Путешествие из Петербурга... 10

Вот так мы и жили-поживали потихонечку, каждый, вроде, сам по себе, но и в то же время одной довольно большой семьёй - папа и мама, две бабушки и нас трое. Семь. Семь-я. Разных и, как я теперь понимаю, совершенно несовместимых людей.

Папа пил немилосердно. Ко мне он в детстве относился довольно неоднозначно. Начать с того, что он очень гордился моими успехами в школе, не имея к этому никакого отношения. Как, впрочем, и все остальные. Мне просто нравилось учиться, вот и весь секрет. Когда моя сестра пошла в школу, в первый класс, мне было три года. Я усердно разрезала на квадратики множество красочных азбук и они постепенно открывали мне свои тайны. К четырём годам я уже почти читала, а когда сестра пошла в третий класс, я научилась читать вверх ногами. То есть, заглядывая в её тетради и учебники с другого конца стола. Она прогоняла меня, кричала, что и так ничего не получается, а тут ещё я над душой повисла… Но всё было бесполезно.

В итоге, когда я пошла в первый класс, оказалось, что делать мне там абсолютно нечего. Я всё это уже знала.
Но, дорогая учительница первая моя, Баташова Валентина Александровна, всё пыталась научить меня читать по слогам. Я плакала и, сквозь слёзы, читала быстро, как пономарь. Со слогами у меня ничего не получалось. Я просто не понимала - зачем? Если я и так уже умею читать, зачем мне «ма-ма мы-ла ра-му»? Я в это время Стендаля заканчивала читать, почти ничего не понимая, но при этом, как ни странно, получая удовольствие от самой манеры писателя, и особенно от описания балов и нарядов. А уж «Красное и чёрное»…. Тут я рыдала в три ручья - было ведь над чем!

И вдруг мыло какое-то и рамы! За тупость В.А. ставила мне двойки и я тащила их через дорогу домой, громко плача. Мама и папа предлагали компромисс - ну читай ты по слогам, трудно, что ли? Нетрудно. Противно.
Однажды меня, заливающуюся слезами, встретил наш директор. И - Ура!!! После этого всё пошло на лад! В.А. ко мне придираться перестала и с этого момента я стала круглой отличницей и гордостью школы.
Ну вот… Опять меня в детство занесло, домой…

Ближе к обеду в купе заглянула тётя Фира и спросила маму, не разрешит ли она мне пойти к ним, поиграть с Мишей? Мама молча кивнула и снова отвернулась в сторону окна.
В отличии от утра, вся семья Миши была в сборе. Я остановилась в дверях, но тётя Фира подтолкнула меня вперёд и сказала:
Ты проходи и садись. Мишин папа принёс вам обед. А мы втроём пойдём и пообедаем в ресторане. И они ушли.

Мы с Мишей весело навалились на приготовленную еду, быстро всё подчистили и, убрав поднос с тарелками на уголок полки, уселись играть в игру. Игра была интересная и, кажется, называлась «Путешествие» И была какой-то нескончаемой - казалось, вот-вот - и ты у цели и вдруг… Скатываешься к началу. Миша хохотал, как сумасшедший над моим очередным промахом, когда в купе вошла его мама. Она с радостным изумлением отметила румянец на лице сына, потом, приподняв угол салфетки увидела пустые тарелки и тихонько спросила:

-Мишенька, ты всё съел?
-Ну да, мам, да! Здесь, наверное, очень вкусно готовят, или это поезд во мне всё утрамбовывает.
Он засмеялся, а его мама довольная потащила поднос к проводнику. Когда она вернулась, то принесла ещё коробку с пирожными и кулёк с мандаринами -
- Это на всякий случай, вдруг у вас опять всё утрамбуется.
--Ладно-ладно, сказал Миша, - А ты что, опять уходишь?
-Да нет. Я тут поваляюсь на верхней полке с книжкой. Если ты не против? - и она ласково взъерошила ему волосы.
-Мам! Ну, ты скажешь тоже! С чего бы это я был против?

Через несколько минут мы и думать забыли, что на верхней полке лежит Мишина мама. Мы снова играли в «Путешествие» и заливались смехом, когда кто-нибудь из нас попадал впросак.
Потом мы просто болтали и, как все дети в мире, фантазировали на тему , что, если бы….
А вот что бы ты сделала, - спросил Миша, - если бы поймала говорящую щуку, ну, как Емеля?
- Я бы велела поезду ехать обратно. - ни на минуту не задумавшись ответила я.
- Но как же? Ведь нам с дедушкой нужно ехать в санаторий!
-Вот глупый! Ведь у щуки не одно желание можно попросить. Я бы попросила, чтобы никто никогда не болел.
-Ну, хорошо. А третье?
-Я бы загадала одну вещь. Но это секрет и я тебе сказать не могу.
-Ой, секрет! Небось, как у всех девчонок - хочу быть самой красивой и чтобы все меня любили!
-Какая там любовь. Вообще, наверное, любовь. Я бы загадала, чтобы папа не пил, не обижал маму и любил нас.
- Ваш папа вас не любит? Но ведь так не бывает!
-Всяко бывает. Ладно. Пойду я к себе, а то мама и сестра обидятся, что я всё у вас, да у вас.

На самом-то деле, я знала, что никто не обидится, что и мама и сестра думают сейчас вовсе не обо мне, а о своих делах.
Когда я вошла в купе, сестра принюхалась и спросила:
-Мандарины ела? Это евреи тебя угощали?
- Да какая тебе разница, кто они? Нормальные люди. Мишу только жалко - почти не ходит. Едут в санаторий лечиться.
- Машенька-какашенька, - запела сестра свою дразнилку - Машенька-какашенька нашла себе женишочка с костылями!
Мама повернулась к нам от окна и сказала:
- Перестаньте ругаться!
-Да никто и не ругается. Это вон, твоя подлизушка уже пристроилась в соседнем купе мандарины трескать.

-Между прочим, - сказала я, - мандарины продаются прямо здесь. В вагоне-ресторане. И много ещё чего. И еда там нормальная. У нас же есть деньги. Почему мы должны сидеть здесь и голодать, пока папа там пьёт целыми днями? Так и будем тут сидеть и в окошко смотреть? И крошки из кулька выковыривать?
-Ладно, - сказала мама, - пойдёмте и правда, поедим нормально.
- Я здесь посижу, почитаю. Я сыта. А вы идите. Только попить потом принесите чего-нибудь.

Мама с сестрой ушли, а я улеглась на полку и стала читать. Примерно через полчаса они вернулись.
Настроение у обеих было какое-то непонятное, как будто им показали что-то такое, чего на белом свете нет и быть не может.
-Вы хоть пообедали? – спросила я.
-Пообедали, пообедали… - рассеянно ответила мама.
-Мы не только пообедали, мы ещё и кино бесплатное посмотрели.
- Перестань! Это не смешно, а стыдно!
-Да чего же тут стыдного? - спросила сестра, - он нас даже не заметил. Сидит там, как барин, всех угощает, деньги швыряет налево и направо! А на столе чего только нет! Наверное, всё меню заказал. А мы сидим тут, как дуры набитые.
-Не смей так говорить. Он твой отец!
- Да лучше бы я сиротой была, как Валька, подружка моя. Живут себе с мамой, горя не знают.

Она фыркнула, как кошка и, опершись руками о верхние полки, одним движением закинула тренированное тело наверх. Она несколько лет занималась художественной гимнастикой. И была очень перспективной девочкой. Её тренер, Григорий Исаевич очень хотел, чтобы она продолжала занятия, чтобы потом поступила в физкультурный институт Лесгафта… Когда он узнал, что мы уезжаем в город, которого и на карте-то нет, он очень расстроился. Потому что понял, что там не будет нормальных спортивных секций, и уж тем более, института.

Так впоследствии и оказалось. Закончив седьмой класс в 16 лет (отсидев три раза второгодницей), сестра пошла работать. Учиться дальше ей не хотелось, да и обстоятельства к тому времени сложились так, что ни о какой учёбе и речи не могло быть.
Вот так мы и ехали с небольшими приключениями, целых три дня и три ночи. В последний вечер папа закатил настоящий фейерверк! Весь поезд уже знал, куда мы едем, сколько у нас денег, и как шикарно мы заживём на юге. Все любители посидеть на халяву, были готовы слушать его с утра до полуночи.

В последнюю ночь перед приездом, наш вагон отцепили на станции с невероятным название СОСЫКА!. Вагон долго таскали взад и вперёд со страшным грохотом и дёрганьем. Потом оставили часа на два, потом опять куда-то потащили. Наконец, прицепив, видимо, к нужному паровозу, повезли куда-то, как будто, не в ту сторону. Но все люди, измученные это бесконечной тряской и грохотом, немедленно заснули.

Глухие и непонятные сны бродили в ту ночь по вагону, заглядывали в купе и вползали под ресницы. Люди спали тревожным, не приносящим отдыха сном.. Некоторые стонали и бормотали что-то непонятное. Как будто, сама Судьба ходила по вагону, задевая за двери купе шуршащим, жёстким серым плащом. Что-то нашёптывала, ворожа, колдуя, предсказывая каждому его дальнейшую жизнь. Но люди сморенные усталостью, не слышали явственно ни одного слова. И только тревожные сны, как чёрные птицы, бесшумно витали вокруг, задевая лица спящих своими крыльями.


Продолжение. То, что я пропустила.

Серым утром проводники начали бегать по вагону, собирать постели и сообщать путешественникам, мол, всё, приехали, дорогие граждане. Поезд дальше не идёт. Потому что дальше идти некуда. Приехали - конец пути. Край света.
Я чуть было шею не вывернула, заглядывая в окно и пытаясь разглядеть в хмуром свете раннего январского утра, хоть какие-нибудь признаки города. Их не было! Не было и всё. За окнами по-прежнему тянулась какая-то грязно-серая степь, ветер носил тучи пыли и никаких признаков хотя бы пригородных построек. Странные, скрюченные ветром деревья с голыми, причудливо изогнутыми и перепутанными ветками. Даже на взгляд они были холодные и колючие. Никаких домов, посёлков - ничего. А где же знаменитый город-курорт? Или он начнётся позже, у самого вокзала?

С одной стороны поезда тянулось серое, непонятное какое-то море, замёрзшее грязными изломанными кусками льда. С другой появились ни на что не похожие строения. Некоторые из них были покрыты соломой!!!
Низкие, с крохотными окошечками, какого-то грязно-белого цвета, непонятно, из чего построенные, потому, что не было видно ни брёвен, ни кирпичей. Покосившиеся заборчики из разнокалиберных досок, огораживали очень маленькие дворики, сплошь заросшие корявыми, голыми деревьями.
-Мама, а где же город? - спросила я, но мама ничего не ответила и сама с испугом смотрела на проплывающий за окнами пейзаж.
Наконец, поезд остановился. Пассажиры начали толкаться в коридоре, таща за собой узлы и чемоданы. Мы тоже вышли в коридор и стояли там одетые, вспотевшие и растерянные. Из соседнего купе выглянула тётя Фира и весело прокричала нам:
- Куда вы так торопитесь? Поезд дальше не пойдёт, успеете выйти
Папа повернулся в её сторону и ничего не отвечая, просто молча посмотрел на неё и снова отвернулся. Я помахала рукой и крикнула:
-Мише привет! До свидания!
Но папа дёрнул меня за руку и повернул спиной к светлому и весёлому купе, где ехали любящие друг друга люди.
Я подняла голову и посмотрела в его злое с похмелья лицо. На щеках за ночь отросла щетина и от этого, в сером неверном свете зимнего утра, папа показался мне совершенно чужим и очень злым человеком. Я попыталась выдернуть свою руку, но он только крепче сжал её и прошипел:
-Стой! Чего крутишься? Сейчас выходить будем.
Но мы ещё долго и медленно ползли по узкому проходу, переставляя чемоданы, задыхаясь и потея в этом ограниченном пространстве. Было жутко. Но мне всё равно не хотелось выходить в этот чужой и непонятный город. Как будто вагон был последним связующим звеном с моим родным, любимым домом. Уходящим, уже ушедшим в далёкую, безвозвратную даль. За моря, за леса, за высокие горы… Как бабушка в сказках рассказывала.
Так далеко, что мне и не попасть туда больше никогда.
Но вот уже и нет никого перед нами и надо выходить, и ступать на чужую землю. Морозный ветер вместо снега нёс пыль. Снега, вообще, нигде не было видно. Грязь, оставшаяся с осени, лениво перемещалась под холодным ветром - всякие кульки, рваные газеты, окурки, прошлогодние листья и прочий мусор. Всё это, вместе с какими-то чахлыми кустиками, заполняло крохотную привокзальную площадь. У края тротуара примостилось несколько обшарпанных «Побед». Папа быстро сориентировался и, прижимая к груди чемоданчик, рванул туда. Усевшись на переднее сиденье, он помахал нам рукой и мы потащили к машине вещи.С трудом распихав узлы и чемоданы, наконец-то уселись и поехали по адресу, данному нам Полиной Давыдовной.
За окном тянулись узкие, однообразные улочки с такими же однообразными маленькими домиками. Домики одной стеной выходили прямо на улицу. У маленьких окошек были смешные дверцы - ставни. Высокие глухие заборы скрывали дворы.
Наконец, мы приехали к нужному дому, выгрузили вещи прямо на землю и отпустили такси. Долго стучали в глухую, без единой щелочки калитку. Когда уже решили, что никого нет дома, калитка открылась и из неё вышел высокий и очень толстый дед. Одет он был в меховую безрукавку и какие-то вытянутые на коленях штаны. Осмотрев нас, он строго спросил:
-Ну? И хто вы такие? Чего надо?
Его какой-то странный акцент показался мне очень смешным и я тихонько хихикнула.
-От дурносмешка! - сказал дед, - так хто такие?
Мама, торопясь всё объяснить, вышла вперёд и сказала:
-Мы знакомые вашей родственницы, Полины Давыдовны, мы из Ленинграда. Она вам писала. Мы ненадолго - купим дом и сразу съедем.
-Ага. – непонятно отреагировал дед, - вот тока места у нас мало, а вас вон скока. Аж четыре! Да вещи… Ну, ладно. Заходите пока, раз уж приехали. А там что-нибудь придумаем. Определим вас куда-нибудь.
И мы пошли по узкому двору, таща за собой наши скудные пожитки. Только папа шёл впереди, прижимая к груди самый главный багаж - чемоданчик с деньгами.
В доме было жарко и тесно. Непривычно голые стены - без обоев, крашеные в белый цвет, тут же перепачкали нам всю одежду.
-Ну? И чего стены обтираете? - спросил сердитый дед, - раздевайтесь уже, если приехали. Мы с бабкой как раз едим. Есть-то, небось, хочется?
Мы дружно отрицательно замотали головами, но вышедшая из комнаты бабка сказала:
-Та ладно! Сидайте уже, хоть борща нашего поешьте. Вы же из кацапов, как и Давыдовна, сваха наша. А там есть не умеют готовить.
Кто такие кацапы, не умеющие готовить есть, нам не объяснили. Как стадо овечек, под напором бабки, мы прошли в крохотную кухоньку и с большим трудом разместились за маленьким столиком. Я тут же вспомнила нашу огромную столовую с большущим столом, за которым свободно могли разместить двенадцать человек, если ещё и разложить его, так хоть свадьбу играй. Но стол этот остался дома, по причине полной невозможности запихать его в контейнер, как, впрочем, и шкаф огромный из маминой спальни и буфет из столовой, и много ещё нужных и привычных вещей.
Естественно, мы внесли переполох в это маленькое царство бабки и деда. Но в конце концов, все кое-как уселись и бабка, которую звали баба Нина, налила всем по тарелке горячего красного борща. Они с дедом тоже приютились с краешку и продолжили прерванную трапезу. Хлеба нормального на столе не было, а только пышная белая булка, нарезанная толстыми ломтями.
-А хлеба нет? - пискнула я.
-Здрасьти! А это вам не хлеб ? Полная хлебница! Ой! Та я ж забыл, что вы кацапы! Давыдовна тоже всё хлеба просила. Ничего! Привыкайте к кубанскому хлебушку, а то вон дети у вас синие, как пупок.
Почему пупок? Я так и не поняла. И опять эти таинственные кацапы… Кто такие? Белый хлеб с непривычно густым и острым борщом, был невкусный, какой-то сладковатый. И у меня во рту вдруг возник вкус свежего и пышного ржаного хлеба! Как хорошо было намазать хрустящую корочку солоноватым вологодским маслом! Вот где вкуснятина-то была!
Обед потихоньку подходил к концу, в полном молчании, как друг дед, перепугав всех, громко воскликнул:
Ага! Придумал! Я вас до кума Ивана отведу. У него теперь все разъехались, одна Зойка осталась, десятый заканчивает. У него места много, так что, если деньги заплатите, он вас пустит.

Да-да! Конечно, мы заплатим. Сколько надо. - сказала мама
- Ну да, ну да, с деньгами-то мы все паны. А позвольте узнать, за сколько ж вы свой дом продали?
-Хватит, чтобы здесь купить, да ещё и обмыть! -гордо ответил папа.
Мне показалось, что ему не терпится продемонстрировать деду содержимое заветного чемоданчика, но, слава Богу, у него хватило ума не
делать этого. А руки чесались! Я прямо видела, как он поглаживал замочки.
Вскоре завтрак, он же - обед, закончился, и дед с папой пошли договариваться насчёт квартиры.
А мы пока сидели в «зале», так называла эту комнатушку хозяйка. И она развлекала нас - показывала семейные альбомы. Нет ничего на свете скучнее, нуднее и противнее, чем в чужом доме смотреть фотографии чужих людей. Хозяйка долго и запутанно объясняла нам, кто снят и где. Кто стоит сбоку, а кто - сзади. От её журчащего голоска меня страшно клонило в сон. Да и мама с сестрой еле сдерживали зевоту. В доме было очень жарко. Ни одной форточки в крошечных окошках не было открыто. Низкие потолки лежали, казалось прямо на голове. Тяжёлый, горячий воздух втекал в лёгкие, не принося никакого облегчения. Очень хотелось выйти на улицу, но мама из вежливости продолжала сидеть и кивать головой в такт старушечьему бормотанью.
Наконец, хлопнула калитка и в дом вошли радостные, раскрасневшиеся дед и папа. Где-то по дороге они нашли живительный родник и основательно к нему приложились. Баба Нина что-то сердито сказала деду, на что то резонно ответил :
-Ну что ты гундишь? Не на свои же пил.
Старушка угомонилась. Мы быстро оделись, снова перепачкавшись о стены. Дед сердито покосился на нас, но ничего не сказал. Позже я узнала, что во всех домах стены белены известью, которая ужасно пачкается. Поэтому от них надо держаться подальше. Ага, в коридорчике два на полтора, а вас шестеро…
Мы вышли на улицу и снова погрузили вещи в ожидавшее такси. Баба Нина неодобрительно покачала головой, мол, если так вот разъезжать, никаких денег не хватит. Мама ей тихо что-то ответила и сунула в руку денежку. Видимо, за борщ и краткий постой.
Когда мы доехали до дома кума Ивана, то он уже топтался у калитки в смешном полушубке и почему-то - в галошах. Убеждённый дедом в нашей платёжеспособности, он встретил нас довольно гостеприимно. Жена его тоже растянула узкие губы в улыбке. Немножко кривоватой, но в улыбке же.
-Это хорошо, что вы зимой приехали - вместо «здравствуйте» сказала она, - а то мы летом все курортников держим, и местов нету.
Я представила, как они крепко держат курортников, кто за что схватил и мне стало смешно. Мама посмотрела на меня и сделала строгие глаза, как бы говоря, что смех мой совсем неуместен. Потом, чтобы поддержать разговор спросила:
-И много народа приезжает?
- Да уж, народу много! Все хотят на море покупаться, фрукты дешёвой поесть, винограда. Вы летом приходите, в августе, у меня дед много винограда продаёт. И недорого.
Но нам сейчас больше всего хотелось вымыться и завалиться спать на простые, обыкновенные, не трясущиеся кровати. И проспать до следующего дня.