Только для тебя

Его ладонь сжимала тонкую девичью кисть сильнее с каждым вдохом, а каждый выдох в смущённое лицо заставлял сердце пропускать удары чуть быстрее, чем обычно. Она не заметила, как начала дышать им. Было не больно, было недостаточно. Что-то витало между ними, невидимое, неосязаемое. По щеке покатилась слеза, за ней ещё, и вот дыхание сбилось окончательно. Разум не подавал знаки, зато бушевал шторм из чувств: разных, несовместимых, заставляющих сердце разрываться от противоречий, вопить от боли и вожделения. Теперь держала она. Нет. Она вжималась руками в его плечи, будто пытаясь слиться в единое целое. Он обмяк. На горизонте заливался алым закат, последние солнечные лучи пытались растопить то, что пускало кровь по его венам, что давало возможность дышать. Но слишком поздно: нельзя растопить то, что давно уже перестало подавать знаки жизни. Град из поцелуев — в щёки, макушку, шею, везде, кроме губ. Они даже не дрогнули. Это вводило в отчаяние, заставляло желать и сгорать от беспомощности, заставляло вспоминать и молить о беспамятстве.

«Это всё только для тебя», — сказала она вполголоса, пока спутанные волосы спадали с подрагивающих, напряжённых плеч. — «Я бы отдала всё, что у меня есть, лишь бы ты смог посмотреть на мир моими глазами. Возможно, тогда ты бы смог понять, насколько сильно мне нужен, насколько сильно я нуждаюсь», — добавила шёпотом.

Это то ли мольба, то ли исповедь. Ему, в любом случае, не было до этого никого дела. В его душе, как в самом сказочном саду, расцветали пышные, ароматные бутоны, но то были не пионы, а чувство удовлетворения, комфорта, тепла, восхищения собой и своим положением. Позволять садовнику заботиться о своём саде, а потом выгонять, не дав возможности даже взглянуть на плоды работы. Чувства греют, особенно когда тебя не трогают иные.

Холодный, безжизненный поцелуй. Долгий, забвенный, нужный, но ощущение ни облегчения, ни единение душ, ни красоты, ни любви — это грязь. Как маленькие кусочки разбитого стекла, что впиваются под кожу, ранят, оставляют тысячи ранок. Как последний уехавший автобус, на который были возложены все надежды. Как последняя ночь перед важным событием, которая изводит, не даёт заснуть и проснуться. Как ложь.

Он не спешит, ладонями обхватывая дрожащее лицо, дарит последние мгновения забвения. Её хватка ослабевает, руки опускаются, и взгляд затуманен пеленой слёз. Когда их губы размыкаются, он вновь сжимает девичью кисть, но в этот раз его сердце бьётся так сильно, что вторая рука непроизвольно тянется к груди. Ощущение жизни. Что она течёт в тебе, она есть, она твоя, ты ощущаешь её под кожей, словно кто-то подсветил. Отчего-то становится больно и невыносимо. Моментально опадают все бутоны, всё течёт быстро, резко: что-то рушится, что-то появляется. Ты не следишь, не успеваешь, меняешься. А затем — тишина. Густой туман окутывает всю поляну, поглощает редкие цветы, скошенную траву, далёкие постройки, верхушки леса, всё живое, оставляя только их. Теперь его взгляд бегает с заплаканных чёрных глаз на алые, набухшие губы. Они ограничены лишь друг другом, свидетель им — редкие блики лучей.

Напряжение поднимается в область груди, а затем резко опускается, падает. Становится легче, возвращается разум, но это словно наркотик. Недостаточно. Но только ей. Тянется к его шее, обвивая её руками. Он совершенно не сопротивляется. Стеклянные, чистые голубые глаза не выражают ничего. Внезапный интерес погас так же быстро, как и появился, и вновь он — часть тумана. Его здесь нет, только оболочка, ветер, шелест в траве, солнечные блики, верхушки лесов. Он везде и нигде.

Ей хочется сделать больно — морально, душевно. Хочется травмировать душу, разорвать, пробудить хоть что-то — злость. Она хочет увидеть жизнь, не тело, но иначе не выходит. Нельзя разрушить то, чего нет. Дыхание учащается, всё происходящее становится не более чем приступом.

«Я бы сделал это только для тебя, но я боюсь», — произносит он, сжимая её кисть на этот раз последний. Уходит.