Обезьяна - хранительница равновесия-1. Э. Питерс

Элизабет Питерс.

                ОБЕЗЬЯНА - ХРАНИТЕЛЬНИЦА РАВНОВЕСИЯ
АМЕЛИЯ ПИБОДИ - 10

ХРОНОЛОГИЧЕСКИЙ СПИСОК РОМАНОВ ИЗ СЕРИИ «АМЕЛИЯ ПИБОДИ»

1. 1884-85, Амарна, Крокодил на песке
2. 1892-93, Долина Царей, Проклятье фараона
3. 1894-95, Мазгунах, Неугомонная мумия
4. 1895-96, Дахшур, Лев в долине
5. Лето 1896 года, Лондон и Кент, Не тяни леопарда за хвост (Деяния возмутителя спокойствия)
6. 1897-98, Затерянный оазис (Судан), Последний верблюд умер в полдень
7. 1898-99, Амарна, Змея, крокодил и собака
8. 1899-1900, Дра-Абу-эль-Нага, Пруд гиппопотамов
9. 1903-04, Долина Царей, Увидеть огромную кошку
10. 1906-07, Долина Царей, Обезьяна - хранительница равновесия
11. 1907-08, Затерянный оазис (Судан), Страж горизонта (опубликована вне хронологии)
12. 1910, Палестина, Река в небесах (опубликована вне хронологии)
13. 1911-12, Завиет-эль-Ариан, Сокол у портала
14. 1914-15, Гиза, Он станет громом небесным
15. 1915-16, Гиза, Повелитель безмолвия
16. 1916-17, Газа и Дейр-эль-Медина, Золотая Властительница
17. 1919-20, Дейр-эль-Медина,  Дети бури
18. 1922-23, Долина Царей, Змей на короне
19. 1922-23, Долина Царей (гробница Тутанхамона), Гробница золотой птицы
20. 1912, Каир и Амарна, Раскрашенная королева (совместно с Джоан Хесс) (вне хронологии)

Джошуа Габриэлю Роланду Брауну Мертцу
20 декабря 1997 г.
С любовью от Эмми
;
Предисловие
Исследователи жизни и творчества миссис Амелии П. Эмерсон будут рады узнать, что неустанное изучение недавно обнаруженной коллекции документов семьи Эмерсонов, проводимое редактором настоящего издания, принесло новые плоды. Некоторые отрывки из «Рукописи H» были включены в последний том мемуаров миссис Эмерсон, а другие отрывки представлены вниманию читателей. Авторство этой рукописи установлено; она была написана «Рамзесом»  Эмерсоном, но дополнения, сделанные разными почерками, указывают на то, что её читали и комментировали другие члены семьи. Коллекция писем, обозначенная здесь как «B», подписана Нефрет Форт (её имя на тот момент). Поскольку к получателю обращаются только  «Милая»  или «Дорогая», редактор изначально сомневался в личности адресата (1). И, в конце концов, решила оставить сомнения и у Читателя. Догадки – вот что придаёт жизни вкус, как сказала бы миссис Эмерсон (2).
Вырезки из газет и различные письма содержатся в отдельном разделе (F).
Редактор считает необходимым добавить в свою защиту, что сами документы содержат ряд противоречий. Миссис Эмерсон начинала их как личные дневники. Позже она решила отредактировать их для будущей публикации, но (что было для неё типично) занималась этим довольно небрежно и в течение длительного времени. Её методология (если это можно так назвать) объясняет аномалии, ошибки и анахронизмы собственно в исходном тексте. Редактор надеется в конечном итоге выпустить окончательное, тщательно аннотированное издание, в котором эти противоречия будут объяснены (если только вообще возможно понять, как работал живой ум миссис Эмерсон).
Особый интерес для египтологов представляет описание миссис Эмерсон открытия KV55 — именно так нынче называется гробница, найденная Айртоном (4) в январе 1907 года. Полный отчёт о раскопках так и не опубликовали, а описания причастных к открытию лиц расходятся во многих деталях, что невольно ставит под сомнение их точность. Неудивительно, что ни в одном из этих описаний не упоминается присутствие профессора Эмерсона и его коллег. Версия миссис Эмерсон, хотя и не лишена предвзятости, ясно показывает, что предложения и советы профессора вызвали у археологов глубокое недовольство. (5)
Прекрасно осознавая предвзятость миссис Эмерсон, редактор не сочла за труд сравнить её версию с версиями других авторов. Она признательна Джиму Аллену и Сьюзен Аллен из Метрополитен-музея  за то, что они предоставили ей неопубликованную рукопись дневника миссис Эндрюс (6); Деннису Форбсу, редактору журнала KMT (7), за то, что он позволил ей ознакомиться с гранками главы о KV55 из его готовящейся к выходу книги  «Гробницы. Сокровища. Мумии»; мистеру Джону Ларсону из Восточного института (8) за ответы на бесчисленные вопросы о Теодоре Дэвисе (9) и сосудах для хранения; и Лайле Пинч Брок (10), последней исследовательнице KV55, за то, что она провела её туда и всё рассказала.
Она (редактор) также прочитала практически все книги и статьи, написанные о гробнице. Эта (крайне впечатляющая) библиография будет разослана читателям после получения SASE (11). Она (редактор) пришла к выводу, что описание миссис Эмерсон наиболее точное, и что она (миссис Эмерсон), как всегда, права.

;
КНИГА ПЕРВАЯ

ОТВЕРЗАЯ УСТА МЕРТВЕЦАМ


Да будут даны мне уста мои.
Да отверзнет их Птах железным орудием,
которым отверзает он уста богов. (12)
;

-1-

Я втыкала в шляпу очередную булавку (13), когда дверь библиотеки открылась, и Эмерсон просунул голову в щель.
– Есть вопрос, по которому я хотел бы с тобой посоветоваться, Пибоди, – начал он.
Муж, очевидно, работал над книгой, поскольку густые чёрные волосы были растрёпаны, рубашка распахнута, а рукава закатаны выше локтей. Эмерсон утверждает, что мыслительные процессы тормозятся тесными воротниками, манжетами и галстуками. Возможно, так оно и есть. Я, конечно же, не возражала, ведь мускулистая фигура и загорелая кожа мужа лучше всего видны именно в таком дезабилье. Однако на сей раз пришлось сдержать эмоции, которые всегда вызывает во мне вид Эмерсона, поскольку рядом стоял Гарджери, наш дворецкий.
– Пожалуйста, не задерживай меня, милый Эмерсон, – ответила я. – Я отправляюсь приковывать себя цепью к перилам дома номер десять на Даунинг-стрит (14), и уже опаздываю.
– Приковывать себя цепью, – повторил Эмерсон. – Могу ли я спросить, с какой целью?
– Это моя идея, – скромно объяснила я. – Во время предыдущих выступлений суфражисток поднимали и уносили огромные полицейские, тем самым фактически прекращая эти демонстрации. Но этого будет не так-то просто добиться, если женщины будут надёжно прикреплены к неподвижному предмету, например, к железным перилам (15).
– Понятно. –  Он распахнул дверь пошире и вышел. – Хочешь, провожу тебя, Пибоди? Я мог бы подвезти тебя на машине.
Трудно было сказать, какое предложение ужаснуло меня больше – то, что он собирался поехать со мной, или то, что он собирался вести машину.
Эмерсон уже несколько лет мечтал приобрести одну из этих кошмарных машин, но мне до нынешнего лета удавалось  под разными предлогами отговаривать его. Я приняла все возможные меры предосторожности, повысила одного из конюхов до должности шофёра и обеспечила  надлежащую подготовку, и настояла, чтобы дети, если они решат водить эту мерзкую штуковину (а они решили), тоже брали уроки. Давид и Рамзес стали настолько компетентными, насколько это вообще возможно для мужчин их возраста, а Нефрет, по моему мнению, справлялась ещё лучше, хотя мужская часть семьи это отрицала.
Но ни одна из этих разумных мер не смогла предотвратить трагических последствий. Эмерсон, конечно же, отказался садиться в автомобиль с шофёром или младшими членами семьи. Слухи быстро разнеслись по деревне и окрестностям. Одного взгляда на Эмерсона, склонившегося над рулём, радостно оскалившегося в улыбке, сиявшего голубыми глазами за стёклами автомобильных очков, было достаточно, чтобы вселить ужас в сердце любого пешехода или водителя. Гудок клаксона (который очень нравился Эмерсону, так что муж гудел, не переставая) действовал так же, как пожарная сирена: все, кто мог его услышать, немедленно убирались с дороги, при необходимости прячась в канаве или за живой изгородью. Эмерсон настоял на том, чтобы взять этот проклятый механизм с собой в Лондон, но до сих пор нам удавалось удерживать его от поездок на нём в городе.
Многолетний счастливый брак научил меня, что есть вещи, к которым мужья необычайно чувствительны. Любой ценой следует избегать даже малейшего вызова их мужественности. По какой-то непонятной мне причине умение водить автомобиль является символом мужественности. Поэтому я нашла другой предлог, чтобы отказаться от предложения супруга.
– Нет, мой дорогой Эмерсон, не стоит идти со мной. Во-первых, тебе предстоит проделать большую работу над последним томом твоей «Истории Древнего Египта». Во-вторых, в прошлый раз, сопровождая меня на машине, ты сбил двух полицейских.
– И снова собью, если у них хватит наглости схватить тебя! – воскликнул Эмерсон. Как я и надеялась, это замечание отвлекло его от разговора об автомобиле. Голубые глаза вспыхнули сапфировым огнём, а ямочка (расщелина) на подбородке задрожала. – Господи, Пибоди, неужели ты ждёшь, что я буду сидеть сложа руки, пока грубые полицейские издеваются над моей женой?
– Нет, дорогой, не жду, и именно поэтому ты не можешь пойти. Весь смысл этого предприятия в том, чтобы арестовали МЕНЯ – и хорошо бы ещё и избили. Привлечение ТЕБЯ к ответственности за нападение на полицейского отвлечёт общественность от борьбы за избирательное право для женщин, которую мы, женщины, ведём…
– Проклятье, Пибоди! – Эмерсон топнул ногой. Он порой склонен к таким ребяческим выходкам.
– Эмерсон, перестань меня перебивать. Я как раз собиралась…
– Ты никогда не даёшь мне закончить предложение! – завопил Эмерсон.
Я повернулась к дворецкому, который ждал, чтобы открыть мне дверь.
– Мой зонтик, Гарджери, пожалуйста.
– Конечно, мадам, – сказал Гарджери. Его простое, но приветливое лицо расплылось в улыбке. Гарджери очень нравится, когда мы с Эмерсоном обмениваемся нежными репликами. – Если позволите, мадам, – продолжил он, – эта шляпа вам очень к лицу.
Я снова повернулась к зеркалу. Шляпка была новой, и, кажется, очень мне шла. Я заказала отделку из алых роз и зелёных шёлковых листьев; приглушённые цвета, которые считаются уместными для зрелых замужних дам, неудачно оттеняют желтоватый цвет моего лица и иссиня-чёрные волосы, и я не вижу смысла слепо следовать моде, коль скоро результат не красит владелицу. К тому же, алый – любимый цвет Эмерсона. Когда я воткнула последнюю булавку, его лицо появилось в зеркале рядом с моим. Ему пришлось наклониться, ведь он шести футов ростом, а я на много дюймов ниже (16). Воспользовавшись нашим положением (и тем, что Гарджери стоял сзади), он украдкой похлопал меня по плечу и любезно произнёс:
– Так и есть. Ну-ну, дорогая, наслаждайся жизнью. Если ты не вернёшься к чаю (17), я сбегаю в полицейский участок и выручу тебя.
– Не появляйся раньше семи, – возразила я. – Надеюсь, меня бросят в «Чёрную Марию»  (18) и, возможно, закуют в наручники.
Гарджери вполголоса, но достаточно чётко, заметил:
– Хотел бы я посмотреть на того, кто попытается это сделать.
– Я тоже, – кивнул Эмерсон.


Стоял типичный ноябрьский день в добром старом Лондоне – хмурый, серый и сырой. Мы приехали из Кента всего неделю назад, чтобы Эмерсон мог ознакомиться с некоторыми справочниками в Британском музее. Нашим временным пристанищем стал Чалфонт-хаус, городской особняк, принадлежавший брату Эмерсона Уолтеру и его жене Эвелине (которая, собственно, и унаследовала дом от деда). Младшие Эмерсоны предпочитали жить в загородном поместье в Йоркшире, но всегда приглашали нас в Чалфонт-хаус, когда нам приходилось оставаться в Лондоне (19).
Мне по сердцу суета и хлопотливость столицы, но Египет – моя духовная родина, и, вдыхая болезнетворную смесь угольного дыма и влаги, я с ностальгией вспоминала ясное голубое небо, горячий сухой воздух и волнение очередного сезона раскопок. В этом году мы немного опаздывали, но задержка, вызванная главным образом несвоевременным завершением Эмерсоном его долгожданной «Истории», дала мне возможность принять участие в деле, дорогом моему сердцу, и я с воодушевлением быстро шагала вперёд с неизменным зонтиком в одной руке и цепями в другой.
Хотя я всегда была ярой сторонницей права женщин принимать участие в выборах, профессиональные обязательства мешали мне принимать активное участие в движении суфражисток. Не могу утверждать, что само это движение было особенно активным или эффективным. Почти каждый год в парламент вносился законопроект о праве голоса для женщин, но его либо отвергали, либо игнорировали. Политики и государственные деятели давали обещания поддержки, а затем нарушали их.
Однако недавно в Лондоне повеяло свежим северным воздухом. В Манчестере некая миссис Эммелин Панкхёрст и две её дочери основали Женский социально-политический союз (20). В начале этого года они решили – весьма разумно, на мой взгляд – перенести свою штаб-квартиру в центр политической жизни. Я несколько раз встречалась с миссис Панкхёрст, но не составила окончательного мнения ни о ней, ни об организации, пока шокирующие события 23 октября (21) не вызвали у меня искреннего и яростного возмущения. Женщин, мирно собиравшихся, чтобы донести свои взгляды и надежды до парламента, силой изгнали из этого бастиона мужского превосходства – запугивали, толкали, швыряли на землю и арестовывали! Мисс Сильвия Панкхёрст и её сёстры по несчастью томились в тюрьме. Узнав о нынешней демонстрации, я решила выразить свою поддержку и заключённым, и самому движению.
Честно говоря, я слегка ввела Эмерсона в заблуждение, сообщив, что мой пункт назначения – Даунинг-стрит. Я боялась, что ему станет скучно, или он обеспокоится моей безопасностью и последует за мной. ЖСПС вместо этого решил провести демонстрацию перед домом мистера Джеффри Ромера на Чарльз-стрит, недалеко от Беркли-сквер.
После мистера Асквита, канцлера казначейства, этот человек был нашим самым яростным и убедительным оппонентом в Палате общин (22) — элегантный и красноречивый оратор, обладавший превосходным классическим образованием и значительным личным состоянием. Нам с Эмерсоном однажды посчастливилось осмотреть его великолепную коллекцию египетских древностей. Я, чувствуя себя обязанной, высказала пару резких замечаний по поводу женского избирательного права, но, возможно, мистера Ромера вывели из себя гораздо более резкие фразы Эмерсона о несправедливости частных коллекций. Больше нас не приглашали. Я с нетерпением ждала возможности приковать себя к перилам перед его домом.
Я опасалась, что опоздаю, но, прибыв на место, обнаружила ужасающий беспорядок. Никто не был прикован к перилам. Люди слонялись вокруг с растерянным видом; на другом конце улицы несколько дам сгрудились вместе, увлечённые разговором. Очевидно, происходило совещание руководителей, поскольку я услышала знакомый голос миссис Панкхёрст.
Я уже собиралась присоединиться к ним, когда увидела знакомую фигуру. Высокий молодой человек в безупречном костюме: полосатые брюки, сюртук и цилиндр. Загорелое лицо и густые тёмные брови могли принадлежать арабу или индийцу, но он не являлся ни тем, ни другим. Это был мой сын, Уолтер Пибоди Эмерсон, более известный миру под прозвищем «Рамзес».
Увидев меня, он прервал разговор со стоявшей рядом молодой женщиной и приветствовал меня, раздражающе растягивая слова. Эту манеру он приобрёл, проведя семестр в Оксфорде на курсе классической литературы с профессором Уилсоном по  приглашению последнего.
– Добрый день, матушка. Могу ли я иметь честь представить тебе мисс Кристабель Панкхёрст, с которой, как я полагаю, ты не знакома?
Она оказалась моложе, чем я ожидала – чуть за двадцать, как мне стало позже известно (23) – и весьма привлекательной. Твёрдые губы и прямой взгляд подчёркивали округлое лицо и тёмные волосы. Когда мы пожали друг другу руки, бормоча обычные  приветствия, я задумалась, как Рамзес с ней познакомился и когда. Она улыбалась и закатывала глаза, словно намекая, что это их не первая встреча. У Рамзеса есть неприятная привычка привлекать женщин, особенно сильных духом.
– Что ты здесь делаешь? –  спросила я. – А где Нефрет?
– Я не знаю, где она, – ответил Рамзес. – Моя «сестра», если называть её так вежливо, как ты настаиваешь, хотя это и не подтверждено ни юридическими процедурами, ни кровным родством…
– Рамзес, – строго перебила я. – Ближе к делу.
– Да, матушка. Неожиданно оказавшись абсолютно свободным, я решил посетить нынешнюю демонстрацию. Ты же знаешь, как я сочувствую…
– Да, дорогой. –  Перебивать других очень невежливо, но Рамзеса порой приходится прерывать. Он уже не был таким пагубно многословным, как раньше, но иногда срывался, особенно когда пытался что-то от меня скрыть. Я на время оставила эту тему и задал другой вопрос:
– Что происходит?
– Можешь убрать цепи, матушка, – ответил Рамзес. – Женщины решили, что мы устроим пикет и доставим петицию мистеру Ромеру. Мисс Панкхёрст сказала мне, что скоро они начнут раздавать плакаты.
– Чепуха! – воскликнула я. – С чего они взяли, что он примет делегацию? Раньше никогда такого не случалось.
– Недавно к нам присоединилась новая соратница, его старая знакомая, – объяснила мисс Кристабель. – Миссис Маркхэм заверила нас, что он откликнется на её просьбу.
– Но если миссис Маркхэм — старая знакомая, почему она вместо  того, чтобы просто договориться о визите, подстрекает к... Рамзес, не прислоняйся к перилам. Твоё пальто вымажется в ржавчине.
– Да, матушка. –  Рамзес выпрямился во весь свой рост – шесть футов. Цилиндр добавил ещё двенадцать дюймов, и мне пришлось признать, что мой сын придавал некую изысканность собранию, состоявшему почти исключительно из дам. Единственным мужчиной, кроме него, был человек в эксцентричном наряде, наблюдавший за дискуссией лидеров. Длинный, довольно потрёпанный бархатный плащ и широкополая шляпа напомнили мне персонажа из оперы Гилберта и Салливана – того, что высмеивал эстетическое движение и его томных поэтов (24). Когда мой пытливый взгляд остановился на этом субъекте, он повернулся и обратился к дамам напыщенным, высоким голосом.
– Кто этот тип? –  поинтересовалась я. – Я никогда его раньше не видела.
Рамзес, иногда демонстрирующий поразительную способность читать мои мысли, начал тихо напевать. Я узнала арию из упомянутой оперы: «Юноша невероятно пылкий, юноша с проникновенным взглядом, юноша ультрапоэтичный, суперэстетичный, необычный».
Я невольно рассмеялась. Мисс Кристабель смерила меня ледяным неодобрительным взглядом.
– Он брат миссис Маркхэм и ярый защитник нашего дела. Если бы вы соизволили присутствовать на наших предыдущих встречах, миссис Эмерсон, то знали бы об этом.
Она не дала мне времени ответить, что меня не приглашали на предыдущие встречи, и удалилась, высоко задрав нос. Я слышала, как юную леди хвалили за светлый ум и чувство юмора. Последнее, похоже, в тот момент явно хромало.
– Я думаю, они скоро начнут, – протянул Рамзес.
Выстроилась неровная шеренга, принялись раздавать плакаты. На моём было написано: «Освободим жертв мужского угнетения!».
Собралась небольшая толпа зрителей. Мужчина с суровым лицом, стоявший в первых рядах, бросил на меня сердитый взгляд и крикнул:
– Тебе бы пора домой стирать мужнины штаны!
Рамзес, следовавший за мной с плакатом «Голоса для женщин СЕЙЧАС!», громко и добродушно ответил:
– Уверяю вас, сэр, брюки мужа этой дамы не так остро нуждаются в стирке, как ваши собственные.
Мы нестройной цепочкой прошли мимо ворот дома Ромера. Они были закрыты и охранялись двумя констеблями в синих шлемах. Полицейские с любопытством наблюдали за нами. В зашторенных окнах особняка не замечалось никаких признаков жизни. Похоже, мистер Ромер отнюдь не был настроен принимать петицию.
Когда мы повернули обратно, мисс Кристабель торопливо вытащила Рамзеса из шеренги. Я, естественно, последовала за ними.
– Мистер Эмерсон! – воскликнула она. – Мы рассчитываем на вас!
– Конечно, – кивнул Рамзес. – На что именно?
– Миссис Маркхэм готова отнести нашу петицию в дом. Мы, дамы, соберёмся у констебля слева от ворот и не дадим ему её остановить. Как по-вашему, сможете ли вы задержать другого полицейского?
Рамзес поднял брови.
– Задержать? –  повторил он.
– Конечно, вы не должны прибегать к насилию. Просто расчистите дорогу для миссис Маркхэм.
– Я сделаю всё возможное, – последовал ответ.
– Великолепно! Будьте готовы – они идут.
Так и было. Фаланга женщин, шествуя плечом к плечу, приближалась к нам. Всего около дюжины – очевидно, предводительницы. Две дамы, возглавлявшие процессию, были высокими и крепкого телосложения, и обе размахивали тяжёлыми деревянными плакатами с суфражистскими лозунгами. За ними я мельком увидела большую, но изящную шляпу с цветами и перьями, почти скрытую крупными фигурами. Неужели она принадлежала знаменитой миссис Маркхэм, от которой зависело так много? Мужчина в бархатной накидке, на чьё лицо падала тень от полей шляпы, шёл рядом с ней. Единственной, кого я узнала, была миссис Панкхёрст, замыкавшая шествие.
Они не замедлили своего неумолимого наступления, не обращая внимания ни на констебля, ни на сочувствующих; мне пришлось ловко увернуться, когда они рысью пробежали мимо. Демонстранты окружили изумлённого констебля слева от ворот, и  Кристабель, пылая от волнения, крикнула: «Давайте!». Я услышала стук и лязг, когда один из деревянных плакатов приземлился на голову в шлеме.
Его напарник крикнул: «Ах ты!..» – и бросился на защиту друга. Рамзес шагнул вперёд и положил руку ему на плечо.
– Прошу вас, оставайтесь на месте, мистер Дженкинс, – добродушно произнёс он.
– Ох, мистер Эмерсон, не надо так! – жалобно воскликнул офицер.
– Вы знакомы? –  спросила я. Меня это не удивило. У Рамзеса масса необычных знакомств. Полицейские более респектабельны, чем некоторые другие.
– Да, – кивнул Рамзес. – Как поживает ваш малыш, Дженкинс?
Голос его был приветлив, поза — непринуждённой, но несчастного констебля постепенно оттесняли к перилам. Зная, что Рамзес вполне справится сам, я обернулась, чтобы посмотреть, не нужна ли дамам моя помощь в «удерживании»  другого констебля.
Мужчина лежал на земле, стаскивая с себя шлем, сдвинувшийся ему на глаза, а ворота отступили под стремительным натиском делегации. Ведомая двумя крупными дамами и поэтически одетым джентльменом, она достигла дверей дома.
Я не могла не восхититься стратегией и военной точностью, с которой реализовался замысел, но сомневалась, что делегация продвинется дальше. Полицейские свистки, топот ног и крики «Эй, что тут происходит?» возвещали о прибытии подкрепления. Миссис Маркхэм то ли уклонилась от своего обещания, то ли стала жертвой обмана: если бы Ромер согласился принять петицию, этот манёвр не понадобился бы. Дверь особняка наверняка была заперта, и Ромер вряд ли позволил бы своему дворецкому открыть её.
Как только эта мысль пришла мне в голову, ворота открылись. Я мельком заметила бледное, изумлённое лицо, которое приняла за лицо дворецкого, прежде чем оно скрылось за вторгшимися войсками. Они прорвались внутрь, и дверь захлопнулась за ними.
На улице дела шли не так хорошо. Полдюжины мужчин в форме бросились на помощь своему товарищу, попавшему в осаду. Грубо хватая женщин, они оттаскивали их прочь, а некоторых даже бросали на землю. С криком негодования я подняла зонтик и бросилась бы вперёд, если бы меня не удержали – почтительно, но крепко.
– Рамзес, отпусти меня немедленно, – выдохнула я.
– Подожди, матушка… я обещал отцу… –  Он вытянул одну ногу, и констебль, приближавшийся ко мне сзади, с ошеломлённым восклицанием рухнул ничком.
– О, ты обещал отцу, да? Будь оно всё проклято! – воскликнула я. Но огорчение и рёбра, сдавленные сыновней рукой, не дали мне больше вымолвить ни слова.
Констебль, упавший из-за Рамзеса, медленно поднялся на ноги.
– Чёрт возьми, – заметил он. – Так это вы, мистер Эмерсон? Я и не узнал вас в этом шикарном наряде.
– Присмотрите за моей матушкой, мистер Скаггинс? –  Отпустив меня, Рамзес стал поднимать распростёртых женщин. – Право же, джентльмены, – процедил он с ледяным неодобрением, – англичане не должны так себя вести. Позор!
Наступило временное затишье. Мужчины в синем смущённо переминались с ноги на ногу, а дамы поправляли одежду и бросали на констеблей пронзительные взгляды. Я удивилась, увидев миссис Панкхёрст с дочерью, поскольку предполагала, что они вошли в дом вместе с другими предводителями делегации.
Затем один из полицейских прочистил горло:
– Это всё очень хорошо, мистер Эмерсон, сэр, но как же мистер Ромер? Эти дамы вломились…
– Необоснованное предположение, мистер Мёрдл, – возразил Рамзес. – Насилие не применялось. Дверь открыл слуга мистера Ромера.
В этот стратегически важный момент дверь снова открылась. Человека, стоявшего на пороге, невозможно было спутать ни с кем. Яркий свет, падавший сзади, окружил сиянием седые волосы и бороду. Столь же безошибочно, как и внешность, узнавался звучный голос, снискавший хозяину репутацию одного из величайших ораторов Англии.
– Милорды, леди и… э-э, то есть… прошу вашего внимания. Я согласился выслушать прошение моей старой подруги миссис Маркхэм при условии, что все остальные разойдутся мирно и без промедления. Верните своих людей к исполнению обязанностей, сержант.
За его спиной на мгновение я увидела пышно украшенную цветами шляпу, после чего дверь с грохотом захлопнулась.
Первой нарушила молчание миссис Панкхёрст.
– Ну вот, – торжествующе провозгласила она. – Разве я не гарантировала вам, что миссис Маркхэм одержит победу? Пойдёмте, дамы, мы можем отступить с честью.
Они так и сделали. Толпа, разочарованная таким безобидным финалом, последовала их примеру, и вскоре перед домом остались только я, мой сын и один констебль, который снова закрыл осквернённые ворота и встал перед ними.
– Пойдём, матушка? –  Рамзес взял меня за руку.
– М-м… – отозвалась я.
– Прошу прощения?
– А ты не заметил что-нибудь необычное в...
– Где?
Я решила не упоминать о своей странной фантазии. Раз уж Рамзес не заметил ничего необычного, я, вероятно, ошиблась.
Мне следовало бы знать лучше. Я редко ошибаюсь. Единственное утешение – да, я промолчала, но даже если бы Рамзес мне поверил, то констебль, безусловно, нет, и к тому времени, как я заставила бы кого-то из начальства прислушаться к моему совету, преступление уже было бы совершено.

Когда мы добрались до дома, уже совсем стемнело, моросил мелкий грязный дождь. Гарджери высматривал меня; он распахнул дверь прежде, чем я успела позвонить, и обвиняющим тоном объявил, что все члены семьи ждут нас в библиотеке.
– О, мы опоздали на чай? –  спросила я, протягивая ему зонтик, плащ и шляпу.
– Да, мадам. Профессор начинает выходить из себя. Если бы мы были уверены, что мистер Рамзес с вами, мы бы не волновались.
– Прошу прощения, что забыл сообщить вам, – бросил Рамзес, добавляя свою шляпу к куче одежды, которую держал Гарджери.
Если он и хотел пошутить, то Гарджери не обратил на это внимания. Он участвовал в нескольких наших приключениях и получал от этого огромное удовольствие. Теперь он считал себя ответственным за нас и дулся, если его не держали в курсе наших дел. Угрюмый дворецкий – ужасное неудобство, но, по-моему, не такая уж высокая цена за преданность и привязанность.
Поняв намёк Гарджери, мы вошли прямо туда, не переодеваясь (25), и увидели остальных, собравшихся за чайным столом. Мой преданный муж встретил меня хмурым взглядом.
– Ты чертовски поздно пришла, Пибоди. Что тебя задержало?
Никто из нас не любит, когда нам прислуживают в семейном кругу, поэтому Нефрет взяла на себя заботу о чайнике. На ней красовалось одно из вышитых египетских одеяний, которые она предпочитала носить в неформальной обстановке, а золотисто-рыжие волосы были завязаны сзади лентой.
Строго говоря, она была не нашей приёмной дочерью и даже не нашей подопечной, поскольку годом ранее достигла совершеннолетия и – благодаря настойчивым требованиям моего дорогого Эмерсона о соблюдении прав этой молодой женщины – теперь управляла состоянием, унаследованным от деда (26). Однако других родственников у неё не было, и она стала нам с Эмерсоном так же дорога, как родная дочь. Ей было тринадцать, когда мы спасли её из далёкого нубийского оазиса, где она жила с рождения (27), и ей было нелегко приспособиться к условностям современной Англии.
Мне тоже было нелегко. Порой я задавалась вопросом, почему Небеса благословили меня двумя самыми трудными детьми, какие только могут появиться у матери. Я не из тех женщин, кто воркует над младенцами и обожает малышей, но осмелюсь утверждать, что Рамзес измотал бы любую мать; в одних вопросах он был до умопомрачения развит, а в других – ужасающе нормален. (Нормальное поведение маленького мальчика подразумевает изрядное количество грязи и полное пренебрежение собственной безопасностью.) И стоило мне решить, что Рамзес уже миновал худший этап, появилась Нефрет – поразительно красивая, чрезвычайно умная и постоянно критикующая общепринятые нормы. Девушка, бывшая верховной жрицей Исиды в обществе, где жители ходят полураздетыми, вряд ли могла бы благосклонно отнестись к корсетам (28).
По сравнению с ними третий молодой человек был приятным контрастом. Случайный наблюдатель мог бы принять его и Рамзеса за близких родственников: такая же смуглая кожа и волнистые чёрные волосы, такие же тёмные глаза с длинными ресницами. Но сходство являлось совершенно случайным: Давид, внук начальника наших рабочих, Абдуллы, был ближайшим другом Рамзеса и важной частью нашей семьи с тех пор, как переехал жить к брату Эмерсона (29). Он был неразговорчив – возможно, потому, что ему было трудно вставить слово в нашем присутствии. Ласково улыбнувшись, он пододвинул пуфик мне под ноги и поставил на столик рядом с моим локтем чашку чая и тарелку с бутербродами.
– У тебя усталые глаза, – окинула я его взглядом. – Ты что, работал над чертежами для тома о Луксорском храме при искусственном освещении? Я же тебе много раз говорила, что не стоит…
– Перестань суетиться, Пибоди, – рявкнул Эмерсон. – Ты только и ждёшь, чтобы он заболел и предоставил тебе возможность пичкать его своими ядовитыми лекарствами. Пей свой чай.
– Я и так пью, Эмерсон. Но Давид не должен…
– Он хотел закончить до нашего отъезда в Египет, – перебила Нефрет. – Не беспокойтесь о его зрении, тётя Амелия, последние исследования показывают, что чтение при электрическом свете не вредит зрению.
Она говорила с авторитетом, который, надо признать, был оправдан её медицинским образованием. Получение этого образования само по себе стало нелёгким испытанием. Несмотря на яростные возражения своего (мужского) медицинского факультета, Лондонский университет наконец-то открыл женщинам доступ к учёности, но другие крупнейшие университеты продолжали отказывать им, и трудности с получением клинической практики оставались почти такими же сильными, как и столетие назад. Нефрет, однако, добилась этого благодаря помощи преданных своему делу женщин, основавших в Лондоне женский медицинский колледж и вынудивших часть больниц допускать студенток в палаты и анатомические кабинеты. Она пару раз упоминала о продолжении учёбы во Франции или Швейцарии, где (как ни странно это покажется британцу) предубеждения против женщин-врачей были не столь сильны. Но, думаю, ей не хотелось расставаться с нами: она обожала Эмерсона, превращавшегося в её маленьких ручках в мягкую глину, а с Рамзесом они были действительно как брат и сестра. Другими словами – в самых лучших отношениях, если не считать случаев, когда грубили друг другу.
– Почему ты так по-дурацки нарядился? –  спросила она, с презрительным весельем разглядывая элегантно одетую фигуру Рамзеса. – Помолчи, дай мне угадать. Там была мисс Кристабель Панкхёрст.
– Ещё бы не догадаться, – отпарировал Рамзес. – Ведь ты отлично знала, что она там будет.
– Какое отношение мисс Кристабель имеет к одежде Рамзеса? –  с подозрением поинтересовалась я.
Сын повернулся ко мне:
– Слабая попытка пошутить со стороны Нефрет.
– Ха! – фыркнула Нефрет. – Уверяю тебя, дорогой мальчик, ты не сочтёшь это шуткой, если продолжишь поощрять девушку. Мужчины, похоже, находят подобные победы забавными, но она очень решительная молодая женщина, и тебе не отделаться от неё так же легко, как от остальных.
– Боже правый! – воскликнул я. – От каких ещё остальных?
– Ещё одна шутка, – поспешно вскочил Рамзес. – Пойдём, Давид, составишь мне компанию, пока я переоденусь. Поговорим.
– Насчёт Кристабель, – пробормотала Нефрет приторным тоном.
Рамзес был уже на полпути к двери. Последняя «шутка»  переполнила чашу его терпения; он остановился и обернулся.
– Если бы ты была на демонстрации, – протянул он, тщательно подбирая слова, – то сама могла бы понаблюдать за моим поведением. У меня сложилось впечатление, что ты собиралась прийти.
Улыбка Нефрет померкла.
– Э-э… у меня появилась возможность присутствовать при интересном вскрытии.
– Сегодня днём тебя не было в больнице.
– Какого чёрта…–  Она взглянула на меня и закусила губу. – Нет. Я вместо этого пошла гулять. С подругой.
– Как мило, – сказала я. – Вот почему у тебя такой красивый румянец на щеках. Свежий воздух и физические упражнения! Нет ничего лучше!
Рамзес развернулся и вышел из комнаты, Давид последовал за ним.

К тому времени, как мы собрались на ужин, они уже помирились. Нефрет была на редкость любезна с Рамзесом, как всегда после их ссор. А Рамзес – на редкость молчалив, что с ним случалось редко. Он предоставил мне описать демонстрацию, что я и сделала со свойственными мне живостью и лёгким подшучиванием. Однако мне не дали закончить, потому что Эмерсон не всегда ценит мои шутки.
– В высшей степени недостойно и вульгарно, – проворчал он. – Бить констеблей по голове плакатами, грубо врываться в дом! Ромер – законченный осёл, но я не могу поверить, что подобное поведение служит твоему делу, Амелия. Тактичное убеждение гораздо эффективнее.
– Ты прекрасно умеешь говорить о такте, Эмерсон, – возмущённо ответила я. – Но кто прошлой весной бестактно сбил с ног двух констеблей? Чьи бестактные замечания директору Ведомства древностей привели к тому, что нам отказали в разрешении на поиски новых гробниц в Долине Царей? Кто…
Голубые глаза Эмерсона сузились до щёлок, а щёки побагровели. Он глубоко вздохнул, но, прежде чем успел разразиться громогласной отповедью, Гарджери, Нефрет и Давид заговорили одновременно:
– Ещё мятного желе, сэр?
– Как продвигается «История», профессор?
Нефрет адресовала свой вопрос мне, а не Эмерсону:
– Когда ожидают тётю Эвелину, дядю Уолтера и малютку Амелию? Завтра или послезавтра?
Эмерсон с ворчанием затих, а я спокойно ответила:
– Завтра, Нефрет. Но вы все должны помнить, что нельзя называть её «малюткой Амелией».
Рамзес почти не улыбался, но выражение его лица слегка смягчилось. Он очень любил свою юную кузину.
– Это будет трудно. Она прелесть, и миниатюрность ей очень идёт.
– Она утверждает, что две Амелии в семье создают путаницу, – объяснила я. – Однако подозреваю, что её отталкивает то, что ваш отец склонен называть меня Амелией лишь тогда, когда выходит из себя. А в повседневной жизни использует мою девичью фамилию как знак одобрения и… э-э… привязанности. Да не смотри ты на меня так сердито, Эмерсон, ведь сам знаешь, что это правда; я собственными глазами видела, как дрожала бедняжка, когда ты во всю мочь орал на меня: «Чёрт тебя побери, Амелия!»
Нефрет снова вмешалась, чтобы предотвратить нецензурную брань Эмерсона:
– Значит, решено, что в этом году она поедет с нами в Египет?
– Она покорила своих родителей с помощью Давида. Эвелина сказала, что против его мягких убеждений было невозможно устоять.
Давид слегка покраснел и склонил голову.
– Она – единственная из их детей, кто интересуется египтологией, – продолжила я. – И было бы жаль, если бы ей помешали воплотить этот интерес в жизнь только потому, что она женщина.
– Ага, так вот как ты их обошёл. – Рамзес перевёл взгляд с меня на своего молчаливого друга. – Тёте Эвелине было бы трудно устоять перед этим аргументом. Но Мелия… Лия… ещё очень молода.
– Она всего на два года моложе тебя, Рамзес, а ты ездишь в Египет с семи лет.
Наслаждаясь радостями семейного общения, я забыла о своих странных предчувствиях. Увы, я не знала, что Немезида (30) уже вплотную приблизилась к нам. Более того, в этот самый момент она звонила в двери (31).
Мы уже собирались встать из-за стола, когда в столовую вошёл Гарджери. Его ледяной неодобрительный взгляд ещё до того, как он заговорил, дал мне понять, что он чем-то недоволен.
– К вам пришёл полицейский, миссис Эмерсон. Я сообщил ему, что вы не принимаете посетителей, но он настоял.
– К миссис Эмерсон? –  повторил муж. – Не ко мне?
– Нет, сэр. Он спрашивал о миссис Эмерсон и мистере Рамзесе.
– Чёрт возьми! – вскочил Эмерсон. – Должно быть, это как-то связано с твоей сегодняшней демонстрацией. Рамзес, я же просил тебя её сдерживать!
– Уверяю тебя, отец, ничего не случилось, – ответил Рамзес. – Где этот господин, Гарджери?
– В библиотеке, сэр. Полагаю, именно там вы обычно принимаете полицейских.
Эмерсон вышел первым, остальные последовали за ним.
Нас ждал не констебль в форме, а высокий, крепкий мужчина в вечернем костюме. Эмерсон резко остановился.
– Боже правый! – воскликнул он. – Всё ещё хуже, чем я думал. Что ты сделала, Амелия, чтобы заслужить визит помощника комиссара Скотланд-Ярда?
Это действительно был сэр Реджинальд Арбетнот, с которым мы были хорошо знакомы как в общественном, так и в профессиональном плане. Он поспешил успокоить моего взволнованного супруга:
– Требуются показания миссис Эмерсон и вашего сына, профессор. Дело довольно срочное, иначе я бы не стал беспокоить вас в такой час.
– Хм-м, – фыркнул Эмерсон. – Оно должно быть чертовски срочным, Арбетнот. Ничто, кроме хладнокровного убийства, не оправдает…
– Эмерсон, ты груб, – перебила я. – Сэр Реджинальд поступил любезно, явившись к нам лично, а не приглашая нас в свой кабинет. И тебе следовало бы догадаться по одежде, что его вызвали с званого ужина или вечернего мероприятия, чего бы не случилось, если бы ситуация не была серьёзной. Мы собирались выпить кофе, сэр Реджинальд. Не желаете присесть и присоединиться к нам?
– Спасибо, миссис Эмерсон, но у меня мало времени. Не могли бы вы мне рассказать…
– От спешки никакого толка, сэр Реджинальд. Полагаю, воры уже убрались с добычей. Надеюсь, мистер Ромер не пострадал?
Воспользовавшись наступившей гробовой тишиной, я нажала на кнопку звонка.
– Но, полагаю, – продолжила я, когда Гарджери вошёл с подносом с кофе, – вам лучше выпить рюмочку бренди, сэр Реджинальд. Выдохните, пожалуйста. Ваше лицо приобрело пугающий цвет.
Его дыхание вырвалось наружу, словно маленький взрыв.
– Как? –  выдохнул он. – Как вы…
– Сегодня днём я узнала главаря банды – или, по крайней мере, мне так показалось. Я пришла к выводу, что, должно быть, ошиблась, поскольку у меня не было оснований полагать, что этот человек находится в Англии. Однако ваше присутствие здесь говорит о том, что преступление имело место, и что оно связано с сегодняшней демонстрацией, поскольку вы хотели допросить именно Рамзеса и меня. Не нужно большого воображения, чтобы прийти к единственно возможному выводу.
– А, – сказал сэр Реджинальд. – Единственно возможному… Думаю, миссис Эмерсон, я воспользуюсь вашим любезным предложением. Бренди. Умоляю!
Эмерсон, чьи глаза расширились больше всех, повернулся и медленно, размеренно направился к буфету. Вынув пробку из графина, он щедро плеснул бренди в стакан. Затем выпил.
– Наш гость, Эмерсон, – напомнила я ему.
– Что? О. Да.
Сэр Реджинальд получил вожделенный напиток. Эмерсон налил себе ещё бренди и отошёл к дивану, где сел рядом с Нефрет и воззрился на меня. Рамзес, с традиционно бесстрастным выражением лица, вежливо раздал кофе остальным. Затем сел и воззрился на меня.
На меня уставились все. Это было очень приятно. Сэр Реджинальд, выпив изрядное количество бренди, прочистил горло.
– Миссис Эмерсон, я пришёл сообщить вам ошеломляющую новость, которая дошла до меня всего час назад, и, похоже, вы всё о ней знаете. Могу я спросить, откуда вам это известно?
– Надеюсь, вы не подозреваете меня в принадлежности к банде, – рассмеялась я.
– Ох... ну... нет, конечно, нет. Но как...
Лучше не брать на себя никаких обязательств, пока не узнаешь все факты. Я ответила:
– Я с радостью объясню, сэр Реджинальд. Но сначала вам лучше рассказать остальным, что именно произошло сегодня днём.
Ключевым свидетелем, от которого полиция узнала эту историю, был дворецкий мистера Ромера. Он не открывал дверь; более того, хозяин приказал ему запереть её. Он не знал, как взломали замок. Застигнутый врасплох, он был схвачен двумя крепкими мускулистыми женщинами, которые повалили его на землю и связали по рукам и ногам верёвками, вытащенными из сумок. Остальные захватчики мгновенно рассредоточились в задней части дома. Никто не произнёс ни единого звука; всё происходило с точностью военной операции.
Беспомощно валяясь на полу в прихожей, он увидел человека в длинном плаще и широкополой шляпе, поднимавшегося по лестнице. Вскоре после этого другой человек, которого он принял за своего хозяина, спустился по лестнице и направился к входной двери. Открыв её, он обратился к тем, кто стоял снаружи, со словами, которые я уже приводила. У этого оратора был взгляд хозяина, голос хозяина, даже одежда хозяина, но вместо того, чтобы прийти на помощь своему несчастному слуге, так называемый мистер Ромер вновь удалился наверх.
В течение следующего получаса только голоса и шум оживлённой деятельности подсказывали злосчастному дворецкому местонахождение захватчиков. Когда они снова появились, то несли багаж самого разного рода, включая огромный дорожный сундук. Носильщики были одеты в ливреи лакеев мистера Ромера, но лица их не были похожи на знакомых дворецкому лакеев. Они начали выносить багаж. За ними следовал мужчина, похожий на его хозяина, теперь в любимом пальто мистера Ромера с меховой отделкой. Женщина, шагавшая рядом с ним – одна из незваных гостий – была одета, как леди: длинная мантия (32) и большая шляпа с цветами. Под руку они вышли из дома, и дверь за ними закрылась.
Бедняге потребовалось больше часа, чтобы освободиться. С опаской ковыляя из комнаты в комнату, он обнаружил остальных слуг запертыми в подвале. Лакеи были одеты только в нижнее бельё. Мистер Ромер, привязанный к стулу в собственной библиотеке, пребывал в том же постыдно раздетом состоянии. Шкафы, в которых хранилась великолепная коллекция египетских древностей его светлости, полностью опустошили.
– Короче говоря, – заключил сэр Реджинальд, – люди, вошедшие в дом, переоделись в ливреи лакеев и отнесли сундуки с коллекцией мистера Ромера к ожидавшему экипажу. Констебль у ворот ничего не заподозрил. Он даже помог кучеру погрузить багаж в экипаж. Что же касается человека, которого дворецкий принял за своего хозяина…
– Человек в шляпе с опущенными полями и плаще, – кивнула я. – Я упрекаю себя, сэр Реджинальд, что не сразу сообщила об этом Скотланд-Ярду. Однако, надеюсь, вы будете справедливы и признаете, что никто из ваших подчинённых мне бы не поверил.
– Вероятнее всего. Правильно ли я понял, миссис Эмерсон, что вы узнали этого человека на расстоянии, несмотря на маскировку, которая ввела в заблуждение дворецкого его светлости?
– Не то чтобы узнала, – ответила я. – Современная мода на бороды и усы, которой придерживаются столь многие джентльмены, делает задачу самозванца до смешного лёгкой. В его позе, жестах чувствовалось неуловимое чувство чего-то знакомого – то же чувство, которое поразило меня, когда я увидела человека в бархатном плаще и шляпе с широкими полями. Он мастер перевоплощения, имитатор с исключительными способностями…
– Амелия, – прорычал Эмерсон, со свистом втягивая воздух через нос, – ты хочешь сказать, что этот человек...
– Гений Преступлений, – пожала я плечами. – Кто же ещё? (33)

Наши первые встречи с этой выдающейся личностью произошли, когда мы работали на древних кладбищах близ Каира. Ограбление гробниц и нелегальная торговля древностями – давняя традиция в Египте; эта профессия существовала ещё со времён фараонов. Однако в начале 1890-х годов эта деятельность резко активизировалась, и стало очевидно, что какой-то гений преступности захватил власть в криминальном мире торговли древностями. Надо сказать, этот вывод был очевиден как для Эмерсона, так и для меня. Полицейские чиновники известны своей недальновидностью и невосприимчивостью к новым идеям. Только после того, как мы обнаружили тайную штаб-квартиру Сети, им пришлось признать истинность наших выводов, но даже сейчас, как мне рассказывали, некоторые отрицают существование такого человека.
Хотя мы раскрыли несколько самых коварных замыслов Сети, сам он всегда ускользал от нас. Прошло несколько лет с тех пор, как мы видели его в последний раз и слышали о нём; более того, мы какое-то время считали его мёртвым. Другие негодяи, страдая тем же заблуждением, пытались взять под контроль созданную им преступную организацию. Теперь стало очевидно, что Сети воссоздал свою организацию не в Египте, а в Европе – точнее, именно в Англии.
Я как раз объясняла это бедному, растерянному сэру Реджинальду, когда меня снова прервали. Я ожидала вспышки гнева от Эмерсона, чей буйный нрав и умение сквернословить снискали ему ласковое арабское прозвище «Отец Проклятий». Однако на сей раз меня прервал Рамзес.
– Некоторые факты, поведанные мне мисс Кристабель Панкхёрст, хотя в то время и не имевшие для меня значения, подтверждают твою теорию, матушка. Миссис Маркхэм и её брат присоединились к группе только после нашего отъезда из Лондона в июне. В то же время к движению присоединились несколько других «дам», их подруг. Должно быть, именно они ворвались в дом вместе с пресловутой миссис М. В тот момент меня поразило, что миссис Панкхёрст не вошла в состав делегации.
– Да, но… но… – заикаясь, выдавил сэр Реджинальд. – Всё это безосновательно, бездоказательно…
– Доказательство, – продолжил мой надоедливый отпрыск, как обычно, опережая меня, – в результате. Воры были не обычными грабителями; они охотились за древностями мистера Ромера, которые составляют одну из лучших частных коллекций в мире. Гений Преступлений специализируется на египетских древностях, и идея использовать организацию суфражисток для проникновения в дом ярого противника женского избирательного права характерна для сардонического (34) чувства юмора Сети.
– Но, – проскрипел сэр Реджинальд голосом, похожим на заезженную граммофонную пластинку, – но…
– Если это был Сети, вам никогда не поймать этого ублюдка, – прервал Эмерсон. Характерным для его состояния было то, что он даже не извинился за ругательства, к которым, признаюсь, мы все уже привыкли. Он продолжил: – Но я желаю вам удачи. Ничто не обрадовало бы меня больше, чем увидеть его на скамье подсудимых. Мы рассказали всё, что знаем, сэр Реджинальд. Не лучше ли вам заняться делом, вместо того чтобы попусту рассиживаться и пить бренди?


Из рукописи H:
Рамзес открыл дверь своей комнаты.
– Ты постучалась? –  спросил он, изображая удивление. – Почему вдруг такое отступление от привычки?
Нефрет ворвалась в комнату – пышные юбки её пеньюара развевались, словно королевская мантия – и бросилась на кровать.
– Не пытайся заставить меня защищаться, Рамзес, я тебе этого не позволю. Как ты смеешь шпионить за мной?
Рамзес невольно взглянул на Давида, который закатил глаза и пожал плечами, давая понять, что он не намерен вмешиваться в спор.
– Ничем не вызванное и безосновательное обвинение, – бросил Рамзес.
Его холодный ответ лишь сильнее разозлил Нефрет. Щёки её залились краской.
– Чёрт возьми! Ты тайком прокрался в больницу, чтобы узнать, действительно ли я там была. Хорошо, меня там не было, так?
– Очевидно.
Они злобно переглянулись. Давид решил, что пора вмешаться, прежде чем кто-нибудь позволит себе что-то совсем грубое.
– Уверен, Рамзес просто зашёл узнать, не хочешь ли ты пойти с ним на встречу суфражисток. Правильно, Рамзес?
Рамзес кивнул. Это было всё, что он мог сделать; произнесённое «да»  застряло бы у него в горле.
– Тебе не нужно было заявлять об этом во всеуслышание перед тётей Амелией и профессором.
– Ты начала первой.
– Подразнив тебя насчёт Кристабель? –  Нефрет никогда не могла долго злиться. Уголки её губ дрожали.
– Ты же знаешь, мне плевать на эту проклятую девчонку!
– Ох, какое неджентльменское выражение! Но она…
– Не начинай сначала! – воскликнул Давид. Он не знал, смеяться ли ему, ругаться или сочувствовать,  когда начинались подобные перепалки; Нефрет была одной из немногих на свете, способных вывести Рамзеса из себя, а Давид, пожалуй – единственным человеком на свете, который понимал, по какой причине. Надеясь отвлечь их, он продолжил: – Ты пришла как нельзя кстати, Нефрет; мы обсуждали возвращение Гения Преступлений, и Рамзес собирался рассказать мне, что ему известно об этом таинственном человеке.
Нефрет села и скрестила ноги.
– Прости, Рамзес, – весело сказала она. – Мне не следовало обвинять тебя в шпионаже.
– Нет.
– Теперь твоя очередь извиняться.
– За что? –  Он поймал взгляд Давида и взял себя в руки. – Ну ладно. Прошу прощения.
– Тогда всё забыто. Я рада, что пришла, потому что умираю от любопытства по поводу Сети. Честно говоря, я думала о нём как о… ну, не совсем плоде воображения тёти Амелии, но, скорее, как о примере её склонности к преувеличению.
– Ты имеешь в виду её пристрастие к мелодрамам? –  Рамзес уселся на пол по-арабски.
Нефрет ухмыльнулась и взяла предложенную ей сигарету.
– Мы оба не совсем честны, Рамзес. Тёте Амелии не нужно преувеличивать. С ней всякое случается. Но она что-то скрывала. Это всегда видно по её взгляду прямо в глаза и отрывистой, твёрдой манере разговора. Профессор тоже что-то скрывал. В чём секрет Сети, который ни один из них не хочет предавать огласке?
– Я уже рассказывал тебе.
– Кусочки и обрывки. Это у него ты научился искусству маскировки…
– Не совсем так, – возразил Рамзес. – Я унаследовал коллекцию личин Сети после того, как отец заставил его бежать из своей ставки, но мне пришлось самому разобраться в его методах и усовершенствовать их.
– Прошу прощения, – промолвила Нефрет.
– Удовлетворительно.
– Рамзес… – начал Давид.
– Да. Я рассказал вам обоим всё, что знаю об этом человеке по личным встречам. Во всех этих случаях он маскировался, причём изумительно; его изображение сварливой старушки-американки было просто блестящим. В конце этого приключения ему удалось похитить матушку и держать её в плену несколько часов (35). Я не знаю, что произошло за это время. Сомневаюсь, что даже мой отец знает это наверняка. Вот почему одно лишь упоминание о Сети так его бесит.
У Нефрет отвисла челюсть.
– Боже правый, – выдохнула она. – Ты хочешь сказать, что он… она… они…
– Сомневаюсь, – холодно процедил Рамзес. – Я никогда не встречал двух людей, настолько привязанных друг к другу, как мои родители. Иногда это очень неловко, – добавил он, нахмурившись.
– Я думаю, это прекрасно, – ласково улыбнулась Нефрет. – Нет, тётя Амелия никогда бы не изменила профессору, но если бы она оказалась во власти этого злодея…
Рамзес покачал головой.
– Она не говорила бы о Сети с такой снисходительностью, если бы он принуждал её силой. Однако не сомневаюсь, что он был в неё влюблён, и, возможно, она испытывала к нему невольное влечение. Я видел письмо, которое он отправил ей после того, как мы её вернули; он обещал ей, что никогда больше не будет вмешиваться ни в её дела, ни в дела тех, кто ей дорог. Однако подозреваю, что с тех пор они с отцом снова встречались с ним. Несколько лет назад происходили очень странные события – помнишь, Нефрет, когда они отправились в Египет одни, а мы гостили у тёти Эвелин и дяди Уолтера… (36)
Нефрет покатилась со смеху.
– Помнишь ту ночь, когда мы выпустили льва из клетки? Дядя Уолтер был в ярости!
– Из-за меня, – уточнил Рамзес. – Не из-за тебя.
– Это была твоя идея, – заметила Нефрет. – Ну, неважно. Но злодеем в том случае был не Сети, а кто-то другой. Я забыла его имя.
– Трудно уследить за всеми, кто пытался убить матушку и отца, – согласился Рамзес. – Этого злодея звали Винси (37), и, поскольку отец застрелил его во время их последней схватки, мы можем обоснованно заключить, что он был в чём-то виновен. Отец не убивает людей, если может этого избежать. Но я всё ещё думаю, что Сети был вовлечён в это дело – каким-то образом, который я не могу объяснить.
Нефрет нахмурилась.
– Это просто смешно, как нам по крупицам приходится собирать сведения. Почему тётя Амелия и профессор пытаются скрыть эти сведения от нас? Это опасно и для них, и для нас. Находящийся в неведении – безоружен! (38)
Она яростно жестикулировала, посыпая пол пеплом. Рамзес выхватил сигарету из её руки и потушил окурок в чаше, которую использовали как пепельницу, хотя изначально она предназначалась для хранения ароматических смесей. Матушка знала, что он курит, хотя редко позволял себе курить в её присутствии, поскольку она этого не одобряла. Сам Рамзес знал, что курит именно потому, что она этого не одобряла. Давид курил просто потому, что курил, а Нефрет – потому что курили Рамзес с Давидом (39).
– Интересно, знал ли Сети, что она будет там сегодня, – задумался Давид.
– Я убеждён, что он не знал, – ответил Рамзес. – У матушки очень мало общего с ЖСПС, и решение посетить эту демонстрацию она приняла спонтанно.
– Но он определённо увидел её там.
– Трудно не заметить матушку. –  Они обменялись понимающими улыбками, и Рамзес продолжил: – Однако к тому времени, как она появилась, было уже слишком поздно отменять операцию. Нет, Давид, я уверен, что встреча была случайной. Впредь он будет стараться держаться от неё подальше.
Он замолчал. Через мгновение Нефрет спросила:
– Как он выглядит? Она – хороший наблюдатель, и если провела с ним столько времени наедине, то должна была хоть что-то заметить.
– Не так уж много. Глаза у него неопределённого оттенка; они могут быть чёрными, серыми или карими. Цвет волос неизвестен благодаря искусному использованию париков и красок. Единственное, в чём мы можем быть относительно уверены, это его рост – чуть меньше шести футов – и телосложение, характерное для мужчины в расцвете сил и отличной физической форме. Хотя он говорит на нескольких языках, матушка считает его англичанином. Не так уж и много, согласитесь.
– Однако сегодня вечером она его узнала, – возразила Нефрет.
– Это странно, – признался Рамзес. – Я бы подумал, что она всё выдумала, если бы не тот факт, что в тот момент её несомненно поразило нечто. Она принялась было спрашивать меня, не заметил ли я чего-нибудь необычного, но потом передумала.
– А ты не заметил?
– Я не видел этого типа много лет, и...
– Всё в порядке, мой мальчик, не нужно оправдываться. Рост шесть футов, в отличной физической форме... Хм-м-м...
– На что ты намекаешь? –  застыл Рамзес.
Она положила тонкую руку ему на плечо.
– Успокойся, мой мальчик. Уверяю тебя, я не хотела обидеть тётю Амелию. Но если она, пусть и невольно, испытывала к нему влечение, ответная реакция будет ещё сильнее.
– Какая ответная реакция? –  спросил Давид.
Нефрет одарила его мягкой улыбкой.
– Вы оба мало знаете о женщинах. Женщина может простить мужчину за похищение, и уж точно не станет винить его за то, что он в неё влюбился. Но вот чего она никогда не простит – так это того, что её выставили дурой. Именно так Сети и поступил с тётей Амелией.
– Лучше бы ты не сыпала афоризмами, – проворчал Рамзес. – Ты говоришь, как матушка.
– Это не афоризм, это простой факт! Как вы не понимаете – Сети использовал движение суфражисток, нанеся удар по делу, дорогому сердцу тёти Амелии. Это даст новые аргументы тем сторонникам мужского превосходства, которые утверждают, что женщины слишком наивны и инфантильны, чтобы жить в реальном мире. ЖСПС будет безжалостно осмеян за то, что принял в свои ряды шайку преступников…
– Это несправедливо, – возмутился Рамзес. – Сети обманывал самых дотошных следователей-криминалистов.
– Справедливо, несправедливо – а прессе-то какая разница? И теперь осталось только ждать, пока какой-нибудь пронырливый журналист не обнаружит, что тётя Амелия присутствовала на демонстрации. «Миссис Амелия П. Эмерсон, известный археолог и детектив-любитель, напала на констебля, который пытался помешать банде воров проникнуть в дом!»
– О Боже! – воскликнул Давид, заметно побледнев. – Они не пойдут на такое!
– В действительности она не нападала на этого парня, – размышлял Рамзес. – Но отнюдь не потому, что не пыталась. О Боже, согласен. Как ты думаешь, найдём ли мы повод уехать из города на несколько дней?

ПРИМЕЧАНИЯ.
1. В английском языке эти слова одинаковы, вне зависимости от рода. К сожалению, мне пришлось допустить «спойлер», как это сейчас называется, иначе письма невозможно перевести. Не употреблять же обращение XIX века «Мой милый дружочек», универсальное как для мужчин, так и для женщин! Тем более, что подобная сентиментальность совсем не в характере Нефрет. (Здесь и далее примечания переводчика, за исключением особо указанных случаев. При создании примечаний использовались, в частности, материалы «Википедии»).
2. Ироническая перефразировка известного выражения: «Разнообразие — вот что придаёт жизни вкус». Или «Прелесть жизни — в разнообразии» (а по мнению Амелии Пибоди — в догадках).
3. Эдвард (Нед) Рассел Айртон (1882 — 1914 гг.) — британский археолог и египтолог. В романах Э. Питерс наряду с вымышленными персонажами действуют реальные исторические личности. Я посчитал необходимым указать в сносках, кто из действующих лиц существовал на самом деле.
4. Согласно статье в «Википедии», «степень задокументированности и учёта работ по раскопкам этой гробницы одна из худших».
5. Метрополитен-музей (Metropolitan Museum of Art) — энциклопедический художественный музей в Нью-Йорке.
6. У официально женатого Дэвиса (см. примечание 9) с 1887 года до самой смерти была сожительница, Эмма Эндрюс, двоюродная сестра жены Дэвиса Энни.
7. KMT — журнал о Древнем Египте, ежеквартально издаваемый компанией Kmt Communications. Первый номер вышел весной 1990 года. Журнал издавался в Уивервилле, Северная Каролина и публиковал статьи, отчёты о недавних раскопках, анонсы предстоящих лекций и симпозиумов, а также рецензии на книги. Название журнала происходит от "Кемет" — названия Древнего Египта на иероглифическом языке.  KMT прекратил своё существование с выходом зимнего выпуска 2022–2023 годов, отчасти из-за роста цен на почту и марки (согласно сообщению редактора Денниса Форбса на форуме EEF). Однако предыдущие выпуски журнала KMT всё ещё доступны.
8. Институт изучения античных культур, до 2023 года — Восточный институт — научная организация в Чикаго в штате Иллинойс, основанная при Чикагском университете профессором Джеймсом Генри Брэстедом в 1919 году.
9. Теодор М. Дэвис (1837 — 1915 гг.) — американский юрист, наиболее известный как исследователь египетской Долины царей в 1902 — 1914 годы.
10. Лайла Пинч Брок — канадский египтолог, специализирующийся на эпиграфике. В частности, она расчищала и консервировала KV55 в 1992 — 1996 годах.
11. SASE (Secure Access Service Edge) — это модель сетевой безопасности, при которой средства защиты и сетевые технологии поставляются в пакете облачных сервисов от одного провайдера. Цель — обеспечить быстрый и безопасный доступ сотрудников к сетевым ресурсам.
12. Так в оригинале романа. Но вот как звучит этот текст в «Древнеегипетской книге мёртвых»:
«Заклинание уст умершего.
Глава отверзания уст Осириса Ани.
Следует так сказать: Бог Птах отверзает мои уста, и бог моего города ослабит пелены, пелены, которые на моих устах.
А затем придёт бог Тот, который вооружён словами могущества в великом изобилии, и развяжет перевязи, равно как и перевязи бога Сета, которые на моих устах.
А бог Атум швырнёт их обратно тем, кто перебинтовал бы меня ими, и швырнёт их ему (Сету?).
Затем бог Шу откроет мои уста и сделает отверстие в моём рте тем же самым железным прибором (орудием), которым он отверзал уста богов».
Источник: Древнеегипетская книга мёртвых. Слово устремлённого к Свету. Переводчики: А. К. Шапошников, И. А. Евса. Издательство "Око", ООО "Издательство "Эксмо". Москва, 2003 г.
13.   Шляпная булавка — традиционный женский аксессуар, булавка с декоративной головкой, служащая для крепления шляпки к волосам или декоративных элементов (лент, цветов) к шляпке. Пик популярности аксессуара приходится на XIX—XX века.
14. Даунинг-стрит, 10 — это резиденция премьер-министра Великобритании. Дом расположен в центре Лондона, в районе Вестминстер — недалеко от здания парламента и Букингемского дворца.
15. Суфражистки — участницы общественного и политического движения начала XX века, ставившего своей целью наделение женщин политическими правами (прежде всего правом голоса). Слово происходит от английского «suffrage», обозначающего «право голоса» или «избирательное право». Зарождение суфражизма относят к концу XIX — началу XX веков, когда на Западе (прежде всего в Великобритании и США) появились крупные феминистские организации, открыто требовавшие наделения женщин правом голоса. Наиболее ярким примером таких организаций стал созданный в 1903 году в Великобритании Женский социально-политический союз. (ЖСПС). Помимо традиционных форм политической агитации (демонстрации, издание газет и т. д.), сторонницы движения прибегали и к нестандартным методам — публичным акциям гражданского неповиновения, политической сатире, продаже товаров с символикой движения и даже выпуску тематических настольных игр. А также преследовали политиков, пытались штурмовать парламент, приковывали себя цепями к перилам, разбивали окна, поджигали почтовые ящики и пустые здания, устанавливали бомбы, чтобы нанести ущерб церквям и имуществу. Во время столкновений с полицией зачастую подвергались нападениям и сексуальным домогательствам.
16. Английские меры длины: 1 ярд – примерно 0,91 метра. 1 ярд = 3 фута. 1 фут – примерно 30,5 см. 1 фут=12 дюймов. 1 дюйм – примерно 2,54 см.
17. Английское чаепитие – целый ритуал, и в те времена проходил строго по часам. Очевидно, Эмерсон имеет в виду «главное чаепитие дня» – в пять часов пополудни.
18. «Чёрная Мария» – жаргонное название фургона для перевозки заключённых.
19. Чалфонт – поместье, перешедшее к Эвелине по наследству от деда. Противоречие: в первой книге указывалось, что титул деда – граф Элсмир. Чалфонтом его именуют, начиная с пятого романа.
20. Женский социально-политический союз был основан как независимое женское движение 10 октября 1903 года на Нельсон-стрит, 62, Манчестер, в доме семьи Панкхёрст. Эммелин Панкхёрст с двумя дочерьми, Кристабель и Сильвией, и мужем Ричардом, до его смерти в 1898 году, состояли в Независимой Лейбористской партии. Но членство в ЖСПС предусматривалось только для женщин, и не подразумевало партийной принадлежности.
Эммелин Панкхёрст (1858 — 1928 гг.) — британская общественная и политическая деятельница, защитница прав женщин, лидер британского движения суфражисток, сыграла важную роль в борьбе за избирательные права женщин.
Кристабель Панкхёрст (1880 — 1958 гг.) — британская суфражистка, сооснователь Женского социально-политического союза.
21. 23 октября 1906 года группа суфражисток во главе с миссис Панкхёрст проникла в вестибюль Палаты общин и начала митинг. Однако их тут же выгнали на улицу полицейские. Началась «драка», и десять женщин были арестованы. Когда на следующий день они явились в полицейский суд на Кэннон-стрит, судья отказался их выслушать и быстро приказал им вести себя хорошо, иначе им грозит шесть недель тюрьмы. Женщины протестовали, просили выслушать их защиту, но судья приказал полиции удалить их. Арестованные были приговорены к тюремному заключению.
22. Палата общин — нижняя палата парламента Великобритании.
23. Точнее, 27 лет. Не совсем «чуть за двадцать».
24. Гилберт и Салливан – театральное сотрудничество либреттиста Уильяма Швенка Гилберта (1836 – 1911 гг.) и композитора Артура Сеймура Салливана (1852 – 1900 гг.). В период с 1871 по 1896 год они создали четырнадцать комических опер (оперетт). Гилберт сочинил причудливые сюжеты этих опер, в которых всё «шиворот-навыворот» (англ. topsy-turvy), но каждый абсурд доводится до логического конца: феи вращаются в обществе британских лордов, флирт является преступлением, гондольеры претендуют на монарший престол, а пираты оказываются заблудшими аристократами. Салливан внёс вклад своей музыкой, легко запоминающимися мелодиями, передающими и юмор, и пафос. В данном случае цитируется оперетта «Пейшенс или Невеста Банторна». На русский язык, судя по результатам поиска, она не переводилась, так что я ограничился подстрочным переводом.
25.   В тогдашней Англии было принято переодеваться к приёму пищи, выходу на улицу, в зависимости от времени дня и т. п. Существовала целая система т. наз. «этикета одежды».
26. Напоминаю, что в Англии начала ХХ века женщины были ограничены не только в избирательных правах, но и в правах собственности.
27. См. шестой роман – «Последний верблюд умер в полдень».
28. Эпохой расцвета корсетов оказался XIX век. Зачастую их шнуровали так сильно, что женщины не могли активно двигаться и оказывались не в состоянии работать. В XIX веке впервые заговорили о вреде корсета. Последствиями ношения этого предмета гардероба называли искривление позвоночника, проблемы с пищеварением, частые обмороки и ранние смерти.   К началу XX века появились первые модели платьев, которые можно было носить без корсета. После 1914 года корсет постепенно выходит из моды, оставляя свою доминирующую позицию с началом Первой мировой войны.
29. См. восьмой роман – «Пруд гиппопотамов».
30. Немезида – древнегреческая богиня возмездия, карающая за нарушение общественных и нравственных порядков.
31. В доброй старой Англии в дверь было принято стучать дверным молотком. Английский дверной молоток на самом деле представлял собою подвесную ручку-скобку или кольцо с особым выступом для стука. Утверждают, что грамотно пользоваться им умели только истинные британцы – а по характеру стука сразу было понятно, к какому классу общества принадлежит тот, кто стоит перед дверью. Благородный посетитель возвещал о себе «художественно» и непринуждённо, а слуга колотил старательно и вовсю. Просители и нищие делали это робко; почтальон стучал два раза (эта традиция в Объединённом Королевстве сохранилась до сих пор), но палочкой, которую носил с собой. Торговцы и разносчики заказов звонили в особый звонок, проведённый в помещение для прислуги, не тревожа хозяев. Ну, а стук самого хозяина – если он почему-то решил постучать – прислуга и домочадцы узнали бы в любом случае. Но в данном случае посетитель воспользовался именно дверным звонком (колокольчиком)…
32.   Мантия (от старофранцузского mantel, от латинского mantellum, обозначающего плащ) — это вид свободной одежды, обычно надеваемой поверх домашней одежды и выполняющей те же функции, что и пальто. Технически этот термин обозначает длинный, свободный плащ, который носили с XII по XVI век представители обоих полов, хотя к XIX веку он стал использоваться для обозначения любой свободной верхней одежды, похожей на плащ.
33. Небольшое разъяснение. Дословно прозвище этого персонажа, Master Criminal, переводится «мастер-преступник». Кроме того, слово Master имеет и другое значение: хозяин. Но в первых романах об Амелии Пибоди его назвали Гением Преступлений (что, кстати, гораздо более художественно), и с тех пор так и повелось. Так что на самом деле и подчинённые, и полиция, да и все остальные называют его мастером или хозяином.
Далее, в оригинале Гений Преступлений носит прозвище «Сет», «Сетос» – имя древнеегипетского бога ярости, песчаных бурь, разрушения, хаоса, войны и смерти. Но в четвёртом романе, «Лев в долине», указывается, что его истинное прозвище – «Сети», что означает «человек Сета» или «последователь Сета». Поэтому я решил придерживаться первоначальной версии.
34. Сардонический — злобно-насмешливый, язвительный.
35. См. четвёртый роман – «Лев в долине».
36. Здесь и далее речь идёт о событиях, описанных в седьмом романе – «Змея, крокодил и собака».
37. Э. Питерс, как и в других своих романах, даёт своим персонажам имена действующих лиц из классических произведений английской литературы. Леопольд Винси – герой романа Г. Р. Хаггарда «Она» («Аэша»).
38. Непереводимая игра слов. В оригинале – созвучие: «Uninformed is unarmed!» И одновременно – отсылка к древней латинской пословице «Praemonitus praemunitus» , то есть: «Кто предупреждён, тот вооружён».
39. В оригинале – неоднократное повторение фразы «делал это», но при буквальном переводе получается корявая фраза, так что я решил несколько «облагородить» её, отступив от текста. И, по-моему, говоря о Давиде, Э. Питерс отсылает читателя к роману «Три мушкетёра», а именно – к фразе Портоса: «А я дерусь потому, что просто дерусь».