П. -е. Ч. 2. Третья мировая война. Г. 2. Литвеч

Предыдущая глава http://proza.ru/2025/03/30/1256
                Глава 2. Литвеч

               Тула. Супермаркет «Магнит». Октябрьский вечер 2001 года. Заброшенный деревянный дом по улице Сакко и Ванцетти. Октябрь 13.15 следующего дня 2001 года

          Проблема бездомных людей вызывает сложные эмоции и требует деликатного, внимательного — или даже вникательного — подхода. Обсуждение такой темы может быть непростым из-за этических дилемм и необходимости предусматривать немалую груду факторов. Человек, располагающий постоянным жильём, зачастую ультимативно не хочет, а то и по умственной ограниченности не может до конца осознать — через что проходят бесприютные бродяги. Проще простого отмахнуться, да и провякать что-нибудь вроде: «сами повинны!» Обусловливается такое убеждение ментальным расстоянием, затрудняющим формирование чёткого и сострадательного отношения как к навязывающейся тягомотине-проблемище, так и к самим сторонним индивидуумам. Но, как утверждает курсирующая молва: от сумы и тюрьмы никто не застрахован! И если всё-таки вникнуть в предмет обсуждения, то немаловажно не забывать, что каждый прямоходящий имеет свою историю и причины, по которым очутился в трудной жизненной ситуации, а поэтому сверхценно подходить к втюханному гуманностью парадоксу с соответственными: сочувствием и уразумением. К тому же здравомыслящее, незамутнённое жалостью объяснение житейских обстоятельств и оснований, приведших любого из этих граждан на самую низину бытия, повергает нас к азбучному выводу, что аналогичное — может произойти с каждым.      

          Когда-то, Михаил или Литвеч (как сейчас его нарекают «однополчане»), был знаменитостью. Он гастролировал по необъятной стране, размещаясь в первоклассных гостиницах и показывая фокусы на сценах эстрады.  Но всё это уцелело лишь в его памяти! На первых порах, только влившись в когорту бездомников, ещё ничуть не осмысливая своей гадкой участи и покуда ходил более-менее опрятно одетым, пользуясь гостеприимством множества почитателей и «друзей» (в неведении потчевавших и угощавших «дорогого» гостя), забредя в магазин, он случайно заметил воришек, уличив таковых в обкрадывании дряхленькой старушенции. До крайности возмущённый, он не стал затевать скандала, а прибегши к мастерству артиста «оригинальника», втайне украдочкой перехватил только что сворованное и, подбросив на прежнее место, вернул збожье потерпевшей. Ему это так понравилось, что он намеривался таким способом иногда забавляться и баловаться! Пускай несистематически, но всё-таки весьма частенько вышеупомянутую причуду он уже обстряпывает несчётное количество раз. Практикующееся действование, с первых дней его бродяжничества и до сегодняшнего дня, трансформировалось именно в душеутешительное хобби. Одиннадцать лет назад в его биографии свершилось злосчастие, коренным образом поменявшее траекторию его жизни. Зло покуражилось над ним столь изуверски, что он, будучи повергнутым и на долгие годы «раздавленным», всё-таки хватился — пусть не сразу, с задержкой, однако подвигнулся вступать с несправедливостью в сражение, защищая хотя бы других и осаживая расплодившееся ворьё. Для него было главным, чтобы правота не нарушалась, чтобы праведность восторжествовала. А сегодня, это чудачество как благочестивая цель, со временем превратившаяся в обязательство — чуть ли не в жизненно важную вокацию! — подкармливало надеждой на лучшее его растоптанный, но несломленный дух.

          В предвыходной день в торговом зале крутилось и толклось крайне бурное сгущение покупщиков. Чуть больше четвети часа он постоял вблизи локеров или, как их ещё называют, шкафов-сумачниц. Приметив ожидаемое в одной из ближайших очередей, он для неких прояснений продвинулся на десяток шагов ближе к запримеченным подвижкам неприглядного лиходейства. Тут же недалече скучающе и вразвалку прохаживался по площадке впродоль касс надменный охранник. Всего кассовых стоек, с перегородками для каждой отдельной, насчитывалось двенадцать, но работающими из них пребывали девять. Мишаня увидал всё, что отвечало его запросам. Он визуально выделил для себя, шурующую в связке двойку тырильщиков: рослого, молодцеватого и стильно прикинутого воришку-карманщика и его напарника, в зелёном китайском пуховике здоровенного рыжеватого детину, уже выбравших и пристроившихся за своей обреченицей — беременной дамочкой в распахнутой розовой стёганной болоньевой курточке поверх вязанного жёлтого с рюшечками платьица. Бросая короткие и малозначительные погляды, Михаил рассмотрел, как, пользуясь озабоченностью и невниманием одинокой покупательницы, вымотанной выстаиванием в теснящейся очередище, щипач заученным действом оприходовал кошелёк из сумки «подопечной». «Ну как можно быть такой неорганизованной и неосмотрительной?!» Искренне возмущался Мишка. Он просканировал тот кадр, когда вор опустил захапистую клешню с трофеем вниз, где его напарничек моментально перенял кошель и спрятал вещицу в нагрудном кармане пуховика. Тут же, не привлекая к своей персоне постороннего любопытства и содержа непринуждённую наружность, мордастый корректно с благонравным портретом отшвартовался прочь. Уходя из толпы и направляясь к выходу, напарник, совершенно не думал о том, что сам превратился в преследуемого. Когда Миша к нему подкатил, тот уже ошивался на свежем воздухе и балдея дымил сигареткой. Михаил всего лишь попросил прикурить и перекинулся с крепеньким пареньком дюжинкой словец. Они, переговариваясь, постояли от силы секундочек десять. Прощаясь, Мишаня зашвырнул недокуренную сигаретину в урну и, компанейски приязненно похлопав братка по груди, скрылся за дверями маркета.

          Михаил входил в холл, когда навстречу ему вальяжно проплёлся длиннорослый сияющий во всю мордуленцию карманник. Самовосхищённый раскрасавец даже не удостоил его вниманием. Миша последовал в торговый зал к очередям, где уже предначинала обостряться им предвиденная баталия. Он как раз услышал безапелляционную немилость кассирши:
 
              — Мамзель, не морочьте голову! Не задерживайте очередь! Надо смотреть за своими кошельками!

          Слышался возмущённый перекрик, и писклявые жалобы с недоумениями. Он подковылял к источнику шума и, пододвинувшись к обокраденной дамочке категорическим переливом для всего общества заявил:

              — Граждане! Срочно вызовите милицию, снаружи двое мужчин бьются. Зверски мочалятся! Так противоборствуют — как бы поножовщины не событилось … 

          В момент пока очередина концентрировала взоры в ту сторону куда он махнул рукой, а там действительно что-то нелицеприятное заслышалось (женский душераздирающий вопль и лающие злобные рыканья), Михаил сунул кошелёчек в распахнутую сумочку дамочки. Дамочка же, до красноты растирая носовым платочком изобильно слезоточивые глазки, интервалами хлюпала носиком и без всякой надежды, робенько подвигаясь и проталкиваясь, осматривала прикассовую зону. Приунывши, она в узком проходе заглядывала под ноги куда не плюнь компактно простаивавшим гражданам:

              — Что же делать?! Вот раззява! Растяпа! Я же только что гоманок держала в руках, — хныкала дамочка и не единожды проглядывала пустоты промеж стеллажами. Наклоняясь и приседая, но, не лишаясь иллюзий даже посмотрела под ними и самоуспокаивающе верещала:

              — Он, наверное, выпал и валяется где-нибудь …
 
          Толпа, потеряв интерес к событиям вне супермаркета капельку потеснилась, «вернувшись» сознанием к собственным интересам, посетители расступались, по тупому пяля глаза на пол, на узорчатый керамогранит. Между тем Михаил вновь вернулся к сумочке и, демонстративно медленно запустив в неё пятерню и вытянув оттуда денежник, саркастически вопросил:

              — Was ist das, сударыня?!

              — Господи, неужели сыскался? Неужли проморгала! Совсем ослепла! — заулыбавшись, зарделась осчастливленная брюхатая гражданка. — Вот дурёха! Вся изнервничалась! Еле выкидыша не поделалось ...

              — Головёшку вы свою утеряли, милаша … — проворчала кассирша, — боярышня! — наскоро поправилась она, приступив к разборке продуктов, разложенных перед кассой, пробивая чек и принимая деньги.  Этот инцидент произошёл вчера вечером. До этого, он попарился и помылся в баньке, и нарядился в свежестиранное шмотьё. В его доле, опосля одиннадцатилетнего скитальчества, наступили необычайные преображения. В судьбе пробуждалась весна — он трудоустроился! Такое не каждому бездомному удаётся. Нет, социальная отверженность, психическая неполноценность или половинчатость, да и все положенные к этому зыбкости сохранялись. Крылатый афоризм: «Без бумажки ты букашка, а с бумажкой человек» — в дословном смысле по-прежнему гласила о нём. Но оставаясь на птичьих правах, как эксплицитный изгой — отныне, Михаил придерживается личной гигиены и содержания себя в чистоплотности. Ввиду этого даже помолодел! На контрасте преобладающей массы бомжовых грязнуль, Михаил вот уже второй месяц нелегально работал и каждую пятницу наведывал городскую баню, расположенную за Центральным рынком. Даже жильё снял. Чем обстоятельно стал разниться от поголовного собратства бродяжничающих забулдыжек. С работой повезло; выслушав его попадалово, вошёл в положение случайно встретившийся бывший сосед (через стенку жили), который содержал частную автостоянку. Изумлённый ипэшник знал Михаила, как знаменитого артиста цирка. Собственно, он и принял его на работу без паспорта охранником, да и с арендой жилья посодействовал. А здесь, в этом последнем пристанище, в этой развалюхе, где он околачивался со всей этой шайкой-лейкой около шести месяцев, Литвеча не было месяца три, а то и того более. Сейчас он пришёл не только, чтобы в почёт своего дня рождения, организовать праздник бывшим побратимам, взбодрить их, «замутить расколбас для этих бедолажных и падших троглодитов». Как он с подкалыванием обзывался. Заодно Михаил собирался забрать к себе, в свою комнатёнку, девятнадцатилетнего Кирюху, инвалида-колясочника, передвигавшегося и жившего в инвалидной коляске. Он давно целился это обыграть и осуществить. И вот он туточки! Он снова Литвеч и — вновь отирается в кругу обездоленных, в обложении тех, с кем проводил множество дней и ночей, где в порядке вещей: стойкая затхлая вонь, сырая раскисшая грязь, махорочно-сивушный перегар, оборванцы, отверженные калеки, попрошайки … и другая шокирующая чернуха. Войдя в ветхое строеньице, где воняло затхлостью и испражнениями, обнаруживши вповалку спящую шато-братию (кто на деревянном полу, а кто на матрасах и подстилках), Михаил стоял и пару минут слушал их разноголосый храп. Он тоже здесь мял харю и так же храпел. Так сказать, «релаксировал». Насилу встрепенувшись, он голосом церковнослужителя проорал:

              — Так, поднимаемся … выкатываемся на свежёхонький воздушек! — Хватая сзади и разворачивая коляску с дремлющим Кирюхой, Михаил, прозываемый среди этих смертных Литвечем, пододвинув кресло-каталку к проёму дверей и отринувши … торпедировался будить, и расталкивать, укутанных в шерстяники, накидки, пледы и всякое другое потёртое старьё, бомжей. Он подступал к каждому и тормошил, приговаривая:
             
              — Быстренько, быстренько! Пошевеливаемся, на улице вкусняшки преют … увеселения, фигли-мигли подкарауливают …

          «Почтенные» бомжи не жалуют, когда ими понукают. Нежданно заявившийся, видя, что никто не взаимодействует и не откликается, на авось прикрикнул:
 
              — Водка, ба-лин стынет, шевелимся бандерлоги!

          Вздрогнувши от крика, некоторые из замарашек испуганно оглядывались, но, предузнавая потревожившего их соплеменника, ворчливо протирали глаза и, от незнания подоплёки неожиданного переполоха, возмущались; иные, бесясь и усиленнее закутываясь в тряпьё, отмахивались и отбрыкивались … словом суммируя, отказывались просыпаться. Седоволосый и лохматый мужичок, растянувшийся под проржавелой неотапливаемой батареей, проколупав глазёнки сердитым тоном гаркнул:

              — У-у, эт ты, Литвеч, ишь раскомандывался. Ну-к пшёл вон. Изыди, Спиноза. — Освобождаясь от обмотанного вкруг туловища и шеи тряпья, оболтус имевший кличку Куркуль, кряхтя и подымаясь, выпрямился, а затем зевая широко потянулся. Поднявшись с коленей, с растопыренными грабками протянул лапищу для рукопожиманий. Тут и там раздавались негодующие возгласы:

              — За каким хреном!

              — Выключите транзистор!

              — Кто шумит с петухами?!

              — Чё, браточки, вставайте! — оклемавшись, Куркуль впрягся зазывать остальных. — Маманька пришла, простокваши принесла! — вникнул в суть дела он. — Водочка, лентяев не ждёт …

          Посулы и расталкивания достигали своих целей, дрыхнувшие просыпались и нехотя избавлялись от тряпичных укрытий. Распространяя тлетворные флюиды, жители хибары вскакивали и торопливо устремлялись на выход. Заброшенная усадьба с одноэтажным бревенчатым домом и парой разрушенных сараев, которую самовольно занимала группа бродяг, располагалась на перекрещивании улиц «Сакко и Ванцетти» и «Токарева». По зову Литвеча, пообещавшего бомжам взгрев и веселуху, неопрятные обитатели без воодушевления выбирались, заполняя внутридворовое пространство, где неподалёку умирал заросший палисадник. Во дворике хозяйничали тотальная заброшенность и кавардачок! Жмурясь от солнца и лености, они были недовольны непредвиденными: суетою и безупокоеньем. Литвеч выступил на крыльцо последним, вывозя подвижное кресло с убогим Кирюхой. Публика из семи персон, не считая его и Кирюхи, рассаживаются как придётся кругом; сам он остаётся в центре круга. Все любопытствующе таращатся на него. Он щегольски объявляет начало развлекательной программы. Никто не реагирует. Непонимающе переглядываются. Наконец, Литвеч вынимает из кармана сторублёвую купюру, всем её демонстрирует. Народ оживает, заинтересовывается. И вдруг демонстратор на глазах ошеломлённой публики отчётливо, чуть ли ни с ненавистью, разрывает казначейский билет и отдаёт её рядом сидящему Куркулю. Прошелестел всплеск охаиваний и порицаний. Возмущённо аль сатирически кто-то истолковал:

              — Вот окаянный, лучше б мне подарил!

              — А нафига мне рваная нужна? Была б целая — клёво-плёво! — обижается ошарашенный престарелый и пересыпает лоскутки с ладони на ладонь. Уже было склонялся отшвырнуть непотребное в угол, но Литвеч опережает.

              — Целенькую желаешь? Твоё сотрудничество потребуется, — и Лидвеч бесцеремонно забирает из рук изумлённого Куркуля разорванные бумажки. Зажавши клочочки в кулаке, он покрутил им перед озадаченным «ассистентом», а вскоре поднеся к самому носу оторопевшего дядьки, потребовал, — дунь-ка сюды … и три раза протверди заклинанье: «Приказываю, быть целой!»
             
              — Я шо глушак али дегенерат? — не то обижаясь, не то потехи ради взмолился тот.

              — Смелее! Сотеник хотца, Фома неверующий?!

              — Ну.

              — Тады дуй!

          Куркуль, недоверчиво посматривая на окружающих товарищей, выполнил, что ему было предложено сделать. Литвеч, не разжимая кулака, оглядел присутствующих и умоляя произнёс:

              — О великое небо, повелитель взыскивает денежку! — он ещё раз обвёл всех взором и, развернувши зажатый кулак пальцами вверх, замедленно разжал пальцы, а на его ладошке топорщилась мятая купюра. Он небыстро, чтобы значимая бумажка не слетела, и чтобы все видели обратно поднёс руку к шнобелю Куркуля и сказал:

              — Небушко выполнило твоё приказание, магистр! Бери — она твоя.

          Старикан хохотнул и с недоверием глянул на раскрытую пригоршню Литвеча. Повнимательнее разглядев, поражённо забухтел:

              — Мать честна, а он не трепач, не пустоплёт! Слушайте мужики, она и воистину целенькая! — говоря это, он сграбастал деньгу расправляя банкнот и показывая всем на обозревание.

              — Как ты это делашь? Во ба-ллин волшебник! — восхищался Куркуль виртуозною проделкой Литвеча, пряча сотенную под фуражку. — С такими талантами приличествует жить припеваючи, а ты оборванцем шастаешь …

              — Эх, прям пузо дырявь, как трескать хоцца … да и газануть не повредило бы … — напомнил Чиж, позевывая и потягиваясь.

              — Йок проблем … смотрите … — развёл руками Литвеч, озирая зрителей, якоб видит себя на арене цирка. Он что-то достал из-за пазухи и придерживая промежду перстами дунул на это, что было в захвате. И это неожиданно ярко вспыхнуло! На несколько секунд все были ослеплены, а когда обильный и густой белый дым рассеялся перед Литвечем, и перед всеми, неизвестно откуда появилась пребольшая картонная коробка из-под телевизора, наполненная всякой снедью. Собравшиеся ахнули. «Откедова взялась?!» Аудитория пялилась и недоумевала: слышались восклицания. «Отколева роскошество?! Коробочка наверняка тяжелющая! Где была, что не приметили?!» А Литвеч ровным голоском, малость с задором, проговорил:

              — Кушайте братья, пейте на здоровье!
 
              — Ты что, Иисус Христос? — задался вопросом широколобый Васютка.

              — Нет. Не забывайте! Я же фокусник … днюха сёдня. А вы и знать не знали, что когда-то тысячи поклонников и поклонниц делали мне честь, созерцая моё чудотворство от Владивостока до Калининграда.

          Тем временем, команда не мешкая подтянулась к коробке. Прасковья, Вика и Галка начали разбирать её содержимое. Чиж и Калыван подхватили на боку валявшийся, из белой пластмассы, столик и, отряхивая и вытирая его тряпицей, подтащили к коробу. Нашлись ещё четыре стульчика, два ящика и три чурбака. Челядь расселась. Самый крепкий стул был передан имениннику. А Кирюха в постоянку сидячий. На столе уже стояли пять бутылок водки, две буханки хлеба, объёмный пакет со всякой провизией, три консервные баночки кильки в томате, две банки сайры в собственном соку (некоторые уже раскрытые!) и многое тому подобное. Немедля были расставлены одноразовые стаканчики, розданы пластмассовые ложки, ловкими ручками был нарезан хлеб, колбаса, сыр …

              — Ну … за именинщика! — как самый старший пробасил Калыван.

              — За него родимого … — поддержал радостный Чиж, продолжая разливать водку.

              — Здоровьица тебе … и всего того, чего ты сам себе пожелаешь … — продолжал Куркуль и подморгнул симпатичной Галинке. Деваха на днях примкнула к ним и едва ли походила на бомжиху. Распахнутая вельветовая ветровка выдавала напоказ её прелести. Она была где-то сорока пяти лет, среднего роста. И представьте: развёрнутые плечи, шикарная упругая грудь, гитарная талия, подтянутые бёдра и длинные красивые ножки; каре светло-русых волос, синие глаза, окаймлённые (по прирождённому свойству!) густыми ресницами, благородный красивый рот, ровные зубки и высокие скулы — всё просто сногсшибательно, ежели пренебречь фиолетовым синяком округ правого глаза. Что красотку сюда привело? — никто не спрашивал. Литвеч деву раньше не видел. Прасковья и Вика, в сравнении с ней выглядели уродливыми старушками, хоть и ровесницы. Женщины, разумея по-своему, переглянулись и хихикнули. Празднующие днюху, расхватав стаканы, дружно разом чокнулись и проглотили первую порцию. Приятно обжигая глотки, «Столичная» включала своё воздействие. Опосля второго тоста пиршествующие заметно повеселели и по обыкновению их потянуло на житейские пересуды и траблы. Васютка шпарил анекдот, а Вика с Прастковьей затянули песнь.

         Когда Чиж взялся набавлять по третьей порции, Литвеч свой стаканчик прикрыл рукой:

              — Мне не наливай … достаточно … сорваться боюсь … завтра на смену заступать.

              — Нам больше достанется. — Беззлобно скривил губы Чиж.
         
              — Калыван, вот мы знаемся почти годик, а я о тебе ничего не знаю. — От фонаря обратился к Калывану с какой-то неприязненностью Куркуль, — мы как будто животными стали … кличками пользуемся. Разговоры не ведём. Как акантомебы: только жрём и пьём — ссым и срём, и опять в поисках жратвы шлындаем. Шукаем, где бы чего слямзить, присвоить …  — открыто и настойчиво вглядываясь в собеседника, он громогласно спросил:

              — Кем ты был в своём прошлом прожитии? Какой методою приносил обществу пользу?!

          Калыван посмотрел как-то тоже недружественно, ледяным зырком обшарил он напротив сидящего. «Кем должен быть этот иссохший сморчок, чтобы предъявлять мне претензии?» Он мысленно печально усмехнулся. Калывану — бывшему доблестному офицеру, которого, как выяснилось, его судьбинушка, его недоля: так неправомерно, так субъективно вовлекла в дребезину, в самую гущу неустроя … и бросила на растерзание старостью. Ему захотелось тотчас поддержать старичка, практически незнакомого ему в своём человеческом обстоянии, почитай до сих пор безликого для него существа.    

              — А почему прошлой? Я не умер и в этой житухе кем был, тем и остался — Максимом Викторовичем Калыван, майором 98-й гвардейской десантно-штурмовой дивизии ВДВ Советской Армии. Хоть и с 1990 года в отставке, но нынче я на войне и воюю в партизанах … короче, как и прежде в строю. Сам-то ты какого поля ягодка? Имя у тебя человечье — есть?! Какова природная приверженность? В какой специализации проваривался?

          Куркуль утёр смуглую щетинистую физиомордию, вынул пластиковую расчёску и неспешно причесался, и только удостоверившись в опрятности причёски и что на щеках и губах ничего не висит, он претенциозно возгласил:

              — А я, уважаемый сударь, к твоему сведению сталевар. Доменщик … горновой. Двадцать годков с перебором отработал. А звать меня Даниил Кириллович Неструев. Специалист восьмого разряда я и … тоже на пенсии. Правда пенсия моя гуляет на просторах Вселенной и — недоступна мне. Пачпорта нема, потому давненько не пересекались! Родных, в живых, никого. Один я — как лунь. Последние деньки доживаю.

          Тут Даниил Кириллович обратил внимание, что Литвеч даёт миленькое интервью Галине — он явно импонирует ей. Предположилось. «Вероятен ли шанс, что заберёт, вместе с Кирюхой? Здесь пропадёт деваха! Изведётся, усохнет краса! Завянет цветок! Посодействовать надобно». И задал каверзный вопросец Литвечу, каковой в принципе его и самого занимал:

              — Литвеч, извини, что встреваю в дискуссию. Но вопрос давнишний. Откель такой несуразный ярлык — Литвеч? Имя это или погоняло, разъясни старику …

              — Вот-вот. Да. Точно. Всегда было интересно … — полетело со всех сторон.

          Литвеч глянув на Куркуля, перевёл взор на Галину и спросил у неё:

              — Вас тоже интригует?

          Девица подтвердительно закивала. Участники пирушки стихли в выжидании. Литвеч почухав заднеголовье, немного поёрзал на стуле и заговорил:   

              — Вообще-то для начала: родители меня Мишей нарекли. Так вот, многие малознающие меня, услышав псевдоним, по неразумению, подозревали во мне иностранца. Оно и вправду, «Литвеч» — что за имя хромоногое такое, что за нелепое погонялово?! А меж тем Литвеч — это сложный композит от словосплетения «Литературный вечер». Когда я впервые попал в сонмище бесприютных … Как сейчас помню! Скучно тогда было. Сидели. Трепались не о чём … потому как о своих несчастьях излагать уже шибко поднадоело друг другу. Всё было сказано пересказано — лишний раз слёзоньки лить не привлекало. Я и начал на память декламировать сначала стихотворения Есенина. Одно …второе … Обожаю Сергея Александровича. А засим и другого обожаемого поэта вспомнил, теперь уже Александра Сергеевича … Пушкина. Так же прочитал наизусть его шуточно-эротическую сказку «Царь Никита и сорок его дочерей», кем-то из друзей намерено найденную где-то в «сусеках архивов», в его академических изданиях и переданную мне, как поклоннику величайшего классика.

          Спервоначалу захлопал в ладоши Калыван, улыбнувшись и произнеся: «И мы попросим что-нибудь продекламировать!» — следом зааплодировали и остальные. Его прочтение с интересом выслушивали около часа. И что поразительно! — опьяневших, до безрассудства и уж тем паче вдупель, в числе собравшихся бичей не нашлось. Компания просидела до вечерних сумерек, а потом со всеми попрощавшись: Михаил, Кирюха и Галина — покинули гостеприимную усадьбу.

Глава 3. Мюнхен http://proza.ru/2025/08/15/1160