преданный Валера Даньшин помог втащить ее к нам в квартиру и не спешил уходить, в надежде, что ему можно будет  остаться.
Про то, что техника числилась на балансе техникума, он молчал, как рыба. Долго молчал, все годы знакомства.
Я угостила его вином и яблоками.
В этот момент в комнату неслышно вошла бабушка и взгляд ее красноречиво говорил: «Еще один залетка? Не с электрички, часом?»
Затем в комнату, вслед за бабушкой просочился и Петька в ночной пижаме, с любопытством уставился на Валеру из-за бабушкиной спины  и спросил: «Мам, дядя здесь спать будет?»
Я не знаю, кого из нас двоих больше залило мгновенной краской: меня или Валеру.
Валера быстро и неловко вскочил и стал прощаться; выходя, потрепал Петьку по лохматой макушке и протиснулся в коридор.
Конечно, был с ног до головы осмотрен бодрствующей в поздний час Фаиной, которая с ним поздоровалась наилюбезнейшим образом, проигнорировав меня в очередной раз.

Теперь мы реже виделись с Валерой - он остался работать в техникуме лаборантом, я же с год, как устроилась методистом музыкального сектора в Центральный дворец пионеров и школьников на Воробьевых горах.
У меня был просторный кабинет и должность, внушающая людям моей профессии уважение.
Конечно, оставалась и «Гвоздика» - главная статья доходов. Там мы с Валерой продолжали калымить по выходным.

Шушкевич наливал, курил, цинично шутил, сладко улыбался…
Честно говоря, мне не хотелось возвращаться к себе на Щелковское шоссе.
«Ну, не беда, - подвел он итоги, после того, как я поплакалась, повздыхала,  успокоилась, посмеялась над прошлым, забылась и отогрелась, - свято место пусто не бывает!»
«Это я -то свято место?» - горько усмехнувшись, спросила я.
«А что? - Шушкевич боднул меня плешивым лбом в плечо, припал и остался там, у плеча. - Милка, Милка…Горюешь понапрасну! Такая ты ладная девка! Цены себе не знаешь…»
«А ты знаешь мне цену?» - я стряхнула его с плеча.
«Догадываюсь, догадываюсь…» - он поднял руки, словно сдавался в плен.
Я встала с дивана и подошла к окну.
За прозрачным тюлем медленно тек неспешный поток машин, огоньки фар помигивали беззвучно, а в комнате шуршал кассетный Panasonik и звучал несравненный голос Эллы Фицджеральд.
 Пахло дорогим коньяком и шоколадом. Запахом достатка.
В этот момент мне до боли захотелось быть владелицей подобного гнездышка! Хотелось полной изоляции от соседей и непроницаемых стен.
И комфорта.  И большого торшера, источающего мягкий рассеянный свет.
И мыльных фигурок, которыми мог бы играть Петька, сидя в ванной.
И павловопосадский платок, чтоб укрыть бабушкины сутулые плечи.
Я шумно выдохнула и повернулась спиной к окну.
Надо было все начинать заново, решительно перечеркнув недавнее прошлое.
«Слушай, Милка, а ты прописать успела своего Иванова?» - спросил Шушкевич, щурясь от сигаретного дыма.
- Нет, эту глупость я не сделала. Фигушки! Он не зарегистрировал брак со мной. О какой же прописке речь?
- Вот ты молодчинка, умница, хвалю! Забудешь его теперь в два счета. Будто и не было его! Главное, чтобы жилплощадь не пострадала…
-Ой, Веня - Веня, жилплощадь ли тут главное? Людям бы не страдать. Забудешь, как же! Захочешь забыть, так Петька напомнит…
-А что люди? Не-ет, Милка, не скажи! Люди и страдают прежде всего от отсутствия нормальных жилищных условий. Взять хоть тебя! Живешь в коммуналке! А могла бы с твоим обаянием и талантом…
-Что могла бы? Ну, что я могла бы? Не мямли, говори!
-Могла бы жить, как сыр в масле. И деньги иметь, и хату классную, и мужиков фартовых - не голодранцев, как твой Иванов…
- То есть, связалась бы с блатными? Это ты хочешь сказать?
«Не-не-не! -замахал руками возмущенный Шушкевич. -Ни в коем случае! Обидеть хочешь Веню?»
- А что тогда?
-А вот что…Сколько еще ты собираешься прозябать в своей кафешке?
- А есть места лучше, где можно заработать быстро и проверенным способом?
-Только свистни! Уж для тебя -то, дорогая!
Шушкевич затушил сигарету в хрустальной пепельнице и тяжело поднялся с мягкого дивана.
«Слушай сюда! Предлагаю гостиницу «Россия». Один из залов - ресторанов. Там для тебя работа достойная. Эстрадка, рояль, озвучка - все тип-топ. И по специальности, опять же. Никаких ни у кого сомнений…» - сказал он.
Я смотрела на него, с трудом соображая, что сейчас изрек Шушкевич.
Он зацепился за мое замешательство и резко взял меня в оборот: «И не смотри так, мать! Не надо! Что ты все в богоугодных заведениях - пионерия, комсомолия? Собес! Это с твоей- то эмигрантской внешностью? А здесь: только прикинь -эстрадка махонькая, уютная. Бархат кругом, софитами подсвеченный… Аккомпаниатор грамотный. Репертуар хороший, соответственный. Случайные люди не забредают, это тебе не «Гвоздика»! Будешь звенеть там, что Лидия Русланова! Или Александра Стрельченко! Рашен сувенир! А? Какова идейка? Пальчики оближешь! Только представь себя - этакая куколка точеная на каблучках, шансонеточка столичная…Глаза опущены томно, тени от ресниц на щечках, плечики под шалью ажурной…Как выведешь «Окрасился месяц багрянцем…» Да мужики  просто замертво полягут, кипятком будут писать!"
Я усмехнулась. Колобок Шушкевич, наверняка, нарисованную им заманчивую картинку сам увидел во сне, раз так соловьем разливается!
Ярко представился мне эпизод из фильма моего детства «Корона Российской империи», где Гурченко поет в парижском ресторане, а расфуфыренная публика под хрустальный звон бокалов внимает ее куплетам.
- И что ты предлагаешь? Плюнуть на все, зачеркнуть и начать с нуля?
-С какого нуля, Милочка, гос-споди! Тоже мне, с нуля! Это «Россия», мать! Лестница в небо! Такой трамплин, что тебе и не снился! Давай, решайся! Зная, что ты можешь и умеешь, дам протекцию. Два - три годика и ты упакована, как богиня! И в своей квартире, заметь! А коммуналке пошлешь долгий воздушный поцелуй!
Да, он мог запудрить мозги кому угодно, змей - искуситель  Шушкевич!
Я обещала подумать, нутром чувствуя и понимая, что думать тут нечего: соглашаться с места в карьер!
Может быть, и авантюра, но кто не рискует, тот не пьет шампанского!

Я вернулась домой, успокоенная окончательно.
Помалкивала и ничего  никому не говорила. Мое партизанское молчание заметила и почувствовала бабушка.
«Люда, случилось что?» - спросила она, глядя на меня слегка подозрительно.
«Не, бабуль, - ответила я, упрятав усмешку. - Хватит, наслучалось уже всякого…Теперь заживем спокойно. Ты, я,  Петька. И хватит с нас.»
«Это-то и пугает больше всего, когда ты обещаешь спокойную жизнь…Впрочем, кто тебя разберет, может, и правда, успокоишься теперь.» - вздохнула  бабушка и ушла к себе стучать на своей машинке.
Она делала это уже вполсилы, чуть-чуть, за условную прибавку к пенсии.

Спустя месяц после нашего с ней разговора я распрощалась с методическим отделом Дворца пионеров, с «собесом», как говаривал Веня, и перебралась в «Россию».
 Было чуть не по себе с непривычки, но мне всегда удавались авантюры. Разумеется, это тоже было авантюрой. Но авантюра тянула на Джекпот.
Шушкевич сдержал слово. Все пока было, как он мне обещал.
Был небольшой, уютный зальчик, куда не забредала случайная публика. Только респектабельная. Аккомпаниатор грамотный, с ухоженными руками.
Техника - не чета «Гвоздике». Вернее, не чета той, что я увела из техникума. Разумеется, никаких приставаний. Это исключалось сразу.
Было непривычно, что мне не суют купюры, как в «Гвоздике». Все было иначе. Я была вне зоны досягаемости.
Мой аккомпаниатор Борис Арнольдович все вопросы решал сам и не напрямую, а исключительно через дежурного администратора.
Он вполголоса говорил мне: «Людочка, надо спеть «Клен ты мой опавший.»
И я понимала, что это - чей-то заказ.
В другой раз он,  как бы между прочим, изрекал: «А не попробовать ли нам «Очи черные?» Думаю, получится…»
И я молниеносно догадывалась, что это хочет слышать кто-то из посетителей.
 Тональность, в которой  мне надо было исполнять ту или иную песню, он подбирал навскидку, не тратя время.
После недели работы с Борисом Арнольдовичем, с которым не было никакой возможности перейти на «ты», так он был непрост, аккомпаниатор вручил мне запечатанный конверт.
«Людочка, - прошелестел он бледными губами, - это вам на пустячки, что могут украсить ваш гардероб.»
«А, что… с моим гардеробом что -то не так?» - спросила я, уязвленная до глубины души, будучи в полной уверенности, что с этим у меня полный порядок.
Аккомпаниатор мягко усмехнулся. Слегка поклонился мне и промолчал. Из него вообще слова было не вытянуть.
«Ну и черт с тобой, старый пень! - в сердцах выругалась я про себя, а вслух сказала: - Премного благодарна!»
«Появляются кабацкие замашки! - ругалась я на себя. - Еще немного - и к ручке припадать стану! Ай да, «Россия», черт подери!»
Но когда я заглянула в конверт, раздражение мое, как рукой, сняло.
Я поехала  в Елисеевский гастроном и вместо пустячков для  гардероба накупила ветчины, салями, ананас и дорогих конфет для Петьки, какими меня угощал Шушкевич во время моего последнего визита к нему.
Кстати, Шушкевич скромно помалкивал насчет  того, чем я обязана ему за  услугу с «Россией».
Я недоумевала, зная его продажную шкуру.
 Подумала было, что конверт с деньгами, это намек на то, что «улучшать гардероб» надо у того же Шушкевича и именно с помощью конверта из «России». Но это и так было для меня неизменной традицией.
Это сейчас, когда кругом на любой вкус, на любой кошелек, на любой доход в магазинах есть все, что пожелаешь, можно было посмеяться над тем, как Веня помогал мне одеваться в пору моей молодости.
Тогда же, двадцать лет назад, деваться с подводной лодки было некуда. По - любому, Шушкевич, елки - палки!
Так и жила я с недоумением, что же я должна своему благодетелю Шушкевичу, раз в неделю неизменно получая весомый конверт с очень приличными деньгами.
И неизменную поговорочку Бориса Арнольдовича: «Людочка, на пустячки…»
Конверты радовали мою душу, ведь деньги были пропуском к главным целям: независимости во всем и отдельной квартире с удобствами. И непременно в центре Москвы.

Запечалилась я только однажды. Сразу после получения первого конверта. Слово аккомпаниатора  - «пустячки» разбередило мою память.
Мне припомнилось первое свидание и мальчик из параллельного класса Костя, пригласивший меня вечером в кино.
Целый день я думала о приближении вечера и лихорадочно соображала, что бы мне одеть.
Вариантов было раз, два и обчелся.
 В единственных джинсах как-то обыденно получалось.
 Была мини - юбка и я склонялась к этому варианту, чтобы Костя во всей красе увидел мои бесподобные ноги.
Но проблема была в колготках. Новых не было. А на тех, что имелись, были затяжки.
Я мучилась-мучилась и все же, выбор пал в пользу юбки. (Ноги были решающим аргументом!)
Но, где тонко, там рвется…
Я пошла на свидание в юбке и еще не дойдя до места, где ждал меня Костя, обнаружила вдобавок  и стрелку на колготках.
Она ползла от пятки вверх и, вроде, была пока не сильно заметна.
Но ведь - ноги! Хотелось бы, чтобы Костя пялился на них весь вечер, а тут эта злосчастная стрелка! Как же она отравляла мне кровь!
И я пришла к Косте, словно аршин проглотив.
Весь вечер мне было не по себе.
Я могла идти или стоять только слева от Кости, так как эта чертова стрелка, ползущая все выше, была тоже слева!
Придя в кино, мы затоптались возле наших мест и заминка произошла только по причине моего желания опять же сесть с левого края.
В темноте Костя попытался завладеть моей рукой. Я не противилась.
Мы смотрели кино, вернее, прислушивались к ощущениям нашей близости, и нам было хорошо.
Если бы Костя сел со стороны моей стрелки на колготках, ему бы повезло гораздо меньше.  А с  противоположной от стрелки стороне, ему было очень даже недурно!
Но я сидела рядом с  девицей, руки которой были заняты букетом роз. У нее тоже было свидание.
И, когда после фильма я стала подниматься, эти розы на длинных черенках с шипами  зацепили мои разнесчастные колготки еще в одном месте.
Костя, разумеется, не видел. Мальчики таких вещей не замечают.
Я просто зашлась от ярости!  Медленно мы пробирались к выходу, а у меня в висках стучало от гнева и досады, что вечер окончательно испорчен.
Выйдя на улицу, Костя смотрел на меня и не понимал, отчего я дергаюсь и не разговариваю о фильме.
Мы медленно пошли в сторону моего дома.
 Костя шел и помалкивал и, как я теперь уже понимаю, вынашивал мысль, как при прощанье меня поцеловать.
Поцелуй получился незатяжным. Можно сказать, совсем не удался.
 А все неотвязная мысль о колготках, будь они неладны!
Итак, в нужный момент, расслабиться и отдаться удовольствию от невинного прикосновения я не смогла.
Прощанье вышло скомканным и нелепым.
Весь вечер я проплакала; придя, первым делом я сорвала с себя эти чертовы  колготки и в сердцах швырнула их на пол.
Не тогда ли у меня появилась привычка  в ярости бросать то, что под руку попалось?

С Костей мы больше не ходили в кино. И никуда больше не ходили. В школе он просто вежливо говорил мне  «привет» и проходил мимо.
Конечно, надо быть полной дурой, чтоб испортить настроение себе и парню из-за пустяков! С кем не бывает?
Но, наверно, в этом уязвимом возрасте я сделала вывод, что все беды от нехватки необходимого.
Именно тех пустяков, которые должны у женщины быть в избытке, чтобы не вгонять ее в краску стыда.
И я стала стремиться к достатку.
К тридцати годам стремление к достатку переросло в стремление к роскоши.
Общение ли с Шушкевичем так на меня влияло или моя нынешняя пафосная работа, не могу сказать с точностью…
Хотя, причины надо искать в себе самой, конечно…
Милый папуля, что оставил нас с бабушкой после смерти мамы (бабушка была, разумеется, мамина), стремился к жизни спокойной и сытой.
Его нынешняя жена работала товароведом в гастрономе. Что было в момент перестройки огромным бонусом в новой семье!
Алименты он, конечно, платил. Но что это были за алименты!
 Жена помогла ему устроиться так хитро, что по трудовой книжке он получал гроши, с чего, собственно, и шли алименты!
А работая  по договору, он имел хорошие деньги.
 Вследствие чего супругами был построен очень приличный двухэтажный кирпичный дом с подземным гаражом  на Истре за глухим гофрометаллическим забором.
Потом они открыли свой магазин. Словом, жили - не тужили.
А у мамы был низкий иммунитет, вследствие перенесенной еще внутриутробно желтухи и к ней вечно цеплялись простуды и прочее. Вдобавок, обнаружился туберкулезный очаг в легком.
Словом, когда мамы не стало, у меня был самый что ни на есть переходный возраст.
Папуля посчитал, что воспитывать пубертатную девочку должна непременно женщина - и умыл руки, оставив меня бабушке.
У его нынешней жены детей не было, да им вдвоем и без детей было прекрасно.
 Зато у супруги существовали племянники, которые частенько гостили в уютном шале за гофрозабором, а две женщины - пожилая и будущая  бесперспективно обретались в коммунальной квартире на Щелковском шоссе.
Бабушка очень убивалась, что я худенькая и щуплая, она боялась повторения маминой истории и старалась для меня изо всех сил.
Конечно, у бабушки было огромное преимущество: она имела приработок к пенсии, беря на дом технические переводы, ведь в то время компьютеров было раз, два - и обчелся; обращались к машинисткам.
И, разумеется, я получала пенсию по сиротству.
Суммируя все наши источники дохода, получалось, что мы - богачки: бабушкина пенсия, моя пенсия, бабушкина халтура и папенькины алименты.
Врагу не пожелаю такого богатства!
А на деле девочке даже не в чем было сходить на свидание в шестнадцать лет!
Наверно, потому мне был так близок неунывающий и находчивый  Остап Бендер и его знаменитая фраза: «Я бы взял частями, но мне нужно сразу!»
Видимо, это стало,  в некотором роде, моим жизненным кредо.

Я очень любила приходить в дом к моей школьной подруге Маринке (к которой я ехала в день встречи с Трубадуром).
 Ее дом был совсем непохож на наш. Быт этой семьи можно было смело назвать  полной чашей.
Папа - немолодой военный в чине полковника, мама - типичная жена военного, домохозяйка.
Папиных денег хватало на содержание дома, неработающей жены и двух дочек, которые благодаря заботам мамы всегда выглядели ухоженными и были с иголочки одеты.
Отпуск они ежегодно  проводили у моря.
Мама поддерживала уют в трехкомнатной кооперативной квартире и всегда встречала радушно гостей. Меня в  том числе. Старалась угостить, чаем напоить, развлечь.
Приходя от Маринки в нашу сквозную коммуналку, я испытывала такое острое чувство тоски по уюту и достатку, которого у нас не было и не могло быть, хоть кричи!
Квартира Маринкиных родителей, где частенько пахло пирогами и затем квартира Шушкевича на Таганке с бабьими безделушками и запахом сухих цветов, стали для меня идеей фикс.
«Всех вас сделаю, всех…» - шептала я в минуты, когда наваливалась усталость, когда обуревало раздражение и чувство досады.
И слова эти стали для меня своеобразной ежедневной молитвой, я пользовалась ими, как многие, произносят «отче наш»…

Через полгода работы  с Борисом Арнольдовичем, я стала ставить под соседские окна  «Опель - кадет».
Москвич был продан моему бывшему соседу, некогда продавшему мне комнату. Вот ведь, кто бы мог подумать! 
С соседом у нас остались хорошие дружеские отношения, с его бывшей женой мы продолжали ненавидеть друг друга.
Мне легко было ее уязвить.
Выходя из квартиры, я оставляла за собой в коридоре шлейф французских духов и громко хлопала дверью (а ее комната была как раз возле входной двери!)  Вдобавок ко всему, окно ее комнаты выходило на подъезд, рядом с которым стоял мой серебристый «Опель».
«Ты у меня попомнишь худенькую девочку в рваных колготках!» - мстительно думала я, садясь в машину и мысленно обращаясь к Фаине, зная, что она смотрит на меня из-за занавески.

«Опель» я купила с помощью Шушкевича.
Мне, работающей в одной из самых престижных гостиниц Москвы, несолидно было ездить на «Москвиче»!
Один раз я обнаружила проколотое колесо и царапину на двери.
Но чьих рук то было дело, установить не удалось - не опускаться же до войны с Фаиной! Могли и соседи с первого этажа…
А огорчать бабушку перепалками с Фаиной я не хотела.
И «Опель» переехал на стоянку  подальше от окон.

Но однажды и Фаина сумела мне сделать больно. Очень больно.
Думаю, она долго готовила этот ход.
В субботу, когда с утра можно было поваляться в постели подольше, я услышала звонки в дверь. Их было два - это означало, что гости к Фаине.
К нам с бабушкой был один звонок.
И я даже не бровью не повела.
Удивилась только - кто бы это мог быть в такую рань?
К сорокалетней Фаине редко кто приходил.
Дернулась я тогда, когда входная дверь открылась и я услышала два голоса в прихожей. Фаинин. И Виктора.
Уж его голос я не могла перепутать ни с каким другим!
Меня подбросило, словно от удара током.
Я соскочила с постели и кинулась к  двери в комнату. Босая, в сорочке. Потянулась к дверной ручке и замерла с протянутой рукой. Мысль, что прошила меня в один миг, была очень горькой.
Звонков в дверь было два. Он шел именно к ней, к Фаине!
Я стояла у двери в свою комнату и меня сотрясал озноб.
Босые ноги мерзли на холодном полу.
Рука, протянутая к двери и застывшая в ожидании, напомнила мне теплый сентябрь и случайную встречу в электричке и протянутую мне для знакомства руку Виктора, которую я не торопилась пожимать.
С момента нашего заочного расставания прошло шесть месяцев.
И вот Трубадур Виктор Иванов, моя сумасшедшая любовь, моя радость и беда, отец моего Петьки, человек, любовь к  которому я с болью вырвала из своего кровоточащего сердца, зачеркнув навсегда недавнее прошлое, в комнате соседки Фаины!
 Сперва они смеялись в коридоре. Затем, зашуршав чем-то, скрылись за ее дверью. В коридоре стало тихо.
Я сколько - то еще простояла у двери, понимая, как гнусно со мной обошелся человек, бывший для меня светом в окне.
Окончательно замерзнув, я вернулась в кровать, накрылась с головой, подтянула колени к подбородку.
Заплакать мне было нельзя - за стенкой бабушка и Петька  (бедолага бабушка - сперва она  стоически жила в комнате со мной, теперь с правнучком Петей, оберегая мой покой).
Я больше всего боялась, что бабушка проснулась от звонков и тоже узнала голос Виктора.
 За Петьку можно было не бояться. Если его не будить, он мог проспать до обеда и никогда не обратил бы внимание, кто там звонит в дверь.
Если я заплачу, мне придется идти в ванную умываться и меня могут увидеть заплаканную и несчастную.
«Не дождетесь, всех вас сделаю, всех!» - сквозь зубы бормотала  я под одеялом, загоняя внутрь выползающие наружу слезы.
Перед глазами ярко всплыл образ Тольки Лозицкого, стоящего в коридоре, где только что Виктор шептался и хихикал со змеей Фаиной; привиделся день, когда невыспанный, усталый Толька уходил на ночное дежурство в гастроном и кутал шею шарфом.
Толька, который мог бы стать отличным певцом с его красивым басом и видной внешностью, Толька, халтуривший на корпоративах и утренниках, Толька, таскавший мне цветы и прочие подарки…
Виктор за четыре года совместной жизни не подарил мне ни цветочка, не говоря уже о чем - то большем.
Да, бабушка многое могла бы сказать мне в эту минуту…
 Но этого я бы не вынесла и опять швырнула бы что-нибудь.
Я испугалась надвигающегося на меня приступа ярости, мгновенно выпросталась из - под одеяла, лихорадочно оделась.
Мне надо было уйти, убежать, уехать, не встретившись с Трубадуром. Никогда во мне не было этого малодушия, но сейчас меня явно застали врасплох.
А я хотела быть во всеоружии, встретясь с ним лицом к лицу.
Боже мой, дурочка Фаина! Толстая, ленивая…На что она надеялась?!
 Или только злоба и зависть ко мне толкнули ее на этот безрассудный шаг?
Ладно, посмотрим!
Я бесшумно вышла в коридор полностью одетая и,  не заходя в ванную, быстро натянув сапоги и пальто, выскочила из квартиры, хлопнув дверью.
На улице, уже сев в машину и отъехав на пару кварталов, я стала успокаиваться. Руки привычно крутили руль.
«Куда я еду?» - подумала я.
В сознании замаячил  Трубадур и я с содроганием представила, как он тянет руку к шее Фаины, чтоб притянуть ее поближе.
И что эта неповоротливая тумба  испытывает при этом!
Объяснить  себе, что Виктор просто пришел по - соседски забрать вещи, зная его привычки, я почему-то не могла.
Стоп, нельзя, не накручивай себя, остановись! Ты за рулем.
Проколесив с полчаса по Москве, я окончательно пришла в себя. Во время езды я была максимально собрана, отодвигая на второй план гнетущие мысли. Мне стало легче.
Я поняла, что хочу есть, хочу выпить кофе, привести себя в порядок; словом, сделать те простые, привычные дела, которые я могу позволить себе без спешки, зная, что до вечерней работы у меня уйма времени.
И тут мне пришло в голову, что я могла бы заехать к Валере.

Валера жил на Большой Черкизовской. Знать об этом, я знала, но не была у него ни разу.
Я порылась на дне сумки, выудила пару двушек и зашла в телефонную будку с выбитыми стеклами.
Слава богу, трубка не была вырвана с мясом и мембрана с готовностью отозвалась длинным гудком. Я набрала Валерин номер.
В будке дуло  и пахло мочой.
Я сморщилась: «Да, это вам не Рио -де Жанейро.»
Мне в ухо вязко врезались гудки. Трубку долго не брали.
Наконец, гудки прервались и  голос на другом конце провода спросил: «Але?»
По хриплому звуку голоса, я поняла, что Валера разбужен звонком и пару секунд помедлила: не повесить ли трубку?
«Але, не слышно вас!» - воззвал в пустоту Валера.
И я решилась.
«Привет, ты там спишь, что ли? Все деловые люди на ногах давно, а ты, дезертир, всю жизнь проспишь!» - в волненьи я тараторила  без остановки, не дав Валере вставить ни одного слова.
Наконец, возникла маленькая пауза.
«Привет, Люда, - сказал Валера. - Рад тебя слышать.»
- Рад слышать? А видеть меня ты был бы не рад?
- А…что такое?
-Да ничего особенного! Просто у меня были срочные  дела в твоем районе, но скоро я освобожусь и могу заехать к старому товарищу на чашку утреннего кофе!
- Ой, видеть тоже буду рад!  А где ты?
-Я - то? Недалеко! Мне обмен предложили на соседней улице с тобой. Вот, я раздумываю, надо все обмозговать, просчитать…
- Со мной?
- Да нет! С тобой нам, что, поговорить больше не о чем? Просто,  когда еще  мимо поеду?! Я так рано встала, у меня во рту ни крошки со вчерашнего дня не было!
- У меня, собственно,  тоже…Впрочем, я яичницу могу сделать.
-Ну, вот и  договорились! Я тортик куплю! И заеду в течение часа! Говори адрес!

Повесив трубку, я в приподнятом настроении вышла из телефонной будки, потянулась всем телом и вернулась в машину.
Ловко я придумала со срочными делами и обменом;  Валера, похоже, ничего не понял, но это только лучше.
Цель достигнута: у него я смогу прийти в себя, а что там к вечеру нарисуется, видно будет. По обстоятельствам.
За этот час, что я определила сама себе до встречи с ним, я успела заехать в магазин, купила небольшой тортик, сыру, колбасы, мягкий батон.
Подумала, не взять ли бутылку вина?  Не себе, конечно. Взяла бутылку мадеры. Ха, мадера для Валеры…
Вернувшись в машину, удобно устроилась на пассажирском сиденье и, достав косметичку, привела себя в товарный вид.
Кинула в рот жвачку, пересела за руль  и двинула  к Валериному дому.

Выйдя из лифта, я услышала, как за нужной мне дверью гудит пылесос. Видно, Валера готовился всерьез…
Я несколько раз позвонила. Пылесос  взвыл истошно и замолчал.
Валера отворил дверь, на ходу заправляя белую рубашку в брюки.
«Ого!» - успела подумать я и шагнула внутрь.
Волосы у него были влажные, зачесанные набок. Я чмокнула его в гладковыбритую щеку.
«Только из душа…» - мелькнула у меня мысль.
Валера улыбался и мучительно стеснялся.
Я сунула ему в руки пакет с продуктами и велела поставить чайник. Он ушел в кухню, зашелестел, завозился, уронил что - то в спешке.
Я осталась в коридоре; Валера  от стеснения забыл, что надо помочь даме раздеться и пригласить в комнату.
Я не обиделась - откуда ему было набраться этого опыта?
«Валера ! Помоги снять пальто!» - властно позвала я.
Валера ойкнул и пулей вылетел в коридор. Снял с меня пальто, пристроил на вешалку.
Он был красный, как рак.
«Тапочки!» - потребовала я. Валера нагнулся и поставил передо мной тапочки.
«Ну, вот…Теперь порядок! - сказала я. - Веди давай. Показывай, как живешь!»
Он снова смутился.
«Да, что тут смотреть, - он махнул рукой. - Не хоромы…»
«Да ты, давай, не смущайся! Я же только что обмен глядела, - я сочиняла так убедительно, что нельзя было не поверить. - Сколько комнат? Окна на юг?  Слышимость, соседи? Санузел раздельный или совмещенный? Комнаты проходные или изолированные?»
«Да, ну тебя, - Валера, наконец, понял, что это шутка и начал постепенно приходить в себя от моего появления. - Там чайник закипает. Я пошел заваривать чай, а ты сама смотри, что тебе интересно. Чувствуй себя, как дома.»
Смотреть, собственно, было нечего. Две комнаты: одна явно Валерина, с музыкальным центром, стойкой дисков и видаком.
Простенький письменный стол, простенький диван, покрытый видавшим виды пледом. На полу в углу боксерские перчатки, гантели, спутанная скакалка.
На стене коллекция значков - привет из пионерского детства!
На другой -  плакаты «Машины времени» и «Воскресения».
Вторая комната побольше и поуютней: телевизор JVC,  кассетник той же фирмы , мягкий ворсистый ковер на стене и на полу, широкая тахта с атласным покрывалом и такими же подушками, кресло - кровать с плюшевым медведем, подоконник заставлен фиалками.
«Валера, а с кем ты живешь?» - спросила я, появляясь в кухне.
У меня не было ни малейшего сомнения, что девушки у Валеры нет.
Почему, я и сама не могла бы объяснить; Валера был вполне симпатичный.
Но тихоня! А девушкам, как известно, нравятся уверенные в себе типы, вроде проходимца с электрички, что украл у меня четыре года жизни.
«Опять начинаешь? - прикрикнула я на себя. - Стоп! Забудь.»
«Я живу со старшей сестрой и племянником.» - отчитался Валера.
«Ага, вот откуда ноги растут:  тахта с подушками и кресло -  кровать! Там племянник спит.» - догадалась я.
- Сколько лет племяннику?
-Двенадцать. Пятый класс.
- А муж у сестры где?
- А муж объелся груш. Кажется, так принято говорить, когда мужчина уходит из семьи.
- Понятно. А где они сейчас - сестра с племянником?
- На экскурсию уехали. В Ясную поляну. К ужину будут.
Я подумала, что к ужину от меня уже и следов здесь не останется и как все удачно складывается. И вздохнула свободно.
- А родители? Где родители?
-Они в Новосибирске. В Академгородке. Работают там. Сестре на кооператив зарабатывают.
-Что делают?
-Оптико-механическая лаборатория.
Теперь ясно, почему  у Валеры такие руки к технике приспособленные и сноровка. Родители - технари. Академики…
А сын прозябает лаборантом в строительном техникуме.
Впрочем, оказалось, что это не совсем так.
 За то время, что мы не виделись, Валера стал студентом Политехнического  института на факультете прикладной математики.
«Давай пить чай, - деловито распорядилась я, понимая, что хозяин будет стесняться и дальше. - И бутербродов сделай побольше! Я ужасно хочу есть! Кстати, ты обещал яичницу!»
Валера отбыл к плите, я вернулась в комнату сестры.
Подошла к туалетному столику у кровати, взяла в руки флакончик духов «Злато скифов».
С удовлетворением  подумала, что тут я гораздо более преуспела.
Вспомнила, как уходя на работу, брызгаюсь в коридоре французскими духами под соседской дверью.
Заодно вспомнила утренний шепот  в коридоре под моей собственной дверью и враз мое безмятежное настроение улетучилось.
Я сняла трубку с телефона, что стоял на полу около тахты (вот почему разбуженный  Валера так долго до него добирался!) и позвонила бабушке, сказав, что у меня срочные дела, о которых я не успела предупредить с вечера и что я поеду на работу, не заходя домой.
Попросила погулять с Петькой.
Бабушка, обещала, конечно…
Про мой ранний побег из дома и его причину нами не было сказано ни слова. Из чего я сделала вывод, что бабушка все поняла, как надо.

Бабушка, бабушка, моя палочка - выручалочка на все времена! Не будь бабушки, я сгинула бы давным-давно.
Через пять лет ее не станет и заботы о Петьке в полной мере лягут на мои плечи… Вот когда я пойму, чего стоила ее неоценимая помощь!
Но в этот день она на своем посту и обе мы ничего не знаем о предстоящем. Знаем только, что легкомысленный человек, сделавший несчастными ее и меня, не желающий думать ни о чем, кроме своего удовольствия, находится в нашей квартире.
О том, что при этом говорится и делается в комнате соседки, я не хотела даже думать.
Оказалось, боль не отпустила, а только затаилась  внутри, ожидая удобного момента, чтобы выползти наружу.
Надо было срочно отвлечься и я отправилась в кухню.
Валера стоял у плиты и жарил яичницу.
Я села, не дожидаясь приглашения, и стала кидать в рот  все, что было на столе. Понимая, что это у меня - нервное.
Наконец, Валера управился с яичницей . Шлепнул на стол подставку под горячее и водрузил на нее сковородку.
Я поняла, что тарелок не будет.
«Забавно, -думала я. - Есть из одной сковородки, это уже некая близость, чего Валера так всегда  от меня хотел.»
Разговор, перетекший в кухню, не клеился. А мне болтать расхотелось.
Валера вскидывал на меня глаза и снова их прятал.
 Наконец он решился прервать молчание.
- Люд, что там с обменом? Получится?
- С обменом? А бог его знает.
- То есть, как? Я понял так, что это дело почти решенное.
-Да нет, Валера. Тут еще думать и думать.
Я говорила Валере правду. Умалчивала лишь про то, что думать и думать я буду не про обмен. А про то, как мне жить дальше.
Вот ведь, казалось бы, только вынырнешь из одной проблемы и вздохнешь посвободней, так  тут же тебя, словно волной, накрывает следующая проблема.
Решишь, как справиться со следующей, а третья - уже тут как тут.
Хорошо, что к тридцати годам я поняла, что так будет всегда. И никогда по - другому. Знать, что вариантов не будет, легче. Нет напрасных надежд.
Валера, похоже, пока ждал меня в гости, уже простроил некое умозаключение, при котором я совершаю свой выдуманный в спешке обмен и живу на соседней улице, что открывает большие перспективы в наших отношениях.
Возможно, возобновление сотрудничества, или, может даже, чем черт не шутит…Ведь не зря же я здесь, в его доме, с самого утра!
Во всяком случае, в его незамутненном взгляде читались все эти мысли разом.

К этому моменту сковородка опустела. И чай был разлит по чашкам.
Пока он остывал,   Валера нашел, наконец, выход своему волнению: он забрал сковородку со стола и отправился к раковине, чтобы помыть ее.
Скоблил  ожесточенно - у него даже лопатки двигались.
Затем он, не поворачиваясь, закрыл кран и стал вытирать сковородку кухонным полотенцем.
Делал он это так долго, что за это время можно было оттереть от вековой пыли все столовое серебро императорского дома Романовых. И все молча. Мне надоела эта молчанка.
- Валер?
- А?
- Ты хоть вспоминал про меня?
- …Вспоминал.
- Ты скучал по мне?
- …Да, наверное. Я не думал об этом.
- Нам, что, нечего сказать друг другу?
- Я не знаю, что ты хочешь услышать…
- Может, ты хоть повернешься ко мне, черт побери! Я ведь к тебе приехала, а ты показываешь мне свою немую спину!
Валера все понял очень своеобразно и резко повернувшись, пошел на меня.
Когда он поймал меня в объятия, я сильно вздрогнула от неожиданности: брошенная им второпях сковородка упала с грохотом на пол и загремела, как  Царь - колокол.
Обоих нас била дрожь. Каждого своя. Меня от резкого звука упавшей сковородки,  Валеру от непривычности ситуации.
«Еще не хватало ошпариться чаем!» - проговорила я и мы, намертво сцепившись, задевая по пути табуретки и  двери, налетая на все квартирные выступы, двинулись в комнату.
Далее слова были  и вовсе не нужны.
Валера хотел получить все и сразу, жадно и неистово. За все прошлое и настоящее.
Комната сестры, где мы почему-то оказались, вскоре напоминала поле битвы. В которой непонятно, кто кого брал в плен, кто кому сдавался на милость божью, кто кому уступал, кто у кого просил пощады, кто вконец изнемог…
Потом я  забылась сном на какое - то время и очнулась, лежа щекой на Валериной груди. Сердце в этой груди бухало так сильно, что моя щека слегка сотрясалась.
Валера не спал. Он шевельнулся и дал мне почувствовать, что бодрствует.
Я поняла, что и после случившегося с нами, он будет стесняться и искать слова и надо снова брать инициативу в свои руки.
Пока я хлопала ресницами, щекотя Валере грудь, отчего он снова разволновался не на шутку, я припомнила, что во всех  ситуациях (ну абсолютно во всех, кроме проклятых колготок!) инициатива была моей.
«От судьбы не уйдешь!» - подумала я,  а вслух сказала: «Я иду в душ, а ты все -таки поставь чайник. Кажется, дошла очередь и до чая. И до мадеры.»
И не глядя на Валеру, я рывком поднялась и направилась в ванную. Прикрывать свою наготу я не собиралась - мне не стоило стесняться того, что Валера мог увидеть сию же минуту.
Наверно, это был тоже маневр и я не сомневалась, что победный.
Победу в любовной схватке на шелковых подушках одержала я.
 Людмила Лозицкая, Советский Союз! Только непонятно,  зачем она мне?
Стоя под теплой струей, я размышляла, что действительно, все мои авантюры  имели успех: Толька был в два счета затащен в ЗАГС, Трубадур немедля обратил на меня внимание, стоило мне запеть в вагоне электрички, Валера купился на историю с несуществующим обменом и, кажется,  готов прожить со мной сто лет и умереть в один день. Лишь бы вместе.
Я почувствовала это несколько часов назад еще в кухне, над сковородкой с яичницей. И получила полное тому подтверждение в комнате Валериной сестры.
Я вышла из ванной и вернулась в комнату, где проходило ристалище  Валериной страсти.
Отыскала на полу белую рубашку, в которой он меня встречал. Надела ее на свое влажное тело и вышла в кухню, где Валера   кипятил чай.
Пока я смывала следы его завоеваний, Валера  успел навести порядок в  комнате. Вот только я опасалась, что аромат моих духов вызовет у Валериной сестры гнев и ненужные вопросы.
И, может, Валера получит по шее, но это не моя головная боль.
Сейчас же он явно одобрил мой выход к чаю в его рубашке. Он не успел поднять ее с пола и стоял у плиты в одних брюках и босиком.
Думаю, это было для него еще одним поводом надеяться, что он проживет со мной всю жизнь и умрет в один день. Что-то подобное он успел сказать мне, пока я засыпала.
Мы ели торт. Я ела, а Валера больше смотрел на меня, чем ел.
Смотрел внимательно, словно художник, у которого сеанс с живой натурой.
Он изучал меня с правом человека, который приобщен к тайне женщины, которая стала ему близка в своем откровении.
Ну, что ж … Я не могла иметь ничего против.  Валера заслужил право смотреть на меня без утайки.
Теперь мы молчали легко. Я качала ногой  и  думала, как легче закончить историю этого внезапного сумасбродства.
Валера, не догадываясь о моих мыслях, улыбался каким-то своим потаенным надеждам, снова краснел, как барышня.
Я никогда не считала себя  бесстыдной, но, узнав Валеру поближе, сделала вывод, что выгляжу форменной гетерой рядом с ним.
И немудрено, Валера был совсем мальчишкой, да и образ жизни семьи не располагал к тому, чтобы он водил подружек на дом. Сегодня я это четко поняла.
Мне стало его жаль, но жалость расслабляла, поэтому   я поднялась и ушла в Валерину комнату.
 Мне пора было одеваться и выдвигаться на работу к Борису Арнольдовичу. Была суббота.
Сегодня меня ждал очередной конверт из его рук.
Валера еще немного помедлил в кухне и вошел к себе в комнату, когда я уже была одета и принялась за макияж.
Он сел на пол у моих ног, обнял колени и завороженно смотрел на искусство перевоплощения женщины в шансонетку.
Меня это не раздражало. Мне, как любой актрисе, нравилось восхищенное внимание.
Валера разглядывал меня, словно ребенок, глазеющий  на вожделенную  игрушку в пестро подсвеченной витрине «Детского мира».
Я, не отвлекаясь на его присутствие, делала свое дело, становясь все краше и краше.
- Люд…Люда!
- Да?
- Тебе уже пора, что ли?
- Да, через час я должна быть на работе.
- Так скоро?
 - Я провела у тебя весь день! Заскочила на полчасика попить чаю, называется…Что ж ты  натворил со мной, гангстер?
- Да что? Люблю я тебя, Люд…
- Стоп, замолчи!  Это слишком серьезная тема для разговора на ходу. Ты же понимаешь, что сейчас нельзя затевать этот разговор! Еще с утра ничего не было! Я не готова к такому обороту. Дай обдумать, как с этим быть…
- Извини, не буду.
- Извиняю.
-Что у тебя с работой? Как там дела? Ты не говоришь ничего?
-С работой все нормально, можно даже сказать, отлично. Я довольна работой.
- А «Гвоздику» совсем не вспоминаешь?
- «Гвоздику»? Иногда вспоминаю. Но это, понимаешь, как бы тебе объяснить? «Гвоздика» - это халтура, не более того. И это не навсегда.
- А  то, что сейчас - навсегда?
- Не думаю. На свете нет ничего, что могло бы быть вечным. Но тут совсем другой уровень: репертуар, обстановка, окружение…Техника высокого класса, аккомпаниатор лично мой, охрана на входе. Никаких случайных людей! Искушенная публика. Сам понимаешь, никаких пьяных приставаний. Ты представь себе - гостиничный комплекс «Россия»…Величина!
- Ты, права, должно быть. А я скучаю по «Гвоздике»!  Очень, знаешь ли,  скучаю…Не хватает мне ее.
- Валер, мне ехать пора!
- Да, конечно. Ты поздно заканчиваешь? Давай, встречу!
- Спасибо, не стоит, я на машине.
- «Москвич» бегает, не подводит?
- «Москвич» тю-тю!  Я на «Опеле».
Валера уставился на меня так, словно я неизвестное насекомое, севшее на окно, которое страшно взять в руки - не знаешь, что от него ждать.
Я не стала длить паузу, встала и пошла к выходу.
В коридоре взглянула на себя в зеркало, отразившее меня в полный рост.
Вид у меня был отдохнувший, словно я провела эту субботу  в однодневном доме отдыха.
Собственно, Валера помог мне забыть неприятности сегодняшнего утра  и это было чудесно. Спасибо ему.
У выхода я оглянулась. Валера стоял в дверях с видом собаки, которую хозяин привел в ветлечебницу, чтобы усыпить.
 Я потянулась к его щеке.
«Ты заедешь еще? - спросил Валера осипшим голосом, ответив на прощальный поцелуй.- Я буду ждать тебя.»
«Созвонимся, - сказала я, садясь в лифт. - С обменом разделаюсь и…»
Створки лифта захлопнулись, не дав мне закончить фразу, которую я все одно, не знала, как закончить.

Вернувшись после работы домой и неся в сумке новенький конверт «на пустячки», я задержалась у вешалки, чутко прислушиваясь к звукам за соседской дверью. Там было тихо.
Петька спал у бабушки в комнате, о чем она доложила мне шепотом, выйдя в коридор.
Я обняла бабушку и посмотрела на нее вопросительно: «Расскажи, что здесь без меня было?»
Бабушка улыбнулась заговорщицки и сказала: «Людочка, сегодня  Толик заходил… Хотел тебя проведать. В Москве он сейчас. А у тебя, как на грех, работа! Он с нами чаю попил, все ждал тебя, повидать хотел, соскучился… Торт привез вкусный, цветы. С Петенькой на полу играли в машинки…»
Я ждала  совсем другой информации и потому сказала почти отрешенно: «Толька? Странно…Откуда он? Я устала, потом расскажешь. А больше никто не заходил?»
«Никто.- сказала бабушка с обидой и бросила, заходя к себе в комнату, - Спокойной ночи.» (Продолжение следует)