Глава 6

Глава: 6 Умывальник для Понтия Пилата 
(Апокрифические свитки Кумрана.) 

Претория. Иерусалим. Ночь накануне казни. 33 г. н.э.
 
Пыль. Она въелась в трещины каменных плит, висела в воздухе мертвым грузом, смешиваясь с запахом дешевого ладана из уличных лавок и вездесущим страхом. Страх здесь был как налет на бронзе легионерских доспехов — неизбежный, въедливый. Понтий Пилат, пятый прокуратор Иудеи, сидел в своей резиденции — комнате с голыми стенами, где единственным украшением была бронзовая статуя Августа в углу. Нос у императора давно отбит — то ли во время последних беспорядков, то ли от скуки пьяного центуриона. 

Пилат потянулся к глиняному кувшину. Темное кислое вино обожгло горло. «Опора цивилизации, — подумал он. — Как и кнут». На столе грубо сколоченного стола (местный кипарис, скрипучий, как кости старика) лежали донесения. Цифры податей. Списки мятежников. Приговоры. Все как всегда. Все как везде. Империя — это бесконечные отчеты о крови и зерне. 

Пламя масляных светильников вдруг замерло. Не заколебалось — застыло. Воздух стал густым, как стекло. И тогда в комнате появился Он. Не вошел — возник. Как пятно чернил на выцветшем папирусе. Его тень на сырой стене была неправильной, слишком большой, с очертаниями, напоминавшими сломанные крылья ночной птицы. Или просто игра света? В этой дыре можно было сойти с ума от одиночества и пыли. 

Пилат (голос хриплый, как у курильщика; он резко поднял голову, рука инстинктивно схватилась за рукоять кинжала — привычка, стоившая жизни десяткам мятежников): 
— Ты кто? Как прошел? Здесь караул... целая когорта! Или они спят, как сурки в Альпах? 

Баэль (голос звучал глухо, будто доносился из пустой цистерны под полом; в нем не было ни угрозы, ни просьбы — только констатация, как чтение протокола): 
— Караул видит то, что им приказано видеть. Или то, что не мешает их сну. Ты, Прокуратор, видишь чуть больше. Достаточно, чтобы знать: завтра будет хуже. Всегда завтра бывает хуже. 

— Ты болтаешь, как эти местные пророки! — Пилат встал, опрокидывая табурет. Звук грохота был нелепо громким в тишине. — Имя! Или я велю бросить твои кости псам! Их тут стаи, голодных. 

— Велел бы убить? — Губы незнакомца дрогнули в подобии улыбки. Это было страшнее гримасы. — Ты убивал. Много раз. Сотни. Что для тедья еще одна смерть? Будет ли пятно крови ярче? — Он сделал паузу. — Нет. Я пришел не за жизнью. Я принес выбор. Товар. Но оплата... специфическая. 

Пилат (опустил руку с кинжала, но пальцы нервно сжимались; он чувствовал себя дураком перед коробейником): 
— Выбор? Между чем? Между этой дырой и Сирией? Между Цезарем и безумием? 

Баэль (достал из складок темного плаща предмет. Не кристалл — кусок темного стекла, мутный, с сколотым краем. Внутри пульсировал холодный синий огонек, как свет гниющего пня): 
— Этот осколок. Старше твоих легионов. Старше Рима. Он видел Содом, ставший солью. Ниневию, ставшую пылью. Он знает твою судьбу. — Стеклышко вспыхнуло. — Завтра к тебе приведут Человека. Бродягу. Плотника. Говорят, зовет себя Царем Иудейским. Смешно? Отпусти его — и Рим сотрет тебя. Как ошибку в отчете. Приговори... — Баэль замолчал, синий огонек отразился в его глазах, сделав их бездонными, — ...и твое имя переживет века. Будут плеваться им. Проклинать. Ставить в учебниках. Вечность, Прокуратор. Дешевая цена за кровь бродяги? 

— Невинной крови? — вырвалось у Пилата. Он удивился самому слову. «Невинный». Здесь? 

— Невинной? — Баэль фыркнул, как змея. — Его кровь... станет семенем. Вырастет церковь? Империя? Неважно. Тень накроет Рим. А ты... — Он шагнул вперед, ледяное стекло коснулось руки Пилата. Тот дернулся. — ...будешь помнить этот разговор. Особенно у креста. Будешь смотреть на гвозди и думать: я прибил Его? Или меня? 

Пилат (отшатнулся, потер руку; холод проник до кости): 
— Ты... служишь им? Темным богам? 

— Я служу Порядку. — Голос Баэля стал плоским. — Порядку, которому плевать на ваших божков. Иудея, Рим, ваши драки — песчинки в часах Ориона. — Стеклышко вспыхнуло. Пилату померещились кресты на холме, железные птицы в небе, холодные звезды. — Смерть плотника откроет дверь. Ты станешь дверным косяком. Вечным. Соучастником. Прими это или... растворись в отчетах о зерне. 

Пилат (после долгого молчания, глядя на потрескавшуюся фреску с нимфами): 
— Убирайся. И забери свою... гадалку. Мне хватает призраков. 

Баэль (растворяясь в тени): 
— Выбор сделан, Прокуратор. Завтра, когда будешь умывать руки... вспомни: вода смоет грязь. Но печать Ориона въедается в кожу. Навсегда. Как запах этой провинции. 

1968 год. Рим. Подвал бывшей претории.
Строители ломали стену под новую линию метро. Молоток ударил — и открылась фреска: человек в тоге над тазом. Лицо — маска усталости. Он моет руки. Над ним, вместо орлов, тускло сияет Орион. Кривыми буквами выцарапано: BAEL VICIT. 

«Баэль победил? — подумал прораб, глядя на пыль веков. — Или просто напомнил, что победить нельзя?» 

Из записной книжки Ренье

Дата: Приблизительно 33 год. Вечер.

10 Nov. Ou peut-;tre D;cembre. Le temps se confond. Encore vu la fresque aujourd'hui. Dans ce foutu mus;e poussi;reux. Pilate. Se laver les mains. Un geste si humain, si path;tique. Comme essuyer ses doigts gras apr;s un mauvais repas. On dit qu'il y a une inscription: "BAEL VICIT". Qui est ce Bael? Un centurion? Un percepteur? Un autre pauvre diable pris au pi;ge?`
`Ce qui me frappe, c'est la lassitude. Sur le visage. Pas la cruaut;. Pas m;me le remords. Juste... une fatigue immense. Comme apr;s une longue garde dans les tranch;es. Quand on sait que le matin apportera encore de la boue, des rats et des ordres stupides.`
`"Ecce Homo". Voil; l'homme. Oui. Nous voil; tous. Avec nos mains sales et nos petites l;chet;s quotidiennes. Lavons-les, lavons-les sans cesse. Mais la crasse est sous les ongles. Dans les plis de la peau. Dans l';me.`
`Ce Bael... Il a gagn; quoi, au juste? Le droit de graver son nom sur un mur? Comme nous tous. Une signature sur le registre de la com;die universelle. "J';tais l;. J'ai vu. J'ai ferm; ma gueule."`


(Перевод):
10 ноября. Или, может, декабря. Время путается. Снова видел фреску сегодня. В этом проклятом пыльном музее. Пилат. Умывает руки. Жест такой человеческий, такой жалкий. Как вытирать жирные пальцы после скверного ужина. Говорят, там надпись: "BAEL VICIT". Кто этот Баэль? Центурион? Сборщик налогов? Еще один бедолага, попавший в ловушку?
Что поражает – усталость. На лице. Не жестокость. Даже не раскаяние. Просто... чудовищная усталость. Как после долгого караула в окопах. Когда знаешь, что утро принесет снова грязь, крыс и дурацкие приказы.
"Человек". Вот человек. Да. Вот мы все. С нашими грязными руками и мелкой, ежедневной трусостью. Моем их, моем без конца. Но грязь – под ногтями. В складках кожи. В душе.
Этот Баэль... Что он выиграл, в сущности? Право выцарапать свое имя на стене? Как мы все. Подпись в реестре вселенской комедии. "Я был здесь. Я видел. Я заткнулся".