Горячие игры холодных сердец. Глава 30

                Глава тридцатая

   – Привет, Вера! – сказал он, словно чувствуя её на расстоянии.
   – Привет, любимый! – прошептала она одними губами, но он услышал её – и сквозь то расстояние, что разделяло их.
   – Фотка появилась. Ты там такая суперская! Вау! – запальчиво отвечал Данилов, кривя морду в обезьяньем оскале. – Мирись с мужем. Люблю тебя!
   – Первой не буду, пусть знает, что меня нельзя цеплять, – отвечала Вера стальным голосом. –  Вот психану, и уеду к сестре. Пусть сам сидит в наших хоромах.
   – Не надо психовать, это очень неприятно. Знаю по себе. Мирись. Первая. Не обижай хорошего человека. Ты говорила, он добрый, тактичный. Прошу тебя.
   – Хорошо, – согласилась Вера, – только ради тебя.
   – Спасибо! Звони. Не пропадай. Я люблю тебя! – последние слова он произнёс, вложив в них всю свою нежность и тепло, которые ещё хранились в его душе и сердце.
   – Вообще-то, мы уже помирились. Скоро будем обедать.
   – Это хорошо! Это прекрасно! Вера – это чудесно! Я рад за тебя! Честно! Хорошо, когда люди любят друг друга. От этого мир становится добрее. Будь счастлива!
   – Спасибо, дорогой. И ты будь счастлив, я так этого хочу, – мурлыкала Вера, и по тону её голоса – он чувствовал: мысленно она где-то далеко – не с ним.
   – Мне сейчас немного грустно, – отвечал Данилов, чувствуя её холод. – Но я успокоюсь. Приведу себя в порядок, и успокоюсь. Скажи мужу: дорогой, я так тебя люблю! Спасибо, что ты у меня есть! А я напишу стих о любви. Твоя любовь вдохновляет меня!
   – Почему тебе грустно?
   – Я люблю тебя!
   – Я надеюсь, что ты останешься со мной!
   – Я тоже надеюсь. Ты сейчас будешь занята семьёй – праздники. Чем займёшься?
   – Сначала пообедаем, а потом выйду прогуляться – проведать зиму.
   – Не обижайся, что я плохо себя вёл. Не всегда удаётся быть добрым и ласковым, – признался Данилов, подавляя в себе желание – зарычать – такие эмоции вызывал в нём холодный голос той, в которую он был без памяти влюблён. Возможно, у неё какие-то неприятности, о которых он не хотел знать – и это не связано с ним, – что успокаивало, и в то же время – раздражало.
   – Я не в обиде, – успокоила Вера. – Спасибо за стихи. Ты лучший из всех, кто мне их посвящал. Я чувствую тебя душой и сердцем.
   – Почему я не встретил тебя раньше? – с грустью произнёс Данилов. – Почему любил тех, кто не любил меня. А некоторые просто терпеть не могли. Я тоже ненавидел их. О, скольких я предал.
   – Будь проще, Карлос, – опять она назвала его этим именем, а как бы ему хотелось, чтобы она произнесла его настоящее имя. – Любовь штука трепетная, и одно неверное движение убивает её. Запомни это, и береги её как дивный цветок.
   – О, чёрт, я снова ною, – гримасничал Данилов, чувствуя пробуждающееся возбуждение от её слов и голоса. –  Блин, я застрелюсь. Это так приятно – любить! Ночью буду кутить.
   – Угомонись. Прими это как должное – как дар небес. Всегда твоя…
   – Когда я люблю, я становлюсь диким и сумасшедшим. Буду твоим. Навсегда. Может, даже напьюсь, и выкину какой-нибудь номер для тебя. Во имя любви. Я романтик, Верочка. Страшный и дикий.
   – Ты хороший и добрый, не кажись таким диким, мой оленёнок, мой дивный мир. Стань таким, как я хочу. Отринь войну в отношениях, будь ласков и нежен и моё сердце будет твоим.
   – Где будешь встречать новый год? – спросил Данилов, меняя тему разговора, чтобы немного остудить голову от тех слов, что она щедростью филантропа одаривала его.
   – Дома, конечно, – вздохнула Вера. – Будет романтический ужин с мужем: со свечами, легкой музыкой, с обслуживанием. Везде розы – меня пьянит их аромат. Первого поедем к сестре, на следующий день к родителям, потом к друзьям, подруге. Сплошная ерунда.
   – Ух, ты! Как у тебя классно! А я никуда не пойду. Буду здесь, мечтать о тебе. Да я никого здесь не знаю.
   – Мне бы тоже хотелось побыть одной, но… – Вера не договорила – он снова почувствовал, как её голос блуждавший в плену грусти, возведённой чем-то что ему было неведомо – вдруг сорвался, и исчез в глубине того пространства, что их разделяло.
   – Тебе что, так плохо? – с участием произнёс он. – Ты несчастна? Почему? Не хочешь, можешь не говорить. Извини, если лезу не в свои дела. Хочется сделать что-то приятное для тебя. Я вообще умею быть нежным и ласковым. Дури, правда, много. Но я стараюсь.
   – Спасибо, любимый! – ответила она с лаской в голосе. – Нет, просто я устала от людей – и на работе, и дома. Даже в праздники не могу побыть одна.
   – Я люблю тебя! – вновь повторил он, дабы других слов не находил.
   – Спасибо, милый. Я буду помнить тебя всю жизнь! Целую в губы.
   – Чувствую сладкий аромат твоего поцелуя! – ворковал Данилов.
   Она молчала. Он услышал какой-то шорох, пробежавший внутри трубки: её, то ли кто-то окликнул, то ли – она прислушивалась к этому шороху, решая: прервать разговор, или продолжить.
   – Прости, я отключаюсь, – торопливо произнесла Вера. – Муж зовёт. С наступающим тебя, любовь моя. Не скучай.
   Она положила трубку. Данилов, схватив на столе первый попавшийся лист, вывел карандашом: «поцелуя сладкий аромат» – фразу, которой он собирался озаглавить свою следующую новеллу. А потом задумчиво вернул трубку на аппарат.
   В течение четырёх дней оставшихся до нового года она не звонила ему. Он понимал: она занята подготовкой к празднику, который собиралась провести в кругу семьи – и это было нормально. Он, пока ещё не был для неё тем, ради кого она бросила бы всё: дом, мужа, повседневный быт – чтобы провести это время с ним. Он понимал это, и терпеливо ждал её, закрывшись в своём номере, сочиняя для неё трепетную историю о любви (теперь он писал только для неё), стихи, периодически читая её и делая рецензии. Вечерами, держа в голове её образ, он гулял по городу – утопавшему в ярком калейдоскопе предстоящих праздников; заходил в кафе, пропускал рюмочку и мчался в отель.
   Новый год Данилов решил встретить у себя, ни с кем не встречаясь. Впрочем, он никого, кроме Веры и Кулешова, здесь не знал. В городе намечались грандиозные мероприятия, одно из таких должно было проходить в здании на улице «Бакалавров,17», куда Андрей полтора месяца назад «заглянул» на выставку – но он решил «не дразнить» жителей Прозерленда, дабы в глазах некоторых, ещё слыл «сумасшедшим маньяком» – как его окрестила Эмма Лисовская – дама, с которой он случайно сорвал бюстгальтер в день выставки.
   Итак, наступило 31 декабря – этот день, Андрей Данилов встретил с раскалывавшейся от водопада непредсказуемых мыслей, головой и дурным настроением, да внизу, в холле всё время кто-то ходил, стучал, кричал – что ещё сильнее раздражало его. Видимо, в отель въезжали и теперь он будет полон народу, как «предсказывал» администратор. В голове Данилова, вдруг пробежала мысль: в каком непотребном виде теперь предстанет мальчик-коридорный; наверное, в образе принцессы.
   Обед в номер ему принёс дежурный-администратор; на вопрос Данилова: «а где пацан?», он ответил, что на праздники тот наказан; за какой проступок, Данилов не стал спрашивать. Выставив на столе приборы, дежурный растопил камин, отчего в номере стало тепло и уютно, хотя, Данилов и не чувствовал холода – его согревало то горячее чувство, что он питал к Вере; пожелав постояльцу приятного аппетита и поздравив с наступающим, дежурный удалился. Пока он ел, он то и дело слышал доносившиеся с коридора шаги, голоса, смех – это заселялись новые жильцы, приехавшие в Прозерленд на новогодние каникулы.
   После обеда, захватив бутылку и блокнотик, Данилов опустился в неизвестно откуда появившееся в номере кресло, стоявшее напротив кровати, а может, оно и было здесь, просто он не замечал. Потягивая горячий напиток, он выводил на клетчатом листе пылавшие страстью стихотворные строфы, что неслись из его разгорячённого любовью сознания бурным потоком ниагарского водопада – чередуясь с мягкостью слога и романтической буффонадой.
   В половине четвёртого тишину номера пронзил стук в дверь. Это произошло так неожиданно, что Данилов – вздрогнув, опрокинул на себя остатки шампанского игравшего янтарным цветом на дне бокала – теперь они играли на его рубашке. Чертыхаясь, он отбросил блокнот, поднялся с кресла и, подойдя к двери, резко распахнул её.