Глава 9. Осенний призыв. Форт Красная горка

 
       Утром 13 ноября 1971 года автобусы с призывниками  отправляются  в Луганск, провожающие машут вслед руками. Спустя час нас выгружают на территории областного военкомата,  где поселяют в громадную казарму. Она набита под завязку, рекрутов под тысячу человек.  Там, валяясь на нарах, двое суток ждем  «покупателей» из частей.
       Когда они прибывают, команду «семьдесят», в которой набирается сотни три,  грузят в военный эшелон  и  он берет курс через всю страну на Прибалтику. По дороге команда пополняется  ребятами из Воронежа, Калуги, Подмосковья и Иваново,   появляются несколько десятков парней из Грузии и Узбекистана.
       Через две недели путешествия по бескрайним просторам   Родины, поезд прибывает на небольшую станцию в Ленинградской области. За окнами раннее утро, мороз и сугробы искрящегося под солнцем   снега. Из осени мы въехали прямо в зиму.
       Последовала команда выгружаться. На перроне нас построили, пересчитали, и моряки в черных шинелях повели колонну по заснеженной улице пристанционного поселка в сторону видневшегося вдали соснового бора.
       Остановились у высоких металлических ворот с якорями на створках. Нас снова пересчитали, ворота открылись, пропустили колонну и закрылись, оставив за нашими спинами прошлую жизнь на гражданке.
       Мы  очутились на пересыльном пункте Дважды Краснознаменного Балтийского флота, гордо именуемом фортом «Красная Горка».Он представлял собой  обнесенную двухметровым сплошным забором обширную территорию, с расположенными на ней деревянными бараками, складами, камбузом и еще какими-то постройками.
       В центре располагался обширный плац, со снующими по нему моряками и рекрутами. Нас  построили, пересчитали в третий раз и распределили по баракам, в которых уже ютились новобранцы, прибывшие ранее. 
       Эти деревянные строения, со стенами из тонких досок и буржуйками вместо печей, были рассчитаны максимум на пятьдесят-шестьдесят человек. Нас же гостеприимные  балтийцы, набили в каждый барак не менее двухсот.
       «Новоселье» сопровождалось далеко не радостными воплями аборигенов и гостей. Но хозяева и тут оказались на высоте.  Прибывших построили вдоль нар барака и внушительного роста старшина прорычал,- молчать, караси!* На флоте живут тесно, но без обид! А чтобы было просторней - вещи к осмотру!
       Присутствующая здесь же группа моряков быстро прошмонала наши пожитки,   извлекая из них остатки  выданного в дороге пайка, лосьоны и одеколон.
       -Этого вам не положено! - многозначительно изрек старшина, - карантин!
Затем всех распределили по нарам, из расчета четыре человека на парный лежак, разъяснив, что ложиться на него нужно не вдоль, а поперек, вывели на плац, вручили лопаты и заставили чистить снег.
       Ровно в полдень, по сигналу корабельной рынды, нас пересчитали в очередной раз и повели на обед. На камбузе было тесно, грязно и сыро. Одновременно кормили несколько сотен человек. Ели в верхней одежде щи с непроваренной капустой и перловку, чуть сдобренную маслом. На десерт компот, с кислым запахом и тараканами. Ушли голодными.
       Снова чистили снег, строились, пересчитывались, и это все при десятиградусном морозе. А одежда у нас осенняя, на «рыбьем меху». Ужин оказался таким же несъедобным, но есть его пришлось. В двадцать три часа отбой.
       В казарме, несмотря на скученность, жуткий холод. Из щелей стен сквозняк и снежная пороша. На нары, с лежащими на них старыми матрацами, укладываемся по четверо, поперек, как учили, не снимая пальто и ватников.
       У двух топящихся в проходе буржуек уютно располагаются опекающие нас моряки. Они ужинают отобранными у нас продуктами, запивая их разведенным в кружках одеколоном, ссорятся из-за  каких-то принесенных с собой шмоток.
Мы все это видим и нам не по себе.
       - Вот тебе и флот,- тихо шепчет лежащий   рядом Витька Костенко.-Кто бы сказал, не поверил.
       Утро. Холод в казарме собачий. По углам иней. Буржуйки погасли.
Вокруг них в живописных позах спят балтийцы, от которых разит сивухой и парикмахерской. На полу разбросаны игральные карты, пустые бутылки и флаконы от одеколона. Здесь же лежат непонятно откуда взявшиеся два карабина.
       Последующие дни, мало чем отличаются от предыдущих. На пересылке царит невообразимый бардак.
       У нас отбирают или вынуждают  отдавать личные вещи, заставляют выполнять бессмысленную работу, вроде выноса на улицу и проветривания деревянных топчанов, и все время пересчитывают, резонно понимая, что от такой жизни кто-нибудь обязательно ударится в бега.
       Но и мы обживаемся. Посоветовавшись, подкупаем верзилу-старшину (дарим ему Санькины часы) и он разрешает нам не ходить на камбуз.
       Дело в том, что на пересылке есть несколько сносных буфетов, в которых продаются продукты и курево. А у нас имеются деньги, заначенные в потайных местах.   
       В первый поход в буфет идем впятером - всем землячеством. Там очередь, человек двадцать, Большинство  кавказцы и азиаты.
       Эти ребята приспосабливаются везде. Впоследствии, на лодках, я их не видел. Зато на камбузах, складах и в других «хлебных» местах   их хватало с избытком.
       Пристраиваемся в хвост очереди, советуемся, чего взять и сколько.
В это время, расталкивая локтями возмущающихся рекрутов, к витрине буфета нахраписто протискиваются трое парней во флотской форме без погон. По - видимому такие же призывники, как и мы, но уже отправляемые в часть.
       - Кончайте бузить, пацаны! - пытается их урезонить  Костенко. 
       - Молчи, блоха!- цедит самый рослый из троицы  и, оттеснив плечом очередного покупателя, протягивает в окошко буфета деньги. Остальные громко ржут и добавляют еще несколько оскорбительных фраз в адрес Витьки.
       Переглядываемся и подходим к ним. Сашка резко хватает согнувшегося у окошка верзилу за плечо, рывком поворачивает к себе  и,  не давая опомниться,  бьет  в челюсть. Мы же набрасываемся на остальных двоих и  лупим их почем зря.
       - А теперь валите отсюда,- когда все заканчивается, зловеще шипит битым Чмур.
       Подвывая и утирая розовые сопли, они волокут поверженного друга в сторону казарм. Пользуясь замешательством очереди, мы наспех отовариваемся несколькими батонами хлеба, палками сухой колбасой и сгущенкой. К ним добавляем тройку бутылок полузамерзшего лимонада и  десяток пачек «Опала».
       Обедаем среди заснеженных сосен, в беседке за вещевыми складами.
После драки настроение улучшается, с удовольствием дымим сигаретами . Оставшиеся продукты упаковываем в принесенный  с собой рюкзак и зарываем в снег под небольшой елью.
       - Запас карман не тянет, - смеется  Колька, поглаживая заплывающий глаз.
Через несколько дней в медчасти пересылки проходим еще одну комиссию, где за мои часы подкупаем мичмана-медика, который обещает перевести Сашку в команду, направляемую в морскую авиацию. Там служат два года, а он, как известно,  у нас «женатик».
       Мичман держит слово и после  комиссии Йолтуховского действительно переводят в команду «девяносто» - морская авиация.
       Между тем зима все сильнее осаждает Красную Горку. Почти каждый день идет снег, морозы усиливаются до  двадцати пяти  градусов. Многие ребята  кашляют и чихают.
       Особенно достаётся азиатам, которые легко одеты и не привыкли к таким холодам. Только из нашего барака, за несколько последних дней в   госпиталь отправили человек двадцать. У всех подозрение на пневмонию и воспаление легких. Мы пока держимся.
       Наведывается Саня (он теперь живет со своей командой), приносит  литр водки и два   старых флотских ватника. Нас, наконец, переодевают, это верный признак предстоящей  отправки в части - какие, мы не знаем. Согласны хоть к черту на рога, только бы удрать из этого «Бухенвальда».
       Форму получаем на складах, стоя под открытым небом в очереди к раздаточным окнам. Облачаемся в нее здесь же, под навесами, продуваемыми сквозняками. После такого моциона тела и лица у нас синие, как  новые флотские робы. Оглядываем друг друга.
       Видок у вновь испеченных «мореманов» аховый: черные длинные шинели почти волочатся по снегу, из - под них непрерывно сползают вниз широченные хлопчато- бумажные штаны, яловые ботинки из свиной кожи весят кажется не меньше пуда. Мы все напоминаем  бурсака Хому Брута из гоголевского «Вия», но никак не моряков. К тому же эти  флотские обновки совсем не греют.
       Сложив свои домашние одежки в рюкзаки, уныло плетемся к казармам.
       И так целый день: под низким серым небом, с падающим из него снегом, в направлении складов непрерывным потоком уныло движутся стриженые пацаны, а оттуда - волочащие ноги и тихо матерящиеся Хомы Бруты.
       Между казармами днем и ночью горят огромные дымные костры, в которых жгут одежду призывников,  не подлежащую отправке домой. Здесь же снуют какие - то мичманы и старшины, набивающие мешки вещами получше.
       - Смотрите хлопцы, мародеры, - шепчет Белецкий.
       Я вытаскиваю из рюкзака почти новую меховую шапку, сую ее за пазуху, а сам мешок швыряю в костер. Минутой позже это делают и земляки.
Матерясь, к нам подбегает разгоряченный охотой за шматьем  краснорожий  пожилой сверхсрочнике.
       - Вы что делаете, салаги! - свирепо орет он. - Не нужно, так мне бы отдали!               
       - Бери, если сможешь, -  зло смеется Витька, и мы уходим от места, где сгорает наша  последняя связь с домом. На душе  погано.  Не таким мы ожидали увидеть флот.
       К вечеру нас отправляют. Прибыли «покупатели» из флотских экипажей Ленинграда и Кронштадта. Офицеры, мичманы и старшины  держатся особняком. Местные балтийцы общаются с ними предупредительно и даже подобострастно.
       Рослый капитан-лейтенант, с болтающимся у бедра пистолетом, строит нас, зачитывает список и кивает стоящим рядом потянутым старшинам. 
       - Равняйсь! Смирно! Напра- во! Прямо, ша-гом арш!, - звонко командует один из них  и, шаркая ботинками, расхлябанный строй движется к воротам. Нас молча провожают оставшиеся ребята. Среди них Саня.
        Он в кургузом ватнике и натянутой на уши  кепке, хмурый и подавленый. Мы уходим, а он остается. 
        Вытаскиваю из-за пазухи шапку и перебрасываю ее другу.  - Носи Санек, мы тебя найдем и спишемся! - кричат   Витька с Колькой и Серега.               
        - Отставить разговоры! - бросает на ходу идущий сбоку   старшина. - Конечно, спишетесь, ребята.
        В лицо нам ветер, влажный и  почему - то соленый...