П. -е. Ч. 2. Третья мировая война. Г. 2. Литвеч

Предыдущая глава http://proza.ru/2025/03/30/1256
                Глава 2. Литвеч

               Тула. Супермаркет «Магнит». Октябрьский вечер 2001 года. Заброшенный деревянный дом по улице Сакко и Ванцетти. Октябрь 13.15 следующего дня 2001 года
    

          Когда-то, Михаил или Литвеч (как сейчас его нарекают «однополчане»), был знаменитостью. Он гастролировал по необъятной стране, размещаясь в первоклассных гостиницах, выступал экспонируя фокусничество и трюкачество со сцен эстрады.  Но уцелело это -- лишь в его памяти! На первых порах, только влившись в когорту бездомников, ещё ничуть не осмысливая своей гадкой участи и покуда ходил более-менее опрятно одетым, пользуясь гостеприимством множества почитателей и «друзей» (в неведении потчевавших и угощавших «дорогого» гостя), забредя в магазин, он случайно заметил воришек, уличив таковых в обкрадывании дряхленькой старушенции. До крайности возмущённый, он не стал затевать скандала, а прибегши к мастерству артиста «оригинальника», втайне украдочкой перехватил только что сворованное и, подбросив на прежнее место, вернул збожье потерпевшей. Ему это так понравилось, что он намеривался таким способом иногда забавляться и баловаться! Пускай несистематически, но всё-таки весьма частенько вышеупомянутую причуду он уже обстряпывает несчётное количество раз. Практикующееся действование, с первых дней его бродяжничества и до сегодняшнего дня, трансформировалось именно в душеутешительное хобби. Одиннадцать лет назад в его биографии свершилось злосчастие, коренным образом поменявшее траекторию его жизни. Зло покуражилось над ним столь изуверски, что он, будучи повергнутым и на долгие годы «раздавленным», всё-таки хватился — пусть не сразу, с задержкой, однако подвигнулся вступать с несправедливостью в сражение, защищая хотя бы других и осаживая расплодившееся ворьё. Для него было главным, чтобы правота не нарушалась, чтобы праведность восторжествовала. А сегодня, это чудачество как благочестивая цель, со временем превратившаяся в обязательство — чуть ли не в жизненно важную вокацию! — подкармливало надеждой на лучшее его растоптанный, но несломленный дух.

          В предвыходной день в торговом зале крутилось и толклось крайне бурное сгущение покупщиков. Чуть больше четвети часа он постоял вблизи локеров или, как их ещё называют, шкафов-сумачниц. Приметив ожидаемое в одной из ближайших очередей, он для неких прояснений продвинулся на десяток шагов ближе к запримеченным подвижкам неприглядного лиходейства. Тут же недалече скучающе и вразвалку прохаживался по площадке впродоль касс надменный охранник. Всего кассовых стоек, с перегородками для каждой отдельной, насчитывалось двенадцать, но работающими из них пребывали девять. Мишаня увидал всё, что отвечало его запросам. Он визуально выделил для себя, шурующую в связке двойку тырильщиков: рослого, молодцеватого и стильно прикинутого воришку-карманщика и его напарника, в зелёном китайском пуховике здоровенного рыжеватого детину, уже выбравших и пристроившихся за своей обреченицей — беременной дамочкой в распахнутой розовой стёганной болоньевой курточке поверх вязанного жёлтого с рюшечками платьица. Бросая короткие и малозначительные погляды, Михаил рассмотрел, как, пользуясь озабоченностью и невниманием одинокой покупательницы, вымотанной выстаиванием в теснящейся очередище, щипач заученным действом оприходовал кошелёк из сумки «подопечной». «Ну как можно быть такой неорганизованной и неосмотрительной?!» Искренне возмущался Мишка. Он просканировал тот кадр, когда вор опустил захапистую клешню с трофеем вниз, где его напарничек моментально перенял кошель и спрятал вещицу в нагрудном кармане пуховика. Тут же, не привлекая к своей персоне постороннего любопытства и содержа непринуждённую наружность, мордастый корректно с благонравным портретом отшвартовался прочь. Уходя из толпы и направляясь к выходу, напарник, совершенно не думал о том, что сам превратился в преследуемого. Когда Миша к нему подкатил, тот уже ошивался на свежем воздухе и балдея дымил сигареткой. Михаил всего лишь попросил прикурить и перекинулся с крепеньким пареньком дюжинкой словец. Они, переговариваясь, постояли от силы секундочек десять. Прощаясь, Мишаня зашвырнул недокуренную сигаретину в урну и, компанейски приязненно похлопав братка по груди, скрылся за дверями маркета.

          Михаил входил в холл, когда навстречу ему вальяжно проплёлся длиннорослый сияющий во всю мордуленцию карманник. Самовосхищённый раскрасавец даже не удостоил его вниманием. Миша последовал в торговый зал к очередям, где уже предначинала обостряться им предвиденная баталия. Он как раз услышал безапелляционную немилость кассирши:
 
              — Мамзель, не морочьте голову! Не задерживайте очередь! Надо смотреть за своими кошельками!

          Слышался возмущённый перекрик, и писклявые жалобы с недоумениями. Он подковылял к источнику шума и, пододвинувшись к обокраденной дамочке категорическим переливом для всего общества заявил:

              — Граждане! Срочно вызовите милицию, снаружи двое мужчин бьются. Зверски мочалятся! Так противоборствуют, что как бы поножовщины не событилось … 

          В момент пока очередина концентрировала взоры в ту сторону куда он махнул рукой, а там действительно что-то нелицеприятное заслышалось (женский душераздирающий вопль и лающие злобные рыканья), Михаил сунул кошелёчек в распахнутую сумочку дамочки. Дамочка же, до красноты растирая носовым платочком изобильно слезоточивые глазки, интервалами хлюпала носиком и без всякой надежды, робенько подвигаясь и проталкиваясь, осматривала прикассовую зону. Приунывши, она в узком проходе заглядывала под ноги куда не плюнь компактно простаивавшим гражданам:

              — Что же делать?! Вот раззява! Растяпа! Я же только что гоманок держала в руках, — хныкала дамочка и не единожды проглядывала пустоты промеж стеллажами. Наклоняясь и приседая, но не лишаясь благих иллюзий, она даже посмотрела под ними, самоуспокаивающе вереща:

              — Он, наверное, выпал и валяется где-нибудь …
 
          Толпа, потеряв интерес к событиям вне супермаркета капельку потеснилась, «вернувшись» сознанием к собственным интересам, посетители расступались, по тупому пяля глаза на пол, на узорчатый керамогранит. Между тем Михаил вновь вернулся к сумочке и, демонстративно медленно запустив в неё пятерню и вытянув оттуда денежник, саркастически вопросил:

              — Was ist das, сударыня?!

              — Господи, неужели сыскался? Неужли проморгала! Совсем ослепла! — заулыбавшись, зарделась осчастливленная брюхатая гражданка. — Вот дурёха! Вся изнервничалась! Еле выкидыша не поделалось ...

              — Головёшку вы свою утеряли, милаша … — проворчала кассирша, — боярышня! — наскоро поправилась она, приступив к разборке продуктов, разложенных перед кассой, пробивая чек и принимая деньги.  Этот инцидент произошёл вчера вечером. До этого, он попарился и помылся в баньке, и нарядился в свежестиранное шмотьё. В его доле, опосля одиннадцатилетнего скитальчества, наступили необычайные преображения. В судьбе пробуждалась весна — он трудоустроился! Такое не каждому бездомному удаётся. Нет, социальная отверженность, психическая неполноценность или половинчатость, да и все положенные к этому зыбкости сохранялись. Крылатый афоризм: «Без бумажки ты букашка, а с бумажкой человек» — в дословном смысле по-прежнему гласила о нём. Но оставаясь на птичьих правах, как эксплицитный изгой — отныне, Михаил придерживается личной гигиены и содержания себя в чистоплотности. Ввиду этого даже помолодел! На контрасте преобладающей массы бомжовых грязнуль, Михаил вот уже второй месяц нелегально работал и каждую пятницу наведывал городскую баню, расположенную за Центральным рынком. Даже жильё снял. Чем обстоятельно стал разниться от поголовного собратства бродяжничающих забулдыжек. С работой повезло; выслушав его попадалово, вошёл в положение случайно встретившийся бывший сосед (через стенку жили), который содержал частную автостоянку. Изумлённый ипэшник знал Михаила, как знаменитого артиста цирка. Собственно, он и принял его на работу без паспорта охранником, да и с арендой жилья посодействовал. А здесь, в этом последнем пристанище, в этой развалюхе, где он околачивался со всей этой шайкой-лейкой около шести месяцев, Литвеча не было месяца три, а то и того более. Михаил пришёл не только, чтобы в почёт своего дня рождения организовать праздник бывшим побратимам, взбодрить их,(как он с подкалыванием отзывался) «замутить расколбас для бедолажных и падших троглодитов», но и собирался забрать к себе, в свою комнатёнку, девятнадцатилетнего Кирюху, инвалида-колясочника, передвигавшегося и жившего в инвалидной коляске. Он давно целился это обыграть и осуществить. И вот он туточки! Он снова Литвеч и — вновь отирается в кругу обездоленных, в обложении тех, с кем проводил множество дней и ночей, где в порядке вещей: стойкая затхлая вонь, сырая раскисшая грязь, махорочно-сивушный перегар, оборванцы, отверженные калеки, попрошайки … и другая шокирующая чернуха. Войдя в ветхое строеньице, где воняло затхлостью и испражнениями, обнаруживши вповалку спящую шато-братию (кто на деревянном полу, а кто на матрасах и подстилках), Михаил стоял и пару минут слушал их разноголосый храп. Он тоже здесь мял харю и так же храпел. Так сказать, «релаксировал». Насилу встрепенувшись, он голосом церковнослужителя проорал:

              — Так, поднимаемся … выкатываемся на свежёхонький воздушек! — Хватая сзади и разворачивая коляску с дремлющим Кирюхой, Михаил, прозываемый среди этих смертных Литвечем, пододвинув кресло-каталку к проёму дверей и отринувши … торпедировался будить, и расталкивать, укутанных в шерстяники, накидки, пледы и всякое другое потёртое старьё, бомжей. Он подступал к каждому и тормошил, приговаривая:
             
              — Быстренько, быстренько! Пошевеливаемся, на улице вкусняшки преют … увеселения, фигли-мигли подкарауливают …

          «Почтенные» бомжи не жалуют, когда ими понукают. Нежданно заявившийся, видя, что никто не взаимодействует и не откликается, на авось прикрикнул:
 
              — Водка, ба-лин стынет, шевелимся, бандерлоги!

          Вздрогнувши от крика, некоторые из замарашек испуганно оглядывались, но, предузнавая потревожившего их соплеменника, ворчливо протирали глаза и, от незнания подоплёки неожиданного переполоха, возмущались; иные, бесясь и усиленнее закутываясь в тряпьё, отмахивались и отбрыкивались … суммируя поведение, отказывались просыпаться. Седоволосый и лохматый мужичок, растянувшийся под проржавелой неотапливаемой батареей, проколупав глазёнки сердитым тоном гаркнул:

              — У-у, эт ты, Литвеч, ишь раскомандывался. Ну-к пшёл вон. Изыди, Спиноза. — Освобождаясь от обмотанного вкруг туловища и шеи тряпья, оболтус имевший кличку Куркуль, кряхтя и подымаясь, выпрямился, а затем зевая широко потянулся. Поднявшись с коленей, он с растопыренными грабками протянул лапищу для рукопожиманий. Тут и там раздавались негодующие возгласы:

              — За каким хреном!

              — Выключите транзистор!

              — Кто шумит с петухами?!

              — Чё, браточки, вставайте! — оклемавшись, Куркуль впрягся зазывать остальных. — Маманька пришла, простокваши принесла! — вникнул в суть дела он. — Водочка, лентяев не ждёт …

          Посулы и расталкивания достигали своих целей, дрыхнувшие просыпались и нехотя избавлялись от тряпичных укрытий. Распространяя тлетворные флюиды, жители хибары вскакивали и торопливо устремлялись на выход. Заброшенная усадьба с одноэтажным бревенчатым домом и парой разрушенных сараев, которую самовольно занимала группа бродяг, располагалась на перекрещивании улиц «Сакко и Ванцетти» и «Токарева». По зову Литвеча, пообещавшего бомжам взгрев и веселуху, неопрятные обитатели без воодушевления выбирались, заполняя внутридворовое пространство, где неподалёку умирал заросший палисадник. Во дворике хозяйничали тотальная заброшенность и кавардачок! Жмурясь от солнца и лености, они были недовольны непредвиденными: суетою и безупокоеньем. Литвеч выступил на крыльцо последним, вывозя подвижное кресло с убогим Кирюхой. Публика из семи персон, не считая его и Кирюхи, рассаживаются как придётся кругом; сам он остаётся в центре круга. Все любопытствующе таращатся на него. Он щегольски объявляет начало развлекательной программы. Никто не реагирует. Непонимающе переглядываются. Наконец Литвеч вынимает из кармана сторублёвую купюру и всем её демонстрирует. Народ оживает, заинтересовывается. И вдруг демонстратор на глазах ошеломлённой публики отчётливо разрывает на меленькие клоки казначейский билет и отдаёт измельчённое рядом сидящему Куркулю. Прошелестел всплеск охаиваний и порицаний. Возмущённо аль сатирически кто-то истолковал:

              — Вот окаянный, лучше б мне подарил!

              — А нафига мне рваная нужна? Была б целая — клёво-плёво! — обижается ошарашенный престарелый и пересыпает лоскутки с ладони на ладонь. Он уже было склонялся отшвырнуть непотребное в канаву, но Литвеч опережает его.

              — Целенькую желаешь? Твоё сотрудничество потребуется, — и Лидвеч бесцеремонно забирает из рук изумлённого Куркуля разорванные бумажки. Зажавши клочочки в кулаке, он покрутил им перед озадаченным «ассистентом», а вскоре поднеся к самому носу оторопевшего дядьки, потребовал, — дунь-ка сюды … и три раза протверди заклинанье: «Приказываю, быть целой!»
             
              — Я шо глушак али дегенерат? — не то обижаясь, не то потехи ради взмолился тот.

              — Смелее! Сотеник хотца, Фома неверующий?!

              — Ну.

              — Тады дуй!

          Куркуль, недоверчиво посматривая на окружающих товарищей, выполнил, как ему было предложено сладить. Литвеч, не разжимая кулака, оглядел присутствующих и умоляя произнёс:

              — О великое небо, повелитель взыскивает денежку! — он ещё раз обвёл всех взором и, развернувши зажатый кулак пальцами вверх, замедленно разжал пальцы, а на его ладошке топорщилась мятая купюра. Он небыстро, чтобы значимая бумажка не слетела, и чтобы все видели обратно поднёс руку к шнобелю Куркуля и сказал:

              — Небушко выполнило твоё приказание, магистр! Бери — она твоя.

          Старикан хохотнул и с недоверием глянул на раскрытую пригоршню Литвеча. Повнимательнее разглядев, поражённо забухтел:

              — Мать честна, а он не трепач, не пустоплёт! Мужики, всамделишне целенькая! — говоря это, он сграбастал деньгу развёртывая и расправляя банкнот всем на обозревание.

              — Как ты это делашь? Во ба-ллин волшебник! — восхищался Куркуль виртуозною проделкой Литвеча, пряча сотенную под фуражку. — С такими талантами приличествует живать припеваючи, а ты оборванцем шастаешь …

              — Эх, прям пузо дырявь, как трескать хоцца … да и газануть не повредило бы … — напомнил Чиж, позевывая и потягиваясь.

              — Йок проблем … смотрите … — развёл руками Литвеч, озирая зрителей, якоб видит себя на арене цирка. Он что-то достал из-за пазухи и придерживая промежду перстами дунул на это, что было в захвате. И это неожиданно ярко вспыхнуло! На несколько секунд все были ослеплены, а когда обильный и густой белый дым рассеялся перед Литвечем, и перед всеми, неизвестно откуда появилась пребольшая картонная коробка из-под телевизора, наполненная всякой снедью. Собравшиеся ахнули. «Откедова взялась?!» Аудитория пялилась и недоумевала: слышались восклицания. «Отколева роскошество?! Коробочка наверняка тяжелющая! Где была, что не приметили?!» А Литвеч ровным голоском, малость с задором, проговорил:

              — Кушайте братья, пейте на здоровье!
 
              — Ты что, Иисус Христос? — задался вопросом широколобый Васютка.

              — Нет. Не забывайте! Я же фокусник … днюха сёдня. А вы и знать не знали, что когда-то тысячи поклонников и поклонниц делали мне честь, созерцая моё чудотворство от Владивостока до Калининграда.

          Тем временем, команда не мешкая подтянулась к коробке. Прасковья, Вика и Галка начали разбирать её содержимое. Чиж и Калыван подхватили на боку валявшийся, из белой пластмассы, столик и, отряхивая и вытирая его тряпицей, подтащили к коробу. Нашлись ещё четыре стульчика, два ящика и три чурбака. Челядь расселась. Самый крепкий стул был передан имениннику. Кирюха в постоянку сидячий, пристроился подкатив к столу. А на столе уже стояли пять бутылок водки, две буханки хлеба, объёмный пакет со всякой провизией, три консервные баночки кильки в томате, две банки сайры в собственном соку (некоторые уже раскрытые!) и многое тому подобное. Немедля были расставлены одноразовые стаканчики, розданы пластмассовые ложки, ловкими ручками был нарезан хлеб, колбаса, сыр …

              — Ну … за именинщика! — как самый старший пробасил Калыван.

              — За него родимого … — поддержал радостный Чиж, продолжая разливать водку.

              — Здоровьица тебе … и всего того, чего ты сам себе пожелаешь … — причислил Куркуль и подморгнул симпатичной Галинке. Деваха на днях примкнула к ним и едва ли походила на бомжиху. Распахнутая вельветовая ветровка выдавала напоказ её прелести. Она была где-то сорока пяти лет, среднего роста. И представьте: развёрнутые плечи, шикарная упругая грудь, гитарная талия, подтянутые бёдра и длинные красивые ножки; каре светло-русых волос, синие глаза, окаймлённые (по прирождённому свойству!) густыми ресницами, благородный красивый рот, ровные зубки и высокие скулы — всё просто сногсшибательно, ежели пренебречь фиолетовым синяком округ правого глаза. Что красотку сюда привело? — никто не спрашивал. Литвеч деву раньше не видел. Давно бомжующие, Прасковья и Вика, в сравнении с ней выглядели уродливыми старушками, хоть и ровесницы. Женщины, разумея по-своему, переглянулись и хихикнули. Празднующие днюху, расхватав стаканы, дружно разом чокнулись и проглотили первую порцию. Приятно обжигая глотки, «Столичная» включала своё воздействие. Опосля второго тоста пиршествующие заметно повеселели и по обыкновению их потянуло на житейские пересуды и траблы. Васютка шпарил анекдот, а Вика с Прастковьей затянули песнь.

         Когда Чиж взялся набавлять по третьей порции, Литвеч свой стаканчик прикрыл рукой:

              — Мне не наливай … достаточно … сорваться боюсь … завтра на смену заступать.

              — Нам больше достанется. — Беззлобно скривил губы Чиж.
         
              — Калыван, вот мы знаемся почти годик, а я о тебе ничего не знаю. — От фонаря обратился к Калывану с какой-то неприязненностью Куркуль, — мы как будто животными стали … кличками пользуемся. Разговоры не ведём. Как акантомебы: только жрём и пьём — ссым и срём, и опять в поисках жратвы шлындаем. Шукаем, где бы чего слямзить, присвоить …  — открыто и настойчиво вглядываясь в собеседника, он громогласно спросил:

              — Кем ты был в своём прошлом прожитии? Какой методою приносил обществу пользу?!

          Калыван посмотрел как-то тоже недружественно, ледяным зырком обшарил он напротив сидящего. «Кем должен быть этот иссохший сморчок, чтобы предъявлять мне претензии?» Он мысленно печально усмехнулся. Калывану — бывшему доблестному офицеру, которого, как выяснилось, его судьбинушка, его недоля: так неправомерно, так субъективно вовлекла в дребезину, в самую гущу неустроя … и бросила на растерзание старостью. Ему захотелось тотчас поддержать старичка, практически незнакомого ему в своём человеческом обстоянии, почитай до сих пор безликого для него существа.    

              — А почему прошлой? Я не умер и в этой житухе кем был, тем и остался — Максимом Викторовичем Калыван, майором 98-й гвардейской десантно-штурмовой дивизии ВДВ Советской Армии. Хоть и с 1990 года в отставке, но нынче я на войне и воюю в партизанах … короче, как и прежде в строю. Сам-то ты, какого поля ягодка? Имя у тебя человечье — есть?! Какова природная приверженность? В какой специализации проваривался?

          Куркуль утёр смуглую щетинистую физиомордию, вынул пластиковую расчёску и неспешно причесался, и только удостоверившись в опрятности причёски и что на щеках и губах ничего не висит, он претенциозно возгласил:

              — А я, уважаемый сударь, к твоему сведению сталевар. Доменщик … горновой. Двадцать годков с перебором отработал. А звать меня Даниил Кириллович Неструев. Специалист восьмого разряда я и … тоже на пенсии. Правда пенсия моя гуляет на просторах Вселенной и — недоступна мне. Пачпорта нема, потому давненько не пересекались! Родных, в живых, никого. Один я — как лунь. Последние деньки доживаю.

          Тут Даниил Кириллович обратил внимание, что Литвеч даёт миленькое интервью Галине — он явно импонирует ей. Предположилось. «Вероятен ли шанс, что заберёт, вместе с Кирюхой? Здесь пропадёт деваха! Изведётся, усохнет краса! Завянет цветок! Посодействовать надобно». И задал каверзный вопросец Литвечу, каковой в принципе его и самого занимал:

              — Литвеч, извини, что встреваю в дискуссию. Но вопрос давнишний. Откель такой несуразный ярлык — Литвеч? Имя это или погоняло, разъясни старику …

              — Вот-вот. Да. Точно. Всегда было интересно … — полетело со всех сторон.

          Литвеч глянув на Куркуля, перевёл взор на Галину и спросил у неё:

              — Вас тоже интригует?

          Девица подтвердительно закивала. Участники пирушки стихли в выжидании. Литвеч почухав заднеголовье, немного поёрзал на стуле и заговорил:   

              — Вообще-то для начала: родители меня Мишей нарекли. Так вот, многие малознающие меня, услышав псевдоним, по неразумению, подозревали во мне иностранца. Оно и вправду, «Литвеч» — что за имя хромоногое такое, что за нелепое погонялово?! А меж тем Литвеч — это сложный композит от словосплетения «Литературный вечер». Когда я впервые попал в сонмище бесприютных … Как сейчас помню! Скучно тогда было. Сидели. Трепались не о чём … потому как о своих несчастьях излагать уже шибко поднадоело друг другу. Всё было сказано пересказано — лишний раз слёзоньки лить не привлекало. Я и начал на память декламировать сначала стихотворения Есенина. Одно …второе … Обожаю Сергея Александровича. А засим и другого обожаемого поэта вспомнил, теперь уже Александра Сергеевича … Пушкина. Так же прочитал наизусть его шуточно-эротическую сказку «Царь Никита и сорок его дочерей», кем-то из друзей намерено найденную где-то в «сусеках архивов», в его академических изданиях и переданную мне, как поклоннику величайшего классика.

          Спервоначалу захлопал в ладоши Калыван, улыбнувшись и произнеся: «И мы попросим что-нибудь продекламировать!» — следом зааплодировали и остальные. Его прочтение с интересом выслушивали около часа. И что поразительно! — опьяневших, до безрассудства и уж тем паче вдупель, в числе собравшихся бичей не нашлось. Компания просидела до вечерних сумерек, а потом со всеми попрощавшись: Михаил, Кирюха и Галина — покинули гостеприимную усадьбу.

Глава 3. Мюнхен http://proza.ru/2025/08/15/1160