Путешествие из Петербурга... 5

Дом мы продали очень быстро. Умные люди видели, что берут.
Мои родители, взбудораженные огромным, никогда ими ранее не виданным количеством денег, начали собирать вещи и запихивать их в контейнеры. Именно запихивать. Как попало и что попало. Грузили совершенно непонятное, оставляя антикварную мебель, (тяжёлая, да и не влезет), заталкивая какие-то стройматериалы, непонятное тряпьё, дико вонявшее нафталином. Мама заворачивала посуду в толстые слои газет и складывала в ящики, в угол контейнера затолкали бочку солёных грибов и бочку квашеной капусты. Я ходила по дому, как потерянная, наблюдая, как он помаленьку теряет свой привычный вид родного, уютного жилья. А приобретает совершенно другой - пугающий и беспризорный.
Потихоньку я засунула между ящиками с посудой своего плюшевого медведя с пуговичными глазами. И никогда больше его не видела. Видно папа выкинул лишнее, а втиснул ещё что-то нужное - например - ещё одну лопату.

Ни с того ни с сего, брат наотрез отказался уезжать и заявил, что останется в Питере. А общежитие от завода ему уже пообещали. Но, поскольку он равноправный член семьи, так подайте, дорогие папа и мама, часть моего наследства, а именно 25 тысяч, сейчас и немедленно.
Беседовали долго и всё на повышенных тонах. Папа кричал, что ничего ему не даст. И, вообще, с какой стати? Мама причитала что-то невнятное…. И вот тут, братец как вынул финку из кармана, да как всадил её в стол с размаха, так и съехали мизинчик с безымянным по лезвию. Кровищи - страшное дело. Мама в слёзы. Папа перепугался. Короче - денежки отдали. На, мол, сынок, только руку давай перевяжем, а то больно кровь течёт. Перевязали.

Еле рассовал брат денежки по многочисленным карманам. Часть в газету завернул и за ремень засунул. А я в дверях стояла и на всё это смотрела. Уходя, он потрепал меня по голове, как собачонку и сказал :"Вот так, Кодя-Бодя." - это он меня так иногда называл, я когда маленькая была, Коля не выговаривала, получалось - Кодя. Вот он меня и прозвал Кодя-Бодя.
А я не ткнула его в ответ пальцем в живот, как делала это всегда, хотя он ждал и уже поджался...
Ну-ну... - непонятно подвёл он итог и вышел за двери.

В общем, расстались родители с братиком, практически, мирно. Как потом выяснилось, окрутила его какая-то ляля, да и прокатила по Черноморскому побережью на всё родительское наследство. И остался он при своих интересах. Хорошо, хоть до Питера добрался, А то неизвестно, как бы всё повернулось… Хотя и потом, и в Питере, жизнь повернулась к нему не самой своей лучшей стороной.

А родители, забив два огромных контейнера, весело помахали грузчикам, которые за ними приехали и помчались на вокзал покупать билеты. Дом стоял пустой и гулкий и молча смотрел на улицу голыми, без занавесок, окнами. Было тоскливо и холодно, потому что обе печи уже прогорели, а топить их снова, кажется, никто не собирался. Все ушли.
Обе бабушки, как женщины мудрые и разумные, моментально разъехались по другим своим детям и, конечно, с нами они никуда не поехали. Сказали - возраст не тот, чтобы вот так срываться неизвестно куда.

Моих слов никто не слушал, ведь впереди была райская жизнь! В новом городе, на берегу моря, где, практически, всегда лето и всё почти даром. Да ещё и папа сразу бросит пить, а мы перестанем болеть.
Ох, ныло моё детское сердечко! Может, уже тогда дало оно свою первую трещинку? Чувствовала я, сама не совсем осознавая это, что совсем не райская жизнь ожидает нас всех. А уж о себе такие мрачные были предчувствия…
Но родителей несло, как будто какой-то непонятной волной, они не слушали никого, словно сжигаемые неизвестной лихорадкой перемены мест. Как цыгане какие, прости, Господи.

И вот мы стоим на Финляндском вокзале, в окружении родственников и соседей, пришедших нас проводить. Одеты, как попало. Во время этих лихорадочных сборов, даже не удосужились купить приличной одежды. А скорее всего, об этом просто никто и не подумал. Стоим с какими-то узлами и свёртками, которые всё время разворачиваются, и из них выпадает то кусок хлеба, то полукольцо колбасы, то яйца варёные или спичечный коробок с солью… Я не знала, куда деваться от стыда, подбирая и запихивая всё обратно. Но свёртки, завёрнутые в спешке, как попало, опять разворачивались и сыпалось из них то же самое. Я отошла поближе к скамейкам и стала потихоньку отпихивать ногами выпавшие куски под широкие вокзальные скамьи из жёлтого лакированного дерева. И тут вдруг увидела, что за мной наблюдает старушка в чёрном халате. Видимо, местная уборщица. Слёзы, так долго стоящие холодным и тошным комком в горле, наконец, потекли. Я плакала молча, не всхлипывая, не вытирая слёз. Я плакала и смотрела в глаза этой старой женщины, как будто своими молчаливыми слезами могла ей что-то объяснить. Она подошла, вытащила из кармана платок, вытерла мне слёзы и сказала:
- Иди. Вон тебя ищут уже.
- А как же.. - я кивнула под скамью.
- Ничего, собаки съедят. Их тут много. Иди девочка. - И она почему-то перекрестила меня.

Я подошла к своим. Они всё переговаривались, весело и беспорядочно, в общем, ни о чём. Как обычно, перед отъездом, самые нужные слова куда-то деваются и люди говорят обо всякой ерунде.
Я почувствовала себя каким-то приблудившимся щенком, грязным, голодным и никому не нужным, и очень неуклюжим и несчастным. Я, как будто, бегала вокруг чужих людей, заглядывала им в глаза, может быть, хотела, чтобы хоть кто-нибудь посмотрел на меня. Но люди, как-то ловко увёртывались, отворачивались, как-то отводили глаза в сторону и совершенно не хотели обращать на меня внимание. Всем своим видом они показывали, что заняты очень важным делом - нашим отъездом из родного и любимого города. А я всё крутилась вокруг, всё пыталась встретиться с кем-то взглядом, но всё это было бесполезно. Никто не хотел замечать моего несчастного и, словно, побитого вида, и подозрительно блестевших глаз.

Так мы и стояли, одной толпой, но уже разделённые - отдельно - отъезжающие, а остающиеся - своей кучкой. Бестолково суетясь и не находя, как обычно, нужных слов, мы мотались на одном месте, распространяя вокруг жуткий запах нафталина - от папиного, редко надеваемого пальто, и густую, невыносимую вонь Шипра, которым он намеревался перебить нафталин. Как бы не так! Смесь получилась убойная до слёз!