Путешествие из Петербурга... 14

И я рванула. В тот день я, наверное, перекрыла все рекорды по бегу. Ещё через деревья парка я увидела, что от остановки собирается отъехать автобус, и помчалась наперерез, едва не угодив под машину, но успев, успев вскочить в обшарпанное нутро старенького, "Голубого Дуная" Уж не знаю, почему его так называли, может, потому, что выкрашен до половины он был в ярко-голубой цвет. А выше был просто брезент.

Я крикнула шофёру:
- Поезжайте быстрее, там за мной хулиган какой-то гонится!
Пожилой шофёр только крякнул, закрыл двери и автобус поехал. Купив билетик, я забралась в самый тёмный угол и носовым платком пыталась хоть как-то остановить кровь, которая всё текла и текла из глубоких безобразных царапин. Кондукторша смотрела на меня с любопытством и каким-то болезненным интересом, а потом вдруг спросила:

- Маша, ты, что ли?
Это была живущая неподалёку от нас женщина. Её звали тётя Тая И она меня узнала, несмотря на то, что я забилась в самый тёмный угол и не поднимала глаз. Она, естественно, как и все соседи, знала все подробности моей жизни, щедро приукрашенные мачехой и охотно ею рассказываемые на каждом углу. По её словам в свои 16 лет я была законченной падшей женщиной, с которой только ленивый не переспал.
Я молча кивнула тёте Тае и продолжала вжиматься в угол, ни на кого не глядя и не имея сил и желания даже осмыслить происходящее.

Дома я попыталась во дворе хоть как-нибудь отмыть кровь. За этим занятием меня и застал папа, приехавший следующим автобусом. Видимо, разозлённый моим бегством, он в дороге ещё накрутил себя, потому что, не говоря ни слова, набросился и бил до тех пор, пока я не упала.
-Вставай, сука! - крикнул он.
- Папа, это же я, папа! Ты что? Это же я! За что ты меня хочешь убить?

Он бросил палку и сев на скамейку, закурил. Видимо, слово «убить» его немного отрезвило. Стараясь как-то оправдать свой поступок, он принялся втолковывать мне что-то о том, как надо себя вести правильно, как надо слушаться родителей…

-Каких родителей, папа? - спросила я и, с трудом поднявшись пошла в дом. Там я села на кровать и сидела, раскачиваясь взад и вперёд, словно пытаясь укачать, успокоить свою боль.

- Как это каких? - ворвался в дом папа - Как это каких? Меня и Анну Ивановну. Мы тебе добра желаем.

-Папа, я третий год живу отдельно от вас. Ничего у вас не прошу, не лезу в вашу жизнь. Что ещё вы от меня хотите?

- А ты бы уехала к брату, а? Уехала бы... У него там хорошо, он в Средней Азии теперь, в Ташкенте. Или к сестре. А мы бы тогда весь дом сдавали и тебе бы чем-нибудь помогли….

Он говорил ещё что-то, долго и нудно, монотонно. Но я уже не слышала его. Мне казалось, что кровь в моей голове шумит, как море, и за этим шумом терялся папин голос. А лицо его, лицо чужого человека, расплывалось перед глазами. И я не поняла - то ли я уснула, то ли потеряла сознание…

Я плыла в непонятном тумане. Всё-таки, наверное, это был сон, потому что навстречу мне из белой пелены боли и беспамятства подвигалось что-то, ещё не совсем понятное.

Город! Конечно, это был Город! Он стоял в тумане, он был завёрнут в него и пропитан им насквозь. Со стороны он смотрелся, как переводная картинка, с которой ещё не сняли мутную плёнку и поэтому, под ней всё было мутно-размазанным, серым. Но потом пришёл волшебник ветер и привёл с собою солнце. И плёнка исчезла. Из тумана ясно прорисовывался Город со своими сдержанными, но такими влажно-сочными, неуловимо элегантными красками, со своими сквозными улицами и проспектами, из которых ветру так легко было вымести остатки ватного тумана. И он улетал, улетал, оставляя сияющий на солнце гранит. Серо-розовый Город, равных которому нет на свете.

Сквозь сон я поняла, что меня вновь затягивают эти тёмные аллеи, сумеречные коридоры, завитые тонкой паутиной воспоминаний. Галереи моей памяти, где на стенах висят гравюры и полустёртые рисунки. Я пытаюсь в своих снах понять, разглядеть, что же там нарисовано? Только ли картинки из прошлого?

Иногда мне кажется, что целые стены этих призрачных галерей заполнены совсем другими сюжетами. Той жизнью, которая могла бы случиться, если бы я осталась там, где родилась. Где прошли лучшие годы моей жизни. И не потому, что это было детство, а потому, что потом всё просто закончилось.

Я пытаюсь рассмотреть, ощупать руками, хоть что-то узнать и понять. А рисунки стёрты или выцвели от времени и ничего, ничего нельзя разглядеть. Только иногда - так редко! - мелькает что-то и, кажется, вот, сейчас я пойму. Всё-всё!
Но жизнь, пролетающая в этих стёртых рисунках так блистательна и так неправдоподобно прекрасна, что я понимаю - снова сны, снова фантазии от тоски и одиночества.

С самого первого дня моей жизни здесь, в этом чужом городке, я одинока раз и навсегда. Это одиночество живёт во мне. Внутри. Оно тянется уже столько лет…. Люди, входящие в мою жизнь и уходящие из неё - ничего не меняют.
И вся моя жизнь, местами весьма бестолковая, так и осталась незаконченным ПУТЕШЕСТВИЕМ ИЗ ПЕТЕРБУРГА.

На этом всё. Тогда мне было 16 лет.