Детектив советских времен. Операция Очкарик

Ленинград, 1983 год. Благословенное время, когда дети ходили в школу самостоятельно, а родители без опаски отпускали их гулять или посылали в магазин. Никто не знал, что за два года в городе пропали три девочки - их трупы находили в лесу.

В отдел по расследованию особо опасных преступлений против личности Ленинградского Городского Управления уголовного розыска приходит работать Виктория Синицына, профессорская внучка, блестяще окончившая юридический факультет и получающая второе образование психолога. Коллеги-мужчины с недоверием относятся к единственной в угро девушке, но именно ей доведётся сыграть ключевую роль в поимке страшного преступника.



***

Упрямство девочки его изводило. Он уговаривал:
— Поешь, нельзя так долго не есть, ты умрёшь от голода!
Он поднёс ложку ко рту девочки, но она отворачивалась, молчала и прятала от него серые в зеленцу глаза.
— Не хочешь макароны – ну хоть зефирку съешь! Она вкусная, ванильная, как ты любишь.
— Не люблю зефир, — мотнула головой девочка. — Отпустите меня, я домой хочу.
— Ты любишь зефир, - настаивал он, начиная злиться. — Всегда любила, я ведь помню!
— Отпустите меня! Пожалуйста…
— Зачем? Разве тебе здесь плохо?.. Здесь есть игрушки. Поешь, и мы с тобой поиграем. Я люблю викторины, только ответы на все вопросы давно знаю, а ты, наверное, ещё не знаешь, тебе будет интересно. Съешь зефирку. Ну хотя бы чаю выпей…
Руки девочки были связаны, и он поднёс чашку к её рту. Послушно глотнув раз, другой, она вдруг фыркнула чаем прямо ему в лицо. Капли стекали по стёклам его очков, превращая всё вокруг в отвратительную, меняющую очертания муть, и такая же муть – вязкая, полная давней обиды и злости — мгновенно поднялась из глубины души, где была запрятана много лет. В него плюнули. Его опять отвергли. Как тогда…
И как тогда, он потерял контроль и способность думать о чем-то, кроме того, что за обиду надо ответить, сейчас же, сию секунду. 
Он отбросил чашку в сторону – брякнувшись о стену, она упала и распалась на две части, но он не видел этого. Из-за мути на стёклах он вообще почти ничего не видел, только белое пятно её лица, расплывшиеся кляксы глаз и распяленный в крике рот:
— Помогите! Помогите!!!
— Замолчи!
Он попытался заткнуть этот рот, но она умудрилась больно укусить его.
— Зараза!
— Помогите!!!
— Заткнись!
Руки сами собой потянулись к шее под белым пятном лица. Сжали со всей силы… Крик захлебнулся. Она забилась, пытаясь освободиться, тогда он сжал ещё сильнее. Под большим пальцем правой руки что-то хрустнуло, но он продолжал давить, давить… И только через минуту понял, что девочка перестала биться, обмякла.
Он в ужасе отшатнулся, упал задом на холодный пол и заплакал, подвывая.
Еще одна… Опять… Ну почему она его отвергла, почему все они его отвергают? Ведь он хотел всего лишь быть рядом, заботиться, играть вместе, разговаривать. Он бы накопил денег на телевизор, и они вместе смотрели бы про путешествия и всяких животных — и кино, если ей захочется. Он кино не любил, и не понимал, как это – один и тот же артист то Гамлета играет, то вора. Значит, всё неправда, всё вранье… Он бы ей объяснил свою главную мысль: в жизни полно вранья, но его любовь к ней честная, настоящая. И ничего ему не надо, только чтобы она поверила в это. А она… Опять.
Он наконец снял очки, протёр их полой фланелевой рубашки, надел и снова мог видеть. Девочка лежала, неестественно свернув голову набок. Он машинально потянулся её поправить, в последний раз пропустил сквозь пальцы косичку, и вдруг сообразил, что в ближайшие пять дней не сможет вывезти её отсюда. Но и оставлять здесь нельзя. Он с ума сойдёт, если столько дней проведёт рядом с трупом! И она начнёт пахнуть. Завернуть в полиэтилен? Нет, пять дней ждать нельзя.

***

Шла вторая неделя, а Викторию по-прежнему не привлекали к настоящей работе. На утренних совещаниях она сидела истуканом, слушая, как другие отчитываются о ходе своих расследований. Опера; редко по целому дню проводили в своей комнате, но её на выезды не брали – оставляли на телефоне. Вика всё так же изучала дела, теперь архивные, и впервые начала понимать, как много тяжких преступлений случается в Ленинграде.
В четверг в самом начале рабочего дня в комнату группы стремительно вошёл полковник Харитонов. Он был мрачнее тучи, и, не здороваясь, выдал:
— У нас расчленёнка… По адресу Блюхера, 21, около часа назад дворничиха нашла в мусорном баке отрезанные человеческие ноги, — он обвёл взглядом вмиг посерьёзневшую команду и добавил: — детские ноги, в полосатых красно-жёлтых носочках.
— В красно-жёлтых? — выпалила Вика непроизвольно. — Это Света Ермильева, я её фото на доске пропавших видела, там приметы были. Она десятого сентября пропала.
— Без тебя поняли, ориентировки тоже читаем, — недовольно оборвал полковник, но всё же добавил: — что помнишь такие детали, молодец. Значит, так: все силы отделения на это дело, и срочно в адрес. Там дворничиха в шоке да пара милиционеров. Судмедэксперт в пути. Езжайте все. И ты, Синицина, тоже, - обратил он взгляд на Вику, а после на Александра: — Держи меня в курсе.
Опера мигом сорвались. Суворин со своей подопечной вышли на улицу последними и увидели, как отъезжает казённая «Волга»: сзади притиснулись друг к другу Дима, Игорь и Сергей. Взгромоздившийся рядом с водителем Марк помахал оставшимся у дверей коллегам и изобразил указательным и средним пальцем пешую прогулку.
Александр в сердцах чертыхнулся, огляделся вокруг.
— Нет второй машины. Придётся своим ходом, а там ближайшее метро «Академическая» и от неё нет прямого транспорта!
— Не потребуется, — воскликнула Вика и ринулась к переулку, где оставляла свою машину. Знак возле управления запрещал стоянку любых автомобилей, кроме служебных.
Суворин на несколько секунд застыл в замешательстве и двинулся за ней. Завернув за угол, он увидел, как Вика садится за руль светло-серой «Волги», и ускорил шаг.
— Твоя? — с удивлением поинтересовался он, плюхаясь рядом.
Выруливая с места, она кивнула:
— Бабушкина. Но она теперь не водит, у меня доверенность.
— Знаешь, как ехать?
— Через мост, потом Кондратьевский, Пискаревский. С него на Блюхера. Верно?
Суворин угукнул. По причине отсутствия личного автомобиля он водительских прав не имел, к тому же впервые в жизни ехал с женщиной за рулём, и сидел напряжённый, вцепившись на всякий случай в дверную ручку. Но минут через пять его опасения развеялись: Вика вела машину уверенно, правил не нарушала, зато на каждом свободном участке развивала большую скорость.
Свою группу они нагнали на Кондратьевском проспекте перед трамвайной остановкой: машина стояла, пропуская пассажиров.
Узнав автомобиль по номеру, Александр выдохнул:
— Наши. Вместе приедем. Так бабушкина машина?
— Что, необычно? У бабушки водительский стаж почти тридцать лет: вначале была дедушкина «Победа», потом папа двадцать первую «Волгу» купил, на ней ездила.
— А папа не ездил?
— Они с мамой по командировкам за границей. Министерство внешней торговли. Я с семи лет с бабушкой живу.
— Она шофёр?
— Профессор психологии в университете. Ей 76 лет, но до сих пор лекции читает, статьи пишет. Она у меня замечательная!
— Повезло, - нейтральным тоном оценил Суворин то ли бабушку, то ли выездных родителей, то ли в целом благополучную жизнь семьи, в которой всегда присутствовал личный автомобиль. По его прикидкам этим могли похвастать едва ли пять процентов советских людей: в парадной, где он живёт, тридцать шесть квартир, а паркуются постоянно всего две машины.
Вика продолжала рассказывать:
— Когда бабушка настояла, чтобы родители оставили меня с ней, я была жутко обижена и на маму с папой, и на неё. Не понимала, что, кочуя по странам, учась в не пойми каких школах, я бы не получила нормального образования. Бабушка же, рискуя научной карьерой, взвалила на себя ответственность за моё будущее. Это ещё хорошо, что я росла здоровой и, в принципе, беспроблемной — иначе не написала бы она докторскую. Ребенок в семье – это… Вот смотрите: женщин с высшим образованием у нас точно больше, чем мужчин, но среди кандидатов наук их уже значительно меньше, а среди профессоров вообще единицы. Считается, что у нас равноправие, но это всё теория, — заметив, что выдала любимую фразу Александра, Вика невольно улыбнулась и продолжила: — А на деле – чистый домострой. Женщины работают столько же, сколько мужчины, однако всё, что касается домашнего хозяйства, априори – женская забота. Потому и никакого карьерного роста. Начальство ведь как думает: вот выйдет сотрудница замуж, дети появятся, и всё — работа на втором и третьем плане. И они правы: семья и дети отнимают очень много сил и времени. У женщин. У мужчин не так. Вот вы женаты, но семья ведь вам работать не мешает?
Александр невольно сжал в кулак руку с обручальным кольцом, подумав: «Много ты знаешь!», а вслух проговорил:
— Не мешает. Наши во двор свернули. Поворачивай, — и тут же поправился: — Поворачивайте.
— Ничего, можно на «ты».
— Тогда и меня на «ты».
— Попробую.
Сразу после университетской кафедры Вику несколько напрягало панибратское «ты», принятое в отделении милиции, но со временем она адаптировалась и к «тыканью», и к проскальзывающему матерку, неизбежному в мужском коллективе. Если обращение на «ты» воспринимать как знак доверия, то получается, что Суворин уже считает её членом команды.
Вслед за служебной «Волгой» они проехали вдоль длинного дома 21 в конец двора, где возле мусорной площадки двое милиционеров оттесняли от места происшествия группу зевак.
Заперев свою машину, Виктория поспешила за операми, которые успели пробиться сквозь небольшую толпу и замерли в нескольких метрах от трёх помятых оцинкованных мусорных бочек. Перед ними на корточках сидел мужчина в плаще, из-под которого виднелся белый халат. Он загораживал страшную находку – Вика видела только испачканный кровью и кашей грязи край белого полиэтиленового пакета. Чтобы увидеть больше, она подалась влево. Суворин схватил за рукав, но она вырвалась, сделала несколько шагов… То, что лежало на загаженном мусором асфальте, запечатлелось в памяти навсегда.
Горло сдавил спазм. Казалось, её сейчас вывернет. Вика попыталась сглотнуть, но не смогла. Практически не дыша, она замерла, не отрывая глаз от отрезанных по середину бёдер окровавленных детских ног.
Рядом щёлкал фотоаппарат со вспышкой, милиционеры разгоняли зевак:
— Граждане, не мешайте работе милиции! Вам тоже наверняка на работу пора! Проходим, проходим, не толпимся здесь…
Но Вика ничего этого не слышала. Оцепенев, она всё смотрела на разрезанный судмедэкспертом испачканный белый полиэтилен в каких-то рваных дырах – птицы постарались, или крысы? Не хотелось верить, что лежащие на нем останки, части тела, принадлежат Свете Ермильевой – девочке с двумя косичками, фото которой появилось на доске пропавших незадолго до Викиного увольнения из отделения милиции. Но все сомнения перечёркивали носки в красную и жёлтую полоску, именно такие, как в ориентировке. На мыске одного из носков сквозь дырку виднелся посиневший ноготь большого пальца.
Вика с усилием зажмурилась, затем открыла глаза и к ней вернулся слух. Суворин с тревогой смотрел на неё. Подозревая, что он задал вопрос, она переспросила:
— Что?
— Я говорю, надо с дворничихи показания снять. Она у участкового сидит. Пошли.
— Разошлись, я сказал! — продолжал разгонять граждан милиционер. — Или вы все свидетели? Кто свидетель, подходим ко мне, записываемся!
Люди, в основном женщины, начали отступать от мусорной площадки, кое-кто совсем ушёл, лишь одна старушка в старомодном сером плаще выступила вперёд:
— Я видела из окна, как Галя возилась возле баков, а потом как закричит, как кинется в сторону…
Суворин, уже выбравшийся с Викой на чистый асфальт, притормозил и велел оказавшемуся рядом Сергею Опушкину:
— Поговори с гражданкой. Вдруг ещё чего видела. Марк где?
— С бригадиром из ЖЭКа договаривается, чтобы баки опрокинули. Может, в них другие фрагменты тела.
— Логично. Пусть судмедэксперт пока не уезжает. Пошли, — кивнул он Вике. — Опорный пункт милиции в соседнем доме.
С минуту шагали молча, потом Вика не выдержала:
— Как страшно!
— Первый труп?
Она кивнула.
— И в мертвецкой не бывала? — посмотрев, как она медленно помотала головой, Александр заметил: — У нас убойный отдел. В каждом деле труп.
— Ребёнка убили и разрезали на части, а вы!.. – остановившись, выкрикнула Вика и на глазах её показались слезы.
— В бесчувственности меня обвиняешь? — на миг он притормозил. — У меня дочери девять лет... Надо уметь абстрагироваться. Так что вытирай сопли и вперёд.
Она автоматически двинулась за ним, понимая, что Суворин сто раз прав. Чего она ожидала, мечтая расследовать самые опасные преступления? Для этого надо иметь холодный ум и железную волю, подавлять любые эмоции. Только что её чуть не стошнило при виде фрагментов тела убитой девочки. Надо абстрагироваться, сказал Александр. А это значит – относиться к самым страшным находкам просто как к вещественным доказательствам. Получится ли?..
К опорному пункту милиции она подошла с твёрдым намерением затолкать свои эмоции поглубже и стараться быть полезной Суворину.
Участковый располагался в угловой парадной хрущёвки. Когда Александр и Виктория вошли в небольшую комнатку, там сразу стало тесно. Суворин поздоровался и предъявил своё удостоверение сержанту милиции. Тот привстал с места, представляясь:
— Высоков, Андрей.
Напротив сержанта, то и дело вздыхая и шмыгая носом, сидела круглолицая женщина в засаленной болоньевой куртке и лыжных шароварах.
— Нам бы со свидетельницей поговорить, — сказал Суворин.
— Садитесь на моё место, — предложил сержант, — девушка на стуле может расположиться.
Но опер рассудил иначе:
— Будешь записывать, — велел он Вике и кивнул на место участкового. Сам же взял стоявший у стены деревянный стул с потёртым, когда-то мягким, сиденьем, проверил его на прочность и устроился лицом к свидетельнице. Подождав, пока сержант найдет чистые листы бумаги, а Вика достанет ручку из своей сумки, Александр приступил к опросу.
— Ваша фамилия, имя, отчество.
— Каримова Галина Айзатовна, — с испугом глядя на огромного Суворина, ответила невысокая дворничиха.
— Галина Айзатовна, вы работаете дворником в жилконторе?
— Работаю, шесть лет работаю, и всё на этом участке. Хорошо работаю, честно —грамоту получила в том квартале.
— Понятно. Расскажите о том, как вы обнаружили фрагменты человеческого тела.
При этих словах дворничиха разинула рот, судорожно задышала и прижала руку к груди. Участковый подскочил к столу, плеснул в пустой стакан воды из графина и сунул его дворничихе.
— Хлебни водички, Галь. Может, ещё валидольчику?
Женщина кивнула, и он вытряхнул в протянутую ладонь таблетку из алюминиевого тюбика. Подождав немного, чтобы женщина пришла в себя, Александр предложил:
— Расскажите всё по порядку.
— По порядку?.. — дворничиха утёрла мокрые глаза тыльной стороной шершавой ладони, и, сделав глубокий вдох, заговорила: — Заступила я как положено, в шесть. Вначале с метлой по дорожкам прошлась, несколько куч листьев намела, дом-то длинный. Потом по парадным пробежалась, подмести. Целое ведро мусору набралось да сетка бутылок пустых. Бутылки я в дворницкую занесла, а ведро потащила к мусорке…
Тут свидетельница запнулась и умолкла на несколько секунд. Суворин не торопил. Пару раз шумно вдохнув, дворничиха опять заговорила:
— Подхожу, а из бака вороны вверх – прям стая! Я аж вздрогнула, никогда столько не видела. Эти вороны, сволочи, хуже голубей: те только гадят, а эти мусор растаскивают, иной раз до другого конца двора донесут. И тут навыкидывали на площадку, к баку не подойти. Ну, я за лопатой сходила, и давай всё обратно в бак кидать, а он и так полный. Взялась лопатой в баке разгребать на края, утрамбовывать, чтоб больше влезло. Отгребла с середины, и вижу в пакете, который вороны разорвали, вроде как мясо с костью…— дворничиха закрыла глаза, помотала головой, будто отгоняя страшное видение, и договорила, выкатив глаза, всхлипывая и заикаясь: — а из другой… дыры… нога… в носочке детском… и пальчик синий…
Тут она зашлась слезами. Александр подождал немного, затем плеснул в стакан воды.
— Попейте.
Женщина послушно выпила.
— Давайте вы всё до конца расскажете, и мы вас отпустим. Вам надо лечь, отдохнуть, - неожиданно мягко проговорил Суворин.
Кивнув, свидетельница продолжила:
— Я, конечно, закричала — такой ужас! Шарахнулась от мусорки, а тут как раз старик из третьей парадной со своей шавкой. Кудлатая такая, чёрно-белая, небольшая. Он мне: «Чего такое?» Я на бак указываю, он глянул и тоже шарахнулся. Говорит: «Надо в милицию, я сбегаю, а вы тут посторожите, чтоб никто…». А я ему сказала, пусть лучше сам сторожит, он с собакой. Ну и побежала к участковому.
Сержант отозвался от двери, где устроился на трехногой табуретке:
— Я с восьми заступаю. Пришел без трех минут, а Галя уже круги нарезает.
— Сколько прождали? — спросил Суворин у дворничихи.
Та пожала плечами.
— Минут пять, десять… Не знаю, я не в себе была.
— Ни с кем за это время не говорили?
— Да не было никого.
— В это время редко кто из парадной выходит, - вставил участковый. — У нас тут всё больше рабочий класс, так им к семи.
— Значит, вы, Галина… — Александр забыл необычное отчество и решил обойтись без него, -  обнаружили в баке пакет приблизительно без двадцати восемь?
Дворничиха неопределённо мотнула головой.
— Вы сразу позвонили в отделение, сержант?
— Никак нет. Сначала сбегал посмотреть. Мало ли, привиделось…
— Пакет не трогали?
— Никак нет. Мы ж понимаем. Старика оставил сторожить, и сюда, докладывать по телефону. Двоих сразу прислали, они старика сменили, а мне велели тут с Галей вас дожидаться.
— Данные старика записали?
— Нет, - растерялся сержант. — Может те, что у мусорки дежурят, записали. Я его не отпускал.
— Он в третьей парадной живёт, — вставила дворничиха. — Второй этаж, квартира однокомнатная справа, у самой лестницы.
— Сержант, сходите. Если старик дома, приведите сюда.
Парень испарился.
— Сейчас показания подпишете, Галина, и вы свободны, — сказал Суворин, забирая у Вики лист, исписанный с двух сторон быстрым почерком.
Пробежав глазами по строчкам, Суворин хмыкнул:
— Зачем слово в слово? Это не литература. Не видела, как протоколы пишутся?
— Я перепишу, — пристыженная Вика схватила чистый лист.
— Под мою диктовку. Пиши: «Я, Каримова Галина Айзатовна, дворник ЖЭК №...»
— 19, - подсказала Галина.
— «… 29 сентября 1983 года вышла на работу в 6 часов утра и приступила к своим обязанностям по уборке вверенного мне участка. Около половины восьмого я подошла к площадке с мусорными баками и увидела, что вороны растащили мусор и он раскидан вблизи баков. При помощи лопаты я собрала мусор и…»
Пять минут спустя протокол был готов, Каримова его подписала и ушла.
Сержант привёл старичка из третьей парадной. Василий Иванович Кузнецов, 68-летний пенсионер, подтвердил, что, гуляя с собакой, услышал крик дворничихи, и, обратив внимание на её странное поведение, поспешил к мусорной площадке, где Галина указала ему на окровавленный пакет в баке. Отправив дворничиху за участковым, Кузнецов сторожил мусорную площадку до прихода милиционеров из местного отделения.
Едва старичок, подписав свои показания, ушёл, явился Марк. Опустившись на скрипнувший под ним стул, выдохнул:
— Больше ничего. Все три бака опрокинули. Мастеру ЖЭКа теперь забота: кто всю эту гору мусора обратно запихнет? Дворничиха, которая обнаружила, в отказ: не подойду, говорит, близко, лучше вообще уволюсь. Другие дворники тоже стремаются. Наверное, весь ЖЭК уже в курсе. Я мастеру посоветовал найти пару хануриков — они за бутылку водки всю помойку в бачки голыми руками затолкают.
Артемьев хмыкнул по поводу собственного оригинального предложения, но после его хитроватые глаза стали серьёзными.
— Там толпа не редеет, хотя эксперт отчалил и части тела увезли. По сторонам немного рассосались, но народ прибывает. Ребята пока ходят, слушают, вопросы задают. Чего дальше делать, старшой?
Суворин взглянул на часы.
— Свидетелей искать. Сейчас почти половина первого. Поквартирный обход делать рано, люди на работе.
— Правильно, — отозвался Марк. — Время к обеду, предлагаю подкрепиться. В ближайшей стекляшке пельменная имеется, я узнал, там даже пиво подают, но теперь, к сожалению, только с двух — спасибо родной партии и конкретно Юрию Владимировичу Андропову!
— Язык придержи, - без улыбки посоветовал Александр. — Хорошо, пообедаем. Нам допоздна по квартирам ходить. После обеда обсудим дальнейшие… Постой! Не узнал, когда мусор у них с площадок вывозят?
— По понедельникам, средам и пятницам, - ответил Марк. — Сегодня четверг.
— Надо все площадки в квартале прошерстить. Организуй, ты с мастером уже знаком.
— Обед откладывается, — недовольно пробурчал Артемьев, тяжело поднимаясь с места.
— Если поторопишься, — сказал Суворин ему в спину, —  успеем до закрытия пельменной.
Обернувшись, Марк изобразил зверскую рожу и лишь после удалился, а Александр подошёл к зарешеченному окну и уставился на двор. Он стоял так, не двигаясь, несколько минут, и Вика не выдержала:
— А мы что будем делать?
— Думать, - обернулся Суворин и вернулся к месту, на котором сидел.
— Может, я пойду, посмотрю, что там и как? – подал голос милиционер.
— Погоди, — велел Александр. — Расскажи, что у вас тут за место. Говоришь, в основном рабочий класс?
— Ну да. Когда-то от Металлического завода в этих двух пятиэтажках жилплощадь распределяли, и от других предприятий. А вот пятнадцатиэтажка, что возле стекляшки – это кооператив, там разные попадаются. Но туда редко вызывают. Люди побогаче – они спокойнее. 
— Молодёжь пошаливает?
— В смысле? Драки случаются, но не так чтоб массовые. Это ж Ленинград, а не деревня, тут стенка на стенку ходить не развлечение. Ребята больше собираются портвейна выпить, на гитаре побренчать. Жители, бывает, жалуются: по полночи поют – но это не здесь, а в соседнем дворе, там детский сад, беседки.
— А в этом никто по ночам не шарится?
— Ну разве что в пятницу или субботу мужики допоздна на скамейках с бутылкой. А по будням – нет.
— И хануриков, алкашей, не имеется?
— Есть несколько, но они на хате у Егорыча квасят. Тот вдовый, вот у него притон и устроили.
— И по ночам квасят?
— Ну, это на сколько бухла хватит. К двум часам они в магазине первые. Если деньги есть, то и вечером сбегают.
— А деньги откуда? Приворовывают?
— Скорее из дома выносят. Жена Сыромятова жаловалась, что деньги у неё из кошелька пропадают, но Сыромятов в отказ: мол, не пойман - не вор.
— И где этот притон?
— На первом этаже в двенадцатой парадной 21-го дома.
— Ясно, — проговорил Суворин и вдруг встрепенулся: — Это ж напротив мусорки? Идём туда. Я только начальству отчитаюсь.
Разговор с Харитоновым длился не более трёх минут, из них отчёт Александра занял половину, остальное время он слушал указания начальника.
Суворин собирался навестить алкашный притон вдвоём с сержантом, оставив Викторию в участке, но передумал: профессорской внучке не вредно познакомиться с жизнью во всей её натуральной неприглядности. Вдруг испугается и свалит из убойного отдела? А вместо неё пришлют мужика, из которого можно приличного опера воспитать.
По пути участковый рассказал, что Иван Егорович Рассохин, 59-ти лет, инвалид 2-й группы, получил травму, когда работал грузчиком на Пискаревской овощебазе. Пока жена была жива, квасил на её зарплату, а как жены не стало, собутыльники бухлом снабжают – на инвалидную пенсию много не выпьешь.
Народ возле мусорной площадки рассосался и только четыре пенсионерки со скамейки возле парадной с любопытством проводили глазами участкового и его спутников.
Звонок в квартиру был оборван, кнопка отсутствовала. Высоков несколько раз ударил кулаком по двери, строго рявкнув:
— Рассохин, открывай, милиция!
Из квартиры послышались звуки: вначале стук, будто что-то упало, затем неровное шарканье, наконец дверь распахнулась. На гостей, держась за косяк, прозрачными глазами алкоголика со стажем уставился худой, но жилистый мужик лет шестидесяти, в серой от грязи майке и вытянутых трениках.
— Чё такое? — прохрипел он вместо приветствия. — Ты чего, сержант? Мы не нарушали. У нас тишина и порядок.
— Поговорить надо, — сказал Суворин. — Мы войдём?
И, не дожидаясь ответа, он сделал пару шагов вперёд, оттесняя хозяина в крохотный тёмный коридорчик.
— Не понял! – взревел Рассохин, проводя правой рукой по всклокоченной и сальной полуседой шевелюре и приосаниваясь. — Сержант, это кто?
— Управление уголовного розыска, — Александр махнул раскрытым удостоверением перед носом старого алкаша, и тот в растерянности неловко отступил ещё на пару шагов.
— Чего это? — Егорыч будто съёжился. — Уголовка? Нас не за что, мы не буйные, у нас тишина и порядок…
Насчёт порядка он преувеличил: жилище Егорыча было именно таким, как предполагал опер, и вонь - впору противогаз надевать. Поморщившись, Суворин огляделся: ремонт здесь явно не делали с момента постройки дома, а это лет пятнадцать, и, похоже, столько же квартиру не убирали, зато вынесли из неё всё стоящее.
В коридоре на допотопных алюминиевых крючках болтался старый солдатский бушлат и коричневый плащ, обе вещи будто с помойки, во всяком случае так показалось Вике, вошедшей в квартиру последней. В комнате, в распахнутую дверь которой сразу заглянул опер, из мебели остался опрокинутый стул, продавленный диван у одной стены и пружинный матрас от кровати у другой. Вместо шкафа – обшарпанная тумба и на ней груда непонятного тряпья. На диване под рваным ватным одеялом угадывалась фигура.
— Это кто? – поинтересовался Суворин.
— Васька, дружбан мой. Вась! – Егорыч прохромал к спящему и потряс за плечо.
Из-под одеяла высунулась помятая физиономия неопределимого возраста. Протирая одной рукой опухшие глаза, мужик приподнялся на локте, но едва увидел милиционера, поторопился сесть, спустив на пол ноги в драных носках. Спал он одетый — в брюках и растянутом сером свитере.
— Здрасьте, - ошарашено поздоровался Василий.
— Знакомые все лица, - изрёк сержант. — Опять тунеядствуешь, Федорчук? Ты ж вроде устраивался.
— Устроился и работаю, — часто закивал алкаш, — разнорабочим, два через два. В четверг смена.
— Так сегодня четверг.
— Ах ты ж мать твою ети! — вскочил Василий, покачнулся и снова рухнул на диван, оглядываясь. — Сколько время? Мне к полдевятого. Опоздал?
— Давно опоздал, - подтвердил Суворин. — Пошли на кухню, пара вопросов к вам.
Хозяин похромал в сторону кухни, за ним поплёлся его друг.
Вика остановилась на пороге, оглядывая из-за плеча участкового обстановку: пол не мыт сто лет, газовая плита загажена до невозможности, в раковине гора посуды, три разномастных табуретки и щелястый ящик из-под картошки вместо четвёртой. На столе, прикрытом клеёнкой, рисунок которой не разглядеть под пятнами от горячей сковороды и разводами грязи, следы вчерашнего пиршества – четыре грязных тарелки, столько же вилок и мутных стопок, а посередине трехлитровая банка с парой огурцов, сиротливо съёжившихся на дне. На полу возле рыжей от застарелого жира газовой плиты батарея пустых водочных бутылок.
— Присаживайтесь, - по-хозяйски обратился Суворин к Егорычу и его собутыльнику. Сам же открыл форточку и занял табурет у окна, предварительно застелив его газетой, что нашлась на подоконнике.
Рассохин и Федорчук уселись на табуретки, участковый с Викой остались на ногах.
— Накануне вчетвером пили? — кивнул Александр на стол.
— Ну, - подтвердил хозяин.
— Кто ещё?
Тот нахмурился, вспоминая.
— Витька и Толян. То есть Сыромятов и Меркурьев.
— Где живут?
— Где-то рядом, — пожал плечами Рассохин. — Они меня в гости не приглашали.
— Знаю я их, — вставил сержант. — На скандалы вызывали. Оба семейные. Сильно пьющие, но работают.
— Ага, — подтвердил Федорчук. — Они, как вчера уходили, и меня звали, а я чего-то среду со вторником перепутал. Во время летит, не заметишь!
— Во сколько они ушли? — уточнил Суворин.
Хозяин и его собутыльник переглянулись.
— Гимн уже проиграл, — вспомнил Егорыч, кивнув на бормочущий замызганный радиоприемник на стене в углу — единственную связь с внешним миром. Телевизора в квартире не имелось. — Значит, в первом часу.
— Точно, — подтвердил Василий. — Толян еще вскочил по стойке смирно и подпевал: «Союз нерушимый республик свободных…». Доиграло, по последней выпили, и они собрались.
— Пока сидели, ничего подозрительного возле мусорки не заметили? — кивнул Суворин головой на мутное окно.
— А чего там? – настороженно поинтересовался Егорыч.
— Не слыхали? Во дрыхнут! — восхитился Высоков. — Всё утро толпа перед носом, милиция, машины…
— Утром в мусорном баке обнаружили части человеческого тела, — строго пояснил Суворин.
— Ни х.. себе!.. — почти хором выдохнули алкаши и оба выпучились за окно на мусорку, возле которой уже ничего не происходило. Затем переглянулись, и Егорыч хрипло зачастил:
— Мы тут ни при чем! Сержант, скажи!.. Мы всегда тихо, никого не трогаем!
— Только соседи на ваш пьяный ор жалуются, а так тихие, — хмыкнул участковый и добавил, уже обращаясь к Суворину: — Вообще-то даже в драках не замечены… Привлекать не приходилось. Ограничивался воспитательными беседами.
Опер кивнул и взглянул на едва протрезвевшую парочку:
— Повторяю вопрос: видели ли вы что-то подозрительное возле мусорки?
— Не-а, — помотал головой Рассохин. — Мужики ушли, а потом и мы с Васькой на боковую.
— Как скоро?
— Черт знает. Поговорили немного, водка-то кончилась, — Егорыч заглянул в пустое дно ближайшей стопки, взяв её правой рукой — на левой, изуродованной, остался только большой палец. — Рухнул и отрубился, пока вы стуком не разбудили.
Суворин перевёл взгляд на Федорчука, который сидел насупившись, будто решал какой-то важный вопрос.
— Вы что-то видели?
— Не знаю, может, померещилось… может, это не нынче, а в другой раз.
— Что именно?
— Я по ночам это… по два раза встаю, приспичивает… Не сходить, так и обоссаться недолго. Первый раз сходил, и ещё заглянул на кухню рассольчику хлебнуть. Второй раз опять после туалета сюда, за рассолом – забыл, что банка уже пустая… А окно перед носом, и за ним тень возле мусорки, с большой сумкой. Мужик сумку на землю поставил, достал из неё что-то объёмное, длинное, вот такое, — Федорчук слегка раздвинул руки, — в бак пихнул, а потом чего-то там повозился. Я ещё подумал: не брезгливо в мусоре копаться? Хотя есть такие, специально роются в баках, найдут что поломанное, починят да продадут. Но этот ничего не достал. Сумку свою подхватил и быстренько отчалил.
— Быстро? В какую сторону?
Василий глянул в окно, соображая, и махнул рукой направо:
— Туда.
— А пришёл с какой стороны?
— Без понятия, не видал.
— Значит, мужчина…
— Ну не баба, точно.
— Как одет?
— Да я не разглядывал. И темно. Фонарь далеко.
— Куртка, плащ?
— Вроде плащ, — с сомнением проговорил Федорчук и вдруг вспомнил: — В кепке он был!
— Телосложение какое? Высокий, низкий?
— Нормальное телосложение, а рост… я с ним рядом не стоял, чтоб определять. Можно водички попить?
Похоже, Василий уже и не рад был, что рассказал о ночном походе на кухню. Нашарив в раковине стакан почище, он ополоснул его и наполнил холодной водой. Выхлебал в один присест и вернулся на своё место.
Суворин обернулся к участковому.
— Андрей, выйди и встань напротив мусорки. Пошагай там, пока Федорчук определит, где неизвестный с сумкой стоял. Мы тебе помашем.
Участковый потоптался у мусорных баков напротив окна Егорыча, следуя жестам Федорчука и делая то несколько шагов вперёд или назад, то вправо или влево, пока не увидел отмашку опера: довольно.
Когда Высоков вернулся в квартиру, Суворин его спросил:
— У тебя какой рост?
— Метр шестьдесят три, — немного смущаясь, ответил Высоков.
— Он говорит, неизвестный был на голову выше. Значит, метр восемьдесят, не меньше. Пойдёшь с нами, Федорчук.
— Куда? — возмутился тот. — Я ж ничего… Не имеете права…
— Показания в участке подпишешь, и всё, — успокоил Александр.
Они вернулись в опорный пункт, где Вика быстро, без «литературы», записала показания Федорчука. Когда свидетеля отпустили, она заговорила:
— Думаете, он видел преступника?
— Скорее всего – да, если не перепутал нынешнюю ночь с какой другой.
— Мог, если день недели перепутал. И приметы невнятные: примерный рост, темный плащ и кепка. А больше ничего, даже возраста.
— Не старик, поскольку быстро слинял.
— В сторону автобусной остановки, — вставил Высоков, которого никто не спрашивал.
— Какие автобусы посреди ночи? – возразила Вика, на что Суворин кивнул. — И вряд ли найдут что-либо на других мусорных площадках – у преступника была одна сумка.
— Не факт, — заметил Александр. — Мог что-то в другом месте выбросить. Ребята вернутся, узнаем.
— Чего только в мусорках не находят! — вновь подал голос участковый. — В прошлом году на Металлистов — слава богу, не мой участок — мёртвого младенца нашли. Родила, сука, дома, и выбросила… И как таких земля носит!
— Не такой уж редкий случай, — хмуро прокомментировал Александр. — Но части тела на моей памяти впервые, а я в убойном седьмой год.
С лестницы послышался топот ног. Дверь в участок распахнулась, впустив четверых оперов группы.
— Голяк, — сообщил Игорь. — Шесть площадок прошерстили – пусто.
— Мастер ЖЭКа все матюги собрал, — добавил Марк. — Во мы им работки устроили! Да и сами набегались. Двинули обедать, пока там пельмени не кончились.
Суворин не возражал, до пяти часов делать было всё равно нечего.
Пельменная, располагавшаяся на втором этаже стекляшки, оказалась небольшой, что и понятно – поблизости ни одного крупного предприятия. Мордастая раздатчица споро вылавливала шумовкой пельмени из огромной кастрюли, наполняла тарелки и ставила их на прилавок. Очередь двигалась быстро. Марк взял двойную порцию пельменей и бутылку пива, которое уже продавалось. Опера;, ехавшие с ним на казённой машине, тоже взяли по бутылке «Жигулевского». Суворин наблюдал за этим неодобрительно, но ничего не сказал, а себе к пельменям взял стакан чаю и пирожок с капустой. Четверка с пивом целиком заняла один столик, и Александр, кивнув Вике, повторившей его заказ, понёс поднос в конец зала, где доедал свои пельмени старик в старомодном сером плаще. Больше свободных мест не было.
Поев, старик удалился. Александр сосредоточенно расправлялся со своей порцией, а Вика копалась вилкой в тарелке, изредка посматривая на столик коллег, откуда то и дело раздавался смех.
Как они могут смеяться, думала она, когда где-то ходит преступник, охотящийся за маленькими девочками. Как могут с аппетитом уминать еду, когда утром видели отрезанные детские ноги? Вспомнив страшную картину, она отодвинула тарелку, в которой осталась больше половины склизких разваренных пельменей. Аппетит как отрезало, пирожок она даже не надкусила.
Пообедав первым, Александр вышел на улицу, и Вика, как привязанная, двинулась за ним. Он остановился у входа, достал сигареты, закурил и сказал:
— Подождём парней.
Вскоре четверка появилась. Марк с довольной физиономией похлопал себя по животу:
— Нормально заправились, и пивко в тему. Специально они, что ли, пельмени пересаливают, чтоб пива больше брали?  С ним в самый раз.
— Точно, - подтвердил Опушкин.
— Да ну, дрянь. Гадюшник, — доставая пачку, брезгливо сморщился Игорь.
— А тебе ресторан «Садко» подавай? — хохотнул Марк. — Дай закурить, мои кончились.
— И почему твоя «Прима» всегда быстрее моего «ВТ» заканчивается? — поинтересовался Игорь, выщёлкивая для него сигарету из пачки.
Вика понимала, что это привычный трёп работающих бок о бок людей, чьи роли давно распределены: Марк – простяга-балагур, Сергей у него на подпевке, Игорь – рафинированный модник, который брезгует сигаретами без фильтра и неказистыми столовками. Какая роль у Дмитрия Перскевича, она не смогла бы сказать — странный он: даже когда смеётся или шутит, какая-то фальшь проскальзывает, искренности не ощущается.
Игорь и ей протянул пачку, но она покачала головой:
— Спасибо, не курю.
— Похвально, — оценил он, сунул сигарету в рот, щёлкнул зажигалкой, с удовольствием затянулся и выдохнул дым. — Сам бы бросил, да никак. Работа нервная, у нас все курят.
— Нормально, я привыкла.
— Пошли присядем где-нибудь, — поторопил Суворин. — Обсудим, что у нас есть.
С неба накрапывало, не дождь — так, противная морось, и они направились к детской площадке, где нашлись стандартные сдвоенные скамейки под крышей из пластикового шифера. Уместились по трое на каждой, лицом к лицу. Суворин, севший между Перскевичем и Викой, поведал товарищам о визите в квартиру алкаша и показаниях Василия Федорчука, завершив:
— Пока единственный свидетель. Примет преступника почти никаких.
— Нафига он с расчленёнкой возился? Это ж море крови… — проговорил Сергей, и сам себя поправил: — Впрочем, если труп остыл…
— Вот именно, — кивнул Дмитрий. — А тело по частям сложнее идентифицировать.
— Тогда почему он носки оставил? — вступила Вика.
Все, кроме Суворина, уставились на девушку, будто только сейчас заметили её присутствие.
— В точку, — улыбнулся ей сидящий напротив Игорь. — Но это могло произойти по причине недостатка ума или природной рассеянности, или…
— Или думал, что свёрток утонет в мусоре, — завершил за него Суворин. — Так бы и случилось, не позарься на него вороны.
— Время, когда пакет оказался в мусорке, мы не знаем, — констатировал Марк.
Суворин кивнул:
— Не раньше трёх и не позже пяти. Федорчук второй раз ходил отлить.
— Приметы – зашибись, — хмыкнул Перскевич, — непонятного цвета плащ и кепка, рост около 180, возраст не известен.
— Точно старше сорока! — выпалила Виктория.
— С чего бы? — скептически приподнял белесые брови Дмитрий, перегнувшись через Суворина, чтобы видеть девушку.
— Мужчины до сорока кепки не носят. Во всяком случае я таких не знаю.
Суворин прищурился, подумал и согласился.
— Пожалуй, ты права.
— Ого, они уже на «ты». А мне можно? — осклабился Игорь.
Вике оставалось только кивнуть и добавить:
— Нормально, мы ведь вместе работаем.
— Замётано, — добродушно подтвердил Марк за всех, — хотя на брудершафт я бы выпить не отказался.
Вика улыбнулась, сделав вид, что не заметила кривой ухмылки Опушкина на словах «вместе работаем».
— Почему отрезал ноги? — вернулся к обсуждению Александр.
— Отрубил, — поправил Перскевич. — Эксперт сказал, действовал топором, скорее, в два приёма.
Распростёртое детское тело, огромный мясницкий топор — это представилось Вике так ярко, что она невольно помотала головой.
— Кости тонкие, значит, топор тупой, или навыка нет, — задумчиво прокомментировал Марк. — Мясников можно исключить.
— Так почему одни ноги? — повторил вопрос Опушкин.
— Потому что целиком не вынести. Завёрнутые в ковёр трупы только в кино и при наличии личного автомобиля, — бросил Дмитрий.
Суворин кивнул:
— У убийцы нет машины, иначе подъехал бы к мусорке на ней, или отвёз труп целиком куда-нибудь подальше.
— Тогда, если твой алкаш действительно видел убийцу, тот живёт где-то рядом. С трёх до пяти ночи дороги пусты, попутку не поймать.
— Самое глухое время, — изрёк Сергей. — Поквартирный обход вряд ли что даст. Кто посреди ночи в тёмное окно пялится?
Все замолчали. Мелкий дождь шуршал по пластиковой крыше. Игорь протянул руку, ловя капли, затем, глядя на противоположный дом, проговорил:
— Обходить все квартиры, выходящие во двор - зря ноги топтать. Здесь деревьев и кустов полно, а листья не все ещё опали, из некоторых окон обзора никакого.
— Верно, — подтвердил Марк. — В двух домах 24 парадных по двадцать квартир, и только у половины окна во двор, итого 240. Всего-то по сорок квартир на лицо, а если исключить те, из которых ничего не видно, то совсем малость останется.
В начале шестого, распределив между членами группы парадные, которые им следует обойти, Суворин, прихватив с собой Вику, направился в конец дома 31/2.
— Вы думаете, можно найти здесь свидетеля? От мусорки и от дороги, которая к ней ведёт, совсем далеко, — обходя лужи, торопилась за куратором Вика.
— Зато кусок открытого пространства: за детской площадкой – баскетбольная. Деревья не загораживают мусорку. Первый этаж отметаем: сирень, листья. Лестничные окна с той стороны, а с этой балконы. Увеличивает шансы.
— Почему?
Не сбавляя шага, Александр оглянулся.
— На балконы иной раз выходят покурить.
Некурящей Вике это в голову не пришло. Действительно, куда смотреть, стоя на балконе несколько минут? Только на двор. Александр просчитал то, чего она не заметила: пустое пространство, количество окон, балконы. И всё же она спросила:
— Но посреди ночи разве курят?
— Случается, — бросил Суворин, заворачивая за угол дома.
Работая в детской комнате, Вике не раз приходилось звонить в двери чужих квартир, и она знала, что при слове «милиция» люди обычно пугаются. Оказалось, пароль «уголовный розыск» вызывает, помимо страха, ещё и любопытство. С милиционером каждый сталкивался хоть раз в жизни, но вмешательство уголовного розыска означает не скандал или драку в соседней квартире, а крупное преступление.
Суворин предупредил: на вопросы о том, что случилось, сотрудники отдела никогда не отвечают. Чем меньше людей знает о совершённом убийстве, тем спокойнее обстановка в городе.
Кое-кому из жильцов уже было известно о страшной находке, такие сразу спрашивали, найдут ли убийцу, и Суворин скупо говорил: «Ищем». Другие интересовались, что произошло, на что Викин куратор отвечал, что совершено преступление и любая информация о человеке с сумкой, который ночью оказался в их дворе, может быть полезной. Но никто из опрошенных не выглядывал ночью в окно. Обход ничего не дал.
Спустя полтора часа группа собралась на той же детской площадке. Из всех только Сергею повезло найти свидетеля в угловой парадной напротив мусорной площадки, там же, где у Егорыча алкаши ошиваются.
— На третьем этаже у женщины ребёнок восьмимесячный, — рассказывал Опушкин. — Зубки у него режутся — посреди ночи проснулся, плачет. Ну, мать его на руки, укачивать. По комнате туда-сюда, к окну, от окна. В какой-то момент видит — мужик с большой сумкой из-за угла выворачивает.
— То есть со стороны улицы? – уточнил Суворин.
— Ну да. Она шагать перестала, смотрит: кого это по ночам носит? Присмотрелась – незнакомый. И тут он к мусорке, достал из сумки пакет, в бак кинул, да ещё пошуровал там. Подхватил свою сумку и быстро двинул, откуда пришел.
— Время она запомнила?
— Ребёнок в четыре заплакал, выходит, начало пятого.
— Значит не пригрезилось Федорчуку, - врастяжку проговорил Александр. — Что-нибудь ещё женщина заметила, описать может?
— Вид сверху, лица не разглядеть. Кепка чёрная, плащ светлее, скорее серый. Тёмные брюки заправлены в короткие чёрные резиновые сапоги. Обратила на это внимание, потому что вроде не по погоде одет, дождя пару дней не было.
— Боялся наследить? У половины резиновых сапог протектор одинаковый, — подал голос Марк.
— И с них легко кровь смыть, - добавил Игорь. — Что ещё?
— Прежде чем к баку подойти, озирался, и она заметила, очки блеснули. Перед уходом тоже озирался. Походка быстрая. На взгляд свидетельницы ему лет сорок, около того. Это все.
— Негусто, - заключил Суворин и вздохнул. — На сегодня все. Утром Харитону доложимся и обсудим дальнейшие мероприятия.
Они распрощались возле машин, на которых приехали. Четыре опера уселись в казённую «Волгу», Суворин занял место в Викином автомобиле и спросил:
—  Тебе к дому Финляндский по пути?
— Да, а что?
— Выкинешь меня возле метро.
— Я могу подвезти.
— А самой куда?
— Московский проспект.
— Другой конец, мне в Весёлый посёлок. Три остановки на метро, пятнадцать минут на автобусе, и я дома. Быстрее получится.
— Вовсе нет, - помотала головой Вика. — Насколько я помню карту города, Финляндский вокзал дальше от твоего дома, чем место, где мы находимся. Поедем по набережной до моста Александра Невского, а после ты мне подскажешь.
Вырулили на проспект. Кинув взгляд на сосредоточенное лицо Суворина, Вика заметила:
— Вот ты о спокойствии в городе говорил, но сарафанное радио всё равно разнесёт. А на Западе о такой находке обязательно бы в газетах напечатали.
Александр кинул на неё слегка удивленный взгляд.
— Я читаю иногда. Родители привозят газеты и журналы, чтобы я в английском практиковалась.
— А ты в английском шаришь?
— Да, языковая школа, плюс дополнительно занималась.
— Значит, читаешь вражескую пропаганду? — хмыкнул Александр.
— Да нет, обычная пресса. Обо всем подряд – полный компот. Но любопытно – в том смысле, что понимаешь, насколько у них вообще всё по-другому. Например, ты знаешь, что там футболистов продают?
— Чего? — не понял Суворин.
— Папа обычно английскую «Таймс» привозит, и там я вычитала, что испанский футбольный клуб «Барселона» заплатил 8 миллионов долларов за нового игрока, аргентинца Диего Марадону, ему лично - 3 миллиона, остальное — аргентинскому клубу. И по контракту Марадона будет получать ещё по 200 тысяч долларов в год. На данный момент он самый дорогой футболист в мире.
Краем глаза Вика заметила, что Суворин удивлённо покачал головой.
— А у нас просто сообщили, что он теперь за «Барселону» играет. Наши тоже переходят из одной команды в другую. Но покупать игрока…
— Там государство спорт не финансирует. Живут за счёт билетов и рекламы. Аргентинский клуб наверняка беднее европейского, вот и продали своего Марадону. И он себя продал. Задорого.
— Я думаю, футболистам нашей сборной неплохо платят, но чтоб такие деньжищи! Дикость! За то, что мяч ловко гоняет?
— За имя, — ответила Вика. — На западе громкое имя – уже капитал. За то, что их лицо присутствует на рекламе какого-нибудь товара, звезды получают огромные деньги. Там вся жизнь завязана на погоне за деньгами. В «Таймс» страниц больше, чем в нашей «Литературной газете», но выходит она не раз в неделю, а ежедневно. Представляешь, сколько там всякого печатают? Журналисты рыскают в поисках информации, на которой можно заработать, потому что за любые новости им платят, и чем сенсационнее новость, тем она дороже. Они охотятся на звёзд, выставляют напоказ подробности их личной жизни, дежурят возле полицейских участков, чтобы первыми узнать о жестоких преступлениях. А потом всё это вываливается на читателя, чтобы пощекотать ему нервы.
— О преступлениях? — встрепенулся Суворин.
— Даже о самых страшных. Своими глазами читала: в подвале у жителя Норфолка полиция обнаружила семь забальзамированных женских трупов.
— Ни хрена себе! Зачем об этом сообщать, людей пугать?
Они остановились на светофоре перед поворотом на набережную, и Вика взглянула на Александра.
— Бабушка считает, что такое вообще не следует печатать в газетах. И дело не только в панике. Подобные сообщения провоцируют обсессии — навязчивые мысли и образы, которые бесконтрольно вторгаются в человеческое сознание. Людей, страдающих обсессивно-компульсивными расстройствами, довольно много. В основном они безобидны, поскольку проявления болезни носят невротический характер: неподконтрольное чувство тревоги или страха, вроде страха высоты или закрытых помещений. Но среди них есть и люди с психическими расстройствами — шизофренией и маниакально-депрессивным психозом. У них проявление болезни состоит в странных мыслях и идеях, возникающих в голове. И если такому психопату, до поры не осознающему свою склонность к насилию, подкинуть материал для фантазий, то у него могут возникнуть навязчивые мысли, а за ними и сильнейшее желание осуществить эти фантазии, то есть совершить насилие.
Суворин слушал с интересом:
— Ты такими терминами сыплешь…
— Четвёртый курс вечернего психологического, — пожала плечами Вика.
Загорелся зелёный. Совершая поворот, она умолкла и продолжила, когда встроилась в поток несущихся по набережной машин:
— Психопату кажется, что, осуществив жуткие фантазии, он обретёт спокойствие, поскольку в маниакальном состоянии его бросает от возбуждения в депрессию. И действительно, совершив насилие, он на некоторое время успокаивается. Тешится воспоминаниями о полученном удовольствии. А когда воспоминания стираются, он стремится снова совершить насилие. Бабушка сказала, что экспоненциальный рост страшных преступлений на западе связан с их освещением в прессе, и я с ней согласна. Вот представь, живёт себе шизофреник в вялотекущей фазе, в принципе безобидный. Ну, замкнутый, скованный, странный на взгляд окружающих нормальных людей - они ведь не знают, что творится у него в голове. А его что-то тревожит, и бороться с этой тревогой он не в состоянии. И вдруг попадает ему в руки статья о маньяке, который не только убил несколько человек, но и предварительно их мучил. У психа в мозгу щёлкает: вот оно, то, что способно принести ему успокоение. И вуаля: новый маньяк-убийца готов. Он совершает преступление, одно или несколько, в конце концов его ловят, всё это попадает в газеты и становится примером для ещё нескольких сумасшедших…
— Это всё теория, — задумчиво выдал Суворин, - хотя, черт его знает… У нас в прессе много о чём умалчивают — вроде бы плохо, но с тем, что о преступлениях писать не принято, я согласен. Если бы сегодня сообщили, что найдены фрагменты тела пропавшей девочки… Преступника это насторожит, он заляжет на дно, и фиг его найдёшь.
— А так – найдем?
Александр не ответил, лишь нахмурился. Дальше ехали молча. Следуя коротким указаниям, Вика довезла Суворина до пересечения улицы Коллонтай с проспектом Солидарности.
— Приехали. Спасибо, - поблагодарил он.
— Не за что, - ответила Вика, и вдруг спросила: — Ты всё ещё думаешь, что это не серийный убийца? Света Ермильева ровесница тех двух девочек! Это не может быть случайностью.
— Возможно, — качнул головой Александр и открыл дверь автомобиля. — Завтра поговорим. Пока.