Кто автор истории герой?!

Вступление

– Никто не знает, что есть другой мир. Мир, который находится в параллельной вселенной. В мире, где живут такие же люди, как и мы, а может быть другие. Более развитые в своих технологиях. Тех, кто нас — людей создал. Ведь доказано, что жизнь произошла от одной молекулы, а откуда произошла молекула? По всеобщему мнению, молекула прилетела к нам из глубокого космоса. То есть из вселенной. Но кто эту молекулу запустил в долгое космическое путешествие, кое закончилось на земле, галактике, коих в солнечной системе их ровно девять.

1) Солнце
2) Меркурий
3) Венера
4) Земля
5) Марс
6) Юпитер
7) Сатурн
8) Уран
9) Нептун.
10) Плутон.

Учёные-астрофизики спорят, есть ли жизнь на Марсе? Один знаменитый учёный из комедии Эльдара Рязанова «Карнавальная ночь», герой-лектор Никодимов, которого исполнил актёр Сергей Филлипов, не знал, есть ли жизнь на Марсе; — это науке неизвестно, говорил его персонаж. Но это фильм. А в фильм-комедию. В фильме возможно всё. Даже жить на Марсе.
Последнее время американские кинорежиссёры-фантасты рассказывают в своих фильмах о жизни на Марсе. Герой попадает на Марс и пытается на этой планете выжить. Это ему удаётся, и посланная за ним спасательная экспедиция забирает его с этой планеты. Но это только кино. В реальности может быть всё по-другому. Или нет. В этой книге мы посмотрим, если жизнь помимо вне нашего мира, и есть ли жизнь на Марсе.
Мир, в котором мы живём, в это мир, созданный неким механизмом или расой людей-гуманоидов, которые создали нас ради какого-то эксперимента. Эксперимента, который закончиться, когда люди либо выживут после того, когда сами себя уничтожат, либо когда сами себя уничтожат.
Человек уничтожает себя сам. Он уничтожает сам себя, сам того не понимая. Если же понимает, то ничего не может сделать с собой, так как зомбировала некими силами на самоуничтожение. Зомбирования одноклеточным организмом, который много лет тому назад посетил планету земля, и зародил на ней жизнь.
Но кто его послал, этот одноклеточный организм на землю? Зачем это было сделано? Кто это сделал? В этом произведении я постараюсь разобраться в этом.

Пролог

Таблица

Номер планеты Название планет Спутники www.wikipedia.org
1 (0) Солнце https://ru.wikipedia.org/wiki/Солнце
2 (1) Меркурий https://ru.wikipedia.org/wiki/Меркурий
3 (2) Венера https://ru.wikipedia.org/wiki/Венера
4 (3) Земля https://ru.wikipedia.org/wiki/Земля
I Луна https://ru.wikipedia.org/wiki/Луна
5 (4) Марс https://ru.wikipedia.org/wiki/Марс
I Фобос https://ru.wikipedia.org/wiki/Фобос
6 (5) Юпитер https://ru.wikipedia.org/wiki/Юпитер
I Амальгия https://ru.wikipedia.org/wiki/Амальгия
II Фива https://ru.wikipedia.org/wiki/Фива
IIII Ио https://ru.wikipedia.org/wiki/Ио
IV Ганимед https://ru.wikipedia.org/wiki/Ганимед
V Европа https://ru.wikipedia.org/wiki/Европа
VI Каллисто https://ru.wikipedia.org/wiki/Каллисто
VII Фемисто https://ru.wikipedia.org/wiki/Фемисто
7 (6) Сатурн https://ru.wikipedia.org/wiki/Сатурн
I Титан https://ru.wikipedia.org/wiki/Титан
II Кольцо
Сатурна https://ru.wikipedia.org/wiki/Кольца_Сатурна
III Энцеланд https://ru.wikipedia.org/wiki/Энцеланд
IV Мимас https://ru.wikipedia.org/wiki/Мимас
V Япет https://ru.wikipedia.org/wiki/Япен
VI Рея https://ru.wikipedia.org/wiki/Рея
VII Тефия https://ru.wikipedia.org/wiki/Тефия
VIII Пандора https://ru.wikipedia.org/wiki/Пандора
IX Диона https://ru.wikipedia.org/wiki/Диона
8 (7) Уран https://ru.wikipedia.org/wiki/Уран
I Пак https://ru.wikipedia.org/wiki/Пак
II Миранда https://ru.wikipedia.org/wiki/Миранда
III Ариэль https://ru.wikipedia.org/wiki/Ариэль
IV Умбриэль https://ru.wikipedia.org/wiki/Умбриэль
V Титания https://ru.wikipedia.org/wiki/Титания
VI Оберон https://ru.wikipedia.org/wiki/Оберон
9 (8) Нептун https://ru.wikipedia.org/wiki/Нептун
I Тритон https://ru.wikipedia.org/wiki/Тритон
II Нереида https://ru.wikipedia.org/wiki/Нереида
10 (9)          Плутон           Плутон               https://ru.wikipedia.org/wiki/Плутон

– В этой таблице показаны планеты и их спутники. Спутники те, которые известны большинству людей. Итак, давайте поразмышляем, есть ли жизнь на этих планетах с точки зрение философии. Планеты солнечной системы. Если жизнь на них. Большинство учёных умов утверждают; жизнь есть только на одной планете, планете — земля. Что ж, я допускаю, что они правы. Жизнь есть только на планете земля. ПО крайне мере та жизнь, которую мы знаем. Это звери, птицы, растения, насекомое. Конечно, это мы, сами люди. Люди, которые не могут жить без Н2О. Человек не способен без Н2О жить на иных планетах. Планетах, где нет ничего кроме хаоса. Но как же тогда стремление человека переселиться на Марс? Там нет жизни для человека, но человек стремится туда. Он хочет, нет, жаждет покорить эту планету. Планету, о которой HOLLIWOOD снял множество фильмов. Фильмов, в которых человечество показано, как бывшие жители планеты Марс желающих возвратиться назад. Назад в свой дом. Мы — люди, не берём в расчёт другие планеты, на которых может быть жизнь. Но так ли это? Может быть, человечество ошибается, и на планетах солнечной системы есть жизнь. Жизнь, которую мы не знаем. Жизнь, которая зародилась много-много веков тому назад. Ведь ни даром древние греки поклонялись богам Олимпа. В древней мифологии Олимп считается священной горой, местом пребывания богов во главе с Зевсом. На северном склоне Олимпа находился город-святилище македонян — Дион то есть город Зевса. В древности Олимп также служил естественной границей Фессали и Македонии.
Зевс, Посейдон, Аид, Афина, Афродита, Эрот, Геракл, Прометей, Эхо, Кефис, Нарцисс — боги Древней Греции. Кто они? Давайте разберёмся.
Итак, по порядку.

Часть I
Глава 1
Планеты и жизнь на них

Итак, начнём. Зевс-громовержец-бог — он же Юпитер, пятая планета солнечной системы, и его спутники; Амальгия, Фива, Ио, Ганимед, Европа, Каллисто, Фемисто.
Эта планета была известна людям с глубокой древности. На ней есть частые штормы, молнии, полярные сияния. Немудрено, что эта планета стала в Древней Греции домом Зевса — бога молний и грома.
На планете Юпитер, по мнению учёных, не может быть жизни. Жизнь на планете, где есть; 89,8±2,0% (H2); 10,2±2,0% (He); ~0,3% (CH4); ~0,026% (NH4+); ~0,003% (HD); 0,0006% (CH3—CH3); 0,0004% (H2O). Также имеются льды; Аммоний, вода и Гидросульфат аммония (NH4SH).

Таблица

Состав Юпитера % Названия Фомула
89,8±2,0 %              Водород (H2)
10,2±2,0 %              Гелий (He)
~0,3 %              Метан (CH4)
~0,026 %              Амоний (NH4+)
~0,003 %              Дейтерид водорода (HD)
0,0006 %              Этан (CH3;CH3)
0,0004 %              Вода (H2O)
Льды Юпитера
             Амоний
             Вода
Гидросульфат Аммония (NH4SH)

Всё остальное можно прочесть по ссылке в первой таблице.
Но вернёмся к тому, о чём я хочу поразмышлять. Есть ли жизнь на иных планетах? Юпитер — газовый гигант, на котором, как считают учёные, нет жизни и не может быть. По крайней мере, человек на этой планете жить не сможет. Он тотчас умрёт. С этим я соглашусь. Но давайте разберёмся, сможет ли на этой планете выжить хоть какой-то организм. На этом газовом гиганте, который весит 1,9;1027 кг. Средняя температура на которой достигает – 180 °C. Вращается со скоростью 59,5 км/с, за 9 ч. 50 мин. 30 секунд. Так есть ли жизнь на этой планете? Планете Юпитер. О которой было экранизировано много фильмов. Один из известных фильмов Голливуда «Восход Юпитера». Давайте по порядку.
Юпитер — газовая планета-гигант, на которой властвуют штормы и молнии.
Начнём с Зевса. Зевс и Юпитер — газовый гигант солнечной системы. Есть ли на ней жизнь? Для человека на ней жизни не может быть по определению, а для бога? Древние греки поклонялись Юпитеру, как божеству, откуда пришёл Зевс. Зевс — главный бог Олимпа. Бог, которому подчинялись все древние боги Древней Греции. Его родители: Рея, Кронос, Майя.
Рея — дочь Урана и Геи.
Кронос — сын Геи и Урана.
Посейдон — Брат Зевса, сын Реи.
Теперь Аид. Аид — имеет планету под названием Плутон. Плутон — получившего своё название от бога Плутона «Греческое имя Аид». Его родители, Сатурн и Опа.
Так, или иначе все боги Древней Греции связаны с какой-либо планетой. Люди верили, что боги, живущие на Олимпе, — это божества и с других планет. Но если божества живут на планетах, на которых по утверждению учёных XX—XXI веков жизни нет, то как возможно, что на этих планетах родились боги?
Я считаю, что и на Юпитере, и на Марсе, и на Уране, а также и на всех оставшихся планетах, включая солнце и также спутник Земли, Луну. Жизнь есть на всех планетах солнечной системы. А как же её не быть, если на планетах есть «Н2О — вода, и Н2 — водород». Соответствие этих двух компонентов даёт жизнь. Учёные уже изменили своё мнение по этому поводу и изучают Марс. Говорят, что человечество когда-нибудь покорит эту планету и останется там навсегда. Что ж, это доказывает, что учёные ошибались. На иных планетах есть жизнь. Мы ищем воду и стараемся узнать, из чего состоит та или иная планета. Есть ли на ней жизнь? Можно ли жить на ней вообще?

Таблица

Состав Марса % Название Формула
95.32 % Углеродный газ (СО2)
2.6 % Азот (Н2)
1.6 % Аргон (Ar)
0.145 % Кислород (О2)
0.08 % Угарный газ (2С+О2=СО2)
0.021 % Водяной пар H2O
0.01 % Окись Азота (N2O)
0.00025 % Неон (Ne)

В соответствии с этими компонентами на Марсе возможна жизнь. Жизнь, возможно, и существует на всех планетах солнечной системы. Эта жизнь бактериальная. Да, это бактерии. Мир из меньше чем одноклеточных существ. Микросущества населяют всю галактику. Все планеты солнечной системы. Всю галактику. Но если микроорганизмы живут помимо Земли на других планетах, то почему не предположить, что на всех планетах, включая Землю, на которой живут разумные организмы. Организмы, которые, возможно, умнее и развитые лучше, чем люди.
Все задают один и тот же вопрос; откуда мы? По теории Чарльза Роберта Дарвина все люди произошли от обезьяны. Обезьяна эволюционировала, и появился человек. Но недавно учёные высказали предположение, в котором они утверждают, что человек произошёл из компьютерной программы. Человек — это компьютерный организм, который, не зная об этом, живёт жизнью, которую им запрограммировали некто из вселенной. Но кто тогда те, кто создал программу человека? Где они живут? В иных вселенных, возможно. В космосе множество галактик, и кто нас создал — загадка.
Не найдя ответ, человек сказал сам себе, когда увидел UFO: человека создали инопланетяне. Ведь есть доказательство древности, что инопланетяне посещали мир людей до цивилизации Инков и Майа.
Древнейшие цивилизации, которые обнаружили люди — это цивилизации Хаттов, Сапотеков, Винча, Нок, Пунт, Норте Чико, Дильмун, Хрустальная, Эламская, Хараппская. Люди-учёные утверждают, что эти цивилизации самые древние на планете. Также они склоняются к версии, что эти цивилизации были гигантами и посетили Землю с другой планеты. Прилетели из другой галактики.
А может быть, они прилетели с соседних планет, которые находиться в солнечной системе, а потом улетели в иные галактики солнечной системы. Кто знает? Это недоказуемо. Можно выдвинуть только предположение, откуда взялось человечество, доказать это нельзя.
Также нельзя доказать, что на других планетах есть жизнь, можно только предположить.
Теперь поговорим о солнце.
Солнце — это единственное светило в нашей звёздной системы, которое обогревает всю нашу галактику.
 
Таблица

Солнце: состав фотосферы % Название Форвула
73.46 % Водород (H2)
24.85 % Гелий (He)
0.77 % Кислород (О2)
0.29 % Углерод (С)
0.16 % Железо (Fe)
0.12 % Неон (Ne)

Таблица

Эффективная температура поверхности солнце 5780 К
Температура коры солнце ~1 500 000 К
Температура ядра солнце ~15 700 000 К
Светимость солнце 3,828;1026 Вт (~3,75;1028 Лм)
Энергическая яркость солнце 2,009;107 Вт/(м; Срндняя)

Однозначно на такой поверхности выжить просто невозможно. Это факт. Но, в солнце есть водород и кислород, а значит, жизнь на солнце, ибо в его ядре возможна. Давайте предположим, что то, что нагревает солнце до такого градуса, живёт в солнце как небывало. Ведь солнце раскалено, и не собирается остывать. Что же его раскаляет? Это, конечно, ядро — солнце. Но ядро что-то или кто-то раскаляет. Отсюда вывод; в солнце есть жизнь. Если в нём не было никакой жизни, то оно просто остыло.
Так что в космосе на каждой планете есть жизнь, с точки зрение философии. Если б на планетах не было жизни, то её не было б вовсе.
Планеты. Если на них есть жизнь, то жизнь, возможно есть параличная с землёй. Множество людей-учёных утверждают, что мы не одни во вселенной. Что есть космические дыры в параличные вселенные. Ведь и на земле множество параличных миров, которые нам ещё неподвластны нашему пониманию. Один из примеров — это снежный человек, UFO и множество необъяснимых фактов в жизни человека на этой планете. Отсюда вопрос: одни ли мы во вселенной? Откуда мы? Кто нас создал?

Глава 2

Похищения

Итак, кто нас создал? На этот вопрос не было определённого ответа у женщины сидевший на берегу реки Мухавец, что находиться в городе Бресте. Она была там со своей подругой. Обе женщины смотрели в чистую воду реки Мухавец, что берёт своё начало у ручья Муха и канала Вец. Затем она впадает в Западный Буг, а затем в Вислу. Природа в этом месте была красива. Экология, чиста вода. Здесь прекрасный вид, перед рассветом и закатом. Душа радуется пению птиц. Вообще, спокойно вокруг.
Женщины сидели на берегу реки Мухавец и радовались чистоте той природе, коя сохранилась в этом мире. Этот кусочек, частичка Беловежской пущи. Частичка Беларусь. Здесь забываешь обо всём. Одна из женщин сказала, что здесь прекрасно. Затем она добавила, что если могла бы, она осталась здесь надолго, на всю жизнь.
– В чём же дело встало? — вопросила вторая женщина. — Оставайтесь, если хотите.
– Не могу. – ответила женщина. — Здесь красиво. — согласилась она. — Но мне надо найти свою сестру. И пока я её не найду, не будет мне покоя на этом свете. — затем она, глядя своей собеседнице в лицо, твёрдо спросила. — Вы же мне в этом поможете? — и добавила. Ведь так.
– Конечно, помогу. — однозначно заверила её вторая женщина. — Если б я не хотела помочь, то не нашла бы Вас Ефимия. — она сделала однозначную паузу. — Вам нужна помощь. — сказала она. — И я Вам помогу. — она снова сделала паузу. — Холодает. — сказала Ира. Они посмотрели на небо, которое было уже застлано тёмными тучами, которые скрыли солнце в тёмном небе солнечного света. — Тучи застлали небо. Холодает. Скоро дождь будет.
– Да. — согласилась Ефимия. — Вы правы, Ира, скоро начнётся дождь. — Пойдёмте обратно.
– Идёмте.
Женщины, собравшись, отправились обратно в город Жабинка. Идя по тропинке через лес в город Жабинка, почувствовали, что собравшиеся на небе тучи словно изменили это место. Оно стало мрачном и унылом. Птицы затихли. Листва деревьев затихла. В воздухе появился какой-то запах. Этот запах ничем не пах. Что-то происходило, но что?
В какое-то мгновение в лесу появился яркий свет. Этот свет был небесного цвета. Но в нём не было жизни. Казалось, что он был безжизненный и пустой.
Но вот, свет пал наземь, и из него вышел человек. Он не был похож на человека. Скорее он был похож не на человека, а на пришельца из другого мира. Худое телосложение, большое голова-яйцо. Большие глаза без глазниц, выпученные наружу. Нос был, но его как бы и не было. Лишь две дырки-ноздри в самом черепе пришельца. Одежды на нём не было.
Его пол определить было нельзя. С одной стороны, у пришельца была видна женская грудь, но также и мужской, и женский половой орган тоже наблюдался в промежности меж ног.
И вот в один момент пришелиц по мгновению око приобрёл все черты женщины. Теперь он стал красивой женщиной. У неё были длинные волосы. Красивая фигура и формы.
Женщина смотрела на стоявших напротив них женщин и словно изучала их. И вот, в какой-то миг женщины потеряли сознания и упали наземь. Они почувствовали, как они оторвались от земли и словно что-то или кто-то поднимал их в небо. Затем они просто отключились.
После всего происшедшего они почувствовали, как они летят. Летят, сидя в каких-то креслах. На них были надеты какие-то контакты, подключённые к каким-то компьютером. Кто-то взял у них анализ крови, и затем одна из женщин, кажется, Ира почувствовала, что в неё кто-то вошёл. Она почувствовала, что этот кто-то дал ей своё семя. Затем она всё забыла. Забыла всё, кроме одного. На её языке вертелось одно имя. Имя Диметрио. Это имя вертелась на её языке так долго, что не запомнить его было нельзя. После того как Диметрио дал Ире своё семя, голос в подсознании Ефимии сказал:
– Ты не будешь помнить этот миг, но тебе будет казаться, что всего этого не было. Ты очнёшься и будешь продолжать жить. Ты родишь моего ребёнка или умрёшь. Я приказываю тебе, забыть, что было с тобой. Ты всегда будешь считать, что тебя изнасиловали. Ты никогда не найдёшь меня, но я буду всегда с тобой.
Очнулись женщины, лежащие в лесу, на том же месте, откуда их похитили. Странно. Женщины ничего не помнили. Они не помнили ничего, что произошло с ними. Небо было чисто. Ярко сияло солнце. В эту секунду Ефимия, посмотрев на Иру, спросила:
– С вами всё в порядке?
Ира, растерянно посмотрев на Ефимию, сказала:
– Да, я в порядке. — затем она поинтересовалась. — Что произошло? Почему мы здесь?
Ефимия ответила:
– Не знаю. — затем она добавила. — Ничего не помню.
Вернувшись в город Жабинка, они не узнали город. Женщины увидели идущие по улице людей, которые были одеты в одежду не XXI века, а в одежду, ходившую в моде в XIX веке. Женщины не понимали, где они оказались? В каком времени и в каком месте? Ответ оказался довольно неожиданным. К ним подошёл человек и спросил, кто они такие? И откуда они взялись в таких несовременных платьях для того времени, в которым они оказались.

Глава 3

Знакомство с провинциальным секретарём Тимофеем Кондратьевичем

Итак, каким образом героини этой истории оказались в XIX веке? В этой истории уже было сказано, что на всех планетах солнечной системы есть жизнь. Но что если в каких-то этих планетах, есть измерения через которые можно перенестись в прошлое или в будущее. Это нельзя доказать. Порталы между измерениями, между прошлым и будущем центр которого настоящее. Никто не знает, откуда прилетает UFO, и через какие порталы они прилетают на землю, если лететь до ближайшей галактики Андромеды, до которой лететь 28 земных лет, а UFO долетают намного быстрей. Тут, конечно, не обошлось без портала. Вот и вернулись героини этой истории из настоящего в прошлое. Давайте посмотрим, что с ними произойдёт далее.
– Мы. — нерешительно произнесла Ефимия. Она никак не могла понять, что происходит. Она не понимала так же, как и Ира, что произошло? Каким образом они оказались здесь, в том времени, когда носили мещанские платья. — Извините, — нерешительно произнесла Ефимия, — что это за место?
Мужчина усмехнулся. — Ну скажете?! Нечто не знаете, где Вы находитесь? — он посмотрел на их платья, которые вовсе были не похоже на платья того времени. На их лица и спросил. — Я первый спросил, кто Вы такие? — он сделал паузу и задумчиво произнёс. — Извините мою дерзость, но что за одежда на Вас надета? — затем он добавил. — Сейчас 19 век. — он снова сделал паузу и удивлённо произнёс. — А Вы одеты так… — не подобрав ни единого слова, он снова спросил. — Кто Вы?
Женщины были в растерянности. 19 век. Уму непостижимо. Что вообще происходит? Как такое возможно? Что делать? Задавали сами себе и друг другу этот вопрос две женщины.
– Меня зовут Ефимия, а эта Ира. А Вас как зовут?
– Митрофан.
– Очень приятно Митрофа. — Ефимия сделала паузу, словно подбирая слова для дальнейшего разговора. — Вы правы, — сказала она, — мы нездешние.
– Откуда ж Вы явились?
– Вы не поверите... — сказала Ефимия, и на секунду умолкла. Как объяснить этому тёмному мужику, что они из будущего. В XIX веке никто не знал об иных галактиках и звёздах солнечной системы так, как знали это же в XXI веке. Все знали, что луна меняется с луной. Знали, что есть ещё планеты помимо земли. Да это знали только учёные умы, а простолюдин не имел на этот счёт никакого понятия.
В это самое время в разговор вмешалась Ира. Она сказала:
– Мы приехали из-за границы. Из само;й Aранции. — она сделала паузу, затем объяснила. — Там мода такая у элиты такая стала. В Молен Руж мода пришла. — Я был в Париже — неожиданно сказал мужчина. — Видел Молен Руж в воочию так сказать, и скажу я Вам в этом Молен Руж, да и вообще в Париже такой одежды я не видал. Вы посмотрите на себя. — обличил он их. — Вы обе… мы бы во Франции и не посмотрели б на таких, как Вы. — он сделал паузу. — Проститутки и то приличней одеваются, свои прелести не показывают. А вы? Посмотрите на себя. Грудь вся напоказ и всё остальное тоже. — он сделал паузу. — Как это по Вас ещё наши бабы палками не прошлись. А то у нас это легко. — он сделал однозначную паузу. — Линчевать, конечно, не будут, а вот воспитательную работу проведут. Да что я Вам говорю, сами знаете как бабы воспитательные работы проводят, или нет? — вид у женщин был растерянный. Они не верили своим ушам. Париж, Франция, Наполеон. В каком времени они вообще находятся? — Вижу, что не знаете. — сказал Митрофан, видя, как женщины не воспринимают его слова всерьёз. Их мысли были заняты чем-то другим. — Да что Вам знать-то, сказал он. — Там, откуда Вы явились небось и стыда-то нет. Всё напоказ, ей-богу.
Женщины снова переглянулись меж собой. Ира осторожно спросила, какой сейчас год? И услышав ответ, что сейчас аж 1816 год от Рождества Христова, и то, что правит Россией царь-батюшка Николай 1, они, тупо посмотрев друг на друга. — Такого не может быть! — что было мочи выкрикнула Ефимия. — Как такое возможно? — не понимала она. Затем сказала по французику. — Comment ca s’est passe? Pourquoi? — О. — утвердил Митрофан. И словно с иронией сказал. — Слышу родную речь. — затем он сделал вывод. — Шпионки. А ну, давайте к здешнему городничему пойдёмте. А то объяснить не можете, откуда Вы такие взялись? Платья на Вас не по моде’c сшито’c. — затем он предостерёг. — Да бежать-то не вздумайте. Места у нас глухие, зверь так и рыщет.
– Да уж не беспокойтесь, Митрофан. — сказала Ефимия. — Не сбежим. — затем она тяжело вздохнула. Да и бежать та некуда.
– Идёмте, дамы. — сказала Митрофан. — Хоть новый город посмотрите напоследок, прежде чем Вас в Брестскую губернию отправят. Там разберутся точно.
Ефимия заметила:
– Не уж-то Вы так хотите от нас избавиться. Мы же ничего плохого не сделали. — Может, и не сделали. — согласился он. — Но чужаки нам не нужны. Своих ртов хоть отбавляй. Да и болезни тут как тут, Вас ещё не хватало. А если Вы больны чем-нибудь? Вы же всех заразите, что тогда делать?
– Я доктор. — неожиданно сказала Ефимия. — Я могу помочь, если что.
– Вы доктор? — усмехнулся Митрофан. — Лекарь чего? «Каких наук?» — иронично произнёс он.
– Что тут смешного? — не поняла Ефимия. — Мне кажется, я ничего смешного не сказала. — Я не знаю откуда Вы? — сказал Митрофан. — Может быть, во Франции или где ещё женщины-врачи, но в России женщины только медсестры. — он сделал паузу. Мы зовём их ангелами спасения. Вы что ангел - спасение? — затем он обратился к Ире. — А у Вас, позвольте спросить, какой профессией владеете?
– Я расследую преступления. — неожиданно сказала она. Тут она захотела привести пример Мисс Марпл или Шерлока Холмса, но писатели этих произведений Артур Конан Дойл и Агата Кристи ещё не родились. Тогда она вспомнила книгу автора Уилки Коллинза «ЖЕНЩИНА В БЕЛОМ». Она вспомнила, что этот писатель родился 1824 году, а умер 1889 году. Но сейчас 1816 год. Оставался только Эдгар Аллан По, но его Ментценгерштейн был опубликован в 1832 году, а до этого он не издавался. Остальные авторы, которых она знала, писали про Короля Артура или Робина Гуда. Так что ничего не подходило. И Ира ответила. — Я считаю, что женщины так же, как и мужчины способны раскрыть преступления.
– Что ж, — иронично усмехнулся Митрофан. — скажите об этом нашему городовому.
В это самое время все трое вошли в город Жабинка.
Это был довольно небольшой город, с маленькими улицами. Дома были какие-то из дерева, какие-то из камня. Но тихо было вокруг. По улицам прогуливались дамы со своими кавалерами, В далеко видны были Купала церкви, и где-то далеко улица, на который стоял каменный дом. Это был дом здешнего помещика, который и построил этот город. Помещика Адольфа Трембицкого.
И вот, не прошло и получаса, как женщины сидели в полицейском участке. Это был маленький, довольно уютный участок. Здесь не пахло ещё не разбоем, ни убийством, ни другим из вона вон выходящем фактором преступности этого города. Впрочем, когда женщины шли по улицам города в полицейский участок, они увидели в жителей этого городка простых людей. Людей, которые были не испорчены властью и жаждой, наживой.
У одной из стены полицейского участка стоял стол. За котором сидел полицмейстер. Статный, небольшого роста человек, в сюртуке. Увидя пришедших женщин вместе с Митрофаном, он отложил в сторону перо и нарочито спросил:
– Кто таковы?
– Да чёрт их знает, Тимофей Кондратьевич. — ответил Митрофан. — В лесу были, а как туда попали, не говорят. — он сделал паузу. — Да и одеты не по-нашему. Кто такие не говорят, и откуда тоже молчат. Говорят, из самой франции перещеголяли. Там мода такая, стало быть, стала быть стала, в Молен Руж. Да я этому не верю. В Париже моды такой даже у женщин на улице нет, а в Молен Руж и подавно.
Полисмен в звании провинциальный секретарь пристально-изучающим взглядом, смотревший на женщин, сказал:
– Что ж, пусть будут из Франции. — он сделал паузу, сказал. — Я давеча воротился из Парижа, так там такой моды нет и в помине. — он снова сделал паузу. — А в Молен Руж не был. Но точно знаю от тех кто там был, моды такой там нет. — затем он утвердил. — Нет и не было. — и встав со стула, утвердил. — Никогда. — затем он обратился к Митрофану. — Сходи за Лидией Потаповой, пущай придёт. Она-то быстро тут разберётся, кто эти за штучки изъявили здесь появиться.
Когда Митрофан ушёл, Тимофей Кондратьевич предложил женщинам сесть, и сам сел за стол. Затем он спросил:
– Как Вас Зовут?
– Ефимия Иннокентьевна.
– Ира.
– А по батюшке?
– Просто Ира.
– Понятно. — он выдержал паузу, затем представился. — Меня зовут Тимофей Кондратьевич. Я здешний секретарь.
Ира вопросила.
– Значит, Вы не полисмен?
– С чего Вы взяли?
– Секретарь же. — заметила Ира. — Не полисмен. — Вижу, что Вы даже не из России-матушки. — сказал Тимофей Кондратьевич. — Если б Вы жили в России, то знали б, что секретарь — это звание провинциального секретаря полиции. Отсюда вывод, Вы не из здешних мест. — он сделал упреждающую паузу. — Откуда Вы? Кто Вы такие на самом деле? И как Вы здесь оказались?
– Это так и не объяснишь. — сказала Ефимия Иннокентьевна. — Да поверите ли Вы нам? Тимофей Кондратьевич. — А Вы попробуйте меня убедить в правдивости Вашей истории.
– Что ж, — ответила та. — Вы хотите знать откуда мы? И почему на нас такое платье. — она сделала долгую паузу, словно подбирая слова и не найдя ничего лучшего, ляпнула, — Мы из будущего.
После этого признание у Тимофея Кондратьевича на лоб глаза вылезли. Затем появилась на лице недоумение, сменившись скептической усмешкой.
– Вы думаете, что я поверю в эту чушь? — он сделал утвердительную паузу. — Перемещений во времени быть не может. — однозначно заявил он. — Это нонсенс.
– И всё-таки, это так. — продолжала утверждать Ефимия Иннокентьевна. — Верите Вы в это, иили нет, мы из будущего.
– И как там, в будущем? — с явной иронией спросил Тимофей Кондратьевич, отворачивая взгляд от женщин. Дело в том, что женщины были не подобающе одеты для того времени, и Тимофею Константиновичу было неудобно — неловко общаться с этими дамами. — Я вижу все Вы стыд совсем потеряли в будущем.
Женщины усмехнулись.
– Это мода такая. — ответила Ефимия Иннокентьевна. — Она начнётся в XXI веке, а мода, которая есть в России, сейчас отойдёт в забвение в 1917 году. — Что произойдёт в 17 году? — поинтересовался Тимофей Кондратьевич. — Почему мода на современные платья перестанет существовать?
– Вы действительно хотите знать, что произойдёт через 101 год?
– Вы сами первые начали, Ефимия Иннокентьевна, — сказал Тимофей Кондратьевич. — Теперь извольте говорить до конца. — затем он спросил. — Что произойдёт в ближайшее время? И почему из моды выйдет мода на современное платье. — Что ж, если желаете я Вам скажу, что Россия ещё пробудет в том виде, в котором она сейчас есть до 1917 года. Затем власть переменится, и до 1991 года России так каковой не будет. — затем она рассказала о знаменательных событиях которые произойдут в XIX веке. Она рассказала о Кавказкой Войне 1817—1864 года. Строительство шоссейной дороги Петербург—Москва 1817—1834 Основание Петербургского университета 1819 русская — туретская война 1828, апр. — 1829, сен. О восстании декабристов 26 декабря 1825 декабристы. О смерти Николой I прозванном Незабвенным. Об Александре II по прозвищу (Освободитель); Александре III по прозвищу (Незабвенный). А также о Николае II и о революции 1917 года. Отдельно она рассказала о том, что 10 февраля 1837 года в России скончается великий поэт современности. А именно, А. С. Пушкин. Она сказала, что он вызовет на дуэль Эдмона Дантеса, и от 8 февраля 1837 года ранет смертельно Александра Сергеевича, а 10 февраля он отойдёт в мир иной. Услышав это, Тимофей Кондратьевич вскрикнул:
– Не может этого быть!
– К сожалению, это так. — утвердила Ефимия Иннокентьевна. — Как ни прискорбно, но эта история России.
Конечно, ещё много событий было за сто лет, но все события Ефимия хоть и помнила, но большинство их не хотела говорить.
Выслушав Ефимию Иннокентьевну, Тимофей Кондратьевич сказал:
– Да не может такого быть, чтобы так, в одночасье. — он не верил своим ушам. Не хотел верить, что Российская империя перейдёт во власть безграмотных, ничего не понимающих мужичья. — Власть не может перейти к безграмотному мужичью. — Однако это так. — сказала Ира. — Россию ждут трудные времена. А в доказательство что я права, я скажу следующее. — она сделала паузу и добавила. — Вот-вот будет отмена крепостной зависимости с 1816 по 1819 год.
– Вы думаете здесь задержаться на это время? — заметил Тимофей Кондратьевич. — Я вам не верю. — однозначно заявил он. — На днях надворный советник Роберт Карлович приедет, он разберётся, что к чему. — он сделал паузу, затем сказал. — А пока у Лидии Потаповы поживёте. Она та вам сбежать не даст. — он сделал паузу. — Где этого Митрофана носит? Давно уже должен был быть здесь.
«Чёрт побери, что за язык. — подумала про себя Ефимия Иннокентьевна. — Язык можно сломать. А вежливость та какая, пряма что ни на есть интеллигент. НЕНАВИЖУ».
В это самое время в отделение полиции уездного города Жабинка сломя голову, крестясь, влетел на всех порах Митрофан. На его лице лица не было. Его лицо выражала испуг, и в глазах читался ужас. Он не мог говорить, только и лепетал: тама—тама. А что тама—тама, этого никто из присутствующих не понимал. Но вот Тимофей Константинович как мог, привёл Митрофана в чувства, и тот тяжело дыша провыл:
– Убийство.
– Что? — не понял Тимофей Кондратьевич. — Что за бред Вы несёте, Митрофан. Какое убийство? — не понимал он. — Где? — Убита Лидия Потапова. — ответил Митрофан. — Как сейчас вижу, сидит в кресле, за столом не дышит. Из головы кровь льётся. Смотрит на меня, словно говорит. — Что говорит? — поинтересовался Тимофей Кондратьевич. — Разве покойники разговаривают?
– Ещё как разговаривают. — ответил перепуганный Митрофан, и посмотрев на двух женщин, показал рукой на Иру, сказал. — Вас требует. — Что? — удивилась Ира. — Как меня может требовать покойник? — с долей иронии произнесла она. — Покойники не могут говорить. Это факт. — А Вы ей об этом сказывать будите, когда увидите её сидящею в кресле, мёртвую.
– Не позорьте меня и себя, Митрофан. — сказал Тимофей Кондратьевич. — Мёртвые не говорят.
– А вот пойдёмте, и увидите, говорят ли покойники или нет. — Что за чушь. — произнёс Тимофей Кондратьевич. — Я только утром её видел. — Всё они, все они, — повторял Митрофан, смотря на женщин в странной одежде и, накладывая на себя, крестно знамя. — нечистые. Я сразу понял, как только увидел…
– Хватит. — потребовал прекратить панику Тимофей Кондратьевич. И посмотрев на двух женщин, строго сказал. — Разберёмся. — затем он спросил у Митрофана. — Говорите Лидия Потапова, померла. Говорите, что она Иру требует. Что ж, давайте пойдём посмотрим, что там произошло? Какое убийство или нет его вовсе. — он встал из-за своего стола, и обратившись к женщинам, сказал. — Едим — те со мной. До дома Лидии Потаповны тут всего ничего рукой подать можно. Митрофан однозначно заявил.
– Я никуда не поеду.
– Нет. — однозначно заявил Тимофей Кондратьевич. — Вы едете с нами. — утвердил он. — И это обсуждению не подлежит.
 
Глава 4
 
Мистика и убийство
 
Итак, дом госпожи Лидии Потаповны был прост, но не лишён своей напыщенной красотой. Античная мебель была проста и красива. Из красного дерева. На стенах висели картины. Одна из них был её автопортрет. В комнате было мрачно, но уютно. Закрыты шторы, догорают свечи. За столом сидит женщина. Лицо всё в крови. На столе перо, бумага. Очевидно, что-то писала.
Увидев этот кошмар, Тимофей Кондратьевич ужаснулся. Он не понимал, как это возможно? Какое чудовище сотворил такое. У кого поднялась рука на эту женщину? Он осмотрел её трупп и заключил, что смерть настала от удара чем-то тяжёлом женщину в висок.
Да, Митрофан не солгал. Лидия Потапова мертва. Её убили, но кто? Неудивительно, что Митрофану почудилось, что Лидия Потапова говорила с ним. Здесь тускло горит свет, а в свете свечей, при панике человека можно увидеть всё что угодно. Вот Митрофан в панике и увидел, то есть ему причудилось, что Лидия Потапова говорит с ним. И не просто говорит, а хочет, чтобы Ирина пришла к ней.
«Что теперь делать? — думал Тимофей Кондратьевич. — У меня нет даже толкового лекаря, а без вскрытия много не узнаешь».
В это самое время, когда Тимофей Кондратьевич изучал трупп Лидии Потаповны, Ира осмотрела мельком комнату, и заметив, что под чёрным буфетом лежит какая та бумага. Она подошла к нему, и, нагнувшись взяла бумажку из-под буфета, и, посмотрев на неё, увидела написанные на ней две цифры 3 и 9. Затем она показала этот клочок бумаги Тимофею Кондратьевичу, и тот, посмотрев на эти цифры, заключил:
– Очевидно какая та бумага от бумаги оторвался этот клочок и завалялся. Глядите, Ира, бумага давнишняя, вся уже пожелтела. — он сделал паузу и добавил. — Давно здесь лежала. — По-Вашему хозяйка в своей квартире не прибиралась? Не поверю. Посмотрите на усопшую, вряд ли она была неряха.
– Вы совершенно правы. — согласился Тимофей Кондратьевич. — Лидия Потапова любила чистоту и порядок. — он сделал паузу. — Но и в чистоте можно беспорядок увидеть. Вот этот клочок бумаги тому подтверждение. — затем он сделал паузу, и потерев бумагу пальцами рук, сказал. — Одно скажу, бумага не отсюда. — затем он, задумавшись, добавил. — В нашей губернии её нет. — и, обратившись к Ире, спросил. — Где Вы её нашли?
– Под этим буфетом.
– Ясно. — Тимофей Кондратьевич, нагнувшись, обыскал под буфетом пол и приближающую к нему мебели. Но больше ничего он не обнаружил.
– Смотрите. — услышал он голос Ефимии Иннокентьевны. — У Лидии Потаповны шишка на затылки, и кажется, разбит шейный позвонок.
Тимофей Константинович, встав на ноги, спросил:
– Почему Вы так считаете?
– Она врач. — со скептической иронией весело бросил Митрофан. — Подумать только. Скоро нам, мужикам, лечить некого будет. Всех женщины вылечат. — он сделал паузу. — А вот она, — показал он рукой на Иру. — детектив. Поверить не могу, чтобы женщина преступление раскрыла. — он сделал однозначную паузу. — ЭТО НОНСЕНС.
Тимофей Кондратьевич, посмотрев на женщин, вопросил:
– Это правда? Вы лекарь, а Вы детектив?
– Совершенно верно. — ответила Ефимия Иннокентьевна.
– Я лекарь, а Ира — детектив.
Услышав такую неожиданную новость, Тимофей Константинович попросил у женщин помощь, ссылаясь на недостаток рук. Затем он пообещал. — Если Вы поможете мне раскрыть это преступление, то, возможно, я разрешу остаться и поселиться Вам здесь. А за это время я проверю, говорите Вы правду или нет.
Митрофан возразил:
– Да чтоб мне пусто было. — небрежно бросил Митрофан. — Чтобы бабы дело раскрыли и врачами были, это ничто иное, как нонсенс.
– Хватит. — сказал Тимофей Кондратьевич. — Митрофан, что это такое? Мы все же Русские люди, и ругаться Вам Митрофан не пристало. — затем он потребовал извинений перед женщинами. — Откуда бы они ни были, их принижать самое последнее дело. — затем он добавил. — Принижение — это удел слабых.
– Я не слабак. — тотчас же отпарил Митрофан и тотчас добавил.
– И никогда таким не был.
– Тогда соизволите извиниться.
– Извините.
– Да что уж там. — сказала Ефимия Иннокентьевна. — Все мы люди.
– Да неужели?!
– Точно.
– Ну всё, — вмешался Тимофей Кондратьевич, — хватит. Потом выясните отношения. — затем он обратился к женщинам. — Вы согласны с моим предложением?
Женщины согласились, а Митрофан ворчал. Ему не нравилось, что эти две женщины, которых он привёл из лесу, и которые не могли объяснить ни откуда они, ни как они тут оказались. Насупившись, он пообещал, что будет следить за ними, но не мешать.
– Хорошо. — согласился Тимофей Кондратьевич, и, обратившись к женщинам, поинтересовался. — Вы согласны на эти условия?
– Да. — ответила Ира, переглянувшись с Ефимовной Иннокентьевной. — Мы согласны.
– Хорошо. — сказал Тимофей Кондратьевич. — Значит, решили. — он сделал паузу и, посмотрев на женщин, на их одежду, сказал. — Теперь надо Вас приодеть, а то в таком платье извините меня, Вы выглядите хуже, чем падшие женщины. И ещё надо найти Вам жильё. — затем он поинтересовался. — Вам найти два отдельных жилья или Вы хотите жить в одном доме?
Женщины снова переглянулись. Они не знали, как сказать Тимофею Константиновичу.
– Как Вам будет угодно. — ответила Ира.
– Конечно, — сказала Ефимия Иннокентьевна, — если найдётся дом, где нас поселят вместе, — осторожно сказала она, — то хотелось бы, чтобы комнаты были отдельные.
– Разумеется, — почтительно сказал Тимофей Константинович, — понимаю.
– Что ж, — сказала Ира, полная решимости, приступить к делу. — Давайте осмотрим место преступления. — Давайте. — согласился Тимофей Кондратьевич, при этом отправив Митрофана к Авдотье Романовне, которая разбиралась в платьях, и была хозяйкой магазина женского платья.
– Для начала давайте поймём, — начала Ира, — как преступник попал в дом.
– Я с Вами совершенно согласен. — Тимофей Константинович был солидарен с Ирой. — Надо понять, впустила Лидия Потапова своего убийцу в дом сама или он влез в дом через окно или взломал дверь. Если его впустила Лидия Потапова, — продолжал рассуждать, то она знала убийцу, — в этом случае они были знакомы. — он сделал паузу, и обратившись к Ире, уточнил. — Это так.
– Совершенно верно. — ответила Ира. — В этом случае Лидия Потапова была знакома со своим убийцей.
– Если же замок был повреждён, — продолжал анализировать Тимофей Кондратьевич, значит, Лидия Потапова не знала убийцы. — Или убийцу она знала, — высказала своё предположение Ира, — но он застиг её врасплох. — затем она сказала. — Преступник хочет, чтобы мы в этом случае подумали, что Лидия Потапова не знала своего убийцу, хотя всё наоборот.
– Возможно, Вы и правы. — согласился Тимофей Кондратьевич. — Возможно, преступник хочет, чтобы мы так и думали. — он сделал паузу. — Ну ладно. — сказал он. — Я пойду посмотрю входную дверь, а Вы поищите в доме какие-нибудь улики следа этого преступления.
Когда Тимофей Кондратьевич ушёл, Ефимия Иннокентьевна спросила у Иры:
– С чего начнём?
– Для начала надо понять, откуда появился преступник, а затем понять, куда он делся.
Тишина. Женщины стояли посередине комнаты и осматривали её. Мрачный свет свечей освещал и без того унылую комнату. Сейчас женщины почему-то почувствовали жидкий холод, который присутствовал в этой комнате. Какая-то неощутимая жуть витала над ними. Если б они сейчас были в двадцать первом веке, то подумали, что они попали куда-то, где живёт жуть и страх. А где живёт страх? Страх живёт в самом человеке. Чем больше боится он, тем сильнее становится его страх перед нечто. Нечто таким, что может сожрать человека изнутри. Сожрать, не оставив от него ничего, только пустую оболочку его страха.
В какую-то секунду их взгляд упал на сидящий в кресле за столом Лидию Потаповну. Женщины замерли. Замерли они не потому, что их взгляд упал на Лидию Потаповну, и не потому, что в этой комнате было жутко не по себе. Они замерли потому, что им на секунду показалось, что Лидия Потапова не мертва. Она просто сидит за столом и смотрит на двух пришедших к ней женщин. Она смотрела на них и хотела, что-то сказать. Но что сказать, этого они не понимали. Тогда она обратила свой взор на одну из картин, и показав на неё рукой, прямым взглядом посмотрела на двух женщин, и ели слышно произнесла. — Там. — Затем она встала изо стола, при этом её тело так и оставалось неподвижно сидеть в кресле, за столом. И подойдя к картине, прошептала. — Это там. — Она посмотрела на женщин и тихо попросила. — Снимите картину.
Ира медленно направилась в сторону женщины-призрака стоя;щей у картины. Да, это зрелище было достойно похвалы. Не испугаться мертвеца, женщину призрака, которая просит о помощи, — это что-то. Хотя призраки живут с нами, и бояться их так же, как и мертвецов глупо. А вот уважать их достойно уважения.
Итак, Ира подошла к женщине-призраку, и та, посмотрев не неё, сказала:
– Я когда-то была в этой комнате.
Ира, посмотрев на картину, увидела написанная маслом портрет молодой женщины. К её глубокому удивлению, эта женщина была точь — в — точь похожа как две капли воды на неё саму. На саму Иру.
– Не удивляйтесь, — сказала женщина-призрак. К чему удивления, если Вы сами удивлены. — она, сделав паузу, сказала. — Вы так и не знаете, почему Вы здесь?
В это самое время к портрету подошла Ефимия Иннокентьевна, и, посмотрев на портрет, воскликнула:
– Не может этого быть! Вы словно сёстры.
– Я сама в шоке. — сказала ничего не понимающая Ира. — Этого просто не может быть! — не верила она. — Это просто нонсенс.
– Это не нонсенс. — сказала женщина-призрак. — Это Ваш портрет, Ира. — она сделала паузу и сказала. — Сегодня ночью я видела на небе непонятное явление. — начала она свой рассказ. — Мне показалось, что небеса разверзлись, и в небе образовалась большая воронка, из которой вышел луч чистого света, из которого появились два тело. — она сделала паузу. — Очевидно это Вы. — сказала она. — Я не знаю, зачем Вы здесь, и не знаю, что произойдёт. Я знаю одно. Мой убийца убил меня из-за того, что я видела сегодня ночью. — она сделала паузу. — Кто-то ещё вылез из этой воронки, и этот, кто-то не хочет, чтобы кто-то узнал о б этом.
Выслушав женщину-призрака, Ира поинтересовалась:
– Вы видели Вашего убийцу? — Видела. — Вы его знаете? — Нет. — Описать можете? — Нет. — ответила Лидия Потапова, она же женщина-призрак. — Он был в темноте. — сказала она. — Только глаза были алыми. Они источали ужас и как будто бы они были не из этого мира. Это всё, что я хотела сказать. Осмотрите квартиру. Откройте окна, что-нибудь и найдёте. — она сделала паузу. — Но мой Вам совет, прежде чем приступить к поиску убийцы, Вам надо переодеться. — Последний вопрос. — сказала Ефимия Иннокентьевна. — Где орудие Вашего убийства? — У убийцы. — ответила женщина-призрак, растворившись в воздухе. И лишь отголосок его голоса донёсся до женщин. — Оно у убийцы.
В это самое время в комнату вошёл Тимофей Кондратьевич. Увидя, что обе женщины стоят недвижимо напротив стола, за котором сидела покойная Лидия Потапова. Они смотрели на покойную словно заворожённые.
– Эй. — тихо окликнул их Тимофей Кондратьевич, с Вами всё в порядке?
Придя в себя, женщины тупо посмотрели друг на друга, словно не понимая, что произошло? Затем они посмотрели на покойную Лидию Потаповну и затем на стену, на которой они видели картину. Картины не было на месте. Ничего не понимающая Ира подошла к стене, на которой висела картина, и, посмотрев на стену, обнаружила, что картины на месте нет. Вместо неё она увидела только очертание рамки, в которой очевидно и висела картина. Ира повернулась к Тимофею Кондратьевичу и сказала:
– В от и улика. Тимофей Кондратьевич, пожалуйста, подойдите сюда.
Тимофей Кондратьевич, подойдя к стене, у которой стояла Ира, увидел, что на этой стене висела не так давно картина.
– Очевидно, — предположила Ира, — преступник приходил за этой картиной. — С чего такая уверенность? — Смотрите, — продолжала Ира, видя, как Ефимия Иннокентьевна подходит к ним. — Если эту картину сняли б со стены давно, то на этом месте было видно только очертание этой картины. Но видите, — показывала она на стену и на то место, где висела картина. — Стена здесь и здесь отличается друг от друга. Стена более тусклая, а место, на котором висела картина светлая.
– Вы правы. — согласился Тимофей Кондратьевич, посмотрев на стену. — Стена различается. Очевидно, на этом месте действительно висела какая-то картина. — Что ж, — сказал он. У Лидии Потаповны были картины, которые она купила во Франции. — он сделал паузу и добавил. — Большинство из картин, которые она привезла из Парижа в Россию, — это портреты её родственников и её само;й. — он сделал паузу. — — Правда, были и пейзажи. — он, сделав паузу, добавил. — Но где они? — развёл он руками. — Это никому не известно.
Ира тотчас же поинтересовалась:
– Лидия Потапова была француженкой? — Нет. — ответил Тимофей Кондратьевич. — Лидия Потапова была Русской женщиной. — он сделал паузу. — После войны с Наполеоном, — продолжал он. — Лидия Потаповно поехала в Париж, чтобы привести в Россию своего мужа, который пострадал на той войне. — затем он сделал паузу и добавил. — Там она встретила художника по фамилии Жан-Жак ДеБрилье, и тот нарисовал несколько картин специально для неё. — он, снова сделав паузу, добавил. — говорят, что один портрет, который Жан-Жак ДеБрилье, это портрет её дочери, которую она потеряла много-много лет тому назад. — он снова сделав паузу, добавил. — Говорят, что она сначала нарисовала портрет на бумаге, а потом Жан-Жак ДеБрилье перенёс портрет на холст.
Выслушав внимательно Тимофей Кондратьевича, Ира осторожно поинтересовалась:
– А где супруг Лидии Потаповны?
– К сожалению он умер. — ответил Тимофей Кондратьевич и добавил. — От тифа.
– Понятно.
Пауза немного затянулась. Сказать было можно много, а, впрочем, нечего. Что тут скажешь? Все умерли.
– Скажите, — спросила Ира. — А были ли у Лидии Потаповны дети? — Этого я не знаю. — ответил Тимофей Кондратьевич. — Может быть, и были, мне это неведомо. — Что ж, — сказала Ира. — с этим надо разобраться. — Затем она спросила.
– Тимофей Кондратьевич, а что с входной дверью?
– Её никто не взламывал. — сказал он. — Своего убийцу Лилия Потапова впустила в квартиру сама. — затем он сделал вывод. — То есть она его знала.
– И кто по-Вашему это мог сделать?
Все трое переглянулись друг с другом, словно уже зная ответ.
– Он обнаружил трупп и сообщил Вам об этом. — сказала Ира.
– А его испуг? — Это игра. — ответила Ефимия Иннокентьевна. — Игра, чтобы мы поверили, что он не виновен.
– Господи! — не поверил он своим ушам. — А я его к Авдотьи Романовне отправил. — корил себя он. — Сбежит.
– Кто сбежит? — услышали они голос Митрофана, вошедшего пару минут тому назад в комнату и всё это время слушав обвинения и предположение Тимофей Кондратьевича и Иры в его адрес. — Я никуда не собираюсь бежать. — сказал он. — Я никого не убивал. — однозначно заявил он.
Тимофей Кондратьевич посмотрел на Митрофана. — Я никого не обвиняю. — сказал он. — Просто на дверях замки целы были, а Вы…
– Когда я пришёл к Лидии Потаповне, дверь не была заперта на ключ. — пояснил он. — Я вошёл так же, как и сейчас, в открытую дверь. — затем он, сделав паузу, добавил. — Наш город новый, полисменов нет, только Вы да я Тимофей Кондратьевич, больше никого нет.
– Да. — согласился Тимофей Кондратьевич. — нас только двое. — он сделал паузу. — Вот скоро, на днях надворный советник Роберт Карлович приедет, он и городничего, и околоточного надзирателя и прочих полисменов привезёт. А пока, — он сделал однозначную паузу, — нам самим надо разобраться, что к чему.
– Это верно. — согласился Митрофан. — Надо разобраться. — затем он обратился к Ире. — Вы больше ничего не обнаружили, пока я отсутствовал?
– Нет. — призналась Ира. — Впрочем, чтобы здесь посмотреть улики, есть ли они тут, то надо мне по крайней мере час или два.
– А мне, чтобы понять причину смерти Лидии Потаповны, — сказала Ефимия Иннокентьевна, — надо отдельный кабинет и хирургические инструменты. — Но прежде Вам сто;ит одеться подобающе. — сказал Митрофан. — Я был у Авдотьи Романовны, — сказал он. — Она ждёт Вас у себя в магазине.


Глава 5

Авдотья Романовна

Итак, теперь давайте перенесёмся в магазин Авдотьи Романовны. Эта была женщина-модница. Вся её жизнь была проведена за прилавком магазина моды. Начиная от простой продавщицы, она открыла свой магазин моды, и вскоре о ней услышали во всей России. Её платья пользовались успехом. Она предлагала не только платья из-за рубежа, но и Русские сарафаны для простонародья.
Постучав в дверь магазина Авдотьи Романовны, Ира и Ефимия Иннокентьевна ещё не знали, что произойдёт дальше. Они думали, что Авдотья Романовна даст им платья, которые они надели б, чтобы не отличаться от здешних жителей, и на этом всё было кончено. Но нет, они ошибались.
Войдя в магазин, они увидели стоя;щую за прилавком женщину. Приветливую и на вид, казалось, добродушную женщину. Что ни говори, продавцы в таких магазинах должны располагать к себе, нежели отталкивать от себя покупателей. Посмотрев на пришедших к ней в магазин женщин, она, увидев их наряд, наложила на себя крестно знамя и подумала; «от куда они пришли? В каких краях так одеваются?». И тут вспомнив о Митрофане, который полчаса назад был у неё в магазине, и сказал, что Тимофей Кондратьевич просит одеть двух женщин, которые прибыли издалека, и которые задержатся в их городе, она натянула на себя улыбку, полную иронии, спросила, что женщины желают? Она, конечно, знала ответ на этот её вопрос, но из чувства такта и присущей ей вежливости она спросила о том, какой фасон платья они предпочитают носить.
Ира изумилась. Она смотрела на эту женщину и не могла поверить своим глазам. Дело в том, что она как две капли воды была похожа на Светлану. Её мать в той жизни, в том измерении вре;менного пространства, из которого они с Ефимией Иннокентьевной пришли в этот мир. Мир, который был непонятен для них обеих.
– Извините. — начала Ира. — Нам надо видеть Авдотью Романовну. — сказала она. — Она нас ждёт.
– Авдотья Романовна — это я. — ответила женщина. — Но я Вас не жду.
– Разве Митрофан не предупреждал о нашем приходе? — удивилась Ира. — Странно. — сказала она. — Мы думали, что Митрофан скажет Вам о нашем приходе, и о том, что Тимофей Константинович в курсе, что мы придём.
– Извините, как Вас зовут?
– Меня зовут Ира, а рядом со мной Ефимия Иннокентьевна.
– Ах да. — неожиданно сказала Авдотья Романовна, словно вспомнив, что Митрофан действительно приходил к ней в магазин, но из-за дел, кои навалились на её голову в этом магазине, она как бы запамятовала, что к ней должны прийти покупательницы. — Меня Митрофан попросил от имени Тимофей Кондратьевича. — она вышла из-за прилавка. Одетая подобающем образом в платье XIX века, которое скрывала достаточно на первый взгляд большую грудь, и подол платье был длин, так что ноги тоже не были видны. Длинные рукава, всё говорило о том, что эта женщина была строгих правил в моде.
Теперь наконец давайте посмотрим, в какие платья были одеты Ира и Ефимия Иннокентьевна. Для начала можно с уверенностью сказать и подчеркнуть, что мода XIX века и мода XXI века непохожа даже издали друг на друга. Мода XIX века ушла в лету. Длинные платья с длинным подолом давно уже не в моде. Вместо строгих платьев в моду вошли платье, которые ничего не прикрывают. Грудь напоказ. Декольте… можно только промолчать, до какого бесстыдства вошло в моду декольте лишь при — прикрывающей женскую грудь. Подол платье исчез вовсе. Лишь ягодицы прикрыть, и если сядешь на стул, и не положишь ногу на ногу, то нижнее бельё, если оно надето, будет видно. А если нет… А ещё возмущаемся, что насилуют нас. Да как же не насиловать, если сами просим.
Вот такие платья были надеты на женщинах.
Изучив их платья, Авдотья Романовна с любопытством и в то же время с чувством глубокого возмущения перед такой модой, бросила:
– В каком же месте мода дошла до такой ручки, что извините меня, все женские прелести как напоказ будут? — затем она не удержалась и с сарказмом в голосе сказал. — небось такой наряд только для ночных прогулок и подходит. А что, ночью всё равно не видно, а… — тут она сдержалась, чтобы не ляпнуть ещё что-нибудь такого, о чём она потом пожалеет. Затем она добавила. — Царь — Пётр бы в гробу перевернулся. — она сделала паузу и снова поинтересовалась. — Всё же, откуда Вы к нам пожаловали?
Ефимия Иннокентьевна сказала:
– Из Франции. — похвалилась она. — Из самого Парижа.
– Стало быть, Бонапарт, а также Людовик 18 довели Францию после сокрушительного поражения Наполеона, — иронизировала она, — довели французскую моду до ручки. — она иронически усмехнулась. — Да что говорить, ни за что не поверю. — она снова посмотрела на платья женщин и сказала. — Видимо, там, где такие платья носят плохо со всем, если Вы оттуда к нам пожаловали в гости. — Вы совершенно правы. — согласилась Ира. — В нашем мире жизнь совсем иная.
– Вы сказали, в нашем мире? — уточнила Авдотья Романовна.
– Это как? — не поняла она. — Что Вы имеете в виду?
– Там, откуда мы пришли, — сказала Ира, — всё иначе. — она сделала паузу. — Мы даже разговариваем иначе. — она снова сделала паузу. — Но откуда мы, этого я сказать не могу. — Понимаю. — ответила Авдотья Романовна. Она на секунду задумалась. — Видимо, Вы пришли из чёрной дыры, коя была сегодня ночью над нашим городом. — она снова сделала паузу. — Ну ладно, — сказала она, — об этом потом. Сейчас мне надо одеть Вас подобающе нашему времени. — она подошла к платьям, висевшим в магазине, и посмотрев на них, справилась о размере одежды женщин.
Женщины не сразу нашли для себя подходящие платья. Можно их понять, они не привыкли носить такие платья, кое шили в XIX веке. Как уже было сказано в этой истории, и это факт века, что мода XIX века совсем непохожа на моду XXI века. Её можно было б сравнить с модой XX века — его середины. Когда у женщин всё было скрыто под одеждой. Но сейчас?! В XX веке, это просто неуважение к само;й себе как к человеку, но и как к личности в целом.
Многие платья были им просто неудобны, что касается корсетов, и отсутствие лифчиков, это был для обеих женщин просто кошмар.
Но всё же Авдотья Романовна не была бы Авдотьей Романовной, если не смогла бы одеть покупательниц. После того как Ира и Ефимия Иннокентьевна перемерили аж по 4 раза, обеим женщинам удалось выбрать те платья, которые говорили им, что это мы и есть, те платья, кои Вы так долго искали. Недаром истина глаголит; «НЕ ЖЕНЩИНА ЖЕЛАЕТ ПЛАТЬЯ А ПЛАТЬЯ ДЕЛАЮТ ЖЕНЩИНУ». Эта истина прошедшие через века и дошедшая до наших дней.
«Наконец-то. — вздохнула с облегчением Авдотья Романовна. Она уже была готова, что эти две женщины перемеряют её магазин ещё раз 10 или 20. Но вот чудо! Нет, это действительно было чудо. После пяти часов примерки наконец всё было кончено. — Я думала, что эти две женщины никогда не подберут себе платья. — подумала она. — очевидно, там, откуда они появились у продавщиц женской одежды, должно быть, у них адское терпение».
И только она подумала об этом, как Ефимия Иннокентьевна сказала:
– К этим платьям нужны туфли. — затем она спросила. — Где у Вас обувной магазин?
«ГОСПОДИ! — взмолилась Авдотья Романовна. — Туфли. — она на секунду задумалась. — А к ним снова платье, если подойдёт — хорошо. — она сделала паузу в своих размышлениях. — А если нет?! — подумала она, что ад, в который она попала, только начинается. — ЗА ЧТО!». Авдотья Романовна упала в обморок.
Придя в себя, она посмотрела вокруг в надежде, что женщины, которые были в магазине, это был лишь только сон. Но это был не сон, а кошмар. Две женщины, склонившись над ней, привадили её как могли в чувство. Впрочем, придя в чувство, Авдотья Романовна тотчас же чуть слышно произнесла. — Ну что, Вы закончили со своим гардеробом или… — спросила она в ужасе, страшась ответа этих двух женщин. — нет? — затем она поднялась с пола и сказала. — Не знаю, как у вас, а у нас столько примерять платья считается дурным тоном. — она, сделав паузу, добавила. — Мы выбираем платье и примеряем его по своему размеру. А Вы посмотрите, — упрекала она женщин. — Весь мой гардероб перемерили. Все платья товарный вид потеряли. Вот что я своим покупательницам теперь предложу? Тряпки — тряпки и есть. Кто их теперь купит?
Ефимия Иннокентьевна посчитала себя оскорблённой. Ей ещё никто и никогда не говорил, что она в магазинах плохой шопинг. Наоборот, шопинг был отличный, а примерка одежды никого не касалась. Ну — это, ну — то платье понравилось, почему не примерить? Всё равно в цену входит. Тряпка она и есть тряпка. Но не здесь. Здесь мода и её стандарты строги не только перед продавщицей, но и перед покупательницами. Примерять весь магазин был дурной тон.
– Мы обещаем, что всё здесь приведём в порядок. — заверила Авдотью Романовну Ира. И словно в своё оправдание добавила. — Мы с Ефимией Иннокентьевной никогда не носили такие платья, и нам хотелось…
– Я понимаю. — не дала закончить Ире предложение. — Женщины всегда хотят иметь лучшее в своём гардеробе. — она сделала паузу и заключила, словно подчёркивая. — Но всё же перемерять весь мой магазин не стоило.
– Женщины всегда интересовались модой. — сказала Ефимия Иннокентьевна. — Мы женщины, всегда были и остались модницами.
– Но какими? — словно в упрёк сказала Авдотья Романовна. — Посмотрела на Вашу моду, жуть берёт, да и только.
О моде можно спорить бесконечно, всё равно моду не переспоришь. Платья времён царей отошли в прошлое, настала время совсем иной моды. Моды, которая даёт нам полную раскованность и в то же время полное бесстыдство. Кто знает, может в XXII веке люди вообще откажутся от одежды, и возвратятся к временам Адама и Евы. Нудизм — понятия относительное.
Давайте продолжим эту историю и посмотрим, что делают сейчас три женщины.
После того как Авдотья Романовна одела двух пришедших к ней дам, она предложила им чай. Впрочем, она ни так хотела пить с ними чай, как узнать, откуда они пришли?
– Мы из далека. — сказала Ира. — Наш дом ни здесь.
– А где же? — удивлённо спросила Авдотья Романовна. — Ведь, как ни крути, Вы родились так же, как и я на этой планете. — она сделала паузу. — Вы сказали, что Вы из Парижа, но я точно знаю, что там за такие наряды женщины на площади Бастилии на показ всего чистого люда показали, и, я думаю, тамошние дамы в долгу не остались, быстро на место поставили и модниц, и кутюрье. — она сделала паузу. — Всё же, откуда Вы?
Женщины переглянулись. Они, конечно, могли сказать, что они издалека. Из другого времени, но как это сказать? Скажешь, за сумасшедших примут. — Мы не можем точно ответить на Ваш вопрос. — сказала Ира. — Боюсь, Вы не поймёте.
Ефимия Иннокентьевна усмехнулась:
– Вы считаете меня дурой? — сказала она. — Считаете, что я не пойму, откуда Вы здесь появились? — она сделала однозначную паузу. — Да об этом весь наш городок глаголит.
– О чём глаголет? — поспешно спросила Ира. — Что Вы имеете в виду
– Я сегодня вечером видела, — начала осторожно свой рассказ Авдотья Романовна. — Как небеса разверзлись и в небе возникла какая-то, словно воронка, из которой стреляла молния. — она сделала паузу и перекрестившись продолжила. — Страсть та же какая. — она, снова сделав паузу, продолжала. — Мне в какой-то миг показалось, что из этой воронке спустилось нечто. — она снова сделала паузу. — Я не знаю, что это было на самом деле. — сказала она. — Но, это, с позволения сказать, нечто выглядело ужасающе страшно. — она снова перевела дух. — Словно дьявол спустился с небес, скажу я Вам. Глаза алы, на голове рога, а на спине крылья. Что ни говори, дьявол он и есть дьявол.
– А как Вы его разглядели? — спросила Ира. — Ведь было темно?
– Вы ошибаетесь. — сказала Авдотья Романовна. — Эта ночь была светла, а когда на небе появилась нечто, то он был виден в свете лунного света. — она сделала паузу. — Мне даже показалось, что он специально показал себя в лунном свете матушки луны. Он хотел возвестить о своём пришествии.
После этого рассказа Авдотья Романовна была словно не в своей тарелки. На её лице был виден неподдельный ужас. Казалось, что Авдотья Романовна до сих пор видит эту картину. На небе гром и молния. В небе появилась воронка, из которой возникло нечто. Нечто, что по словам Авдотьи Романовны напоминало дьявола. Впрочем, есть же пословица; «страх силу отнимает». Можно сказать и так; «страх силу отнимает, а воображения прибавляет». Видела ли Авдотья Романовна то, о чём только что говорила, или это было её воображение. Вспомним покойную Лидию Потапову, которая сказала Ире, что видела три, а не одного существа, выходившей из этой воронки, и она была мертва в отличие от Авдотьи Романовны, которая почему-то видела только одного существа, вышедшего из этой воронки и к тому же показавшегося в лунном свете именно ей. Ведь Лидия Потапова не видела этого существа, только мелкие его очертания.
Авдотья Романовна нарочито поинтересовалась:
– Вы случайно не из этой же воронки к нам в город прибыли? — она была уверена, что женщины скажут; «да». Они из этой же воронки, в которой Авдотья Романовна видело нечто.
Но она ошиблась. Ира сказала:
– Мы не оттуда. — она сделала паузу. — Мы не знаем сами, как мы здесь оказались. — сказала она. — Мы пришли в себя у реки… — не зная, как называется эта река, Ире почему-то стало неловко.
– Вы должно быть имеете в виду реку Мухавец. — сказала Авдотья Романовна, видя, что Ире стало почему-то неудобно перед Авдотьей Романовной. — Должно быть, её. — утвердила неуверенно Ира. Она сделала паузу. — Если иных рек вблизи этого города, — сказала она, — то это она река Муховец. — на секунду она задумалась. — Хотя, — предположила она, а, затем посмотрев на Ефимию Иннокентьевну, сказала. — Возможно, существо, которое Вы видели, он принёс нас на землю. — Очень может быть. — согласилась Авдотья Романовна и предположила. — Он спустился и на земле остался. — она, сделав паузу, добавила. — Митрофан, когда ко мне приходил сегодня, сказал, что в город приехали две дамы, это как я понимаю, Вы. Так вот, помимо просьбы подобрать Вам платья, что входит и так в мои обязанности не только как продавца, но и хозяйки этого магазина, — она сделала паузу, — он ещё сказал, что одна из них, то есть из Вас лекарь, а другой детектив. Это так?
– Совершенно верно. — подтвердила Ира. — Я — детектив, а Ефимия Иннокентьевна лекарь. — она, сделав паузу, спросила. — А в чём собственно, дело?
– Странно. — сказала Авдотья Романовна. — В наше время женщина-лекарь — это нонсенс. В лучшем случае патронажная сестра или сестра милосердия. — она, снова сделав паузу, добавила. — А что касается Вас, Ира. Вы детектив. Это просто из ряда вон. — Ни так уж из ряда вон выходящем. — сказала Ира. — В России права женщина получит, не удивляйтесь какой год я сейчас скажу Вам. — она сделала паузу. — В 1906 году от Рождества Христова, женщины получат право голоса и свободу не только в избирательном праве, но и во всём остальном. Женщина станет свободной от крепостного права своих мужей. Мужей, которые не позволяли им ничего, кроме того, чтоб сидеть дома и вести хозяйство.
– Счастливое будет, наверное, то время для женщин.
– Я в этом сомневаюсь. — Ира рассказала про Великую Октябрьскую социалистическую революцию и добавила. — Вы спрашивали, откуда мы? — она сделала паузу и добавила. — Мы из будущего.
После такого признание Авдотья Романовна потеряла дар речи. Уж сколько рассказов она слышала от женщин, но такое? Она не могла поверить своим ушам; из будущего. Нонсенс, простая выдумка. Что? Можно было списать это на фантазию женщин, но их одежда? — «Неужели в будущем будет такая мода? — думала она. — Это кошмар! — затем она вспомнила, что видела сегодня ночью, и сама себе сказала. — А может быть, и нет. Я же сегодня видела тоже нечто такое же нечто».
– Как из будущего? — удивилась Авдотья Романовна. — Разве такое возможно?
– Очевидно. — ответила Ира. — Это невероятно, но факт. — она сделала паузу. — Каким-то непонятным образом, мы из будущего попали в прошлое. — Мистика какая та. — сказала удивлённая Авдотья Романовна. — Тут в будущее многим заглянуть хочется, что будет дальше. — затем она пояснила. — Я имею в виду наших гадалок. К ним мы приходим, чтобы узнать своё будущее. Знаем, что приврут или наврут, но всё же идём к ним. «А тут!» — затем она с долей иронией произнесла. — Что, в будущем так плохо, что из будущего в прошлое люди перемещаться стали. — Возможно, Вы и правы. — согласилась Ира, а Ефимия Иннокентьевна её поддержала. — В будущем ни столь прекрасная жизнь, как Вы могли б себе представить. — она сделала паузу. — Я могла рассказать о той жизни, — сказала она. — Но уверяю Вас, Вам не понравится та жизнь в бедующим, откуда пришли мы с Ирой.
– Что ж, — сказала Авдотья Романовна. — надеюсь, Вам у нас понравиться больше чем в Вашем времени.
– От нас не зависит останемся ли мы здесь или нет. — сказала Ира. — Тимофей Кондратьевич согласился, чтобы мы остались в городе, если мы поможем ему в одном деле.
– Я понимаю Тимофей Константиновича. — сказала Авдотья Романовна. — Его прислали в город по распоряжению его императорского величества, а в подмогу никого не дали. Правда говорят, что вот-вот, на днях надворный советник Роберт Карлович приедет и полисменов привезёт. Но когда это произойдёт, вопрос. А тут ещё чертовщина с этой воронкой в небе ночью была, и Вы непонятно как объясните своё появление здесь.
– Это будет сложно. — сказала Ира. — Но нет ничего невозможного.
– Я с Вами согласна. — затем Ира посмотрела на часы стоя;щее на столе. — Уже поздно — сказала она, — а нам ещё с хозяевами дома знакомиться. Правда, не знаю, куда нас поселят?
– Очевидно Вас поселят в дом на окраине города. — сказала Авдотья Романовна. — она сделала паузу и добавила словно, страшась, чего-то. — Там и была эта воронка. — сказала она и предостерегла. — Будьте осторожны.
Тем временем в магазин Авдотье Романовны вошёл Митрофан. Он посмотрел на сидящих за прилавком дам, которые о чём-то беседовали, и сказал:
– А я скажу я Вам, уж не чаяла снова увидеть Вас. — обратился он к женщинам. — Думал, что Вы дёру дали, уж долго Вас не было уж.
– Эти дамы — настоящие модницы. — сказала Авдотья Романовна в защиту женщин, и словно в укор, с сарказмом добавила. — Весь мой магазин перемерили, пока себе подходящее платья не нашли.
Женщины бросили на Авдотью Романовну свой презренный взгляд, словно осуждая её, в чём-то. Затем Ира сказала:
– Мы не понимаем Вашего сарказма. Кто знает, сколько Вы примеряли у нас платья, если бы увидели их уйму. — Такие тряпки, как эти? — фыркнула Авдотья Романовна. — Да не за что, хоть застрелись, не надену это.
– Ну хватит. — сказал Митрофан. — Завтра спорить будите, а сейчас поздно, почивать пора, завтра чуть свет — заря вставать. — затем он обратился к Ире, а также к Ефимии Иннокентьевне. — Ваша квартира ждёт Вас. Прошу следовать за мной.
Бросив презрительный взгляд на Авдотью Романовну и попрощавшись с ней, женщины вышли из магазина. Было уже темно. На небе смотрела на землю грустная бабушка-Луна. Мерцали блёклые звёзды. В небе были видны макушки могучих деревьев, которые словно пели вдали свои красивые песни.
– Тихо у Вас здесь. — сказала Ира, а Ефимия Иннокентьевна добавила:
– Покойно.
– Да, — согласился Митрофан, — у нас покойно. — тихо сказал он и добавил. — Тихо.
– Скажите, — осторожно спросила Ира, Вы ведёте нас в дом на окраине города?
– Туда. — подтвердил Митрофан. Затем он добавил. — В этом доме Вас никто не беспокоит.
В его голосе было, что-то грустное. Он сказал эти слова так, словно знал, что-то такое, что знал только он один. Заметив это, Ефимия Иннокентьевна поинтересовалась.
– Что-то ни так? — В этом доме жил один рабочий, — сказал Митрофан. — Как-то раз он мне рассказал, что видел в лунном свете полной луны некую фигуру. — затем он описал точь — в — точь фигуру, которую только что описала Авдотья Романовна.
– Из этого дома видна одна гора на которой можно увидеть полную луну, в которой можно увидеть тень нечто. — он сделал паузу, и содрога дыхание добавил. — Говорят, что это сам дьявол приходит в полнолуние на эту гору в свет полной луны, словно охотясь, на кого-либо. — он сделал паузу. — Вот и сегодня, тоже полная луна, так же как и вчера была. — сказал он. — Лидия Потапова померла сегодня, а завтра? Кто следующий?
Женщины посмотрели друг на друга. Они понимали, что дьявола не бывает. Впрочем, он не бывает в том виде, в котором его хотят представить здешние жители этого города. Что тут ни говори: тёмные люди.
– Мы не верим в дьявола. — сказала Ефимия Иннокентьевна. — Там откуда мы, это просто воображение человека. — она сделала паузу. — У всего есть своё объяснение.
– Вот Вы и разберитесь. — сказал Митрофан. — затем с сарказмом добавил. — Вот и посмотрим, какая из Вас Ира сыщик, а из Вас Ефимия Иннокентьевна доктор. «А вот и пришли», — сказал Митрофан. Оказавшись на окраине города, Митрофан огляделся и приглушался. Вокруг него стояла гробовая тишина. Не было слышно ни птиц, ни весёлого проказника ветра. Лишь где-то вдали была слышна тишина. Тишина, которая почему-то устрашала тех, кто к ней прислушивался. Всем стало жутко не по себе.

Глава 6

Гора, луна и нечто

Итак, продолжим. Дом, к которому подошли женщины, был обнесён забором. Сделан он был из соснового тёса в два этажа. Это был добротный двухэтажный дом с видом на лес за котором был виден холм. Этот холм словно манил к себе, и не только манил этот холм, светившая не нём бабушка-луна, словно говоря: «Я. Вот я — луна. Я прекрасна, неправда ли». Да, над этой горой, в её пике на холме, блёкло светила бабушка-луна.
– Вот там и видели нечто. — сказал Митрофан. — Это место нехорошее. — сказал он. — Люди говорят, что город здесь вообще не стоило строить. Место такое, упаси бог жить здесь.
– Но Вы всё же поселили нас здесь. — заметила Ефимия Иннокентьевна. — Значит здесь жить можно. — Да просто место в домах не было. — пояснил Митрофан. — Вот Вас здесь Тимофей Кондратьевич и поселил. — он сделал паузу. — Хотя, — он снова сделал паузу. — если бы было возможно, то Вас бы Тимофей Кондратьевич поселил бы в другом доме, безопасном. Но я уверен, с Вами ничего не произойдёт, если Вы ночью не будете на улицу выходить. Ефимия Иннокентьевна спросила:
– А если по нужде понадобится выйти, что тогда? — Я имею в виду не выходить за пределы участка. — пояснил Митрофан. — На участке можете делать что душе угодно.
– Что душе угодно. — уточнила Ефимия Иннокентьевна, а Ира уточнила:
– Вы уверены.
– Абсолютно.
После чего он препроводил женщин в дом и зажёг свечи. Комната, в которой они оказались оказалась мрачной, но уютной. У одной стены стояла Русская печь. У окна стоял стол, а возле ноги стояли несколько стульев. У стены стоял шкаф. На втором этаже находились четыре комнаты. Две спальне и две комнаты. Один кабинет-библиотека, а вторая комната была приспособлена для детской комнаты. Также в этом доме был чердак.
Митрофан разжёг печь и сказал.
– Сегодня переночуете так, а завтра к Вам пришлют вещи и харчи. — он показал рукой на стол, на котором стоял ужин. Молоко и хлеб. — Молоко свежо. — сказал он. — А хлеб только что испечён. Специально для вас, по просьбе Тимофей Кондратьевича здешняя пекарша Патрикеевна Юсупова испекла лично для Вас. — он сделал паузу и добавил. — Не знаю уж чем Вы обе приглянулись Тимофею Кондратьевичу, но скажу я Вам, он ещё никому пока жил в городе так не относился. Преступники они и есть преступники, что помилуй бог взять с них. На каторгу, и всё тут. А Вы нет, остались. Должно быть, Тимофею Кондратьевичу рук действительно помощь треба, если он Вас, Ира себе в помощницы взял, а Вас Ефимия Иннокентьевна завтра к лекарям пошлёт. Ну ладно, поздно уже. Я пойду.
– И что же следить за нами не станете. — нарочито спросила Ира. — А кто-то клялся, что будет следить за нами, даже когда мы почивать изволим.
– А куда Вы денетесь? — сказал Митрофан. — Места у нас глухие, если уйдёте — сгинете.
– Понятно. — сказала Ира. — Значит, Вы специально нас поселили в этот дом, чтобы не сбежали. Умно. — А сами, где жить изволите? — Мой дом через дом отсюда. — сказал Митрофан и добавил. — Дорога одна, — словно предупредил он их, — дорога одна, в город. Другой дороги отсюда нет. Ну, впрочем, Вы сами понимаете, что бежать Вам некуда. До завтра я пойду.
Попрощавшись с женщинами, Митрофан ушёл, а женщины, подойдя у окна, стали смотреть на гору, которую осветила полная луна.
– Что скажите, Ефимия Иннокентьевна.
– О чём это Вы, Ира?
– Что с нами будет?
– Не знаю. Очевидно, если мы не раскроем это убийство, то нас просто отошлют в Петербург, к его императорскому величеству, а тот слушать нас не станет, на каторгу пошлёт.
– Значит, нам нужно раскрыть это преступление.
– Выхода нет, да и непонятно, насколько мы здесь застряли. Может быть, навсегда.
Женщины посмотрели друг на друга. Они понимали, что в этом времени они задержатся надолго. Если бы это было не так, то им бы не был предложен этот дом, они бы уже давно были б в ином месте нежели это.
Ефимия Иннокентьевна поинтересовалась.
– А что делать с Митрофаном? Он так и будет следить за нами?
– Нам придётся примириться с его слежкой. — сказала Ира. — Если мы этого ему не позволим, то это будет подозрительно.
– Согласна. — скептически сказала Ефимия Иннокентьевна. — Подозрение усилится.
Они сели за стол. Поздней ужин и спать. Завтра новый день, новые встречи. Новые знакомые.
Но всё же, ночь и тишина. Лучина и свеча. Треск печи — огня внутри её. Полумрак. Тишь. И вот, в лучине свечи на столе образ появился в лепестке огня. Лидию Потаповну женщины видели в лепестки огня. Она посмотрела на Иру и вышла из лепестка огня. Подошла к печи она, и, посмотрев на огонь в топке её, сказала:
– Я была здесь на чердаке, — сказала Лидия Потапова. — и видела в телескоп, коей находиться на чердаке, ту самую воронку там, вдали. — она, сделав паузу, продолжила. — Мне показалась также что планета в небе — космическом пространстве в космическом пространстве мироздания находилась рядом с землёй. Да, — подтвердила женщина-призрак, — не удивляйтесь. Планета была вблизи земли. С кольцами планета. Она горела в небе так, что диво я давалась. Затем воронка в небе образовалась, и дьявол из неё возник. — крестница. — До этого Вы двое появились. Откуда загадка. — она посмотрев на женщин и поинтересовалась. — Вы не знаете, что это я видела
Женщины, конечно, знали, что это такое? В XXI веке всё это назвали б одной аббревиатурой. Аббревиатурой UFO. НЛО, как бы мы сказали. Неопознанный летающий объект. Много людей их видели за те века, которые живёт земля. Но как объяснить этой женщине, что она видела инопланетный корабль.
– Это так не объяснить. — сказала Ефимия Иннокентьевна. — Дело в том, — сказал она. — Что наша вселенная огромна. Мир, из которого мы пришли, видят эти корабли довольно часто. — затем она пояснила. — Это пришельцы с других планет.
– Какие страсти. — перекрестилась Лидия Потапова. — Боже упаси меня от таких страстей. — она сделала паузу и спросила. — Значит, я видела человека из космоса? — её лицо выражало полное недоумение. — Тогда откуда же Вы? — она сделала паузу. — Я думала, что Вы не из космоса.
– Это не совсем так. — сказала Ира. — Мы не из космоса. Мы из будущего. — она сделала паузу. — Вы показывали мне портрет. На нём я была на холсте. Но это ни так. — она сделала паузу. «Ведь это Ваш портрет», — сказала она. — А это значит. «Нет, это возможно, что Вы мой прародитель», — затем она спросила. — Ведь это возможно? — Да. — согласилась женщина-призрак. — Вы на меня похожи. «Я словно вижу отражение себя в Вас», — сказала она. — Возможно. — согласилась она. — Вы моя правнучка. — она сделала паузу. — Я допускаю, что Вы прибыли сюда, чтобы расследовать мою смерть, и также, возможно, — предположила она. — остаться здесь навсегда, и продолжить мой род.
После этих слов Ира почему-то подумала, что они прибыли в этот мир из своего для каково-то дело. Действительно, возможно продолжить свой род в этом веке для маленького человека будет гораздо лучше чем воспитывать его в XXI веке. Веке, в котором кроме войны больше ничего нет. Голод и нищета. Что может быть хуже, чем воспитывать своих детей при таких обстоятельствах. Думать, где взять продукты, которые были бы свежи и натуральны, без ГМО. Здесь же всё по-иному. Но через сто лет будет революция, а затем ВОВ. Но, как бы там ни было, они были здесь, в XIX веке. Надо было жить здесь.
– Возможно, Вы правы. — сказала Ира, а затем спросила. — А у Вас есть дети?
– Разумеется. — ответила женщина-призрак. — Моя дочь Раиса Потапова скоро должна быть здесь. — она сделала паузу. — Я месяца два тому назад написала в Смоленск, чтобы она приезжала ко мне погостить. — затем она сказала. — Я бы хотела, чтобы она осталась со мной. — она сделала паузу. — Но это уже невозможно. Она должна приехать вместе с надворным советником Робертом Карловичем приедет. — она сделала грустную паузу. — Должно быть, к поминкам поспеет. А если не приедет то бог с ней. — продолжала она свою речь. — Она ко мне всегда питала скверные чувства, как будто я враг ей была. А разве я враг?! Разве мать может быть врагом своих детей? Конечно же, это нонсенс. Мать не может быть врагом своих детей, — заявила однозначно Лидия Потапова. Затем однозначно утвердила. — Это факт.
– Я не соглашусь с Вами. — сказала Ира. — В нашем мире родители порой хуже чужих людей.
– Не поняла. Это как?
– В нашем мире родители не заботится о своих детях. — сказала Ира. — Матеря, бог им всем судья во время беременности ведут непотребный образ жизни. Гуляют на стороне, пьют, курят. Рожают детей, которые после их злополучных злоключений рождаются все больными. Таких детей мы называем инвалидами, и они уже при рождении получают от государства пенсию. То есть деньги. — она, сделав паузу, продолжила. — Родители не заботятся о таких детях. Они живут своей жизнью. Одни, в интернатах для инвалидов. Другие, оставлены просто на их же собственное попечение. — она сделала паузу. — Есть и другие родители. Они осознанно подталкивают своих детей к пропасти. Позволяют им в раннем возрасте делать все запрещённые вещи. В десять лет в нашем мире из ребёнка вырастает нечто. Нечто, что не должно было быть, а это есть. — она снова сделала паузу. — Убийцы, насильники и воры. Да что там говорить, наше время — это время всеобщего хаоса.
– Не может быть! — не поверила Лидия Потапова. — Этого не может быть.
– К сожалению, это чистая быль. — сказала Ира. — Это мир, из которого мы пришли.
Женщина-призрак, проанализировав размышление Иры на тему, что есть родители в её мире, сделала вывод.
– Может быть, это хорошо, что Вы обе попали в это время. — она, сделав паузу, посмотрела на обеих женщин и спросила. — Вы не в положении ли?
Эти слова заставили женщин задуматься. Дело в том, что они не помнили, не имели ни малейшего понятия, что сними стало, когда они оказались во временно;м пространстве. Они помнили только то, что они находились вблизи реки Мухавец, и больше ничего. Ни самого перемещения, ни, тем более что было во время него они не знали. Эта информация исчезла из их воспоминаний. Впрочем, её как будто бы и не было вовсе.
Обе женщины с тревогой смотрели друг на друга. Они понимали, что это возможно. И кто это сделал, тот хотел чтобы его ребёнок получил хорошее воспитание, и не стал из тех кого в XXI веке называют отбросами общества. Нелюдями этого огромного мира.
Хотя и в XIX веке были преступления. Но честь была превыше всего. За свою честь даже вызывали на дуэль. Ни то, что сейчас.
– Какое сегодня число? — поинтересовалась Ефимия Иннокентьевна у Иры.
Та растерянно пожала плечами.
– Не знаю. — ответила та.
На лицах обеих женщин можно было прочесть растерянность. Они из-за всего, что сними произошло, что у них ещё в этом месяце, ни у одной из них не было месячных, а уже должны.
– Полнолуние. — сказала Лидия Потапова, показывая на светившую в небе жёлтую луну. — 15 число по календарю. — Слава богу. — вздохнула облегчённо Ефимия Иннокентьевна, у которой всё было в порядке. — Ещё целая неделя.
– О мой бог! — неистова воскликнула Ира. — У меня задержка.
– Сколько?
– Сегодня должно было быть.
– Может просто месячные завтра будут. — предположила Ефимия Иннокентьевна. — Всё это перемещение. — она сделала паузу и предположила с опаской. — Может быть, здесь мы уже не будем теми женщинами, которыми мы были в нашем мире.
– О чём это Вы? — со дрогая сердцем спросила Ира. — Вы имеете в виду… — предположила она, — что?
Её негодующий вид. Она сама не могла поверить в это. Она с Ефимией Иннокентьевной обе были достаточно молоды, чтобы у них обеих прекратилась овуляция и исчезли месячные, и начался климакс.
Но вот, их страхи развеяла Лидия Потапова. Она сказала:
– Не волнуйтесь. Вы ещё очень молоды, чтобы думать об этом. Чтобы — то там не произошло, у Вас ещё будут у обеих дети. — она сделала паузу. — Вы молоды, и у Вас вся Ваша жизнь впереди. Не оглядывайтесь назад. Смотрите вперёд. — она снова сделала паузу, словно хотела, что-то утвердить. — Вы обе оказались в моём времени, и мне ли не знать, что если Вы оказались здесь, то это нужно. Нужно Вам, ни мне. — она снова сделала паузу. — Я думаю, что одна из Вас насносях. В положенный срок у одной из Вас родиться дитя. — она снова сделала паузу. — А может быть, и у обеих. Вы вырастите хороших детей. Детей, которые не посрамят Россию.
– Но кто же отец ребёнка которого носит под сердцем одна из нас или мы обе.
– На этот вопрос Вы Ира, должны найти ответ сами. — сказала Лидия Потапова. — Возможно, Вам поможет ответить на Ваш вопрос моя смерть. Найдя моего душегуба, Вы найдёте и ответ на вопрос; кто отец ребёнка.
– Понимаю. — сказала Ира. — Вы хотите, чтобы я стала детективом, а Ефимия Иннокентьевна — лекарем. — Вы здесь надолго, — сказала Лидия Потапова, — может быть, навсегда. — она сделала паузу. — На днях надворный советник Роберт Карлович приедет, он уж разберётся, что к чему. — она сделала паузу. — хорошо бы до его приезда моё дело раскрыть, тогда у Вас появится шанс понравиться Роберту Карловичу. — она посмотрела в окно, на гору, на луну. И увидев в луне очертание, какого-то существа, сказала. — Смотрите, вот и он, дьявол.
 
Итак, дьявол. Что же, нет, кто такой дьявол в понимании человеческого представления. Дьявол — это религиозно-мифологический персонаж: верховный демон зла; властелин ада; подстрекатель людей к совершению греха, персонифицированное абсолютное зло. Типичной формой конкретного представления является змей или дракон, ящерица и другие гады. Другие формы воплощения — летучая мышь, пёс, свинья, козёл, обезьяна; причём им придаются некоторые человеческие черты.
Мы видим, в понимании человека Дьявол — это не что иное, как животные этого мира, включая летучую мышь, Дракулу Брема Стокера, его графа Влад III Цепеш, прозванным графом Дракулой. Так кто же такой Дьявол? Образ созданный человеком, чтобы внушить страх перед неизбежным, или всё же Дьявол — это сущность зла. Потусторонняя сила, которая ввергает человека в ужас. Ведь человек сам по себе ужасен. Он истребляет свой же вид в отличие от зверей, птиц и насекомых. Так может Дьявол — это сам человек? Дьявол — это мы сами?
Человеческая жестокость не знает границ, и кто знает, может быть поговорка; «дьявол сидит внутри каждого человека» — это возможно, правда. Человек и есть сам дьявол. Впрочем, извините, есть ещё женский образ и зовут его Сатаной.
Но остановимся на этом. Можно было поведать читателю, что есть потусторонние силы, но вряд ли это им понравится. Всё тайное должно остаться тайным, и кроме того, что человек знает о потусторонние без посвящения в этот мир, человек никогда не узнает больше чем он знать не должен. Итак продолжим.
 
Так что же увидели наши героини вдали, в лунном свете на горе, стоял человек. Впрочем, это была лишь тень той сущности которую они видели в жёлтом лунном диске при блёклом мерцании дальних звёзд. На горе, на самой вершине её, была видна тень существа, похожего на волка. Да, по виду это был волк с торчащими ушами и длинным хвостом. Но в то же время это существо было похоже на человека. Голова, торс и ноги. Казалось, что это нечто сидела на корточках и смотрела вдаль, прямо на тот самый дом где находились наши героини. Но это было ещё ни всё. В какой-то миг женщинам показалось, что луна и эта тень, это нечто, поменяла в одночасье свою форму. Луна словно исчезла в одночасье, а нечто в лунном свете как бы исчезло. Нет, оно не исчезло в понимании этого слова, его словно поглотил лунный свет, и нечто растворилось в нём. Луна, если эта была она исчезла. Она словно растворилась в ночной мгле тёмного неба, не оставив после себя ничего, кроме смутного представления о само;й себе.
Но вот, в небе, вдали от той горы, с правой стороны, женщины увидели смотрящая на землю, и ласково улыбающуюся старую бабушку-луну. В мерцанье звёзд она хотела сказать что-то. Что-то что возможно было понять только двум женщинам смотрящих из окна дома на неё, и Лидию Потаповну — женщину-призрака, смотрящую на нечто вдали. На нечто, кого она испугалась и приняла за Дьявола.
– Вы видели, — сказала она двум женщинам, показывая прозрачной рукой на гору, на которой только что они видели луну, — что это если не сам дьявол спустился на землю. — она сделала паузу. — Вы видели это существо в лунном свете. — она сделала паузу и сказала. — Оно не из нашего мира, может быть из Вашего? — женщины молча отрицательно помотали головой. — И не из Вашего мира. — тихо сказала женщина призрак и вопросила. — Тогда откуда?
– Всё можно объяснить. — сказала Ефимия Иннокентьевна. — Порой наш мозг выдаёт нам странные вещи. — она сделала паузу. — Порой мы видим то, чего и нет. Нет и не было никогда. Это наши страхи. Страхи, и больше ничего.
– Вы считаете, что этот страх убил меня?
– Нет. — однозначно заявила Ира. — Я точно знаю, что человек умирает не из-за страх, это нонсенс. Страх делает человека слабым, и больше ничего. — затем она сделала паузу и сказала. — Человека убивает сам человек. Я не знаю, кто убил Вас, Лидия Потаповна. Ефимия Иннокентьевна даже ещё не осмотрела Ваше тело, и делать поспешных выводов я не могу. Что ж касается того, что мы видели только что, и что Вы, Лидия Потапова приняли за самого дьявола, можно предположить, что… — она снова сделала паузу. — Вы слышали об НЛО? — спросила Ира Лидию Потаповну. — В нашем мире о них знают не понаслышке.
Лидия Потапова ответила:
– За всю свою жизнь я ни разу не слышала об НЛО. — затем она спросила. — Что это такое, НЛО. — НЛО, это космические корабли. — объяснила Ефимия Иннокентьевна. — Они прилетают на землю из далёкого космоса. Из других миров.
– Из других миров? — удивилась Лидия Потаповна. — Земля что, не единственная планета жизни? — она сделала паузу. — Впрочем, Вы же тоже появились из ниоткуда. — предположив, что женщины тоже из другой галактике, а не из далёкого будущего времени, как они ей говорили, Лидия Потапова заключила. — Может быть, Вы эти НЛО и есть.
– Это ни так. — ответила Ира. — Мы попали сюда из будущего этого мира.
— Откуда мне знать, что это так?
— Вы же позвали меня к себе когда уже были мертвы. — сказала Ира. — Значит, Вы точно знали, что я, и Ефимия Иннокентьевна из этого мира. — сказала Ира. — Вы также показали мне меня же, на моём автопортрете, который принадлежит Вам, — напомнила она. — Вы тогда сказали, что это Ваш автопортрет в молодости.
– Да. — согласилась Лидия Потаповна. — Это я говорила.
– Значит. — заключила Ира. — Вы точно знаете, что мы не из другой галактике, а как я уже сказала, мы из будущего. — Плохого будущего. — подчеркнула Лидия Потаповна. — Из будущего, от которого хочется бежать. — может быть Вы и правы. — с горечью сказала Ефимия Иннокентьевна, и посмотрев на Иру, тяжело добавила.
– Может быть, если там было хорошо, мы не оказались здесь.
– Точно. — утвердила Ира. — Возможно, — предположила она, — мы здесь для чего-то особенного. Чего-то, что мы в нашем мире никогда не сделаем. — Возможно Вы здесь, чтобы помочь этому городу в чём-то. — сказала — женщина-призрак. — Вы знаете больше чем мы. Одна из Вас лекарь, другой детектив. Что ещё нужно, чтобы раскрывать уголовные дела об убийствах. — женщина - призрак, посмотрев на угасающую свечу, сказала. — Моё время кончилось. Мне пора. — после этих слов женщина-призрак исчез, а свеча погасла.
За окном у — ухал дедушка-филин. Где-то вдали был слышан вой волка. Пора спать. Спокойной ночи, до новой встречи.


Глава 7

Новая жительница города Жабинка

Итак, утро следующего дня было очень хорошим. Солнце проснулось и свои огненные лепестки ласково положила на хмурую землю. Земля вздохнула и потянулась, зевая, отбрасывая лепестки солнечного света на стоя;щее неподалёку деревья. Заглядывая в окна домов людей, оно будило их ласковым и нежным светом своих серебристых лучей.
Ира и Ефимия Иннокентьевна, проснувшись с первыми лучами солнечного света, встали с кроватей и подошли к окнам своих комнат. Утренний пейзаж был виден из окна комнат женщин. Макушки деревьев были покрыты серебристыми коронами лучей солнечного света. Там вдали они увидели ту самую гору, на которой они видели полную луну и что-то светящееся в ней. И хоть тогда она нагоняла ужас, сейчас она ничуть не пугала их. В лучах солнечного света она была милой и красивой. Но всё же, что-то надавало женщинам покоя. Они не знали, что, но знали одно, в этом городе или поселении происходит какая-то чертовщина.
Они спустились на первый этаж и увидели, стол, а на нём огарок вчерашней свечи, стоя;щей в подсвечнике. Женщины посмотрели друг на друга. Они тотчас вспомнили, что вчера было здесь. Они вспомнили, что Лидия Потапова, она же женщина-призрак разговаривал с ними в этой комнаты, выйдя из лепестков огня этой свечи. «Чёрт побери! — подумали обе женщины. — Это был не сон. Мы действительно общались с Лидией Потаповной. Она действительно была здесь. В этой комнате. — они посмотрели друг на друга и подумали. — Это всё правда. Мы в ином мире. — они снова посмотрели на догоревшую свечу, и им, что-то в этот момент подсказало, что там за окном, за околицей их ждут. — Что ни говори, — подумала одна из женщин, — а мир, в который мы попали, возможно и есть мир тот, в которым мы должны жить, а тот мир, из которого мы пришли сюда, из которого нас сюда забросила по неведомым нам до селя причинам, этот мир не наш. Чужой мир. Мир, в котором нам не будет жизни в отличие от этого мира». Да, возможно это, так оно и есть. Порой люди рождаются и им говорят, когда они вырастут и приобретут профессию; — Вы родились ни в том месте, и не в том времени. Ваше время ещё не пришло, так что всё, что Вы создадите никто не оценит: жаль, что в жизни, так оно и есть. Мы трудимся на благо общества, пишем, рисуем, создаём. Но это никто не ценит. Всем наплевать на то, что мы все делаем для блага этого мира. Все наши блага, в конце концов, лежат в долгом ящике, или вообще ими… а деньги за эти проекты себе в карман кладут «Ложат». Есть такие. Они и были, и всегда будут.
Но вернёмся к этой истории. Посмотрев в окно, женщины вспомнили, что их сегодня ждут в здешнем госпитале и в полицейском участке. Но на голодный желудок? Женщинам очень хотелось есть. И словно услышав их, во двор вошла женщина лет двадцати. В правой руке она держала какую-то авоську. Она подошла к входной двери и постучалась в неё. Дверь открыла Ира. Она поинтересовалась, кто она такая. Ответ был неожиданным, но для этого города предсказуемым.
– Меня зовут Тамара. Я прислуга здешнего помещика Адольфа Трембицкова. — она сделала паузу, смотря на женщин, ей было интересно, какие они, эти две дамы? Такие же, как и они жители этого поселения. Или они чем-то отличаются от них, а в этом случае и от неё само;й. При этой мысли её бросало в дрожь. Её послали к ним, чтобы передать им еду, а также она должна была принять неизбежное. Принять свою судьбу. Она должна была стать прислугой этих двух совершенно незнакомых ей женщин. И это ей ни так страшило, как страшило то, что этот дом на окраине города был проклят, о чём уже было написано выше. — Меня по просьбе Тимофей Кондратьевича, — дрожащем голосом говорила Тамара. — Адольф Трембицкий послал меня прислуживать Вам.
– Да мы в прислуги не нуждаемся. — сказала подошедшая к двери Ефимия Иннокентьевна. — Лучше домой ступайте. — Не могу. — ответила Тамара. — Теперь я Ваша прислуга. — она посмотрела на авоську, которую держала в руке, и сказала. — Я Вам поесть принесла.
– По есть принесла. — повторила Ира, смотря на авоську в руке Тамары. — Что ж, — сказала она, — еже ли принесла, то, конечно, входите.
Тамара прошла в дом, а затем женщины пригласили её в комнату, и затем Тамара, подойдя к столу, выложила всё, что собрали на стол. Это была простая еда. Хлеб, мёд, только что снесённые курицей-несушкой яйца. Чай, который нужно было ещё заварить. Сливочное и постное масло. В общем на первый раз трапезничать можно было от души.
Смотря на эти лакомства, женщины, сделав глотательное движение, и Ира спросила у Тамары.
– А нож в этом доме есть или Вы его собой принесли?
Маленький упрёк был разрешён тотчас же. У Тамары, конечно, не было ножа, вся острая утварь находилась возле печи. Бадья, веник, Метёлка, Ухват, Горшки, Чугунки, Крынки, Гусятница, Сковородник, Сковорода, Садник (лопата), Противень, Совки, Кочерга. Из всего этого и состояла утварь дома XIX века. Плюс ещё ножи, которые лежали у печи. Тамара принесла два ножа и положив на стол, спросила.
– Что пожелаете?
Конечно, можно было написать, что обе женщины взвыли: есть. И с зверским аппетитом начали всё есть словно свиньи. Но это ни так. Хоть женщины и хотели есть, у них был зверский аппетит. Они всё же были достаточно культурны и воспитанные для того, чтобы не быть бескультурными свиньями.
– Одеться. — сказала Ира. Затем спросила — Поможете затянуть корсет?
– Конечно. — ответила Тамара. — Это моя работа.
Женщины поднялись на второй этаж. Там Тамара помогла одеть Ефимии Иннокентьевне корсет, в свою очередь, Ефимия Иннокентьевна помогла надеть корсет Ире. После чего они одели каждое платье, которое они вчера выбрали в магазине у Авдотьи Романовны, и, спустившись обратно на первый этаж по, трапезничали, чем Тамару бог послал в лице Тимофей Кондратьевича и Адольфа Трембицкого. Затем они отправились в городскую лечебницу, в которой Ефимии Иннокентьевне предстояло познакомиться со здешним лекарем по фамилии Катц Авраамом Рудольфовичем.
Выйдя за околицу, женщины увидели, как к ним навстречу шёл Митрофан. Увидя женщин, он помахал им рукой, словно говоря, чтобы они шли к нему навстречу.
Увидя махающего рукой Митрофана, женщины в знак того, что они поняли, что он хочет им сказать, помахали в ответ чуть заметно своими головами, а Тамара сказала, что Митрофан проводит их в здешнее лечебное заведение, а она останется в доме. Затем она поинтересовалась, что женщинам приготовить поесть, когда они вернутся, а также поинтересовалась, когда их ждать?
– У нас сегодня будет много дел. — сказала Ира. — Возможно, мы будем к вечеру. Что касается до кушанье, — продолжала она. — То щи или борщ вполне будет достаточно.
После этих слов Тамара быстро вошла на участок, а Ефимия Иннокентьевна поинтересовалась, почему Ира так сказала Тамаре слова, кои могла просто сказать так, чтобы Тамара не чувствовала себя прислугой, а была уверена, что они будут относиться к ней как к хорошей подруге. Ведь в этом мире, в который они попали им обеим нужна подруга или человек, который им подскажет что-либо в той или иной ситуации.
– Честно говоря, — призналась Ира, я не знаю, как можно говорить со здешними людьми. — затем она подчеркнула. — С прислугой. Я боюсь, что… — призналась она. — … если я начну с прислугой говорить, как со здешними помещиками то, возможно, они сочтут себя наравне с ними. — она сделала паузу. — Так что… — замялась она. — Эта не моя прихоть, а прихоть самого этого времени.
– Время-то время, а человеком чувствовать себя все хотят.
Ира на секунду замолкла.
«Что ж, — подумала она. — возможно, Ефимия Иннокентьевна права. Кому понравится, что таких людей, как Тамара никто ни во что не ценен. Обращаются с ними как со скотом. — она сделала паузу в своих размышлениях, и сама про себя подумала. — Никому. — затем он почему-то подумала. — Если людей ценили в этом времени, то кто знает, была бы эта революция или нет». — затем Ира обратилась к Ефимии Иннокентьевне и сказала. — Вы правы, не стоит с Тамарой обращаться как с прислугой, это было не по-человечески. «Но», — сказала она словно хотела возразить само;й себе. — нельзя забывать, что она прислуга. — Я с Вами совершенно согласна. — Ира тяжело вздохнула. — К сожалению она и правда прислуга.
Тем самым временем они подошли к стоя;щему на дороге у следующего по счёту дома после их Митрофан. Он стоял возле высокого забора жёлтого двухэтажного дома. Калитка открылась, и из неё показалась женщина. Она посмотрела на сто;ящих возле её забора людей, и произнесла, словно недовольная тем что они стояли возле её забора.
– Чего надо? — хрипливым голосом произнесла она. — Нечего здесь Вам делать. Уходите. — затем она увидела стоя;щего возле них Митрофана и обратившись к Митрофану, поинтересовалась. — Кто эти женщины?
– Они прибыли вчера. — сказал Митрофан. — Тимофей Кондратьевич поселил их в том доме. — показывая рукой на последний дом, сказал она.
Женщина вышла из калитки своего участка. Посмотрев на неё, обе женщины замерли. Они ужаснулись, увидя её. Эта была молодая женщина, на вид ей было меньше тридцати лет. Мне показалось, что ей было времени целая вечность. Её лицо выглядело молодо. Оно было красиво и женственно. Но в то же время ужасно обезображено. На правом глазу была видна белая нарость во весь глаз. По-научному «ГЛАУКОМА». Она закрывала не то что зрачок, а весь её правый глаз, на веке которого ещё в придачу святился огромаднейший фурункул, и на веке была огромаднейшая закрывающее весь глаз на правом веке бородавка.
Второй её глаз не был такой ужасный, и хотя он тоже не был идеальным, но всё же он мог различать достаточно хорошо то, что он видел, перед собой. Различать ту информацию, которую он воспринимал. Те образы, которые он видел не очень отчётливо.
Волосы кудрявые и длинные чёрного цвета. Нос женщины был длинным, с горбинкой, словно как у орла. Его конец напоминал свиное рыло, а ноздри были, словно как у хрюшки, две маленькие точки. На ней было надето красивое платье и туфли в его цвет. В правой руке она держала клюку. «Палку достаточно прямую, чтобы на неё можно было опереться при ходьбе». Она смотрела на двух женщин, которые в свою очередь смотрели на неё и словно изучающе их взглядом, сказала.
– Я вижу, Вы прибыли к нам издалека. — она сделала паузу. — Вы здесь не по своей воле. — сказала она. — Смерть следует за Вами. — она снова сделала паузу. — Вчера произошло убийство, и явились Вы. — затем она, словно зная их имена, продолжила. — Ира, Ефимия Иннокентьевна. — Вы здесь, чтобы раскрыть это преступление и найти убийцу Лидии Потаповны. Да, я знаю про это убийство. — продолжала женщина свою речь. — Мне про него сказала сама Лидия Потапова. — она сделала паузу, и обратившись к Ире, добавила. — Ведь она же тоже говорила с Вами, так же как и со мной. — Видя непонимания женщин, женщина с клюкой пояснила. — Во всё время в России жили ведьмы. Россия всегда была и останется домом нас ведьм. Мы предсказываем судьбу тем, кто это хочет, и помогаем тем, кто в нас нуждается. — она, сделав паузу, продолжила. Посмотрела на Иру и сказала. — Вы здесь неслучайно. Вы… — тут она почему-то замерла. Язык её казался, отсох и не мог не повернуться, ни в единую сторону. Затем она сделала глотательное движение, и её язык, словно приняв свою разговорный вид, с ужасом для себя и неожиданностью для Иры, удивлённо вопросила, словно не понимая, как это вообще возможно. — ВЫ БЕРМЕННЫ?!
Для Иры это было неожиданно, но всё же предсказуемо. Лидия Потапова уже дала пищу сомнения двум женщинам, когда они говорили об овуляции, месячных и климаксе.
«Чёрт побери! Неужели я в положении? — думала Ира. — Как это возможно? — не понимала она. — Я никогда и не с кем».
– Вы спрашиваете саму себя, как это возможно? «На этот вопрос я не могу однозначно ответить», — говорила женщина с клюкой, — потому что отец Вашего ребёнка не хочет, чтобы Вы знали, кто он.
«Не хочет знать? — не понимала Ира и вопрошала. — Почему? — она не понимала, почему отец ребёнка бежит от ответственности. Может быть, он просто не хочет ответственности? А может, боится… — но что он боится, Ира не знала. Теперь она станет… кем она станет? Падшей женщиной? Женщиной, которой попользовались, а затем бросили. Кем станет её ребёнок? Плебеем? Плебеем общества или кем?». Эти мысли её ужасали.
– Кто Вы, что так много знаете про меня? — вопросила Ира. — Я Вас знаю? Как Вас зовут?
Ведьма представилась. — Пелагея. Меня зовут Пелагея. — она, сделав паузу, сказала. — Я ведьма этих мест. — она посмотрела на дом, который стоял за её домом, и сказала. — Никто не знает, что произошло с прежнему его жителями. — она сделала паузу и добавила. — Не верьте глазам, даже своим собственным. — затем она сказала. Мне пора. — затем заверила Иру Пелагея. — Я не прощаюсь, ещё встретимся.
Пелагея медленным шагом пошла по дороге, которая вела в преближайший лес. Вскоре она исчезла, и стоя;щие возле Иры Ефимия Иннокентьевна, видя, что Ира в смятении, спросила.
– Что-то случилось?
– Всё хорошо. — ответила Ира. Она тяжело вздохнула и добавила. — Мне живущая в этом доме женщина сказала, что я беременна.
– Какая женщина? — осторожно поинтересовался Митрофан.
– Её зовут Пелагея. — сказала Ира. — Она живёт в этом доме.
– Но здесь никто не живёт с тех самых пор… — однозначно ответил Митрофан. — как был построен этот дом. — он сделал паузу. — Этот дом был выстроен по велению одной особы, которую за её делания вознаградили этим домом. — он сделал паузу. — Хозяйка этого дома должна вместе с надворным советником Робертом Карловичем приехать, не раньше. — Чертовщина какая-то. — сказала Ира. — Я была уверена, что… — но тут она прервала своё размышление потому, что Ефимия Иннокентьевна спросила:
– С Вами всё в порядке?
– Да. — сказала Ира. — Я в порядке.
– Идёмте. — сказал Митрофан. — Расскажите доктору Аврааму Рудольфовичу, расскажите. Он объяснит, в чём тут дело.


Глава 8

Лекарь: Авраам Рудольфович КАТЦ

Итак, Катц Авраам Рудольфович. Кто был этот человек? Он был практикующем врачом. Его специальность была врач-хирург. Участвуя в войне против Наполеона, и быв в рядах войск Михаила Илларионовича Кутузова, и Петра Ивановича Багратиона, он видел на этой войне всё, — белое и чёрное. Много крови и оторванных рук и ног. Он сам резал их, причём на живую.
После этой войны он был вызван к Николаю I и получил от него медаль «за полезное 1812 года». На этой медали, на её лицевой стороне изображён портрет Александра I, обращённый вправо. Вдоль края медали по окружности надпись: «АЛЕКСАНДРЪ ПЕРВОЙ Б.М. ИМПЕРАТОРЪ ВСЕРОССИЙСКИЙ». На оборотной стороне медали горизонтальная надпись в три строки: «ЗА ПОЛЕЗНОЕ 1812 ГОДА» и чёрта под надписью.
После этой награды Авраама Рудольфовича отправили в петербуржское лечебное заведение, где он и проработал хирургом вплоть до 1816 года. Выйдя в отставку, он подал прошение на имя Его Величества о переводе его в этот город. «Я там буду полезен, чем здесь, в Санкт-Петербурге», — говорил он. И хоть его уговаривали остаться чтобы учить молодое поколение, передовая им свои знания, Авраам Рудольфович наотрез отказался, мотивируя свой отказ тем, что он устал, и ему требуется отдых.
Придя к нему, Ира и Ефимия Иннокентьевна увидели вполне жизнедеятельного человека. Он был достаточно полноват, на носу пенсне. Его волосы уже были седы, а сзади сияла небольшая плешивина. Его руки были мощными, и совсем огрубевшими от его профессии. Увидя пришедших к нему женщин, он посмотрел на них, и сказал:
– Кто Вы?
– Меня зовут Ира, а эта Ефимия Иннокентьевна.
– А, да. — сказал он. И как будто бы что-то вспомнив сказал. — Конечно. — он сделал паузу и добавил. — Тимофей Константинович говорил мне намедни, что в город приехали две дамы, он очевидно имел Вас.
– Да. — твёрдо сказала Ира. — Он имел в виду нас. — затем она поинтересовалась. — А как Вас изволите величать?
Да, лекарь Катц не успел представиться и сейчас чувствовал себя виноватом перед женщинами. — Извините за мою непочтительность, — сказал он. — Меня зовут Авраам Рудольфович. — представился он. — Фамилия моя Катц. — затем, он сделав паузу, добавил. — Но Вы можете меня называть просто, Авраам.
– Нет. — возразила Ира. — Лучше по имени-отчеству.
– Как Вам будет угодно. — затем он поинтересовался. — Кто из Вас лекарь?
– Я — лекарь. — ответила Ефимия Иннокентьевна, смотря на лежащий на каталке покойницу, которая находились в сером, унылом помещении, именуемом моргом. В морге женщины видели лежащею на каталке женщину, уже до более знакомую им Лидию Потаповну. Теперь они могли обе разглядеть её хорошо. Эта была не молодая, уже в годах женщина. У неё лицо было напугано. Оно выражало ужас. Её глаза были выпучены, и словно вот-вот вывалятся наружу. Голова была вся в запечённой крови. Ефимия Иннокентьевна поинтересовалась. — Отчего наступила смерть?
– Это вопрос? — задумчиво произнёс лекарь Катц. — Видите глаза какие, словно дьявола увидели, не иначе. — он сделал паузу. — И голова разбита, видите?
Конечно, женщины видели, что у Лидии Потаповны была разбита голова. Они видели это вчера, когда первыми осматривали трупп. — Да. — ответила Ефимия Иннокентьевна, и с разрешения доктора Катц подошла к лежащему на каталке труппу Лидии Потаповны. Она посмотрела на запёкшуюся кровью голову Лидии Потаповны и, осмотрев её, сказала. — Конечно, можно сказать, что смерть Лидии Потаповы наступила от удара чем-то тяжёлом её по голове.
– А глаза? — заметил лекарь Катц. — Они испуганы! — он, сделав паузу, продолжал. — Я много видел испугов на войне и в обыденной жизни, но скажу я Вам, такой испуг надо увидеть, а не испытать. — он сделал паузу и добавил. — Я знаю, когда человек пугается, когда его бьют по голове, тот испуг на этот непохож. — затем он поинтересовался у Ефимии Иннокентьевны. — Вы с моими выводами согласны?
– Да. — сказала Ефимия Иннокентьевна. — Я с Вами согласна. — она сделала паузу. — Но для того чтобы знать точно, от чего умерла Лидия Потапова, надо сделать её вскрытие. — Вскрытие?! — удивился лекарь Катц. — Зачем? — для полного удостоверения в том, отчего она умерла. — Но здесь и так ясно. — А если нет? — возразила Ефимия Иннокентьевна. — Видели, какие у неё глаза. — сказала она. — Видите, какие глаза у неё. — она сделала паузу. — Возможно, она умерла не от удара по голове, а от чего-нибудь иного. — затем она предположила. — От разрыва сердце, например, а травмы ей нанесли после. — Что ж, — согласился лекарь Катц. — возможно, Вы и правы. — Он взял со стола скальпель, и, обратившись к Ефимии Иннокентьевны, спросил. — По Вашему мнению, откуда надо начать? — Я думаю, что надо начать с сердца, а затем вскрыть грудную клетку. — она сделала паузу и предположила. — Возможно, ей в горло налили воды, и она просто задохнулась.
– То есть захлебнулась. — поправил Ефимию Иннокентьевну лекарь Катц. — Вы это хотели сказать.
– Да. — сказала Ефимия Иннокентьевна в подтверждении слов Авраама Рудольфовича. — Это вполне возможно. — Что ж, посмотрим, правы ли Вы или нет, покажет вскрытие.
Лекарь Катц, сделав вскрытие труппа Лидии Потаповы, обнаружил, что её сердце было разорвано на две части. Её лёгкие были в ужасном состоянии. Мало того что Лидия Потапова, царство её небесное, страдала бронхитом, к тому же у неё лёгкие были видоизменённые. В лёгких была некая нарость которая совместно с бронхитом мешала Лидии Потаповне дышать. Увидев это, лекарь Катц с растерянностью сказал:
– Вот Вам и ответ. — он сделал паузу и спросил не только у самого себя, но и словно у Ефимии Иннокентьевны. — Что это такое?
Ефимия Иннокентьевна с позволения доктора Катц посмотрела на лёгкие Лидии Потаповны и сказала:
– Признаться, я никогда не видела, что-то подобного воочию. Могу предположить, что эта нарость — это рак лёгких, известный как карцинома лёгкого.
– Карцинома Лёгких? Рак? — удивился лекарь Катц. — Откуда Вы знаете? — негодовал Авраам Рудольфович.
Ефимия Иннокентьевна посмотрела на Авраама Рудольфовича и сказала:
– Мне повезло и проходила практику одновременно. — она сделала паузу. — Я училась в Оксфорде. — затем она сделала паузу. — Медицинский факультет. — Вам повезло. — сказал лекарь Катц продолжая осматривать трупп.
– Но разве женщины в Англии учат медицинское дело? Я об этом не слыхал.
– Для Ефимии Иннокентьевны было сделано исключение. — сказала Ира. — Она знала материал лучше, чем любой мужчина. — она сделала паузу. — Вот Ефимия Иннокентьевна поспорила с ректором университета.
– В чём же состоял спор?
– А спор Авраам Рудольфович состоял в том, что Ефимия Иннокентьевна ответит на любой вопрос связанный с медициной.
– И?
– Лектор проспорил.
– А абитуриенты не возражали?
– Им пришлось смериться, хотя многие ставили Ефимии Иннокентьевне палки в колёса.
– Палки в колёса. — усмехнулся лекарь Катц. — Это что-то новенькое. — он посмотрел на женщин. — Признаться, я такого Выражение не слыхал. — Это чисто Английское выражение. — сказала Ира. — В России оно неизвестно.
Лекарь Катц понимающе посмотрел на Ефимию Иннокентьевну и сказал:
– По моему мнению, Лидию Потаповну кто-то очень сильно напугал. Испуг вызвал учащённое дыхание, и вследствие этого из-за этого образование… — показал он на нарость в лёгких, — как можно предположить, что вот эти отёки в лёгких вызвали мокроту, которую Лидия Потапова не смогла, простите меня за прямоту, выплюнуть. Вследствие чего, — продолжал лекарь Катц своё умозаключение. — доступ в лёгкие воздуха стало невозможном. Вследствии чего Лидия Потапова захлебнулась в собственной мокроте. — затем он перевёл дыхание, и сочувственно вздохнув, сказал. — Какая ужасная смерть.
И не успев произнести эти слова, Ефимия Иннокентьевна спросила:
О — А как же её сердце?
– Что сердце? — не понял лекарь Катц.
– Оно же разорвано надвое! — Очевидно испуг был такой страшный, что сердце не выдержало, а всё остальное — это только следствие её болезни.
Ира спросила:
– Всё же, отчего же она умерла? — она подошла к труппу. — От разрыва сердце? От рака лёгких? От бронхов? Или всё же от удара по голове, что можно исключить, так как есть доказательства того, что Лидия Потапова умерла не от удара по голове, а отчего? От разрыва сердце или от рака лёгких? — она сделала паузу и спросила. — Авраам Рудольфович, Лидия Потапова курила?
– Она любила курить трубку. Точнее опий.
– Она была наркоманкой?
– Не стоит её строго судить. — сказал Авраам Рудольфович. — У неё была трудная жизнь. А как видим по этому наросту, возможно, у неё были невыносимые боли. — Ефимия Иннокентьевна, не стоит строго судить покойную.
– Вы знали, что у Лидии Потаповы рак.
– Да знал. — признался лекарь Катц. — Порой у неё были такие боли, что хоть на стену лесть. — он сделал паузу. — Вот я опий ей и прописал.
– Я просто удивляюсь, как можно лечить рак лёгких опием. — сказала Ефимия Иннокентьевна. — Это явная смерть.







– Смерть, возможно. — он сделал паузу. — Вы правы, смерть. — согласился лекарь Катц. — Но у меня вопрос. Было бы лучше, если бы пациентка страдала от ужасных болей. — он сделал паузу. — Не знаю как Вы, но я никому бы не пожелал страдать от таких болей. — Что ж, — сказала Ира. — Теперь не всё ли равно употребляла она опий или нет. «Она мертва», — затем она спросила.
– Вы знали, что у неё плохое сердце?
– Она на него никогда не жаловалась.
– Но от опиума могло не выдержать её сердце.
– По крайней мере она не мучалась.
– И Вы даже не удосужились сказать о последствиях этого препарата. Вы же доктор. — сказала как бы в упрёк Ефимия Иннокентьевна. — Вы должны были понимать, что…
– Ефимия Иннокентьевна, я старый человек, и прожил свою жизнь. — сказал он. — Моё дело причинить пациенту как можно меньше боли. — сказал лекарь Катц. — Вы правы, у Лидия Потапова всё время жаловалась на нестерпимую боль в своём теле. — он сделал паузу. — Я прописывал ей болеутоляющее, а когда они перестали действовать, то я посоветовал ей опий. — он снова сделал паузу. — Я просто хотел облегчить её страдания. — как бы в утеху самому себе сказал он эти слова так, словно упрекая Ефимию Иннокентьевну, в чём-либо. — Вы не были на войне. — неожиданно для женщин сказал он, и не знаете, что такое резать на живую человеческую плоть. — он снова сделав паузу, добавил. — Вы бы тогда не стали меня упрекать в том, что я давал Лидии Потаповне опий. — он сделал паузу. — Возможно, — сказал он, — опий сделал последний год Лидии Потаповны безболезненным. — он снова сделал паузу и тихо добавил. — Если бы она не умерла от разрыва сердце, то в конце-то концов её убил этот Рак.
Ира спросила:
– Значит Вы знали, что Лидия Потапова скора умрёт?
– Вы обвиняете меня в её смерти?
– Я этого не сказала.
– Но об этом подумали. — Моя профессия заключается в том, чтобы всех подозревать. — сказала она. — Тимофей Кондратьевич тоже со мной согласился бы.
– Тимофей Кондратьевича я знаю уже почти год. — сказал лекарь Катц. — У него профессия такая, чтобы всех подозревать. — он сделал паузу. — А вот у Вас профессия какая? Вы же не полисмен.
– Я детектив. — в свою защиту сказала Ира. — Это моя профессия.
Лекарь Катц усмехнулся:
– Женщина-детектив. — сказал он. — Что же может быть смешнее, чем женщина неумело распутывающие уголовные дела. Только больше проблем будет от Вас чем чего полезного.
– Вы не верите. — скала оскорблённая женщина. — Не верите, что женщина сможет распутать дело.
– Не верю однозначно. — сказал Авраам Рудольфович. — Ни женское это дело в детектива играть. Ладно ещё медик, патронажные сёстры были всегда, а вот детективы, извольте, это какой-то нонсенс.
– А если я найду убийцу, что тогда? — гордо, словно вызывающе сказала Ира. — Вы тогда признаёте, что женщины так же, как и мужчины способны к дедукции. Да, — продолжала она. — если я это дело раскрою быстрее, чем надворный советник Роберт Карлович приедет сюда, а приедет он уже на днях, то признаёте ли Вы, что ум женщин гораздо умнее мужчин. — Да никогда. — вызывающе сказал лекарь Катц и однозначно заявил. — Этому никогда не бывать.
– Но всё же? — осторожно спросила Ира. — Если такое произойдёт, что тогда?
– Ну. — произнёс лекарь Катц. — Если это произойдёт, то я… — задумался он над ответом. — то я, пожалуй, обучу Вас обеих тому, что знаю сам. Поверьте, мой опыт дорогого стоит. Также, — продолжал он. — Я извинюсь за то, что не поверил в Ваши способности распутать это дело. — он сделал паузу. — Если же Вы это дело не раскроете к сроку, то больше никогда Вы, Ира, не станете изображать из себя детектива. — затем он подчеркнул. — Никогда. — Согласна. — ответила Ира, пожав рука доктору Катц, и обратившись к Ефимии Иннокентьевны, сказала. — Можно разбить.
Ира разбила крепкое пожатие Иры и доктора Катц, и сказала:
– Что ж, теперь можно продолжить. — она посмотрела на трупп Лидии Потаповны и сказала. — Здесь всё очевидно, — заключила она. Лидия Потаповны умерла от разрыва сердце. — она, сделав паузу, саму себя вопросила. — Но кто её так напугал, это вопрос. — она не знала на этот вопрос ответ. — Не знала потому, потому что на этот вопрос у неё не было и не могло быть ответа. Даже предположение кто бы мог это быть, был для Иры эфемерным. На этот вопрос могла ответить только Лидия Потапова, но она была мертва.
– А Вы Ефимия Иннокентьевна? — обратился лекарь Катц к женщине-лекарю. Что Вы об этом думаете? — он сделал паузу. — Какова причина смерти Лидии Потаповны? Это испуг или разрыв сердце?
– Я бы хотела посмотреть в её глаза тщательнее. — сказала она. — Порой глаза человека говорят о многом.
Удивлённый лекарь Катц сказал:
– Что ж, извольте. — он сделал паузу и недоумённо добавил. - Правда, я не понимаю, зачем это нужно? — он посмотрел в глаза Лидии Потаповны. — Я, как уже ранее сказал, они выражают испуг. «Что может сказать испуг?» — скептически сказал он. — Только то, что человек увидел нечто, что испугало его, и ничего больше. — он сделал паузу, и иронично усмехнувшись сказал. — Или Вы хотите по её взгляду определить, умерла ли она от разрыва сердце, или от испуга. — он, снова сделав паузу, сказал. — Если так, то я снимаю перед вами свою медицинский колпак.
– Я понимаю Ваше недоумение. — сказала Ефимия Иннокентьевна. — Такие странные у неё методы, смотреть покойнику в глаза. — Да уж. — недовольно произнёс лекарь Катц. — Вряд ли обработается покойница, если б видела, что в её глаза кто-либо смотрит.
– Говорят, что глаза — это зеркало души. — сказала Ефимия Иннокентьевна. — Кто-то утверждает, что в зрачках покойного можно увидеть последние мгновения его жизни.
– И? — нарочито спросил лекарь Катц. Он ждал ответ, предполагая, что он будет однообразном, а впрочем, просто неуместным.
Ефимия Иннокентьевна, напротив, считала, что её просьба была как нельзя кстати. Дело в том, что некоторые болезни можно определить по структуре глазного яблока. По его радужной и сосудистой оболочки и зеркального нерва. — Глаза могут много рассказать. — сказала Ефимия Иннокентьевна и спросила.
– У Вас есть лупа?
Лекарь Катц подошёл к какому-то столику, и взяв с него маленькую лупу, вернулся обратно и подал её Ефимии Иннокентьевне сказав.
– Вот, извольте получить.
Ефимия Иннокентьевна взяла из руки доктора Катц лупу, и, подойдя к голове Лидии Потаповны, подобрав подол платье, нагнулась, и, посмотрев через лупу в глаза Лидии Потаповны, сказала, что в них много интересного в плане медицине.
Болезни, коими страдала покойница, желала всего самого лучшего. Здесь нет никакой иронии, просто на двух глазах у неё были по ячменю. Также на одном из глаз наблюдалась болезнь-Кератит и Глаукома, а на втором Дакриоцистит и Катаракта. Если коротко, то она была слепа на оба глаза.
– Ну, — саркастично сказал лекарь Катц. — Вы обнаружили убийцу? — Я не пойму к чему весь этот сарказм. — сказала Ефимия Иннокентьевна. — посмотрите в её глаза. — сказал она. — Лидия Потапова была слепа!
– Не может этого быть. — сказал неповеривший Ефимии Иннокентьевне лекарь Катц. — Она никогда не жаловалась на зрение. — Посмотрите сами. — сказала Ефимия Инокентьевна, и отдав доктору Катц лупу, добавила. — Авраам Рудольфович, если Вы мне не верите, то посмотрите сами.
Авраам Рудольфович взял из рук Ефимии Иннокентьевны лупу, и, подойдя к голове Лидии Потаповны, нагнулся, и посмотрел через лупу в её глаза.
Ефимия Иннокентьевна оказалась права. Глаза Лидии Потаповны были настолько ужасны и уродливы, что их нельзя было просто описать. Когда он выпрямился, на нём лица не было. Лицо источало какой-то ужас. — Чёрт побери. — выругался он.
– Что это такое?
– Нет. — твёрдо сказала Ефимия Иннокентьевна. — Это я вас хочу спросить, — говорила она, показывая рукой на глаза покойной, — что это такое? — она сделала паузу. Её лицо источало гнев и ярость.
– Вы знали, — вопросила Ира, — что Лидия Потапова слепо?!
Лекарь Катц почувствовал себя загнутым в угол. Лидия Потапова действительно была слепа, но знал ли об этом лекарь Катц? На этот вопрос, звучавший словно, обвинение в убийстве, он сказал:
– Лидия Потапова последнее время проводила дома. — он сделал паузу. — Очевидно, — сказал он, — Лидия Потапова не хотела или просто не могла выйти на улицу, потому что… — предположил он. — у неё были проблемы со зрением.
– Вы так и не ответили на вопрос. — заметила Ира. — Вы лично знали, что у Лидии Потаповны проблемы со зрением? — Догадывался. — признался он. Затем тяжело вздохнув, добавил. — К сожалению 19 век ни настолько хорош, чтобы лечить что-либо подобное.
Женщины посмотрели друг на друга. Что ж, этот век не идеален, не идеален, как и последующие века. Болезни появляются, а лечение их не представляется возможным в связи с тем, что не изобретена такая таблетка, которая была бы от всех болезней. Не найден ещё философский камень, наука медленно движется вперёд, а то из-за финансирование стоит на месте.
Женщины понимали это. Как понимали они и то, что лекарь Катц знал обо всех болезнях Лидии Потаповны, пытался её спасти. Продлить ей жизнь, насколько можно. Это они поняли только сейчас, когда Авраам Рудольфович попытался увильнуть от ответа; знал ли он, что Лидия Потапова слепо? Он ответил, что Лидия Потапова последнее время проводила дома. Он также обмолвился о том, что у неё, возможно, были проблемы с глазами. Человек, дававший опий этой женщины, и не знав, что у неё проблемы со здоровьем, не мог не знать, что у неё ещё проблемы со зрением, не правда ли?
«Чёрт побери! — подумали женщины. — Неужели это он? Этот доктор, который не раз спасал жизни на поле-боя. Неужели он тот самый убийца, который отправил на тот свет… — тут женщины себя успокаивая, подумали. — Почему отправил? Она по этим всём её признакам, уже была мертва. Она была живым трупом. Лекарь Катц только помог её избавиться от мучений».
В это самое время лекарь Катц подошёл к окну и посмотрел на улицу.
Ира спросила:
– Это Вы убили её?
– Да как Вы смеете! — непонимающе воскликнул он. — Вы что, с ума сошли! Я же доктор. Моя задача — исцелять людей, а не убивать их.
Авраам Рудольфович был в недоумении. Как вообще такое возможно? Чтобы его, заслуженного врача обвинили в том, что он убил человека.
Но Ира решила иначе. Она сделала вывод из того, что по всем признакам вскрытие покойной Лидии Потаповны она и так рано или поздно умерла. Она уже была покойницей. Если это так, лекарь Катц просто облегчил ей страдания.
– Я никогда бы не причинил Лидии Потаповне вред. — сказал он. В это самое время на его глазах появились горькие слёзы. — Я любил. — сказал он. — Я любил Лидию Потаповну, и никогда не причинил бы ей вреда.
Подойдя к Аврааму Рудольфовичу, Ира предположила.
– Вы не убивали её, Вы просто решили избавить их от страданий. — она сделала паузу. — Это было не убийство. — сказала она. — Вы просто избавили Лидию Потаповну от страданий.
– Это ни так! — воскликнул лекарь Катц, который понимал, что, правда, какая бы ужасная она ни была. Дело в том, что лекарь Катц не убивал Лидию Потаповну, когда он пришёл в дом Лидии Потаповны, он застал там Митрофана, который находился возле труппа Лидии Потаповны и смотрел на её тело. Затем он перекрестился и, осмотрев всю тёмную комнату, перекрестился и поспешил удалиться. После чего лекарь Катц выйдя из своего укрытия, подошёл к покойной, и, осмотрев её, понял, что Лидия Потапова мертва. Он тогда уже знал, что у неё разбита голова, но то, что у неё было разорвано пополам, этого он не знал. Об этом всём он рассказал Ире добавив. — О том, кто её убил, надо спросить Митрофана. — он сделал паузу. — Возможно, он знает, кто убил Лидию Потаповну.
Выслушав Авраама Рудольфовича, Ира спросила:
– Почему Вы уверены, что Митрофан видел убийцу? Почему Вы не думаете, что он её убил?
– Митрофан — это закон. — сказал Авраам Рудольфович. — Он находится в подчинении Тимофей Кондратьевича. Он не мог это сделать, а вот видеть, кто это сделал, он мог.
– Митрофан здесь. — сказала Ефимия Иннокентьевна. — Мы можем у него спросить, что он видел?
– Что ж, — согласилась Ира, — сейчас мы это узнаем.
Лекарь Катц спросил:
– Где он?
– Стоит у двери. — сказала Ира. — Ждёт, пока мы тут закончим.
– Я позову. — сказала Ефимия Иннокентьевна и добавила. — Может быть, мы добьёмся от него правды.
Ефимия Иннокентьевна вышла из морга и направилась к выходу.
Тем временем лекарь Катц сказал.
– Здесь какая-то чертовщина. — он сделал паузу и добавил. — Кто мог убить Лидию Потаповну, тот точно знал, чем она больна.
– Вы думаете, что это сделал кто-то кто знал Лидию Потаповну?
– Да. — подтвердил лекарь Катц. — Возможно, этот человек был для Лидии Потаповны ближайшим родственником.
– У неё были родственники? — как бы невзначай поинтересовалась Ира, которая уже знала ответ на этот свой вопрос. — У неё, как я знаю из её рассказав есть дочь, — она сделала паузу, и добавил, — её зовут Раиса Потапова. — затем он добавил. — Как я слышал, она приедет к нам вместе с надворным советником Робертом Карловичем.
– Роберт Карлович, Роберт Карлович. Да кто вообще такой Роберт Карлович?
– Надворный советник Роберт Карлович - этот человек — сам закон. Он всегда находит того, кто преступил закон.
– А Раиса Потапова, кто она?
– Раису Потаповну никто не видел в нашем городе. — сказал лекарь Катц.
– Я про неё знаю лишь со слов Лидии Потаповны. — он сделал паузу. — Говорят, что она служит придворной актрисой в смоленском академическомдраматическом театре.
В это самое время в морг вошли Ефимия Иннокентьевна, а за ней Митрофан. Войдя в морг, Митрофан спросил:
– Здравствуйте, Авраам Рудольфович. Вы со мной хотели говорить?


Пояснения к болезням глаз

Глаукома — болезнь, имеющая хронический характер. Из-за повышения давления внутри глаз происходит дисфункция зрительного нерва. Вследствие падает зрение, которое в дальнейшем может пропасть. Болезнь протекает очень быстро, поэтому больной рискует полностью потерять зрение, если будет оттягивать поход к врачу. Признаки: нарушение бокового зрения, чёрные пятна, «туманность» изображения, невозможность различить предметы в темноте, при ярком свете появляются цветные кольца.
Дакриоцистит — инфекция слёзного канала, вызывает его воспаление. Есть несколько разновидностей патологии: острый, хронический, приобретённый, врождённый. Симптоматика: болезненные ощущения, слёзный мешок, красный и отёкший, нагноение каналов и постоянное слезоточивость.
Катаракта — постепенное помутнение глазного хрусталика. Заболевание имеет очень быстро развитие. Может поражать как один глаз, так и оба. При этом повреждается или весь хрусталик, или какая-то одна часть. Основная категория больных — пожилые люди. Именно этот недуг способен в очень короткий срок снизить зрение, вплоть до слепоты. У молодых людей катаракта возможна из-за травмы, заболеваний соматического типа. Симптоматика: скорая утрата зрения (это заставляет менять линзы очень часто), невозможность различить предметы в темноте («куриная слепота»), нарушение в восприятии цветов, глаза быстро устают, в редких случаях — двоение изображения.
Кератит — воспалительный процесс, поражающий роговицу глаза. Как результат, замутнение роговицы и возникновение инфильтратов. Причиной может быть инфекция: вирусная, бактериальная. Травмы тоже могут спровоцировать развитие заболевания. Симптомы: слезотечение, покраснение слизистой оболочки глаза, нетипичная чувствительность к яркому свету, роговица теряет свои нормальные свойства — блеск, гладкость. Если пренебрегать лечением, то инфекция распространяется на другие участки зрительной системы.
Ячмень — инфекционное заболевание воспалительного характера, которое протекает с выделениями гноя. Признаки: отёчность краёв век, краснота и шелушение. Нажатие сопровождается сильной болью. Частым является дискомфорт (ощущение инородного объекта в глазу), слезотечение. Острая форма характеризуется признаками интоксикации: упадок сил, повышенная температура, головная боль.

Глава 9

От чего умерла Лидия Потапова?

Итак, войдя в морг, Митрофан спросил:
– Здравствуйте, Авраам Рудольфович. Вы со мной хотели говорить? — Да. — ответил лекарь Катц. — Я хотел спросить Вас, что Вы делали в доме Лидии Потаповны? Не возражайте, я Вас видел в доме. — Я пришёл к Лидии Потаповне, так как меня послал к ней Тимофей Кондратьевич. — сказал Митрофан, словно оправдывая себя. — Сказав мне; «Сходи за Лидией Потаповой, пущай придёт, оОна-то быстро тут разберётся кто эти за штучки изъявили здесь появиться». Я пошёл за ней. — он сделал паузу. — Дверь не была заперта на ключ. — он сделал паузу. — Я вошёл внутрь. — затем он обратился к доктору Катц. — А Вы Авраам Рудольфович, — поинтересовался Митрофан. — Когда я вошёл в дом, Вы уже были там или нет?
Этот вопрос, на который по своей сути у Авраама Рудольфовича не было однозначного ответа, определить ответ было почти невозможно. Да, лекарь Катц был в доме Лидии Потаповны. Он пришёл туда… кто знает, зачем он пришёл в дом Лидии Потаповны. Но почему он там был, и в какое время пришёл, это оставалось тайной.
– Да, — сказала Ира, — это важно.
Лекарь Катц бросил взгляд на присутствующих в морге. Он понимал, что не ответь он на этот вопрос, его могли обвинить в убийстве Лидии Потаповны и сослать на каторгу, где он, очевидно и закончить свой жизненный путь. Да, он видел Митрофана. Видел, как он подошёл к Лидии Потаповны и решил, что та мертва. Но мертва ли она была? Может, она была жива, и её можно было спасти? — «Нет, — твёрдо был уверен он в том, что он знал совершенно точно, — Лидия Потаповну спасти не было никакой возможности. Когда я подошёл к ней, и потрогал её пульс, она была мертва. Я констатировал её смерть. — он на секунду задумался. — Я никогда не ошибаюсь. — убеждал он сам себя. — Смерть — есть смерть, и от неё никуда не деться». — Так что же, смерть Лидии Потаповны была причиной прихода в дом Митрофана, следствие которого стала её смерть, или в доме побывал кто-то третий. Третий, которого из присутствующих никто не знал, и никогда не видел.
– Я пришёл на несколько минут раньше Вас. — сказал Авраам Рудольфович Митрофану. — Войдя в дом, дверь которого была открыта, я прошёл в комнату и увидел Вас. — он сделал паузу. — Я спрятался за штору другой комнаты и видел, как Вы подошли к усопшей, и я видел, что Вы находились у кресла, в котором сидела Лидия Потапова. — он сделал паузу и добавил. — Отсюда вывод. Если не Вы Митрофан, то кто?
Это обвинение Митрофан не мог перенести. Он понимал, что только что его обвинили в убийстве Лидии Потаповны, и если у него не было б алиби, то, возможно, эти обвинения оказались бы неопровержимыми в этом деле, и его отправили на каторгу.
– Я понимаю, к чему Вы все клоните. — сказал Митрофан. — Вы хотите обвинить меня в смерти Лидии Потаповны? — он сделал паузу. — Но Вы забываете. — сказал он, обратившись к женщинам. — Я тогда был с Вами и Тимофеем Кондратьевичем. — Но Вас Тимофей Кондратьевич направил к Лидии Потаповне, от которой Вы, вернувшись, сообщили Тимофею Кондратьевичу, что Лидия Потапова мертва. — она сделала Паузу. — Откуда нам знать, что это Вы не убили Лидию Потаповну. — обвинила Ира Митрофана в убийстве. — Вы убили её. — однозначно заявила она. — Убили и поспешили обратно, в отделение полиции, чтобы сообщить Тимофею Кондратьевичу о смерти Лидии Потаповны.
Митрофан небрежно бросил:
– Это полная чушь. С таким же успехом я мог бы обвинить присутствующего здесь доктора Катц в этом убийстве. — он сделал паузу. — Допускаю, что Авраам Рудольфович видел меня в том доме. — защищался он. — Но что если Вы, Авраам Рудольфович, находились уже в том доме. И это Вы убили Лидию Потаповну. — он сделал паузу. Убили, потому что знали, что Лидия Потапова была больна. Да, я знаю о болезни Лидии Потаповны так же, как я знаю, что Вы пристрастили её к опию. — затем он обратился к Ире. — Лидия Потапова последнее время только и жила на опии. Не проходила и дня, как каждый божий день Лидия Потапова принимала опий.
– Согласна. — сказала Ефимия Иннокентьевна. — Люди, принимающие такие препараты, подверженные галлюциногенным расстройством.
Лекарь Катц спросил:
– То есть? Вы хотите сказать, что Лидия Потапова была больна и этим? — он сделал паузу. — Позвольте. — однозначно заявил он. — Галлюцинации — это нонсенс. — затем он утверждал. — У Лидии Потаповны не было галлюцинаций.
Ира спросила:
– Это Ваше мнение как врача? — Совершенно верно. — подтвердил лекарь Катц. — Это я заявляю официально, как врач.
Женщины посмотрели друг на друга и тяжело вздохнули. Они обе, как никто знали, что лекарь Катц заблуждается. Он опия могло и должно было быть побочный эффект — галлюцинации. Это галлюциногенный препарат, от него в XIX веке люди принимали его, чтобы расслабиться, впасть в эйфорию. Даже были заведения для курения кальяна, в котором был опий.
– Я понимаю Вашу позицию, но она ошибочна. — сказала Ефимия Иннокентьевна. — Опий — это галлюциногенный препарат.
– В больших дозах — да. — согласился лекарь Катц. — Но не в малых дозах.
– Когда опий употребляют в малом количестве, но в течение долгого времени, галлюцинации могут быть. — Ефимия Иннокентьевна сделала паузу. — В таком случае Вы, Авраам Рудольфович, виноваты в её смерти. — затем подчеркнула. — косвенно. — Так может быть Лидию Потаповну никто не убивал? — Предположил лекарь Катц. — Может быть, она умерла от испуга, и её сердце, которое разорвалось на две части тому подтверждение. — он сделал паузу. — Ни так ли, Ира.
Ира усмехнулась:
– Вы хотите свалить всё на то, что её убил собственный страх? Её галлюцинация, которая появилась у неё вследствие долгого употребления опия.
– Почему бы и нет. — согласился лекарь Катц и обосновал своё предположение. — Сердце надвое разорвано. А это возможно только от сильного испуга.
– Или от того, что сердце не выдержало долгого употребления опия у неё начались проблемы с её сердцем.
– Что ни говори Ефимия Иннокентьевна, а она, как ни крути, мертва.
Ира спросила:
– И кто виноват в её смерти?
Мужчины посмотрели друг на друга. У обоих их не было алиби. Оба они были в этом доме. Оба могли убить.
– Да. — сказал Митрофан. — Ситуация.
Ситуация была действительно ситуация. Авраам Рудольфович, и Митрофан уже пожалели, что поспорили с Ирой, что она может распутать это дело. Оба они были под подозрением. Оба могли убить.
– Итак, — осторожно сказала Ира. — У Вас обоих нет абсолютного алиби. Вы оба могли убить Лидию Потаповну. Если это так, то остаётся понять, кто?
кто-кто убил Лидию Потаповну? Кто из этих двух человек? Неужели лекарь Катц или Митрофан совершили это злодеяние? Неужели кто-нибудь из них способен на убийство? Сейчас смотря на обоих мужчин, две женщины понимали, что в данный момент ошибиться им нельзя. Они не имели права ошибиться. Ведь от их выводов может пострадать невинный человек.
В этот момент Ефимия Иннокентьевна почему-то спросила:
– Авраам Рудольфович, Вы доктор, что Вы можете сказать по поводу Лидии Потаповны; я имею в виду её женское здоровье.
Лекарь Катц посмотрел на Ефимию Иннокентьевну, и, подойдя к Лидии Потаповне, осмотрел её женские органы. Затем, сделав изумлённое выражение лица, сообщил Ефимии Иннокентьевне, что Лидия Потапова оказалась в положении. В её возрасте, когда здоровье уже было ни то, а месячные по своей сути давно должны были исчезнуть и вместо них прийти так ненавистный женщинам климакс, это открытие не только для доктора Катц, но и для всех присутствующих было неожиданным.
Обе женщины тупо посмотрели друг на друга. «Что это такое? — подумали обе женщины. — Разве вообще такое возможно? Чтобы в таком возрасте быть женщиной?». Ответ они получили после того, когда лекарь Катц сказал: Чёрт возьми Вас Лидия Потапова. Почему Вы мне ничего не сказали.
– Что не сказал? — поинтересовалась, ненароком услышав эти слова, Ира. — Вы это о ком?
Авраам Рудольфович, посмотрев на женщин, сказал:
– Видите ли, Лидия Потапова была женщина… — он сделал паузу, подбирая слова. — интеллигентная и мудрая. — он снова сделал паузу. — Многие горожане ходили к ней за советом.
Женщины понимающе посмотрели друг на друга.
– Мы Вас поняли. — сказала Ира, а Ефимия Иннокентьевна, словно защищая Лидию Потаповну, добавила. — Мужчины у нас женщин всегда спрашивают совета. ЭТО ФАКТ.
– Но мужчины тоже неглупы.
Ефимия Иннокентьевна согласилась с Митрофаном, и добавил:
– Но мы женщины, всё же мудрей Вас мужчин.
Ира спросила:
– Может быть, Вы знаете, кто отец?
Этот вопрос был адресован обоим мужчинам. Но как предполагали женщины, мужчины, так и не ответили на этот вопрос. Дело в том, что к Лидии Потаповны ходили все горожане этого города за её мудрым советом. Никому не отказывая в своих мудрых советах, она принимала всех горожан этого города. Да, сюрприз так сюрприз. Кто знает, что ещё за сюрпризы приготовила эта дама двум расследующим её смерть женщинам.
Тут Митрофан сказал:
– Я, конечно, ни эксперт, но мне кажется, что отец этого ребёнка причастен к её смерти. — затем он добавил. — Вижу, что и Вы того же мнения.
Да, женщины были солидарно друг с другом. Факт, что Лидия Потапова была беременна, говорил о многом и задавал много вопросов. Кто угодно мог быть отцом этого ребёнка. Кто угодно мог быть убийцей.
Лекарь Катц сказал:
– Я согласен с Митрофаном. — он сделал однозначную паузу. — Ни только мы в подозрении этого преступления, а ещё целый город. — Вот же дела. — иронично добавил Митрофан. — Преступники оказались ни только мы, а ещё целый город. — победоносно сказал он. — Я же сказал. — саркастично добавил он. — Женщина-детектив — это нонсенс.
Женщины бросили ненавистный взгляд на Митрофана. Они обе считали себя оскорблёнными. Это ж надо, услышать такое. Услышать, что женщина не может раскрыть преступление. Это какой-то нонсенс.
– Вы не верите, что женщина способна раскрыть преступление? — строго спросила Ира у Митрофана.
– Я уже говорил, женщина-детектив — это нонсенс. Женщины созданы только для семьи, а не для частного сыска.
– По-Вашему женщина только и может, что сидеть дома и воспитывать детей?
– Это так.
– Мы Вам докажем, что это не так. Женщины могут быть в сыске полиции так же, как и лекарем.
– Что ж, Ира, — сказал Митрофан, словно не веря в успех этого дела. — Флаг Вам в руки, а я обязан доложить Тимофею Кондратьевичу об этом деле. — он сделал паузу. — Пусть он решает давать Вам дальнейшую работу по этому делу или нет. — Что ж, — небрежно бросила Ира. — Ваше право, Митрофан. Идите, — фыркнула она, — докладывайте. — после чего она почему-то решила, что Митрофан — стукач. — Да не забудьте добавить, что у Вас нет никакого алиби. — она сделала паузу и однозначно сказала. — Вы такой же подозреваемый, так же, как и лекарь Катц и все горожане этого города.
Митрофан сделал недовольное лицо. Он кипел от ярости. Подозревать его в смерти Лидии Потаповны — это был какой-то нонсенс. Покинув морг, он вышел на улицу, и быстрым шагом, словно бежав, направился в городской участок полиции, к провинциальному секретарю Тимофею Кондратьевичу.
Когда Митрофан покинул лазарет, лекарь Катц сказал:
– Я, конечно, не эксперт, но Митрофан тоже ходил к Лидии Потаповне за советом.
Ира спросила:
– И как часто он к ней захаживал?
На что лекарь Катц двусмысленно развёл руками.
– Этого никто не знает. — сказал он. — Но то, что захаживал, точно.

Глава 10

О Пелагее

Итак, теперь поговорим о Пелагее. Той самой женщине, которую женщины встретили по дороге в лазарет доктору Катц. Перед тем как произошли события, описанные в 9 главе этой истории, произошло следующее.
В кабинет доктора Катц вошли две женщины в сопровождении Митрофана. Войдя в кабинет, Митрофан представил двух женщин доктору Катц и добавил, что Тимофей Кондратьевич просил за них. Он сказал, что Ира послана в их город, дабы помочь ему — Тимофею Кондратьевичу в его нелёгком деле — поимке преступников. Что касается Ефимии Иннокентьевны то она лекарь, и если Аврааму Рудольфовичу будет угодна помощь Ефимии Иннокентьевны, то она с удовольствием тому его предоставит. Лекарь Катц не отказался от помощи Ефимии Иннокентьевны, и поимки преступников в лице Иры. Он сказал им, что он рад тому, что у него теперь будет работать с ним квалифицированный сотрудник, коего он хотел иметь в своём учреждении. После чего Митрофан изволил удалиться.
– Прежде чем начать, — сказала Ефимия Иннокентьевна, — мы бы хотели рассказать Вам то, что с нами сегодня произошло.
– Слушаю Вас. — с интересом, сказал лекарь Катц. — Вы, как я понял только вчера в город приехали и уже с Вами какие-то приключения произошли. Интересно, что в нашем маленьком городе могло с Вами случиться?
– Нас поселили на окраине города. — продолжала Ефимия Иннокентьевна. — Когда сегодня утром мы шли к Вам, Авраам Рудольфович, мы встретили женщину. Она была молода. — она сделала паузу, что бы перевести дух. — На вид ей было меньше тридцати лет, — продолжала она своё повествование. — Мне показалось, что ей было времени целая вечность. Её лицо было выглядело молодо. Оно было красиво и женственно. Но в то же время ужасно обезображено. На правом глазу была видна белая нарост во весь глаз.
– А. — догадался лекарь Катц. — По всей видимости, Вы говорите о Пелагее. — он сделал паузу, и тяжело вздохнув, добавил. — Жалко женщину. У неё проблема с глазами. Она родилась такой, и ничего уж тут не поделаешь. — горько развёл он свои руки, и тяжело вздохнув сказал. — Её бородавка. — он снова сделал паузу. — Её невозможно удалить, и она сама не хочет от неё избавляться. Она говорит, что, удалив её, она потеряет всю свою красоту. — он сделал паузу. — Не понимаю, как можно быть уверенной в своей красоте в совершенном уродстве своего тела.
Ефимия Иннокентьевна посмотрела на Иру, и, легонько улыбнувшись друг другу, сказала.
– Вы не правы. — сказала Ира. — Иногда внешнее уродство гораздо прекраснее, чем уродство внутреннее.
– Что Вы имеете в виду?
– Не знаю, — сказала Ира. — В этой женщине есть, что-то такое. Такое, что я не могу объяснить. — она сделала паузу. — Она сказала мне: «Пелагея. Меня зовут Пелагея. — она, сделав паузу, сказала. — Я ведьма этих мест. — она посмотрела на дом, который стоял за её домом и сказала. — Никто не знает, что произошло с прежнему его жителями. — она сделала паузу и добавила. — Не верьте глазам, даже своим собственным. — затем она сказала. Мне пора. — затем заверила Иру Пелагея. — Я не прощаюсь, ещё встретимся». Она снова сделала паузу и добавила. После чего она исчезла. — не зная, что сказать ещё, Ира сказала следующее. — После этого эта женщина исчезла, а Митрофан сказал, что мы не могли её видеть, так как в этом доме никто не живёт. — затем она спросила доктора Катц. — Что это было? — она снова сделала паузу и добавила. — Ведь Вы утверждаете, что эта женщина жива!
Лекарь Катц задумался. Он не знал, что и сказать. Сказать-то вообще было, впрочем, не чего. Кто эта женщина, Пелагея. Кто эта молодая особа, которая в свои ещё молодые годы выглядела так, что можно было запросто сказать, что она юродивая. Лекарь Катц, возможно, знал правду о неё. Знал, но сказать её никому не решался. Он просто не мог её сказать. Ведь он когда-то обещал. Обещал другому человеку, что тайна такого уродства Пелагеи останется тайной. Тайну те, кто её знали, унесут с собой в могилу.
Да, много прошло с тех самых пор, когда родилась Пелагея. Некоторые говорили, что Пелагея молода, её не более тридцати лет от роду. Другие утверждали, что Пелагея родилась тогда, когда ещё на земле царил сам хаос. Они утверждали, что хаос и породил Пелагею. Она вышла из этого хаоса такой молодой, с таким уродливым лицом женщины, и такой молодой осталось.
Вчерашнее событие в этом городе косвенно подтверждало предположение людей этого города. Это непонятные явления. Развернувшиеся небеса, воронка, из которой вышел луч чистого света, а затем появились два тело. Было сомнение и на тот счёт, что из этой воронки не вылезло ещё что-то. Что-то зловещие. Что-то что возможно, убило Лидию Потапову.
Авраам Рудольфович знал, что Лидия Потапова была в курсе рождение Пелагеи. Она каждую неделю ходила к ней в гости и оставалась у неё на долгое-долгое время. Что она делала у неё этого никто не знал. Так же как и не, знали кто была такая Пелагея на самом деле.
Сейчас, когда Лидия Потапова была мертва, а Пелагея, которую видели обе женщины и про которую говорил Митрофан, не жила в этом доме по соседству с Ирой и Ефимией Иннокентьевной, лекарь Катц даже не знал что и сказать. Дело в том, что Пелагея давным-давно уже ни появлялась на людях. Все уже как будто забыли о её существовании. Но вот она появилась снова. Появилась неожиданно и исчезла. Словно растворилась в небытие.
– Эта женщина, — сказал Авраам Рудольфович, — эта Пелагея, — продолжал он, подбирая слова так, чтобы было понятно женщинам его мысль, — она обладает способностью появляться и исчезать в самых разных местах.
Ира не поняла.
– Это как?
Ефимия Иннокентьевна спросила:
– Что Вы имеете в виду?
Авраам Рудольфович сказал:
– Говорят, что Пелагея ни такая женщина, как все, и в этом Вы могли убедиться. — он сделал паузу. — Многие видели, как Пелагея исчезает. Исчезает прямо у них на глазах. — он снова сделал паузу. — Ведь как я понял из Вашего рассказа, она представилась Вам как ведьма этих мест.
– Мы этого не говорили. — поспешила ответить Ира.
– Я и не утверждаю, что Вы это говорили. — ответил Авраам Рудольфович. — Я просто предположил, и судя, как Вы мне ответили, я, пожалуй, не ошибся. — Женщины хотели что-то сказать, одна из них уже открыла рот. Но Авраам Рудольфович не дал им сказать и продолжил свою речь. — В здешних краях, да и вообще в России много ведьм. — он сделал паузу и добавил. — Я, пожалуй, не видел ни одной губернии, в которой не было своей собственной ведьмы, а в деревнях их хоть пруд пруди, не выловишь всех. — он сделал однозначную паузу и продолжил. — Да что там ведьмы. Если бы они были все нормальными ведьмами, а то многие из них просто шарлатанки, зарабатывающие деньги. — он снова сделал паузу. — Ведь настоящая ведьма денег не возьмёт, ей что принесут то она и берёт, — он сделал упреждающую паузу. — А эти! — неистова с возмущением произнёс он. — Всё себе в карман направят положить, а людям пользы нет. — он снова сделал паузу и продолжал говорить, переведя свой дух. — Так вот, Пелагея — ведьма. Ведьма, это факт. Она может исчезать так же быстро, как появиться. — он, снова сделав паузу, сказал. — Так что успокойтесь, Вы в абсолютном порядке. Вы видели Пелагею. Она живёт в том доме. Но живёт так, что о ней никто не помнит. Дом, как стоит, так и стоит, его никогда не тронут. — он сделал паузу и добавил. — Об этом знала Лидия Потапова. Её сегодня привезли ко мне, и я определил её бездыханное тело в морг. — затем он сделал паузу. — Мне так же сказали, что Вы поможете мне Ефимия Иннокентьевна, в моём деле. — затем он обратился к Ире и спросил. — Не ужели Вы детектив?
– Да. — подтвердила та. — Я детектив. — затем она спросила. — А Вы знали о том, что знала Лидия Потапова или это она сама Вам сказала?
– Это Вы о чём?
– Я имею в виду Пелагею.
– Это имеет значение?
– Возможно.
Авраам Рудольфович сказал:
– Об этом знали не многие, только кому она доверяла. — затем он сказал. — Я не был исключением.
Женщины посмотрели друг на друга в знак полного удовлетворения рассказом доктора Катц, а затем Ира, обратившись к доктору Катц, попросила разрешение осмотреть трупп Лидии Потаповны. — Извольте. — сказал лекарь Катц и сопроводил женщин в морг.

Глава 11

Новое преступление


Итак, Тимофей Кондратьевич сидел за столом на стуле. Он сидел в своём кабинете, в полицейском участке, и имел разговор с некой женщиной, у которой на глазу на правом глазу была видна белая нарость во весь глаз и огромаднейший фурункул на веке её правого глаза. Она сидела напротив Тимофея Кондратьевича. На стуле. В руках она держала клюку. Вы, дорогие читатели, наверное, уже догадались, что эта женщина была не кто иная, как сама Пелагея. Да-да, она самая. Молодая женщина в самом соку. Вы спросите, что она делала в полицейском участке? Вызвал ли её по какому-либо делу сам Тимофей Кондратьевич, или что ещё, этого пришедшие в полицейский участок женщины, а с ними и мужчины не знали. Они ждали своей очереди в кабинет Тимофей Кондратьевича. Ждали, когда Тимофей Кондратьевич закончит беседу с Пелагеей. Что касается мужчин, то по сравнению с Митрофаном, Авраам Рудольфович Катц как будто бы не был ни капельки удивлён присутствию в кабинете Тимофей Кондратьевича Пелагеи. Да и мог бы быть удивлён Авраам Рудольфович, если он знал, что Пелагея есть Пелагея, и кто бы о чём не говорил, Пелагея останется Пелагеей. Ведьмой, как было принято считать в то время. Но о чём же беседовали эти два человека? О чём говорили? Сейчас Вы, дорогие читатели, это узнаете.
Итак, начнём.

– Я всегда говорила Вам, что с этим местом, что-то не в порядке. — говорила Пелагея. — Я всегда чувствовала, что с этим местом, что-то не в порядке. — она сделала паузу и добавила. — Смерть Лидии Потаповны — лишь малая часть зла, которое причинит Вам это место.
Тимофей Кондратьевич слушал Пелагею, затая дыхание. Он понимал, что смерть Лидии Потаповны, возможно, связана с тем, о чём сейчас говорила Пелагея. А Пелагея говорила о том, что Лидия Потапова умерла не оттого, что была больна, она умерла оттого, что не могла видеть то, что видеть собственно была не должна. Вы будете спрашивать Пелагею, что не могла видеть Лидия Потапова? Ответ на этот вопрос прост; Лидия Потапова каким-то образом заглянула в будущее страны. Впрочем, почему каким-то образом? Ответ на этот вопрос оказался простым; она обладала предвидением. Она могла заглянуть в будущее и увидеть события, которые произойдут в ближайшие года.
Лидия Потапова не знала, откуда взялся этот дар. Почему именно она стала видеть будущее. И не просто видеть, а иногда вносить в него свои коррективы. Вот так, в один из вечеров она увидела в своём сознании, его надсознании, подсознании своего сознания свою будущею потомицу которая жила вовремя, которое было слишком далёкое для того, чтобы увидеть его полностью. Лидия Потапова увидела только её часть. Ту его часть, которые относились ко всем военным действиям, которые должны произойти в XXI веке, и которые она, как бы ни хотела, не могла изменить. В этой гуще событий она увидела молодую женщину портрет которой висел у неё на стене. И всё бы ничего, если бы на стене не висел не её портрет, а висел её. Каким-то образом она почувствовала, что должна помочь этой женщине, которую она видела там, в далёком будущем. Помочь во что бы — то ни стало. Помочь избежать той страшной участи её жизни коя была предопределена её родственница, её далёкая правнучка. — Лидия Потапова, понимая всю ответственность зато, что она хотела сделать, пришла ко мне и попросила меня о помощи. — говорила Пелагея Тимофею Кондратьевичу. — Я предупреждала её, что это может плохо кончиться, но она ни хотела меня слушать. Ей было важно сделать то, что она в итоге и осуществила. — она сделала паузу. — Очевидно, — сказала она, в этот портал проникло что-то и уничтожило Лидию Потаповну. — Пелагея, сделав паузу, продолжала свою речь. — Я не знаю, что это, и где оно сейчас, но одно я знаю точно, надо искать не человека, а монстра внутри его.
Эти слова не лишены смысла. Тимофей Кондратьевич, выслушав все доводы Пелагеи коих, она привела достаточно, чтобы точно сказать, что Лидия Потапова, пожертвовав собой, дала надежду жизни другому человеку. Но кому она подарила эту жизнь? Этого он ещё не знал.
– Эта по моему мнению Ира. — сказала Пелагея. — Её портрет висел в комнате Лидии Потаповны. — она, сделав паузу, добавила. — Как-то раз она мне сказала, что именно её образ художник перенёс на этот портрет.
– Кого? — поинтересовался озадаченный, но вполне заинтересованный в рассказе Пелагеи Тимофей Кондратьевич. — Лидию Потаповну?
– Нет. — однозначно ответила Пелагея и назвала имя. — Иру. — она сделала паузу, и посмотрев на Тимофей Кондратьевича взглядом полном вопросов, сказала, словно, чувствуя, что кто-то за стеной ожидает аудиенции с Тимофеем Кондратьевичем. — Кстати, Ира ждёт, когда Вы примете её вместе с Ефимией Инокентьевной. — она сделала паузу… — «Они неразлучны словно сёстры. — подумала она, — Впрочем, подруги, если они действительно подруги никогда не бросят друг друга в беде. — она снова сделала паузу в размышлениях. — Очевидно, — решила она, — Ефимия Иннокентьевна не могла оставить подругу в беде и прошла вместе с ней через время и пространство». — затем она сказала. — Я бы хотела присутствовать при этом разговоре.
Поэтому Ира и видела призрак Лидии Потаповны. Она призвала её в её мир спася от бесконечных войн. Лилия Потапова хотела, чтобы ребёнок Иры, который должен был родиться, и о котором Лидия Потапова уже знала, должен был вырасти тем человеком, с которым в истории сказали: он сделал многое, и его имя прославится в веках, а не умрёт вместе с ним, даже не родившись.
– Что ж, — сказал Тимофей Кондратьевич, — я не буду возражать, если Вы останетесь. — затем он пригласил в свой кабинет двух женщин и пришедших с ними Митрофана и Авраама Рудольфовича.
Войдя в кабинет, увидев сидящею на стуле Пелагею, Ефимия Иннокентьевна и Ира были в недоумении. Они не знали, чему им верить, глазам или разуму. Как это вообще возможно, как это объяснить? Они видели, как эта женщина исчезла, а Митрофан говорил, что в том доме, где была она — Пелагея, не могла там находиться, так как, по утверждению Митрофана, она давно там не жила.
Это утверждение противоречило иному утверждению. Утверждению Авраама Рудольфовича Катц, который утверждает, что Пелагея живёт в этом доме, но её невозможно увидеть пока она сама этого не захочет.
И вот, вот она, сидит на стуле в кабинете Тимофей Кондратьевича и смотрит прямо на них. Вот она, та красивая молодая женщина уродливо-красива. В уродстве тоже есть своя красота, своя изюминка. Ведь в красоте есть своя жестокость, своя загадочность, своя прелесть. Бывает красота ядовитая, змеиная. Красота розы шипов.
Мы видим красивый цветок и не можем дотронуться до него. Только смотреть и возжелать его.
Мужчины тоже видели её. Видели и не понимали, что это реальность или обман зрения? Ведь Пелагея для всех была лишь мифом. Мифом, который был легендой этого города, да и вообще всей губернии.
Видя недоумения на лицах, вошедших в кабинет, она легонько улыбнулась и сказала.
– У Вас лица как будто бы призрака увидели. — она сделала однозначную паузу. — Нет, я не призрак. — сказала она. — Я реальна. Реальна, как Вы… — обратилась она к женщинам, а затем к мужчинам, — и Вы. — она сделала паузу, словно подбирая слова. — Вы все считаете меня призраком. — продолжала она свою речь. — Признаком того дома и вообще этого города. — она, снова сделав паузу, сказала с грустинкой. — Что ж, я не буду утверждать обратное, возможно, Вы и правы. — она обратила свой взор на Иру. — Да. — однозначно сказала она. — Вы не ошиблись. «Я знаю всё», — неожиданно для всех сказала она. — Я знаю всё, что происходит сейчас и здесь в эту секунду.
Ира спросила.
– О чём это Вы?
– О чём? — усмехнулась Пелагея. — Я о том убийстве, которое произошло в городе. — она сделала паузу. – Каком убийстве?
– Не будьте дурой, Ира. — сказала Пелагея. — Неужели Вы думаете, что я и весь город не знают о смерти Лидии Потаповны. — и добавила. — Это есть непреложный и однозначный факт.
Все присутствующие посмотрели сидящего за столом Тимофей Кондратьевича.
Тимофей Кондратьевич сказал:
– Пелагея, знает этот город как свои пять пальцев. Она поможет нам в расследовании этого убийства.
– Как убийства? — вопросила Ира. — Разве кто-нибудь ещё умер?
– Только что пришла депеша из смоленской губернии, так в ней написано, что по дороге в наш город на дороге из Смоленска были застигнуты врасплох и убита Раиса Потапова, и ранен надворный советник Роберт Карлович. — он сделал паузу и сказал. — У подавших, очевидно была однозначная цель, убить Роберта Карловича. Но это у них не получилось. Вместо него они убили не того человека.
– А если того. — предположила Ира. — Представьте себе, что тем, кому нужно было убить, убили того человека, которого они хотели убить. — она сделала паузу. — Речь идёт о Раисе Потаповны. — пояснила Ира. — Что касается…
– Я Вас понял. — сказал Тимофей Кондратьевич и задумался. Он отлично понимал, что это возможно безумие. Раиса Потапова убита, а Роберт Карлович всего лишь ранен. Но как это возможно? Разве у надворного советника не должно было быть охраны, а Раиса Потапова не должна была ехать в другой карете? Должна. Почему же они были вместе в одной карете? Ответ пришёл сам собой. Роберт Карлович любил театр и находил своё общество в обществе актрис дозволенным.
Ира спросила:
– Роберт Карлович вёз ли какие-либо документы? Он ведь должен был привести в этот город городничих?
– Совершенно Верно. — поспешил ответить Тимофей Кондратьевич и подтвердил. — Должен.
Ира осторожно поинтересовалась:
– А кто знал, что Роберт Карлович везёт документы?
– Этого я не могу знать точно. — ответил Тимофей Кондратьевич Ире. — Я лишь знаю, что об этой его поездке знали не только в Смоленске, но и в Петербурге тоже. — он сделал паузу, и испугавшись, что его предположение обосновано, сказал. — Вы же не думаете, что… — он сделал паузу и добавил. — Это безумие.
Поняв, что Тимофей Кондратьевич понял её мысль, Ира поинтересовалась:
– Я спрошу по-иному. — она сделала паузу, давая понять, что сейчас она спросить о том, о чём Тимофей Кондратьевич боялся подумать. — Знал ли кто-либо в городе, что направляющийся в город Роберт Карлович везёт бумаги особой важности?
Да, вопрос так вопрос. Кто может знать, кто и что везёт, если ему не сказали об этом. Только тот, кому это было выгодно. А выгодно это только врагам отечества. Тем, кого всю жизнь называли и будут называть шпионами или предателями. Но кто мог знать об этом? Кто мог быть в курсе происходящего? Ответ, возможно был бы прозаичным, если бы он не был так ужасен и логичен.
Единственный, кто мог бы быть тем, кто мог бы быть тем, кого имела в виду Ира и кого имел в виду Тимофей Кондратьевич, это был не кто иной, как некий купец по фамилии Шульц Фадей Платонович. Сорокалетний мужчина. Довольно упитанный и здоровый как бык. Он любил курить сигары на свежем воздухе, и заниматься торговлей. Торговал он лесом. Прибыльное дело. Его лес шёл на экспорт и также много его он торговал и в России. В общем, так или иначе дела шли и шли достаточно неплохо.
По своей деятельности он имел дело со многими людьми, в том числе и с иностранцами. Чем он не мог бы быть предателем, и если это так, то он будет ждать, когда ему привезут документы особой важности, которые он, очевидно передаст третьему лицу.
– Нет-нет, этого не может быть! — говорил Тимофей Кондратьевич. — Чтобы в городе находился такой человек в лице Фадея Платоновича, не верю.
– Я не утверждаю, что господин Шульц стал предателем. — Ира сделала однозначную Паузу. — Но нельзя исключать ни одного варианта.
– Я с Вами совершенно согласен. — сказал Тимофей Кондратьевич. — В подобных делах все находятся под подозрением. — Так что же, у Вас есть предположение кто мог убить Лидию Потаповну?
Ира задумалась. Она посмотрела на Ефимию Иннокентьевну и поняв друг друга взглядом, Ира сказала:
– Это дело довольно запутанное. — она сделала паузу. — Я уже сделала некоторые выводы, но, в силу новых обстоятельств я не могу быть достаточно объективным. — она снова сделала паузу и добавила. — Это письмо стало для меня неким фактом, что я была не объективна. Я не знаю, какие бумаги вёз Роберт Карлович, и вообще не знаю, да и никто не знает, что случилось с Робертом Карловичем, и Раисой Потаповной. Я могу лишь предположить, что…
– Ваше предположение верно. — поспешил сказать Тимофей Кондратьевич и добавил. — У нас, у всех, — он снова сделал паузу и уточнил. — У каждого свои скелеты в шкафу. — согласилась Пелагея. — Скелеты у всех свои, — сказала она и добавила, — и все они у нас в шкафу.
– Ну ладно. — сказал Тимофей Кондратьевич. — Конечно, об этом деле с Роберт Карловичем можно было ещё побеседовать, но давайте вернёмся к покойной Лидии Потаповне. — он обратился к Ефимии Иннокентьевне. — Что Вам удалось узнать?
Ефимия Иннокентьевна понимала, что от её ответа зависит дальнейшее расследование этого запутанного дело. Что можно было сказать по этому делу? То, что обнаружила Ефимия Иннокентьевна, сделав своё собственное заключение, в подтверждении заключение Иры, она спросила:
– Вы знали Тимофей Кондратьевич, что Лидия Потапова больна?
– Я не знаю, какие болезни были у Лидии Потаповны. — он сделал паузу и уточнил. — Я полисмен, а не лекарь. — затем он сказал. — Состояние здоровье Лидии Потаповны должен был знать присутствующий здесь достопочтенный лекарь Катц. — Да, это так. — подтвердил Авраам Рудольфович. — Я знал состояние здоровья Лидии Потаповны. Последнее время она не выходила из дома, болела.
– При вскрытии был обнаружен у Лидии Потаповны рак лёгких, и у неё был констатирован разрыв сердца.
– Совершенно верно. — сказал лекарь Катц, спросил. — Что Вы имеете в виду? — Также Вы сказали, что она принимала опий, которым Вы, Авраам Рудольфович, ей кололи.
– Это так. — подтвердил лекарь Катц. — Опий снимал боль, которой она страдала из-за своей болезни.
– Вы можете сказать, чем была больна Лидия Потапова?
– Нет. — однозначно сказал лекарь Катц. — Это врачебная тайна.
– Хорошо. — сказала Ефимия Иннокентьевна. — Пусть так. — она сделала паузу. — Если Вы не можете ответить, чем болела Лидия Потапова, то Вы можете сказать; опий был для Лидии Потаповне лекарством или Вы не знаете, какой эффект у этого препарата? — она сделала паузу. — Вы знали, что чрезмерное употребление этого препарата приводит к его зависимости, и как следствие к смерти.
– В малом количестве этого препарата не возникает к нему привыканий. — он сделал паузу и сказал. — Во время операций опий самый необходимый препарат. Вы же не будете возражать, если оперировать человека на живую, то он умрёт от боли.
– Это так. — согласилась Ефимия Иннокентьевна. — Умрёт.
– Так, в чём же Вы обвиняете меня, позвольте. — Но мы говорим о не операциях, а о том, что Вы почивали им Лидию Потаповну в течение долгого времени. — она сделала однозначною паузу. — Вы знаете, что в этом случае опий вызывает привыкание и зависимость от него. — Это наукой ещё не доказано. — сказал лекарь Катц. — В Европе есть специальные заведения, в которых курят опий. Если это было вредно для здоровья, то этих заведений не было. — заключил он свою мысль. — Это факт.
– Авраам Рудольфович. — сказал Тимофей Кондратьевич. — До Европы далеко, а мы в России живём. Так что отвечайте на вопрос: Вы знали, что этот припарят делает или нет?
На что лекарь Катц ответил:
– Лидии Потаповне, как я уже давеча говорил Ире и Ефимии Иннокентьевне была нужна помощь, и она её получила. — затем он сказал. — Я облегчил пациентки невыносимую боль, и за это Вы обвиняете меня в том, что я причастен к её смерти?! — возмутился он.
– Мы просто хотим понять причину смерти Лидии Потаповны. — сказала Ефимия Иннокентьевна. Затем она спросила. — Скажите, Авраам Рудольфович, были ли у Лидии Потаповны галлюцинации после укола опия?
На этот вопрос Авраам Рудольфович не мог ответить однозначно. Дело в том, что галлюцинации от применения этого препарата возможны. Но как определить их, если галлюцинации могут быть вызваны самим подсознанием человеческого разума. В его подсознании подавлении боли тело — его внутреннего дискомфорта.
Человек может сам вызвать галлюцинацию своего подсознания тогда, когда подсознание человека нуждается в комфорте — избавление тело от боли.
– Галлюцинация для Лидии Потаповны были для неё спасением от боли, какую она испытывала всё время.
– Что Вы имеете в виду? — поинтересовалась Ефимия Иннокентьевна. — Галлюцинация и избавление от боли ни одно и то же.
– Я с Вами согласен. — сказал лекарь Катц. — Избавление от боли и галлюцинация — это ни одно и то же.
– Так Лидия Потапова страдала галлюцинациями или нет?
– А Вы как думаете?
– Я думаю, что галлюцинации возникали периодически у Лидии Потаповны через мерного употребления опия.
Тут в разговор вмешался Тимофей Кондратьевич.
– Вы хотите сказать, что это лекарь Катц виновен в смерти Лидии Потаповны?
– Вот теперь на меня всех собак повести. — сказал раздражённый Авраам Рудольфович. — Если нет на кого повесить убийство, вышить надо на того кто для этого подходит. — он сделал паузу. — В данном случае это лекарь Катц. Всегда лекарь Катц. — был раздражён Авраам Рудольфович. — А что?! — вопросил он. — Лекарь Катц подходит для этой роли. Как же, ведь он колол Лидии Пртаповны опий. Лидию Потаповну спасал от мучительной боли.
– Не ёрничайте. — обрезал Тимофей Кондратьевич Авраама Рудольфовича. — Вас пока никто не обвиняет в убийстве Лидии Потаповны.
– Вот именно; — сказал Авраам Рудольфович — пока.
Тимофей Кондратьевич сказал.
– Если человек не виновен, то и бояться ему нечего. — он сделал однозначную паузу. — Полиция и суд во всём разберётся.
Авраам Рудольфович иронично сказал:
– Вряд ли. — он посмотрел на Ефимию Иннокентьевну и сказал. — Я не знаю, что снилось Лидии Потаповне, когда я колол ей обезболивающее, но… — неоднозначно сказал он. — я не наблюдал у неё признаков галлюциногенного расстройства личности.
– Значит, Вы считаете, что эти уколы не могли спровоцировать галлюциногенное расстройство личности.
– Нет. — однозначно заявил Авраам Рудольфович. — Не могли.
– Вы сказали, когда пришли в дом Лидии Потаповны, Вы увидели там Митрофана. — спросила Ира. — Это так?
– Совершенно верно. — заявил Авраам Рудольфович. — Это так.
Не дожидаясь вопроса, на который уже был ответ, Митрофан однозначно заявил:
– Меня послал Тимофей Кондратьевич к Лидии Потаповне.
– Совершенно верно. — подтвердил Тимофей Кондратьевич. — Посылал.
– Когда Вы пришли к Лидии Потаповне, она была ещё жива или нет?
– Она уже преставилась. — однозначно сказал Митрофан. — Я проверял.
– Как?
– Пощупал пульс усопший.
– И?
– Пульс отсутствовал.
– Вы это поняли сразу?
– Да, тотчас же.
– И что Вы сделали дальше?
Этот вопрос немножко обескуражил Митрофана. Он не помнил, что было дальше? Что он делал? Он знал лишь одно. Он пошёл обратно к Тимофею Кондратьевичу, можно сказать побежал чтобы сообщить ему о преступлении.
В это самое время Тимофей Кондратьевич сказал.
– Отвечайте на поставленный вопрос.
Митрофан понял, если он не подтвердит своё алиби, которое у него, впрочем, алиби у него не было. Он окажется под подозрением в убийстве Лидии Потаповны.
– Вы считаете, что это я убил Лидию Потаповну, так вот, Вы ошибаетесь. Я не убивал Лидию Потаповну, когда я пришёл, она была уже мертва.
– Расскажите, что Вы видели, когда пришли в дом покойной? — спросила Ира. — Может, Вы видели, что-то что Вы посчитали за чего-то такое к чему не придали значение?
Митрофан задумался. Он не видел ничего такого, что могло бы оправдать его. Впрочем, это ни так. Подходя к дому Лидии Потаповны, он заметил, что у её дома — напротив входа у столба сидел прокажённый. Он смотрел на дверь Лидии Потаповны, показывая на неё правой рукой, и что-то мычал. Тогда невозможно было понять, что мычал этот прокажённый. Что он хотел сказать. И когда Митрофан приблизился к нему, тот встал и быстро удалился. Рассказав об этом всем присутствующем, Митрофан также добавил, что этот человек, возможно мог быть убийцей, а возможно и свидетелем преступление. Во всяком случае, после этого случая прокажённый словно провалился сквозь землю. Он растворился словно его не было вовсе.
Тимофей Кондратьевич, выслушав Митрофана, предположил, что этот прокажённый явился в город из самого Бреста или Смоленска. Только там были больницы, где лечили таких людей.
– Авраам Рудольфович, — обратился к нему Тимофей Кондратьевич, — обращался ли к Вам кто-либо с проказой?
– Это очень сложный вопрос. — сказал Лекарь Катц. — Если Вы имеете в виду вообще, — уточнил Авраам Рудольфович, — то, конечно, я лечил проказу, было дело.
– А в нашем городе?
– Нет. — однозначно сказал он. — Не лечил.
Ира предположила.
– В этом случае, этот прокажённый ещё один подозреваемый, и если это не он убил Лидию Потаповну, и видел убийцу, то надо разыскать его. — затем она поинтересовалась у Митрофана. — Этот прокажённый был мужчина или женщина?
– Этого я не могу сказать, так как на нём была мантия с капюшоном, и лица его не было видно.
– Тогда с чего Вы взяли, что этот человек прокажённый?
– Я согласен с Ирой. — сказал Тимофей Кондратьевич.
– С чего Вы взяли, что человек, которого Вы видели перед домом Лидии Потаповны, то есть перед её дверью, что он болен проказой?
– Не знаю. — пожал плечами Митрофан. — Мне так показалось.
Лекарь Катц поинтересовался.
– Митрофан, Вы знаете симптомы проказы?
– У меня отец умер от проказы. — сказал Митрофан. — Так что я знаю о проказе достаточно много.
– И Вы уверены что у человека которого Вы видели был болен проказой?
– Его рука была вся в язвах. — пояснил Митрофан. — Проказа, проказа и есть.
Ефимия Иннокентьевна спросила:
– Вы не видели, кровоточили язвы, которые Вы видели на руке прокажённого? — Я на это не обратил особого внимания. — признался Митрофан. — Дело в том, что от вида кровоточащей руки да и всего тело у меня тотчас подступает… извините за подробности, тошнота.
Ефимия Иннокентьевна понимающе посмотрела на Митрофана и спросила:
– Эти язвы порой пахнут гноем, Вы не чувствовали этого пакостный запах гниения.
Митрофан задумался. Он не чувствовал никакого запаха, который должен был быть при гниении язвы гнойника. Впрочем, можно было всё свалить на ветер, который дул ни в ту сторону, или в ту, которую надо? На этот вопрос у Митрофана не было однозначного ответа.
– На этот вопрос у меня нет ответа. — Надо нам поспрашивать, — сказала Тимофей Кондратьевич. — Может кто-нибудь видел этого прокажённого. — он сделал паузу. — Хотя вряд ли. — он сделал паузу и заключил. — Если это только не какая-либо инсценировка, то этого прокажённого мы уже не увидим.
– Вы хотите сказать, что…
– Да-да, — сказал Тимофей Кондратьевич. — Вы правильно меня поняли. Если эти два убийства не связаны меж собой. Я имею ввиду убийства Лидии Потаповны, Раисы Потаповны и покушение на надворного советника Роберт Карловича, который должен был приехать в наш город, то, скажу я Вам, это дело политической важности.
– Я с Вами совершенно согласна, — сказала Пелагея, — это дело пахнет политикой. Но причём тут Лидия Потапова, вопрос.
Тимофей Кондратьевич поинтересовался.
– Пелагея, а что Вы так думаете об этом деле, — и добавил, — лично.
Пелагея нахмурилась. Она понимала, что в данный момент все присутствующие в этом кабинете подозреваемые. Всё бы ничего, если вся эта история не омрачалась бы покушением на убийство надворного советника Роберта Карловича, и похитить бумаги особой важности. К тому же Раиса Потапова была убита. Очевидно она ехала вместе с ним, с Робертом Карловичем в одной карете. Возможно ли, что она была причастна к похищению этих бумаг и покушению на убийство, а, можно сказать, и несостоявшегося убийства надворного советника Роберта Карловича. Эти вопросы оставались неизвестными. Одно можно было сказать точно, сейчас надо было понять отчего умерла Лидия Потапова? Что или кто стал причиной её смерти? Лекарь Катц, дававший ей опий, Митрофан которого Авраам Рудольфович видел в доме у Лидии Потаповны? Или кто-то третий. Этот прокажённый, например, коих в то время в России было достаточно много, но не больше чем во времена Софьи Алексеевны — Императрице Российского трона.
– Честно говоря, вся эта история очень странная. — сказала Пелагея. — С одной стороны убийство Лидии Потаповны, а с другой — попытка убить надворного советника Роберт Карловича, у коего выкрали документы особой важности. — она сделала паузу в своих размышлениях. Анализировав происшедшие, Пелагея понимала, что возможно эти дела как-то связаны меж собой. Из долгих бесед с Лидией Потаповной она слышала много странных историй из её уст. Некоторые были настолько странные и неподдающемуся никакому объяснению, что если бы Пелагея не была бы что ни на есть настоящей ведьмой, то вряд ли бы поверила во все эти фантастические истории про неких чудовищ, прибывших с небо и поселившихся на этой планете, чтобы как покажет история завоевать её. — Если Вы спросите меня моё мнение на этот счёт, то я скажу так. — снова долгая пауза. — Мне Лидия Потапова говорила, в то время когда я приходила к ней, после того, как Авраам Рудольфович приходил к ней и как я понимаю снимал боль опием. После этих приходов, — продолжала она свою речь, — Лидия Потапова говорила мне о неких монстрах, которые посещали её в то самое время когда она была под воздействием лекарства, которое давал ей лекарь Катц. — затем она добавила. — Этот препарат погружает человека в иной мир. Да, — утверждала Пелагея, — этот препарат является своеобразным стимулом для человека, который хочет поговорить с богом. Лекарь Катц, — продолжала она свою речь. — я вижу, что Вы хотите мне возразить. Вы считаете, что этот препарат только снимает боль? Вы ошибаетесь. — продолжала она. — Вы же отлично знаете, что за границей многие курят опий, и, их тело расслабляется до той степени, что, в конце концов, оно зависит от опия.
– Но если опий — это единственное средство избавить человека от его страданий, — возразил лекарь Катц, — что тогда? — Тогда рано или поздно человек привыкнет к опию и не сможет жить без него. — она снова сделала паузу. — Вы знаете, я ни так давно была в Тибете. Эта страна закрыта для иноземцев. Так вот, там входят в транс без каких-либо препаратов. Они молятся там своему богу, Будде, и сами погружаются в транс. — она, снова сделав паузу, продолжила. — Как-то раз я явилась в сознание одного из тибетских монахов, и спросила его, что он видеть, когда находиться в трансе. Он мне сказал: мне открывается прошлое и будущее. Пересечение времени и точка пересечения миров, которые находятся так далеко от земли, и неподвластно нашему сознанию — осознанию грядущей катастрофы в скором времени, что наше сознание не может до конца осознать, что произойдёт в грядующем ужасного, что человек посчитает освобождением от террании. На самом деле террор придёт к ним по их собственной воле. — затем она неожиданно сказала. — Да Вы и сами об этом знаете.
Тимофей Кондратьевич внимательно смотрел на Пелагею, словно пытаясь понять, что имеет она ввиду. Террор это ужасающее слово не могло соскочить с языка Тимофей Кондратьевича. Он вспомнил, что давеча Ефимия Иннокентьевна рассказала историю России вплоть до 1917 года, когда к власти придут большевики, и что их власть продержится до 1991 года. Он вспомнил слова Ефимии Иннокентьевны. Она сказала: «…Вы сами первые начали, Ефимия Иннокентьевна, — сказал Тимофей Кондратьевич. — Теперь извольте говорить до конца. — затем он спросил. — Что произойдёт в ближайшее время? И почему из моды выйдет мода на современного платья. — Что ж, если желаете я Вам скажу, что Россия ещё пробудет в том виде, в котором она сейчас есть до 1917 года. Затем власть переменится, и до 1991 года России так каковой не будет. — затем она рассказала о знаменательных событиях, которые произойдут в XIX веке…».
«Очевидно это и есть тот самый террор, о котором говорила мне Ефимия Иннокентьевна. — подумал Тимофей Кондратьевич. — очевидно это он и есть».
Видя, что Тимофей Кондратьевич задумался. На его лице было видно недоумение, Пелагея сказала:
– Вы правы. — словно читая его мысли, сказала она. — Вы уже знаете, что это так и будет. — она посмотрела на женщин. — Эти две женщины знают больше чем все присутствующие в этом кабинете. — она, снова сделав паузу, сказала. — они обе из будущего. — она сделала паузу, видя, что все присутствующие в были не на шутку удивлены, а у Митрофан даже обескуражен таким заявлением со стороны Пелагеи. — Да-да, — сказала Пелагея обеим женщинам. — Я знаю, что Вы из будущего, и Вы обе знаете гораздо больше, чем Вы, Тимофей Кондратьевич. И Вы Митрофан.
Митрофан недоумённо посмотрел на Пелагею, затем на обеих женщин.
«Я не знаю, как это Пелагея узнала насчёт будущего, и вообще, так ли это? Но как она узнала о Ефимии Иннокентьевне и Иры, это был вопрос. Впрочем, Пелагея — ведьма, а порой ведьма знает много». — затем он спросил у Пелагеи. — Откуда Вы знаете?
– Я знаю многое. — сказала Пелагея. — Я ждала, когда в наш город прибудут две женщины. — она сделала паузу, и, глядя на женщин, сказала. — очевидно это Вы и есть Ира и Ефимия Иннокентьевна.
Женщины удивлённо переглянулись меж собой, а затем Ира удивлённо спросила Пелагею:
– Вы знаете, откуда мы? — Знаю. — ответила Пелагея. — Вы прибыли к нам из будущего, чтобы помочь нам здесь, в Вашем прошлом, в этом настоящем.
Не понимая, как это возможно? Как эта женщина могла знать откуда они явились, Ефимия Иннокентьевна поинтересовалась.
– Скажите, Пелагея, зачем мы здесь? — Этого я не могу сказать точно. — ответила Пелагея. — Я только знаю, что Вы Ира беременны. — она сделала паузу, затем продолжила. — Ваш ребёнок должен вырасти спасителем этого мира. Его потомства спасёт мир, который скоро наступит от неминуемой гибели. — Что ж, — сказала Ефимия Иннокентьевна, смотря на Иру, — в этом мире всё возможно. — она сделала однозначную паузу. — Возможно всё.
Видя, что разговор зашёл в тупик, что больше не о чем говорить на эту тему, Тимофей Кондратьевич спросил:
– Всё же, кто убил Лидию Потаповну? — она сделала паузу. — Или отчего она умерла? — он посмотрел на Иру и спросил. — У Вас есть версии или будем только в догадки играть?
Женщины посмотрев на Митрофана и на доктора Катц, Ира сказала:
– Я знаю ответ на этот вопрос. — она сделала паузу и добавила. — Но прежде мне надо поговорить с купцом.
– С Фадеем Платоновичем? — уточнил Тимофей Кондратьевич. — С Шульцем? — Совершенно верно, — подтвердила Ира. — С Шульцем.

Глава 12

Купец Шульц и Марья Потапова

Итак, купец первой гильдии Фадей Павлович Шульц. Сорокалетний мужчина. Довольно упитанный и здоровый как бык. Он любил курить сигары на свежем воздухе, и заниматься торговлей. Торговал он лесом. Прибыльное дело. Его лес шёл на экспорт и также много его он торговал и в России. В общем так или иначе дела шли и шли достаточно неплохо.
Сидев в кресле на свежем воздухе и курив сигару кою, привёз из самого Лондона, где он был по купеческим делам. Вернувшись из Лондона, он сказал своим придворным: в Лондоне жизнь ни то, что в России, куда ни пойди ничего не видно, всё время — один туман. Не зря его называют в народе остров туманного Альбиона. Георг III – Кароль Англии, мне кажется, вообще не вылезает из своего Тауэра — так называется тамошний замок, в котором короли живут. Да что короли живут, их там и убивают, — головы с плеча рубают. К примеру, Карл I Его казнь состоялась 30 января 1649 года в самом Лондоне. А Анна Болейн, её двоюродная сестра Екатерина Говард. Мария-Антуанетта, Мария Стюарт. Да мало ли ещё. Дикость какая-то, чтобы казнить своих же. Ну ладно иноземцев, но своих, не понимаю. Нежели у нас — в России благодать. Один воздух у нас в России особый, а природа… — он, затянувшись сигаретой, выдохнул густой дым из своих Лёгких и сказал. — Как хорошо. — затем добавил. — Чисто.
В это самое время чей-то голос позади него произнёс:
– Фадей Павлович, Ваше поручение выполнено.
Фадей Павлович посмотрел на говорящего позади себя. Это была молодая женщина примерно лет сорока. Красивой внешности. Её формы были довольно сексуально-привлекательными, хотя не лишено недостатков. Не пугайтесь, тех уродливостей, кои присутствовали у Пелагеи у этой женщины не было, однако она не чувствовала себя полноценной женщиной, так как бог не одарил её женской грудью, которую должен был её одарить. У неё не было даже размера «В», скорей всего «А», от чего женщина, глядя на женщин с размером груди С или D грустно вздыхала завидовав женщинам белой завистью. Звали её Марья Потапова
– Что сказал Родион Кузьмич? – спросил купец Шульц. — Он ответ дал?
– Родион Кузьмич просил передать, что эти условия для него неприемлемы. Родион Кузьмич не может принять Ваши условия.
– Какие именно он не сказал?
– Как это не сказал? — проворчал недовольно Шульц. — Он был обязан сказать на каких условиях…
Не успел он договорить, как женщина сказала.
– Сколько я его не уговаривала, он наотрез ни захотел иметь с Вами никакого дела.
Купец Шульц удивился. Он не понимал, почему его лес не хотят покупать и поставлять на импорт. Но ответ стался сам собой. Везде по всей России был лес, а это значит, что каждый мог его сбывать на экспорт или на импорт.
– Вот… — выругался Фадей Павлович. — У нас же контракт!
– Контракт контрактом, а денежки счёт любят.
– Что Вы имеете в виду?
– Он может продолжить сотрудничество. — сказала женщина. — Но за акции фирмы, которую он создаст вместе с Вами и со мной.
– Это интересно. — сказал купец Шульц. — Он хочет мою долю в моём бизнесе и хочет создать фирму, которую я основал. — неистова, — утверждал Фадей Павлович. — Это я! — затем он перевёл дух, затянулся сигаретным дымом и выдохнув из лёгких густой дым, сказал. — СВОЛОЧ. — затем он встал с кресла и посмотрев вдаль, сказал. — По-видимому придётся менять бизнес.
Женщина подойдя к мужчине и положа ему на плечо свою руку, сказала:
– Мне тоже не нравится этот Родион Кузьмич, но сейчас наклёвывается хорошая сделка. — она сделала паузу. — Я слышала, что скоро будут строить ещё дома, лес будет кстати.
Тот посмотрел на женщину и спросил:
– И что Вы предлагаете, Марья Потапова?
Та нежно посмотрев на Фадея Паловича и легонько улыбнувшись сказала:
– Я думаю, что в данный момент ссориться не сто;ит недооценивать своих врагов. — она, сделав паузу, сказала. — Родион Кузьмич хочет высоко взлететь. Он рассчитывает на то, что если он объединит с Вами достопочтенный Фадей Потапович дело, то он со временем я так предполагаю захочет стать монополистом. — она сделала короткую, но довольно внушительную паузу и сказала. — Очевидно он захочет выкупить у Вас Вашу долю бизнеса. — предположила она. — Тогда… — она запнулась, затем сказала, — я обещаю, — заверила Марья Потапова Фадея Паловича, — я сделаю всё, чтобы бизнес остался в Ваших руках, Фадей Павлович.
Купец Шульц, смотря на Марью Потапову, сказал:
– Я верю, что Вы мне поможете. — сказал купец Шульц. — Поможете, как всегда, мне помогаете.
– Я всегда буду Ваша. — сказала Марья Потапова. Она сделала паузу, и тяжело вздохнув, добавила. — Ваша, навеки. — затем она неожиданно спросила. — Вы знаете, в городе произошло убийство.
– Нет. — ответил купец Шульц. — Я ночью приехал из Гомеля. — он сделал паузу. — В три часа ночи дома был. — затем он поинтересовался. — А кого убили? — Лидию Потаповну. — ответила Марья Потапова. — Говорят, что это дело взял на себя раскрыть сам Тимофей Кондратьевич. — она сделала паузу и иронично добавила. — Я удивлюсь, если он найдёт преступника. Говорят, что ему в помощь две женщины. — она сделала паузу. — И откуда они взялись — непонятно. — она снова сделала паузу. — Говорят, что давеча ураган был, так он этих женщин и принёс.
Фадей Павлович от души рассмеялся:
– Что за нелепость такая. — сказал он. — Чтобы ураган кого-либо принёс — нонсенс. Это, с позволения сказать, из области фантастики, нежели явь.
– Не знаю, как насчёт фантастики и яви, но слух идёт, что эти две, с позволения сказать, дамы прибыли к нам из воронки, которая была давеча в небе, — она сделала паузу, словно подбирая слова, которых у неё не было. Впрочем, как же быть, если непонятно было ли это или нет? Теперь хочешь — не хочешь, а слух о том, что в город из неба пришли две женщины, что было б по своей сути, что ни наесть чистым бредом, и этот слух до места скорби привёл тех, кто утверждал бы, что видел это, тот считался бы юродивым.
На что Фадей Павлович ответил:
– Сколько я не путешествовал по миру, я всё больше и больше убеждался, что так называемые юродивые — это люди в своём понимании гораздо рассудительнее здоровых людей. — он сделал паузу. — Тех людей, кого принимают за безумцев. — затем он сказал. — Безумцев праздных поём мы песни. (Горький: «Безумцев храбрых поём мы песни»). — Да-да, именно. — сказал он. — Безумцев праздных… — он, сделав паузу, пояснил. — Почти всех людей, с которыми я встречался в своих поездках — безумцы. Безумцы и гении одновременно. Это до иронии смешно. Смешно, если бы не было так грустно.
– Да. — согласилась Марья Потапова. — Что ни говори, — задумалась она, — безумие и гениальность порой неразделимы. — Марья Потапова задумалась. Она не знала, о чём и думать, и думать о чём-нибудь вообще. Всё, что произошло давеча, — это не что иное, как абсолютное безумие. Безумие, которое было предрешено увиденным кем-то, кто видел нечто. Нечто в той воронки на небе, из которой по сей сути ничего ни должно было показаться. А вместо этого спустилось на землю. Спустилось нечто такое, что наподдаётся никакому объяснению. Две женщины, появившихся из неё и оказавшиеся на земле. Возможно, они пересекли пространство и время, а может быть, они с другой планеты, из другой галактике, а может быть, и из параллельной вселенной. — Всё странно это, не правда ли? Женщины из неба, из воронки, это нонсенс.
Возможно, Марья Потапова права, и всё это не более чем больная фантазия человеческого разума, — его человеческого безумия. Безумия праздных наслаждений нейромедиаторов головного мозга, — гормонов счастья человека.
– Человек счастлив в достатке. — сказал Фадей Павлович. — Если человек беден и считает себя счастливым, то он просто занимается самообманом. — Счастья не только в деньгах. — заметила Марья Потапова. — Счастье в самом образе жизни человека. Если он в жизни занимается ни тем, чем хочет, то он несчастен.
– Это только часть счастья. — сказал Фадей Павлович. — Чтобы быть счастливым по-настоящему надо любить свой дом. — он сделал паузу в своих размышлениях, и продолжив говорить, сказал следующее. — Но это ещё не всё. Кое-что ещё надо человеку для счастья. — он сделал паузу и однозначно сказал. — Это деньги. Деньги дают абсолютную власть над миром, и кто их имеет, и имеет власть, тот счастлив.
– Может он счастлив. — согласилась Марья Потапова, и тут же возразила. — Но он беден. Ведь тот, кто счастлив в счастье денег несчастен он, хотя не понимает этого. Я согласна, деньги нужны вдоволь. Но когда их слишком много и некуда их девать, то жизнь принимает бессмысленный оборот. Человек чахнет в них, умирает. Умирает в одиночестве, наедине со своими друзьями, которые счастья не принесли. — она сделала паузу и тихо добавила. — Одно лишь только разочарование.
– К чему Вы это?
– Родион Кузьмич также хочет счастье, которое по его мнению могут дать ему только деньги. — сказала Марья Потапова. — Но он ошибается. — сказала она. — Его жадность доведёт его до беды.
Кто-то постучал в ворота.
– Кто это ещё там пожаловал? — проворчал недовольный Фадей Павлович тем, что их беседу с Марьей Потаповой прервали. — Неужели кому-то понадобился купец Шульц, — ворчал он, — и зачем?
В нас нуждаются, когда мы этого не желаем, и мы нуждаемся в ком-то когда этот человек совсем не ждёт, когда у него попросят помощи. Кто знает, когда это произойдёт? Может быть, помощь будут просить постоянно, а возможно никогда. Так же как помощь некоторые дают всё время — бескорыстно и никогда — ни одной копейки.
Кто пришёл к купцу Фадею Павлович? Что от него кто-то что-то хотел, и хотел ли вообще что-нибудь. Купец первой гильдии Шульц не, знал кто стучал в его калитку? И только услышав из-за заборной Калитки до боле знакомого голоса провинциального секретаря: Тимофей Кондратьевич. Он крикнул. — Фадей Павлович, Вы дома! Это Тимофей Кондратьевич. Мне надо с Вами поговорить.
– Чёрт возьми. — выругалась Марья Потапова. — Что за нелёгкая его принесло? — затем она словно в панике сказала. — Меня он видеть не должен.
– Хорошо. — сказал Фадей Павлович. — Он Вас не увидит. — затем он сказал. — Выйдите через задний двор. — затем добавил. — Там никогда никого не бывает.
– Нет. — сказала Марья Потапова. — Это слишком опасно. — она сделала паузу и спросила разрешение спрятаться в доме, а он с Тимофеем Кондратьевичем будет иметь беседу на участке.
– Хорошо. — одобрительно сказал Шульц. — Идите в дом, я его в дом не пущу. — заверил Фадей Павлович Марью Потапову и пошёл открывать калитку, а Марья Потапова направилась в дом. — Иду-иду. — сказал он, выказывая своё раздражение. — Чёрт побери, кричать-то зачем? — открывая калитку, кряхтел он. — Вот уже открыл. — Здравствуйте, Тимофей Кондратьевич. — поздоровался он с ним, и, увидев пришедших с ним двух женщин, поздоровался с ними тоже.
– Разрешите представить, Ефимия Иннокентьевна, Ира. — он сделала паузу. — Разрешите представить, купец первой гильдии Фадей Павлович Шульц.
Женщины протянули ему по очереди свои руки ладонями вниз, и тот, взяв по очереди их кисти рук, поцеловав их, сказал, что ему очень приятно познакомиться. Женщины также ответили, что им приятно познакомиться с ним.
– Заходите. — сказал он, и тотчас же поинтересовался. — Извините, что не приглашаю в дом. — сказал он пришедшим. — Я только что из Гомеля прибыл, где был по неотложным делам, — он сделал паузу, — так что Вы сами понимаете… — затем он, сделав паузу, поинтересовался. — Чем обязан?
– Вы приехали из Гомеля вчера?
– Нет. — ответил Фадей Павлович спрашиваемого его Тимофей Кондратьевича. — Я приехал не вчера, а сегодня ночью. — он сделал паузу и сказал. — Когда я приехал луна уже взошла и звёзды мерцали на небосклоне небесного пространства. — он сделал паузу. — Когда я вошёл в дом, на часах уже было три часа ночи. Мы с моим кучером даже карету оставили до утра разгружать, так и уснули.
Не поняв, что Фадей Павлович, что хотел сказать последней фразой, поинтересовался:
– Это как так и уснули? — затем он потребовал объяснений. — Где именно Вы уснули? — Была ночь. — сказал Фадей Павлович. Затем добавил. — Кучер ночевал в дворницкой.
Ира спросила:
– А дворник где ночевал?
– Не знаю. — ответил Фадей Павлович. — Я его уволил перед тем, как в Гомель уехал, — он сделал однозначную паузу. — А нового времени не было найти. — он снова сделал паузу и спросил. — К чему Вы все эти вопросы мне задаёте? Вы что в чём-то меня подозреваете?
Ира тотчас же спросила.
– Почему Вы решили, что Вас в чём-то обвиняю? — Уже весь город говорит о смерти Лидии Потаповны и о том, что видели давеча в небе. — Фадей Павлович, снова сделав паузу, сказал. — В городе говорят, что сам дьявол изверг свой взгляд и бросил его на наш город. — он, снова сделав паузу, добавил. — Говорят, это перед самым концом можно увидеть. — затем он сказал. — Намедни ко мне должен заглянуть по поводу этого события. — он, сделав очередную паузу, продолжал свою речь. — Я не так давно за границей был, в Англии. Так вот, там я встретил Джоном Варли, так он сказал, что на один раз нарисовал картину сюжет, который он увидел во сне. — он сделал паузу. — Так вот, в этой картине была видна та воронка в небе, из которой вышел некто и… — тут он сделал паузу, и с острасткой добавил. — Он показал мне эту картину и сказал, что так получилось, что эта картина была написана кровью. И это было так. Смотря на эту картину, я увидел, что эта картина написана не маслом, а кровью. Да-да, — продолжал утверждать он, — эта картина была написана кровью.
– Жуть какая. — Евдокия Илларионовна, которой от рассказа Фадея Павловича пробежали мурашки по всему телу. — Неужели эту картину художник увидел во сне?
– Да. — подтвердил Фадей Павлович. — Во сне. — он сделал паузу и добавил. — А что тут такого. Многие гении в своей области видели то, что принесло им известность, свои открытия и шедевры во сне.
– Не могу не согласиться. — сказала Ефимия Иннокентьевна. — Порой во сне, а не наяву наш мозг анализирует и делает открытия, которые бодрствуем в состоянии сделать невозможно.
– Вы меня понимаете, Ефимия Иннокентьевна.
Друг на друга смотрели они на друг друга и о чём-то думали. Что это такое? Может быть, это и есть это всё им только сниться? Может быть, они в другой реальности своих сознаний? Может быть, всё, что с ними сейчас происходит это всего лишь сон. Вот-вот, сейчас они проснутся, и всё исчезнет. Всё испариться, и никто об этом вспоминать не станет никогда.
Кто они эти все люди? Лиши плод их сознание подчинённым сну или всё же эта реальность, которая превратилась в кошмар. Кто знает? Это понять просто невозможно.
Отсюда вопрос, что дальше? Что будет дальше? Можно ли будет понять, что произойдёт в реальности и что нет. Может быть, всё будет в заправду, а может быть всё это лишь сон. Вам судить, многоуважаемые читатели. Я это оставляю на Ваше строгое решение.
Гениальность и безумия. Где та грань, которая отделяет гения от безумие человека, и безумия от гениальности гения безумств. Многие учёные стали учёными во сне. Они создали свои шедевры во сне, а не наяву.
Картина, которую написал Джон Варли эту картину, возможно, в жизни он и не написал, но кто знает, может быть и написал бы, во всяком случае эта литература, а в литературе возможно всё.
Мистика — мистика и есть.
Так кто же убил Лидию Потаповну? Фадей Павлович Шульц, дворник, извозчик, Митрофан, Авраам Рудольфович Катц? А может быть, прокажённый? На этот вопрос и предстояла сейчас ответить Ире, и Ефимии Иннокентьевне.
– Это всё понятно. — сказала Ира. — Но, — она сделала однозначную паузу и сказала, — гений — гением, но убийство — есть убийство, и это убийство надо раскрыть.
– И Вы, как я понимаю намереваетесь его раскрыть?
– Совершенно верно, Фадей Павлович, — она сделала однозначную паузу. — И не сто;ит ёрничать. Вы не верите, что мы с Ефимией Иннокентьевной не сможем раскрыть это преступление, так Вы ошибаетесь. — затем она пафосно заявила. — Мы уже раскрыли это преступление и знаем кто убийство.
Фадей Павлович иронично усмехнулся. Он не верил, что Ира — эта женщина со своим примитивным женским умишкою способна раскрыть это дело. — Что ж, — сказал он. — Интересно будет послушать Ваши выводы по поводу этого дело.
Тут Ира неожиданно спросила:
– Вы одни? — Конечно, один. — не понял вопроса Фадей Павлович. — С кем же мне быть?
– Очевидно с женщиной. — сказала подошедшая к Фадею Павловичу Ефимия Иннокентьевна.
– С чего Вы это взяли? — От Вас пахнет женщиной. — сказала Ефимия Иннокентьевна. — сколько раз мужчины не пытались обмануть, что они препроводили время одни, это была неправда. — она сделала паузу. — Все мужчины, кои хотели меня в этом уверить, хотели уверить меня совсем в обратном, и этого у них не получалось.
Ефимия Иннокентьевна иронично усмехнулась. — Все мужчины прокалываются в чём-нибудь, это факт.
– И, по-Вашему, в чём же я прокололся?
Женщины посмотрели друг на друга. Они поняли, что их предположение не лишено смысла. Такой человек, как купец первой гильдии Фадей Павлович Шульц не может быть один в этом мире. У него должны были быть помощники, и очевидно как во многих случаях всемирной истории, помощники в купеческом деле были у купцов их жёны.
– Вы только что признались, что Вы здесь не один. — сказала Ира и утвердила. — Только что.
– Что Вы имеете в виду, что я только что признался? — вопросил он. Затем, сделав пузу, возразил. — Позвольте, я ни в чёт не признавался. — Признавались-признавались. — утверждала Ира. — Вы только что признались, что Вы не один.
– Да-да, — подтвердил Тимофей Кондратьевич. — Вы в этом только что признались.
В это самое время из дома вышла женщина, и, подойдя к Фадею Павловичу Шульц, залепила ему жаркую Пощёчину, и затем жарко поцеловала его в обе щёки, сказав при этом, что он полный дурак. Что эта женская уловка, добавив, что таких дураков, как он она ещё в жизни не встречала, повернувшись к женщинам, сказала:
– Меня зовут Марья Потапова. — затем она сказала. — Я супруга Фадея Павловича.
– Меня зовут… — начал был Тимофей Кондратьевич, но Марья Потапова его перебила.
– Я знаю, как Вас зовут. — сказала она. — Мне Фадей Павлович про Вас говорить изволил. — Фадей Павлович. — сказала Тимофей Кондратьевич в предвкушение чего-то скверного. Ведь во все времена полицию не любили. Может потому она изменилась. — И что же Фадей Павлович изволил говорить про меня? — занервничал он.
Видя, что Тимофей Кондратьевич нервничает, Марья Потапова заверила его, что Фадей Павлович говорил о Тимофей Кондратьевиче только хорошее, и что он подчёркивал его рвение к работе. — Да. — согласился усеянный льстивыми речами Тимофей Кондратьевич, который, впрочем, не любил лесть и призирал её в любом виде. — Я такой. — и добавил. — Трудолюбивый.
Женщины переглянулись меж собой, и саркастично улыбнувшись, Ира сказала:
– Тимофей Кондратьевич, свет сыскной полиции города Жабинки. — затем она добавила. — Он же незаменимый, всё может. Дело уже раскрыл. Ну, — вопросила Ира, кто же убийца? Вы раскрыли дело? Хотелось бы послушать Ваши выводы.
Тимофею Кондратьевичу не было что ответить. Да что тут ответишь, когда не одной толковой улики, только одни предположения.
Поняв свою ошибку, Тимофей Кондратьевич извинился перед дамами и, спросив у них их предположение по этому делу, и получив ответ, что это дело уже раскрыто, заверил всех присутствующих, что кто бы ни был этот убийца, он от справедливого наказания не уйдёт.
– Марья Потапова. — сказала начала Ира. — Разрешите мне Вам задать вопрос.
– Извольте.
– Скажите, где Вы были вчера весь день?

Глава 13

Вызов на дуэль

Автор: — Итак, слово «убийство», за которое в XVIII—XIX веках сослали бы на каторгу, в XX веке расстреляли бы, а в XXI веке поощрили бы и помиловали, сказав: живи за решёткой до смерти своей… что не жить та, если за это не казнят. Конечно, Вы догадались, что я имею в виду множества статей УК-РФ, где говориться об убийстве. Россия стала гуманитарной страной, в конце XX века. А в гуманитарной стране расстрел запрещён моралей самого человека. Оттого и беды в новой России. Закон не совершенен и предвзят. Пример того, что закон несовершенен ДТП, повлёкшая за собой смерть на Смоленской площади в 8 июня 2020 года. Напомню, что в той аварии погиб Сергей Владимирович Захаров, в которого въехал на огромной скорости Ефремов Михаил Олегович. По данным следствия, Михаил Ефремов был пьян и к тому же в наркотическом опьянении. В совокупности ему дали срок семь с половиной лет. В этот срок входит; езда в нетрезвом виде, наркотическое опьянение, авария, повлёкшая за собой смерть Сергея Владимировича Захарова. В отдельности этот срок мог состоять из нескольких статей, в совокупности которых можно было получить пожизненное заключение. Но нет, п. «а» ч. 4 ст. 226 УК-РФ, по которой был осуждён Ефремов и на сторону которого встала вся актёрская диаспора, получил вместо пожизненного всего лишь семь с половиной лет лишение свободы, и возможно его выпустят по УДО. Вот такой закон — кошмар, да и только.
Но вернёмся к истории об убийстве Лидии Потаповны. Итак, начнём.

***

Итак, кто ж убийца? Кто тот злодей, коей убил Лидию Потаповну? На этот счёт много есть теорий. Одна из них такая, что вряд ли можно себе представить в рациональном смысле осмыслении этого слова.
Марья Потапова не знала, что ответить на этот вопрос. Марья Потапова, вернувшись от Родиона Кузьмича, была всё это время в городе. Но Фадей Павлович Шульц об этом был не словом ни духом. Он не знал, что Марья Потапова была в городе. Об этом, впрочем, никто не знал.
На вопрос Иры, где была вчера весь день Марья Потапова, та ответила: я была вчера весь день с Фадеем Павловичем. — и, как бы подчёркивая это, утвердила. — С моим мужем.
Фадей Павлович подтвердил, что она вчера весь день провела с ним.
Что ж, кто не будет свидетельствовать против своей семьи. Конечно, каждый человек будет защищать свою семью, чтобы — то ему это не стоило. Зная это, Ира поинтересовалась:
– А кто-нибудь ещё может удостоверить, что Вы были вместе?
Оскорблённый этим вопросом, Фадей Павлович возмутился:
– Да как Вы смеете! — возмутился он. — Моя супруга не имеет привычки клеветать. — затем он утвердил. — Клеветать на саму себя, наговаривать напраслину.
– Всё может быть. — сказала неоднозначно Ира. И сделав паузу, добавила. — Всё может быть… может быть… может. — затем она сказала. — За всё время моей детективной практике я убедилась не на словах, а на деле, что свидетельствовать близкие родственники на своих же родственников не могут.
– Но мы-то не родственники. — однозначно заявил Фадей Павлович.
– Но Вы супруг и супруга, как я понимаю. — сказала Ира. — А это может свидетельствовать только о том, что Вы стали родственниками. Супруг не может свидетельствовать против своей жены, так же как и, супруга не может свидетельствовать против своего мужа.
– Какая чушь.
– И правда. — согласилась Марья Потапова со своим мужем. — Где это Вы только слышали, что супруг не может свидетельствовать в пользу жены, а супруга в пользу своего мужа. Не знаю, где как у Вас учили, но здесь честное слово дороже любого свидетельства.
– А если нет — то дуэль. — сказал Фадей Павлович. — Пистолеты рассудят, кто есть кто?
 
Автор: — Да, дуэли в девятнадцатом веке не редкость.
 
– Я Вас понимаю. — сказала Ира. — Но и Вы меня поймите. — она сделала паузу и добавила. — Я не смогу ответить на вопрос, кто убил Лидию Потаповну, если не буду уверенно наверняка.
Марья Потапова осторожно спросила:
– Уверена, в чём? — она возмутилась и сказала. — Вы что, хотите уличить меня в этом преступлении? У Вас нет подозреваемого, и Вы хотите, как всегда, вину свалить на кого попадя, только не найти убийцу.
– Да что Вы такое говорите, Марья Потапова. — сказал Тимофей Кондратьевич, почувствовав оскорбление в адрес всей полиции. — Наша полиция всегда докапывается до истины, какая бы она ни была. — затем он сказал. — Вы напраслину глаголите. — он сделал паузу. — Вот лично я, всегда докапываюсь до истины, какая бы горькой она ни была.
На что Марья Потапова сказала:
– Вы ещё молоды, и не знаете жизни, как знаю её я. — она сделала паузу. — Вы не были дальше Смоленской губернии, а в Петербурге учат, как надо закон защищать, а на деле, оказывается, по-другому. — она сделала паузу и сказала. — Взятка она и есть взятка. В каком бы виде она не была.
– Так что ж?! — возмутился Тимофей Кондратьевич. — Вы что, во взяточничестве меня обвиняете или всю сыскную полицию тоже? — он сделал паузу. — Если бы Вы не были женщиной…
– Я к Вашим услугам. — сказал Фадей Павлович. — Вы дурно отнеслись к моей жене, так я сатисфакцию требую от Вас.
– Я к Вашим услугам, Фадей Павлович. — сказал он. — Мои секунданты будут сегодня к вечеру у Вас и договорятся о дуэли.
Ира: — Господа!
Ефимия Иннокентьевна: — Опомнитесь.
Ира: — Марья Потапова, мы просим Вас.
– Господа. — поспешила сказать Марья Потапова. — Ей-богу, остановитесь, господа. — она обратилась к мужу. — Фадей Павлович, — долгая пауза. — Остановитесь.
– Марья Потапова. — сказал Тимофей Кондратьевич. — Вы обвинили Российский сыск в его не компетенции.
– Не стоит на него обращать внимание. — сказал Фадей Павлович. — Ей-богу, он этого не стоит. — он сделал паузу, и, попросив, Тимофей Кондратьевича пойти вон, пригласил обеих женщин в дом. — Давайте попьём чай. — сказал он. — За чашкой горячего чая и разговор лучше станет.
Женщины согласились и прошли в дом, а Тимофей Кондратьевич покинул владение Фадея Павловича.

Глава 14

Призрак и преступник

Итак, всё было как нельзя лучше. Ира и Ефимия Иннокентьевна вошли в дом к купцу первой гильдии Фадею Павловичу Шульц, а Тимофей Кондратьевич ушёл ни с чем. Он ушёл довольно разочарованный в том, что произошло у него с купцом первой гильдии по фамилии Шульц, который потребовал у него сатисфакции. «Что это? — размышлял Тимофей Кондратьевич. — Кто эта женщина, которая назвалась женой Фадея Павловича. — не мог понять он. Его мучило предчувствие. Предчувствие что что-то здесь ни так. — Откуда взялась эта женщина? Кто она? И почему она пряталась в доме, когда Фадей Павлович говорил со мной и с Ирой, с Ефимией Иннокентьевной? — этого он не знал». Впрочем, ответ, возможно, был где-то рядом. Но где она была? Этого Тимофей Кондратьевич не знал.
Тем временем, когда Тимофей Кондратьевич шёл по дороге в полицейский участок, Ира вместе с Ефимией Иннокентьевны вошли в дом к купцу первой гильдии Шульца. Всё в этом доме было как будто в порядке скромная мебель на своём месте. Задёрнутые шторы. Полумрак. Что такова, если люди не хотят видеть солнечного света. Многие любят полумрак. И всё как будто бы ничего, если не считать, что в этом доме пахло. И не то чтобы пахло, а просто воняло ложью. По всему было понятно, что Марья Потапова приехала не вчера. Не было чемоданов, не было ничего чтобы хоть чем-то было видно, что Марья Потапова приехала вчера. Поняв, что Марья Потапова лжёт, Ира уточнила:
– Так когда же Вы приехали, Марья Потапова. Вчера? — Совершенно верно. — ответила Марья Потапова. — Я приехала вчера.
– А Вы Фадей Павлович?
– Я уже говорил. — напомнил он. — Я приехал сегодня ночью.
– И Вас не встретила Марья Потапова?
Марья Потапова и Фадей Павлович неоднозначно переглянулись. Да, Марья Потапова не встречала ночью своего мужа. Она спала. Спала и видела яркие сны, которые могли присниться только женщине.
– Я приехал и, так как было уже поздно, мой кучер переночевал у меня в дворницкой. — сказал он. — Впрочем, я уже говорил Вам об этом. — Да. — сделала вид, что вспомнила слова Фадея Павловича Ира. — Вы говорили нам об этом. — и как бы припоминая, добавила. — Также Вы говорили, что дворника уволили Вы, прежде чем в Гомель уехать.
– Совершенно верно. — подтвердил Фадей Павлович. — Говорил.
– И где он, Вы не знаете?
– Не имею ни малейшего понятия.
– Может быть, разговор продолжим за чашкой горячего чая. — сказала Марья Потапова. — Всё уже на столе.
Ефимия Иннокентьевна посмотрела на Марью Потапову изучающим взглядом. Ей почему-то показалось, что Марья Потапова хотела уйти от этого разговора. Казалось, что она как будто бы знала дальнейшую судьбу дворника, но почему-то говорить об этом не хотела. — И то верно. — согласилась Ефимия Иннокентьевна. — давайте пить чаи. — сказала она. — За чашкой горячего чая и разговор пойдёт.
– Да. — согласился Фадей Павлович. — Чашка русского чая располагает к разговору по душам.
Ира поинтересовалась.
– У Вас есть прислуга? — Да. — сказал тот. — Есть.
– Почему же мы её не видим?
– Человек должен быть не виден для своего хозяина и знать при этом, что ему нужно в том или ином моменте. Это принцип работы человека у своего хозяина.
Эти слова заставили Иру задуматься.
– Вы презираете тех кто на Вас работает? — Это ни так. — ответил Фадей Павлович. — Просто «Каждый сверчок знай свой шесток». — сказал купец Шульц. — Каждый знай своё место. — он сделал однозначную паузу и сказал. — Дворник точно теперь знает, где его место.
Не поняв, о чём говорит Фадей Павлович, Ира спросила:
– Это Вы о чём?
– Может быть, чай. — вставила как бы в невзначай госпожа Шульц, но это не помогло. Купец Шульц продолжал:
– Дворник возомнил себя выше, чем он есть на самом деле. «И поплатился за это», — он посмотрел на Марью Потапову Шульц и, словно обвиняя её, в чём-либо сказал, — я уволил этого дворника и отправил его далеко. А куда он отправился, этого мне неизвестно.
– За что же Вы так невзлюбили дворника? — спросила Ира. — И как его звали? Вы так и не сообщили нам об этом. — Не сообщил, — согласился Фадей Павлович, — потому что, — продолжал он, — Вы об этом меня не спрашивали. — Теперь спрашиваем. — сказала Ефимия Иннокентьевна, подойдя к гардеробу. — Как звали дворника?
– Степаном. — заметив что Ефимия Иннокентьевна подошла к гардеробу, он потребовал отойти от гардероба, но Ефимия Иннокентьевна, вместо того чтобы отойти от гардероба, открыла створку гардероба и увидела весящий в нём плащ с капюшоном. Он был не нов, поношен со множеством заплат и дыр. Ефимия Иннокентьевна спросила:
– Откуда у Вас этот плащ?
– А что? — осторожно поинтересовался Фадей Павлович. — Теперь Вы хозяина этого плаща искать будите?
– Говорят, что перед смертью Лидии Потаповны, а точнее перед её убийством, — сказала Ира. — У двери Лидии Потаповны видели прокажённого вот, — показала она рукой на плащ, — в таком плаще.
Марья Потапова от всей души рассмеялась.
– Так что, Вы хотите сказать… — предположила она. — что я… — она сделала однозначную паузу и плюнула. — Какая чушь. — Почему же чушь? — вопросила Ира. — Всё понятно и так. — сказала она. — У двери Лидии Потаповы видели прокажённого в таком же плаще. — она сделала паузу, и посмотрев оценивающим взглядом на подозреваемых, сказала. — Кто если не Вы? — тут она предположила. — А если не Вы, то кто? Дворник, которого уволили Вы Фадей Павлович, а затем как хотите нас убедить уволили его, и по Вашем же словам он уехал куда-то, куда Вы не знаете, а должны бы. — она снова сделала паузу и сказала: «Плох тот пастух, у которого стадо убывает, а ещё хуже тот правитель, у которого народ умирает».
– Это Вы к чему? — спросил Фадей Павлович. — Вы считаете, что я плохой хозяин? Так, Вы же меня не знаете. — Это так. — согласилась Ира. — Каков хозяин Вы, я того не знаю. Но я точно знаю, что у плохого пастуха стадо пропадает без следа. Так же как и дворник, как его там…
– Степаном. — напомнил Фадей Павлович.
– Да. Степаном. — она сделала паузу и сказала. — В вольной, которую Вы должны были написать дворнику Степану и узнать, куда он направится.
– Это зачем?
– Чтобы знать, где и чем после вольной грамоты кою получил Степан, знать, куда он направился и чем занялся. А то глядишь, в разбойнике подастся, а Вам отвечать в полиции, почему лихого человека на волю послали. Нежели дворником так и остался бы, и лихостью своих поступков не помышлял.
Фадей Павлович и Марья Потапова переглянулись друг с другом. Они понимали, что в каком-то смысле Ира права. Коль дать вольную грамоту, то должно точно знать, что это человек, кому вольная дана, лиходейством своих поступков промышлять лихостью и злыми помыслами не станет.
Где сейчас Степан, этого Фадей Павлович, ни Марья Потапова не знали. Они и не могли знать, ведь Степан действительно пропал. А может быть, не пропал, уехал. Поехал в другую деревню, другой город, в иную губернию, а может быть и куда дальше.
 
Велика Россия-мать,
Широки её просторы.
Необъятны – широки просторы,
Высоки заоблачные горы.
 
Куда подался Степан после того, как получил вольную, этого никто не знал. Но знал ли об этом плащ с капюшоном, висевший в гардеробе у Фадея Павловича? Может быть, он знал, но он ничего не мог сказать. Он молча висел на вешалке в гардеробе.
– Так откуда же всё же у Вас этот плащ? — спросила Ефимия Иннокентьевна. — Только не говорите, что Вы его нашли на помойке.
Фадей Павлович спросил.
– Вы в этом уверены?
– Значит, нет. — сказала удовлетворённая Ира. — Вы не нашли на помойке этот плащ. — она сделала однозначную паузу и сказала. — Этот плащ Ваш Фадей Павлович или Ваш Марья Потапова. А так как этот плащ фигурирует в деле о смерти Лидии Потаповны, в коем фигурирует прокажённый, то отсюда вывод, что кто-то из Вас или дворник Степан причастен к этому делу. — тут Ира сделала паузу, и тут неожиданно сказала. — А может быть, это Кучер сделал за Вас Фадей Павлович, всю грязную работу, а Вы… — тут она сделала паузу и заключила. — А потом Вы убили его. да-да, убили. Ведь если бы не убили, то он бы сейчас был бы сейчас здесь. — она сделала паузу и уточнила. — Ведь Вы приехали сегодня в три часа ночи?
– Совершенно верно. — подтвердил купец Шульц. — В три часа ночи.
– И кучер переночевал в дворницкой?
– Совершенно верно. — подтвердил купец Шульц. — Он ночевал в дворницкой.
– А дворника уже не было?
– Не было. — сказал купец Шульц. — Я уже об этом говорил. — затем он раздражённо добавил. — И я вообще не понимаю, почему я должен отвечать на Ваши вопросы, тем более по нескольку раз разом.
– Потому что мне Тимофей Кондратьевич поручил расследовать это дело, а Ефимия Иннокентьевна — моя коллега. — сказала она. — И Вы должны отвечать на поставленные нами вопросы. — затем она спросила. — Так откуда же у Вас этот плащ? — затем она спросила. — Так откуда у Вас этот плащ? Вы признались, что этот плащ с капюшоном вы не находили на помойке, значит, — заключила она, — он Ваш. «Ваш Фадей Павлович или Ваш Марья Потапова», — затем она спросила, — так может быть расскажите, что произошло в доме Лидии Потаповы? И кто причастен к её смерти? Чей это плащ?
Плащ. Чей же этот злополучный плащ? Кто его хозяин или хозяйка? Купе цервой гильдии, господин Шульц или его супруга, госпожа Шульц. Ведь в доме, где нашли плащ, проживали только они. Но кто знает, может быть были это вовсе не они, а кучер купца Шульца или дворник, коей пропал из дворницкой, по словам купца первой гильдии Шульца был поощрён дворник по имени Степан вольной грамотой, и пошёл на все четыре стороны. Почему именно пошёл на все четыре стороны, то вряд ли можно было б сказать иначе, если бы он отправился в определённое место из Жабинки куда-нибудь на своё усмотрение.
Да, и почему купец первой гильдии Фадей Павлович Шульц, дал дворнику Степану вольную, тот просто исчез. Исчез, но куда? Этого никто не знал. Фадей Павлович утверждал, что понятие не имеет, куда уехал дворник Степан, и уехал ли он вообще? Может быть, Степан никуда не уезжал. Может быть, он был болен. Он был тот самый прокажённый коего у двери Лидии Потаповны видел Митрофан. А может быть, кто ещё? Кто знает, кто хозяин этого плаща с капюшоном, этого ни Ира, ни Ефимия Иннокентьевна не знали.
Правду знали эти двое. Они недовольно смотрели друг на друга. Недовольным и презрительным взглядом, который выражал практически всю презренность к женщинам.
– Этот плащ мы впервые в своей жизни видим. — сказала Марья Потапова. — Как он попал в наш гардероб мы не знаем.
Ира и Ефимия Иннокентьевна переглянулись меж собой. По лицам собеседников было очевидно: они лгут! Лгут и не краснеют: «это их плащ. — были уверены обе женщины. — Они просто что-то скрывают. Скрывают, но что? Убийство, или того, кто убил. Да, они покрывают того, кто убил. Покрывают убийцу Лидии Потаповны. Покрывают… — и тут обоих женщин осенило. На них снизошло как снег на голову. — О боже! Конечно. Это он, дворник. Конечно, это он и есть. — и тут обеих женщин осенило предположение, в которое невозможно было поверить, но в то же самое время это было всегда. — Автор: — даже Ги де Мопассан в 1880 году, в своём романе ПЫШКА, писал об этой древнейшей профессии. — Да, именно, Марья была гулящей женщиной. — такой вывод сделала Ефимия Иннокентьевна, а Ира предположила. — Чтобы скрыть этот позор, Фадей Павлович сделал всю работу сам. Он дал дворнику Степану вольную и отправил его по России. Но, где он сейчас, Степан? Убит или нет? И при чём здесь Лидия Потапова?».
Ира спросила:
– Фадей Павлович, Лидия Потапова знала, что Ваша супруга Марья Потапова — падшая женщина?
– Да как Вы смеете?! — оскорбилась Марья Потапова. — Я честная женщина. — сказала она, и у меня никого не было с тех самых пор, как я… — тут она запнулась. — Что как Вы? — спросила Ира и сама дала на него ответ. — С тех самых пор, как Вас взял под своё крыло Фадей Павлович, а Вы расстались со своим любовником, дворником Степаном. — затем она попросила позвать кучера, который привёз сегодня ночью купца Шульца в город Жабинка. — Если его сейчас нет, то прошу послать за ним.
«Что это такое? — думали Шульцы. — Эта женщина берёт на себя много. Она что…».
Но тут их раздумья нарушила Ира. Она спросила:
– Так, Вы пошлёте за кучером, — она сделала паузу и спросила. — Как его зовут? Мне помнится Вы говорили нам, но мы запамятовали.
– Я не говорил, как зовут моего кучера. — Я думаю, сейчас Вы нам назовёте его имя, хотя нам кажется, что мы и так знаем, как его зовут. — она сделала паузу и неожиданно сказала его имя. — Степаном.
– Ну вот, здравствуй, — ляпнул Фадей Павлович, — приехали. — он сделал паузу и словно выкрикнул изнутри. — Это то, с чего Вы взяли? «Женщины», — словно уличая их в их не компетенции, сказал он, — что ни наесть, выдумщицы-фантазёрки. «Вам бы ей-богу романы писать, а не преступления раскрывать», — затем он сказал, — всех обвиняете, а толку ей-богу нет. — он сделал паузу и добавил. — Да позвольте спросить, какие у Вас улики имеются? Этот плащ? Да их в городе полным-полно, в каждом доме есть. — он сделал паузу. — Нет, это не доказательство. — сказал он. — Для таких обвинений надо, что-то посущественнее, чем этот плащ, не правда ли, Марья Потапова. — Вы совершенно правы. — сказала Марья Потапова. — С чего Вы решили, что я или мой супруг причастен к этому делу?
– Вы не хотели, чтобы мы заглянули в гардероб. — сказала Ира. — Как только Ефимия Иннокентьевна хотела посмотреть на Ваш гардероб, Вы всё время сажали нас пить чай.
– Согласитесь уважаемая Ира, в гардероб без позволения заглядывать по крайне мере неприлично, а за стол я хотела Вас посадить из чистой вежливости. — Марья Потапова сделала паузу. — В конце-то концов за чашкой чая и разговор идёт, а без русского горячего чая и разговора никакого нет, ни правда ли Фадей Потапович? — Вы совершенно правы, Марья Потапова. — сказал Фадей Потапович. — Я с Вами, Марья Потапова, абсолютно согласен, — затем они оба обратились к женщинам и хором спросили, — а Вы с нами несогласны?
– Да, конечно, — согласилась Ира, — приличие — это предрасположенность к вежливости, и я с Вами тут абсолютно согласна Марья Потапова. Но согласитесь, объяснить, как здесь оказалась эта вещь, я имею в виду плащ с капюшоном. Если он не Ваш, то чей? — Ира, сделав паузу, предположила. — Очевидно Вашего любовника Степана, от которого Вы… — тут женщины переглянулись. Они поняли, почему была убита Лидия Потапова. И Ефимия Иннокентьевна напрямую спросила. Марья Потапова, Вы беременны? — эти слова словно вырвались невзначай из уст молодой женщины. Вылетели словно воробей из клетки на волю. И Ефимия Иннокентьевна снова поинтересовалась. — Вы беременно Марья Потапова?
Этот вопрос, на ответ которого у неё не было у Марьи Потаповой заставил Марью Потапову насупиться. Было видно, что она была недовольна. Казалось, что она свирепела и вот-вот взорвётся. Но ко всему удивлению всех присутствующих, она как будто бы сдержалась, но нет, словно изнутри, из глубины её души, её душа словно выкрикнула возмущённой для оскорблённой женщины интонацией:
– Это не Ваше дело! — неистова выкрикнула она. — Я порядочная женщина. — однозначно заявила она. — Я люблю своего мужа, и ни с каким там дворником Степаном я не имела ничего.
– Ничего это как? — спросила Ефимия Иннокентьевна. — Ничего — это понятие относительное.
В это самое время Марья Потапова подошла к Ефимии Иннокентьевне, и посмотрев на неё ненавистным взглядом, прошипела, что она её ненавидит, посмотрела на Иру тем же презрительным взглядом, и прошипела. — Я не обязана отчитываться перед каждой… — сделав паузу, она продолжила. — Моя жизнь — это моя жизнь, и влезать никому я в неё не позволю.
Видя, что дело близится к финалу и вот-вот очевидно у Марьи Потаповой сдадут нервы и она признаётся в убийстве. Но их желание не сбылось. Хозяин дома Фадей Потапович Шульц сказал, что его супруга никогда и не с кем не имела связи кроме него. А также он заверил женщин, что он не имеет никакого понятия, откуда взялся этот плащ. Затем он предположил, что этот плащ возможно чей-то кого они с женой знают, и у которого были ключи от их дома, дабы смотреть за ним пока они оба были в отъезде.
Выслушав это предположение, Ира спросила, кому были отданы ключи, чтобы следить в доме за его порядком. Она знала так же, как и Ефимия Иннокентьевна, что это должен был быть человек, которого они знали, как говорят, в доску. Оказалось, что это была не кто иная, как сама Лидия Потапова. Но та была мертва и не могла уже ничего сказать. Так что алиби Шульцев провалилось.
– Если Лидия Потапова была здесь, как Вы говорите, то, возможно, — предположила Ира, — в этих самых стенах она узнала какую-нибудь страшную тайну, которая и погубила её.
Тут герои невольно проговариваются: почему страшную? Страшнейшую. — так в большинстве романов происходит. Но тогда бы не было б самой истории. Кому хочется читать то, что уже и так понятно. Поэтому мы отступим от нелепостей и пойдём совсем иным путём. Итак…
– Я не в курсе, что там её погубила, — пафосно ответила Марья Потапова, — но я точно знаю, что в этом доме нет никаких секретов, которые могли бы кого-либо убить.
– Значит, секреты всё же есть? — Не Ваше собачье дело. — презрительно бросила хозяйка дома. — Есть ли они или их нет, это ни так важно. У каждого человека есть свой секрет, у Вас я думаю тоже, они имеются.
Конечно, Марья Потапова была права. Права как все люди, на планете земля. У каждого есть свои тайны. Одни детские, другие тайны, связанные про первую любовь, взрослые тайны. Но порой есть тайны, за которые убивают. Возможно ли, чтобы такая тайна была у семьи Шульц? Тайна, за которую можно и нужно было убить. Посмотрим.
– У каждого человека есть свои тайны. — согласилась Ира и подчеркнула. — У женщин их гораздо больше, чем у мужчин. — Да. — согласилась Марья Потапова. — У нас, у женщин гораздо больше тайн, чем у мужчин.
– За некоторые из них можно и убить. — Можно. — согласилась хозяйка дома, тяжело вздохнув и тут же опомнившись поинтересовалась. — Это Вы к чему?
– Эта она к тому говорит. — вставил купец Шульц. — Что хочет сказать, что это Вы Марья Потапова, причастны к смерти Лидии Потаповны. — затем он сделал вывод. — У этих детективов нет никого кто бы за убийцу сошёл, и дело закрыть поскорей, вот и морочат голову, лишь бы признались, а там — бросил он. — Дело за малом. Суд и каторга.
– Вы нас оскорбляете. — однозначно заявила Ефимия Иннокентьевна. — Я, вместе с Ирой докопаемся до истины, какая бы горькой она ни была. — она сделала паузу. — Мы обе рациональные женщины, и ведём это дело так, что наш женский рациональный ум…
— То есть Вы глупы как сибирский валенок. — заметил Шульц. — Нечего сказать, хороши. Как уже было сказано, Вам бы дома романы почитывать и за детьми смотреть, а не в детективов играть.
Тем временем Марья Потапова с явной иронией спросила. — И какой же Вы своим рациональным умишкой вывод сделали, если до сих пор преступник на свободе гуляет? — она сделала паузу и спросила. — Где же Ваша рациональность? Ведь насколько я знаю, рациональный человек — это разумный человек. Умный человек. А если женщины считают, что они рациональные, то скажу я Вам, они полные дуры. — затем она потребовала ответ. — Скажите, Вы дуры или нет?
– А Вы, как думаете
На этот вопрос Ефимии Иннокентьевны Марья Потапова задумалась. Ей почему-то показалось, что это ни они, а она дура. Дура, которая попалась на крючок. Теперь эти две женщины точно знали, что Марья Потапова не дура. Она была рациональной, прагматичной дамой. По-видимому, холодной и расчётливой коя она и была.
Эта провокация со стороны Ефимии Иннокентьевны всё поставило на своё место. Теперь обе женщины знали, что Марья Потапова может постоять за себя, и не только постоять, но и, возможно, её рациональный ум мог дать сигнал её неосознанному подсознанию, которым владеет каждая женщина пойти на преступления.
Но что за тайну скрывала Марья Потапова? Неужели женщины правы, и Марья Потапова действительно была в положении? Отсюда и все печали, нахлынувшие на этот город.
Поняв свою оплошность, Марья Потапова бросилась на Ефимию Иннокентьевну и вцепилась в её горло. Вслед за ней, Ира и Фадей Павлович поспешили к Ефимии Иннокентьевне на подмогу. Они, как могли, пытались расцепить двух дерущихся меж собой женщин. Но их попытки были тщетны. Марья Потапова оказалась довольно сильной женщиной. Она держала одной рукой горло Ефимии Иннокентьевны, путаясь задушить её, а другой рукой держала своего мужа, лежащего на полу, а Иру, которая пыталась её оттащить от Ефимии Иннокентьевной, которая мёртвой хваткой Ефимию Иннокентьевну.
И вот, в какой-то миг, Марья Потапова почувствовала, как кто-то навалился на неё огромаднейшей тушей, кою можно только представить, и схватив её за горло, кто-то, кого никто не видел, стал душить Марью Потапову, пытаясь освободить её от Ефимии Иннокентьевны. В какой-то момент Марья Потапова отпустила горло Ефимии Иннокентьевны и словно вцепившись в своё горло, пыталась освободить себя от чего-то смертельного захвата, который душил её. И вот, она почувствовала, как неведанная сила вытолкнула её из всей этой драки, кою она сама начала, и наткнувшись на стоя;щей неподалёку стул, она почувствовала, что кто-то усадил её на стул, и крепко держал её руки на подоле её платье.
И вот после этого шторы скрыли свет из окон, и словно по мановению волшебной палочки в комнату опустилась кромешная тьма. Да-да, именно, кромешная тьма. Ни капли света. Кромешная тьма в кромешной темноте как бы сказали сейчас. Жуть, да и только. По делам женщин пробежал лёгкий озноб, а Фадей Павлович, не понимая, что происходит, закрыл глаза ладонями, чтобы не видеть весь этот кошмар, и в тот же миг почувствовал, опустошённость в своём сердце. Ему показалась, что в его сердце нет никакой жизни. Затем появился страх. Страх перед неизбежном. Неизбежной расплатой за… и вот он набрался смелости и ладони отпустил от своего лица, открыв при этом свои трусливые глаза. Он посмотрел на то место, где на стуле сидела Марья Потапова и что-то кричала.
Да что ни кричать, когда в этой кромешной темноте появился у стула, на котором сидела Марья Потапова Шульц яркий неестественный свет. Этот свет был такой яркий, что казалось, что он вот-вот ослепит всех тех, кто смотрел на него. Но этого не произошло. Свет хоть и был ярким, но он не ослеплял. Наоборот, как бы ласкал и успокаивал тех, кто смотрел на него.
И вдруг в какой-то момент свет стал упреждающе жестоком. Он как бы предупреждал, что он появился неслучайно. Что вот-вот, они увидят… и действительно, в какой-то миг этот яркий свет вспыхнул ещё ярче, и в нём появился силуэт. Сначала этот силуэт был неопределённом, а затем начал приобретать очертания. И в какой-то момент очертания приобрело облик, и этот облик был никто иным, как облик Лидии Потаповны. Она пристально смотрела на перепуганную увиденным Марью Потапову, а затем перевела свой взгляд на Фадея Павловича, который смотрел на неё испуганными глазами. Затем она посмотрела на плащ с капюшоном, который до сих пор висел в гардеробе. Словно считывая информацию с него, она пыталась разобраться, тот ли этот плащ, который она видела в тот день, когда она умерла, или он не он, ни тот плащ с капюшоном, в который был одет прокажённый. Затем она посмотрела прямым взглядом в глаза госпожи Шульц.
Марья Потапова почувствовала, что взгляд, который она видит, которым смотрит на неё этот призрак женщины, которую при жизни звали не иначе как Лидия Потапова, смотрел в её глаза, и словно видел её мозг и мысли кои у неё были в её женской голове — её мозговой жидкости.
Страх и ужас охватил госпожу Шульц. Она почему-то испугалась, что этот прямой взгляд ким в её глаза смотрел призрак Лидии Потаповны узнает все её сокровенные тайны. Впрочем, так оно и получилось. Не успела Марья Потапова опомниться, как Лидия Потапова повернулась к Фадею Павловичу и, показав на него рукой, провыла. — «ОН. РЕБЁНОК ОТ СТЕПАНА. МЕСТЬ. — затем он — призрак женщины сказал. — ОНА НЕ ВИНОВАТА. ОН УБИЙЦА, А ОНА ЕГО ЗАЩИЩАЕТ».
– Сука! — неистова воскликнула Марья Потапова, и, обратившись к мужу, вопросила. — Что молчите? Она только призрак, и только!
Ира и Ефимия Иннокентьевна посмотрели друг на друга. Если зрение и уши их не обманывают, то всё стало не свои места. Вольная Степану, прокажённый, смерть Лидии Потаповны. Теперь они знали, кто убил и за что Лидию Потаповну. Но остался один вопрос, сын. Рождение или зачатие ребёнка. «Неужели Марья Потапова действительно беременна, а Степан — его отец?». Ситуация. Как доказать, что убийца не она, а он.
На этот вопрос призрак Лидии Потаповны дала ответ. Впрочем, она его даже не дала, а просто сделала. Можно сказать отомстила. Пронзающим взглядом, полной решимости наказать Фадея Павловича Шульц вынудить признать, что это он, а не она, не Марья Павлова убила, если не Степана, но уж Лидию Потаповну точно.
Фадей Павлович хотел отвести свой взгляд от пронзающего до глубины души взгляда призрака Лидии Потаповны, но как бы он ни старался, он этого сделать не мог. Что-то заставляла его смотреть на призрак Лидии Потаповны. Что-то заставляла его ужасаться. Ужасаться в том, в чём он боялся себе, наверное, признаться.
«Что это за взгляд? — ужасался Фадей Павлович, не в силах оторвать свой взгляд от направленного на него взгляда призрака Лидии Потаповны. — Что это? — думал он. — Взгляд, который заставляет признаться в своих грехах? Божий взгляд? — он сделал паузу в размышлениях. — Какого чёрта. — выругался он. — Что это? Взгляд правосудия? Но я ни в чём не виноват. Я действовал только во благо семьи. — он снова сделал паузу в своих размышлениях. — Чёрт бы побрал этого дворника-Степана, от него одни проблемы. Как взял этого Степана в дворники во служение, так всё на пере косяк пошло. — купец Шульц сделал паузу в своих размышлениях. — Что ни говори, а то, что сделал он, каторги мало, убить и то это было б милосердно. — снова долгая пауза. — А вот что я придумал это достойно всякой похвалы. — нестерпимая боль смотрящей на него женщиной-призраком её пронзающим взглядом, которая вот-вот, да и вскипятит его мозги, заставляло, то есть гнала его мысли так быстро, что он не вполне адекватно мог прогнозировать свои мысли. Одна мысль пересекалась с другой, и возникала десятая, а затем и двадцатая мысль, а остальные его мысли словно были вычеркнуты из его логического сознания. Он их как бы и не замечал, не видел их в своём подсознании неопределённости разума, мыслив спонтанно и нерационально. — Я…».
– Замолкните!!! — тут неистова воскликнула Марья Потапова. — Я слышу Вас мой супруг, а это значит, и они слышат тоже.
Но как бы ни старалась Марья Потапова докричатся, но её все попытки были тщетны. Купец первой гильдии Фадей Павлович Шульц не слышал Марью Потапову. Он вообще ничего не слышал. Смотря не отрывая свой взгляд от взгляда женщины-призрака Марьи Потаповны, он не осознавал и не мог осознавать и даже слышать, что кто-либо зовёт его, а то, что ему, что-то приказывают или о чём-то просят и подавно.
Сейчас он просто неосознанно осознавал, что если узна;ют кто-либо о его тайне, то ему будет плохо. Он изо всех сил пытался помешать этому. Пытался заблокировать всю ту информацию, коя находилась в сером веществе его мозга, но как бы он ни старался, все его попытки были тщетны. Пронзающий взгляд женщины-призрака Лидии Потаповны мешали ему блокировать всю ту информацию, коя находилась в его купецком мозгище.
«Что со мной? — думал Фадей Павлович Шульц. — Не могу больше противиться этому взгляду. Этому огненному взгляду, пожирающему меня изнутри. Как больно. Мои мозги кипят. Не могу больше», — и словно не о сознательно он крикнул, что было мочи. — НЕ МОГУ БОЛЬШЕ, — держал за голову он свои руки так, как от невыносимой боли у него раскалывалась голова на две части. — НЕ МОГУ. — снова произнёс он и тотчас же взмолился. — ХВАТИТ. ПРЕКРАТИ. Я ВСЁ РАССКАЖУ.
– Умолкни! — в отчаянии выкрикнула Марья Потапова. — Это я! — воскликнула она. — Не Вы.
– Что не я, а Вы? — тотчас же поинтересовалась Ира, чувствуя, что вот-вот, и наступит развязка этой истории. — О чём это Вы? — осторожно спросила она. — Это я убил! — неожиданно выкрикнул он. — Это я убил — не Марья Потапова, а я.
– Ну. — однозначно протянула женщина-призрак. — Я жду признание. — затем призрак Лидии Потапова поинтересовалась. — Кто меня убил? — однозначно спросила она. — Кто? — смотрела она прямым упреждающем взглядом призрак Лидии Потаповны на Фадея Павловича Шульца, перевидя свой упреждающий взгляд на Марью Потапову, спросила. — КТО?
Марья Потапова не могла смотреть на призрак Лидии Потаповны, коя смотрела на неё воспламеняющем взглядом, полным призрения. Она понимала, что призрак Лидии Потаповны не отстанет, от них он хотел знать, точнее знать хотела она, Лидия Потапова, кто и за что её убили. Впрочем, это было лишь часть истории этого повествования. Если бы эта история заключалась на том факте, что Лидия Потапова была мертва, и её убийцу нашли бы, то это было б не вся история. Кто убил Лидию Потаповну или историю её смерти, Вы сейчас это узнаете. Другой вопрос, почему её убили и зачем?
– Я расскажу всё. — взмолился Фадей Павлович. — Только больше не мучьте меня.
Непонятно как, он сел на диван, на который так же непонятно, как села Марья Потапова. Их словно какая-то сила бросила их на диван и приковала их к месту, на которое они сели. И как бы ни старались встать они, им этого не удавалось. — Итак, — грозно начал, словно требовать призрак Лидии Потаповны правду, которую она хотела знать так же, как и Ира с Ефимией Иннокентьевной, кто убил или отчего умерла эта женщина. Женщина, которая стала призраком этого города, и она потребовала. — я жду. — сухо сказала она. — Признавайтесь, кто причастен из Вас двоих к моей смерти. — она сделала долгую упреждающую паузу и потребовала ответ.
Что ж, делать было нечего. Двоим сидящем на диване пришлось рассказать, что произошло тогда, когда умерла Лидия Потапова.
Тем самым временем Ира и Ефимия Иннокентьевна сели на стоя;щие не по далёку два кресла, и, облокотившись на спинку кресел, положив ногу на ногу, начали ждать признания сидящих на диване Фадея Павловича и Марьи Потаповой.
– Итак, — строго сказала Лидия Потапова, смотря на сидящих на диване двух Шульцев, — начинайте.

Глава 15

По ту сторону реальности

Итак, оставим пока Фадея Павловича, Марью Потапову, Иру, Ефимию Иннокентьевну и женщину-призрака Лидии Потаповны, и посмотрим, что сейчас делает провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. Где он сейчас? Куда направился, после того как ушёл из дома купца первой гильдии Фадея Павловича Шульца. Где он?
А вот и он. Только что вошёл в полицейский участок, и, оглянувшись вокруг, понял, что он в полицейском участке один. Никого не было. Неожиданно Тимофею Кондратьевичу стало не по себе. Какая-то жуть охватила его. Но она так же быстро прошла, как и возникла. «Что это? — подумал Тимофей Кондратьевич. — Мне никогда так не было жутко, как сейчас. — он сделал паузу в размышлениях и поймал себя на мысли, что эта тревога связана лишь с тем, что он так останется один. — Один в этом городе ещё на год». Что ж, может быть, так оно и должно быть. Ведь он в этом городе один, в полицейском участке работает в звании провинциального секретаря. Да, всего лишь в звании провинциального секретаря. Чёрт возьми! Неужели он так останется один в этом городе? На днях надворный советник Роберт Карлович должен был приехать в город Жабинка и с ним множество полисменов в разных званиях, из которых были бы и городничие. Но в связи с тем, что на надворного советника Роберта Карловича было совершено покушение, и теперь Роберт Карлович лежал в богоугодном заведении, где проходил лечение, о приезде его сюда не могла было ни малейшей речи. Тимофей Кондратьевич вошёл в свой кабинет, и, закрыв за собой дверь, сел за свой рабочий стол, и, взяв чистый лист и перо, начал, что-то писать. Впрочем, не успел он, что-то написать, как в дверь кабинета постучали. Тимофей Кондратьевич отложил перо, и, посмотрев на дверь, спросил: кто пришёл?
– Это я. — услышал он чей-то голос.
Тимофей Кондратьевич не мог понять, кому он принадлежит. Он был знаком, но кто он был? Кому принадлежал этот голос, этого Тимофей Кондратьевич не знал.
Он осторожно спросил:
– Кто это? — сделав долгую паузу, он почувствовал, что по его телу пробежал холодный озноб. — Здесь кто-нибудь есть?
– Да. — ответил чей-то голос. — Здесь есть я.
Не понимая, что происходит, Тимофей Кондратьевич неожиданно опешил. Он не понимал, с кем он разговаривает и кто разговаривает с ним. Этот голос. Жуткий и до того омерзителен, что вызывал сам по себе отвращение. И к тому же этот голос был сиплый, и до того монотонный, что вызывал у Тимофея Кондратьевича страх. Дело в том, что этот голос напоминал к тому же шипение змеи. Змеи — гадюке.
– Кто здесь есть я? — осторожно поинтересовался Тимофей Кондратьевич и потребовал показаться. — Не могу. — сказала чей-то голос. — Я не могу показаться таким, каким я есть на самом деле.
– На самом деле? — на секунду задумался Тимофей Кондратьевич. — Вы что, — предположил он. — стесняетесь своего тела? — Нет. — ответил чей-то голос. — Я ничуть не стесняюсь своего тела. Просто если я покажусь Вам в том моём виде, в котором я нахожусь, то Ваш, — затем он уточнил, человеческий разум не сможет принять мою сущность в том виде, в которой я нахожусь.
– С кем я говорю? — Меня зовут Диметрио. — представился чей-то голос. Он сделал паузу, затем спросил. — Вы видели сегодня ночью воронку в небе?
– Да. — признался Тимофей Кондратьевич. — Видел.
– Так вот, — сказала сущность, именуемая Диметрио, — из той воронки появился я. — затем он сказал. — Я пришёл из иного мира, с другой планеты солнечной системы. Пришёл, потому что послал в это время двух женщин. Иру и Ефимию Иннокентьевну. — он сделал паузу. — Не бойтесь. — сказал он. — Я всё Вам объясню.
– Что ж, — сказал кое-как, взяв себя в руки, Тимофей Кондратьевич, — коль я не могу увидеть Вас Диметрио, то хотя бы выслушаю Вас. — он сделал паузу. — Извините, что не предлагаю Вам стул, потому что не знаю, кто Вы, а бестелесной сущности предлагать стул…
– Я Вас понимаю. — сказал Тимофею Кондратьевичу Диметрио. — Предлагать стул тому, кого нет, — это по крайней мере глупо, хотя из чувства вежливости… — он сделал паузу.
– Ну ладно. — сказала сущность Диметрио. — Во всяком случае для меня стул слишком мал, чтобы сесть в него. «Я лучше постаю», — сказал он, — по крайней мере, вся мебель цела будет.
Да, если Тимофей Кондратьевич мог бы видеть эту сущность в его обычном виде, он, наверное, бы ужаснулся его мощи и ужаснулся бы его строению тело.
– Итак, — сказал удобно усевшийся за стол Тимофей Кондратьевич и, взяв в руку перо, спросил, — Я могу записывать Ваши слова? — и дополнил. — Для истории.
– То, что Вы узнаете, — сказало нечто, — это только для Ваших ушей. — нечто сделало паузу и сказало. — Если мои слова будут записаны на листе этого клочка бумаги, которой вряд ли хватит записать всё то, что я скажу, должна быть упакована в папку, и полусупруга в сейф для потомков.
– Значит, то, что я сейчас услышу это только для наших потомков?
– Да, — подтвердил Диметрио, — только для потомков.
– Что ж, — сказал Тимофей Кондратьевич, придя в себя от неожиданности этого визита, — говорите.
– Я говорить не буду. — просипел Диметрио. — Я Вам покажу.
– Покажите. — не понял Тимофей Кондратьевич. — Как? — Я Вам покажу. — просипел Диметрио и добавил. — Смотрите.
В какой-то миг Тимофей Кондратьевич почувствовал, как какая-то сущность словно вошёл в его тело. Это что-то словно невидимо вошёл в его мозг, как входит информация, которую человек хочет запомнить информацию кою его мозг хотел запомнить. Но в отличии от того, что человек запоминает информацию, в случае Тимофей Кондратьевича эта информация, которая должна была отложиться в памяти Тимофей Кондратьевича, каким-то лихорадочном способе, вылетала наружу. Эта информация бралась словно ниоткуда и всплывала в памяти Тимофей Кондратьевича так, как будто тот читал книгу — детективную историю, которая находилась в его мозговой жидкости, казалась целая вечность. Но откуда взялась эта информация? Как она возникла в голове Тимофей Кондратьевича, это для самого Тимофей Кондратьевича так и оказалась загадкой.
Что же он увидел? Возможно ничего такого, что могло бы быть для Тимофея Кондратьевича полезным. Но кроме того что он видел, та информация, которая поступала ему, было только то, что нечто, что Тощая, как щепка, да? хотел показать Тимофею Кондратьевичу. Не больше и не меньше.
И вот, Тимофей Кондратьевич оказался как бы в не своём теле. Он словно вышел из своего тела, оставив сидящем на своём месте — за столом.
И вот, Тимофей Кондратьевич увидел сто;ящего перед ним молодого человека. На вид ему было около сорока лет, чёрные седоватые волосы, карие глаза. Само же лицо у него было достаточно привлекательное, но в то же самое время, что-то в нём было отвращающее. Вряд ли кто мог сказать, что это было, одно было ясно, этот мужчина не был рождён, чтобы его любили, а может быть и нет. Кто знает. Он был не широк в плечах. Про таких говорят: «Тощий как щепка, да?». Сам он был высок — каланча, да и только.
Тимофей Кондратьевич осторожно предположил:
– Это Вы, Диметрио.
– Да. — сказал Диметрио сиплым голосом. — Это я, Диметрио.
Тимофей Кондратьевич посмотрел на своё тело, сидящее в безподвижным состоянии за столом и смотрящего словно через пустоту в даль, которая словно казалась бесконечной. Затем он посмотрел на Диметрио и спросил:
– Я умер?
– Нет. — сказал тот.
– Вы живы.
– А это? — недоумённо показал он правой рукой на своё тело. — Я не понимаю.
– Это просто. — сказал Диметрио. — Это только тело. — сказала он. — А это сущность тело человека.
– Душа. — предположил Тимофей Кондратьевич. — Это она?
– Да. — подтвердил Диметрио. — Вы так это называете. — он сделал паузу, и сказал. — На самом деле это сущность всего сущего. То что Вы видите за столом это тело смертно. — он сделал паузу. — Только то что внутри его бессмертно. Это сущность живущая в каждом из живущих на этой планете, начинающая жизнь от бактерии и кончающаяся человеком.
Осмыслив сказанное Диметрио, Тимофей Кондратьевич спросил:
– А Ваша сущность эта та, что я сейчас лицезрю?
– Нет. — просипел Диметрио. — Моя сущность неподвластна человеческому восприятию. Если я покажу Вам всю свою сущность, то Ваш мозг не воспримет меня и ужаснётся от всей моей мощи и моего величия. — он сделал паузу. — Я предстал перед Вами в образе человека. В том обличии в коем Вы привыкли видеть своих собеседников. — он сделал паузу. — Если Вы не хотите общаться со мной в моём мужском облике, то я могу стать женщиной. — он сделал паузу. — Мне это нечего не стоит.
– Нет. — сказал Тимофей Кондратьевич. — Мне удобно и так общаться с Вами, — затем он уточнил, — без метаморфоз. — он сделал паузу, и выдержав её, сказал. — Вы хотели мне что-то показать?
– Да. — ответил Диметрио. — Я Вам кое-что покажу. — он сделал паузу. — Всё готова. — сказал он. — Мы во временно;й петле. Все что Вы увидите это следы минувшего. Время оставляет свои отпечатки в истории ни только этой планеты — её какого-то периода, но и во всей вселенной дороги млечного пути вселенной — её бесконечности космического пространства и множество галактик времён былого величия так величия настоящего и грядущего неизвестного настоящего, красоты былого.
Внимательно выслушав Диментрио, Тимофей Кондратьевич сказал:
– Я Вас пронял.
– Тогда вперёд. За дверью преступление. — он сделал паузу. — Кто в нём повинен?
Дверь открыта, и Тимофей Кондратьевич через порог ступив на улицу, оказался в прошлом утре, на рассвете у дома Лидии Потаповны стоя;щий в ожидании чего-то.
И вот народ на улице идёт, а с ним и… Митрофан спешит по поручению Тимофей Кондратьевича данному ему, которое заключалось в том, чтоб тот привёл в участок Лидию Потаповну.
И что же Тимофей Кондратьевич узрел? Увидел милость просящего прокажённого, сидящего перед дверью Лидии Потаповны. Плащ на нём, лица не видно. Одежда скрыта под плащом, а на голове капюшон.
И вот Митрофан в дом к Лидии Потаплвны зашёл, Диментрио и Тимофей Кондратьевич следом.
И вот все трое в комнате где Лидия Потапова почила. Два временны;х излома, былое Митрофана. Что было с ним тогда? Убийца он иль кто другой? А может это лекарь Катц? Как он уже глаголил Митрофану: я пришёл на несколько минут раньше Вас. Войдя в дом, дверь которого была открыта, я прошёл в комнату и увидел Вас. Я спрятался за штору другой комнаты и видел, как Вы подошли к усопшей, и я видел, что Вы находились у кресла в котором сидела Лидия Потапова. Отсюда вывод. Если не Вы Митрофан, то кто?
Никто не знал правды. Истину, которая помогла раскрыть бы это преступление. Вопрос, почему Митрофан был в доме Лидии Потаповны не столь проблематичен как вопрос, что делал а доме Лидии Потаповны лекарь Катц? Мирон утверждал, что Лидия Потапова была мертва когда он находился в её доме. От сюда вопрос: причастен ли к убийству лекарь Катц, если призрак Лидии Потаповны утверждал, что её что-то или кто-то испугал. Но кто или что её испугало, этот призрак Лидии Потаповны так и не сообщил.
В дальнейшем, можно было понять, что ни Митрофан, ни лекарь Катц к смерти Лидии Потаповны не имели ни малейшего отношения. Лекарь Катц прибывший по просьбе Лидии Потаповны к ней на квартиру, увидел входящего через несколько минут в комнату Лидии Потаповны Митрофана. Он решил не привлекать к себе внимание, и спрятался за штору другой комнаты, и наблюдал, что дальше будет.
А дальше просто всё. Митрофан обнаружил что Лидия Потапова мертва. Он побежал участок, к Тимофею Кондратьевичу, чтобы сообщить ему об убийстве. После чего лекарь Катц вышел из своего укрытия, и подойдя к Лидии Потаповны констатировал её кончину. После чего он обыскал её письменный стол, и обнаружил в ящике стола опиум, который он дал ей на случае острой необходимости. После чего он ушёл.
Выйдя из дома Лидии Потаповны, он увидел того же прокажённого который сидел до этого у входной двери Лидии Потаповны. Не обращая внимание на него, лекарь Катц просто убежал. Убежал из-за страха что на его голову посыплются все обвинения связанные с этим делом.
Посмотрев всё это, Тимофей Кондратьевич проанализировав сложившуюся ситуацию, Диментрио спросил:
– А прокажённый, где он сейчас? И кто он таков?
Диментрио осторожно спросил:
– Вы считаете что прокажённый способен был убить Лидию Потаповну?
– У меня такая работа чтобы предполагать невозможное.
– Что ж, Ваши предположения не лишены смысла. — просипел Диментрио. — Прокажённый вложил свою лепту в это дело.
– Какую лепту?
– Вы хотите знать?
– Хочу.
– Что ж, извольте, вот дверь. Откройте её и Вы увидите то, что так хотите узнать.
Тимофей Кондратьевич подошёл к двери на которую показал ему Диментрио, и хотел-было взяться за дверную ручку чтобы открыть её, как вдруг по его телу пробежал лёгкий озноб. Затем что-то в его сердце сжалось и образовала пустоту. Тимофей Кондратьевич был на распутии. Что делать? Открыть эту дверь и увидеть убийцу которого он так жаждал поймать, или нет. Оставить всё так как есть. Попробовать найти самому убийцу Лидии Потаповны, и доказать, что он ничуть не хуже того, что сейчас повелевает им.
Поймав себя на этой мысли, он почему-то подумал о прокажённом. Он не мог понять, почему город так спокоен? Ведь прокажённый это бич общества, в котором жил он. Жил Тимофей Кондратьевич. Никто не видел этого прокажённого, все проходили мимо него, и только Митрофан с доктором Катц, и теперь Тимофей Кондратьевич видели этого прокажённого.
Предположив невозможное, Тимофей Кондратьевич посмотрел на Диментрио, и предположил:
– Прокажённый это Вы.
Диментрио посмотрев на Тимофея Кондратьевича прямым взглядом, сверкнул глазами, которые в тот момент показались тому алыми — выражающими призрение к нему, то есть к самому Тимофей Кондратьевичу.
Почувствовав на себе этот взгляд, Тимофей Кондратьевич на секунду остолбенел. Он не мог пошевелиться и ничего сказать. Какая-то сила его заставляла открыть эту дверь. Открыть, и заглянуть туда. По ту сторону неизведанного. Что там, за этой дверью? Каждому хотелось бы узнать. Узнать о том что хочешь знать. Узнать кто и зачем сделал то или иное в жизни, когда этого он делать не смел. Тимофею Кондратьевичу было страшно, страшно перед грядущим истинным былой правды. Правды истины грядущей. Ужаса былого времени трагедии.
Тимофей Кондратьевич понимал, если, открыв эту дверь, чтобы — то ни было за ней, обратного пути не будет. Это он понимал, так же как и понимал, что долго противиться он не мог. Он хотел знать, кто причастен к смерти Лидии Потаповны? Кто тот злодей, кто стал причастен к смерти Лидии Потаповны.
– Ну. — просипел Диментрио. — Решайте. — он сделал паузу. — Выбор за Вами.
Человек — это порок. Человеческий порок — это сам человек. Тимофей Кондратьевич был не исключение из правил. И как бы он ни противился, дверь всё же он открыл. И вот какая-то неведомая сила понесла его куда-то, в глубь. Глубь этой двери которую открыл Тимофей Кондратьевич. Его словно засасывал организм, который был не ведам ни ему, ни кому бы то иному. И вот он увидел впереди себя маленькую точку. Точку, которая всё приближалась и приближалась, и вот она уже приобрела форму. Тимофей Кондратьевич в какой-то миг оказался на земле. Вокруг него пустота. Лишь песок, который погонял ветер. В которым под его толщью были пограблены вещи веков. Здесь были и старинные часы, и шкафы. Дома, и целые города. В общем всё, что когда-либо было на земле или в каком-либо из миров находилась здесь. В этом тёмном месте, в котором не было ни света, ни радости ничего. Была одна пустота и ощущения остановившегося в этом мире времени.
И вот в какой-то миг, Тимофей Кондратьевич увидел до более знакомый дом. Тот самый дом, в котором проживала Лидия Потапова. Он подошёл к нему и увидел сидящего возле входной двери дома Лидии Потаповны того же, которого он видел в своём мире. Он также сидел возле столба и просил милостыни. Столб же, у которого сидел прокажённый, был почти засыпан песком. Лишь один аршин можно было видеть выглядящего из песка, на котором горел тусклый свет керосинового фонаря.
Тимофей Кондратьевич посмотрел на стоя;щего с левой стороны Диментрио, спросил:
– Что это?
– Это временно;й излом вселенной. — сказал Диментрио. — Здесь прошлое пересекается с настоящем.
– А грядущее? — с осторожно спросил Тимофей Кондратьевич. — Оно здесь есть?
– Нет. — ответил Диментрио. — Грядущего здесь нет.
Тимофей Кондратьевич посмотрел на прокажённого и спросил:
– Кто он?
И отвечал Диментрио.
– Он — человек. Человек - один из многих в мире людей. Неважно кто он, мужчина или женщина. Он человек — чьё-то дитя.
– К чему Вы говорите мне об этом?
– Я забочусь о своём роде. — неожиданно для Тимофей Кондратьевича сказал Диментрио. — Ира — которая детектив беременна от меня. — признался он. — Я не могу о ней позаботиться должным образом, так как вынужден покинуть эту планету — улететь на свою.
– Вы хотите… — предположил он. — чтобы я.
– Совершенно верно. — подтвердил Диментрио. — Ира и Ефимия Иннокентьевна из совсем иного мира. Я привёл их в этот мир для того, чтобы одна из них родила и воспитала моего ребёнка, а вторая была всегда с ней рядом.
– Она знает, кто отец её ребёнка?
– Нет.
– Но это подло!
– Возможно. Но для спасения Руси у меня нет другого варианта. — он сделал паузу. — Я знаю, что Ира и Ефимия Иннокентьевна уже поведали Вам Тимофей Кондратьевич, о том, что будет с Россией в ближайшее сто лет.
– Она говорила. Но я не воспринял её слова всерьёз.
– Зря, а надо было б было.
– Я прагматик. — сказал Тимофей Кондратьевич. — Я всегда доверяю фактом, нежели вымыслу. — он сделал паузу. — Я не верю, что эти две женщины прибыли из будущего. Не верю так же, как и не верю, что всё это происходит со мной на самом деле.
– А во что Вы верите?
– Я верю, что это сон. — сказал Тимофей Кондратьевич. — Вот-вот я проснусь и этот кошмар закончится.
– С чего Вы решили что это сон?
– Разве это ни сон, если не безумие какое-то. — он сделал паузу. — Только безумцы поверят, что всё, что происходит сейчас это на самом деле.
– Почему?
– Только безумец поверит в то, где я сейчас нахожусь и с кем разговариваю это реально. — он сделал паузу. — Ведь я видел своё тело, и только безумец поверит в то, что тело моё отделилось от моей души и стало жить своей жизнью. — затем он, сделав ещё одну долгую паузу, добавил. Ведь тело без души — это просто пустой сосуд. Тело без души не может жить, а душа без тела может.
Выслушав Тимофей Кондратьевича, Диментрио сделал свои выводы по поводу сказанного Тимофеем Кондратьевичем, и спросил:
– Вы философ?
– Каждый полисмен немного философ и психолог одновременно.
– Так сон ли это или быль?
Тимофей Кондратьевич задумался. Он всё ещё не мог понять, сниться это всё ему или нет. Если сниться и он скоро проснётся, и этот сон он будет вспоминать как кошмар, а если нет? При этой мысли у Тимофея Кондратьевича пробежала дрожь.
– Вы сомневаетесь. — просипел Диметрио, чувствуя, что Тимофей Кондратьевич сомневается в своих словах, и не желая признаться в том, что это не сон, а что ни на есть явь. — Это хорошо. Человек должен сомневаться или он не человек. — он, сделав паузу, чтобы перевести разговор в нужное ему русло, сказал. — Вы не верите мне, а зря, спросите Иру, и она подтвердит, что она в положении.
– Возможно. — согласился Тимофей Кондратьевич. — Ира скажет, что она в положении — носит под сердцем дитя, и я поверю ей. — он сделал паузу. — Но как можно поверить в остальное?
– Во что?
– В это. — однозначно произнёс Тимофей Кондратьевич. — В то, что мне это всё не сниться. Что это реально.
– А что есть? — поинтересовался Диметрио. — Реальность — это иллюзия. — сказал он. — Иллюзия мечт человека — его несбыточных достижений.
– Я не понимаю, о чём это Вы? — не понял Тимофей Кондратьевич. — Реальность и иллюзия — это два разных понятия.
– Верно. — сказал Диметрио. — Понятия два, значение одно. — он сделал паузу и сказал. — Многие люди живут в реальной иллюзии, созданной самим собой.
– Это Вы к чему сейчас?
– Вы думаете, что Вы всё знаете, и всё Вам подвластно, — сказал Диметрио, — ошибаетесь. — он показал рукой на прокажённого, сидящего у столба, и неизвестно откуда появившейся, — Лидия Потапова. Она стояла возле прокажённого в ночной рубашке и чепчике. Эта была никто иная, как Лидия Потапова. — Если Вы всё знаете, то скажите мне, кто убил Лидию Потаповну? — он показал рукой на прокажённого и сказал. — Вы знаете всех участников этой истории, кроме одного. Убийцы Лидии Потаповны. Прокажённого, сидящего здесь. Кто убийца? Вы можете это узнать, лишь сняв с прокажённого капюшон его плаща. — он сделал паузу и сказал. — Так что же Вы ждёте, снимайте.
Тимофей Кондратьевич протянул руку к капюшону прокажённого. Он, как никто, хотел знать, кто убил Лидии Потаповну? Кто тот человек, кто лишил её жизни. Но в какой-то момент он засомневался. Что-то не довела ему сделать то, что он так хотел сделать. Увидеть того, кто лишил Лидию Потаповну её драгоценной жизни. И даже соблазн того, что Тимофей Кондратьевич после раскрытия этого дело повысят его в звании до губернского секретаря. Звание которое позволяло покинуть этот город Жабинка и уехать в Брянск или в Смоленск, где можно было бы продвинуться по службе и вскоре стать не кем иным, как статским советником и перебраться в Москву или в Санкт-петербург, где можно, в свою очередь, со временем получить звание действующего тайного советника, и быть приближённым к самому императору. Ни это, ни что-либо другое не сподвигли Тимофей Кондратьевича закончить то, что так натерпелась ему сделать. Снять капюшон этого прокажённого с его чела и узнать наконец кто он такой? Кто этот тиран-убийца, благодаря которому Лидия Потапова умерла. Тимофей Кондратьевич сказал:
– Я не хочу снимать капюшон с этого прокажённого. Если он сам того пожелает снимет с себя он его сам.
Диметрио уточнил:
– Но Вы хотите знать, кто убийца?
– Как полисмен — да, хочу. Как человек — да, хочу.
– И что же мешает Вам снять этот капюшон с чела этого прокажённого и увидеть лицо убийцы? — Я поручил это дело Ире. — сказал Тимофей Кондратьевич. — И Ефимии Иннокентьевны. — он сделал паузу. — Это они должны снять капюшон и увидеть истинное лицо прокажённого.
Диметрио уточнил:
– Что значит истинное?
Тимофей Кондратьевич пояснил:
– Лицо того, кто убил.
Тут неожиданно Диметрио сказал:
– А если убийство не было?
– Не было? — удивился Тимофей Кондратьевич. — Это как?
– Не знаю. Вы же провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич – ни я.
В эту самую минуту Лидия Потапова сказала:
– Демон внутри каждого из нас, и каждый человек сам по себе является демоном. — она сделала паузу. — Я видела демона в своей комнате. — снова пауза. — Он и убил меня.
– Кто?! — зная ответ, но всё же, надеясь услышать на него ответ из уст Лидии Потаповны, выкрикнул Тимофей Кондратьевич. — Кто убил Вас, Лидия Потапова? Кто? — но на этот вопрос Лидия Потапова ему не ответила. Впрочем, что отвечать, когда преступник сидел перед ними в плаще и капюшоне. Прокажённый убил Лидию Потаповну, и Тимофей Кондратьевич это понимал. Он должен был снять этот капюшон, которым была покрыта голова этого прокажённого. Но что-то сдерживало его. Что-то не давало Тимофею Кондратьевичу снять этот капюшон, и увидеть убийцу Лидии Потаповны. И не потому, что он поручил это дело двум женщинам, с которыми поспорил, смогут ли они раскрыть это преступление или нет, а потому что он боялся увидеть то, что скрыто под этой мантией, под этим капюшоном. В первый раз в своей жизни ему было страшно узнать правду. И тут он почему-то решил, что это испытание, проверка, которую он должен пройти. Но в чём заключалась она?
«Очевидно я здесь потому… — предположил Тимофей Кондратьевич, — что… да, именно в этом. Никакого сомнения. Ведь Диметрио не для того меня позвал с собой, в этот мир, что бы я увидел убийцу Лидии Потаповны, а для совсем другого. — тут он сделал паузу в своих размышлениях, и сказал сам себе, уверяя себя в своей правоте. — Да, именно, за этим».
– Итак, что Вы решили? — спросил Диметрио. — Узнать сейчас кто убийца Лидии Потаповны, сняв с прокажённого этот капюшон или самому довести это дело до конца?
– Я поручил расследовать это дело Ире с Ефимией Иннокентьевной. — сказал Тимофей Кондратьевич. — Впрочем, — напомнил он ему. — я уже это говорил. — Что ж, пусть будет так. — сказал Диментрио. — Теперь Вы знаете всё, что должны и хотели знать. — сказал Диметрио Тимофею Кондратьевичу. — Пора домой.
После чего он щёлкнул пальцами правой руки и песок, который был там в невероятном количестве словно ожил. Откуда нт возьмись появился ветер. Он дул так сильно, что сбивал с ног. Всё что видел Тимофей Кондратьевич исчезло. Остался лишь песок, и циферблат больших часов стрелки, на которых показывали на двенадцать часов. Тимофей Кондратьевич не знал, что сейчас в этом мире? Какое время показывают эти часы засыпанные песком. Песком времени былого, настоящего и грядущего.
Что ждало Россию в её неопределённом будущем и тем настоящем, чем она жила до сих пор. Этого ни Тимофей Кондратьевич ни кто-либо иной не знал.
Тимофей Кондратьевич оказался что ни на есть в песочной ловушке. Столб песка поднялся вверх и встал вокруг него твёрдой стеной. Затем появился проход, и Тимофей Кондратьевич увидел свет. Свет вдали. Он словно манил его чистым беспорочным девственным светом. Светом красоты и… не знаю, что означало это и, но Тимофею Кондратьевичу стало страшно. Он почему-то ужаснулся увиденным им. Ему на секунду показалась, что этот свет ни такой чист, как мог показаться на первый взгляд. В нём при его всём чистым свете было, что-то пугающее. Не знаю, может это грехи пугали Тимофей Кондратьевича — его собственные демоны, а может быть в этот свет было зло. Зло которое всегда с нами. Зло которое так обманчивое с добром. Порой зло не отличишь от зла, и зло принимаем за истинное добро.
Но, что ни говори, с зада него был мрак и ужас. Казалось, что там, позади него кто-то или что-то наблюдает за ним. Что-то невероятно огромное и ужасное.
Сознание Тимофей Кондратьевича не могло прийти к общему мнению для него самого.
«Куда идти? Вперёд или назад? — думал Тимофей Кондратьевич. — Где выход отсюда? Где тот проход, что выведет меня отсюда. — тут он посмотрел на дорогу, на которой он же и стоял. — Что это за дорога? — думал Тимофей Кондратьевич. — Куда мне идти? — он сделал паузу в размышлениях. — Вперёд или назад? Там свет. Яркий свет, который меня страшит. Почему он страшит меня? — не понимал он. — Что там — впереди, в этом свете. — он сделал паузу в размышлениях, и, повернувшись в другую сторону, подумал. — Мрачно. Этот ужас идущей издали этого коридора, в конце которого один только мрак. Ужас и жуть. Что это такое? Почему я вижу всё это? — тут он сделал паузу в своих размышлениях. — Кто бы ни говорил, но ужас идущей из темноты, намного больше пугает тех, кто смотрит в свет. Они не хотят идти в темноту. В темноту своего… человек боится увидеть в нём то, что он так долго хотел скрыть не только от себя, но и от окружающих его людях. Это страх собственного самосознания. Сознание человека, боящегося потерять всё. — он снова сделал остановку в своих рассуждениях. — Неужели я что-то боюсь? — подумал он. — Неужели в моём сознании затаился страх моего подсознания осознание чего-то ужасного. Того, что я провинциальный секретарь полиции не мог предотвратить. Темнота и свет,   Альфа и Омега. Начало и конец. Кто скажет мне, где здесь начало, а где конец? — задавал сам себе этот нелёгкий вопрос провинциальный секретарь полиции. — Кто может мне это сказать? — не понимал Тимофей Кондратьевич. — КТО? — и тут неожиданно для себя он сказал сам себе. — Я сам. — неожиданно понял он. — Это мой путь и куда мне пойти — решать только мне».
В какой-то момент он услышал плач ребёнка и стоя;щею в той части пути, где была кромешная темнота силуэт женщины. Тимофей Кондратьевич пригляделся и словно увидел в этих очертаниях женщины Иру, которая держала на своих руках дитя. Да, это была она, та самая Ира, о которой говорил Тимофею Кондратьевичу его проводник Диметрио. Но всё же, куда идти? Этого Тимофей Кондратьевич не знал. Он не мог понять, что в этом мире, в который он попал есть добро и зло? Ведь зло это добро, а добро — это зло. Так было, есть и будет всегда. Во имя добра человек убивает, прикрываясь тем, что он делает это зло ради добра и наоборот. И куда идти Тимофею Кондратьевичу? Пусть он решит это сам.
Сделав один шаг, часы, лежащие на песке, сделали ход секундной стрелкой. Тимофей Кондратьевич почувствовал, что он упал. Упал — словно провалился сквозь землю и полетел вниз, в глубокую яму. Он летел долго, казалось, что этой яме нет конца, что она бездонна, и, пролетев сквозь неё, можно оказаться по ту сторону этой земли. На другом конце этой планеты.
Но вот, в какой-то миг, он почувствовал, что он словно врезался во что-то большое. Словно вошёл во что-то, что он не понимал, и за ним захлопнулась дверь.
«Что это? — подумал Тимофей Кондратьевич. — Где я?»
Тимофей Кондратьевич открыл глаза, и…

Глава 16

Возвращение из потустороннего мира

Итак, продолжим.
– Тимофей Кондратьевич! Тимофей Кондратьевич!
Услышал Тимофей Кондратьевич своё имя. У него были закрыты глаза, и сам он был в полнейшей растерянности.
«Что это? — думал он. — Всё та же реальность, в которой я только что был? Реальность, которая до сих пор не кончилась? Она продолжается, и вот, вот я открою сейчас глаза, и этот кошмар продолжится».
И в это самое время Тимофей Кондратьевич услышал тот же самый голос, который он слышал только, что. Этот голос показался ему знаком. Да как же он не был бы ему знаком, если этот голос он слышал много-много раз.
– Тимофей Кондратьевич! Тимофей Кондратьевич, очнитесь! Что с Вами?
Тимофей Кондратьевич открыл глаза. Он не знал, где он находился? Не знал, что это было? Сон или явь. Он понимал лишь одно, всё, что с ним произошло не может быть реально. Ни при каких обстоятельствах это реальным быть не может. Это просто невозможно! Это просто не бывает так, как произошло Тимофеем Кондратьевичем.
Он открыл глаза и увидел стоя;щею перед ним Ефимию Иннокентьевну. За ней стояла Ира — верная подруга Ефимии Иннокентьевны.
Лицо Ефимии Иннокентьевны выражало некий испуг. Испуг и озабоченность. Она смотрела на Тимофея Кондратьевича так, что со стороны казалась, что она была чем-то сильно перепугана. Словно она не понимала, что произошло с… с Тимофеем Кондратьевичем? Почему он такой, какой он сейчас?
Не понимая, что происходит, как эти две женщины оказались здесь, он растерянно спросил:
– Что происходит? — затем он спросил. — Как Вы сюда попали? — Нас впустил Митрофан. — сказала Ефимия Иннокентьевна.
– А где сейчас Митрофан? — поинтересовался Тимофей Кондратьевич еле-еле приходя в себя и понимая, что всё, что с ним происходит это совершенно реально.
Ефимия Иннокентьевна продолжала.
– Я буду говорить по порядку. — сказала она. — Митрофан прибежал к нам, в дом купца Шульца, и сообщил нам о том, что Вы, Тимофей Кондратьевич, пребываете в полном неведении, и он, то есть Митрофан, не может до Вас, Тимофей Кондратьевич, достучатся.
Тупо не понимая, что значить слово достучатся, Тимофей Кондратьевич поинтересовался.
– Что значит достучаться?
Может быть, Тимофей Кондратьевич знал, что значить в лексиконе русского языка слово достучаться, но всё же давайте учтём, что в начале XIX века такого сленга, а тем более русского языка — матерщины не было. О таком языке — его разновидности никто даже и не слышал. Лишь в середине XX века в русскую речь пришла матерщина. Поэтому и в этой истории этих слов не будет, только некоторые слова, кои не относятся к матерщине XX века, а просто зовутся синонимами. Хотя что синонимы, если синонимов к этому слову в тезаурусе — компьютерной программе нет.
– Достучаться — это значить внушить, что-либо человеку, который не внушаемый. — пыталась объяснить это слово Ефимия Иннокентьевна Тимофею Кондратьевичу.
– А. — сказала Тимофей Кондратьевич, выслушав объяснения Ефимии Иннокентьевны. — Кажется, я Вас понял. — он сделал паузу и сказал. — Но это слово-тетермин, применённый к этому слову мне, не подходит. — он сделал паузу. — Я Вам не идиот, чтобы до меня достукиваться можно. — оскорбился он. — И клянусь, если же Вы не были б женщиной, то я Вас на дуэль вызвал бы. — затем он снова спросил. — Где Митрофан?
Ира ответила:
– Он отправился за лекарем. — За Авраамом Рудольфовичем. — уточнил Тимофей Кондратьевич. — За Шульцем.
– Да. — подтвердила Ира. — За ним.
– Ясно.
Тем временем Ефимия Иннокентьевна иронично усмехнулась. В своём времени она много от мужчин выслушивала подобные упрёки, а с некоторыми она боролась и побеждала их.
Тем временем Ира осторожно поинтересовалась.
– Тимофей Кондратьевич, Вы считаете, что женщина не может за себя постоять?
– Этого я не сказал. — поспешил ответить Тимофей Кондратьевич. — Я только сказал, что если бы Ефимия Иннокентьевна была бы мужчиной, то…
– Я принимаю Ваш вызов. — неожиданно для всех сказала Ефимия Иннокентьевна. — затем она спросила. — Какие орудия Вы предпочитаете?
Тимофей Кондратьевич растерялся. Он смотрел на Ефимию Иннокентьевну недоумевающе — растерянным взглядом. Он был ошарашен этой идеей Ефимии Иннокентьевны. И она была не то, что нелепа, а просто безумна. Как? Каким образом эта хрупкая женщина сможет сразиться с ним, с мужчиной. И не просто с мужчиной, а провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. — Вы шутите? — иронично сказал он.
– Что за нравы такие, ей-богу. — он сделал паузу, и что-то из его нутра словно вырвалось. — Чтобы я тронул женщину?! Ей-богу! Я себя уважать не стану, а тот, кто вызовет меня на дуэль за оскорбление чести и достоинства женщины, то я и стреляться не стану. Убьют — так тому и быть, заслужил.
– Я понимаю Вашу нелепость. — она сделала паузу. — Вам кажется, что женщина не может за себя постоять. Вы ошибаетесь. Там из мира, из которого пришли мы с Ирой, всё совершенно иначе. — она сделала однозначную паузу и заявила. — В нашем мире женщины готовы и могут постоять за себя.
– Бедные мужчины, которые не могут защитить дам, — сказал Тимофей Кондратьевич словно с издёвкой или с сарказмом. — а ходят у них под каблуками. Сами защиту просят.
Возмущённая Ефимия Иннокентьевна однозначно заявила.
– Вы считаете, что наши мужчины хуже нынешних?
– Если так говорите Вы, то да. — однозначно сказал Тимофей Кондратьевич и добавил. — Считаю именно так.
– Как же Вы можете судить о наших мужчинах, не будучи с ними, знакомы лично? — как бы защищая мужчин сказала Ефимия Иннокентьевна. — Вы же не общались с ними. — Зато Вы скажите о них слишком много. — он сделал паузу и спросил. — Если Ваши мужчины так хороши, как Вы говорите про них, то почему Вы здесь, а не там, со своим мужчиной в Вашем мире. — затем он обратился к Ире. — скажите, это правда, что Вы в положении.
Ира не ожидала такого вопроса, тем более вопроса со стороны Тимофей Кондратьевича. «что ему за дело? — думала она. — к чему этот вопрос? И как он узнал? — не понимала Ира. — Узнал, что я в положении? — она сделала паузу в своих рассуждениях, пытаясь вспомнить, говорила ли она Тимофей Кондратьевичу о своей беременности или нет. — Конечно, не говорила. Тогда откуда…».
В это самое время Ефимия Иннокентьевна, видя что Ира в растерянности, и не зная что и сказать, а пауза затянулась, спросила:
– Тимофей Кондратьевич, откуда Вы взяли, что Ира беременна?
Вся нелепость этой ситуации заключалась в том, что ни Тимофей Кондратьевич, ни Ефимия Иннокентьевна, ни Ира, не знали, что делать дальше? Вопрос, поставленный Тимофеем Кондратьевичем, был неуместен в данной ситуации. И ни то, что неуместен, он был абсолютно нелеп; «ну беременна я, и что? — думала Ира. — Что тут такого?».
– Я знаю что Ира в положении от некого — отца ребёнка, Диметрио. — он сделал паузу. — Вам говорит что-то это имя?
Женщины переглянулись. На лице Иры можно было прочесть страх. Страх перед тем, что она только что услышала. Ира не знала, так же, как и Ефимия Иннокентьевна, откуда Тимофей Кондратьевич узнал про Диметрио и про Ирену беременность? Ведь Ира никому не говорила про это. Не говорила, потому что сама не помнила, что произошло тогда, когда в её материнском чреве появился эмбрион будущего ребёнка. Да что там, как был зачат ребёнок, полового акта, которого она так и не помнила, она не знала, как зовут отца этого ребёнка, того, кто тот человек или не человек, кто вошёл в её чрево — влагалище молодой женщины, а та этого даже не поняла.
«Значит его зовут Диметрио — отца ребёнка, коего я ношу в своём чреве. — она посмотрела на свой ещё не подающий вид беременности животик, и ласково погладив его, подумала. — Кто бы не родился у меня, мальчик или девочка, из какого-то мира он придёт в этот мир, в мир куда и я вместе с моей подругой попали, мой ребёнок будет только мой, и никому я его не отдам. — она сделала паузу и добавила. — Никому». Затем она посмотрела на Ефимию Иннокентьевну, затем на Тимофея Кондратьевича, и призналась. — Да, я беременна.
– Я знаю.
– Откуда? — не понимала Ира. — Я Вам вроде бы ни о чём таком не говорила. — она сделала паузу. — Тогда откуда?
– Скажу — не поверите.
– И всё-таки, — осторожно сказала Ира. — Мы попробуем.
Тимофей Кондратьевич на секунду задумался. Он смотрел на женщин так, словно вешал им лапшу на уши, а они всему верили, чтобы он не сказал. Верили всему, что им не скажут. Что это, простая наивность? На наивных, а тем более глупых женщин они никак не были похожи. Впрочем, в их историю невозможно было поверить. Можно было посчитать, что у этих женщин было развито бурного воображения.
Но тогда почему Тимофей Кондратьевич относился к рассказам двух женщин не так, как к их фантазиям, а как к реальности. Можно было б сказать, что он верил рассказам двух женщин, потому что сам любил истории, которые ему интересны. Но была ли интересно история этих двух женщин или он просто любил слушать мистические истории и делать из них истинные истории — истории, напоминавшие реальную мистику, которую выдумали священнослужители в те времена их бытия, дабы уберечь людей от необдуманных поступков — их грехов.
Рассказ Тимофей Кондратьевича о своём путешествии с неким Диметрио в другой мир — иное измерение, где он был, показалось женщинам рассказом из тех, коих называют мистическими. Действительно, не фантастические, а мистические. Это было не Средиземье, где всё и вся это чистая фантастика. Драконы, волшебники, короли, королевы, принцессы и т. д. Эта была мистика. Иное измерение — иной мир, потусторонняя реальность, — чем не мистика? Мистика, да и только.
Выслушав, казалось, абсолютно безумную историю Тимофей Кондратьевича, которую он, очевидно сам и придумал, они бы не поверили в эту историю, не поверили, если бы не сами были в подобной истории. То, как они попали в этот город — говорило о многом. Они по какой-то необъяснимой причине верили Тимофею Кондратьевичу. Они поверили невозможному. Поверили потому, что поверить было б нельзя. Если это нитка, как он говорит, то как можно было поверить им. Им, тем кто рассказал историю которая заслужила, не то что неверия, а просто сумасшествие.
Закончив свой рассказ, Тимофей Кондратьевич сказал:
– Безумие, не правда ли? — он сделал паузу и добавил. — По сравнению с Вашем рассказам — мой это, что-то.
– Вы придумали эту историю, чтобы нашу с Ирой историю свести на нет?
– Ну что Вы, — сказал словно обиженный этим высказыванием Тимофей Кондратьевич и добавил, — только правда.
– Это как изволите понимать? — строго сказала Ира. — Вы над нами изволите шутить?
– Ни в коем случае. — сказал Тимофей Кондратьевич. — Просто в мою историю так же сложно поверить, как мне в Вашу. — затем он снова обратился к Ире, справил. — Вы беременна?
Женщины снова переглянулись друг с другом. Они понимали, что тот, кто сказал Тимофею Кондратьевичу о беременности Иры, он преследовал свою цель. Но какую цель? Этого ни Ира, ни Ефимия Иннокентьевна не могли понять. Поняв друг друга, Ира обратившись к Тимофею Кондратьевичу, и сказала:
– Допустим, я в положении. — она сделала твёрдую паузу и спросила. — Что из того?
Наконец Тимофей Кондратьевич окончательно пришёл в себя. Новость о том, что Ира в положении окончательно развеяло у Тимофея Кондратьевича его иллюзию о том, что всё, что с ним произошло это только лишь сон. Нет, это был никак не сон. Не сон, а чистая быль. Впрочем, Тимофей Кондратьевич так и не понимал, что, что это с ним было? Это был сон или то, что с ним произошло это чистая быль.
– Я не знаю, что это было, — сказал Тимофей Кондратьевич. — Но там, где я был и с кем был, а был я с Диментрио, он сказал мне, что Вы нуждаетесь в моей помощи.
– Каждая женщина нуждается в чей-нибудь помощи.
Тут Тимофей Кондратьевич заметил.
– Но Вы же говорили мне, что Вы не нуждаетесь в чей-либо помощи. — он сделал однозначную паузу и добавил. — По крайней мере Вы так говорили.
– Я говорила, что в нашем мире женщины готовы и могут постоять за себя.
– Да. — сделал вид, что припомнил Тимофей Кондратьевич то, что как бы забыл. — Именно это Вы говорили. — он сделал паузу, и встав изо стола, сказал. — И всё-таки, Вы нуждаетесь в этой помощи. — затем он добавил. — А постоять за себя — это совсем ни то ежели принять чью-либо помощь.
– Нет, — возразила Ира, — Вы не правы. — Постоять за себя и принять помощь — это одно и то же. — она сделала паузу и сказала.
– То есть? — не понял Тимофей Кондратьевич. — Это как?
– Женщина в моём мире не может, не приняв помощь, не может не постоять за себя. — она сделала паузу. — Это сложно понять в Вашем мире, но в нашем, если женщина принимает от кого-либо помощь, в конце концов, понимает, что за эту помощь надо расплачиваться, и ей приходится волей или не волей постоять за себя, чтобы не только не потерять свою честь, но и порой свою жизнь.
Тимофей Кондратьевич понимал Иру. За свою карьеру полисмена видел нечто подобное, он подошёл к Ире и сказал:
– Как полисмен я Вас понимаю, а как мужчина — нет. — он сделал паузу и сказал. — Не, знаю кто это был, кого я видел, где я был. «Но…» — он сделал однозначную паузу и сказал. — но Вы нуждаетесь в моей помощи ни только как служителя закона, но как и мужчины. — он сделал паузу и сказал. — Если Вы позволите, и Вы останетесь в нашем городе, то позвольте мне помочь Вам в Вашем дальнейшем жизненным пути.
– Это Вам сказал Диметрио или Вы сами мне это предлагаете?
– Да. — вставила Ефимия Иннокентьевна. — Какие у Вас планы в отношении Иры?
Ира неоднозначно спросила:
– Что Вы хотите мне этим сказать?
Тимофей Кондратьевич на секунду задумался. Ему не было что сказать. Точнее он знал, что он хочет сказать, но он не знал, ни имел ни малейшего понятие, с чего начать. Как сказать Ире, что он пообещал какому-то там Диметрио, Диметрио, которого он видел ни то наяву ни то во сне, а может, ему всё это просто причудилось. Причудилась от переутомления, кое неизбежно людям в чрезмерной работе, которую они принадлежат. Да, именно, принадлежат работе, а не работа принадлежит им. Если б работа принадлежала к людям, то они радостно шли б на свою работу, и служили ей. Но Люди всё время отлынивают от работы, хотят не работать, а чтобы на них работали. Это приводит к уважениям с рабочих мест, и тем самым работа не принадлежит им.
Принадлежала ли работа Тимофею Кондратьевичу, или Тимофей Кондратьевич принадлежал своей работе? Мне кажется, что… впрочем, моё мнение я оставлю себе. А Вас спрошу Вас: а Вы, как думаете?
Тимофей Кондратьевич сказал:
– Я много-много времени живу один, — он сделал паузу, — один в этом мире. Моя работа не позволяет мне создать семью из-за частых моих переездов. — он сделал паузу, и словно изнутри у него что-то выкрикнуло. — Ну не хотят женщины жить в деревне, всем города подавай, столицы. — он снова сделал паузу, чтобы перевести дух, и затем продолжил. — Я один. — понизив интонацию, он добавил. — Я всегда один.
– Это что? — спросила ничего не понимающая Ира. — Вы что, пытаетесь разжалобить меня, что ли? — затем она поспешила сказать. — Знайте же, с нами это не пройдёт. Видели мы таких. — фыркнула она. — Знаем, сейчас пожалеешь Вас, а потом всю жизнь проклинать будешь тот день, когда… — тут она запнулась. Она хотела сказать, что такие бездарные попытки познакомиться с женщинами ничем хорошем для них не заканчиваются. Разве только одним; животом и одиночеством. Ведь мужчины что?.. «секунда удовольствия и потом целую жизнь расплачиваться». Это утверждение — «народная мудрость» применимо ни только мужчинам-козлам — проституткам, которые переспят с женщиной и только их и видели. Оставив женщин с животами, они исчезают. Ищи потом ветра в поле, если он не подует, то и не найдёшь, а подует, то в ту ли сторону, вопрос. Также это утверждение «народная мудрость» относиться и к женщинам. Они порой жалеют мужчин-лицемеров, и сами ложатся с ними в постель, а потом удивляются; откуда дети берутся? Почему мы такие дуры! Всё на нас одно, и ребёнок, и работа, и… ну мы — женщины дуры. А может, мы и не женщины вовсе, может быть мы просто бабы. Кто же были Ира И Ефимия Иннокентьевна? Женщины или бабы, а может, просто дуры?
– Ну, договаривайте Ира. — сказал Тимофей Кондратьевич, видя, что та застыла в нерешительности. Она не знала, что сказать? Как продолжить разговор, не обидев Тимофей Кондратьевича вовсе. Да, Ира разошлась, она забыла, что находиться ни в своём мире, где мужики — все козлы, а бабы шлюхи. Нет, этот мир отличался от её мира. Отличался многим, в том числе и моральными устоями самих людей. Их культурой. Культурой, которая в этих двух мирах была совершенно разная. — Что Вы этим хотели мне сказать?
Ефимия Иннокентьевна посмотрела на Иру. Она не понимала, что её подругу так понесло. Что она словно на огне поджаренная её честолюбие стала петь арию из довольно грустной оперы. Оперы, где все люди — вруны и…
– Я не думаю, что Тимофей Кондратьевич из тех мужчин, коих Вы Ира имеете в виду. — осторожно сказала Ефимия Иннокентьевна и словно напомнила. — Мы же не у себя дома.
– У себя или нет. — резко сказала Ира. — Но я не думаю, что это время отличается от нашего. — Вы правы, Ира. — сказал Тимофей Кондратьевич, который наконец понял, что имеют в виду эти две женщины. — Поверте мне, — сказал он, — провинциальному Секретарю здешней полиции, — он сделал долгую паузу и тяжело вздохнув, сказал. — времена всегда одинаковые. Не знаю, как там у Вас, откуда вы пришли в этот мир, но знайте, в этом прошлом и в настоящем так же есть люди, готовые воспользоваться невинностью. — он сделал неоднозначную паузу, затем на секунду задумался, а потом с огорчением для себя сказал. — Шодерло де Лакло, его роман в письмах «ОПАСНЫЕ СВЯЗИ» я читал.
Пояснение: Роман Шодерло де Лакло «Опасные связи» — роман, вышедший в 1782 году в Париже, стал самым читаемым и самым обсуждаемо — скандальным. Этот шедевр мировой литературы и сейчас не потерял своей остроты.
На секунду задумавшись, Ира задумалась. Она никак не могла вспомнить, в каком году был написан этот роман. И пауза могла бы затянуться и стать просто нелепой, если бы ни Ефимия Иннокентьевна напомнила:
– Написанный в 1782 году в городе Париж роман «ОПАСНЫЕ СВЯЗИ» это, скажу я Вам, мировой шедевр литературы.
– Да. — сказала спасённая от нелепой в её жизни ситуации Ира. — Этот роман очень поучителен. — она сделала паузу и сказала. — Но я имела в виду реального человека.
Тимофей Кондратьевич с интересом спросила.
– Кого Вы имели в виду? — Я имею в виду Шевалье де Сенгальт — Джакомо Казанова. — она сделала паузу и сказала. — Если я не ошибаюсь, он родился 2 апреля 1725 года.
– Нет, Вы не ошибаетесь. — подозрительно утвердил Тимофей Кондратьевич, которому показалось странным, что женщины о Шевалье де Сенгальт — известного итальянского авантюриста, путешественника и писателя, автора обстоятельной автобиографии «История моей жизни». Он сел за свой рабочий стол и сказал. — а вот отсюда поподробнее. — он снова сделал паузу, и совершенно серьёзно поинтересовался. — Скажите, откуда Вы знаете этого человека? — затем он спросил. — Из каких источников Вы слышали это имя?
Ирония этого вопроса заставила Иру и Ефимию Иннокентьевну легонько улыбнуться. Кто в их мире, в мире на рубеже XX—XXI веков не знал этого итальянского любовника Казанову. Родившись на свет, уже знали новорождённые дети, кто такой Казанова и к тому же кто такой козёл. Конечно, не благородное животное козёл, а применимое к лицам мужского пола Казановам-козлам, коих их развелось дикое множество.
– В наше время, — сказала Ира, и Ефимия Иннокентьевна поддержала свою подругу, — таких, с позволения сказать, казанов множество, не пересчитать. — она сделала грустную паузу. — И ладно уж если бы только Казановы, но они по своей натуре преступники. Им не надо ни романтики, ни женской ласки, им надо только имущество, которым женщины обладают, и по своей наивности отдают таким, с позволения сказать, Казановам добровольно, в обмен на их обещания хороший и долгой жизни с женщинами которых они просто на просто обкрадывают.
– Да. — подтвердила Ефимия Иннокентьевна. — В мире, откуда явились по каким-то причинам неизвестных нам мы, слово Казанова имеет совсем иное значение, нежели здесь, в этом мире. — Мы знаем об этом Казанове не понаслышке. О нём написано много книг, и рассказано историй. Мы не знаем, вымысел они или нет, но судя, что о себе написал сам Джакомо Казанова или Шевалье де Сенгальт это что ни наесть, правда. — она сделала паузу. — Пусть немного приукрашена, но не верить этой истории, которая живёт и очевидно будет жить в веках, мы женщины не имеем ни малейшего права. — она сделала долгую и однозначную паузу. — А Вы почему нас об этом спрашиваете? — поинтересовалась она, и Ира тоже спросила:
– Да, почему?
Выслушав Ефимию Иннокентьевну, Тимофей Кондратьевич задумался. Он почему-то поймал себя на мысли, что всё это, всё то, что она только что сказала ему это может быть правдой. Что если действительно Казанова будет жить вечно. Конечно, он понимал, что этот афоризм про вечную жизнь. Жить вечно, не что иное, как проклятия человечества. Одни живут, и их просто нет, а другие живут, и они после смерти остаются жить в веках. Не справедливо, не правда ли? Все хотят жить вечно, но кому это удаётся? Мизерному проценту населения всех жителей земли.
– Это моя работа. — ответил Тимофей Кондратьевич с небольшой грустинкой в голосе и глазах. — Задавать всем вопросы. Вопросы, на которые порой нет определённого ответа. — он снова сделал паузу. На его сердце было противно. Горько и противно. Он не знал, что делать дальше, продолжать этот мучительный для него разговор или вернуться к прежнему. Вы спросите, почему этот разговор был для него мучителен? Ответ прост. В те времена тоже были злодеи, но они были намного культурнее и человечнее тех, кто живёт по понятиям в XXI веке.
Видя, что Тимофей Кондратьевич прибывает в задумьи, женщины решили, что дальнейший разговор на эту тему ни к чему не приведёт, решили они перевести разговор на иную тему. Но окромя той темы что касалась Диметрио у них больше не было, им пришлось вернуться к ней. Ефимия Иннокентьевна повторила свой вопрос.
– Скажите, какие у Вас планы в отношении Иры?
Не поняв о чём это она, Тимофей Кондратьевич спросил:
– О чём это Вы? — непонимающе посмотрел он на женщин, а затем вспомнил, что говорил Ире, перед тем как разговор перешёл в совсем иное русло. — Ах, Вы об этом. — сказал он. — О том, что женщина в Вашем мире не может, не приняв помощь, не может не постоять за себя.
– Нет. — однозначно сказала Ефимия Иннокентьевна. — Не об этом. — Тогда о чём? — не понимал Тимофей Кондратьевич. — О чём тогда… — тут он неожиданно для себя вспомнил. — «Диметрио. Он. Это о нём говорит сейчас Ефимия Иннокентьевна. Это она его имеет в виду». — Тимофей Кондратьевич поинтересовался. — Вы про Диметрио?
– Да. — тихо сказала Ира. — О нём. — она сделала паузу и поинтересовалась. — Вы правда видели его? Его, того кто меня извините за выражение, обрюхател, а теперь в кусты?! — она сделала однозначную паузу. — Что он Вам сказал? — строго спросила она и приказала. — Говорите.
Тимофей Кондратьевич иронично усмехнулся. Ему ещё не доварилась слышать это слово, применимое к беременным. Впрочем, он мало сам знал о словах, применимыми к женщинам в положении.
– Он мне сказал, что вынужден покинуть Вас и удалиться по делам столь важным, что не требует отлагательств.
– Что может быть важнее, чем рождение ребёнка? — не понимала Ира. — Что может быть важнее, чем семья?
– Поверьте мне, может. — сказал удручённый непониманием Иры Тимофей Кондратьевич. — Может. — повторил он. — Это не что иное, как служба своей родине. Присяга. — он сделал паузу. — Не знаю, что Вы действительно делали в своём мире, что была у Вас там за работа, но скажу я Вам никак служитель закона, а как простой человек. Если важным считать только семью ту которая есть у нас и не заботиться о семье иной, семьи, которая простирается на всю огромную нашу страну — на всю огромную Россию, то и семьи-то не будет вовсе. — он сделал однозначную паузу. — Иноземцы, те же Турки захватят Россию и растащат её, кто больше себе кусок отхватит, а русским ничего не останется. — он снова сделал горькую паузу и закончил так. — Даже русской земли не станет, одна иноземщина придёт на Русь-матушку. Подумать страшно, что тогда будет.
Слушая Тимофей Кондратьевича, женщины остолбенели. В их лице появился страх. Как они забыли о войнах, опустошающих русские земли, как они забыли о доме — родины-России. Для них только дети важны, и прочие связанное с семьёй, а о своём доме, о доме, в котором они живут, они-то и забыли. — Вы правы. — согласилась Ира. — наш дом — это Россия. — затем она сказала. — Но Россия — это дом, а я говорю о семье.
– Да. — согласилась Ира. — Дом и семья — это разные понятия. — она сделала паузу и усмехнувшись, добавила. — Хотя, — небрежно бросила она. — Дом и семья едины.
– Значит, Вы меня понимаете.
– Да. — тихо сказала Ира. — Я Вас понимаю.
Не знаю, понимала ли Ира Тимофей Кондратьевича или нет, но то, что она точно знала, что без семьи не может быть дома, а без дома не может быть семьи, это она понимала совершенно чётко. Теперь она не стремилась сделать из Тимофея Кондратьевича мужика, который не знает, что такое семья и дом. Эти два понятия для него, как человека того времени были неразделимы друг от друга.
– Вот видите, — тихо сказал Тимофей Кондратьевич, — что ни говори, а я прав. — он сделал паузу, затем тихо добавил. — Очевидно в Вашем времени не учат никого ни чести, ни морали. Что ни говори, а очевидно дом для Вас — это что-то иное. Ни та ценность, которая есть в нашем мире. — он сделал грустную паузу и тихо добавил. — В нашем времени. — он пристально посмотрел на женщин. Им почему-то показалось, что он словно изучает их. Изучает их мимику, их реакцию на сказанным Тимофеем Кондратьевичем. — «МИР ГДЕ ВСЁ ПОДРУГОМУ. ГДЕ СЕМЬЯ И ЧЕСТЬ НА ПЕРВОМ МЕСТЕ». — Теперь я понимаю Диметрио. — продолжал говорить Тимофей Кондратьевич. — Он хочет, чтобы его дитя какое бы оно ни было, вырос в чести и достоинстве своего рода.
«Хорошо бы если он бы об этом ребёнке ещё позаботился. — подумала Ира. — Мне сделал ребёнка хотя я об этом его не просила, а сам соизволил в кусты. Да не только в кусты, но и ещё с позволения сказать дальше. Туда, где ни одна собака его не найдёт. Сволочь».
– Так, всё же, — спрашивала Ефимия Иннокентьевна Тимофей Кондратьевича, пока Ира о чём-то подумала. — Что хотел передать Ире Диметрио?
Тимофей Кондратьевич не знал, как сказать, что Диметрио оставил Иру на его попечение, а сам улетел далеко, в свой мир, на свою планету.
Но, что ни говори, друзья — есть друзья. Особенно если эти друзья подруги. Ефимия Иннокентьевна понимала, что сказать то, что хотел сказать Тимофей Кондратьевич для него, как для мужчины очевидно очень трудно. Да как сказать, что Тимофей Кондратьевич взял на себя обязательства позаботиться об Ире. А эти обязательства подразумевали многое, в том числе и возможную совместную жизнь, о чём Тимофей Кондратьевич не мог сказать Ире. Он был ни так воспитан, чтобы предлагать подобное. Подобный союз. Совместное сожительство. Сожительство без обязательств. В те времена это было просто недопустимо.
– Очевидно, — осторожно начала Ефимия Иннокентьевна, — Тимофей Кондратьевич хотел сказать, что… — сделала она осторожную паузу, подбирая слова для завершения этого предложения, — что Диментрио поручил Тимофею Кондратьевичу позаботиться о Вас с ребёнком.
Ира иронично усмехнулась и саркастически сказала:
– Обо мне или о своём ребёнке? — она не могла простить ни его — Диметрио, ни саму себя за то, что произошло с ней. Но что она могла сделать? Ведь она ничего не помнила. Не помнила ничего, чтобы могло напомнить ей о том, что произошло. Как такое случилось, что она ничего не помнила. Она что, была под воздействием каких-либо наркотических средств? Или это был гипноз? Этого она не могла понять. — Не можете ответить. — тяжело вздохнула она. — Вот и я не могу.
Понимая чувства Иры, Ефимия Иннокентьевна с сочувствием к ней сказала.
– Что ни говори, а мужики, какие бы они ни были и где бы ни жили, мужики, — она сделала однозначную паузу, — они и есть мужики. Козлы, да и только. — И то верно. — согласилась безутешная Ира. — Все мужики — козлы. — затем она иронично усмехнулась и вспомнила русскую фамилию; Козлов. А затем фильм 1968 года «БРИЛЬЯНТОВАЯ РУКА», и персонажа Андрея Александровича Миронова, его персонажа, Геннадия Козодоева. Послал бог фамилию, ей-богу. Хорошо, что это только персонаж, а не фамилия человека. Хотя Козловых и Барановых в России хоть отбавляй. Самые популярные фамилии, не правда ли? — Нормальных мужиков нет и не было вовсе.
Тут Тимофей Кондратьевич со своим оскорблённым самолюбием спросил:
– А что вы подразумеваете под словом…
Но тут Ефимия Иннокентьевна дала понять, что сейчас ему не время говорить о чём-либо с Ирой. Что ему надо бы помолчать.
– Да. — согласилась Ефимия Иннокентьевна. — Мужики — козлы, не спорю. Но не стоит всех людей сравнивать друг с другом.
– Стоит. — однозначно сказала Ира и повторила. — Стоит. — она сделала паузу и сказала словно в упрёк. — Это не Вы беременны, от кого непонятно. Одно только имя, Диметрио. И всё. Больше ничего. — тут она усмехнулась. — Подумать только, беременна. И не знаю от кого. Ладно было б что отец реален. Что я знала с кем и когда, а тут… — тут она сделала грустную паузу и удручённо сказала. — Обидно. — она истерически усмехнулась и сказала. — Аборт, и то сделать нельзя. Знал, в какое время меня послать. — после чего она небрежно бросила. — СКОТИНА.
– А Диметрио о Вас Ира по-другому отзывался. — сказал Тимофей Кондратьевич. — Он говорил, что выбрал Вас, потому что Вы не такая, какие другие женщины.
– Это какая же? — Он говорил много хорошего про Вас. — продолжал Тимофей Кондратьевич. — Это всё можно сказать, одним словом.
Тимофей Кондратьевич посмотрел на Ефимию Иннокентьевну и дал понять ей, что это слово должна сказать именно она. Во-первых, потому что она женщина, а во-вторых, это слово никак не мог сказать мужчина без какого-либо подоплёка. Что ж, Тимофей Кондратьевич был прав. Когда Ефимия Иннокентьевна сказала это слово, то всем стало ясно, что именно Ефимия Иннокентьевна, а ни Тимофей Кондратьевич должна была сказать это слово.
– Непорочная.
Ира легонько улыбнулась. Она была польщена, что её непорочной, то есть безгрешной, а может быть чистой. Кто знает, какое слово-синоним, к слову непорочная можно применить к сказанному Ефимии Иннокентьевной.
– Ну Вы мне просто льстите. — сказала Ира. Не зная, что и сказать, она нашла лишь одну фразу, чтобы как-нибудь как она считала подхалимаж перевести в безобидное для всех высказывания. — Я уж ни такая непорочная, чтоб можно было говорить об этом. — она сделала паузу. — Подхалимаж. — тихо сказала она. — Как мне ненавистен этот подхалимаж и подхалимы. — она сделала однозначную паузу. — Я их терпеть не могу.
– Вы ошибаетесь. — поспешно заявила Ефимия Иннокентьевна. — Подхалимаж — нет. — твёрдо заявила она. — Я просто хотела сказать…
– Я знаю что Вы хотели сказать. — перебила её Ира. — Вы хотели лишь посмеяться надо мной. — горько заплакала она. — Посмотрите на меня. Какая же я непорочная, если беременна и не от понятно, от кого. — она снова сделала паузу. — Нет. — сказала она раздражённо. — Никакая я не непорочная дева Мария. — она сделала однозначную паузу и заявила не только собеседникам, но и само;й себе. — Я испорченная, порочная женщина, а кто утверждает обратное, тот просто на просто лицемер и лжец. — Зачем Вы так. — сказал Тимофей Кондратьевич. — Ира, Вас никто не хотел оскорбить. — сказал он.
– Это не лицемерие и тем более не подхалимаж. — он снова сделал паузу. — Вы есть что ни на есть чистая душа. Как сказала Ефимия Иннокентьевна непорочная. — он снова сделал паузу и затем добавил. — Непорочная дева Мария родившего Иисуса Христа.
– Но я же не Мария?! — Как знать, как знать. — ответил Тимофей Кондратьевич. — Марию тоже нельзя назвать непорочной, но она…
– Замолчите! — потребовала Ира. — Я не она!
В это самое время все трое услышали, как открылась входная дверь отделения полиции и в помещение кто-то вошёл.
Тимофей Кондратьевич попросил Ефимию Иннокентьевну узнать, кого там пришёл? И та, приоткрыв дверь кабинета, увидела идущих в их сторону Митрофана и лекарем Катц Авраамом Рудольфовичем.
– Это лекарь и Митрофан. — сказала Ефимия Иннокентьевна. — Они направляются сюда.
– Ну что ещё?! — неохотно пробурил провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. — Что им надо?

Глава 17

Диагноз — это не приговор

Итак, в кабинет провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича вошли двое мужчин. Авраам Рудольфович, увидев женщин, ни чуть не удивился их прибыванию здесь, тотчас же поинтересовался:
– Как Вы себя чувствуете, Тимофей Кондратьевич?
Недоумённо посмотрев на доктора Катц, Тимофей Кондратьевич ответил.
– Спасибо, хорошо. — затем не зная почему, он добавил. — И Вам того же желаю. — Тимофей Кондратьевич не знал, впрочем, он даже не понимал, зачем, а тем более почему, он так сказал. Словно иронизировал: вот какое у меня здоровье — лучше не бывает. Впрочем, Тимофей Кондратьевич и вправду чувствовал себя превосходно. Вернувшись из потустороннего мира, где только что побывал, его организм был обновлён. Он почувствовал себя обновлённым. Словно кто-то запенил всё его существование в этом теле. — Я не чувствовал себя до селя так хорошо, как сейчас, Авраам Рудольфович. — Я рад это слышать. — сказал лекарь Катц. — Но всё же, — осторожно сказал он. — позвольте мне посмотреть на Вас и оценить Ваше предварительное состояние здоровье.
Тимофею Кондратьевичу не хотелось сейчас, чтобы кто-либо оценивал его состояние, здоровье. Он чувствовал себя превосходно. Но лекарь Катц настоял на своём.
– Хорошо. — сказал Тимофей Кондратьевич. — Извольте. Осматривайте. — Тимофей Кондратьевич думал, что это не займёт много времени. Предварительный осмотр, что в этом такого. Ни в первый раз на работе его осматривал доктор, но не сегодня. Неожиданно для Тимофея Кондратьевича, лекарь Катц сказал:
– Я хотел бы осмотреть Вас, Тимофей Кондратьевич, в своём кабинете.
Тимофей Кондратьевич посмотрел на Авраама Рудольфовича пристальным взглядом. Он не понимал, зачем ему ехать в лазарет к доктору Катц. Ведь поверхностный осмотр он мог бы провести и здесь, в его кабинете. Чемоданчик с инструментами, коей носят все доктора, у него есть, в чём же тогда проблема? Впрочем, у Тимофея Кондратьевича не было никакого ни желание, ни настроение спорить с ним, и он послушно, вместе с Митрофаном, Ирой и Ефимии Иннокентьевной отправился в лазарет, в кабинет доктора Катц.
– Ефимия Иннокентьевна, что Вы обо всём этом думаете? — спросила шедшая рядом с ней, на расстоянии от мужчин Ира. — Как Вы думаете, Тимофей Кондратьевич действительно побывал там, в ином мире, — она сделала протяжённую паузу, — в мире, куда, по его словам, его пригласил Диметрио.
– Не знаю. — тяжело вздохнула Ира. — Всё сложно. — сказала она. — Если бы мы сами не переместились из двадцать первого века в девятнадцатый век, то я бы посчитала, что Тимофей Кондратьевич безумен. — она сделала долгую и протяжённую паузу. — Но, — сказала она, — всё в этом мире относительно. Что ни говори, в XXI веке учёные только начали постигать всю необъятность космического пространства, — она снова сделала паузу. Ей не хотелось верить, что Тимофей Кондратьевич лжёт. — «Впрочем, он мог видеть сон. — думала Ира. — И сон он воспринял как реальность. — она сделала паузу в своих рассуждениях. — Впрочем, тогда в этом случае, эта реальность, возможно, стала бы для него сном, а реальность, в которой он был, реальной былью». На этом Ира закончила свои раздумья — рассудительных мыслей. Анализируя происходящее, она понимала, что всё, что произошло с ними, и что сейчас происходит, — это чистое безумие. — Никто не знает, что там за горизонтом. В дали космического пространства. Есть ли жизнь? — Ира снова сделав паузу, продолжила. Есть ли жизнь на Марсе? Есть ли жизнь на какой бы то либо планете? Где ещё возможна жизнь кроме этой галактики? На эти вопросы нет ответа. Как нет ответа на вопрос, одни ли мы во вселенной, и что такое UFO? Может быть, инопланетяне, о котором так грезят 21 век, — это и есть Диметрио? Диметрио — один из представителей внеземной цивилизации.
Слушая Иру, Ефимия Иннокентьевна сочувствовала ей. Она понимала, что Ира не такая уж сильная женщина, коя могла она показаться. Она была женщина — как все, со своими чувствами, со своими проблемами. На секунду ей показалось, что Ира влюблена в этого Диметрио. Пусть она его никогда не видела, пусть ненавидела его и призирала, но её чувства по отношению к нему, возможно, были совершенно иными, нежели она хотела всем показать. Показать совершенно обратное. Ненависть и презрение к нему. К Диметрио. К некой сущности, которая воспользовалась ей и выбросила, словно тряпку в помойное ведро. И при всех этих обстоятельствах Ира нашла в нём, что-то, что стало ей небезразлично. Что дало ей стимул признать в нём ни такого подлеца, которого она видела в нём до сих пор.
Ефимия Иннокентьевна осторожно спросила:
– Вы любите Диметрио?
– Люблю? — фыркнула Ира. — Да я его терпеть не могу. — пафосно бросила она. — Что значит люблю? — возмутилась она. Затем она однозначно сказала. — Я его ненавижу!
– Да. — согласилась Ефимия Иннокентьевна, и словно и от себя добавила. — Мы его ненавидим.
– А Вы-то, за что? — не поняла Ира. — Что он Вам-то сделал?
– Да, я воспользовалась личным местоимением «МЫ». — поспешила ответить Ефимия Иннокентьевна.
– Да. — подтвердила Ира. — Вы сказали МЫ. — она сделала паузу, затем поинтересовалась. — Вы имели в виду себя и меня? — затем уточнила. — Это так?
– Нет. — ответила Ефимия Иннокентьевна. — Я не имела в виду нас с Вами.
– Тогда кого же? — спросила заинтригованная Ира. — Кого Вы Ефимия Иннокентьевна, имели в виду.
– Я имела в виду нас. — сказала Ефимия Иннокентьевна. — Нас. — уточнила она. — Нас — всех женщин. — она сделала осторожную паузу, чтобы дать понять Ире, что именно она имеет в виду. Затем продолжила. — Мы влюбляемся в мужчин, а они нас предают. — тихо сказала она. — И это продолжается из покон-веков. — горько заплакала она, ткнувшись лицом в грудь Ефимии Иннокентьевне, и добавила. — Это продолжается вечно.
– Да, — сказал Тимофей Кондратьевич, выслушав собеседниц, — вечность это… — задумался Тимофей Кондратьевич. — это так много, и так мало. — он сделал паузу, он понимал, что о чём говорят женщины, это ни век, о котором говорят: свой век прожил, пора почивать. Нет, это ни это, а совсем иное. Вечность — это не век. Век, который проживает человек. Нет, это не этот век, а иной. Век в длиною целую вечность. Век бесконечности пространства — звёзд вселенной — его млечного пути космического пространства вселенной. Он тяжело вздохнул. — Давеча, — сказал он, — до того, как Вы появились здесь, я наблюдал нечто. — сказал он и задумчиво сказал. — Я наблюдал лист, падающий с дерева, который оторвался от него под сильным порывом ветра. Он как вихорь закружился в воздушно потоках восходящего воздуха — предшествовавшего урагана, и, затем, плавно опустился на землю. Опускался он плавно, чуть дыша. Казалось, что он опускается словно целую вечность. Вечность, которая закружила его в воздушных потоках восходящего воздуха словно на мгновение, и опустила плавно на землю.
Так, Тимофей Кондратьевич охарактеризовал это с виду простое и понятное слово — вечность. Вечность жизни, и мгновение вечной смерти. Миг радости и вечности прошедшей жизни. Никто никогда в молодости не задумывается, что есть вечность? Никто не задумывается, что вечность — это сама жизнь. Вечная жизнь на земле. Но и жизнь на земле не вечна. Динозавры, Майя, фараоны древнего Египта тому пример.
– Я с Вами совершенно согласна. — сказала Ефимия Иннокентьевна. Выслушав Тимофей Кондратьевича, она понимала, что для всех людей в каком бы то ни было времени они ни жили, понятие относительности времени и соответственно его вечности развеете хорошо. — Вечность — это миг — это капля в море в огромном океане бесконечного пространства вселенной бесконечности космического пространства — жизненного пути человека.
– Но надо умудриться прожить эту жизнь. — сказала Ира. — Порой она летит незаметно, а порой, жизнь протекает как целая вечность. — она сделала горькую паузу. — Вот, к примеру, Лидия Потапова. — она сделала паузу, и грустно сказала. — Прожила всю жизнь, видела за свой век многое, и белое, и чёрное. — она сделала грустную паузу. — А вот сейчас она где? — сказала Ира. — Мертва. Ушла, так сказать, в вечность. Но я хочу задать один-единственный вопрос, — она сделала продолжительную паузу и вопросила. — Прожила ли она век или вечность? — на этот вопрос ни у кого, у Ефимии Иннокентьевны и Тимофей Кондратьевича которым не было чем парировать этот вопрос Иры. — Вам нечего сказать. — сказала она им. — Нечего, потому что на этот вопрос нет ответа. — она сделала паузу, и с грустью добавила. — В том-то и проблема.
Тем временем все пятеро подошли к двери госпиталя лекаря Катц.
– Мы пришли. — сказал Авраам Рудольфович. — Прошу в мой кабинет.
Итак, войдя в кабинет доктора Катц, Тимофей Кондратьевич словно растерялся. Он был в этом кабинете ни так давно, но почему-то он почему-то решил, что он в нём в первый в своей жизни. Здесь было, как будто бы всё так, как должно было быть. Те же стены, те же окна. Тот же стол и стул. Всё то же самое, но всё же что-то было ни так. Тимофей Кондратьевич ощущал себя словно не в своей тарелки. Что-то в нём было ни то. Но что в нём было ни то, Тимофей Кондратьевич не знал. Внутри его что-то словно говорила ему, что он никогда здесь не был. Никогда не был здесь, в этом кабинете доктора Катц.
Осмотрев кабинет доктора Катц, Тимофей Кондратьевич сказал:
– У Вас хороший кабинет. — и добавил. — Вы недавно, наверное, сделали в нём ремонт?
– Нет. — сказал Авраам Рудольфович. — В этом кабинете ремонт не делался. — он сделал паузу и недоумённо добавил. — Мой кабинет, Тимофей Кондратьевич, открыт с тех самых пор, как был выстроен это заведение.
– Разве? — недоверчиво протянул Тимофей Кондратьевич. — Впрочем, — небрежно бросил он. — Что ни говори, а вернувшись оттуда, всё кажется по-иному.
Женщины переглянулись меж собой.
– Вам не кажется, что Тимофей Кондратьевич не в своей тарелки?
В это время другая женщина почему-то подумала, что Тимофей Кондратьевич — это вовсе не Тимофей Кондратьевич, а кто-то иной. Тот, кого они никогда не знали. Тот, кто был с Ирой. Тот, кто… Тут неожиданно для всех вторая женщина осторожно спросила.
– Диметрио, это Вы? — она сделала паузу и добавила. — Это я, Ира.
Все присутствующие в кабинете доктора Катц, и он в том числе посмотрели на Тимофея Кондратьевича вопросительным взглядом. Этот вопрос никто из присутствующих не задавал Тимофею Кондратьевичу. Мало того, они даже не могли предположить ничего подобного. Переселение душ из плоти в плоть, замещение её другой или сосуществовать вместе друг с другом — это было для людей той поры абсолютным нонсенсом.
– Что? — бросил лекарь Катц, который посчитал, что ослышался.
– Что Вы сказали? — Смотревшая на него Ира, ответила.
– Ничего. — и дала понять Доктору Катц, чтобы тот помолчал.
– Очевидно я ослышался. — сказал лекарь Катц. — Извините.
Тимофей Кондратьевич посмотрел на Иру каким-то презрительным взглядом. В свою очередь, Ира бросила взгляд на Тимофея Кондратьевича. Их взгляды встретились. В это самое мгновение Ира почувствовала, что смотрящей на неё взгляд совсем ни такой, который она видела давеча, которым на неё смотрел Тимофей Кондратьевич, когда она была в полицейском участке. Да, это был ни тот взгляд молодого юноши, это был взгляд пустой. В нём можно было увидеть бездну. Бездну бесконечности пустоты человеческой души. Впрочем, была ли у этого взгляда душа? Была ли та уверенность в жизни, коя предвещена человеку. Человеку, который уверенному в себе. Человеку, целеустремлённому. Да что там говорить, целеустремлённому человеку. Нет, ничего подобного в этом взгляде не было. В нём читалось только пустота. Пустота и бездна была видна в нём.
Если кто-либо мог бы заглянуть по ту сторону вселенной, и увидеть в нём страх. Страх и ужас перед неизбежной своей смерти, пустоту охватывающего человека — его собственный ХОРРОР, то вряд ли можно было бы сказать, что в этом взгляде Тимофей Кондратьевича не было ничего подобного. В его взгляде Ира читала хоррор. Но это был ни её хоррор, ни её страх, а страх перед неизбежном. Перед… перед чем? На этот вопрос у Иры не было ответа.
В свою очередь Тимофей Кондратьевич смотрел на Иру своим стеклянным взглядом. Он был уверен, что Ира хоть и увидит в нём его пустоту. Пустоту вечности пространства, так называемую чёрную дыру, она всё равно ничего не скажет ни Ефимии Иннокентьевне, ни Митрофану, ни доктору Катц. Но чтобы быть уверенным до конца, Тимофей Кондратьевич, приблизившись к Ире, тихо ей на ушко сказал:










– Я позабочусь о Вас Ира. — он сделал паузу, и добавил. — Я обещал Диметрио.
Это признание Иру повергло в шок. Она почему—то решила, что Тимофей Кондратьевич стал Диметрио. Нет, он не стал Диметирио, это Диметрио стал Тимофеем Кондратьевичем. Он каким—то образом там, по ту сторону реальности стал Тимофеем Кондратьевичем. «Но тогда, где же сам Тимофей Кондратьевич? — не понимала Ира анализируя про себя происходящее. — Остался там, по ту сторону реальности? Но если это так, то почему бы не предположить… чёрт возьми! — ужаснулась Ира. — А что если… предположила она невозможное. — Что если… — снова предположила она и не могла поверить в своё предположение. — Что если это никто иной как Диименцио убил Лидию Потапову. — от этого предположение Ира ужаснулась. Она ни кода не думала об этом. — Но как это возможно? — не понимала она. — Ведь переселение душ в принципе невозможно. Это не фантастический роман, в котором возможно всё под пером писателя. Нет, это не… — тут она сделала паузу, и… — Всё что происходит с нами здесь и сейчас это ни что иное как фантастика. Попавши ни в этот мир, а в мир драконов и ведьм мы бы попали в настоящее фантазии. А может мы в мире фантастики, спим? — поймав себя на этой мысли Ира почему—то решила, что это роман, и они все герои одного романа. — Нет, этого быть не может. — через секунду решила Ира. — Это просто невозможно! Ведь если бы мы были героями романа, то нас бы попросту не существовала. А мы существуем, дышим, мыслим. Значит это реально. А если это все реально, то мы не герои романа. А если это так, то…».
– Вы непоймете, реально это или нет. — сказал Тимофей Кондратьевич. Я Вас отлично понимаю. Для всех реальность это лишь безумное фантазия Вашего воображения. — он сделал паузу, сказал. — Человек сам себе создаёт свой хоррор — свой ад. — затем он сказал. — Не беспокойтесь. Они нас не слышат. То что я Вам сказал предназначается только для Вас. — он снова сделал паузу, и сказал. — Я не прощаюсь, увидимся. — в эту самую секунду Тимофей Кондратьевич изменился. Его взгляд стал прежнем, он выглядел обыкновенно. Таким каким его всегда видели. Казалось, что он ничего не помнил про то, что было с ним только что. Не понимая что происходит, он поинтересовался у Иры. — Что со мной было?
Лекарь Катц спросил:
– С Вами всё в порядке?
– Не знаю. — сказал Тимофей Кондратьевич, и пожаловавшись на головную боль, сел на стул. — Как будто бы и в порядке, а как будто бы и нет. — не понимал Тимофей Кондратьевич, что происходит с ним. Он словно был в ином мире. В ином месте, там, где, по своей сути он быть не мог в принципе. Впрочем, почему бы и не мог? Может всё что произошло только что с ним это сон? Сон, и только. Сон иной реальности. Сон, который возможно был бы ему непонятен если бы ни путешествие по ту сторону самой реальности. Реальности человека, который, возможно был по ту сторону некой реальности сна. Может быть, это был лишь сон? Сон, который только что закончился? Но нет, это был ни сон. Это была реальность. Это Тимофей Кондратьевич понял, когда оказался в кабинете доктора Катц. Непомнящий ничего что с ним произошло до тех самых пор, как он вышел из своего кабинета полицейского участка и направился со всеми вместе в сторону лазарета, где держал свой кабинет лекарь Катц, и только сейчас поняв, что ничего не помнит из того, что было пока он шёл их полицейского участка в лазарет к доктору Катц, где он прибывал в это самое время. Он пожаловался на боль в голове, а затем прибавил. — Ничего не помню. «Что со мной?» — он тупо посмотрев на доктора Катц сказал. — В моей голове ничего нет. Я не чувствую своих мозгов, а здесь, — он показал рукой на макушку черепа, разделяющего там, где разделяется два полушарье надвое, сказал. — Как болит. — пожаловался он доктору Катц, который смотрел на Тимофей Кондратьевича изучающим взглядом. — Как болит. — снова пожаловался он, и взвалил. — ПО–МО–ГИТЕ!!!
Лекарь Катц смотря на Тимофей Кондратьевича не мог понять, почему у него такие головные боли? Ведь Тимофей Кондратьевич до сели был здоров как бык. Что касается головной боли, то её и в помине не было. Лекарь Катц подошёл к Тимофею Кондратьевичу, и осмотрев его сделал своё заключение: Тимофей Кондратьевич переутомился. Его поглотила его работа, и теперь она забирает у него его жизненные силы. Затем он прописал больному абсолютный покой, а от головы выписал болеутоляющее.
Затем к пациенту подошла Ефимия Иннокентьевна. Она долго смотрела на Тимофей Кондратьевича, о чём—то с ним имела беседу, а затем сообщила присутствующим: У Тимофей Кондратьевича сильный нервный стресс вызванный его путешествием по ту сторону реальности. — она сделала однозначную паузу. — Ни каждый человек может принять происходящее с ним по ту сторону как рациональность сущего его бытия.
Лекарь Катц поинтересовался:
– Что Вы имеете ввиду? — затем предположил. — Вы считаете, что Тимофей Кондратьевич сошёл сума? — Это ни так. — возразила Ефимия Иннокентьевна. — Просто человек, на которого обрушивается слишком много, и это много ещё связано с потусторонними силами, — она снова сделала паузу, словно пытаясь донести до присутствующих свою мысль, она сказала, — ни каждый скажу я вам человек способен принять все что с ним произошло как должное. — она сделала однозначную паузу. — Все считают, что они сошли сума.
– А что, — заинтересованно поинтересовался лекарь Катц, — это ни так? — он сделал значительную паузу. — В мировой истории было много безумцев. — сказал он, и подчеркнул. — Безумцев, считающих себя новыми коралями. Безумцев — властителей мира сего. Безумцев…
– У нас это называется просто, шизофрения. — перебила доктора Катц Ефимия Иннокентьевна. — Но Тимофей Кондратьевич не безумен. — сказала она. — Ему просто надо прийти в себя и осмыслить произошедшее с ним. — Что ж, — согласился с Ефимии Иннокентьевной лекарь Катц, и посмотрев жалостлива на Тимофей Кондратьевича добавил. — возможно Вы и правы. Отдых Тимофею Кондратьевичу не повредит.
Что ж, может быть и так, не поверить — значит сомневаться, а сомнение присуще каждому из людей.  Тимофею Кондратьевичу конечно, нужен был отдых. Отдых от того, что он видел — осмысление того, где он был. А был он по ту сторону реальности. Но кто скажет, где она реальность? Та реальность которая нам так присуща. Безумцы открывают что—то — доказывают невозможное. А простые люди, те которые считают себя просто нормальными людьми, те не откроют ничего, только прозябнут свою никчёмную жизнь, и уйдут в небытие, словно их не было вовсе.
Тем временем, лекарь Катц предоставил выбор Тимофею Кондратьевичу, где ему угодно провести время отдыха? У себя дома или здесь, в палате — его лечебном заведении. Тимофей Кондратьевич сказал:
– Я пойду в свой дом, там проведу время, там и отдохну осмыслив происшедшее.
– Хорошо. — согласился лекарь Катц. — Пусть будет так. — он сделал паузу. Затем он внимательно посмотрел на Тимофей Кондратьевича, и подойдя к столу взял какую—то бумажку, которая была как ни иначе как бланк—рецепт. Затем он взял перо и обмакнул его в чернильнице, а затем нацарапал что—то на рецепте. и написал что—то на рецепте. Затем он положил перо в чернильницу, подошёл к Тимофею Кондратьевичу, и отдав ему рецепт, попросил в зелейные лавки (АПТЕКА) зайти и купить болеутоляющее.
Тимофей Кондратьевич взял рецепт, и пообещал, что зайдёт в зелейные лавки по дороги домой.
– Если не возражаете, — сказала Ира, — то я Вас провожу.
– Я рад буду сопровождать Вас. — ответил Тимофей Кондратьевич. — Что ж, — сказал лекарь Катц. — Теперь я не волнуюсь за Вас. — Тимофей Кондратьевич и Ира посмотрели друг на друга так, что со стороны можно было понять, что они неравнодушны друг к другу. Что лекарь Катц имеет ввиду, чтобы они не упустили друг друга. — В ы в надёжных руках.
Заметив это, Ефимия Иннокентьевна сказала.
– Я думаю, что эти надёжные руки смогут защитить Иру.
– Вы можете об этом не беспокоиться. — заверил Ефимию Иннокентьевну Тимофей Кондратьевич. — Ира в надёжных руках. — затем он обратился к Митрофану. — Посмотрите за порядком в моё отсутствие. — попросил Тимофей Кондратьевич. — Если что, Вы знаете где меня искать.
– Хорошо. — ответил Митрофан который стоял у двери. — В Ваше отсутствие всё будет в порядке. — заверил он Тимофей Кондратьевича, и заверил. — Я об этом позабочусь. — Вот и хорошо. — сказал лекарь Катц. — Решено. — затем он напомнил. — Но о зелейной лавки не забудьте.
– Не забуду. — пообещал Тимофей Кондратьевич, и посмотрев на Иру, заверил. Обязательно зайду. — Не беспокойтесь Авраам Рудольфович. — сказала Ира. — Я прослежу чтобы с Тимофеем Кондратьевичем ничего не случилось. — она подошла к Тимофею Кондратьевичу, и попросила показать ей здешнюю зелейную лавку.
Тимофей Кондратьевич встал изо стола, и подойдя к Ире, сказал.
– Извольте, покажу. — затем он добавил. — Я рад с Вами походить по городу.
– Я тоже.
– Что ж, — сказала Ефимия Иннокентьевна Ире. — До вечера.
– До вечера. — ответила Ира. Она посмотрела на Тимофей Кондратьевича, и сказала. — Что же Вы медлите, идёмте.
Не зная что ответить, Тимофей Кондратьевич лишь вымолвил.
– Вашу руку Ира.
Ира протянула Тимофею Кондратьевичу свою руку, и Тимофей Кондратьевич взяв её нежную ладонь в свою руку, сказал:
– Идемте.
Когда Ира и Тимофей Кондратьевич покинул кабинет лекаря Катц, Авраам Рудольфович спросил Ефимию Иннокентьевну, что она обо всём этом думает. И получив ответ, от Ефимии Иннокентьевны, что всё это достаточно странно даже для её мира, добавила, что в её практике такое она видит впервые. Впрочем, она читала что—то подобное в медицинских книгах, но никогда сталкиваться с этим на практике не приходилась. Она так же добавила, что в её мире это называется просто — ШИЗОФРЕНИЯ. Но ни в этом случае. Возможно, он переутомился. Возможно Тимофей Кондратьевич действительно устал, а та реальность в которую он возможно попал не прошла без следа.
– Что ж, — задумчиво сказал Авраам Рудольфович. — Дай бог мы не ошибаемся, и Тимофей Кондратьевич не сошёл сума, а просто устал, переутомился от работы.
Все присутствующие с ним были солидарно. Они тоже не хотели верить, что Тимофей Кондратьевич сошёл сума, а попросту переутомился, а Митрофан с сожалением сказал:
– Тяжело будет без Тимофей Кондратьевича. — и добавил. — Это я Вам говорю.
Все присутствующие смотрели друг на друга словно молча сочувствуя Тимофею Кондратьевичу и его беде. И только Митрофан пристально смотрел на Ефимию Иннокентьевну, словно пытаясь понять, Ефимия Иннокентьевна причастна к произошедшему только что с Тимофеем Кондратьевичем или нет?
– Я позабочусь о Вас, Ира. — он сделал паузу и добавил. — Я обещал Диметрио.
Это признание Иру повергло в шок. Она почему-то решила, что Тимофей Кондратьевич стал Диметрио. Нет, он не стал Диметирио, это Диметрио стал Тимофеем Кондратьевичем. Он каким-то образом там, по ту сторону реальности стал Тимофеем Кондратьевичем. «Но тогда, где же сам Тимофей Кондратьевич? — не понимала Ира, анализируя про себя происходящее. — Остался там, по ту сторону реальности? Но если это так, то почему бы не предположить… чёрт возьми! — ужаснулась Ира. — А что если… предположила она невозможное. — Что если… — снова предположила она и не могла поверить в своё предположение. — Что если это никто иной, как Диименцио убил Лидию Потапову. — от этого предположение Ира ужаснулась. Она ни кода не думала об этом. — Но как это возможно? — не понимала она. — Ведь переселение душ в принципе невозможно. Это нефантастический роман, в котором возможно всё под пером писателя. Нет, это не… — тут она сделала паузу, и… — Всё что происходит с нами здесь и сейчас это не что иное, как фантастика. Попавши ни в этот мир, а в мир драконов и ведьм мы бы попали в настоящей фантазии. А может, мы в мире фантастики, спим? — поймав себя на этой мысли Ира почему-то решила, что это роман, и они все герои одного романа. — Нет, этого быть не может. — через секунду решила Ира. — Это просто невозможно! Ведь если бы мы были героями романа, то нас бы попросту не существовала. А мы существуем, дышим, мыслим. Значит это реально. А если это всё реально, то мы не герои романа. А если это так, то…».
– Вы не поймёте, реально это или нет. — сказал Тимофей Кондратьевич. Я Вас отлично понимаю. Для всех реальность — это лишь безумное фантазия Вашего воображения. — он сделал паузу, сказал. — Человек сам себе создаёт свой хоррор — свой ад. — затем он сказал. — Не беспокойтесь. Они нас не слышат. То, что я Вам сказал, предназначается только для Вас. — он снова сделал паузу и сказал. — Я не прощаюсь, увидимся. — в эту самую секунду Тимофей Кондратьевич изменился. Его взгляд стал прежнем, он выглядел обыкновенно. Таким, каким его всегда видели. Казалось, что он ничего не помнил про то, что было с ним только что. Не понимая, что происходит, он поинтересовался у Иры. — Что со мной было?
Лекарь Катц спросил:
– С Вами всё в порядке?
– Не знаю. — сказал Тимофей Кондратьевич, и, пожаловавшись на головную боль, сел на стул. — Как будто бы и в порядке, а как будто бы и нет. — не понимал Тимофей Кондратьевич, что происходит с ним. Он словно был в ином мире. В ином месте, там, где, по своей сути он быть не мог в принципе. Впрочем, почему бы и не мог? Может всё, что произошло только что с ним это сон? Сон, и только. Сон иной реальности. Сон, который, возможно, был бы ему непонятен, если бы ни путешествие по ту сторону самой реальности. Реальности человека, который, возможно, был по ту сторону некой реальности сна. Может быть, это был лишь сон? Сон, который только что закончился? Но нет, это был ни сон. Это была реальность. Это Тимофей Кондратьевич понял, когда оказался в кабинете доктора Катц. Не помнящий ничего, что с ним произошло до тех самых пор, как он вышел из своего кабинета полицейского участка и направился со всеми вместе в сторону лазарета, где держал свой кабинет лекарь Катц, и только сейчас поняв, что ничего не помнит из того, что было, пока он шёл из полицейского участка в лазарет к доктору Катц, где он прибывал в это самое время. Он пожаловался на боль в голове, а затем прибавил. — Ничего не помню. «Что со мной?» — он, тупо посмотрев на доктора Катц, сказал. — В моей голове ничего нет. Я не чувствую своих мозгов, а здесь, — он показал рукой на макушку черепа, разделяющего, — там, где разделяется два полушарье надвое, сказал. — Как болит. — пожаловался он доктору Катц, который смотрел на Тимофея Кондратьевича изучающим взглядом. — Как болит. — снова пожаловался он и взвалил. — ПО – МО – ГИТЕ!!!
Лекарь Катц, смотря на, Тимофея Кондратьевича, не мог понять, почему у него такие головные боли? Ведь Тимофей Кондратьевич до сели был здоров как бык. Что касается головной боли, то её и в помине не было. Лекарь Катц подошёл к Тимофею Кондратьевичу, и, осмотрев его, сделал своё заключение: Тимофей Кондратьевич переутомился. Его поглотила его работа, и теперь она забирает у него его жизненные силы. Затем он прописал больному абсолютный покой, а от головы выписал болеутоляющее.
Затем к пациенту подошла Ефимия Иннокентьевна. Она долго смотрела на Тимофея Кондратьевича, о чём-то с ним имела беседу, а затем сообщила присутствующим: У Тимофея Кондратьевича сильный нервный стресс, вызванный его путешествием по ту сторону реальности. — она сделала однозначную паузу. — Ни каждый человек может принять происходящее с ним по ту сторону как рациональность сущего его бытия.
Лекарь Катц поинтересовался:
– Что Вы имеете в виду? — затем предположил. — Вы считаете, что Тимофей Кондратьевич сошёл сума? — Это ни так. — возразила Ефимия Иннокентьевна. — Просто человек, на которого обрушивается слишком много, и это много ещё связано с потусторонними силами, — она снова сделала паузу, словно пытаясь донести до присутствующих свою мысль, она сказала, — не каждый скажу я Вам, человек способен принять всё, что с ним произошло как должное. — она сделала однозначную паузу. — Все считают, что они сошли сума.
– А что, — заинтересованно поинтересовался лекарь Катц, — это ни так? — он сделал значительную паузу. — В мировой истории было много безумцев. — сказал он и подчеркнул. — Безумцев, считающих себя новыми коралями. Безумцев — властителей мира сего. Безумцев…
– У нас это называется просто, шизофрения. — перебила доктора Катц Ефимия Иннокентьевна. — Но Тимофей Кондратьевич не безумен. — сказала она. — Ему просто надо прийти в себя и осмыслить произошедшее с ним. — Что ж, — согласился с Ефимией Иннокентьевной лекарь Катц, и, посмотрев жалостливо на Тимофея Кондратьевича, добавил. — Возможно, Вы и правы. Отдых Тимофею Кондратьевичу не повредит.
Что ж, может быть и так, не поверить — значит сомневаться, а сомнение присуще каждому из людей. Тимофею Кондратьевичу, конечно, нужен был отдых. Отдых от того, что он видел — осмысление того, где он был. А был он по ту сторону реальности. Но кто скажет, где она реальность? Та реальность, которая нам так присуща. Безумцы открывают, что-то — доказывают невозможное. А простые люди, те, которые считают себя просто нормальными людьми, те не откроют ничего, только прозябнут свою никчёмную жизнь и уйдут в небытие, словно их не было вовсе.
Тем временем лекарь Катц предоставил выбор Тимофею Кондратьевичу, где ему угодно провести время отдыха? У себя дома или здесь, в палате — его лечебном заведении. Тимофей Кондратьевич сказал:
– Я пойду в свой дом, там проведу время, там и отдохну, осмыслив происшедшее.
– Хорошо. — согласился лекарь Катц. — Пусть будет так. — он сделал паузу. Затем он внимательно посмотрел на Тимофея Кондратьевича, и, подойдя к столу, взял какую-то бумажку, которая была как ни иначе как бланк-рецепт. Затем он взял перо и обмакнул его в чернильнице, а затем нацарапал, что-то на рецепте. И написал, что-то на рецепте. Затем он положил перо в чернильницу, подошёл к Тимофею Кондратьевичу, и, отдав ему рецепт, попросил в зелейной лавки (АПТЕКА) зайти и купить болеутоляющее.
Тимофей Кондратьевич взял рецепт и пообещал, что зайдёт в зелейной лавки по дороге домой.
– Если не возражаете, — сказала Ира, — то я Вас провожу.
– Я рад буду сопровождать Вас. — ответил Тимофей Кондратьевич. — Что ж, — сказал лекарь Катц. — Теперь я не волнуюсь за Вас. — Тимофей Кондратьевич и Ира посмотрели друг на друга так, что со стороны можно было понять, что они неравнодушны друг к другу. Что лекарь Катц имеет в виду, чтобы они не упустили друг друга. — Вы в надёжных руках.
Заметив это, Ефимия Иннокентьевна сказала.
– Я думаю, что эти надёжные руки смогут защитить Иру.
– Вы можете об этом не беспокоиться. — заверил Ефимию Иннокентьевну Тимофей Кондратьевич. — Ира в надёжных руках. — затем он обратился к Митрофану. — Посмотрите за порядком в моё отсутствие. — попросил Тимофей Кондратьевич. — Если что, Вы знаете, где меня искать.
– Хорошо. — ответил Митрофан, который стоял у двери. — В Ваше отсутствие всё будет в порядке. — заверил он Тимофей Кондратьевича и заверил. — Я об этом позабочусь. — Вот и хорошо. — сказал лекарь Катц. — Решено. — затем он напомнил. — Но о зелейной лавки не забудьте.
– Не забуду. — пообещал Тимофей Кондратьевич, и, посмотрев на Иру, заверил. Обязательно зайду. — Не беспокойтесь, Авраам Рудольфович. — сказала Ира. — Я прослежу, чтобы с Тимофеем Кондратьевичем ничего не случилось. — она подошла к Тимофею Кондратьевичу и попросила показать ей здешнюю зелейную лавку.
Тимофей Кондратьевич встал изо стола, и подойдя к Ире, сказал.
– Извольте, покажу. — затем он добавил. — Я рад с Вами походить по городу.
– Я тоже.
– Что ж, — сказала Ефимия Иннокентьевна Ире. — До вечера.
– До вечера. — ответила Ира. Она посмотрела на Тимофея Кондратьевича и сказала. — Что же Вы медлите, идёмте.
Не зная, что ответить, Тимофей Кондратьевич лишь вымолвил.
– Вашу руку Ира.
Ира протянула Тимофею Кондратьевичу свою руку, и Тимофей Кондратьевич, взяв её нежную ладонь в свою руку, сказал:
– Идёмте.
Когда Ира и Тимофей Кондратьевич покинул кабинет лекаря Катц, Авраам Рудольфович спросил Ефимию Иннокентьевну, что она обо всём этом думает. И получив ответ, от Ефимии Иннокентьевны, что всё это достаточно странно даже для её мира, добавила, что в её практике такое она видит впервые. Впрочем, она читала, что-то подобное в медицинских книгах, но никогда сталкиваться с этим на практике не приходилась. Она также добавила, что в её мире это называется просто — ШИЗОФРЕНИЯ. Но ни в этом случае. Возможно, он переутомился. Возможно, Тимофей Кондратьевич действительно устал, а та реальность, в которую он возможно попал не прошла без следа.
– Что ж, — задумчиво сказал Авраам Рудольфович. — Дай бог мы не ошибаемся, и Тимофей Кондратьевич не сошёл сума, а просто устал, переутомился от работы.
Все присутствующие с ним были солидарно. Они тоже не хотели верить, что Тимофей Кондратьевич сошёл сума, а попросту переутомился, а Митрофан с сожалением сказал:
– Тяжело будет без Тимофея Кондратьевича. — и добавил. — Это я Вам говорю.
Все присутствующие смотрели друг на друга словно молча сочувствуя Тимофею Кондратьевичу и его беде. И только Митрофан пристально смотрел на Ефимию Иннокентьевну, словно пытаясь понять: Ефимия Иннокентьевна причастна к произошедшему только что с Тимофеем Кондратьевичем или нет?


Глава 18

Зелейная лавка

Сия глава зелейнай лавкой зовётся.
В ней колдовство и ведьма, и ещё.
Что ни говори, чертог потусторонней силы.
Чертог Содома и Гоморра — в зелейной лавке — чертовщина там живёт.
А может, нет — лечения живёт.
В городе Жабинка — зелейной лавке ведьмы.
 
Д. Г. Боррони.
 
Итак, сию историю я продолжаю. Посмотрим, где сейчас Тимофей Кондратьевич и сопровождающая его Ира? А вот и они. Идут по улице, в зелейную лавку.
 
Дойдя до зелейной лавки, Ира посмотрев на Тимофея Кондратьевича, поинтересовалась:
– Это она и есть?
– Да. — сказал Тимофей Кондратьевич. — Это и есть зелейная лавка.
Зелейная лавка ничем не отличалась от других строений города, если не считать, что она была полустеклянной. То есть её ветрина была стеклянной. На ней были выставлены лекарственные травы, дабы все могли увидеть, что это за лавка. Над её дверью была вывешена вывеска: зелейная лавка модам Пелагее.
Да, той самой Пелагеи, с которой мы недавно расстались. Войдя в зелейную лавку, Ира почувствовала запах. Запах всевозможных трав. Здесь присутствовал запах ромашки, крапивы, подорожника, и бог ещё знает каких-либо лекарственных трав, коих можно было собрать в лесу.
В ту же секунду она посмотрела за прилавок, за котором стояла та самая модам Пелагея. Я не знаю, как в городе было такое возможно, чтобы Пелагею никто не видел, а она сама работала в Зелейной лавки. Очевидно она уме’ла умела’ скрыть свою личность от посторонних глаз, не привлекая к себе никакого внимания. Впрочем, так оно и было. Для всех она выглядела красивой молодой женщиной без каких-либо дефектов на лице. Но на самом деле, как было сказано ране, она хоть и молода, выглядела, меньше тридцати лет, её лицо было просто обезображено. И хоть в нём можно было найти привлекательные черты в её уродстве, на самом деле… На её лице была видна белая нарость во весь глаз. Она закрывала не то что зрачок, а весь её правый глаз, на веке которого ещё в придачу святился огромаднейший фурункул, и на веке была огромаднейшая закрывающее весь глаз на правом веке бородавка.
Второй её глаз не был такой ужасный, и, хотя он тоже не был идеальным, но всё же он мог различать достаточно хорошо то, что он видел, перед собой.
Волосы кудрявые и длинные чёрного цвета. Нос женщины был длинным, с горбинкой, словно как у орла. В правой руке она держала клюку.
Увидев вошедших в зелейную лавку Иру и Тимофей Кондратьевича, она стукнула своей клюкой по полу так, что из её клюки брызнули искры, и затем она произнесла:
– Явитесь ко мне, мои подданные, мои подданные. Дети, явитесь — покажитесь маме Пелагее. Гоморра — дочь хаоса. Содома — дочь разрушителя. (Библейские разрушенные города). Она подняла руки над головой и воскликнула. — Явитесь.
В это самое из шкафа, стоя;щего у одной из стены, вышли две женщины. Две сестры, похожие друг на друга. Белокурые красавицы. У них были длинные волосы, которые закрывали их всю спину и дале. Голубые глаза. Грудь размера «С». В общем они были красивы и сексуально аппетитны. Они посмотрели на Пелагею, и Гоморра спросила:
– Почто потревожила наш покой?
Содома поинтересовалась, глядя на Иру и Тимофей Кондратьевича. — Кто эти смертные?
Пелагея посмотрела на пришедших, и ничего не сказав, продолжила:
– Тимофей Кондратьевич и Ира. — сказала Пелагея. — Есть ещё и Ефимия Иннокентьевна. — она сделала паузу и сказала. — Им нужна наша помощь. — затем она посмотрела на вошедших и сказала. — Не бойтесь, проходите. — она сделала паузу. — Вам нужна наша помощь.
– Да. — согласилась Гоморра, пристально взглянув на Иру и Тимофей Кондратьевича. — Помощь наша Вам будет кстати. — она обратилась Содоме. — Не правда ли, сестра.
– Да. — согласилась Содома с сестрой. — Наша помощь будет кстати этим двоим смертным.
Ничего не понимающий Тимофей Кондратьевич посмотрел на сопровождающую его Иру. Он как будто бы хотел понять, что происходит? Но не получив никакого ответа во взгляде Иры, он посмотрел вопросительным взглядом на Пелагею и спросил:
– А в чём собственно, дело? Кому нужна помощь? — он сделал однозначную паузу и спросил. — Что происходит? О чём это Вы говорите? — и сделав снова паузу, закончил одним словом. — Пелагея?!
Пелагея посмотрела на Тимофея Кондратьевича взглядом, напоминающим ни, то непонимание, ни то удивление. Впрочем, кто знает, какой у Пелагеи был взгляд? Ведь она была ведьмой. Ведьмой, с большой буквы этого слова. Ведь даже в народе говорили, что Пелагея — дочь Люцифера — тёмного властителя преисподней. В народе говорили, что её отца звали Асмодей Вельзевулович Люцифер — князь тьмы. Её мать — сама Сатана, а душой — Барбело — демон коварства, предательства и подлости, падший ангел. До грехопадения вместе с Люцифером считалась прекраснейшим ангелом света и честности. Она была жестокой, но справедливой. Сейчас смотря на Тимофей Кондратьевича и Иру, она понимала, что ей нужно вмешаться. Кто знает что получиться из ребёнка, которого носила под сердцем Ира. Будет ли она ему хорошей матерью а Тимофей Кондратьевич хорошим отцом. Ведь существо, которое зарождалось во чреве Иры, было нечтым непохожем и даже может быть жестоким для этого мира.
– Я имею в виду Вас. — сказала Пелагея. — Вас с Тимофеем Кондратьевичем. — она сделала паузу и добавила. — То что живёт в Вас Ира, то что родиться, может не спасти этот мир, а погубить его. — она снова сделала паузу. — Этого мы допустить не можем.
Не понимая, что происходит, Ира поинтересовалась:
– Кто мы? — не понимала она, что имеет в виду Пелагея. — О чём Вы говорите?
– Этого я сказать не могу. — сказала Пелагея, и, посмотрев на Гоморру и Содома, добавила. — Для Вас смертных это тайна за семью печатями, и сломать одну из них — это равносильно смерти. — она подошла к Ире и сказала. «Я знаю о Диметрио то, что он с Вами сделал», — затем она сказала, — и сделает ещё. — она сделала паузу. — Вы не понимаете, — продолжала она, смотря на недоумённое лицо Ире, — но поверьте мне, всё, что здесь происходит и будет происходить, если я Вам не помогу, то Диметрио…
Не успела она договорить, как Ира спросила:
– Да кто такой этот Диметрио, и что ему от меня надо бы? — тут она сделала паузу. — Впрочем… — она посмотрела на свой ещё незаметный животик, и положила на него свою ладонь правой руки, и тяжело вздохнув сказала. — Жестоко.
– Да. — согласилась Пелагея с Ирой. — Так как он поступил с Вами это жестоко. — она сделала паузу. — Жестоко и подло. — сказала Пелагея. — она сделала небольшую паузу. Ей словно было тяжело говорить об этом. — В мире полно подлецов. — сказала она. Пошлецов, которые пользуются наивностью и безрассудством. Влюбчивостью, от которой кружится голова, и ради неё человек способен на всё. Вы спрашиваете, кто такой Диметрио? Это сущность, которая желает бросить своё семя на земле и возродиться в том плоде, который вынесет женщина, и в муках родив его, умрёт. — Пелагея сделала паузу, словно сожалея о своих словах. — Впрочем, женщина не умрёт в том понятии, в котором можно было понять. Смерть как человека на самом деле, в миллион раз ужаснее смерти человека как личности. — она сделала грустную паузу. — Смерть человека — сущности его личности, что может быть хуже, чем просто его безвременная кончина.
– Я с Вами совершенно согласна. — на лице Иры можно было прочесть ужас. Она понимала, что возможно она родит монстра. А когда родит, тотчас же умрёт. Монстру не нужен свидетель его рождение. Монстр рождается и живёт самостоятельной жизнью. Ира посмотрела ещё раз на свой животик, в котором возможно зарождалась жизнь, которая убьёт не только её, но и всё человечество. Она не понимала, кто должен родиться? Ведь из истории Царской России только В. Ленин, К. Маркс, Ф. Энгельс были повинны в революции 1917 года, до которой было ещё больше семидесяти лет. А это значило, что Ира ни при, как их обстоятельствах не могла быть повинна в гибели Великой Империи. Но тогда кто? Кто родиться? Кого она вынашивает в своём женском чреве? Этого Ире было неведомо. Но она, словно проглотив свой страх, продолжила. — Иногда реальная смерть гораздо лучше, чем смерти человека — его личности. — она снова сделала паузу, и непонимающе вопросила саму себя. — Но кого вынашиваю в своём чреве? — недоумевала она. — Монстра или человека. — она вопросительно посмотрела на Пелагею. — Вы знаете? — спросила Ира. — Кто?
Пелагея легонько улыбнулась. Она понимала Иру как никогда. Ведь она тоже была женщиной и понимала Иру ни только как человек, но и как женщина.
– Я не, знаю кто родиться, мальчик или девочка. — сказала она. — Монстр или человек. — она сделала паузу. — Я не знаю, почему Вы здесь. Почему всё это произошло именно с вами. «Одно я знаю точно», — она посмотрела на Тимофей Кондратьевича и, обратившись к нему, сказала, — Тимофей Кондратьевич, Вы были по ту сторону реальности, и попросил Вас стать больше чем каким-либо другом для Иры. Очевидно, — предположила Пелагея, — он хочет, чтобы у его ребёнка или у него самого была полноценная семья. Семья, которая воспитала этого ребёнка достойно, и дала ему не только полноценное образование, но и воспитали в нём порядочность. — затем она сказала. — Согласитесь, что это будет за воспитание порядочности без полноценной семейной идиллии.
– Я с Вами не соглашусь. — возразила Ира. — там откуда мы пришли, нет семейной идиллии, но наши дети вырастают честными и справедливыми, любящими свой дом. — тут она пояснила. — Не только семью, но и свою родину. — затем она как бы невзначай бросила. — Ну а отбросы есть и в полноценных семей. — затем она пояснила. — Даже здесь. — затем однозначно, словно пафосно Ира бросила. — Даже в этом, XIX веке.
– Согласна. — сказала Пелагея. — Отбросы общества есть везде.
Ира подтвердила:
– Вот именно.
Тимофей Кондратьевич добавил:
– Если бы ни отбросы общества, которые закон не чтут, нам бы — полисменом работы не было бы вовсе.
Да. Это так оно и есть. Полисменом работы не было бы, если все граждане не только России, но и по всему миру.
– Итак, — твёрдо сказала Пелагея, словно готовя Иру и Тимофей Кондратьевича к чему-то, что сейчас она скажет, что-то очень-очень важное, — что ни говори, сказала она, — но что и ни говори взять на себя ответственность за рождение ребёнка-монстра, это скажу я Вам уважаемая Ира, женщина, которая требовать от себя самоотречения. — она сделала паузу и тихо добавила. — Возложить на себя ответственность за рождения монстра в человеческом обличии — это большая ответственность не только для самой женщины-матери, но и для всей России в целом. — она снова сделала паузу и тихо сказала. — Впрочем, для всего мира в целом.
– Да. — согласился Тимофей Кондратьевич. — Если к власти придёт безумец, то миру конец.
В это самое время Ира думала о том, стоит ли ей рожать? Она понимала, что в её чреве, возможно, растёт монстр. Монстр, который не должен появляться на свет, а если появиться, то погубит этот мир. Уничтожит его, словно его и не было вовсе.
Да, это было сомнение. Сомнение, которое мучило Иру и её внутреннюю женскую сущность. С одной стороны она хотела быть матерью. Хотела родить и воспитывать своего ребёнка. Но одна мысль о том, что этот ребёнок будет повинен в смерти всего человечества, приводила разум Иры, и не только её разум, но и саму её женскую сущность в кромешный ужас.
Видя сомнения Иры, Пелагея поинтересовалась:
– Так что же Вы решили, Ира.
Ира снова посмотрела на свой животик, в котором рос плод насилия, и, тяжело вздохнув с грустинкой, сказала:
– Не рожать?! — она, сделав паузу, сказала. — Это неприемлемо. — тихо сказала она. — Эта беременность — испытание. Испытание, которое я должна вынести. Вынести во чреве ребёнка и родить его. — она снова сделала паузу. — Что ни говори, монстр — это сам человек. Не существует худшего и ужасного монстра, нежели сам человек. — она снова сделала паузу и сказала. — Я рожу человека, а монстр он будет или нет, это зависит лишь от воспитания родителей этого человека. Если родители воспитывают своего отпрыска неправильно, то он вырастит подонком, а если родители воспитают в своём ребёнке доброту и право порядочность, любовь к отчиму, дому и к своей родине — клятве ей, — она сделала однозначную паузу и утвердила. — Этот ребёнок станет человеком.
– Я радо это слышать. — сказала Пелагея. — Вы не разочаровали меня и моих подруг. — она сделала паузу. — Мы поможем Вам. Оградим от несчастий. — она сделала паузу. — Вы оказались здесь, в этом мире потому, что… — объясняла она, — в мире из которого Вы пришли, в отличие от этого люди забыли, что есть честь и справедливость, клятва. В Вашем мире многие люди забыли эти понятия в их первоначальном смысле, и трактуют их совершенно иначе.
– А в этом мире мой ребёнок…
– Это зависит только от Вас. — сказала Пелагея. — Как Вы воспитаете, таким он и станет.
– Мы поможем Вам. — сказала Гоморра. — В трудных ситуациях мы вместе с Содомом придём к Вам на помощь.
Гоморра сказала:
– Вы можете рассчитывать на нас.
После чего Содома и Гоморра уходят.
И спрашивала Пелагея.
– Теперь давайте говорите мне, что Вас привело ко мне?
– У Тимофея Кондратьевича мигрень, голова болит. Доктор Катц послал Тимофей Кондратьевича сюда, в Зелейную лавку за лекарством. — Ясно. — сказала Пелагея и, подойдя к одному из шкафов, вытащила из него какой-то пузырёк. — Это поможет. — однозначно сказал он.
– Что это? — спросила Ира. — Что в пузырьке.
– Не беспокойтесь. — успокаивала Иру Пелагея и заверила. — В моей зелейной лавке травы первого сорта. — и затем добавила. — Никакой химии.
– И всё-таки, — поинтересовалась Ира, — что в пузырьке?
– Это трава Шалфея — от головной боли. — сказала Пелагея, и, посмотрев на полку шкафа, взяла с неё пузырёк, и протянув его Ире, сказала. — А это Элистир — от мигрени. — затем она сказала. — Тимофею Кондратьевичу нужен отдых, он переутомился и нуждается в покое. — затем она посмотрела на стоя;щего возле Иры Тимофей Кондратьевича, и сказала. — Если Вы не будете сейчас волноваться и переживать о своей работе, то завтра Вы поправитесь.
Тимофей Кондратьевич посмотрел на Пелагею, сказал:
– Да как же я не могу переживать за свою работу, если же я её люблю.
– Я Вас понимаю, Тимофей Кондратьевич. — сказала Пелагея. — Кто не любит свою работу, у того человека работа та не ладится. — Она, сделав паузу, сказала. — С работой можно иногда подождать — здоровье дороже.
– И то верно. — согласилась Ира. — Здоровье дороже.
Тимофей Кондратьевич посмотрел на Иру. Он понимал её. Каждый лекарь должен заботиться о здоровье своего пациента, а потом обо всём остальном.
– Хорошо. — заверил он Пелагею. — Я буду соблюдать все предписания Ваши и Иры.
– Хорошо. — сказала Пелагея, и, посмотрев в окно, за котором уже смеркалось, тихо сказала. — Скоро стемнеет. Вам пора.
Ира и Тимофей Кондратьевич попрощались с Пелагеей и отклонились. А Пелагея встала за прилавок и стала ожидать следующего покупателя её трав Зелейной лавке.
Вскоре Тимофей Кондратьевич пришёл к себе домой вместе с Ирой, и какое же его было удивления, нет, не удивления, а недоумения, когда он в своём доме увидел…

Глава 19

Индюк

Автор: — Вот индюк. Он есть Индюк. Самодовольный он индюк. Он обращает внимания только на себя, а на остальных хоть с гуся вода. Честолюбивый и доволен он собой. Ему всё нипочём, а остальные в слёзы. Таков Индюк он есть индюк. Сам по себе он; индюк.

Любовьвседающая Любовь Романовна 45 лет от роду. Эта героиня этой истории появилась совершенно спонтанно — по воле автора этой истории. Её фамилия Любовьвседающая лишь отчасти охарактеризует её как личность, как женщину. Любовьвседающая, она не была проституткой или, как сказали бы в XIX веке падшей женщиной. Нет, её фамилия означала совершенно иное. Она делилась, нет давала свою любовь всём, страждущем нуждающимся в ней. Она любила тех, кому её любовь была необходима. Иногда она даже позволяла себе краткосрочные романы. Нет ни в том смысле романы, а романы в смысле книг, которые она любила писать исходя из своего житейского опыта. Она писала то, что происходило на самом деле. Или могло бы произойти по её мнению, если бы в судьбу того или иного человека не вмешалось бы само провидение. Проведение судьбы. Судьбы, которая преследует нас с самого нашего рождения до нашей безвременной кончины.
Сейчас, сидя за столом в своей комнате при лучине; с гусиным пером и листом бумаги, на котором аккуратным почерком, буквой за буквой, складывались слова, а за ними и строки, превращающиеся, в историю которую Вы сейчас читаете, Любовь Романовна задумалась. Она отложила гусиное перо в сторону, и, посмотрев в окно, за котором уже солнце зашло за горизонт, и на небо взошла жёлтая луна, которая освещала холм в лесной дали, и Любовь Романовна подумала.
«Луна. Луна, как ты прекрасна. Старушка, жёлтая моя»
В какой-то миг заскрипела дверь комнаты, и Любовь Романовна от неожиданности вздрогнула.
– Кто там? — спросила она.
– Свои. — отозвался чей-то голос. — Это я Лена.
– Лена. — Любовь Романовна облегчённо вздохнула, — сказала. — Как Вы меня напугала.
Лена — дочь Любовь Романовны 25 лет от роду. Урождённая от купца первой гильдии Фадея Платоновича Шульц от первого брака. — Лена подошла к матушке, и, посмотрев на лист, на котором было, что-то написано, взяла его в свои руки и прочла:
 
Отрывок из романа
 
Итак, Тимофей Кондратьевич пришёл к себе домой вместе с Ирой, и какое же его было удивления, нет, не удивления, а недоумения, когда он в своём доме увидел… что же или кого он увидел? В его состоянии трудно было понять, видит ли он это на самом деле или ему это только кажется. Во всяком случае, от увиденного он упал в обморок, успев лишь произнести:
– Вы?!
Кто это? Кого увидел он Тимофей Кондратьевич и тотчас же упал в обморок? Кто это был? Что это было? Обо всём этом Вы узнаете в этой главе.
 
Прочитав отрывок из следующей главы истории, которую писала её мать Любовь Романовна, Лена высказала своё мнение:
– Это, конечно, не моё дело, но мне кажется, что вот эти строки лишений.
– Какие? — заинтересованно поинтересовалась Любовь Романовна, и, ткнувши пальцем, как говорится в небо, спросила. — Эти?
– Нет. — ответила однозначно Лена. — Ни эти.
– А какие? — Вот эти. — Лена показала рукой на последние строки, написанные её матерью. — Эти строки лишние. — сказала она и однозначно утвердила. — Абсолютно.
Любовь Романовна посмотрела на строки, на которые указала ей её дочь, и прочла:
 
«…Кто это был? Что это было? Обо всём этом Вы узнаете в этой главе».
 
Автор: — Да, эти строки были лишние. Загадочность пропадает, зачем читать следующую главу, если знаешь, о чём она будет? Так можно совсем книгу не читать, только концовки глав. Что ж, не будем винить за это писателей, у каждого свой стиль.
 
Но продолжим. Любовь Романовна посмотрела на свою дочь и согласилась с ней. Эти строки, теперь она понимала, были лишними в этой истории. Ладно, если закончить главу строкой; — «…обо всём этом Вы узнаете в следующей главе этой…». Но в начале главы написать; «обо всём этом Вы узнаете в этой главе». — Это что-то.
– Маменька, — поинтересовалась Лена, — о чём Ваша книга?
– О том, — начала Любовь Романовна, — что произошло тогда, когда Вы родились. — она сделала паузу и тихо сказала. — Я обещала написать правду о тех событиях, произошедшие четверть века тому назад.
Лена села за стол рядом с матушкой и, посмотрев на неё, спросила разрешение помочь. Затем, получив разрешение, она спросила, на чём её матушка закончила своё повествование?
– Тимофей Кондратьевич ушёл из зелейной лавки Пелагеи и вместе с Ирой направился в дом Тимофей Кондратьевича, и когда они туда прибыли, Тимофей Кондратьевич увидел в своей светлице… — тут она запнулась. Обе женщины хорошо знали, кого Тимофей Кондратьевич и Ира увидели в светлице Тимофей Кондратьевича. Лена знала это от своей матушки Любовь Романовны, а та от…
Итак, Любовь Романовна продолжила историю. Она взяла гусиное перо и, обмакнув его в чернильницу, продолжила писать.
 
***
 
Тимофей Кондратьевич, придя в свой дом, увидел стоя;щего перед ним того, кого он не ожидал увидеть так же, как и Ира. Это был не кто иной, как сам надворный советник Роберт Карлович. Высокий, статный мужчина в длинном чёрном фраке. Аккуратно постриженный, с голубыми глазами. В правой руке он держал трость.
Возле него стоял Митрофан. Тот самый Митрофан, который находился всё это время во служении у провинциального секретаря маленького городка Жабинка, Тимофей Кондратьевича.
– Не может этого быть?! — недоумевал Тимофей Кондратьевич. — Роберт Карлович, Вы же мертвы.
После чего Тимофей Кондратьевич упал в обморок.
Роберт Карлович, посмотрев на Иру, небрежно бросил:
– Кто Вы?
Ира представилась:
– Меня зовут Ира. — она сделала паузу и продолжала. — Я здесь вместе с Ефимией Иннокентьевной прибыла в город Жабенка по делам. — затем она поинтересовалась. — А кто Вы таков? — Извините за мою невежливость. — начал он. — Меня зовут Роберт Карлович. Я являюсь надворным советником Его Величество. — он сделал однозначную паузу. По его выражению лица было очевидно, что он недоволен всем происходящим здесь. — он посмотрел на Митрофана и сказал. — Вы мне сказали, что женщины прибыли неизвестно откуда в город Жабинка. — он, снова сделав паузу, строго словно в упрёк сказал. — Очевидно Вы не имеете никакого понятия, кто эти дамы?
– Ваше Превосходительство. — поджав под себя хвост, начал было Митрофан. — Я увидел этих двух женщин… — рассказал Митрофан Его Превосходительству, как он встретил этих двух женщин, и также историю их знакомства с провинциальным секретарём Тимофеем Кондратьевичем, и его расположенности к ним.
Выслушав Митрофана, надворный советник Роберт Карлович пристально, словно изучающим взглядом посмотрел на Иру и цинично сказал:
– Значит, Вы смеете утверждать, что Вы умнее нас — мужчин. Вы смеете утверждать, что Вы можете расследовать и ловить преступников не хуже, а даже лучше нас — мужчин.
– Совершенно верно. — ответила Ира. — Я детектив, а моя подруга, лекарь.
В это самое время в дом Тимофей Кондратьевича вошёл Авраамом Рудольфовичем Катц. Увидев его, надворный советник небрежно бросил:
– Кто Вы таков будите. — Я здешней лекарь, — тотчас сказал пришедший. — Зовут меня Авраамом Рудольфовичем Катц. — затем он поинтересовался. — С кем имею честь?
– Надворный советник Роберт Карлович.
Авраам Рудольфович посмотрел тупо на Иру, а затем сказал.
– Меня заверил Митрофан, что с Тимофеем Кондратьевичем плохо. — он сделал незначительную паузу. — Где он?
 
***
 
– Мама! Мама! Что Вы делаете? — воскликнула Лена, прочтя последние строки истории, написанной её матушкой. — У Вас надворный советник Роберт Карлович получился какой-то самодовольный индюк. Самодовольный индюк. — повторила Лена. Индюк, который призирает всё и вся, кроме себя. Не обращает внимания ни на кого, кроме самого себя. — она сделала паузу. — Посмотрите, маменька, на этого самодовольного индюка. — саркастически усмехнулась она. — Хорош тот надворный советник, который даже своих подчинённых ни во что не ставит. Лежит провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич на полу в полном обмороке, а ему бы хоть бы что, имеет разговор с Ирой, допытывается у неё что и как. Нежели справиться о здоровье Тимофей Кондратьевича, а нет, допытывается, что и как. — она сделала паузу. — Ну её богу, индюк, индюк и есть. — затем она продолжила. — А Ира что? — иронично усмехнулась Ира. — Что ни говори, хорош лекарь, ей-богу. Больной потерял сознание, ему помощь требуется, а ей, как говорится всё по барабану. Ну увидела этого надворного советника Роберт Карловича, удивилась, что с того? Свои же обязанности забывать к чему? Ну покойник вышел из гроба, и что? Ведь весть же о его смерти не была ничем не подтверждена, кроме что ни на есть одними слухами.
 
Перечитав последнее, что было написанное пером, Любовь Романовна сделала неожиданный для себя вывод. Её дочь оказалась права. Надворный советник Роберт Карлович оказался ни то, что самодовольным индюком, но и подлецом. Не обратить внимание на своего подчинённого, который нуждался в помощи лекаря, а вместо этого тот задавал вопросы Ире, которые он мог бы задать потом, заставило Любовь Романовну переосмыслить этого героя, и сделать так, чтобы тот, в конце концов, пожалел о совершенном им злодеянии. Его сверхподлость отдавало его самонапыщенности и безудержном призрение к окружающим его людям.
– Что ж, — согласилась матушка с дочкой. — Вы правы, Лена, этот надворный советник Роберт Карлович порядочная сволочь. — она сделала паузу и добавила. — Но там, где присутствует подлость, есть и её антипод. — она, снова сделав паузу, сказала. — Хорошие и честные люди — они есть. — затем она привела пример. — Вот, к примеру, провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. — она сделала однозначную паузу. — Полный пример антипода надворного советника Его Величество Роберт Карловича.
– Я с этим абсолютно согласна. — сказала Лена. Она сделала паузу, и снова пробежав глазами по тексту, сказала. — Мне непонятно ещё одна вещь.
– Какая? — Если слух прошёл, что Роберт Карлович был ранен, то скажите мне, маменька, как же он так быстро поправился, и без единой ссадины, и без единого ранения к вечеру пришёл в дом Тимофей Кондратьевича?
На этот вопрос Любовь Романовна не могла ответить однозначно. Не могла, потому что сама пока не знала. Перо написала на чистом листе бумаге именно то, что было написано. Ни больше и не меньше. И вот, в какой-то миг чей-то голос в её женской голове, в её женском мозгу сказал чётко и ясно:
«Ваша дочь права. Негоже писать то, что невозможно объяснить. Так же как и объяснить в этой истории Диметрио».
Не знаю, кто за что это посчитает? Может, за какую-либо болезнь, либо за ещё, за что-то, по крайней мере Любовь Романовна считала, что с ней говорит вдохновение. То самое вдохновение, которое позволяет художникам написать свой шедевр, а музыкантом — своё произведение.
– Всё в своё время. — сказала Любовь Романовна Лене. — и, сделав паузу, она добавила. — Что есть роман без интриги. Иногда с первых строк понятно чем закончиться то или иное произведения, а иногда до последней строки нельзя понять, чем закончится роман. — она сделала паузу. — Так вот, — продолжила она. — Я хочу чтобы мою историю прочли от корки до корки, и только в конце истории поняли, кто же тот персонаж этой истории, который и был Ахиллесовой пятой всей этой истории. — она сделала паузу и утвердила. — Моей истории. Истории, которую написала я. — затем она однозначно утвердила. — Лично. — затем она словно поняв, что сказала, что-то ни то, посмотрев на Лену — свою дочь, добавила. — Разумеется, с моей любимой дочуркой.
На настенных часах маленькая стрелка встала на трёх часах ночи, и кукушка, выйдя из своего уютного домика две, женщины услышали ку-ку, ку-ку, ку-ку. Это кукушка кукукнула три раз, и спряталась в своём домике до следующего четвёртого часа. Луна поднялась на небе вплоть до звёзд, и блёкло светила в мерцании звёзд на тёмную землю ночи. Любовь Романовна посмотрела на висящие на стене часы, и с горечью скзала:
– Поздно, пора спать.
Лена согласилась:
– Пора, — сказала она, — уже поздно.
– Утро вечера мудренее. — сказала Любовь Романовна. — оставим героев этой истории и вернёмся к ним завтра.
Любовь Романовна отложила перо и лист, написанный бумаги в сторону. Лена положила лист романа на стол, и, встав изо стола, обе женщины направились каждая в свою спальню. Доброй ночи, сладких Вам сновидений.

Часть II

Глава 20

Прошлое — это настоящее

Итак, на следующее утро.
Любовь Романовна встала довольно поздно. На часах было одиннадцать часов утра. За окнами играло весёлыми игривыми лучами яркое ало-жёлтое солнце. В комнате-спальне, где сейчас находилась наша героиня, было светло и радостно. Любовь Романовне показалось, что солнечные лучи и даже само солнце было радо тому, что она проснулась.
Любовь Романовна встала с постели. И подойдя к окну, увидела, как во дворе играла со своей собакой по имени Женевьева её дочь Лена. Она была весела и казалась беззаботной. Милая красивая девочка, ещё не знающая жизнь так, как знала жизнь её матушка, Любовьвседающая Любовь Романовна. Да, она знала эту жизнь с той стороны, с которой не знал её практически никто. Вы спросите почему? Я отвечу. Дело в том, что Любовь Романовна не была русской женщиной. Нет, она, конечно, была русской женщиной, но её мать — французская куртизанка, работающая в Молен Руж, всегда находилась в обществе среди высшего сословия той эпохи, о которой видеться сия история. Она доподлинно не, знала кто является отцом её дочери. Как сейчас сказали бы, Любовь Романовна была просто женщиной древнейшей профессии мира. Но это было не так. Куртизанка и женщина древней профессии, о которой здесь идёт речь совсем разное, нежели сейчас — в XXI веке.
Итак, в то самое время, когда 26 декабря 1812 г. Закончилась война с Наполеоном, и русские вошли в Париж, они увидели хаос и присоединились к нему. Я не хочу очернять Российскую армию, но история есть история. Русские не были такими уж милосердными. После войны им хотелось развлечься, и не только с женщинами древней профессии. Для них и куртизанки были хороши. Не будем винить их. В конце-то концов после ВОВ 1939—1945 г. С женщинами, спавшими с фашистами, было то же самое, что и тогда, в 1812 году.
После этих событий ей, можно сказать, повезло, и она познакомилась с капитаном 2 ранга, неким Вседающим Кузьмой Прохоровичем. Он и спас её оттого что делали с ней простые солдаты, озлобленные не только на всю Францию, но и на её жителей женского полу, кои родили армию Наполеона.
Но вернёмся к Любовь Романовне. После того как Вседающий взял Любовь Романовну под своё попечение, он предложил ей, правда, не сразу, а лишь тогда, когда его полк отозвали из Франции на родину, он решил сделать Любовь Романовне предложение руки и сердце. Та не сразу, но согласилась. Ей хотелось посмотреть Россию, и она тогда сказала:
– Я не обещаю Вам своей руки. Я просто хочу посмотреть ту страну, которая победила Наполеона.
– Я приветствую Вашу честность по отношению ко мне. — сказал Кузьма Прохорович. — Что ж, я готов Вам показать Россию такую, какая она есть для русской души. — он сделал незначительную паузу и добавил. — Познакомлю с Василием Андреевичем Жуковским, с Петром Андреевичем Вяземский, с Александром Сергеевичем Пушкином, и многими другими. — затем он сказал. — Вы можете мне не верить, это Ваше право. — он, сделав паузу, добавил. — Может быть, я не смогу познакомить Вас с ними лично, но с их творчеством — ДА.
Любовь Романовна согласилась.
Что касается самого Кузьмы Прохоровича, то он в свои сорок с небольшим лет имел звание капитана второго ранга. Служил под началом сначала Петра Ивановича Багратиона, а потом, после его гибели, его полк вошёл в подчинение Михаила Илларионовича Кутузова, с котором он и дошёл аж до самого Парижа.
После возвращения на родину Кузьма Прохорович поселился в своём родовом имении под Смоленском. Прошёл год, и он женился на Любовь Романовне, у которой в то время она имела фамилию Любовь. Она не захотела её менять, на какую б ни было, и она просто сказала Кузьме Прохоровичу:
– Я не хочу расставаться с моей фамилией. — Тогда мою соедини со своей. — предложил Ведающей. — Получиться Любовьвседающая. Мне кажется, это не плохо.
Немножко, поразмыслив Любовь Романовна, согласилась с предложением Кузьмы Прохоровича. И вот, приняв православия и обвенчавшись с Кузьмой Прохоровичем, Любовь Романовна, стала Любовьвседающая Любовь Романовна и затем родила через месяц дочь, и нарекли её Любовьвседающей Еленой Кузьминешной.
С тех самых пор минуло уж мало — не мало, а четверть века. За это время произошло очень много событий в жизни этой семьи. Супруг Любовь Романовны стал генералом и, уйдя в отставку, стал вести хозяйство. Его супруга, прочитав много книг русских писателей и встречавшись с ними лично на приёмах, где по долгу службы должен был находиться её супруг, а она сопровождать его познакомилась с Пушкином, Жуковским, Гоголем, и многими другими писателями того времени. Она обсуждала с ними многое из их творчество и читала своё, что иногда записывала в свою тетрадку. Как-то раз она захотела написать свою историю. Историю жизни многих людей и объединить их в одном произведении. Посоветовавшись с супругом, она принялась за работу. И вот когда роман начал выходить из пера Любовь Романовны, и сейчас, смотря в окно на свою дочь, играющую беззаботно со своей собакой Женевьевой, она думала только обо дном, чтобы ей, её дочери, не пришлось увидеть то, что видела она в своей жизни. Не подверглась насилию и не знала, что это такое, война.
Война, как много в этом звуке горе и страдания. Смерть повсюду, что за напасть такая? Смерть, убийство и… это и, и вспоминала Любовь Романовна, стоя у окна. Она не понаслышке знала, что такое разъярённый солдат. Озлобленный, нет озверевший от войны, он ненавидел всех и вся. Для него все побеждённые им в битве не были пленниками так таковыми, для него они были и оставались врагами. Врагами, которых надо уничтожить. И дурак кто думает иначе. Проведу пример. Нюрнбергский процесс над нацистами. Чтобы их уничтожить по закону, мир, а в частности, СССР судила их и приговорила к смерти через повешения. Что ж, эти заслужили свой приговор — не спорю они нелюди. Но тут речь идёт не о нелюдях, речь идёт о мирных гражданах Франции, которые подверглись насилию победивший их стороны. В армии всегда был и остался некое превосходство над новобранцами. Прописка в ряды советской армии стало сначала для армии СССР, а затем и для Российской армии нормой. С этим никто не бороться, а потом говорят, почему столько уклонистов? Может быть, их было бы и меньше, если бы ни прописка. А откуда же пошла эта прописка? Да с тех пор как победившая врага армия становилась террасном для побеждённых. А потом и пошло-поехало всё остальное. — «Победители приходят и трахают королеву бала». — Это выражение было сейчас уместно по отношению Любовь Романовне. Все события давно минувших дней, так или иначе, отложились на сердце и в душе Любовь Романовны. Она не могла забыть, да и не хотела забывать то самое время, когда в Париж вошли русские войска. Мародёрство, охота на женщин древней профессии, не зная, кто такие куртизанки и считая их такими же, как и все остальные, они…
Сейчас смотря на свою дочурку, Любовь Романовна невольно заплакала. Подошедший к ней Кузьма Прохорович поинтересовался, что произошло? Но Любовь Романовна ничего не ответила. Она смотрела в окно, на свою дочь, играющую во дворе, и горько плакала. Она повернулась к Кузьме Прохоровичу и призналась ему что не может забыть то, как один офицер изнасиловал её и затем передал её своим солдатом.
– Я Вас понимаю. — сказал Кузьма Прохорович, и, посмотрев в окно на игравшую с Женевьевой Лену, сказал. — Что было то было. Надо жить не вчерашнем, а сегодняшнем днём.
– Я с этим совершенно согласна.
Чтобы перевести разговор на иную тему, Кузьма Прохорович поинтересовался:
– Как продвигается Ваш роман?
– Хорошо. — ответила Любовь Романовна. Она тяжело вздохнула. — Мне кажется, что моя история — это история моей жизни. — сказала она. — В ней есть один персонаж, зовут Диметрио. Он с другой планеты.
– И что?
– Он в моей истории отец ребёнка, а Ира — один из главных персонажей моей истории, его мать. — она, сделав паузу, сказала. — Так вот. — продолжала она. — Ира не знает, кто такой этот Диметрио. Он попросту воспользовался бедной женщиной и смыл удочки, оставив Иру одну – одинёшеньки.
– Да. — вымолвил Кузьма Прохорович. — Дела. — он сделал паузу, словно задавая вопрос Любовь Романовне. — И что, нет никого кто бы помог бедняги? — этот вопрос почему-то стал для Кузьмы Прохоровича чем-то пугающем. Он почему-то решил, что…
– Есть. — сказала Любовь Романовна, перебив размышления своего мужа. — Его зовут Тимофей Кондратьевич, он… — запнулась она, поняв, что Тимофей Кондратьевич в её истории это некто иной, как её супруг, Кузьма Прохорович Вседающий. — «О боже! — подумала она. — Это же Вы Кузьма Прохорович. — Тимофей Кондратьевич — это же Вы Кузьма Прохорович». — Да, она писала свою историю. Историю своей жизни. Жизни, в которой было место и для Митрофана, и для всех героев этой истории, которую она писала.
– Вам надо бы отдых. — сказал Кузьма Прохорович. — Сегодня я иду в гости к Лидии Петровны. — он сделал паузу. — Она приглашала нас на обед. — Я пойду. — сказала Любовь Романовна. — Пойду вместе с Еленой.
– Разумеется, — ответил Кузьма Прохорович, — Лидия Петровна будет рада видеть всех нас в своём поместье.
Затем он крикнул служанку Парашу, и передал ей приказ, чтобы она сообщила Елене Кузьминешне, о том, что они идут на обед к Лидии Петровны, и она вместе с ними. — Слушаюсь. — сказала служанка и побежала выполнять приказ.

Глава 21

Как это было «Изнасилование»

АВТОР: — Итак, что ни говори, события того времени, когда Русская армия вошла в Париж, желала лучшего. Озлобленные после войны с Наполеоном, Вся измотанная и жаждущая полного удовлетворения своим потребностям, они пошли по всем злачным местам, кои были в Париже. Одно из этих мест и был тот самый Молен Руж, о котором сейчас пойдёт речь. Что ни говори, но то представление, которое сейчас есть в стриптиз-клубах и в казано ничто по сравнению с тем, что когда-то было в Молен Руж. Сегодняшний день во всех стриптиз-клубах считается как проституция. Тело, выставленное на показ — значит проститутка. Но это было не всегда. Молен Руж ассоциировалось как с местом, где можно было просто отдохнуть. Люди стремились в это место, чтобы лишь только отдохнуть от своих забот и посмотреть не на стриптизёрш, а на их танцы. На танцы женщин кои работали в Молен Руж. Тогда никто не мог даже представить, что слово Молен Руж, стриптиз и проститутка — это одно и то же. Вспомним французского писателя Оноре де Бальзак и его роман, написанный в период 1838 и 1847 годов «Блеск и нищета Куртизанок». Заметьте, Куртизанок, а не… что ни говори, а времена изменились, а с ними и положения в обществе, и вся идеология этих понятий.
 
Итак, как-то раз в бар, неподалёку от Молен Руж валились солдаты. Их было трое человек в форме солдат Российской армии. Достоверно неизвестно, где и когда они её раздобыли? Может они не были солдатами, а просто хотели выжить. Мародёры, потерявшие своё обмундирование и разжившиеся иным. Кто знает? Во всяком случае на них была надета форма русского солдата.
Старший офицер, войдя в бар неподалёку от, Молен Руж, и бросив свой взгляд на залу, прошёл в залу и вместе со своими солдатами сел за столом.
– Чёрт побери. — выругался он. — Эта война все соки высосала из народа. — Наполеон, чтобы он со своей армии провалился сквозь землю в ад. До чего страну довёл. Компания провалилась, а он всё равно воевал. Только Людей положил, а Россию так и не взял.
– Жан, — сказал второй мужчина. — Россия-матушка, не победим, и коль кто из иноземцев к нам заявиться, с тема разговора будет короток. Раз — и всё.
– Что ни говори, Пётр, а Жан прав. Если этого Наполеона не было бы, то и этой войны тоже не было.
– Согласен Роман, если бы этого Наполеона ни было, то и… — тут Пётр обратил внимание на одну молодую особу одетою, как попала, вошедшую только что в бар, неподалёку Молен Руж. — Эта шлюха — подстилка французская всем, наверное, давала, пока война шла. Чёрт побери! Сколько лет я один.
Роман осторожно поинтересовался.
– Что задумал?
– Шлюха — она и в Африке Шлюха. — Сказал Пётр. — А я воюю уже третий год и всё один и один. — Хоть я француз, но тоже не отказался от женской ласки. ЭЙ! — крикнул он женщины. — Тебя как зовут?
Молодая особа открыла глаза, и только сейчас она заметила трёх мужчин, сидевших за столом. Она не знала, откуда они взялись. Когда она входила, она их не заметила их. Да её не нужно за это её винить, очевидно, она просто устала, её дом был захвачен победителями, и это единственное место, где по её мнению было спокойно. Но нет, она ошиблась.
– Что за нравы такие? — вопросил Роман. — Спрашиваешь и ничего, никакого ответа нет, чёрт побери. «Ты что язык проглотила или немая?» — затем он спросил. — Выпить хочешь?
Грязная, вся в лохмотьях — платье, которое она нашла после того, как в город вошли Российские солдаты и направках победителей большинство солдат, исключая, наверное, старших офицеров стали грабить Париж. Их мародёрства не было площадным к жителем Парижа. Озверевшие от этой войны, они воровали всё и вся, лишь бы согреться и прокормиться.
Женщина тихо отрицательно помотала головой.
– Нет. — сказала она. — Не хочу. — Что? — ухмыльнулся Роман. — С победителями пить Вам шлюхам несподруки? Вы только своих ублажать горазды, а мы Вам не по нраву?
– Je ne suis pas une prostitu;e. — сказала женщина по французике. «Я не проститутка». — Она сказала эту фразу на чистом французском языке. Не зная Русского, она понимала, о чём говорят эти мужчины. Дело в том, что слово Проститутка схоже с французским словом Prostitu;e. — затем она добавила. — Je ne suis pas une prostitu;e, mais une courtesan. «Я не проститутка, а куртизанка».
– Что? — ухмыльнулся Пётр. — Говори больше, шлюха. — небрежно бросил он. — Проститутка — проститутка и есть.
– Хватит. — остановил Петра Жан. — Женщина права. Во Франции куртизанка и, прости господи, проститутка — Две разные профессии. — он подошёл к женщине, сев рядом с ней, представился, а потом спросил, что такая женщина делает в таком заведении, как это?
Говорят на французском языке.
– В Париже небезопасно. — сказала она. — На всех улицах русские грабят нас, французов. А ещё говорят, что Российская армия — самая цивилизованная армия, чушь. Может оно так, но в данный момент я наблюдаю совершенно обратное. — затем она спросила. — Скажите Жан, как Вы офицер Французской армии, возможно, герой сражений связались с ними.
– Эта долгая история. — сказал Жан. Он сделал паузу. — Что ни говори, — сказал он. — Всё в этом мире относительно. — он снова сделал грустную паузу и сказал. — В начале компании я тоже был приверженцем идей Наполеона Бонапарта — его идеи захватить мир. Но после того как компания Бонапарта пересекла границу с Россией, я в этом засомневался. — он, снова сделав паузу, сказал. — Российские войска оказались совершенно ни теми войсками, как нам казалось. — он снова сделал паузу. — Они не бились до последнего, и тогда, когда это было совершенно невозможно, они делали невозможное. — затем он привёл пример. Александр Македонский в своё время захватил весь мир, но всем казалось, что это совершенно невозможно. Русские сделали — то же самое. — он снова сделал паузу. — Я имею в виду Швейцарский похода армии Александра Суворова, который длился совсем ничего, всего лишь 17 дней. Переход русских через Альпы в1799 году оказала на меня и на мой полк огромное значение. Когда же Наполеон пересёк границу с Российской империи и вошёл в Москву, Жан, вместе со своим полком сдался на милость врагу. Русскому военачальнику Михаилу Илларионовичу Кутузову. Об этом Жан и рассказал новой знакомой, при этом добавив. — Сейчас мне как французу сказавшегося в Российской армии стыдно за Русских солдат. — он снова сделал паузу и извинился.
Выслушав Жана, Любовь Романовна сказала:
– Это не Ваша вина, что происходит сейчас не только в Париже, но и во всей Франции в целом. — К сожалению это так оно и есть. — вынужден был согласиться Жан и предостерёг. — В Париже оставаться опасно. — затем он спросил. — У Вас есть куда пойти?
– Нет. — ответила Любовь Романовна. — Нет.
Затем Жан спросил:
– Сколько Вам лет?
– А что? — не поняла Любовь Романовна. — К чему этот вопрос? — насторожилась она, увидев голодные взгляды мужчин, жаждущие её свежий плоти. — 25 — неуверенно сказала она. — А что?
Жан посмотрел на солдат взглядом выражающего одобрения. Впрочем, и одобрение ему не было нужно. К тому времени в бар неподалёку от Молен Руж вошли ещё несколько мародёров, и их взгляд полной жажды удовлетворение их сексуальных похотей, был направлен на женщину в лохмотьях, сидевшую за одним столом с Жаном.
– Всё в порядке. — сказал Жан, и, посмотрев на Любовь Романовну, почему-то извинился и сказал. — Я тоже мужчина. Я тоже хочу. Затем он снял свой мундир, а двое солдат, подошедшие к женщине, ударили её в лицо, и один из них в форме Русского солдата резко сказал на чисто французском:
– Taquiner l’ourlet, salope. «Задирай подол, ШЛЮХА».
Так это и было. Так и был зачат ребёнок Любовь Романовны, при рождении названной Еленой.
 
Глава 22

Лидия Петровна

Итак, эту историю Любовь Романовна рассказала сейчас в гостях у Лидии Петровны, потому что рассказывать было ни то что нечего, конечно, рассказывать было есть что. Просто на просто Лидия Петровна к которая позвала к себе в гости Кузьму Прохоровича вместе с его семьёй знала, историю Любовь Романовны, которая рассказала её ей, когда она прибыла в Россию и поселилась в поместье своего супруга, Кузьмы Прохоровича Вседающего. Тогда только Лидия Петровна выслушала её и, войдя в её положение, помогла её в тот момент, когда ей была нужна женская поддержка и помощь.
– Да, — тихо протянула Лидия Петровна. Упитанная женщина. В свои шестьдесят с хвостиком она похоронила трёх мужей или дальше больше. От каждого из них она получала по наследству, и к своему возрасту была настолько богата, что имела в своём распоряжении состояние, чтобы могло обеспечить ей безбедную старость. И всё бы ничего, если бы не одно но, она любила курить. Курила она много, и довольно часто. Эту привычку она взяла от своего второго мужа, коей вернулся с войны с наполеоном в конце 1805 году, и умершего ровно через год от тифа и рака лёгких. Сейчас, сидя за столом, Лидия Петровна курила трубку и говорила, — сколько ни слушаю эту историю, всё время меня в дрожь бросает. Только подумать, русские, и так? — она сделала паузу и сказала. — Что ни говори, а Диметрио, которого Вы Любовь Романовна описываете в своей истории эта некая сущность, которая преследует всех женщин. — она сделала паузу, затем продолжила. — В Вашей истории этот Диметрио, — просит Тимофей Кондратьевича взять на себя ответственность за ребёнка, так как он этого сделать не может. — она нова, сделав паузу, сказала. — Тимофей Кондратьевич на это пошёл. Ну что я могу на это сказать. — она обратилась к Кузьме Прохоровичу. — Вы просто ангел. — сказала она ему. — Вы спасли эту женщину. Спасли её дитя. — затем она обратилась к сидевший за столом Елене Кузьминичны. — Ваша матушка — ангел воплоти, а Ваш отец — она сделала паузу. — На него молиться надо.
– Я Вас не понимаю — сказала Елена Кузьминична. — Вы оскорбляете не только меня своими словами, но и моих родителей. — затем она потребовала объяснений.
– Я ни в коме разе не хотела оскорбить Ваши чувства. — сказала Лидия Петровна. — Как Вы знаете, — продолжала она, — Ваша матушка советоваться со мной в написании истории, в которой все герои — прототипы людей из самой жизни не только Любовь Романовны, но и моей и Кузьмы Прохоровича. — она сделала паузу и добавила. — И многих других людей.
– Да. — подтвердила Любовь Романовна. — В моей книги много историй о разных людях. — она лазского посмотрела на любимую дочурку и нежно добавила. — Так же как и о Вас, Елена. — она сделала паузу и добавила. — В этой истории все герои, которые могли бы жить и будут жить на этом свете. Я не думаю, чтобы в будущем, что-либо изменилось. — она тяжело вздохнула. — Всё останется как и было.
– Да. — подтвердила Лидия Петровна, куря труппку. — Что ни говорите, а в конце концов всё останется так, как оно и есть. Ничего не измениться, только люди озвереют. — затем она сделала паузу. — Я так понимаю, что героиню этой истории Лидию Потаповну Вы пишите с меня.
– Совершенно верно, — подтвердила Любовь Романовна, — с Вас достопочтенная Лидия Петровна.
– ХМ, — произнесла Лидия Петровна, — это мне льстит, — она сделала паузу, — Вы даже оставили моё настоящее имя в Вашей истории, только фамилию сменили. — она снова сделала паузу. — Но позвольте спросить, почему Вы меня соизволили убить? Да ещё от стольких болезней моя смерть произошла? Вы что меня не любите? А может быть, я Вам так ненавистна, что Вы так избавиться от меня вздумали? — неиствовала она. — И вообще, что это такое? Столько болезни на мою голову свалилось в этой истории. — затем она однозначно заявила. — Да, я курю, и что? Хочу курю — хочу нет. Моё дело, и никто мне не указ. — она сделала однозначную паузу. — Моё здоровье — это моё личное, и никому его испортить я не позволю. — закашляла она. — А доктора — жулики. Им бы только лечить, а отчего, это вопрос. — она, откашлявшись, спросила. — Кстати, кто такой вообще этот доктор Катц?
Любовь Романовна уточнила:
– Авраам Рудольфович?
– Именно. — подтвердила Лидия Петровна. — Авраам Рудольфович. — затем Лидия Петровна потребовала объяснений, при этом сказав. — Я Вам настолько противна, что Вы решили таким образом избавиться от меня? Тогда что же Вы ко мне в дом вхожи? — Любовь Романовна ни то хотела сказать. — поспешила сказать Елена Кузьминична. — Она имела в виду…
Но тут Лидия Петровна бросила свой строгий взгляд на Елену Кузьминичну, и словно небрежно бросила.
– Молчать, недоросль. — она сделала упреждающую паузу. — Тут взрослые свой разговор ведут, а недоросли тут делать нечего.
Любовь Романовна хотела, что-то сказать. Защитить свою дочь, но Елена Кузьминична остановила её и дала понять, что она сама скажет, что-то Лидии Петровны. Что она сама защитит себя и свою семью от нападок этой невероятно тучной дамы.
– Может и так. — произнесла с полным неистовством Елена Кузьминична. — Я — недоросль. Молода ещё. Это так. — согласилась она. — Но, я не позволю никому оскорблять мою семью. — она выдержала паузу. — Вы! — воскликнула она, и на её лице появилось мордочка тигрицы которая вот-вот, да и вцепиться в лицо своему врагу и расцарапает его в кровь. — Вы! — снова повторила она. — Что Вы знаете об этой истории и вообще о нас в целом. Ничего. Ничего, что могло бы сказать Вам, Лидия Петровна. — она, сделав упреждающую паузу, добавила. — Что и как? — затем она сказала. — Вы совершенно правы, Лидия Потапова это Вы Лидия Петровна. Это Ваша героиня. Героиня истории, написанной моей мамой и мной.
– Ишь ка — ка за недоросль какая. — произнесла Лидия Петровна, куря труппку. Затем она поинтересовалась. — И, скажите на милость, чем же я Вам так изволила угодить, что Вы меня в свою историю вписали?
– Что ни говори, — произнесла Любовь Романовна, — но в этой истории героиня Лидии Потаповны, её образ и характер был взят от Вас, Лидия Петровна. Вы спросите почему? — Любовь Романовна сделала небольшую паузу. — Да просто потому, — продолжала она, — что средь завтраков, обедов и ужинов, на которые Вы приглашали моего мужа Кузьму Прохоровича с нами, — Любовь Романовна сделала паузу. — Вы, Лидия Петровна, подчас так увлекались какими-либо рассказами из своей жизни, что я не устояла перед тем, чтобы написать в этой истории не только своей истории, но и историю Вашей жизни.
– Да как Вы смели?! — возмутилась Лидия Петровна. — Даже если и так, я делилась историями, так почему же Вы решили, уважаемая Любовь Романовна, что я хочу, чтобы эти истории увидели свет?
– Стоп, стоп, стоп. — нарушил своё молчание Кузьма Прохорович. — Хватит сороки. «Не хватало, чтобы Вы переругались», — он посмотрел на Лидию Петровну и сказал, — это я позволил написать в этой истории Вашу героиню. — он сделал паузу и добавил. — с Вашего разрешение, Лидия Петровна.
– Это когда я Вам дозволяла писать мои истории в книге и тем более их выход в свет для всеобщего литературного чтения. — она бросила на Кузьму Прохоровича холодный взгляд. — Я такого разрешения Вам не давала.
– Это так. — согласился Кузьма Прохорович. — Вы никаких согласий на этот счёт не давали. — он сделал паузу. — Но Ваша история довольно интересна и жизненна. — он посмотрел на свою супругу и сказал. — И моя супруга решила написать историю Вашей жизни. — он сделал паузу и однозначно заверил Лидию Петровну. — Что же касается о выходе этой истории в свет, то об этом и не могло быть речи без Вашего согласия.
– Да — уж, — небрежно бросила Лидия Петровна. — поверю я Вам. Держите карман шире.
– И всё-таки, — осторожно произнёс Кузьма Прохорович, и словно извиняющий заверил. — без Вас, никогда. — Уверяю Вас. — Поспешила заверить Лидию Петровну Любовь Романовна. — Без Вас, никогда. — Что ж, — настороженно сказала Лидия Петровна, изучающим взглядом смотря на гостей, при этом куря труппку. — Допустим это так. — твёрдо сказала она. — Вы не хотели опубликовать эти истории при моей жизни. — она сделала паузу. — Но позвольте спросить, что будет после моей кончины? Я не смогу быть уверена, что эти истории не увидят свет. — она, сделав паузу, сказала. — Они личные. Кто тогда за честь покойнице ответ держать станет? Уж точно не Вы, писаки.
Гости переглянулись меж собой. Заметив это, Лидия Петровна спросила:
– Ну что там дальше? Отвечайте на мои вопросы. — и снова она задала те же самые вопросы, кои задавала ранее. — Почему Вы меня соизволили убить? Да ещё от стольких болезней моя смерть произошла? Вы что меня не любите? И кто такой вообще этот доктор Катц? — впрочем, на последний вопрос она знала предполагаемый ответ. Но кто такая Пелагея, оставалось загадкой. Ответа на этот вопрос у Лидии Петровны не было. Задав его Любовь Романовны, она получила ответ.
– Пелагея — это каждая из женщин, живущих в России. Каждая женщина знает, как лечить свою семью какими-либо травами, и прочее. — на последний союз «и» с местоимением «прочее» не находило своего объяснения.
Любовь Романовна продолжила свой рассказ истории книги, которую она писала.
– Я начну с того, что… — начала продолжение истории Любовь Романовна, но Лидия Петровна её перебила и попросила объяснить сначала, откуда взялся надворный советник Роберт Карлович в дом провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича, а потом всё остальное. — Что ж, — ответила Любовь Романовна, — извольте. — И она продолжила свой рассказ. — Итак, надворный советник Роберт Карлович. Как он появился в доме провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича? — она сделала паузу и сказала. — начнём с того, что…
 
– Я долго шёл к этому. — сказал надворный советник Роберт Карлович, и показав тростью на провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича. — Что ни говори, этот сукин сын, что ни наесть, сукин сын.
– Да что же он такого сделал? — не понимала Ира, которая, склонившись перед Тимофеем Кондратьевичем, пыталась привести его в чувства. — Что Вы там говорите? Помогли бы лучше, а потом говорить изволили. — Что ж, — согласился надворный советник Роберт Карлович. — Давайте положим его на диван. — затем он обратился к пришедшему доктору. — Авраам Рудольфович, осмотрите больного и сказал. — Lassitudo corporis. — что в переводе с латинского языка «Истощение организма». Впрочем, кажется, доктор Катц уже, что-то подобное уже имел в виду. — Сейчас ему нужен покой и… — он сделал паузу, и, обратившись к Ире, сказал. — Впрочем, я уже что-то подобное говорил.
 
— Это всё понятно. — перебила Любовь Романовну Лидия Петровна. — Я спрашивала ни о том. — сказала она. — Я не понимаю, и никто не поймёт, как в квартире Тимофей Кондратьевича появился Роберт Карлович?
– На этот вопрос я смогу ответить, продолжив написание этой истории. — сказала Любовь Романовна. — Сейчас же я могу рассказать только то, что уже написано мною.
– Что ж, — сказала Лидия Петровна, — я подожду, пока Вы напишите продолжение этой истории, а пока давайте поговорим о чём-то ином.
Гости согласились. Впрочем, они говорили не о чём и о многом. Дело в том, что у Лидии Петровны был племянник тридцати лет от роду. Живший в Санкт-Петербурге и служивший в должности статского советника. Недавно он возвратился с Кавказа, где служил в русской армии. Вернувшись в Россию и получив должность статского советника, он захотел обзавестись семьёй и послал письмо к Лидии Петровны, в котором говорилась, что он приедет к ней в гости, и попросил, если это возможно, поискать ему невесту, а там он сам.
После чего Лидия Петровна обратила внимание не Елену Кузьминичну и пригласила её со всей её семьёй в гости. Что ни говори, но в те времена родительское слово было закон. И Лидия Петровна сказала Любовь Романовне о своих намерениях познакомить племянника Дмитрия Георгиевича с Еленой Кузьминичной. Елена Кузьминична уже была навыдане, и чтобы не засидеться ей в старых девах, Любовь Романовна согласилась познакомить Елену Кузьминичну с Дмитрием Георгиевичем.
– Завтра должен приехать мой племянник. — сказала Лидия Петровна. — Когда я его видела последний раз, а это было два года тому назад, он был в полном расцвете своих сил.
– А сейчас? — иронично произнесла Лена. — Он сейчас уже не…
– Пока взрослые говорят меж собой, пойдите погуляйте моя дочь. — сказала Любовь Романовна во избежание очередного конфликта со стороны Лидии Петровны. — Потом сами решите, что дальше делать. А сейчас не мешайте.
Елена Кузьминична Вышла обиженная изо стола и вышла из комнаты, пробурив под нос:
– Они так говорят, как будто это ни мне, а им замуж выходить. А выходить мне чёрт побери. А мне не охоться.

Глава 23

Приезд Дмитрия Георгиевича

Выйдя из комнаты, она вышла на улицу и, встав на крыльце, почувствовала, как ласковый тёплый ветерок пробежал по её женскому личику. Ей стало покойно. Она смотрела на лес, и он казался ей умиротворённым. На душе покой. И вот вдали показалась дормез; «дормез — карета со спальным местом из расчёта на дальние поездки. Также в дормезе были важи наверху и горбок сзади — для багажа». Она приблизилась к дому и остановилась возле крыльца. Из дормеза вышел человек. Увидев стоя;щею на крыльце девушку, он спросил:
– Кто Вы такая? — он был очарован красотой женщины. В ней он видел, что-то неземное. Что-то что не мог объяснить. — Что Вы здесь делаете?
Красота этого мужчины почему-то ничем не прельстила её. Он ей даже вроде бы и не нравился. Мужчина как мужчина. Высокий, с тростью в правой руке. Похож на надворного советника Роберта Карловича, которого в истории Любовь Романовны, которую она писала, этот человек неожиданно появился из ниоткуда, и получил прозвище ИНДЮК.
– Меня зовут Елена Кузьминична. — после того как она представилась, она сказала. — Я здесь вместе с моей семьёй в гостях. — затем она поинтересовалась. — А Вы кто таков?
Дмитрий Георгиевич подошёл к Елене Кузьминичне и представился:
– Меня зовут Дмитрий Георгиевич. Я племянник Лидии Петровны.
– А. — однозначно произнесла Елена Кузьминична. — Ясно.
Дмитрий Георгиевич спросил:
– Почему Вы здесь, а не в доме?
– Просто я хотела подышать воздухом.
Дмитрий Георгиевич, смотря на Елену Кузьминичну, хотел сказать ей, что рад, что она посетила их с тётушкой усадьбу. Что он рад, что кто-то посетил эту усадьбу и смотрел за тётушкой. Но смотрела ли она за ней или нет, этого Дмитрий Георгиевич не знал.
– Я рад, что Вы навещаете мою тётушку. — сказал он. — Надеюсь она в полном здравии? — Здоровья хорошее, только курит много, как бы здоровье не пошатнулось.
– Курит. — насупился Дмитрий Георгиевой. — У моей тётушке здоровье как у лошади. — сказал он. — Хоть всю Россию выкурит, и ничего не будет.
– Ваш сарказм неуместен. — сказала Елена Кузьминична. — Это порок, от которого избавляться надо бы.
– Только не моя тётушка. — сказал Дмитрий Георгиевич. — Она дымит, как с тех самых пор, как наполеон был повержен, а может быть раньше. Кто знает? — он сделал паузу и сказал. — Тогда она потеряв какого-то там мужа, который и пристрастил её к курению. С тех самых пор она курит труппку. Не знаю, верна ли эта история или нет, но другой я не знаю. — затем он посмотрел на кучера и прикрикнул. — ЭЙ! Степан, разгружай.
В это самое время на крыльце появилась Лидия Петровна с распростёртыми объятиями. Поздоровавшись с племянником, она сказала.
– Я Вижу, Вы уже знакомы. — сказала она. — Дмитрий, я писала Вам о Елене Кузьминичне. — сказала она. — Вот неожиданность какая. В дом не успел войти, как уже познакомились друг с другом.
Елена Кузьминична и Дмитрий Георгиевич недоумённо посмотрели друг на друга. Они не верили своим ушам. И если Дмитрию Георгиевичу Елена Кузьминична понравилась сразу, то Елене Кузьминичны Дмитрий Георгиевич не нравился вовсе. Почему-то она посчитала, нет, увидела в нём индюка. Надворного советника Роберта Карловича, по прозвищу, данным им ему её матушкой и ей, ИНДЮК.
А вот кучер показался ей знакомым. Да, конечно, это дворник Степан. Тот самый Степан, который герой истории её и её матушки. Которого купец первой гильдии Фадей Павлович Шульц с Марьей Потаповной, не дав вольную, услал Степана так далеко, что его только и видели.
«Что это? — подумала Елена Кузьминична. — Я что, сума схожу или не? Тут все герои этой истории. Лидия Петровна — это Лидия Потапова. Кучер Степан — это Степан из этой истории. Стоя;щей передо мной Дмитрий Георгиевич — это сам надворный советник Роберт Карлович. Конечно, многих героев этой истории не хватает, но… что, но? — задавала она сама себе этот вопрос и не находила ответа. В этой истории не хватало героев этой истории, но… что, но? — Так или иначе многие герои этой истории здесь, и можно понять, кто они или что они? Затем дописать историю».
– Прошу в дом. — сказала Лидия Петровна Дмитрию Георгиевичу. — Вы как раз к чаю поспели.
Прежде чем войти в дом, Дмитрий Георгиевич посмотрел на Степана и прикрикнул.
– Все чемоданы наверх, в мою комнату, слуга скажет куда.
– Слушаюсь господин. — поклонился кучер и продолжил разгружать дормез.
Лидия Петровна поинтересовалась:
– Вы с нами, Елена Кузьминична?
– Нет. — ответила Елена Кузьминична.
– Я ещё побуду на свежем воздухе.
– Как изволите. — сказала Лидия Петровна, и обратившись племяннику, спросила. — Вы ко мне надолго?
– Пока не надоем. — сказал Дмитрий Георгиевич.
– А что с Вами? — поинтересовалась Лидия Петровна. — Почему с клюшкой? — Я был ранен на Кавказе, и мне пришлось подать в отставку, так как моё ранение не позволило продолжить военную службу. — он сделал паузу. — Теперь я статский советник Его Величества, а это скажу я Вам… — он запнулся, так как решил, что восхвалять свои заслуги перед отечеством, а тем более хвалиться своею должностью статского советника Его Величества — это верх неприличия и безрассудства. Кто знает? Может быть, и у этих стен есть уши. А уши при его должности — это самое целесообразное при его должности Статского советник Его Величества. И больше не сказав не единого слова, он вошёл в дом.
Тем временем кучер-Степан бранился, что было мочи. — Чёрт побери этого советника. Ездим-ездим по России, а куды едим непонятно. Ещё с этими пятью чемоданами, каждый по одному берковецу будет, не иначе. «Берковец — это 10 пудов или 163.8 килограмма». С этим мыслями вслух он снял последний чемодан с горбка дормез и понёс чемодан в дом. Проходя мимо Елене Кузьминичны, он кинул небрежный взгляд на неё, словно говоря, чтоб она вместо него потаскала этакую клажу. Сама бездельничает, а другие вкалывают на таких, как она.
Заметив этот неприятный взгляд, полный призрения, Елена Кузьминична фыркнула, и, отвернувшись от него, сказала в нос.
– Мизантроп. — тут она услышала, как дверь отварилась, и чей-то мужской низкий голос.
– На второй этаж.
– Помогли бы хоть.
– Я слуга, а не носильщик. К тому же я не служу у Вашего хозяина, ни так ли?
– Верна. — подметил Степан. — У моего хозяина Вы не во служении. — он вошёл в дом и спросил. — Так куды тащить та? — после чего входная дверь закрылась, а Елена Кузьминична подумала.
«Степан-подлец. Кто он в нашей истории? Это вопрос».
Елене Кузьминичне вдруг стало не по себе. Она почувствовала, как по её телу пробежал лёгкий озноб, и она вернулась в дом. Войдя в дом, она увидела, как Степан уже поднялся на второй этаж, а из гостиной доносился громкий разговор, который был между Дмитрием Георгиевичем и Лидии Петровны.
– Чёрт побери эту Ядвигу. — кричала она изо всех сил. — Я же сказала тогда и сейчас говорю, я эту Мракову Язъявигу — Ядвигу Чёртову — Ядыву никогда не приму в свой дом. — эти слова, которые она произнесла, звучали однозначно, с призрением к этой женщине. — Где изволил её выкопать? — вопросила она, словно стараясь унизить своего племянника, в чьих-то глазах. — Из каких краёв Вы, Дмитрий Георгиевич, явили нам эту прелесть? — неиствовала она. — Я тут ему невесту подобрала, а он… — долгая упреждающая паузу. — Чёрт побери Вас, Дмитрий Георгиевич. Вам страданий, причинённых мне мало? Так Вы ещё сподобились? А может быть, она беременна? — это предположение было пророческим, и Лидия Петровна воскликнула, что было мочи. — ХА! — сделав ироничную насмешку, она продолжала свою неистовую брань. — Да от Вас-то это дитя? — вопрошала она. — А может быть? — предположила она. — Да неужели? — догадалась Лидия Петровна. — Вы… — не находила она слов. — Женились? — долгая затяжная пауза. — Ну я думала, что Вы всё же умнее, а нет, — небрежно бросила она. — Вы такой же дурак, как и все. — затем она закончила свою брань, одним словом. — ДУРАК.
В это самое время в гостиную вошла Елена Кузьминична. Увидев своих родителей, которым не знали, что им и сказать, а им сказать было нечего, вместо них сказала Елена Кузьминична.
– Что ни говори, а такой супруг мне и даром без надобности. — затем она бросила. — Дурак, дурак и есть. — и что-то хотела сказать Лидия Петровна. Но Елена Кузьминична, не дав ей ничем парировать её оскорбления, продолжала свою речь. — Если Ваш племянник уже женат, то какого прошу за выражение свинячьего дела Вы пытаетесь женить его на мне? Да ещё моих родителей обнадёживаете в том смысле, что наши семьи породнятся. Дак скажу я Вам, Лидия Петровна, не бывать этому. — тут она обратилась к родителям. — МАМА, ПАПА, пошли от седа, и пока Лидия Петровна не извинится за свою подлость, ног наших здесь не будет.
– Да что Вы себе позволяете? — возмутилась Лидия Петровна. — Вы забываетесь, Вы всё же у меня в гостях. — Уже нет. — тотчас же отпарила Елена Кузьминична, а её матушка, защищая свою дочь, сказала Лидии Петровны
– Лидия Петровна. — начала она. — Вы нас уверяли, что Ваш племянник свободен, и желает познакомиться с нашей дочерью. — она сделала паузу. — Какой обман. — небрежно бросила Любовь Романовна. — Вы над нами просто посмеялись. — затем она обратилась к Кузьме Прохоровичу. — Я больше не могу оставаться в этом доме. — затем она однозначно сказала. — Я ухожу прочь из этого дома. — она обратилась к дочери. — Вы со мной?
– Конечно. — однозначно ответил Кузьма Прохорович. Он встал изо стола и сказал Лидии Петровны. — Если бы Вы были мужчиной, я вызвал Вас на дуэль.
– Я к Вашим услугам. — сказал Дмитрий Георгиевич, встав со стула и бросив на стол вытащенный из кармана пиджака платок и бросив его на стол. — Ждите моих секундантов.
Кузьма Прохорович взял со стола платок и сказал.
– Считайте, что вызов принят.
После сего все гости вышли изо стола и, попрощавшись, покинули дом.
– Вот послал бог племянника. — пробурила Лидия Петровна. — Красавчик — хоть куда. — иронично сказала она. — прямо хоть сейчас замуж. — она сделала паузу, и сделав затяжку, сказала. — Вот только уму-то нет вовсе. У этой Елене Кузьминичны наследство, а у Вашей Мраковой Язъявиге — Ядвиге Чёртовой — Ядывой ни кола ни двора нет. Что я Вас кормить обязана? Так вот, мой ответ Вам, Дмитрий Георгиевич. — показала она ему фигу. — Вот Вам, не дождётесь. Деньги мои, и больше ничьи. «Как ими расплодиться — это моё дело», — сказав эти слова, она резко прикрикнула, словно подчёркивая свою правоту, — моё и ничего больше. — затем, что было мочи крикнула. — ЯСНО, А!!!
Не зная что и сказать, Дмитрий Георгиевич вышел изо стола и сказал тихим покорным голосом. — Ясно тётушка, ясно.
В это самое время из дома вышли его трое гостей и увидели, как к дому подъехал тарантас. «тарантас — это длинная крытая повозка, где корзина для пассажиров была закреплена на длинных продольных рамах с целью амортизации».

Глава 24

Мракова Язъявига—Ядвига Чёртова—Ядыва

Итак, тарантас остановился возле приехавшей недавно дормез, и кучер, слазив с тарантаса, открыл дверь и из неё вышла женщина. Молодая статная дама, лет двадцати пяти. На ней было надета платье чёрно-серебристого цвета. На голове большая шляпа с вуалью. На кистях руках были надеты чёрные перчатки, а на ногах чёрные сапожки. Выйдя из кареты, она посмотрела вокруг и сказала:
– Мне здесь ей нравится. Дмитрий был прав, здесь покойно. — затем она обратилась к кучеру. — Прохор, разгружай, а я в дом. Вижу Дмитрий уже тут, значит, его тётка уже подготовила для меня сладкую речь. — она сделала паузу. — Что ж, посмотрим, что эта старая приготовила для меня. По словам Дмитрия, она ненавидит меня. Что ж, это её дело. В конце-то концов я не за неё выхожу замуж, а за её племянника. — тут она увидела стоя;щих на крыльце людей и подошла к ним. Она пристально посмотрела на них, затем одарила женщин презрительным взглядом, а на мужчину посмотрела так, как будто тот чем-то виноват перед ней. Затем она открыла дверь и вошла в дом.
Две женщины переглянулись меж собой. Они поняли, что эта за штучка. И если эта та самая Мракова Язъявига — Ядвига Чёртова — Ядыва, на которой собирался предложить свою руку Дмитрий Георгиевич, была ещё той штучкой. Теперь понятно было, почему Лидия Петровна была против этого союза.
Через минуту, после того как в дом вошла приехавшая только что женщина, из двери вышел слуга. Он увидел отходящих от дома гостей, которые направлялись к своему экипажу, и, догнав их, попросил остаться.
– Я не знаю, что эта женщина задумала. — сказал он. — Мне так же как и Лидии Петровне, никогда не нравилась эта женщина.
Любовь Романовна поинтересовалась:
– Тогда почему она здесь? — Её племянник пригласил погостить вместе с ним в тётушкиным поместьем.
– А что тётушка, разрешила? Непохоже что-то. — Этот племянник никогда не нравился Лидии Петровны. Она принимает его только потому, что обещала его покойным родителям позаботиться о нём.
Кузьма Прохорович поинтересовался:
– Где же его родители?
– Погибли при Наполеоне. — объяснил слуга. — Лидия Петровна и взяла его под свою опеку. Послала служить, и вот результат. Статский советник, прошедший Кавказ, и получивший ранение в ногу. — он сделал паузу. — не буду судить его строго. После такого и отдохнуть надо, завести семью, и осесть в таком месте, как это. Что может быть лучше, не правда ли?
– Вы совершенно правы… простите, не знаю, как Вас зовут?
– Митрофан.
Любовь Романовна на секунду потеряла дар речи, а Елена Кузьминична подумала:
«Вот и ещё один герой этой истории»
Тем временем Любовь Романовна, придя в себя, продолжила.
– Вы совершенно правы, Митрофан. — согласилась она с ним. — Здесь прекрасно.
– С Вами всё в порядке? — спросил слуга. — Мне показалась, что моё имя привело Вас в замешательство.
– Вы ошиблись. — сказала Любовь Романовна. — Я в полном порядке.
– Разумеется, — ответил Митрофан. Слуга был учтив и понимающим. Он понял, что Любовь Романовна не хотела говорить, о чём она только что на секунду задумалась? Почему имя Митрофан, привело её в недоумение, — как скажете.
Гости переглянулись друг с другом.
– Хорошо. — сказал Кузьма Прохорович.
– Мы останемся. — затем он предупредил. — Но если что, мы разнимать никого не будем.
– Я надеюсь до этого не дойдёт. — сказал слуга. — Дмитрий Георгиевич не позволит вцепиться друг в друга. — он посмотрел на женщин. — Ну Вы понимаете, — сказал он, — женщины — кошки, вцепляться, не растащишь.
После чего обе женщины от души рассмеялись.
Любовь Романовна поинтересовалась:
– У Вас что, был опыт?
– Да так, — нехотя бросил слуга и добавил, — случалось.
Обе женщины иронично улыбнулись, а Елена Кузьминична поинтересовалась:
– И кто победил в этой, случалось.
Слуга отмахнулся и спросил:
– Ну Вы останетесь?
Кузьма Прохорович сказал:
– Идём.
А Любовь Романовна саркастично вставила:
– Мы ж не можем бросить одного Митрофана на поруганье этой, как её там?
– Язъявига — Ядвига Чёртова — Ядыва.
– Вот-вот, этой Чёртовой. Без нас там не обойдутся.
Последние слова она сказала в затылок слуги. Ему уже надоело выслушивать саркастичные нападки этих женщин, а ещё предстояло принять удар и от хозяйки, и от этой Мраковой.
И вот в приподнятом настроении от разговора со слугой, все трое гостей направились за ним, в дом к Лидии Петровны. Войдя в дом, они услышали, как два женских голоса в гостиной бранят друг друга, а мужской голос пытался неумела померить два женских громогласных горла.
– Да что, чёрт возьми, Вы Язъявига — Ядвига Чёртова — Ядыва вообразили себе? — неиствовала Лилия Петровна. — Что думаете, что Вам всё позволено. Вот так врываться в мой дом, и…
– Меня не вы пригласили, а Дмитрий, — парировала Мракова, — а не Вы, Лидия Петровна.
– Что?! — возмутилась Лидия Петровна, придя в неописуемое неистовство. — Да Вы как смеете? — с явным возмущением вопрошала она. — Я что Вам тут — никто? Никто на кого и свой голос можно повысить…
Тут в это самое время Язъявига — Ядвига Чёртова — Ядыва хотела, что-то сказать, но Лидия Петровна, что есть мочи.
– МОЛЧАТЬ!!! Молчать, когда разговариваешь со мной. — она оскалила зубы и пуще прежнего прикрикнула, заявив однозначно. — НЕ ПОЗВОЛЮ!!! Ещё молоко на губах не обсохло, а всё туда же, жениться. — она сделала паузу, и предположив заявила. — А может быть за наследством моим охота, то знайте, — она приказала фигу, и так же большой палец, — вот Вам мой ответ. ФИГУШКЕ. НЕ ПОЗВОЛЮ. — затем она показала рукой на дверь и крикнула, что было мочи. — ВОН!!!
– Тётушка. — хотел вступиться за Ядвигу Чёртову Дмитрий Георгиевич. Но та и ему не дала открыть рот.
– Молчать! — неистова крикнула она. — Я не намерена терпеть эту… — запнулась она. Не зная что сказать дальше, она повторилась. — Эту, эту, эту…
Язъявига — Ядвига Чёртова — Ядыва видя, что Лидия Петровна не знает, как оскорбить её, она парировала.
– Что, весь яд вышел. — точно заметила Мракова. — Не чем парировать, или что ещё там можно подобрать синоним к этому слову. Нечего сказать. Нечем оскорбить меня, чтобы я ушла из этого дома. «Не дождётесь», — однозначно сказала она. — Я из этого дома не уйду. — она сделала однозначную паузу и однозначно заявила. — НЕ УЙДУ. Так и знайте. — она посмотрела на Дмитрия Георгиевича и сказала. — Только он может выгнать меня из своей жизни и их своего сердца. Больше никто. ЯСНО.
– Что? — неиствовала Лидия Петровна. — Да как Вы смеете? В моём доме?! — рвала и метала она. Затем она обозвала Мракову оскорбительным для неё словом и снова указала рукой на дверь, крикнула, что было мочи. — ВОН!!! — при этом её лицо было похоже на озверевшее от её неистовства, и было похоже на лицо самой сатаны в юбки, а глаза выражали гнев и свирепость. Они горели алым пламенем, и казалось, что в них горит алое пламя ада. — ПОШЛА ВОН, — она сделала паузу и добавила оскорбление. — НЕДОРОСЛЬ.
– Ну, с меня достаточно. — заявил Дмитрий Георгиевич. — он обратился к Мраковой. — Я Вас привёл в мой дом, а Вы…
– Вот-вот, — согласилась Лидия Петровна. — Даже этот безмозглый племянник, — бросила она на Дмитрия Георгиевича свой саркастический взор, — а то за свою тётушку горой стоит. Так что помолчала бы, недоросль.
Но Лидия Петровна ошиблась. Она думала, что её непутёвый племянник будет за неё, но это было не так. К своему разочарованию она услышала от своего племянничка следующее.
– Помолчали бы Вы, Лидия Петровна. Что ни говори, а Вы кого хотите кто Вас не знает, из себя выведите. И ни надо мне говорить, что это Ядвига виновата в этом скандале. Нет. Это не она, а Вы виновны в этом скандале. — он сделал паузу. — И нечего всех собак на Ядвигу Чёртовну спускать. Сами на себя посмотрите, Лидия Петровна.
– Это что? — возмутилась Лидия Петровна. — Вы ещё будете мне указывать, что и как мне поступать и делать? Хорош племянничек, нечего сказать. Родную тётку на какую-то там… променял. — затем она сверкнула глазами в сторону Мраковой, и с призрением фыркнула. — ФУ! Какая же недоросль, мала, а всё туда же, жениться, когда молоко на губах не обсохло. «А может быть, за наследством прытка», — она снова обратилась к Дмитрию Георгиевичу и сказала. — Я тут своё расследование провела, так вот, давеча мне ответ пришёл из петербуржского сыскного отдела. Так вот, они сообщают, что Ваша невеста Дмитрий Георгиевич Язъявига — Ядвига Чёртова — Ядыва ни так уж невинна, как могло бы показаться на самом деле.
Дмитрий Георгиевич настороженно поинтересовался.
– Что Вы имеете в виду? — и учтиво добавил. — Тётушка.
– Во! — удивилась Лидия Петровна. — Что за невидаль такая? Или мой племянник наконец ум приобрёл? А нет, вряд ли. А к тётушке, к своей прислушивается, какая бы она для него ни была. — успокоилась она. — Да, конечно, что ни говори, а родной человек — это родной человек, — Лидия Петровна посмотрела на Мракову, и победоносно небрежно бросила, — а не недоросль с помойки.
– Да что Вы в конце-то концов себе позволяете? — возмутилась Мракова. — Я что, маленькая девочка, чтобы со мной так…
– Вот Вы и сами признались. — В чём это я призналась? — возмутилась Язъявига — Ядвига Чёртова — Ядыва.
– Вы признались в том, что Вы, и есть недоросль.
– Позвольте, — запротестовала Мракова, — я ни в чём таком не признавалась. — затем она обвинила Лидию Петровну. — Это Вы на меня ярлыки вешаете.
– Позвольте? — удивилась Лидия Петровна. — Вы что, — возмутилась она, — меня во лжи обличаете, — она сделала паузу, — а сами признались, что Вы маленькая девочка, то бишь недоросль, никак не иначе.
– Посмотрю я на Вас, как Вы горазды на словах ловить.
– Без этого дело в нашем деле нельзя никак. — ответила Лидия Петровна. — Если я не смогу подловить на словах, то другой точно подловит, и всё тут проиграл битву. Прямо как Вы сейчас, недоросль.
– Я не недоросль. — однозначно заявила Мракова. — Да, я молода, не спорю. Но никак не недоросль. — она сделала паузу и осторожно поинтересовалась. — Так что же Вы там якобы нарыли на меня, а?
– Мне бы тоже хотелось бы это знать. — заявил Дмитрий Георгиевич. — Какой компромат, которого я не знаю, Вы, стало быть, нарыли на Ядвигу Чёртовну?
– А Вы что, тоже на меня компромат состряпали? — вопросила возмущённо Мракова. — Вы что мне не доверяете? — ужаснулась она, положив лёвою руку себе на грудь. — Что ни говори, а от Вас я этого не ожидала.
– Кто ожидал, а кто нет — это совершенно неважно. — сказала Лидия Петровна. — Важно только то, что он есть. Я компромат имею в виду. А компромат — это великая штука. Подчас от него рушились империи, начинались войны, рушились семьи. — она сделала паузу, и посмотрев прямым взглядом на Ядвигу Чёртовну, спросила. — Вам есть что сказать, прежде чем я предъявлю компромат?
– Нет. — однозначно ответила Мракова. — Сказать мне нечего.
– Вы в этом уверены?
– Абсолютно.
– Что ж, я давала Вам шанс, Вы его не использовали. — затем она крикнула. — Митрофан — сукин сын, где Вас черти носят?
В гостиную вошёл Митрофан и учтиво поинтересовался.
– Чего изволите? — Мой племянник обустроился?
– Ему я дал гостиную комнату.
– А этой. — показала она взглядом на сидящею за столом женщину.
– Кучер-Прохор принёс вещи Язъявиге — Ядвиге Чёртовой — Ядывой в покои Дмитрия Георгиевича.
– Значит они собираются жить вместе.
Слуга ничего не ответил.
– Что ж, — сказала Лидия Петровна, и затем сказала, — принесите папку, кою принёс Харлам Петрович. — затем она пояснила. — Ту, что из Петербурга прислали.
– Слушаюсь. — после чего слуга ушёл, а Лидия Петровна сказала увидевшую в гостиной Любовь Романовну:
– Любовь Романовна, эта история прямо на целый роман тянет, написать можно, не правда ли?
Мракова повернулась и увидела стоя;щих позади них троих гостей Лидии Петровны, из которых две были женщины, и одна из них претендентка на руку Дмитрия Георгиевича. Она одарила женщин презрительным взглядом, и для неё они тотчас же стали врагами номер один. Язъявига — Ядвига Чёртова — Ядыва не могла позволить, чтобы её Дмитрий Георгиевич ушёл к другой, а её бросил после стольких её усилий добиться руки и сердце Дмитрия Георгиевича.

Глава 25

Две змеи

Итак, Мракова повернулась и увидела стоя;щих позади них троих гостей Лидии Петровны, из которых две были женщины, и одна из них претендентка на руку Дмитрия Георгиевича. Она одарила женщин презрительным взглядом, и для неё они тотчас же стали врагами номер один. Язъявига — Ядвига Чёртова — Ядыва не могла позволить, чтобы её Дмитрий Георгиевич ушёл к другой, а её бросил после стольких её усилий добиться руки и сердце Дмитрия Георгиевича.
– Что за роман, это что. — сказала в ответ Любовь Романовна. — Жизнь это и есть роман. В ней всё что ни наесть один спектакль. Вот смотрю я на Вас, — села за стол Любовь Романовна, — и диву даюсь. Что ни говори, а спектакль Вы, Лидия Петровна разыграли хороший. Прямо как Дельфина — героиня романа Мадам Жермены де Сталь. Там тоже любовная трагедия.
– Я имела возможность прочесть этот роман. — сказала Язъявига — Ядвига Чёртова — Ядыва. — Так, там, героиня романа — Дельфина д’Альбемар, французская аристократка — романтический персонаж, влюбляется в Леонса де Мондовиля, но тот из-за предрассудков подавляет ответное чувство и женится на своей кузине. — она сделала грустную паузу, и с сожалением добавила. — Позже главные герои погибают.
– Вот именно, погибают. — подчеркнула Любовь Романовна.
Почувствовав укор в свой адрес, Лидия Петровна сказала:
– Это что, камушек в мой огород Вы только что кинули Любовь Романовна. Объяснитесь.
– А что тут объясняться. — тихо сказала Любовь Романовна. — Что ни на есть всё равно сделаете по-своему.
– Конечно, сделаю. — сказала Лидия Петровна. — Моё слово — закон. — утвердила она. — И перечить ему я не советую, обломитесь, так и знайте.
– Тем не менее. — продолжала Любовь Романовна. — В большинстве классической литературы и просто литературы вообще, любовь всегда побеждает.
– Бросьте. — небрежно кинула Лидия Петровна. — Это всё вымыл авторов, которых бросили, а те в своих произведениях пытаются вернуть тех, кто их бросил. И всё. — однозначно заявила Лидия Петровна. — Точка.
Кузьма Прохорович, давно уже слушавший брань Лидии Петровны, о том, что есть брак, и что присутствующая здесь Мракова недостойна её племянника, поинтересовался.
– На чём же по-Вашему Лидия Петровна, основаны постулаты брачных уз? — А что сами не догадываетесь? — вопросила с удивлением Лидия Петровна. — Ах, ну да, мужчины. — словно принижая Кузьму Прохоровича, сказала Лидия Петровна. — Вы же олухи царя небесного, Вам покажи, так Вы и на всё согласны.
Елена Кузьминична хихикнула.
– Вот, — продолжала Лидия Петровна. Смотря на Елену Кузьминичну, — даже эта недоросль понимает, что я права. — она посмотрела на Ядвигу Чёртову, и оскалив зубы, прошипела. — Не позволю. — затем она крикнула. — Эй! Митрофан, поживее там, а то нам уже скучно стало.
Входит слуга. В правой руке он несёт какие-то документы. Подойдя к столу, он положил документы возле Лидии Петровны и сказал:
– Эти документы давеча Харлам Петрович-детектив.
– Свободен. — сказала хозяйка дома и добавила. — Принеси всем чаю.
– Слушаюсь. — ответил слуга и удалился.
Лидия Петровна взяла со стола листы бумаг, коих было всего три штуки, и сказала:
– На этих трёх листах записано то, что Ваша обожаемая Язъявига — Ядвига Чёртова — Ядыва скрывает. — она протянула три листа Дмитрию Георгиевичу и сказала. — Прошу, прочтите вслух.
Дмитрий Георгиевич уверенным в том, что в этих документах ничего такого нет, чтобы могло скомпрометировать Мракову, начал читать вслух.

Из доклада Харлам Петровича

– Первый день наблюдений за Мраковой Ядвигой Чёртовой.
 
– Сегодня Язъявига — Ядвига Чёртова — Ядыва зашла в магазин женского платья и пробыла там три часа. Хозяйка магазина Авдотья Романовна, молодая женщина, хотя сколько ей лет, так и не скажешь. Одни говорят тридцать, другие сорок, а третьи и того больше.
Моя помощница Лариса Кузьминична побывала в магазине женского платья и познакомилась там с Ядвигой Чёртовой. Первая встреча ничего не дала. Поговорили о моде и о своём — женском.
Второй раз они встретились случайно, в Смоленске, когда обе были там по делам, а я, как обычно, следил за Мраковой. Язъявига — Ядвига Чёртова — Ядыва пригласила Ларису Кузьминичну в Смоленский Академический драматический театр имени А. С. Грибоедова. Играли спектакль по произведению Дениса Ивановича Фонвизина «Недоросль». Пьеса хорошая, но Мраковой мне показалась, она была не по душам. После спектакля она посетила гримёрную одного из артиста, а точнее некого Фантазёрова Нарцисса Наумовича. У коего провела полчаса своего времени. После чего она вместе с Ларисой Кузьминичной отправились в гости к Мраковой, где и заночевала Лариса Кузьминична.
На следующее утро она поинтересовалась у Язъявиге — Ядвиге Чёртовой — Ядывой: может Вы устроите меня в театр? На этот вопрос Мракова ответила: "Могу". Нарцисс Наумович может поспособствовать этому. На вопрос, кто такой Нарцисс Наумович, Язъявига — Ядвига Чёртова — Ядыва ответила: Нарцисс Наумович мой любовник. Он без ума от меня, и готов на всё ради того, чтобы быть вместе со мной. Когда же Лариса Кузьминична поинтересовалась: на что же ради Вас может пойти Нарцисс Наумович? Та ответила так: ради меня мужчины идут на всё. Я пользуюсь этим и обогащаюсь. За год я была с тремя мужчинами, и все трое умирали ради меня, оставив мне своё состояние. А что, разве это плохо, пользоваться мужчинами, как захочешь. Ведь мы женщины. В нас много достоинств и неразгаданных загадок. Мы пользуемся этим и наслаждаемся жизнью. Вы спросите, не жалко мне этих дураков, так вот скажу я Вам, нисколечко. Они просто дураки, если ради женских ласок и прочее готовы пожертвовать собой ради любви ко мне и не только ко мне, но и ко всем женщинам.
Прошло три дня, и Лариса Кузьминична устроила меня работать в театр, а Фантазёров пообещал сделать из меня актрису. Вскоре я получила роль, а ещё через пару дней Нарцисса Наумовича арестовали. Ему предъявили обвинение в растрате казённых средств и сослали в Сибирь.
– Вот и ещё один несчастный меня обогатил. — похвалилась Язъявига — Ядвига Чёртова — Ядыва. — Теперь я возьмусь за следующего. Мы с ним на Кавказе познакомились и…
 
– Хватит! — неистово вскрикнула Мракова. — Это лишь. — однозначно заявила она. — Никакого там Фантазёрова или как там его ещё я не знаю и никогда не знала. — бесилась она в порыве свирепой ярости. — Нарцисс Наумович — это имя я, в первый раз слышу. — затем она обратила свой гневный взор на Лидии Петровну, сказала. — Это всё Вы хотите разлучит меня с моим любимым. — она встала изо стола, и, подбежав к Дмитрию Георгиевичу, встала перед ним на колене и спросила с явным волнением и учащённым биением своего сердца. — Вы же не верите во всё это? — затем она начала оправдываться. — Я всегда была искренне с Вами. Да, мы встретились на Кавказе. — она сделала однозначную паузу, и, собравшись с мыслями, сказала. — Ответьте мне на один-единственный вопрос.
Недоумённый Дмитрий Георгиевич спросил:
– Какой вопрос.
– Скажите, — продолжала Мракова, — если бы всё было так, как написано в этот злополучном докладе… — она снова сделала паузу и спросила. — Вспомните, разве не Вы меня спасли из рук турецкого султана Али Хаби? Разве не Вы привезли меня в свой полк, дабы показать меня лекарю. Разве не Вы, после того как я пришла в себя сказали, мне, что Вы любите меня. Вспомните, когда это было? Прошло уже достаточно времени, чтобы мы могли получше узнать друг друга и доверять друг другу свои секреты. — она сделала паузу и предположила. — По-видимому этот документ был написан совсем недавно.
– Совершенно верно. — сказал Дмитрий Георгиевич, посмотрев на третий лист, на котором была написана дата написание документа. — Неделю тому назад. — Тогда у меня к Вам вопрос, любимый. Как я могла быть в Смоленске где-то неделю назад, когда два года я живу с Вами в Петербурге?
Это обстоятельство заставило Дмитрия Георгиевича призадуматься, а Лидия Петровна видя что сейчас происходит в её доме, сказала с явным сарказмом:
– Ишь, ка-ка актриса, прямо в театре главные роли играть. Та — кую сцену сыграть не каждый сможет. Ишь ка-ка, в ноги падка, никак виновата, прощение просить вздумала.
Мракова посмотрела на Лидию Петровну, словно жалея бедную старушку, и тихо сказала:
– Зря Вы так, Лидия Петровна. — затем она сказала. — Я люблю Вашего племянника, и никому его не отдам. — затем она посмотрела на бумаги. — Что ни говори, а сфабриковать документы Вы мастер. Всё постараетесь сделать, чтобы меня и Дмитрия рассорить. — она снова сделала паузу и сказала. — Но позвольте мне спросить, что Вы за тётушка такая, которая не желает своему племяннику счастье? — она встала с колен, и, подойдя к Лидии Петровне, сказала. — Если Вы не были счастливы, потому что Ваши мужья умирали, а Вы оставались одна, то не стоит свои несчастья перекладывать на другие плечи. Я понимаю, Вы, Лидия Петровна, не хотите той участи для своего племянника, которое было уготовлено Вам. — она снова сделала паузу, и с сожалением сказала. — Зря Вы так думаете обо мне. Я ни такая, как Вы думаете. Я совсем другая.
– И какая же? — с презрением бросила Лидия Петровна. — Скажите Вы что, лучше других? Вам наследство не надо бы? На него Вы не падки. — Нет. — тихо ответила Язъявига — Ядвига Чёртова — Ядыва. — Я хочу жениться на Вашем племяннике и потому приехала сюда, чтобы взять у Вас благословение.
Лидия Петровна ухмыльнулась.
– Да — уж, — пробурила она. — актриса.
В это самое время Дмитрий Георгиевич сказал:
– По этим сведениям, что написанные в этом документе у Вас было пять любовников, — он обратил взор на тётушку и иронично заметил. — Прямо как у Вас, Лидия Петровна. И все умерли, а здесь отправились на каторгу и всё за растрату денег. — затем он иронично заметил. — Прямо поэтесса.
– Кто поэтесса? — не поняла Язъявига — Ядвига Чёртова — Ядыва. — Вы это о ком?
– Конечно, не о Вас, а о Вас, Лидия Петровна. Вы поэтесса хоть куда.
Лидия Петровна возмутилась:
– Вы меня обвиняете в фальсификации? Да как Вы смеете! — вопрошала Лидия Петровна. И словно укорив племянника в неверии в то, что он только что прочёл, она заявила. — Христа на Вас нет, вот и сомневаетесь. — затем она, смотря на племянника — ему в глаза, сказала. — Я что, не вижу по Вашим глазам Дмитрия Георгиевич. — пыталась Лидия Петровна заверить своего племянника. — Вы сомневаетесь в сказанном Мраковой. — она сделала паузу, и оценивающим взглядом посмотрев на Мракову, сказала. — Её оправдания мягко сказать, не вызывают никакого доверия. — затем она показала рукой на три листа в руках Дмитрия Георгиевича, и сказала. — Об этом говорится в этих трёх листах. — она сделала однозначную паузу. — А верить им или нет это у каждого человека личное дело. Можете верить, а можете, нет. В том и ином случае я утверждаю: эта Мракова никто иная, как охотница за деньгами и боле ничего. Все её мужчины оказались на каторге, и Вы, Дмитрий Георгиевич — мой племянник окажитесь на каторге так же, как и все её любовники. А потом будите локти кусать и говорить, что Тётушка права была, а будет уже поздно.
– Уверяю Вас, — сказала в ответ Мракова, — этого не произойдёт. Я люблю Вашего племянника, и никакого наследства мне не надо бы. А всё это фальсификация и только. — заверила она Дмитрия Георгиевича. — Ваша Тётушка просто невзлюбила меня, и теперь всеми возможными и невозможными способами пытается меня с Вами разлучить. Лариса Кузьминична, не знаю, откуда она взялась, я такую женщину никогда не знала — эта выдумка Вашей тётушки, и только. — она сделала паузу и однозначно заверила Дмитрия Георгиевича. — Лариса Кузьминична только существует в воображении автора, написавшие эти строки полной лжи. Ваша тётушка или слуга — отличные рассказчики. Я думаю, — предположила Язъявига — Ядвига Чёртова — Ядыва, — Лидия Петровна рассказала сюжет своему слуге, а тот написал свою версию с версией Лидии Петровны на бумаге. Вот и история получилась. Не так ли, Лидия Петровна, — обратилась она к ней, — скажите, что я не права.
ЛЮБОВЬ РОМАНОВНА: — Что ни наесть, актриса.
ЕЛЕНА КУЗЬМИНИЧНА: — Поэтесса.
КУЗЬМА ПРОХОРОВИЧ: — Дурак.
– Любовь Романовна, ведь я же права. — осторожно поинтересовалась Мракова, и, обратившись к Лидии Петровне ласково, словно змея прошипела. — А Лариса Кузьминична — это она. — показала она взглядом на Елену Кузьминичну. — Ваша гостья? Это Вы с неё списали Ларису Кузьминичну. Это так?
– Змея. — заключила Лидия Петровна. — Что ни на есть змея. Недаром Ваше имя Ядвига. — она сделала паузу и сказала. — Яд из Ваших уст так и льётся. Вы так и нарочито пытаетесь ужалить меня. Всё норовите сделать из меня эдакую злыдню, которая пытается расстроить жизнь своего племянника. «Так сказать сделать его несчастным», — она сделала паузу и сказала. — Но у Вас ничего не выйдет. Обломитесь, говорю я Вам. Я Вам не по зубам. Фигушки.
ЛИДИЯ ПЕТРОВНА: — Спектакль. И разыгрывать никаких сцен не надо бы. Все герои здесь, на этой сцене.
ЯЗЪЯВИГА — ЯДВИГА ЧЁРТОВА — ЯДЫВА: — И что дальше?
ЛИДИЯ ПЕТРОВНА: — Дальше. — задумалась. — Дальше Вы покинете мой дом и больше никогда не воротитесь сюда.
ДМИТРИЙ ГЕОРГИЕВИЧ: — Я уеду вместе с ней.
ЛИДИЯ ПЕТРОВНА: — Скатертью дорожка.
– Я уеду. — пафосно заявила Мракова. — Но Вы пожалеете, что меня выгнали. — однозначно заявила она. — Пожалеете, так и знайте. — Ещё угрожаете? — возмутилась Лидия Петровна, и, указав на дверь, крикнула что было силы. — ПОШЛА ВОН, — и, словно принижая её, добавила. — НЕДОРОСЛЬ. — затем она обратилась к Любовь Романовне, возмутилась. — Эта недоросль меня ещё учить вздумала. — затем вставила. — Недоросль хренова. Да я её… одной левой прихлопну, как комара или муху. Ведь так, Любовь Романовна. Что Вы всё молчите и молчите? Слово хотя бы сказали, рассудили, права я или нет.
Любовь Романовна посмотрела на Мракову и на секунду задумавшись, сказала:
– Ну что Вам ответить Лидия Петровна. — начала Любовь Романовна. — Честно говоря, я не знаю, что Вам ответить, — Любовь Романовна на секунду задумалась, — как сказать, чтобы Вас не обидеть.
– Говорите как есть.
– Говорить как есть. — сделала паузу Любовь Романовна. — Так вот, — продолжала она, — я не знаю, с чего начать, но то, что здесь Вы все трое устроили это по крайней мере невежественно. — затем она подчеркнула. — Невежеством по отношению к нам — гостям. Лидия Петровна, что ни говори, а яду в Вас обеих для всех хватает. Вы друг друга готовы убить, не стесняясь, что в доме гости. Про них-то Вы совсем забыли.
– Гости? — удивилась Язъявига — Ядвига Чёртова — Ядыва. — Где я вижу гостей? — вопросила она, оглядывая стол и гостиную. — Здесь нет никаких гостей, только мы трое.
– Может быть, Вы и правы, — согласилась Любовь Романовна, — Вас только трое. — она сделала паузу. — И нас только трое.
Мракова осторожно поинтересовалась:
– Что Вы этим хотите сказать?
– Только то, что сказала. — тихо ответила Любовь Романовна, посмотрев на дочку и на мужа и тяжело вздохнув, добавила. — Только то, что хотела сказать, — затем добавила, — больше ничего.
Что ни говори, а ситуация сложная. Шесть человек в гостиной смотрели друг на друга. Хозяйка дома Лидия Петровна. Её племянник Дмитрий Георгиевич, и его невеста Мракова Язъявига — Ядвига Чёртова — Ядыва, с одной стороны, а также Любовь Романовна, Кузьма Прохорович и их дочь Елена Кузьминична. Все шестеро смотрели друг на друга и о чём-то думали. Впрочем, возможно, они ни о чём не думали. Они видели в этой гостиной лишь себя. Каждый считал себя лучше тех других. Они, только они и больше никто должны присутствовать в этой гостиной. Это их место. Их пространство. Пространство, которое они ни при каких случаях никому не отдадут.
Язъявига — Ядвига Чёртова — Ядыва не видела гостей. Не видела потому, что, в сущности, гостей и не было. По своей сути она сама являлась гостей. Гостей, считавший себя полноправной хозяйкой этого дома. Этой усадьбы. Всех крестьянских душ этой Лидии Петровны, которые рано или поздно перейдут в её личное пользование. Впрочем, это только предположение, о чём думала Мракова. Кто знает, о чём вообще думает женщина в разных обстоятельствах своей жизни. Об этом никому не ведома.
– Гости никогда не задерживаться. — однозначно заявила Мракова, обратившись ко всем присутствующим. — Я уверенна, что в ближайшее время Вас мы больше не увидим.
– Это не Вам решать, недоросль. — заявила Лидия Петровна. — Вы никто в этом доме. Никто и так никто и останетесь. А если мой племянник — всё же идиот, то клянусь я всем Вам, я Вас, мой племянничек, без единой копейки существования оставлю. — пригрозила Лидия Петровна своему племяннику. — Наследства лишу, без копейки оставлю, а само состояние в какую-нибудь больницу отдам, пусть накопленное мною добро на пользу обществу пойдёт, чем Вам отдам племянничек. — Лидия Петровна обратилась к Мраковой. — За такого выйдете замуж?!
Та спокойно отвечала. — Я уже говорила, что Ваши деньги меня не интересуют. — она сделала паузу и заверяла. Я люблю Дмитрия и хочу выйти за него замуж. — она сделала паузу и сказала. — Но если Вы не хотите, то я уйду. — после чего Мракова направилась к выходу. — Мне очень горько, но я ухожу. — сказала она как бы невзначай. — Ухожу, потому что Ваша тётушка против наших отношений, Дмитрий. — заплакала Мракова. — Я не могу пойти против воли Вашей тётушки. — она сделала однозначную паузу. — Всё кончено. — сказала она. — Прощайте.
Видя, что Мракова уходит, Дмитрий Георгиевич был в замешательстве. Он не понимал, что сейчас это было? Тонкая игра оскорблённой женщины, которая действительно не могла жениться на нём из-за того, что его тётушка была против их отношений, и грозилась оставить Дмитрия без приданного, что противоречило цели Мраковой. Или она действительно уходила, потому что не могла обрести своего возлюбленного на страдания в бедности или её женитьбе на нём и тем самым окончательный разлад с тётушкой, которая не питала к ней никакой симпатии. — Тётушка! — тотчас же выкрикнул племянник.
– Остановите её.
– Вот ещё? — небрежно бросила Лидия Петровна. — Пущай уходит, без недорослей тут чище дышать будет.
Дмитрий Георгиевич крикнул:
– ЯДВИГА!
Та даже не обернулась. Игнорируя все слова, которые звучали в её адрес, она шла к двери. Что ниговори, а приехала она зря. Только поругалась с Лидией Петровной, и вынуждена была терпеть унижения в её адресс которые на неё нападали со стороны Лидии Петровны. А слово Недоросль вообще она посчитала ни только унизительным, но и оскорбительным. И наконец она дошла до двери и только тогда, повернувшись к Дмитрию, спросила:
– Вы со мной?
Дмитрий Георгиевич немного растерялся. Он никак не ожидал, что Мракова предложит ему уйти вместе с ней.
Тем временем Язъявига — Ядвига Чёртова — Ядыва продолжила:
– У Вас в руках документы, обличающие меня в том, что я завожу себе любовников и отправляю их на каторгу после того, как их разорю. — она сделала паузу. — Вы же статский советник. — напомнила она ему. — Подумайте и решите, почему эти яко бы документы появились только сейчас, в тот самый момент, когда Вы и я приехали к Вашей тётушке. Не знаете? Значит Вы просто извините меня, тупица.
– Во. — вставила Лидия Петровна. — И невестка Вас дураком назвала. — Не дураком, — пояснила Мракова, — а тупицей. — Да какая разница, — бросила Лидия Петровна, дурак или тупица, какая разница. — она сделала однозначную паузу. — Недоумок — недоумок и есть.
– Тётушка. — возмутился оскорблённый этими словами Дмитрий Георгиевич. — Я Вам никакой не тупица и тем более не дурак. — он сделал паузу и сказал. — Я всё же при дворе служу, а это скажу я вам… — он снова сделал паузу и однозначно заявил. — Дураков на такие посты не назначают. — Вот именно назначают. — снова бросила Лидия Петровна. — На эти посты назначают, а не заслуживаю их. — она сделала паузу. — Тупицы всё там, чтобы жить было лучше. — она сделала паузу и вопросила. — Но кому? — затем она сказала. — Если Вы не тупица, то скажите мне, кто из нас прав? Я или Ядвига. — затем она потребовала. — Идите обратно, сейчас правду допытываться будем.
Мракова возвратилась на своё место за стол.
Лидия Петровна сказала:
– Итак, — обратилась она к племяннику. — Что Вы можете сказать насчёт этого?
– Насчёт чего? — не поняла тот.
– Насчёт предоставленных Вам доказательств по делу Мраковой. — Это только бумаги. — сказал Дмитрий Георгиевич. — Я привык верить фактом. — сказал он. — А факты говорят о том, что моя любимая Ядвигачка идёт за меня, за супруг не из корыстных целей. Она же сказала, что Ваше про;клятое наследство ей не нужно. — И Вы поверили в эту чушь?! — иронично сказала Лидия Петровна. — Вы поверили, что деньги ни нужны? Что ж, благословен тот человек, который добровольно отказывается от денег. Но, когда нет денег, тот человек вряд ли скажет, что он богат. — сказала Лидия Петровна, а затем уныло бросила. — Человек богат духовно, но разве духом свой желудок наполнишь? Вряд ли. — закурила она очередную труппку. — Этот юродивый человек никогда не станет счастливым. Ведь если нет денег, то дом — не построишь, дерево — не вырастишь, и детей не воспитаешь. На всё нужны деньги, и дурак тот, кто добровольно от них отказывается.
– И Вы решили Лилия Петровна, чтобы разлучить меня с Ядвигой, Вы решили обличить её в том, что она так скажем, любит кончать своих любовников ради денег. — затем Дмитрий Георгиевич сделала однозначную паузу, и, посмотрев ей в глаза, однозначно заявил. — Ни так ли, Лидия Петровна?
Лидия Петровна иронично усмехнулась. Что ни говори, а если хочешь обвинить человека во всех смертных грехах, то и не поскупись.
– Да уж. — произнесла она, словно ей было презренно-ненавистно это обвинение. Она понимала, что ни Дмитрий Георгиевич, ни Язъявига — Ядвига Чёртова — Ядыва не успокоятся пока наплевать её — Лидию Петровну, в её лжи или пока та не предоставит им доказательства того, что то, что в этих трёх листках написано, — это чистая правда. Но как она могла утвердить, что это правда? Где Лидия Петровна возьмёт доказательства, которые обличат и, наконец, подведут черту в этом деле. Что ни говори, а это была проблема. — Вы хотите обличить меня во лжи? — нарочито спросила Лидия Петровна. — Или хотите, чтобы я предоставила Вам доказательства в моей правоте? — Я знаю точно, — однозначно заявила Мракова, — Никакой там ни Фантазёрова Нарцисса Наумовича, ни Ларису Кузьминичну я и в глаза-то не видела. Эдакаль неувязочка выходит, да Вы, Лидия Петровна, как уже здесь было сказано не потрудились даже фамилии поменять, только имя заменили, чтобы придумать всё это. А этот детектив из Петербурга, Харлам Петрович, где он? Почему он не здесь, чтобы подтвердить якобы своё расследование и предъявить мне эту мою якобы знакомую-подругу, с которой якобы была в Смоленский Академический драматический театр имени А. С. Грибоедова. — она сделала паузу и однозначно сказала. — Пока эти доказательства никем не подкреплены, а в частности, Ларисой Кузьминичной, с которой я якобы знаюсь, и с которой я знаю, на сто процентов не знакома, и не была ни в каком там театре в Смоленске, считаю, что Вы, Лидия Петровна просто дура. Потому что только дура может предъявить подобные обвинения, зная, что они полностью подложны, и только. Затем она посмотрела на Дмитрия Георгиевича и однозначно заявила. — Я больше не могу оставаться в этом доме, я уезжаю домой. — затем она поинтересовалась. — А Вы со мной, или будите выслушивать эти бредни, которые сфальсифицировала Ваша тётя. — она посмотрела в глаза нерешительного Дмитрия Георгиевича, в которых было полнейшее замешательства оттого, что только что здесь произошло и к тому же болела голова.
– Мне нехорошо. — сказал он, схватясь за голову.
– Что с Вами? — подбежала к Дмитрию Георгиевичу испуганная Язъявига — Ядвига Чёртова — Ядыва и подбежав к нему, положила ладонь правой руки на его лоб, торопливо поинтересовалась. — Вам плохо? Голова.
Дмитрий Георгиевич посмотрел на Ядвигу Чёртову и сказал:
– Мне бы прилечь.
На что Лидия Петровна саркастично фыркнула:
– Здесь Вам не лазарет, чтобы болезни свои лечить. Здесь порядочный дом, и больных здесь я не потерплю. Пошёл вон вместе со своею Мраковой. Я видеть Вас больше никого не имею надобности.
Поразившись равнодушием Ларисы Петровны Мракова, вопросила:
– Да что же Вы за человек? Вы же женщина, и сострадания ни, должно быть, Вам чуждо. — поразилась она. — Ну ладно, я чужой Вам человек, но Дмитрий, она всё же Ваш родственник.
Лидия Петровна саркастично сказала:
– Родственничек. — она сделала паузу и словно плюнула. — Таких родственничков столько развелось, что… — недовольно высказалась она, — …хоть вешайся, хоть падай, всё, что есть отберут. — затем словно в укор племяннику тётушка сказала. — Я что деньги для того копила, чтобы их такой, как он разбазаривал. Ишь жениться вздумал, а денег-то и нет. Вот Вы оба и припёрлись ко мне — якобы любимой тётушки, чтобы без копейки её оставить. Не выйдет. — показала она снова свой мощный кулак и закашляв добавила. — Фигушки. Выкусите. Будите кусать, откусите, подавитесь.
– Ну я точно больше не останусь в этом доме. — заявила Мракова, и видя, что Дмитрий Георгиевич тоже желает поскорее покинуть этот дом, она помогла ему встать, и, бросив три листка бумаги, на которых было написано, что-то несусветное про неё, она бросила в лицо Ларисе Петровне эти бумаги, и сухо бросила:
– ПОДАВИТЕСЬ. — затем она крикнула своего слугу, и слугу Дмитрия Георгиевича. — Мы уезжаем. — сказала она. Собирайтесь, а пока мы в лазарет. Эй, Митрофан, где тут доктор принимает?
– Я знаю. — сказал слуга Дмитрия Георгиевича Степан. — Полвёрсты всего. — Тогда скорее, пока Дмитрию Георгиевичу вообще плохо не стало.
– Плохо. — иронично бросила Лидия Петровна. — Да он здоров как бык.
Мракова посмотрела на Лидию Петровну. Глаза у неё были в слезах. Лицо изменилась:
– Вы глубоко ошибаетесь. — сказала Мракова. — Ваш внук болен. — она сделала грустную паузу. — Оттого я и заставила Дмитрия Георгиевича приехать к Вам, чтобы Вы дали благословения на нашу свадьбу. — Язъявига — Ядвига Чёртова — Ядыва сделав грустную Паузу, добавила, словно укоряя Лидию Петровну в её невежестве. — Мне не нужно Ваше чёртово состояние, у меня оно само хоть одбовляй. Мне нужно, чтобы мой любимый все те дни которые отведенны ему на этой земле он прожил в счастье, которое он так хочет, и которое не может получить. — Мракова тяжело вздохнула. — Прощайте Лидия Петровна, больше мы уж вряд ли увидимся. — после чего она вместе с любимым удалилась, оставив Лидию Петровну в одних лишь печалях. Кто знал, наверное, никто не знал, что всё так обернётся. Внук Лидии Петровны болен, а она об этом ничего не знала. Когда Мракова вместе с её племянником ушли, Лидия Петровна крикнула:
– Эй! Человек. Где там тебя носит. Подойди, дело есть.
В гостиную входит Митрофан.
– Что прикажете?
Лидия Петровна поинтересовалась:
– Так что там с этим детективом. Как его там, Харламов Петровичем?
– Что желаете знать? — Кто этот за балбес, — она взяла в руки брошенные ей в лицо бумаги и потрясся перед слугой ими, спросила, — кто сочинил такое?

Глава 26

Тьма или сон?

– Да — уж, сочинили. — сказала сидевшая за столом Любовь Романовна. — Что ни говори, а сочинили, дай бог сочинили. Да самая бывалая выдумка и то будет куда реалистичной, чем эта. Глупое сочинительство.
– Отчего же глупое? — удивилась Лидия Петровна, и словно оправдывая сама себя, сказала. — Это не сочинительство, а быль. — однозначно заявила она. — Мой пирог горький с привкусом не навести.
– И Вы этим довольны?
– Я Любовь Романовна, всегда довольна всем, что я делаю. — заявила Лидия Петровна. — Всё что я делаю, это всё во благо.
– Но в чьё благо?
– Во благо моей семьи и также моего личного блага.
– И где же благо, к которому Вы так стремитесь? — спросила её Елена Кузьминична. — Где та радость жизни, которую Вы хотите создать для своей семьи и для себя в том числе.
– Это что, Вы упрекаете меня в том, что я благо семьи ставлю выше, чем благо чего?
– Вы всё стремитесь к счастью, но где оно счастье? Вы только что просто вышвырнули свою семью не только из своей семьи, но и из своей жизни.
Лидия Петровна ответила так:
– Семья — это ни то, что все о чём думают. Вы все думаете, что семья — это семейный очаг. — она сделала паузу. — Но что за семейный очаг, если он просто очаг. — она сделала однозначную паузу и сказала. — Очаг может потухнуть. Потухнуть, — пояснила она, — без финансов. Согласитесь, если очаг погаснет, то и семьи не станет. — после чего Лидия Петровна легонько улыбнулась. — Вы ещё молоды, — сказала она ей, — и не знаете жизни, как знаю её я. — затем она снова сделала паузу и грустно сказала. — К сожалению без денег не будет ничего, в том числе семьи. Она умрёт или разбежится по разным краям российской империи за лучшей жизнью. — затем она уточнила. — за горшими. — Затем она затянулась густым дымом трубочного табака, и, выдохнув его, сказала. — Я сохранила семью. — сказала она. — Мой племянник мне ещё спасибо скажет.
– Но он уехал к доктору. — сказал Кузьма Прохорович. — Вы же слышали, что Ваш племянник болен и очевидно скоро, как это не прискорбно, перейдёт в мир иной.
На что Лидия Петровна заявила:
– Да он всех нас переживёт. — однозначно заявила Лидия Петровна. — Он здоров как бык. Бык — осеменитель, ещё потомство притащит. — с неприязнью сказала она. — Не своих, а этой, Марковой плебеев. Вы что думаете, что я этим, — бросила она так, что в голосе её прозвучала интонация призрения и ненависти к этому ребёнку или всем детям госпожи Мраковой. — плебеем состояние оставлю? Обойдутся.
– Что ж, — сказала Любовь Романовна, — хозяин-барин. Вы вправе делать то, что считаете нужным.
– Вот именно. — однозначно подчеркнула Лидия Петровна. — Это моё дело и ничьё более. — затем она обратилась к Митрофану и приказала. — Докладывайте.
Но Митрофан только попадался открыть свой рот, как в дверь постучали.
– Кого ещё там чёрт принёс? — проворчала она. — Эй, Митрофан, поди открой.
Митрофан пошёл открывать дверь, а Лидия Петровна, развалившись в креслем снова, сделала очередную затяжку, держащей в руках труппку.
– Я думала, что я знаю людей, — сказал Кузьма Прохорович, — но Лидия Петровна — это что-то.
– Несчастное женщина. — сказала Любовь Романовна. — Способная только выйти замуж ради своей выгоды. — сделав паузу, она продолжила. — Она не терпит соперниц, потому и возненавидела Мракову, что в ней она увидела саму себя в молодости. — затем она пояснила. — Такую же алчную охотницу за преданном. — она сделала паузу в своих рассуждениях и затем заключила. — Если бы это было ни так, то она бы не осталась одна. Одна, с таким богатством.
– Люди все алчны. — сказал Кузьма Прохорович. — Где бы я ни был, везде одно и то же; деньги, деньги, деньги. Деньги — это бич — общество. Оно людей и погубит.
– Эй! — крикнула Лидия Петровна. — Митрофан, кто там?
Молчанье, тишина. Голос Митрофана:
– Это к Вам.
– Кто там?
– Не знаю я.
– Фамилия?
– Не представилась.
– Значит, женщина?
– Не знаю. Мне страшно.
– Да кто же там? Кого Вы испугались?
– Мне страшно, мурашки бегают по телу.
– Да кто же там?
За окном сумеречно стало. Закат. На небе полная луна. Звёзды мерцают во тьме. В гостиной тишина и тьма. Окна шторами занавешены. В дверях страх идёт в гостиную. Горят свечи на столе, огонь — мерцанье — свет. Лариса Петровна за столом, что-то пишет. Мрак и больше ничего. Стоит кто-то в дверях и смотрит на неё. Глаза горят огнём, покрыта чёрной мантии фигура. Накрыта голова капюшоном чёрном. Смотрит на неё она та что пришла в гости к Лидии Петровне.
Лидия Петровна: — Кто там? Это мой слуга? Что происходит? Где свет, что только что был в окнах моей гостиной? Где все? Я что одна? Кто здесь? Явись передо мной. Я не боюсь, кто бы ни был ты. Хоть человек, хоть сам нечистый. Где прячешься? Выходи.
Мрак, и страх охватил все жилки Лидии Петровны. Она не знала, что происходит? Почему солнце исчезло и явилась тьма. Она сказала тихо:
Тьма: — Я пришла.
Лидия Петровна: — Кто Вы такая?
Тьма: — Тьма.
Лидия Петровна: — Откуда Вы пришли?
Тьма: — Из темноты, ведь я же тьма. Мой мир в ночи, при лунном свете и свете месяца. В мерцанья звёзд небесного ковра. Я тут и там, я везде, пришла я к Вам, увидев темноту в сердце Вашем.
Лидия Петровна: — Что значит эти слова?
Лицо показалось из-под капюшона.
Тьма: — Узнаёте?
Лидия Петровна: — Нет. Не может быть?! Вы это нет, ни то, что вижу я. Что Вам нужно от меня?
Тьма: — Боитесь?
Лидия Петровна: — Нет, я не боюсь. И пусть сам дьявол — сатана явится передо мной, не убоюсь и их.
Тьма: — Меня?
Лидия Петровна: — Хоть чёрта, я уже сказала. Кто Вы?
– Я кто? А Вы внимательно посмотрите на меня. Кто я? Для Вас неважно. Впрочем, что ни говори, а я кто, не кто иная, как совесть Ваша. — теперь её лицо стало похоже на лицо Дмитрия Георгия, а затем стало похожим на лицо Мраковой. — За что Вы так со мной? Я ничего Вам не сделала. Только приехала благословение попросить у Вас, чтобы жениться на племяннике Вашем. А Вы меня всё время унижали, так же как племянника своего.
Лидия Петровна: — Он не племянник мне. Никто. А Вы охотница за преданным. Но я сказала давеча, что не получить от меня ни копейки.
Тьма: — Вы по себе всех мерите, модам.
Лидия Петровна: — Я не охотница за преданным.
Тьма: — Нет, Вы охотница за преданным, и жаль мне Вас, семью убили Вы.
Лидия Петровна: — Семья — это я, другие умерли давно.
Тьма: — А Дмитрий?
Лидия Петровна: — Он не племянник мне, никто.
Лидия Петровна видит лицо своего племянника.
Тьма: — Конец мой близок.
Лидия Петровна: — Ещё всех переживёшь.
Тьма: — Но не Вас. Прощайте, Лидия Петровна.
Лидия Петровна: — Пошёл ты к чёрту.
Тьма: — Тоже можно.
Лицо Дмитрия исчезло. Вместо него в капюшоне появилось, что-то ужасное, алые глаза, огонь из которых вылетал наружу. Рот словно оскал волчий, белые зубы — красный язык. Нос — его подобие — горящий огонь. Вся сущность словно налетела на тело Лидии Петровны и исчезло внутри её. В теле огонь — сущий ад душу забирает и сжигает заживо её.
Лидия Петровна не понимает, что с ней происходит. Глаза горят — всё тело тоже. Словно изнутри горит она.
– Что Это?! — воскликнула она. — Что со мной такое происходит? — И чувствует она, конец её всё близок. Конец, вот смерть моя близка. Да пусть будет проклята она — тень, пришедшая за мной. Тень смерти — чёрной женщины с косой. — Как звать Вас?! Смерть моя пришла. Но не умру я — оживу. И призракам я буду до тех пор, когда умрёт она, Мракова Язъявига — Ядвига Чёртова — Ядыва. Я проклинаю Вас, Ядвига Бесплодием навек. — умирает.
Тень покидает тело Лидии Петровны. — Да будет так, но так ли будет, коль Мракова виновна. Если нет, до скончания мира душа Ваша, Лидия Петровна скитаться будет, и после смерти мира покой Вы не найдёте. Я тень, я женщина, я смерть. (— Исчезает).
Входит Митрофан. На Митрофане нет лица, только хоррор, и больше ничего.
– Помилуй бог! — Митрофан подходит к Лидии Петровны, щупает её пульс, креститься. — Мертва — мертва. Есть справедливость на белом свете. Да что же я? Пора-пора, из дома прочь куда подальше. А то меня в смерти обвинят. Прочь из дома, прочь. — уходит.
Любовь Романовна: — Всё ясно. Теперь понятно, что произошло, с Лидией Потаповной. — моего романа.
Елена Кузьминична: — Но нет, Лидия Петровна никак не похожа на Лидию Потаповну. Лидия Потапова совсем ни такая как Лидия Петровна.
Любовь Романовна: — (Задумчиво) Разве?
Елена Кузьминична: — (Твёрдо) Я уверена.
Любовь Романовна: — Допустим. А кто же тень тогда?
Елена Кузьминична: — Тень? — задумалась она.
Любовь Романовна: — Тень — это Пелагея. Та самая Пелагея, которая в Зелейной лавке дала травы от мигрени Тимофею Кондратьевичу.
Елена Кузьминична: — Но почему тогда Лидия Потапова говорила нет, утверждала, что Ира-детектив из Вашего романа портрет Иры был точь — в — точь написан с Лидии Потаповой словно с Иры-детектива.
Любовь Романовна: — И что?
Елена Кузьминична: — А то, что Тень — это нечто такое, что никто не поймёт.
Любовь Романовна: — Но это лучше, чем полное понимание, ни так ли? Ведь если всё понятно будет, то зачем писать целую книгу. Можно только написать три слово; начало, завязка и конец. Читать неинтересно будет.
Елена Кузьминична: — Хорошо, согласна.
Любовь Романовна: — И что же дальше? История романа не завершена. Герои романа здесь они. Но где концовка?
Елена Кузьминична: — Над ней подумать надо. Но прежде в лазарет, скорей. К Дмитрию Георгиевичу и Мраковой пойдём. Узнаем, как здоровье у больного.
Любовь Романовна: — Так давайте быстрей пойдём.
Кузьма Прохорович: — А я домой пошёл.
(Уходят).
(Появляется Тень).
Тень: — (Появляется тень) Действие моё подошло к концу. По деянием — заслуга. Явления призрака — его дальнейшее скитание. А может, нет. Ведь есть призрачная жизнь, и призрак жизни есть. Так будет так. Лидия Петровна получила по заслугам. Она мертва или жива, посмотрим.
(Тень исчезает).
За столом сидит Лидия Петровна. Она проснулась после лёгкой дремоты на стуле — за столом. Не поймёт, что это было? Она испугана, но всё же, смотря на себя и чувствуя своё тело, она облегчённо вздохнула.
«Сон. — решила она. — Это был лишь только сон. Сон и больше ничего. Мне снился Дмитрий — мой племянник, и Мракова — его ненавистная мне его невеста. И гости — трое, тоже снились. Слав богу это только сон. Пошёл же сот ты вон. Пойду я лучше в опочивальню. Нет, в кабинет, за стол писать. Записывать мой сон в дневник мой. — А Митрофан где?». — Эй! Митрофан. — кричит она. — Поди сюда. — в ответ молчанье — тишина. Лишь темна комната и света нет. И видит Лидия Петровна, сидит она в кресле, за столом. Но не жива она, лишь кровь течёт из её виска. И тёмная стоит фигура. Лица не видно, лишь фигура. В плаще уходит прочь. За ним идёт она.

Глава 27

Доктор Исаак Абрамович Роб

Итак, куда она идёт? За кем она идёт? Об этом ей не было известна. Лишь чувствовала она жуть страха в сердце и страдания. Смотря на шедшую фигуру в чёрном плаще. Она как будто видела её за собой, показывая, что-то ей.
И вот конец пути настал. Конец, быть может, быть начало? Кому известно это никому, смерть или жизнь — начало. И входит Лидия Петровна внутрь здание, белого с крестом. Запах стекла, и запах лекарств везде пропитан в нём. Больница эта — врач стоит перед больным. Пытаясь понять, в чём его недуг, он слушает его в свой фоноскоп, в глаза ему он смотрит. И видит красноту на венах глаза, и жар он чувствует в его голове. И говорит он:
– Хорошо, что Вы быстро обратились ко мне. — затем он заключил. — Вам, батенька, надо бы покой и тишина, а я, как понимаю, у Вас всё на нервах. — затем он обратился к Мраковой. — У Вашего суженого Ядвига. — он сделал паузу и спросил, можно ли её так называть, без формальностей, и получив её согласие, продолжил. — После того как он получил ранение, пошёл необратимый процесс. — он сделал паузу. — Очевидно, — предположил он, — недалеко от Дмитрия взорвался снаряд, и после этого в его мозгу произошли необратимые изменения. Если, — предположил он, — его мозг будет напряжён или он будет переживать, а переживания для человека — это естественное дело, то у него будет болеть голова.
– Доктор, озабоченно поинтересовалась Мракова. — Это лечится?
Доктор лишь развёл руками.
– Медицина ещё не нашла лекарств от этой болезни. — он сделал паузу. — Мы, медики, уже придумали название для этой болезни, но как лечить её это мы не знаем.
– Как же называется эта болезнь?
Доктор назвал, как называется его заболевание, и Мракова поинтересовалась:
– Может быть его отправить за границу или на юг лечиться. — она сделала паузу и сказала. — Если дело всё в деньгах, то они есть, Вы только скажите. — Не знаю — не знаю. — озабоченно сказал доктор. — Может быть, где-нибудь в германии или в Англии. — сказал он и однозначно заявил. — только не у нас, — и подчеркнул, — только не в России. — он сделал однозначную паузу и повторил. — Только не в России, только не здесь. — тяжело вздохнув, он добавил. — Что ни говори, а на войне как на войне, плохо только что после того, как на фронте ранение получишь, то и как бы не вылечишь, то и человека нет. Просто забывают о нём и вспоминают, только когда он почит.
– Я с Вами совершенно согласна. — сказала Мракова. — Люди нужны, пока или если они здоровы, а когда не могут ничего для государства сделать, то и никому они и не нужны. — она тяжело вздохнула. — Все забывают про них. — тяжело вздохнула она. — Забывают, словно их не было вовсе.
– Что делать, — развёл доктор руками.
– Это жизнь, и от неё никуда не денешься. — он сделал однозначную паузу. — Жаль, — сказал он, — что наше правительства забывает о своих героев, и только тех, кто был приближен к самому императору или стал героем войны, как Михаил Илларионович Кутузов, Пётр Иванович Багратион или Денис Давыдович Давыдов — эти времена будут занесены в историю России и будут жить вечно. А такие, как Дмитрий Георгиевич — их имена будут в забвении или напишут в истории, что был такой человек, воевал на Кавказе, и получив ранение стал статским советником, и всё. — закончил он. — На этом история этого человека закончится.


– Вы совершенно правы. — согласилась Мракова. — На этом история человека закончится. — она сделала паузу и добавила. — Плохо то, что после того как государство открестится от человека, порой и семья открестится от него.
– Это Вы о чём? — поинтересовался лекарь.
Я не буду описывать этого лекаря, просто Вам надо знать одно. Этот доктор был похож на доктора, описанного раньше в этой истории — доктор Катц Авраамом Рудольфовичем. Он был копия своего двойника описанным выше истории Любовь Романовны. Звали этого доктора Исаак Абрамович Роб
– Мой брат, звали его Владимир. — сказала Мракова. — Он был на войне и получил ранение от которого так и не оправился. — она сделала грустную паузу и сказала. — Ему вручили грамоту и орден за отвагу ордена святого Владимира. — она усмехнулась. — Подумать только, — сказала она. — Владимира Владимиром наградили. — и иронично добавила. — Какая ирония, не правда ли? — после чего она сказала. — На том деле и закончилось.
– Что ни говори, — саркастично сказал доктор Роб, — а государство умеет заботиться о своих героях.
В это самое время в госпиталь пришли Любовь Романовна и её дочь Елена Кузьминична. Когда они вошли в палату к пациенту, на них лица не было. Было очевидно что, что-то произошло, и они не ошиблись. Услышав известия, что Лидия Петровна почила, доктор Роб сел на стоя;щий рядом стул и вымолвил.
– Чёрт возьми эту чёртову бабу, в могиле ей самое место.
– Почему Вы так говорите о покойной?
– Ядвига. — сказал доктор Роб. — Вы не знали эту даму, как знал её я и все живущие с ней люди. Она была не женщина, а чистый демон. Сатана в юбке. Да Вы сами, наверное, уже знаете, что я прав. — он посмотрел на Дмитрия Георгиевича и сказал. — Видите, до чего она своего племянника довела. — сказал он и затем вопросил. — Кто скажет, что она была ангелом? — он сделал задумчивую паузу и тихо добавил. — Пожалуй, никто.
– Но порой ангел скрывается под леченой дьявола, а дьявол под личиной самого ангела. — заметила метила Любовь Романовна.
– Кто знает, какая была эта женщина — Лидия Петровна. Может она была в своём роде ангелом под личиной дьявола. — предположила она и бросила. — Кто знает? Кто знает?
– Уж точно не ангелом. — однозначно заявила Мракова. — Ангел из неё как из меня… — тут Ядвига запнулась, и секунду поразмыслив, добавила. — как из меня, скажем иностранка. — она сделала однозначную паузу. — А из меня, знаете ли, плохая получится иностранка в России. — и подчеркнула. — Так как я русская.
– Но за границей Вы будете иностранкой. — заметил доктор Роб. — Так что хотим мы или нет мы иностранцы, — подчеркнул Исаак Абрамович Роб. — А если вспомнить, что наши родители порой из других городов. — он сделал паузу. — Да что там городов, из другой страны. — посмотрел он на Любовь Романовну. — То все мы иностранцы. Чужие, в стране в которой мы живём, а из которой родом мы, там просто нас не ждут. Считают, что мы не их крови, иностранцы так сказать. — он снова сделал паузу. — Вот и получается, что и ангел может быть дьяволом, а дьявол — ангелом. Смотря как посмотреть, с какой стороны.
Что ни говори, а слова Исаак Абрамовича Роб были не лишены смысла. Порой мы не знаем, где для нас ад, а где рай. Мы просто живём. Живём, не задумываясь, кто мы такие? Может быть, мы все братья и сёстры. Но тогда вопрос: зачем мы воюем друг с другом. Зачем идём войной, брат на брата, сестра на сестру. Мы не знаем кто мы? От куда мы? Может быть, у нас есть родственники в иной галактике, и они смотрят на нас, на тех, кто и их хотел уничтожить. Смотрят, как мы уничтожаем сами себя, и не понимаем, что, уничтожив самих себя, мы уничтожим всё человечество, населяющий эту прекрасную — красивую планету, называемой Земля.
– Что ни говори, — сказала Мракова, — когда-нибудь человек пожалеет, что так относился к своему дому. — она сделала паузу. — Я была на Кавказе. — сказала она. — Так вот, скажу я Вам, там совсем иное отношение к семье. — она сделала грустную паузу и сказала. — Там стоят за свой род горой. Готовы поотруубить тех, кто посягнёт на их род — их честь. — затем она иронично усмехнулась. — А у нас? — вопросила она. — Что у нас? — ей хотелось выругаться, послать всё к чёртовой матери. Но она не была так воспитана. — Русским бранятся — только тешатся.
– Милые бранится. — поправил доктор Роб. Но Мракова не поняла и спросила:
– Что Вы сказали?
– Я говорю, что милые бранятся — только тешатся, а не русские бранятся — только тешатся.
– Да позвольте. — сказала Мракова. — Милые — это не к русским, а к русским — это для всех иностранцев имя прилагательное не существительное.
– Позвольте. — возразил Исаак Абрамович Роб. — Русские — это не прилагательные, а существительное — имя.
– Может быть, это для Вас Исак Абрамович слово Русские — это имя существительное. Для Европы слово Русские — это прилагательные, а для некоторых странох. — сделала она грустную паузу и повторила. — Для некоторых странох слово Русские — это вовсе наречье. — она снова сделала паузу. — На вопросы; «ГДЕ? КОГДА? КУДА? ОТКУДА? ПОЧЕМУ? ЗАЧЕМ? КАК?», ответ один и тот же. — она сделала однозначную паузу и затем сказала. — Русские не в счёт. — снова паузу. — Они хотят завоевать Русские земли, а русский народ уничтожить. Им ни с какого бока не надобны русские люди. На вопросы: где? когда? куда? откуда? почему? зачем? как? Они добавляют местоимение «Эти» и как они нарекают нас — русских людей, наречьем «Русские». Вот и получается, что для запада и прочих, Русского народа нет вовсе. Только их наречье не существительное — подчеркнула она. — Только указания сам некий народ, коей для них не существует.
Заинтересовавшись тем, что только что услышал, Исаак Абрамович Роб не знал, что ответить. Он не думал. Ему даже в голову не могло прийти, что эта женщина, что Мракова Язъявига — Ядвига Чёртова — Ядыва так рьяно защищает русский народ. Он не знал и не мог знать, что Мракова Язъявига — Ядвига Чёртова — Ядыва ни просто женщина, она не просто невеста Дмитрия Георгиевича, а намного больше. Он тогда не удивлялся тому, о чём так рьяно рассуждала Мракова. Исаак Абрамович Роб спросил:
– Кто Вы, Ядвига? Кто Вы такая, что так рьяно, словно женщина — патриотка защищаете не только Россию, но и Русский народ.
– Вы только что сами сказали, патриотка.
– Как болит голова. — сказал только что пришедший в сознание Дмитрий Георгиевич. — Вы тут со своим разговором о патриотизме совсем про больного человека забыли.
И правда, за этим разговором все забыли о пациенте. Все, даже она — Мракова. За это она себя корила, и не могла простит себе, и корила себя, забыла о своём возлюбленном.
Мракова второпях подбежала к Дмитрию и склонившись над ним, спросила:
– Как Вы? — затем она поинтересовалась. — Дорогой, Вы в порядке?
– Да какой там может быть в порядке. — сказал Дмитрий Георгиевич, вставая с кровати, садясь на неё. — Вы всё о патриотизме и о патриотизме, а о пациенте забыли.
– Мне очень стыдно. — сгорая от стыда, сказала Ядвига, обняв Дмитрия. — Как я могу загладит мою вину?
– Вот видите, — сказал Исаак Абрамович, — что происходит, когда мы говорим о патриотизме. — он тяжело вздохнул. — Когда думаешь о патриотизме, мы забываем обо всём, так же как и о своей семье. — он сделал паузу и прикрикнул. — Не Вам суд учинять и всякие пакости речь про Лидию Петровну. «Вы не знали её», — однозначно сказал он. — Ни Вам, таким низкорослым там недорослям, — кричал он. — Осуждать Лидию Петровну. — затем он утвердил. — Сами побудьте на её месте, а потом судите. — сделав однозначную паузу, он сообщил. — Я. — утвердил он. — Я, и только я могу судить Лидию Петровну. И никто более.
– Я не стала бы утрировать. — сказала Мракова. — Вы не можете утрировать то что только что сказали. Судить человека не может никто, — однозначно заявила она. — Никто, кроме самого себя. — она сделала задумчивую паузу и предположила. — Если только Вы…
– Что Вы? — осторожно спросил Исаак Абрамович. — Что Вы этим, что Вы хотите сказать? — Вы знали Лидию Петровну лучше, чем кто-либо. Возможно, — она сделала задумчивую паузу и предположила, а доктор Роб утвердил её предположение:
– Я люблю Лидию Петровну, — признался он, и на его глазах появились горькие слёзы, — Люблю и буду любить всегда.
Горе-Исаак Абрамовича не было границ. Он был безутешен. Видя это Любовь Романовна сказала словно утишая доктора Рог:
– Вы любили Лидию Петровну. ДА! — поняла она, что не ошибается. — Конечно, любили. Ведь только любящей человек слепа может не замечать, недостатки человека которого он любит. Он слеп, и эта слепость порой приводит его к его гибели.
– Это Вы сейчас о чём?
– О том, Исаак Абрамович, что Вы влюбившись в Лидию Петровну, просто не заметили, что Лидия Пеьровна — монстр. Монстр. — утвердила она. — Заботящаяся лишь только о себе. — Это неправда! — пафосно возразил Исаак Абрамович. — Лидия Петровна не монстр. Она им и не была. — Но Вы же не можете не согласиться, что она отделалась от своей семьи и только в себе угоду. — Ядвига показала рукой на Дмитрия. — Она даже своего племянника послала к чёртовой матери, лишь бы тот не мешал ей жить. — Мракова сделала паузу и утвердила. — Жить в своё удовольствие. Чахнуть над златом. Ведь так кажется у Александра Сергеевича; — «там царь Кащей над златом чахнет; там русский дух… там Русью пахнет!». — приведя этот пример, Мракова с сожалением добавила. — Вот и Лидия Петровна тоже над златом чахла. Она забыла обо всём, в том числе и о семье. — она сделала паузу и сказала. — Я Вас не виню, что Вы слепы. Любовь — слепа. Чувства часто мешают человеку трезво смотреть на свою любовь. Вы, Исаак Абрамович тоже были и очевидно сейчас слепы ко всем недостатком, кои были у Лидии Петровны. — она сделала однозначную грустную паузу и сказала. Что ни говори, а любовь ни зги не видит.
При этих словах на лице Мраковой появились слёзы. Доктор Роб дал ей платок, и та, утерев слёзы, сказала:
– Простите меня за мою слабость, но ни только Вы любили, я тоже любила. — она сделала паузу. — Он оказался лицемером и вруном. — говорила она чуть не плача. — Он меня обольстил, а потом узнав, что я в положении, удрал. Не захотел, стало быть, на себя ответственность возлагать. — сделав паузу, она добавила. — После того как он меня бросил — подлец у меня чуть всё моё состояние не украл, хорошо, что оно в банке лежало, а взять его могла только я, а то прости-прощай всё моё состояние.
– И как же звали этого подлеца? — спросил Дмитрий Георгиевич. — Сколько раз слышу от Вас эту историю, так и не узнал, как зовут того негодяя, который обесчестил Вас. — Я этого Вам не скажу. — сказала Мракова. — Я не хочу чтобы кто-нибудь из Вас погиб. — она сделала паузу. — Бог ему судья. — сказала она. — Может, когда-нибудь он приползёт ко мне и попросит прощения за все те злодеяния, которые он мне сделал.
Дмитрий Георгиевич осторожно спросил:
– И Вы его простите?
На этот вопрос Дмитрия Георгиевича Мракова Язъявига — Ядвига Чёртова — Ядыва уклонилась от ответа.
– Вы не можете мне ответить на этот простейший вопрос. — сказал Дмитрий Георгиевич. — Значит, тётушка была права. — заключил он. — Вы не любите меня. — он сделал грустную паузу. — Вам нужны только мои деньги. — Это неправда. — ответила Мракова. — я Люблю Вас Дмитрий, — обняла она его, — и больше никто мне не нужен. — она посмотрела на него ласковым взглядом и ласково гладя его по его волосам, тихо сказала. — Мой дурачок, если бы я Вас не любила, если бы мне нужны были только Ваше состояние, то поверти женщины, есть множество способов разорить человека — довести его до самоубийства. Я же в эту категорию не вхожу. — она снова сделала паузу. — Я люблю Вас, и Вы любите меня. Ведь Вы же не от чувства жалости ко мне взяли на себя обязательства взять меня за супруг. Нет, ни из-за этого. Многие женщины в положении — обесчестеные другими мужчинами желают. Выйти замуж за тех мужчин, которые и не думают, что их суженная в положении, и узнав об этом их мы — женщины убеждаем, что этот ребёнок от них, и чувства долга заставляет их жениться на нас — женщинах, став при этом что ни на есть рогоносцами. — она сделала паузу и продолжала. — Я же Вам не лгала, и когда мы с Вами познакомились, я сказала Вам честно: я беременна. — она сделала паузу, и продолжила. — Подумайте, стала бы я Вам говорить, что я в положении, если бы не любила Вас.
– Да — уж, — протянул доктор Роб, — что ни говори, а на это ничего возразить нельзя.
– Я люблю Вас. — сказала Мракова Дмитрию Георгиевичу. — Я готова пойти с Вами даже на край света если же такой ещё не открыт.
– И при этом Вы не хотите мне сказать, кто отец? — Поверьте, — поцеловала она его в щёчку, — Вам этого лучше не знать.
Любовь Романовна спросила:
– Почему Вы не хотите признаться Дмитрию кто отец Вашего ребёнка?
Но Мракова ничего не ответила. Она только посмотрела на Любовь Романовну и словно сказала, что-то. Но это что, это никто не услышал. И только Любовь Романовна поняла, что хотела сказать Мракова. Она смотрела на Дмитрия так, словно извиняясь перед ним за то, что она не может — не имеет права сказать, кто тогда ей воспользовался. Для неё эта была лишь строка из её жизни. Строка, которую она хотела забыть и не вспоминать никогда. Но это она сделать не могла. Не могла, потому что она этого не хотела, нет, она просто не имела права говорить никому о том, что с ней было, и кто сделал то, что привело её к… впрочем… это к делу не относится. Не относится потому, что эта история ни о ней, а о Лидии Петровне. Впрочем, если бы не Мракова, то и этой истории не было.
Сейчас, смотря на Мракову, Исаак Абрамович почему-то неожиданно для себя понял, что Мракова скрывала. О чём не могла сказать Дмитрию Георгиевичу его суженная Мракова. Он посмотрел на Любовь Романовну и подал ей тихий мысленный сигнал, говорящей о том, что…
«Неужели это правда. — подумала Любовь Романовна. Она ужаснулась о своём предположении и ужасалась, что она права. — Это не может быть! Какая женщина. Я бы так не смогла. — она сделала паузу в размышлениях. Она понимала, что то, что Мракова держала в себе, это не под силу ни одной женщине. Правда, она в следующую секунду подумала, что она — эта женщина, эта Мракова… — тут она от своих предположений ужаснулась и решила. — Если это так, то действительно: „У нас с тобой есть неоконченное дело“, а также „Львица вернулась к своему детёнышу, и в джунглях всё в порядке“ — вспомнив эти пословицы, она подумала, и как женщина знала, что она была права — Женщины не прощают обид, а… тем более“».
Но права ли она была или нет? Это был вопрос, который не был решён Любовь Романовной однозначно. Её вопрос, на который не было однозначного ответа — было только предположение, что…
«Неужели это правда? — думала Елена Кузьминична. Она тоже поняла то же самое, что поняла Любовь Романовна, смотря на Мракову. — Что за женщина. Надо такой родиться».
Но что это такое? Голос доктора Рог оборвал мёртвую тишину, стоявшую в палате.
– Но полно-полно, всё в этой жизни люди ошибаются, и все винят себя или переводят свои провалы на плечи других. — он сделал паузу. — Они перекладывают все горести и несчастья на других. Забывая, что сами виноваты в своих ошибках. Они не хотят замечать это. Живёт каждый человек проживающею свою жизнь так, что ни о чём не думает. — он сделал паузу. — Таким людям я считаю, что и жить так не за чем. — он посмотрел на Мракову. — Извините меня, госпожа Мракова, но Вы не правы. — он сделал паузу и, посмотрев на Дмитрия Георгиевича, продолжил. — Ваша тётушка прожила свою жизнь довольно энергично. Кто скажет, что Лидия Петровна прозябала свою жизнь, ничего не делая — вы глубоко ошибаетесь. Лидия Петровна была энергичной женщиной. Не сто;ит судить её только за то что она не любила Вас, Дмитрий Георгиевич. Она всё дело, чтобы Вы, Дмитрий Георгиевич, был счастлив. Она всегда хотела, чтобы Вы стали человеком.
– Я что, по-Вашему, не человек, что ли?
– Человек человеку рознь. — сказал Исаак Абрамович Роб. — Человек — это понятие относительное. Человек может быть разный. К примеру, убийцыми и ворами. Всю жизнь будет воровать и не дай бог убивать. — он сделал однозначную паузу. — Я скажу Вам такой человек и жить там на белом свете не может быть. — он сделал паузу. — Впрочем, если он убивает тех, кто сам не прочь убить кого бы то ни было — этот человек, возможно, если он не потерял сам человеческую сущность — тот человек жить должен. Так же как и должен жить тот человек, кто ворует у богатых и даёт бедным.
Мракова поинтересовалась:
– Вы есть бог, чтобы так легко рассуждать, кто больше достоин жизни, а кто смерти. По-моему это удел ни Ваш и ни мой, а господа бога. — наложила она на себя крестно знамя. — Его, и только его, — утверждала она, — и никого более.
– Вы правы, госпожа Мракова. — согласился Исаак Абрамович Роб. — Это ни я, ни Вы, ни кто-нибудь другой не может властвовать над жизнью и смертью. — он сделал паузу. — Об этом я ни говорю. — сказал он, словно оправдывая себя. — Я говорю о том, что многие люди — достойные жизни — умирают, и те, кто жизни не достойны или просто не хотят жить — живут. Живут до глубокой старости и почивают в лаврах славы за то, что как они думают, им дары эти положены в качестве их заслуг. Но заслужили ли они их, это вопрос. — он сделал паузу и, подойдя к Мраковой, сказал. — Поверьте мне Ядвига — сказал он. — Я на своём веку много видывал. Сколько людей я спас, и сколько не сумел спасти. — он сделал однозначную паузу, словно о чём-то задумавшись, затем тихо произнёс. — Ужас.
Что ни говори, а ужас есть ужас. Такой своеобразный хоррор, если желаете. Исаак Абрамович Роб понимал, что то, что он рассказывает, то, о чём сейчас он ведает Мраковой Язъявиге — Ядвиге Чёртовой — Ядывой, попросту говоря, это есть лишь его выводы из многочисленных наблюдений, которые он видел в своей жизни.
– Я никому не говорил, то что скажу сейчас Вам, госпожа Мракова. — сказал Исаак Абрамович. Затем он обратился к Дмитрию Георгиевичу и сказал. — Это Вас тоже должно касаться. — он сделал паузу, и продолжил свой рассказ. — Итак, — начал он, — начнём с того, что я знавал Вашу матушку. — сказал доктор Роб. — Я не могу сказать, что она была дамой, достойной своего положения, не знаю. Возможно, она была хорошим человеком, — он сделал незначительную паузу, — кто знает? Лично я знавал её как человека целеустремлённого, знающего что хочет от жизни. — он смотрел на Дмитрия Георгиевича, который был в недоумении от сказанного. — Не удивляйтесь. — сказал он. — Я был знаком с Вашей матушкой в те далёкие времена, когда Вас, Дмитрий Георгиевич, ещё не было в помине. Вы ещё не были в проекте. — пояснил он, затем продолжил. — Много-много лет тому назад, кажется ещё тогда, когда наполеон не был тем самым наполеоном, которого узнал его весь мир в войне против чуть ли не всего мира в целом, — он сделал значительную паузу и сказал. — Мы с Вашей матушкой встретились в Петербурге, на дворцовой площади, где она была по делам из Москвы. Вряд ли, — продолжал он, — Вам будет интересно, по каким делам она была в Петербурге, но я скажу. Она приезжала из Москвы на встречу с известном в ту пору профессором, имя которого я умолчу. Назовём его просто — профессор Пеликанов. — он сделал паузу. — Так вот. — продолжал он. — Этот профессор Пеликанов придерживался той теории, что человек — это субстанция, которая живёт по своим законом. Конечно, — поправил он себя, — субстанция человека и его духовное начало — ничего определённого меж собой. — затем он продолжал свой рассказ. — Человек как сама субстанция является самоуничтожающей личностью человека, что субстанция человека является разумной, не подчиняющаяся самому человеку — его жизненного цикла. Он говорил, что субстанция самого человека имеет свою личность и может покинуть человеческую субстанцию, когда поймёт, что личность — его субстанция само замесилась, и теперь может жить сама по себе. — он сделал паузу, смотря на разинувших рот и ничего не понимающих слушателей, продолжал. — Но, это я думаю, я Вам расскажу, если захотите, в другой раз продолжу эту историю, к тому же мне надо время подготовиться, чтобы Вам было понятнее медицинские термины и их значения. — он сделал паузу, — а пока я продолжу рассказ; как я познакомился с Вашей матушкой, Дмитрий Георгиевич. — Итак, — продолжил он, — после лекции профессора Поликанова был приём. Приём устроил некий профессор Полёнов — имя тоже вымышлено. — пояснил он. — Так вот, после банкета или до него был бал. Ваша матушка величаво стояла в красивом голубом платье. Держа в одной руке веер, она смотрела на танцующих господ и дам, и сама хотела танцевать, это было понятно, когда я подошёл к ней и пригласил её на танец, название которого Минуэт, а затем Вальс и затем Мазурку. Я помню их название — так как мы их танцевали потому, что именно на Вальс я пригласил Вашу матушку, Дмитрий Георгиевич. — он снова сделал паузу, а затем продолжал. — Мы влюбились друг в друга без устали, были помолвлены и даже назначали свадьбу, когда в нашу жизнь вошёл некий человек, который в корни изменил всю нашу жизнь. — доктор Роб сделал грустную паузу. По его виду можно — нет, — было видно, что он рассказывает эту историю, которую он так и не смог забыть очень тяжело. — Он был статен и красив — вхож в высшее общество. Никто не знал, откуда он появился. Одни говорили, что он приехал по велению Его Величества в Петербург, дабы там, от губернатора получить соответствующие распоряжения, — он снова сделал паузу. Но какие эти были распоряжения мне не известно. Одно знаю — точно инкогнито. — нарочито сказал Исаак Абрамович. — Так, знаете ли, следопыт. Порядок в губернии наводит. Да что там в губернии — во всей матушки-России. — сказал он пере крестясь. — Да. — сказал он и иронией. — Таких инкогнито пруд-пруди по всей матушке-России. Ещё намучается она от них. — он сделал паузу и продолжил. — Говорят, — сказал он, — что этот инкогнито всем угождал. Там, где он смотрел за порядком, всё было хорошо. — тут он сделал незначительную паузу. — Только, — сказал он, — когда он уезжал из губернии, где был его инспекторам, тамошний городничий оказывался без гроша в кармане. Все деньги за свои греховодство этому, с позволения сказать, инкогнито отдал, а в губернии всё по-старому. Люди — мрут, а их барин — в этом случае он — городничий, их лупит как сидору козу — взымая недоимку — ложа в свой карман. — он сделал паузу. — По другой версии. — продолжал он. — Этот человек прибыл из-за границы налаживать торговые отношения с Россией. — он снова сделал паузу. — Впрочем, — сказал он, — откуда прибыл этот человек, этого так никто и не узнал. Он был призраком среди живых. — он сделал однозначную паузу. — У него было одно увлечение. — продолжил он. — То есть это было не увлечение, — поправил себя, — а скорее это было сам Виконт де Вальмон. — затем он уточнил. — Я имею в виду роман в письмах Шодерло де Лакло «Опасные связи». — затем он поинтересовался. — Вы его читали?
– Да. — ответила Мракова. — Я читала этот роман.
– Так вот. — продолжал Исаак Абрамович. — Я и говорю, что этот человек был как Виконт де Вальмон, ни одного женского подола платья не упустит. Считал что они — все его. — он снова сделал паузу. — И вои, в такие сети и попала Ваша матушка. Этот человек вскружил ей голову и… — тут он запнулся. Что «И?».
Это самое «И» почему-то страшило Дмитрия Георгиевича. Он понимал, что если сейчас он услышит то, что слышать он боялся, то все его представление о семейной жизни может рухнуть.
– Я, конечно, не верю, что моя любимая могла изменить мне с ним, но слух пошёл, что они вместе довольно много проводят времени вместе. — он сделал паузу. — Когда этот слух дошёл до меня, и уже нечего было скрывать то, что они моя любимая предпочитает его моему обществу, я вынужден был вызвать его на дуэль. — он сделал однозначную — решительную паузу, и заявил. — Да, я убил эту сволочь. — затем он даже подчеркнул. — Убил и не жалею об этом. И если бы это нужно было сделать снова, то я не задумываясь это сделал.
– Вы хотите сказать, что… — с ужасом предположила Мракова. — Что этот человек? — Нет. — успокоил Мракову Роб. — Перед самой своею смертью он сказал мне, что не может ни то, что иметь детей, он не мог даже извините меня, за прямоту заниматься любовью.
– Это как? — не поняла Мракова, а Дмитрий Георгиевич на полном серьёзе спросил:
– Это что, он импотент?
– Ни то и не другое. — сказал доктор Роб. — У этого мужчины была аномалия.
Дмитрий Георгиевич поспешно спросил:
– Какая аномалия?
Мракова торопливо спросила:
– Какая ещё аномалия?
– Медицина ещё не придумала объяснения этой аномалии. — сказал доктор Роб. — Да и в медицинских кругах она не встречалась.
– Так что же эта за аномалия такая?
– Я не могу сказать точно, госпожа Мракова, почему этот человек родился с такой аномалией. — он сделал паузу, словно собираясь духом сказать, что эта за такая аномалия, с которой родился этот человек. — У него попросту не было половых органов. — наконец сказал он.
Мракова удивлённо спросила:
– Как это нет? — вопросительна посмотрела она на Дмитрия, а тот тупо смотрел на неё. Затем она снова перевела свой взгляд на доктора Рог и уточнила. — Совсем нет?
– Совсем.
– Это как? — не понимал Дмитрий Георгиевич, не веря услышанному. — Этого не может быть.
– К сожалению, может. — с сожалением сказал доктор Роб. Он тяжело вздохнул и повторил. — К сожалению, может. — он снова помолчал и сказал последнее, что можно было сказать об этом случае. — Аномалия.
Аномалия или нет, но так оно и было. Этот человек был без половых органов. Они отсутствовали у него с рождения, и с этим ничего нельзя было сделать.
Присутствующие в палате люди поникли. Они тяжело вздыхали, как бы сочувствуя этому человеку. Шутка ли — мужчина без половых органов. Но тут дело — не дело, а паузу затянулась. Никто не знал, что дальше? Что дальше? Это никто не знал. И тут, в какой-то момент Мракова нарушала гробовую и мрачно-ужасающую тишину окутавших всех присутствующих.
– Это ужасно. — сказала она. — Мужчина без… — она запнулась, а затем добавила. — КОШМАР. — затем она поинтересовалась, — что сталось потом после того, как произошла эта дуэль.
– Что дальше? — вспоминал Исаак Абрамович Роб. — Дальше. — сделал он задумчивую паузу. — Дальше произошло следующее. После дуэли я вернулся к своей возлюбленной. Придя к ней, я узнал, что Ваша матушка Дмитрий Георгиевич, узнав, что я убил её, так сказать друга, она ушла от меня, и больше я её не видел. — затем он сказал. — Ваша тётя Дмитрий Георгиевич придумала историю, что Ваши родители погибли при Наполеоне, а она — Лидия Петровна взяла Вас, Дмитрий Георгиевич, под свою опеку — это правда — но наполовину. — он сделал паузу и сказал. — Ваш отец не бросил Вас, а его бросили. — он сделал паузу и добавил. — Она уехала от меня подальше от меня, и когда родила, стала женщиной лёгкого поведения. Я узнал об этом и сказал. — Тогда и Лидия Петровна приняла Вас, Дмитрий Георгиевич, под своё крыло.
Выслушав Исаак Абрамовича, Мракова поинтересовалась:
– А что Вы? — спросил он его. — Вы что, не принимали никакого участия в воспитании своего ребёнка?
– Почему Вы решили, что Дмитрий Георгиевич — мой сын.
– Я просто предположила. — сказала она. — Если не тот человек, с кем она так скажем, препроводила своё время расположения, и у неё кроме Вас никого не было, то, отсюда можно сделать однозначный вывод: Вы и есть Исаак Абрамович — отец Дмитрия Георгиевича. — она сделала однозначную паузу, и, посмотрев в глаза Исаак Абрамовича прямым взглядом, сказала. — Вы и есть отец Дмитрия Георгиевича. — она сделала однозначную паузу. — Почему Вы говорите совершенно обратное? — Для всех отец Дмитрия Георгиевича — это человек с которым препроводила больше времени, чем со мной. — сказал Исаак Абрамович. Он сделал паузу. — Кто знает, кто у неё ещё был кроме меня. На этот вопрос может ответить только сама мать Дмитрия Георгиевича, а насколько я знаю, с ней давным-давно потеряна вся связь. — он сделал паузу. — Слух прошёл, что она давно почила. Грустно сознавать, того, кого мы когда-то любили, давно нет в живых. — на глазах Исаак Абрамовича появились горькие слёзы. Со стороны казалось, нет, это было точно, что его горе было искренним.
– Что? — вопросила Мракова. — Нет в живых? — Да. — ответил Исаак Абрамович. — Нет в живых. — он сделал паузу. — Я узнал об этом, когда в наши края заезжала Раиса Илларионовна по фамилии Падло. Она-то, собственно, принесла нам весть о том, что матушка Дмитрия Георгиевича приказала долго жить.
Дмитрий Георгиевич спросил:
– Кто такая эта Падло?
– Крепостная актриса. — ответил Исаак Абрамович. — Она была во служении театра графа Шереметьева. — он сделал паузу. — В тот самом театре и служила Ваша матушка. Дмитрий Георгиевич.
Наконец, Дмитрий Георгиевич не выдержал и сказал:
– Вот Вы всё про мою матушку говорите так, что у неё была только плоть, а как её звали, Вы так мне ни сказали. — затем он сделал паузу и спросил. — Как звали мою мать? Ведь у человека должно быть имя.
– Что ни говори, а имя должно быть у человека. — сказала Елена Кузьминична. — Кому понравится, когда человек без имени живёт. Он вовсе и не живёт вовсе, и даже не существует. Так просто — никто.
– Я согласна. — сказала Любовь Романовна дочери. — У каждого человека должно быть имя и матери Дмитрия Георгиевича в том числе.
– У Вашей матери есть имя.
– Как её звали Исаак Абрамович. — спросил Дмитрий Георгиевич и потребовал ответ.
– Её звали? — вспоминал Исаак Абрамович. — Её звали… — не мог вспомнить он. — Её звали Людмила Григорьевна. — наконец вымолвил он.
– А его друга? — спросила Маркова.
– Как его звали? — Не говорите, — взмолился дух Лидии Петровны, который незримо присутствовал в комнате, и которого не было ни слышно не видно, — ни надо. — Но её никто не слышал и не видел. И только вошедшая за ней тень жестоко улыбалась, и изощрённо саркастически говорила.
– Что, никто не слышит Вас. И не услышит боле. Сейчас Вы могли прекратить этот разговор и правда не была б узнана. Но не сейчас. Смотрите это Ваше поражение. Конец.
– Его звали Харлам Петрович. — сказал Исаак Абрамович. — он сделал последние усилия, заключив свои мысли в одно целое, и затем точно подтвердил. — Да, точно. Этого человека звали Харлам Петрович. — он сделал паузу. — По фамилии Детектив.
У всех присутствующих глаза на лоб выскочили. Они только что слышали, что Лидия Петровна, назвала эту фамилию и дала три листка бумаги, на которых якобы был написан компромат на Мракову. Но если его убил доктор Роб, то кого же имела в виду Лидия Петровна, говоря о Харлам Петровича, и непонятно какую Ларису Кузьминичну она имела ввиду, когда Дмитрий Георгиевич читал, этот липовый доклад некого детектива Харлам Петровича, у которого возможна созвучная фамилия Детектив.
Кто он, этот детектив. Кто тот субъект или человек, который был рядом с Раиса Илларионовна Падло, которая, в свою очередь, был ни кем ни зная чем. Кто был таков этот Харлам Петрович, если он вообще был. Кто такая эта женщина — Раиса Илларионовна Падло. Что вообще происходит?
Объяснения Исаак Абрамовича были понятны даже ребёнку. Но что-то в его рассказе словно не сходилось. Вылетало их общего понятия смысла человеческой логики.
Да какая там к чёрту логика, если небудучи женатыми, Людмила Григорьевна, как считал весь говор изменила этому человеку, а тот убил его и только затем узнал, что… Но кто знает, почему Харлам Петрович, по фамилии Детектив признался Исааку Абрамовичу то, что держал он в тайне. Почему это произошло? Может быть, он хотел, чтобы Исаак Абрамович был спокоен и не волновался, что это его ребёнок. Его, и никого больше.
А может быть, и нет. Может быть он сказал, что у него такая аномалия тела потому, что хотел верить, что он не рогоносец. А смотреть на рогоносца, убеждая его, что он не рогоносец, зная, что это не так, так прекрасно.
Всё может быть. Так же как может быть, что… это вряд ли можно сказать, что это так, лишь одни предположения.
– Скажите, — спрашивала Мракова, — Вы когда-либо Исаак Абрамович. — она сделала долгую паузу и спросила. — Это Вы сочинили тот нелепый доклад, который Лидия Петровна дала яко бы своему слуге, чтобы он дал прочесть этот доклад Дмитрию Георгиевичу?
– Не понимаю, о чём Вы тут говорите
 — Ну как же, — сказала Мракова. — Вы же знаете этого Харлам Петровича. — спросила она. — Его никто не видел, кроме Вас, Исаак Абрамович. Вы утверждаете, что именно с ним у Вас была дуэль. А также Раиса Илларионовна Падло. Кто они?
– Не знаю, — сказал Исаак Абрамович. — Кто знает кто они такие, и из какой оперы к нам пришли. — сказал Исаак Абрамович. Он не знал, когда и почему в жизни его любимый Людмилы Григорьевны появился этот человек. Человек, который расстроил их совместную жизнь.
– Очевидно Вы никогда и не знали, кто эти люди потому, — предположила Мракова, — что их не было вовсе. — сказала она.
– Это Вы. И только Вы, — сказала она, — написали эту фальсификацию, которую прочёл Дмитрий Георгиевич. — она сделала паузу, и сказала. — Как же Вам не стыдно, и меж прочим, как бы невзначай, добавила. — Это Вы хотели разлучить меня и Дмитрия Георгиевича и придумали всю эту историю.
– Какую историю? — не понимал Исаак Абрамович. — Вы вообще о чём? — О Вашей дуэли с — Харлам Петровичем. — пояснила Мракова. — Вы сказали, что у Харлам Петровича была аномалия, так.
– Совершенно верно. — ответил Исаак Абрамович. — Я так сказал, потому что это чистая правда. — однозначно заявил он. — У Харлам Петровича был серьёзный недостаток. Аномалия, так сказать.
– А у Вас этой аномалии нет?
– Нет. — ответил ничего не понимающий доктор Рог. — Вы мне не верите? — вопросил он. — Вы не верите в правдивость моей истории? — Нет. — ответила Мракова, смотря на взволнованное лицо Исаак Абрамовича. — Я Вам верю. — сказала она. — Вы Исаак Абрамович убили на дуэли этого Харлам Петровича. — она сделала паузу. — Но я всё же непойму. — сказала она. — Почему Харлам Петрович сказал Вам о своей, как Вы её называете, аномалии. Почему он сказал Вам про свою аномалию ни до, а уже после дуэли?
– Да. — спросил Дмитрий Георгиевич. — Почему после, а не досказал он Вам об этом.
Исаак Абрамович тупо пожал плечами. Кто знает, наверное, никто не знает, почему Харлам Петрович признался в этом Исааку Абрамовичу. Этого никто, кроме Харлам Петровича не знал. Но Харлам Петрович был мёртв. Он давно унёс этот секрет в могилу.
– Теперь об этом никто не узнает. — сказал Исаак Абрамович. — Наверное, — предположил он, — Детектив хотел посмотреть на моё выражение лица, на эту информацию.
– Он что, Вас ненавидел?
– Об этом я не знаю, госпожа Маркова. — сказал Исаак Абрамович. — Но, — предположил он, — если считать, что он видел во мне своего соперника, то, возможно, он в какой-то момент захотел причинить мне боль, сказав, что у него есть аномалия тело, чтобы я всю жизнь винил себя, что убил невиновного человека.
– И Вы считаете его невиновным? — спросила Мракова. — Себя же виновным в его смерти. — Если бы он не был виновен. — сказал Исаак Абрамович, то не…
– Вы хотите сказать, что не принял бы Ваш вызов. — догадалась Мракова. — Но если он сделал это намеренно. — предположила она. — Если он специально сделал то, что сделал. Он специально убил себя. — она сделала паузу.
– Значит. — ужаснулась она смотря на Исаак Абрамовича Рог с трепетом в душе, надеясь, что она не права.
– Что значит? — спросил доктор Рог, смотря на Мракову прямым холодным взглядом.
Этот взгляд ужасал её. В её теле пробежал холодный озноб, и тотчас же оледенело.
– Ничего. — поспешила сказать Мракова Язъявига — Ядвига Чёртова — Ядыва. — Просто… — сказала она.
– Что просто? — однозначно спросил он. — Вы что этим просто хотите сказать?
– Нет! — неистово воскликнул ужаснувшийся дух Лидии Петровны. — Этого не может быт?! — закрыла она руками свои глаза. — Он не мог! Не верю.
– А Вы хотя бы были на похоронах? — спросила тень Лидию Петровну, и не получив на этот вопрос однозначный ответ, сказала. — Тогда как же Вы можете судить?
– Судить, что? — с чувством глубокого непонимания спросила Лидия Петровна, и в тот же самый поправила. — Судить кого?
Но на этот вопрос Лидии Петровны тень промолчала.
– Молчишь. — сказал дух Лидии Петровны. — Всё молчишь и молчишь. Да впрочем, что говорить. Всё в этой жизни эфемерно. За миг может всё измениться. — она тяжело вздохнула. — Никто не имеет права судить меня. — сказала она твёрдо. — Никто, кроме меня само;й. — она выдержала долгую паузу, и только она её выдержала, как вдруг, неистово крикнула. — Никто, кроме меня само;й. — пала она на колени и закрыв глаза ладонями, сказала. — Да будь всё проклято. Проклято. Проклято. — она показала правой рукой на человека, стоя;щего возле Мраковой, и сказала, словно призирая его. — Это всё Вы. Всё Вы. — повторила она. — Вы убедили меня, что Дмитрий Георгиевич — мой племянник от этого человека, с которым гуляла Людмила. А на самом деле?.. — она прервала свою мысль и посы;пала на него всевозможные проклятия, которые только знала.
Тем временем Исаак Абрамович сказал: — Всё, что я сделал, я сделал во благо… — тут он сделал паузу и сказал. — Ни Вам меня судить. Судить меня могу лишь я сам.
– Значит. — предположила Мракова. Она всё ещё надеялась услышать тот ответ, который её успокоит. Но так его не дождалась.
– Какой ответ Вы хотите от меня получить? — Истинный. — сказал Дмитрий Георгиевич, поняв, что хочет от Исаак Абрамовича допытаться Мракова. — Кто Вы такой, Исаак Абрамович? — он сделал упреждающую паузу. — Вы мой отец или нет?
– С чего Вы взяли, что я не есть Ваш отец? — озабоченно спросил Исаак Абрамович. — Вы сомневаетесь, что это так?
– Никто не знает, что произошло тогда. — сказал. Дмитрий Георгиевич. — Никто, кроме Вас одного. Все свидетели той сцены уже мертвы, и только Вы один живы.
– Вы что? — возмутился Исаак Абрамович. — Вы обвиняете меня… — негодовал он. — Да Вы сума сошли?!
– И всё-таки, — поинтересовалась Мракова. — можете ли Вы доказать, что Вы это Вы, а не покойный Харлам Петрович.
– Почему я должен Вам, что-то доказывать? — возмутился Исаак Абрамович. — Вам что, моего слова мало.
Дмитрий Георгиевич заявил:
– Мне нужны доказательства, что Вы мой отец.
– И моего слова Вам мало? — возмутился доктор Рог. — Вам доказательства подавай. — не сдержался он. — А зачем? Время уже прошло много. Эта история давно забыта.
– Почему Вы так волнуетесь? — спросила его Мракова. — Вам что, есть что скрывать?
– Мне нечего скрывать. — пафосно заявил доктор Рог. — А если Вы сомневаетесь в чём-то, то заявите о Ваших подозрениях в соответствующие инстанции, там разговор иметь будем, а здесь извольте не беспокоить.
– Я и не беспокою. — сказала Мракова. — Просто… — запнулась она.
– Что просто? — вопросил он. — Неиствовал он. — Вы думаете, что вот так, можно прийти к человеку, обвинить его чуть ли не во всех смертных грехах, а потом ждать от него какой-либо благодарности? Нет. — утвердил он. — Этого у Вас не выйдет. Не выйдет у Вас повесить на меня то преступление, которое произошло много лет тому назад. — Значит, всё же преступление. — подметила Мракова Язъявига — Ядвига Чёртова — Ядыва. — Значит, преступление было. — заключила она. И как бы бросила в лицо доктору Рог. Она вопросила. — Было? — однозначно спросила она и уточнила. — Ведь я права.
У доктора Рог перекосилось всё лицо. Оно стало похожим на некое подобие злобы и в то же время злости. Злости ни только на эту женщину, которая вынудила его сказать то, что он давно хотел не вспоминать. Всё то, что он хотел скрыть, и ему это удалось. Но он сам рассказал им эту историю. Историю дуэли двух людей, один из которых являлся отцом Дмитрия Георгиевича, а другой… это предположение ужасало Дмитрия. Если он прав, и дело было совсем ни так как было на самом деле, то… на этот вопрос у него не было ответа.
– Чёрт побери, неужели всё так и закончиться? — спросила наблюдавшая эту сцену Елена Кузьминична. — Неужели она не узнает правды?!
– Нет. — ответила Любовь Романовна. — Я думаю, что у Исаак Абрамовича будет время подумать о том, что произошло тогда, много лет тому назад. — Вы хотите знать, что произошло тогда. — спросил доктор Рог. — Что ж, — задумчиво сказал он. — Вы, Дмитрий Георгиевич, можете требовать у меня ответа, и если я Вас ей не удовлетворю, тогда возможно требовать сатисфакции. — он сделал паузу и сказал. — Что ж, слушайте, как произошла дуэль.
Все присутствующие в палате внимательно начали слушать Исаак Абрамовича Рог.
– Итак, — начал он, — дело было так.

Глава 28

Дуэль

– Итак, дело было так. — начал Исаак Абрамовича Рог эту историю. — Раннее утро. Восемь часов. Раннее солнце покрыло жёлтыми лепестками своих лучей чащу леса, на который должна была состояться дуэль. Я приехал за четверть часа ранее до назначенного времени. Тихо бродя по лесу, я прислушивался к тихому и умиротворяющему пению птиц, шелест травы, журчание ручейка. Вокруг было тихо и спокойно.
И вот вдали показалась карета моего оппонента, которому я бросил вызов. Его карета ехала, словно бросая вызов, говоря о том, что сидящей в ней человек не уедет обратно без сатисфакции. Он был оскорблён и уверен в своей правоте. Гордо его карета ехала по лесу. Доехав до места дуэли, дверь кареты открылась, и из неё вышел человек в чёрном фраке. На голове у него был надет цилиндр, а в правой руке он держал трость. Я спросил его:
– Вам будет удобно стрелять, когда в Вашей руке трость. — на что он ответил:
– Трость мне не помешает. Это самое маленькое неудобство, кое мы должны разрешить.
Что ж, может быть, он был прав. Это было лишь маленькое неудобство. Так скажем, форс, которым он хотел очевидно сказать, что он никогда не сдастся. Его слово против моего это лишь только пыль. Дунь — и она разлететься по ветру.
– Господа, — сказал мой секундант Константин Петрович, — прежде чем произойдёт дуэль, ни хотите ли Вы примериться друг с другом? Пожать руки и разойтись по домам.
– Нет.
– Нет.
Услышали все секунданты наши возражения, и Константин Петрович сказал.
– Господа, выбирайте оружие.
– Дуэль была на шпагах. — пояснил Исаак Абрамовича Рог. — Мы оба хорошо владели этим видом оружия ещё с войны с наполеоном. — он сделал паузу. — Лес замолк. «Дуэль началась», — сказал он, — были слышны только звуки шпаг, и ничего более. — он снова сделал паузу. — Я не знаю, сколько по времени длилась эта дуэль. — сказал он. — Но, в итоге я нанёс ему смертельную рану в область живота. — он снова сделал паузу. — после чего он попросил подойти меня к себе, и когда я подошёл, он сказал, что хочет сказать мне, что-то. Он попросил, чтобы я это никому не говорил. А сказал он мне это на ушко. — он сделал паузу. — Тут можно наверняка сказать, что сказал он мне о своей аномалии.
– И? — настороженно поинтересовалась Мракова. — Что Вы сделали, когда он сообщил Вам о своей аномалии?
– Тяжело вздохнул. — признался Исаак Абрамович Рог. — Он мне сказал, что с Людмилой Григорьевной они были только друзьями: друзьями, — подтвердил Харлам Петрович, — и не более. — доктор Рог сделал грустную паузу. Он тяжело вздохнул. В этот самый миг он почувствовал на своём сердце неимоверную боль — пустоту, наиполнейшую его сердце. Тогда я понял, — сказал он, — почему его карета в которой он приехал на дуэль, показалась ему такой, словно его карета, бросая вызов, говоря о том, что сидящей в ней человек не уедет обратно без сатисфакции. — он сделал грустную паузу, сказал. — Сатисфакция состоялась. И хоть я убил его — он убил ни только меня, а также разрушил мою будущею семьёй. — он снова сделал паузу. — Как я уже говорил, Ваша матушка Людмила Григорьевна, — обратился он к Дмитрию Георгиевичу, — ушла от меня насовсем. — Я не понимаю, — спросила Мракова Язъявига — Ядвига Чёртова — Ядыва. — если она Вас любила так, как Вы говорите, то почему она покинута Вас? — она на секунду задумалась. — Разве только мои предположения верны, — сказала она, — и на той дуэли был убит не Харлам Петрович, а доктор Рог. — однозначно заявила она. Затем высказала предположение. — Это ни у Харлам Петровича была аномалия тело, а у Исаака Абрамовича Рог, была эта аномалия. — тут она пытливо посмотрела в глаза доктора Рог и спросила. — Ни так ли, Харлам Петрович.
Доктор Рог был в недоумении. Он никак не ожидал того, что его примут за убитого Харлам Петровича. Тем временем Мракова продолжала:
– Вы убили Исаак Абрамовича Рог и присвоили его имя.
– Да как Вы смеете?! — возмущался он. — Я буду жаловаться. — Не будите. — однозначно заявила Мракова.
– Вы не заявите на самого себя, побоитесь. — Не будь Вы женщиной, — сказал, оскалив зубы, Исаак Абрамовича Рог, — я бы Вас призвал к ответу. — затем он пафосно бросил. — Вызвал бы Вас на дуэль. — в бешенстве был он.
Тут Мракова невзначай бросила.
– И убили б, как убили Исаак Абрамовича Рог. — Да! — воскликнул, не сдержав эмоции, доктор Рог. — Убил бы Вас так же, как убил Исаака… — тут он запнулся. Поняв, что волей-неволей, но он не сказал лишнее, он тотчас же опомнился и сказал. — …Харлам Петровича. — Нет. — заявила Мракова. — Вы хотели сказать не Харлам Петрович, а Исаак Абрамовича. — она сделала паузу и утрировала. — Доктора Рог. — затем она, сделав паузу, смотря в глаза доктору Рог, спросила. — Ни так ли, Харлам Петрович. Вы убили Исаак Абрамовича Рог и присвоили его имя. И ни только имя, но также его личность.
– Чушь! — воскликнул, что было мочи Исаак Абрамовича Рог. — Вы ещё на меня всех собак повесьте. — небрежно бросил он.
– Ни всех. — подчеркнула Мракова. — Только это.
Исаак Абрамовича Рог злорадно улыбнулся.
– На той дуэли погиб Харлам Петрович. — однозначно заявил он. — Исаак Абрамовича Рог. — твёрдо заявил он. — Жив. Он перед Вами.
Но Мракова, не веря россказням этого человека, спросила:
– А что делать тогда с тем, что в той так сказать галиматье, которую прочёл Дмитрий Георгиевич, и котором был подписан этот документ как Харлам Петрович, который детектив. А Вы утверждаете, что у того Харлам Петровича, который написал эти бумаги, у него была фамилия Детектив, то как объяснить тот факт, что только Вы знаете эту фамилию и этого человека Харлам Петровича? — она сделала паузу и потребовала. — Ответьте на этот вопрос.
– Да кто Вы такая, чтобы перед Вами оправдывается? — возмутился Исаак Абрамовича Рог. — Вы что, какой-нибудь… — тут он сделал паузу. — или…
– Я хочу просто знать, — сказал Дмитрий Георгиевич, — кто мой отец?
– Я думаю, что Вы уже сами догадались. — сказал Исаак Абрамович Рог. — Это я Ваш отец. — утвердил он. — Я! — воскликнул он. — Да. — утвердил доктор Рог. — Я убил Харлам Петровича. Убил. — утверждал он. — И поступил бы так ещё раз. — он был в ярости. — Харлам Петрович — мёртв.
Мракова спросила:
– Вы в этом уверены?
Исаак Абрамович Рог утвердил:
– Абсолютно. — сказав это слово, он осторожно поинтересовался. — А в чём собственно дело? — спросил он. — Что Вы хотите этим сказать? — он снова сделал паузу, и пронзив своим взглядом взгляд, направленный на него Мраковой, спросил. — Вы мне не верите? — настороженно спросил он. — Вы думаете, что… — рассмеялся он. — Умора. — сказав эти слова, он тотчас же умолк. Дело в том, что Мракова смотрела на него, словно она знала, что это не так. Что он лжёт. Лжёт, смотря, прямо им в лица.
– Я вот слушаю Вас и удивляюсь. — сказала Мракова Язъявига — Ядвига Чёртова — Ядыва. — Каким надо быть человеком, чтобы убить невиновного человека. — она сделала паузу и уточнила. — Это так?
– Каждый человек виновен, если гуляет с замужними женщинами или с женщинами, у которых уже есть друг. — затем он словно оправдываясь сказал. — То что произошло с Харламом Петровичем и мной это только наши дела и больше никого.
– Нет. — сказала Мракова. — Хоть я женщина и должна быть на стороне Людмилы Григорьевны, я сейчас не на их стороне. — она сделала паузу. — Нет. — сказала Мракова Язъявига — Ядвига Чёртова — Ядыва. — В том, что произошло это не только Ваша вина, но и её, Людмилы Григорьевны.
– Возможно Вы и правы. — тихо сказал Исаак Абрамовича Рог. Он тяжело вздохнул. — Возможно Вы и правы. — повторил он снова. — он понимал, что Мракова права. Людмила Григорьевна просто, возможно, не любила его. Ведь если она его любила, то, возможно, этой трагедии не произошло. — Мы все виноваты в том, что произошло.
– И Вы тоже? — осторожно спросила доктора Рог Мракова. — Вы вините себя в том, что произошло? — недоумённо вопросила Мракова Язъявига — Ядвига Чёртова — Ядыва. — Почему?
На лице Исаак Абрамовича Рог появилась удручённая грусть. Он подошёл к окну палаты, посмотрел в окно, тяжело вздохнул и сказала:
– Темнеет.
За окном и вправду было уже сумеречно. Взошла над горизонтом блеклая луна. Тускло мерцали звёзды. Вдали шумел лес. Где-то в ветвях деревьев куковала кукушка, и грозный филин, зыркая по сторонам своими отражающими ночной свет глазами У-ух — ухолл в ночи. Спокойно было вокруг. Тишь.
Исаак Абрамовича Рог ничего не говорил. Он всматривался в далёкую и в то время такую близкую темноту, которая была пряма здесь, за окном. Со стороны казалось, что он о чём-то размышляет. Словно он отключился от внешнего мира и погрузился в тот далёкий мир его прошлого, в котором он был счастлив.
О чём же думает Исаак Абрамовича Рог? Очевидно, о тех событиях его жизни, когда он вызвал на дуэль Харлам Петровича. В театре, при всём честном народе, он обвинил его в домогательстве к его невесте и обозвав его неприличным словом, бросив ему в лицо свою белую перчатку, потребовал сатисфакции.
Харлам Петрович поднял перчатку с пола, тем самым дав понять, что он принял вызов, и, сообщив Исаак Абрамович, что он пришлёт своих секундантов домой к Исааку Абрамовичу Рог договорится о том, где, когда будет происходить дуэль, а так же какими оружиями дуэлянты предпочтут воспользоваться, он удалился в свою ложу, где и продолжил смотреть спектакль.
Закончив смотреть спектакль, он направился со своим другом Пауковым Давидом Тимофеевичем к его закадычному другу, Мракову Леониду Керимовичу, который также согласился стать секундантом Харлам Петровича. Вечером они поехали в дом Исаак Абрамовича Рог и договорились о дуэли.
Ночь — перед дуэлью Харлам Петрович провёл с Людмилой Григорьевной, которая ему говорила: я люблю Исаак Абрамовича. — утверждала она. — Я бы всё отдала, чтобы этой дуэли не состоялась.
– Но она будет. — заявил Харлам Петрович. — Дуэль уже назначена на завтра.
– Я знаю. — сказала она. — Исаак Абрамович вызвал Вас на дуэль в театре. Про это уже весь город свой бескостный язык треплет как помело;.
– Да. — согласился Харлам Петрович. — Что ни говори, а в тихом городке новости ни скоро забываются. — он сделал паузу и словно подчеркнул. — слава о них в веках. — н сделал паузу и закончил. — Особенно о таких. — он сделал паузу. — Скажите? — спросил он. — Вы любите Исаака Абрамовича?
– Конечно. — однозначно заявила она. — Люблю.
– А меня?
На этот вопрос у Людмилы Григорьевны не было однозначного ответа. Впрочем, она даже не знала ответа на него. Дел в том, что для женщины понятие любовь — это понятие относительное.
Женщина не способна любить, что-то одно или кого-то одного. Она любит семью, детей, мужа. После идёт природа, города, и вся планета. Но больше всего она любит саму себя, и это можно наблюдать у большинства женщин. Они даже меньше других любит своих детей. Родила, и этап: ясли, детский сад, школа — продлёнка. Вуз — общежитие, а там жениться и всё сначала. Так что женщины заботиться только о себе. Они тратят больше всего времени на свой макияж, чем на что-либо ещё. Так же они, как и мужчины любят деньги. Они алчны, чем мужчины к деньгам. Деньги нужны всем, и дурак тот, кто скажет что ему денег не надо. Тот кто это скажет, тому деньги нужны, пуще чем другим. Им нужны все деньги мира из романа Джеймса Хедли Чейза; «Весь мир в кармане».
– Скажите, почему Вы стали встречаться со мной? — поинтересовался Харлам Петрович. — Что Вы хотели действительно получить от встречи со мной? Только его ревность или что-то ещё?
– Я хотела ничего такого, что произошло сейчас. — сказала Людмила Григорьевна. — Но, — сказала она, — я никогда не любила его так, как полюбила я Вас. — сказала она. — Я не знаю почему, но я в Вас влюбилась. — призналась она.
– Влюбились? А как же муж? Вы его всё ещё любите? Или влюбившись в меня, Вы разлюбили его. — он сделал паузу и вопросил. — тогда я Вас спрашиваю, не разлюбите Вы меня, если влюбитесь ещё в кого-то, на кого вы возложите обязанность убить своего бывшего. То есть меня.
– Да как Вы смеете?! — возмутилась Людмила Григорьевна. — Я не такая. — сказал она. — Я не пошлю человека насмерть ради того, чтобы послать на тот свет моего жениха. Да что там жениха, любого человека.
– Даже меня? — уточнил он.
– Даже Вас. — подтвердила она.
– Позвольте. — заметил Харлам Петрович. — Разве сейчас происходит ни то, что Вы говорите, и в то же самое время сами себе противоречите. — он сделал паузу и сказал. — Разве не это Вы сейчас делаете? Посылаете меня на дуэль с Вашем, как Вы сказали Исаак Абрамовичем, чтобы я убил его. — он сделал паузу. — Что же Вы сами себе противоречите. — сказал он. — Почему Вы хотите убить его? Ведь можно было просто разойтись, а Вы… — тут он оборвал свои облечения и предположил. — А может быть… конечно. Как я сразу не понял. Он знает о Вас какую-то тайну. — он внимательно посмотрел на Людмилу Григорьевну. — Ведь я прав, — сказал Харлам Петрович. — Не правда ли?
Разъярённая этим предположением Людмила Григорьевна подошла к Харламу Петровичу и с удовольствием — яростной злобой залепив ему огненную пощёчину, тотчас же подарила ему страстный — огненный поцелуй. Затем сказала:
– Любимый. — шепнула она ему на ушко. — Обещай мне, что убьёшь его.
– Зачем? — шепнул он ей в ответ. — Зачем Вам его смерть?
– Я Вас люблю. — сказала она ему. — А Вы меня?
– Тоже.
– Тогда убейте. — твёрдо приказала она ему. — А то мне придётся всем сказать правду.
– Какую правду? — вздрогнул от неожиданности Харлам Петрович. — Вы о чём?
– Я беременна. — тихо шепнула она ему на ушко. — Я забеременела тогда, — напомнила она ему. — На Кавказе.
– Что? — не понял Харлам Петрович. — Что Вы имеете в виду?
– Я забеременела до того, как… — она сделала однозначную паузу. — Вас поймали в покоях жён султана Мустафы IV.
– Что? — не поверил он своим ушам. — Что Вы сказали? — озабоченно спросил он. — До того, как… — уточнил он. — Не может быть?! — Да. — подтвердила Людмила Григорьевна, всё ещё шепча ему на ушко. — Это так. — утвердила она. — Я жду ребёнка от Вас, а не от этого чёртова импотента.
«Значит, в этом дело. — догадался Харлам Петрович. — Всё дело в ребёнке, которого он очевидно, обещал и которого он очевидно, ей не сделал. Он обманул его, и теперь эта женщина, Людмила Григорьевна хочет сатисфакции. Она хочет отомстить за…». — тут он прервал свои размышления и посмотрев на Людмилу Григорьевну, тихо спросил. — Вы, Людмила Григорьевна, хотите отомстить за оскорблённые женские чувства? — Да. — утвердила Людмила Григорьевна. — Однозначно возжелаю я это так сильно, — ненавистно сказала она ему, глядя ему пряма в глаза, — как никогда и ничего не мечтала. — затем она, посмотрев в его глаза, спросила. — Вы убьёте его, — она сделала однозначную паузу. — Да. — сказала она. — Вы это сделаете? Вы его убьёте?
 
Автор: — Неужели эта женщина была способна на такое? Её цель — отомстить неудачному жениху, и, очевидно, убить самого своего, если можно было, так сказать, друга. Она была готова к любой окончательной ситуации. Остаться с женихом или с новом другом, который отомстит за неё. Не знаю, о чём в этот момент думала сама Людмила Григорьевна. Об этом мне да и никому другому неведома. Сказать можно только то, что, услышав такие слова, Харлам Петрович сказал:
 
– Ну Вы и стерва.
– Да, я такая. — подтвердила та. — Каждая женщина по-своему стерва. — сказала она. — Я не исключения. — она сделала однозначную паузу. — Он. — имела в виду её Исаак Абрамовича. — Так или иначе всё равно умрёт. — однозначно заявила она. — Неважно Вы его убьёте или кто-либо другой. Это не важно. — она сделала паузу. — Он обманул меня. — однозначно сказала она, и должен понести заслуженное наказание. — затем она пафосно бросила. — Если Вы, Харлам Петрович считаете, что я — стерва, то извольте, так оно и есть. — она снова сделала паузу. — Я — стерва! — утвердила она. — Я — ОНА! СТЕРВА!
– И Вы готовы принести в жертву каждого, кто Вам близок. — уточнил Харлам Петрович. — Вы не постесняетесь даже того факта, что Вы намеренно жертвуете людьми ради достижения своих целей?
– Да кем я чёрт побери по Вашей терминологии жертвую? — оскорбилась Людмила Григорьевна. — Я никем не жертвую. — заявила она и тотчас же подчеркнула. — Никем.
– Разве Вы не жертвуете мной. — тотчас же заявил Харлам Петрович. — Разве Вы не жертвуйте мною. — тихо сказал он. — Разве Вы не жертвуете мною ради достижения своей цели? — он сделал долгую паузу. Тяжело вздохнул. Ему был противен тот факт, что его просто используют. Используют, играя на его чувствах. На чувствах по отношению к нему. То есть его личных чувствох. — он сделал паузу, затем грустно сказал. — Порой ради любви каждый мужчина и женщина способны на безумства. — он сделал паузу. — Но порой все безумства, которые мы совершаем, порой останутся без ответными.
– Это Вы о чём?
– Я уверен, что Вы никогда меня не любили. — сказал он. — Вы просто использовали меня, чтобы я вызвал на дуэль Исаака Абрамовича. — он сделал грустную паузу.
– Что ж, — сказал он, — Вы добились своего, вызов сделан. Обратной дороги нет. Скажите, Вы хоть меня когда-нибудь любили?
– Я хоть и стерва, — сказала она, — но верьте мне или нет, но я Вас люблю. — призналась Людмила Григорьевна. — Любовь ещё, быть может, — цитировала она стихотворение А. С. Пушкина. — В душе моей угасла не совсем; но пусть она вас больше не тревожит; Я не хочу печалить вас ничем.
– Да. — согласился Харлам Петрович. — Вы правы, Людмила Григорьевна. — В Вашей душе любовь угасла ко мне. — затем он поправил. — Угасает, — он снова сделал паузу и горько добавил, — насовсем. И пусть она меня больше не тревожит, Вы не хотите печалить меня ничем.
– Вот именно. — подтвердила Людмила Григорьевна. — Я Вас люблю безмолвно, безнадёжно, то робостью, то ревностью томима; Я вас люблю так искренно, так нежно… — она сделала паузу и закончила стихотворение Пушкина со своими поправками. — Как дай Вам Бог любимым быть ещё. — добавила она. — Как я люблю Вас горячо.
 
Автор: — Извините, дорогие читатели, что я перефразировал стихотворение великого поэта, но если бы я этого не сделать, то смысл этого эпизода стало бы однообразном и дальнейшее его написание было бы бессмысленно. Но мы заговорились. Вернёмся к истории.
 
– Вы меня любите и поэтому хотите, чтобы я дрался на дуэли? — Я не хочу, чтобы Вы дрались на дуэли. — однозначно заявила Людмила Григорьевна. Она посмотрела в глаза Харлам Петровича и с ненавистью в глазах сказала.
— Я хочу наказать его за то, что он обещал сделать так, чтобы я забеременела и не сдержал обещание. — И поэтому подвергаете опасности меня. — он сделал грустную паузу. — Он же может убить меня, — сказал он, — а не я его. — он сделал паузу и вопросил. — Что тогда? — и сам ответил на этот вопрос. — Вы не знаете. Вы просто хотите убить его. Если Вам было дорого Вам моя жизнь, то Вы бы небыли такой стервой, какой Вы являетесь. Вам всё равно, убьют ли меня или нет, вы хотите отомстить, и для этого Вы сделаете всё возможное и невозможное, что от Вас зависит.
– Вы ошибаетесь. — однозначно заявила Людмила Григорьевна. — Я стерва. — снова призналась она. — Но…— запнулась она. — Да. — призналась она. — Я стерва, и я пойду на всё ради достижения своей цели. «Но», — в то же самое время сказала она, — я ни коем разе не сказала бы Вам, что я беременна. — сказала она. — Я бы ни за что на свете не сказала бы Вам, что Вы отец моего ребёнка. — она сделала паузу. — Вы же помните, что было между нами. — напомнила она ему. — До того, как Вы… — тут она запнулась, а потом сказала. — Если Вы любите меня, то убейте его на дуэли. — сказала она. — И я навек Ваша.
«Да, она навек была моей. Моей, и больше ничьей. — думал Харлам Петрович. — Она люби меня — Харлам Петровича, или она всё же любит этого Исаак Абрамовича — недоумевал Харлам Петрович. — Кого же любила Людмила Григорьевна? — не находил себе место он. — Меня, или того, кто был ей неравнодушен? Кого она ненавидела всеми фибрами своего существования и, очевидно, любила его. Она хотела сатисфакции, и… — неожиданно задумалась она, возможно она не хотела убивать его, а захотела таким образом избавиться от меня. — это предположение ужаснула его. Он вдруг неожиданно решил, что он лишь игрушка в руках этой женщины. Женщина которую он так сильно любил — Этого не может быть! «Я этому не верю», — думал он и сам себе говорил, — какой же я дурак!».
Видя, что Исаак Абрамович Рог задумался, и его мысли очевидно ни о том, о чём бы мог думать Исаак Абрамович Рог. Но что тут скажешь? Да пожалуй, воспользовавшись случаем, что Исаак Абрамович Рог задумался, Мракова осторожно спросила:
– Кто Вы, Харлам Петрович?
– Харлам Петрович. — тихо сказал доктор Рог. Она немного помолчал, затем задумчиво сказал. — Кто такой Харлам Петрович? — вопросил он. — Где сейчас Харлам Петрович? «Вы думаете, что всё так просто, как может показаться на самом деле?» — тихо произнёс он. — Вы думаете, что Харлам Петрович не любил Людмилу Григорьевну? — он сделал горькую паузу. — Конечно, он её любил. Любил и поэтому вызвал Исаак Абрамовича Рог на дуэль. Любовь нас ослепляет. — он снова сделал паузу, и тяжело вздохнув, произнёс. — К сожалению она предала ни только меня, но, и… — тут он сделал паузу и сказал. — затем тихо бросил. — Неважно.
– Харлам Петрович. — назвала Мракова доктора Рог по имени другого человека. Человека, который должен был быть в могиле. — Вы кто? — спросила она его. — Исаак Абрамович Рог или Харлам Петрович Детектив? — она сделала паузу и спросила. — Кто был убит там — на дуэли между Исааком Абрамовичем Рог или Харлам Петровичем Детектив? — она сделала паузу, и спросил. — Кто был убит на той дуэли, а кто выжил?
Исаак Абрамович Рог снова посмотрел в окно, и задумчиво тихо признался:
– Я никогда не любил… он всегда вставал на моём пути.
– Кто встал? — осторожно спросила Мракова. — Вы о ком?
Но Исаак Абрамович Рог не обратил никакого внимания на засланный Мраковой этот вопрос. Он словно не заметил его — проигнорировал. Его мысли были заняты совсем другим, о воспоминании былого. Того, что уже давным-давно канула в гряду минувших дней и осталось только в его воспоминании.
– Он всегда вставал на моём пути. — снова задумчиво сказал он. — Я всегда на втором месте после него. — он сделал паузу. — Как я его ненавижу. — тихо сказал он и повторил. — НЕНАВИЖУ.
– Кого ненавидите? — осторожно спросила Мракова Язъявига — Ядвига Чёртова — Ядыва. Затем она осторожна шепнула. — Его. — она сделала паузу и добавила. — Исаак Абрамовича, и осторожно, как бы невзначай добавила. — Харлам Петрович.
Мужчина тяжело вздохнул. Он грустно смотрел на Мракову, и почему-то у него на лице появились горькие слёзы.
– Он отнял у меня самое дорогое. — сказал он. — Он должен был умереть.
– Кто умереть? — вопрошала Мракова. — О ком Вы говорите? — она сделала паузу и спросила. — Вы говорите о нём? Об Исааке Абрамовиче Рог. — Вы не понимаете. — сказал он. — Я любил… — сказал он и тотчас же добавил. — а он — нет.
– Да кто он? — не понимала Мракова. — О ком Вы говорите?
Исаак Абрамович молча стоял у окна. Ему нечего было сказать. Да сказать-то по правде вообще было нечего. Правду он не хотел говорить, а лгать он был сейчас не в состоянии.
– Неважно. — тихо сказал Исаак Абрамович. — Что ни говори, а прошлое не вернёшь назад.
«Да. — молча подумала Мракова и посмотрела в окно, за котором уже был поздний вечер. — Прошлое нельзя вернуть. — знала она точно. — Прошлое нельзя вернуть и забыть его порой ни так уж просто».
– Вы жалеете, чтобы эти события из Вашей жизни больше никогда не всплывали в Вашей памяти? Я угадала. — Мракова сделала незначительную паузу. — Я Вас понимаю. — тихо сказала она. — Вы её любили. Любили и не смогли простить ей её измену. — она снова умолкла, как бы собираясь духом, чтобы сказать самое главное. — Она изменила Вам. — сказала она. — Вы не смогли простить ей её измену. Ведь она изменила Вам, изменила Вам Харлам Петрович. — она сделала паузу. — Вы — Харлам Петрович — человек, от которого у Людмилы Григорьевны появился ребёнок. — она снова сделала паузу. — Но Ваш ли это ребёнок? — вопросила Мракова. — Вы этого не знали. Ведь она, как не крути, гуляла с…
Тут доктор Рог не сдержался. Он терял терпения, чтобы слушать эту женщину. Кто знает, что произошло на самом деле между им и его соперникам. Кто был убит, а кто остался в живых? Это знал только доктор Рог.
– Я не позволю Вам обвинять меня чёрт знает в чём. — однозначно заявил он. — Бог ты мой! — негодовал доктор Рог. — Да как Вы только подумать могли. Чтобы я? — вопрошал он. — Да как Вы только подумать об этом могли?! — он сделал паузу. Казалось, что он задумался. Сейчас, смотря на неё, на Мракову Язъявигу — Ядвигу Чёртову — Ядыву, он неожиданно для себя сделал вывод, что Мракова Язъявига — Ядвига Чёртова — Ядыва ни за милого словца пытлива пыталась выяснить, что происходило тогда, много лет тому назад. — Почему Вы так пытливо и изощрённо пытаетесь выведать у меня то, что произошло так давно. Много лет тому назад. — он сделал паузу и спросил. — Кто Вы такая?
– Я. — тихо сказала женщина. — Мракова Язъявига — Ядвига Чёртова — Ядыва, невеста присутствующего здесь Дмитрия Георгиевича.
– Это я знаю. — сказал Исаак Абрамович Рог. — он сделал паузу. — Но кроме этого… — он снова сделал паузу. — Почему Вы допытываетесь от мня то, что было много-много-много-много лет тому назад. — он сделал паузу. — Вы пытаетесь меня обвинить в том, что я не совершал. Не думайте, что я не слушаю Вас. Я Вас внимательно слушаю и всё думаю, почему Вы хотите представить меня в том свете, в котором, очевидно выгодно именно Вам? — интересовался Исаак Абрамович Рог у Мраковой Язъявиге — Ядвиге Чёртовой — Ядывой. — Почему Вы считаете, что я — это он, Харлам Петрович Детектив, а не Исаак Абрамович Рог. — он сделал однозначную продолжительную паузу и спросил. — Почему?
– Вам показалось. — сказала Мракова Язъявига — Ядвига Чёртова — Ядыва. — Я не в коле разе даже и не думала допытывать у Вас, Харлам Петрович то, что давно минуло в лету.
– Но почему Вы называете меня не моим именем Исаак Абрамовичем, а именем покойного Харлама Петровича? — Нет. — тихо ответил Исаак Абрамович. — Вы считаете, что я — это он. — сказал Исаак Абрамович. Он сделал грустную паузу, а затем добавил. — Я просто не понимаю, зачем Вам это? — он больше ничего не сказал. Смотря в окно, он снова задумался о чём-то своём — личном.
Тем временем Мракова посмотрела на Дмитрия Георгиевича и дала понять, что она уже близко к цели и снова посмотрев в окно, спросила:
– Как погибла Людмила Григорьевна? — затем она спросила. — Вы сказали, что Вы никогда не любили, а он всегда вставал на Вашем пути. Кого Вы имели в виду?
Доктор Рог посмотрел на Мракову и сказал:
– Вы умная женщина. — сказал он. — Могли бы и догадаться.
Это оскорбление в адрес Мраковой прозвучало из уст доктора Рог так, что он словно говорил ей, чтобы она не лезла в это дело — всё равно для неё оно будет тёмным.
– Называя женщину умной и в тоже время подчёркивая её недостатки, Вы имели, ввиду, что я полная дура?
– Я. Никогда. — возразил он и подчеркнул. — Вы только что сами обличили себя в этом.
– Да что Вы себе позволяете? — вмешался Дмитрий Георгиевич. — Я требую, чтобы Вы тотчас же извинились перед моей невестой. — и подчеркнул. — Немедленно.
Исаак Абрамович извинился перед Мраковой Язъявиге — Ядвиге Чёртовой — Ядывой. За своё невежество и сказал. — Людмила Григорьевна… — начал он, — любила меня. — продолжал он свой рассказ. — как сейчас помню.

Глава 29

Дуэль и предательство

– Итак, Исаак Абрамович Рог начал свой рассказ. — он сделал паузу и продолжил. Ко мне приходил перед дуэлью, полпервого ночи до назначенного срока секундант Харлама Петровича его секундант Давид Тимофеевич. Он попросил меня, чтобы я отказался от этой дуэли, мотивируя это тем, что Харлам Петрович ни в коем разе не хотел представить меня как рогоносца. Это я расценил как трусость моего оппонента. Я посчитал, что он попросту струсил. Струсил потому, что виновен. Ведь согласитесь со мной, кто будет присылать ночью своих секундантов, чтобы убедить, что он не виновен. Никто. — он сделал паузу. — Уж если бы мой оппонент не был виновен, то он бы я имею в виду Харлама Петровича, пришёл бы сам, а не присылал бы секундантов. Согласитесь, это — верх неприличие со стороны оскорблённой стороны присылать секундантов или кого бы то ни было, чтобы умолять, нет, просить, чтобы отменить дуэль.
– Я согласна, это верх неприличие присылать кого бы то ни было, чтобы умолять, чтобы эта дуэль не состоялась. — Мракова сделала паузу. — Трус. — холодно бросила она. — Вместо того чтобы драться, он, как последний трус посылает к своему оппоненту своего секунданта умолять, чтобы дуэль не состоялась.
– Я с Вами совершенно согласен. — сказал Дмитрий Георгиевич. — Этот человек — просто трус.
– Я тоже так думаю, — сказал Исаак Абрамович, — что он просто на просто трус. — сказал он и затем продолжил. — Я тогда сказал Давид Тимофеевичу, что дуэль состоится в любом случае. Я также добавил, что расцениваю его приход ко мне как трусость моего оппонента. Я также добавил, что он сам виноват в случившемся: если бы Харлам Петрович не препроводил с моей женой своё время, то всего этого не было. Этими словами я закончил свой разговор с Давидом Тимофеевичем свой разговор. После чего он ушёл.
– Что же было дальше? — поинтересовалась заинтересованным этим рассказам Мракова. — Что произошло после того, как Давид Тимофеевич покинул Ваш дом.
– Честно говоря, Вы меня тоже заинтересовали. — сказал Дмитрий Георгиевич. — Вы излагаете этот рассказ так, что действительно поверить можно, что это было на самом деле.
– Это и было на самом деле. — тотчас же утрировал Исаак Абрамович Рог. — Я не лгу, когда рассказываю Вам эту историю. — тотчас же заявил он. — В ней что ни на есть чистая правда.
– Продолжайте. — тихо сказала Мракова. — Мне кажется, что вам нужно выговориться.
– Да. — сказал Исаак Абрамович Рог. — Вы правы, мне больно вспоминать те события моей жизни, которые я пытаюсь забыть. — он сделал паузу. — Как я не пытаюсь забыть эти события моей жизни, всегда что-то возвращает их обратно. События — бумеранг, вечно возвращаются в память. — тихо сказал он и добавил. — Возвращаются, когда их совсем не ждёшь. Достаточно лишь только в памяти — мозговой клетки нашей активности, так называемых извилин мозга, как всё всплывает в памяти и мучает нас снова и снова.
– Я Вас отлично понимаю. — сказала Мракова. — У меня, как и у всех людей есть, что хотелось бы забыть и никогда не вспоминать. Но, забыть не получается. — тяжело вздохнула она. — Забыть то, что помнишь, невозможно.
– Значит, мы с Вами в одной лодке. Лодке, полной горьких воспоминаний нашей жизни.
– Так и есть. — подтвердила Мракова. — У каждого человека есть что скрывать. — сказала она. — Недаром есть народная пословица: «Душа человека — потёмки». «Мы всё, что-то скрываем», — сказала она. — И самое страшное, что то, что мы скрываем, подчас оборачивается против нас самих.
– Это Вы о чём? — не понял Исаак Абрамовича Рог. — Вы были в похожей ситуации. — предположил он. — Рискну предположить, что Ваши тайны стали известны всем, и Вы посчитали убежать прочь. Но далеко Вы не убежали. Тайны преследовали Вас. И Вы, чтобы окончательно избавиться от прошлого, пошли на войну с Турками или с кем там ещё. — он посмотрел в её лицо и сказал. — Вижу, что Вам не чем парировать мои аргументы. Что ж, значит, я прав. — он сделал паузу. — Вы пытаетесь внушить мне зачем-то, что я — это он. Харлам Петрович. — он сделал осторожную паузу, и смотря в её глаза, сказал. — Я до расскажу Вам свою историю, а Вы мне расскажите свою. — тут он, сделав паузу, спросил. — Вы согласны?
– Что ж, — сказала Мракова. — Вы не оставляете мне никакого выбора.
– Выбор есть всегда. — сказал Исаак Абрамовича Рог. — Надо лишь правильно его сделать.
– Вы совершенно правы. — согласилась Мракова. — Выбор сделать одно из сложнейших задач человека.
– А Вы. «Вы свой выбор сделали?» — спросил Исаак Абрамовича Рог. — Я спрашиваю Вас Мракова Язъявига — Ядвига Чёртова — Ядыва Вы готовы услышать эту историю такой, какой она была на самом деле? — ДА. — однозначно ответила Мракова Язъявига — Ядвига Чёртова — Ядыва. — ГОТОВА.
– А Вы Дмитрий Георгиевич? Готовы ли Вы услышать то, что очевидно, Вам так хочется узнать. — ДА. — однозначно ответил Дмитрий Георгиевич. — ГОТОВ. — Что ж, — сказал Исаак Абрамовича Рог. Он отошёл от окна, и сев на стул, затем он, посмотрев на стоя;щею у окна Мракову, предложил ей стул, и когда та села, доктор Рог сказал. — Извольте слушать. — он сделал упреждающею паузу и сказал. — Начнём. После того как Давид Тимофеевич. Покинул мой дом… — затем он пояснил. — Я узнал об этом от моего секунданта Константина Петровича, к которому направился Давид Тимофеевич, после того как приходил в мой дом, где я его принял. — он сделал паузу. — Итак, — продолжал он, — со слов Константина Петровича их разговор был достаточно продуктивном. — он сделал паузу и сказал. — Вообще, чертах их разговор был таким…

***

Константин Петрович: — Мой друг, Давид Тимофеевич. Что привело Вас ко мне?
Давид Тимофеевич: — Дуэль. Меж Исаак Абрамовичем и Харламом Петровичем.
Константин Петрович: — Вы же, наверное, в курсе, что перед дуэлью противники так же, как секунданты не могут общаться меж собой, только лишь на те темы, которые связаны с дуэлью.
Давид Тимофеевич: — Об этом в курсе я. Но честь моя не позволяет мне несправедливости допустить.
Константин Петрович: — Что же случилось? — Дело всё состоит в том, что Людмила Григорьевка, из-за которой, впрочем, и состояться эта дуэль хочет таким способом избавиться от Исаак Абрамовича. Она придумала всё это лишь затем, чтобы Харлам Петрович избавил её от Исаак Абрамовича.
Давид Тимофеевич: — Откуда Вам это известно?
Константин Петрович: — Ниоткуда, а от неё само;й. Она как-то раз обмолвилась…
«ВСПОМИНАЕТ».
 
Людмила Григорьевна: — супруг мой Исаак Абрамович мне надоел. Как супруг — он ничего собой не представляет. Мне просто жаль его. Развод же я не приемлю, состояние Исаак Абрамовича в этом случае мне не достанется, а если я стану вдовой, то состояние перейдёт мне по наследству, и оно будет не только моим, но и Вашем.
Константин Петрович: — Вы понимаете, что мне Вы предлагаете? Вызвать на дуэль его — ни в чём не повинного человека и убить его.
Людмила Григорьевна: — Ни так уж он и не безвинен, скажу я Вам.
Константин Петрович: — Что же сделал он Вам?
Людмила Григорьевна: — Неважно.
Константин Петрович: — А всё-таки?
Людмила Григорьевна: — Он обманул меня.
Константин Петрович: — Обманул? Позвольте спросить, в чём состоял его обман?
Людмила Григорьевна: — Он обещал на мне жениться и исполнить свой супружеский долг.
Константин Петрович: — Долг?
Людмила Григорьевна: — Да. Долг.
Константин Петрович: — Какой долг?
Людмила Григорьевна: — А Вы не понимаете? Супружеский долг. Он обещал, что у меня будет с ним общей ребёнок. Но он не сдержал своего обещание. За всё то время как мы вместе, он так своё обещание и не сдержал. Оказалась, что у него никогда не могло быть и никогда не будет детей. Этот вердикт вынес профессор Петербуржской академии наук, профессором Родовым.
Константин Петрович: — Что же он сказал?
Людмила Григорьевна: — Заключение профессора Родового заключалось в том, что во время войны, правда не знаю, какой именно мой супруг получил травму, которая отразилась на нём, и он окончательно потерял способность к продолжению своего рода. Об этом, когда он выходил за меня, за супруг, он умолчал. Поэтому я хочу наказать его. Хочу лишить его жизни, как он лишил меня моей.
Константин Петрович: — Но Вы же живы?! Я не понимаю Вас.
Людмила Григорьевна: — Вы не понимаете, это и понятно. Ведь Вы не женщина. Что ж, я объясню. Жизнь женщины — это не только её жизнь как человека, но и как жизнь человека — матери. Каждая женщина хочет стать матерью, и только женщины, способные заботиться только о себе самих и ни о ком более не способны стать матерями.
Константин Петрович: — По-Вашему, если женщины заботятся только о своём благе — это плохо?
Людмила Григорьевна: — Да, это плохо. Женщина должна оберегать и сохранять очаг. Что ей оберегать, ежели оберегать нечего. Жизнь прошла, детей нет, а тот, кто клялся, что от него будет ребёнок — нарушил своё обещание. Он поклялся и нарушил свою клятву. Это я ему не прощу. Что же касается Вашего вопроса по поводу заботы женщины о ребёнке, то я скажу так: если женщина не хочет иметь детей, то она ни женщина вовсе.
Константин Петрович: — С точки зрения женщины, Вы правы. Женщина тогда становится женщиной, когда рожает. Родив, женщина станет не только женщиной, но и матерью.
Людмила Григорьевна: — Я с Вами совершенно согласна.
Константин Петрович: — Но, скажу я Вам, Вы хотите убить Исаака Абрамовича напрасно. Да, он обманул Вас. Он не может иметь детей. Но разве он заслуживает смерти только за то, что он любит Вас.
Людмила Григорьевна: — Он обманул меня. Он сказал, что он подарит мне счастье материнства, а сам этого не сделал, причём знал, что он сам никогда не станет отцом. Мы — женщины ни такие как Вы — мужчины. Мы — женщины мстим. Мстим беспощадно. Мы — женщины наслаждаемся местью. Сладкую местью, которая так сладка. Месть — это блюдо, которое подают холодным. Мы — женщины мы — женщины подаём холодным и наслаждаемся этой местью. Местью я наслаждаюсь.
Константин Петрович: — Для Вас месть не выход, но прекрасное развлечение.
Людмила Григорьевна: — Вы ошибаетесь, для меня месть — это не развлечение.
Константин Петрович: — А что?
Людмила Григорьевна: — Месть. Простая женская месть. Я всю жизнь хотела и хочу стать матерью, но Исаак Абрамович меня такой возможности, и за это он должен умереть.
«КОНСТАНТИН ПЕТРОВИЧ ПРЕРВАЛ ВОСПОМИНАНИЕМ».
 
Константин Петрович: — Она была полной решимости отомстить. Убить Исаак Абрамовича за то, что он так и не смог стать отцом её ребёнку.
Давид Тимофеевич: — И что было дальше?
Константин Петрович: «ЗАДУМЧИВО» — Дальше? Дальше было так. «ВСПОМИНАЕТ».
 
Константин Петрович: — Но почему?!
Людмила Григорьевна: — Он подлец. И я не прощу ему его пустых обещаний. Громогласно он их мне пообещал, а выполнить никак не соизволил. Он должен поплатиться за свой обман. Жизнь это то, что мне надо. Он не дал жизнь моему ребёнку, так я отниму её у него.
Константин Петрович: — Жестоко.
Людмила Григорьевна: — Справедливо.
Константин Петрович: — Он этого не заслужил.
Людмила Григорьевна: — Нет, «Судят не по словам, а по делам». Вот и я сужу Исаака Абрамовича по его делам. Он обманул меня. Пообещал, что я забеременею и… «МОЛЧАНИЕ» Он обманул, и этим всё сказано. Вы убьёте его?
Константин Петрович: — Я не могу.
Людмила Григорьевна: — Почему? Разве Вы не хотите быть со мной?
Константин Петрович: — Хочу?
Людмила Григорьевна: — Тогда в чём же дело?
Константин Петрович: — Я не хочу этой дуэли. С моей стороны он ни в чём не виноват, а за то, что Исаак Абрамович обманул Вас, в чём я сомневаюсь, я не желаю быть убитом и кого-то убить.
Людмила Григорьевна: — Вон! И больше никогда не приходите ко мне. Забудьте моё имя.
Константин Петрович: — С удовольствием. «УХОДИТ».
Людмила Григорьевна: — Чёрт возьми. Этот Константин Петрович отверг меня, так погодите. Это ещё не всё.
«УХОДИТ».
 
Константин Петрович: — Так что ни Вы один попали под чары этой женщины. Она хочет зачем-то избавиться от этого человека. Но почему? Этого я не знаю.
Давид Тимофеевич: — Что ж, эта история довольно правдоподобна. Я уж знаю, как Людмила Григорьевна умеет убеждать. Не знаю почему, но я склонен верить Вам.
Константин Петрович: — И? Что Вы решили? Дуэль будит или нет?
Давид Тимофеевич: — Я не могу отменить эту дуэль. В этом случае все посчитают меня трусом, но если Исаак Абрамович одумается, и готов будет на примирение, то я — ради бога, со всей душой за.
Константин Петрович: — Что же, завтра решиться всё.
Давид Тимофеевич: — Нет, уже до сегодня.
Константин Петрович: — Значит, до сегодня. «УХОДИТ».
Давид Тимофеевич: — Чёрт побери эту Людмилу Григорьевну. Убедила меня в том, в чём Исаак Абрамович невиновен. Вот сука.
«САДИТСЯ ЗА СТОЛ, И, ВЗЯВ ПЕРО И БУМАГУ НАЧАЛ ПИСАТЬ».
 
Утро дуэли
 
Когда Харлам Петрович приехал на место дуэли, Исаак Абрамович Рог уже ждал его.
Константин Петрович: — Господа, прежде чем произойдёт дуэль, ни хотите ли Вы примериться друг с другом? Пожать руки и разойтись по домам.
Исаак Абрамович: — Нет.
Харлам Петрович: — Нет.
Константин Петрович: — Но ежели так, объясните почему?
Харлам Петрович: — Задета честь женщины, и я не намерен отступать — прослыть трусом. Но, ежели, Исаак Абрамович извинится перед всеми и также перед… нет, в присутствии всех и Людмилы Григорьевны, то я не буду драться с Вами на этой дуэли.
Исаак Абрамович: — Вы трус. Уговариваете, чтобы я извинился, лишь бы только не драться со мной на этой дуэли.
Харлам Петрович: — Ну, это уже слишком. К барьеру.
Исаак Абрамович: — К барьеру.
Константин Петрович: — Господа, выбирайте оружие.

«ДУЭЛЬ НАЧАТА»

– Почти во время каждого выпада мы обменивались колкими словами. — говорил Исаак Абрамович слушающим его рассказ. — Мы хотели друг друга не то, что уколоть, а унизить в глазах оппонента и пристыдит в глазах Людмилы Григорьевны. — говорил он. — Дуэль — дуэлью знаете ли, а слух слухом. — он сделал однозначную паузу. — Ну Вы понимаете
 — Да. — тихо сказала Мракова. — Я Вас понимаю.
– Во время дуэли такие высказывания нередки. — согласился Дмитрий Георгиевич. — Ежели разозлить соперника и уничтожить его личность, то, дуэль будет выиграна, не начавшись.
– Вот именно. — подтвердил Исаак Абрамович. — Каждый из нас рассчитывал, что соперник спасует. Ошибётся и проиграет. — он сделал однозначную паузу. — Так и произошло.
– Что же произошло потом? — поинтересовалась Мракова. — Расскажите, конец этой дуэли.
– Извольте. — сказал Исаак Абрамович и продолжил свой рассказ.

«ВО ВРЕМЯ ДУЭЛИ»

Харлам Петрович: «СОРКАЗМ» — Я как вижу Вы дуэлянт хоть куда, сразу на тот свет отправите соперника. «ВЫПАД»
Исаак Абрамович: «ИРОНИЯ». — Сколько выпадов уж сделано, а до цели ни один ни дошёл. «ВЫПАД»
Харлам Петрович: «СОРКАЗМ» — Что ни говори, а дуэлянт ВЫ тот ещё. «ВЫПАД»
Исаак Абрамович: «ИРОНИЯ». — Давно ли практиковалось? «ВЫПАД»
Харлам Петрович: «ИРОНИЯ». — Каждый день, а Вы? «ВЫПАД»
Исаак Абрамович: — Уж почаще Вашего. Смотрите, и стойка не та, и Выпады подзабыты. О! А сейчас? Ну как же так можно, вызываете на дуэль, а драться не умеете. Совсем Вас убивать совестно, но придётся. «ВЫПАД — ДРУГОЙ». Ах какая досада, рубашечка наверно нова, а уже в крови.
Харлам Петрович: — Лицемер. «ВЫПАД»
Исаак Абрамович: — «СОРКАЗМ» — Ну что Вы, только за поруганную честь мщение. «ВЫПАД»
Харлам Петрович: — Вы кретин, что так думаете. «ВЫПАД»
Исаак Абрамович: — А как я по-Вашему думаю? «ВЫПАД»
Харлам Петрович: — Спросите у Людмилы Григорьевна, может она Вам расскажет? «ВЫПАД»
Исаак Абрамович: — Расскажет что? «ВЫПАД»
Харлам Петрович: — Правду, зачем она хочет убить Вас. «ВЫПАД»
Исаак Абрамович: — Меня?! Вы лжёте. «ВЫПАД»
Харлам Петрович: — Никак нет, и этому есть подтверждение. «ВЫПАД»
Исаак Абрамович: — Какое ещё подтверждение? «ВЫПАД»
Харлам Петрович: — Подтверждение, что ни на есть самое надёжное. «ВЫПАД»
Исаак Абрамович: — Чьё? «ВЫПАД»
Харлам Петрович: — Константина Петровича. «ВЫПАД»
Исаак Абрамович: — Моего секунданта? «ВЫПАД»
Харлам Петрович: — Вашего секунданта. «ВЫПАД»
Исаак Абрамович: — Что Вы сейчас сказали? «ВЫПАД» Мой секундант… Константин Петрович — пришёл ко мне чтобы я отказался от дуэли. «ВЫПАД»
Харлам Петрович: — И почему же Вы не отказались? Сражаетесь за честь женщины? «ВЫПАД»
Исаак Абрамович: — Нет. «ВЫПАД»
Харлам Петрович: — Тогда что же? «ВЫПАД»
Исаак Абрамович: — Я привык отдавать долги. «ВЫПАД»
Харлам Петрович: — Глупец, долги нельзя отдавать, их только получать можно. «ВЫПАД»
Исаак Абрамович: — Вот Вы получите сейчас свой долг. «ВЫПАД»
Харлам Петрович: — Да не уже ли? Вы сами сейчас получите сполна. «ВЫПАД. ДУЭЛЬ ОСТАНОВЛЕНА»
Константин Петрович: — Господа, соблюдайте правила дуэли.
Давид Тимофеевич: — Господа, во время дуэли запрещается разговаривать.
Константин Петрович: — Если хотите прийти к мирному решению этого дела, то во время дуэли это никак нельзя. Вам была предоставлена возможность решить дело мирным путём. Вы на это не согласились. Потому спрашиваю Вас вопреки правилам дуэли, хотите ли Вы прийти к мирному соглашению?
Исаак Абрамович: — Никогда.
Харлам Петрович: — Лучше смерть, чем позор.
Доктор осмотрел раны, нанесённые во время этой дуэли, и сказал.
Доктор: — Можно продолжать.
«ДУЭЛЬ»
Давид Тимофеевич: — Что ни говори, а Людмила Григорьевна возьмёт своё.
Харлам Петрович: — Что? «ВЫПАД»
Исаак Абрамович: «ВЫПАД» — Получи. «Рана в правый бок»
Дуэль остановлена.
Харлам Петрович: — Я никогда не был с Людмилой Григорьевной. Не потому, что не хотел, а потому что у меня аномалия.
Исаак Абрамович: — Какая ещё аномалия?
Харлам Петрович: — Медицина ещё не придумала объяснения этой аномалии.
Исаак Абрамович: — Так что же эта за аномалия такая?
Харлам Петрович: — У него попросту нет половых органов.
Исаак Абрамович: — Как это нет? Совсем нет?
Харлам Петрович: — Совсем.
Исаак Абрамович: — Этого не может быть!
Харлам Петрович: — К сожалению может. Аномалия. Людмила Григорьевна хотела просто избавиться от Вас. Она уже пыталась Константина Петровича склонить на дуэль с Вами. Он отказался. А я дурак согласился. Прощайте же, Исаак Абрамович. Желаю Вам…
«Умирает»

***

– После того как состоялась дуэль, — продолжал свою историю Исаак Абрамович, — я направился в дом к Людмиле Григорьевне. Придя к ней, она не обрадовалась, что я пришёл. Я сделал такой вывод исходя из того, что первым её вопросом был вопрос ни про то, как я себя чувствую, не ранен ли я, а про Харлама Петровича. Она спросила, где Харлам Петрович?
– Я Вижу, что как я себя чувствую Вам всё равно?
– Любимый! — бросилась она ко мне, начав целовать меня.
– Да что Вы такое говорите? Разве я могу не расспросить, как прошла дуэль и как здоровье моего любимого.
Затем она подарила мне сладкий поцелуй. Но, правда, этот поцелуй был с привкусом лёгенького ядка на её устах. Тогда я напрямую спросил у неё:
– Вы знакомы с Константином Петровичем?
– Нет. — обрезала она. — Я этого человека не знаю. — при этом её лицо выражало некий испуг, и некоторое недоумение. Мне показалось, что тогда она просто была в недоумении, откуда я знаю про Константина Петровича, и что я вообще знаю про него. И с чувством глубокого непонимания она сказала. — Я с ним никогда не встречалась.
– А Константин Петрович, что Вам сказал? — с чувством глубокой тревоги спросила она. — Ведь он Вам что-то сказал? — осторожно уточнила она.
– С чего Вы взяли, что Константин Петрович мне, что-то сказал? — вопросил я. — И почему Вы так волнуетесь? — спросил он. — спросил я. — Вы что меня обманули? — недоумевал я. — Вы знаете Константина Петровича, — предположил я, — и не хотите, чтобы кто-то о Вас узнал ещё? — сделав неоднозначную паузу, Исаак Абрамович он вопросил. — Не потому ли, что Вы хотели спровоцировать Константина Петровича на дуэль со мной, а когда он отказался, Вы нашли Харлама Петровича, убедив его в том, что у Вы беременны от него. — она сделал паузу и сказал. — Какая же Вы… — не находил он слов для подобного выражение нецензурной брани.
В это самое время Людмила Григорьевна взмолилась:
– Я никогда этого не сделала б! — на глазах Людмилы Григорьевны появились горькие слёзы. Она словно умоляла не верить тому, что Исаак Абрамович только что услышал. — Это всё козни моих недругов. — сказала она, и, взяв его за руку, снова сказала, но уже более тихим голоском. — Это всё козни моих недругов.
– Каких недругов? — не понял Исаак Абрамович. — У Вас есть Враги? — Так же как и у каждого человека в этой стране. — она сделала паузу и уточнила. — В мире. — она сделала паузу. — А у Вас их нет?
 
– Этот вопрос насторожил меня. — продолжал свой рассказ Исаак Абрамович. — Почему она задала мне этот вопрос? Почему она утрировала это слово и заставила меня усомниться в том, что у меня не был оврагов. — он сделал мрачную паузу и сказал. — Это я понял потом, как она сказала мне, что…
 
– У всех людих они есть. — сказала Людмила Григорьевна. — Нет человека, у которого не было б врагов. — тяжело вздохнула она и, посмотрев в глаза Исааку Абрамовичу, сказала. — Различие в том, что одни враги не скрываются, а другие бьют из-под тяжка. — она сделала паузу и с сожалением подчеркнула. — Такие враги, самые опасные. — затем она сказала. — Константин Петрович кото распространил слух что я, стало быть, уговаривала его убить Вас, Исаак Абрамович, а это что ни на есть абсолютная нелепица — абсурд, которого вообще недолжное было быть — это и есть тот враг, который невидимый. Он бьёт из-под тяжка. Такие враги и есть самые опасные люди в мире.
– Вы хотите сказать, что… — предположил Исаак Абрамович, — Константин Петрович намеренно ввёл всех в заблуждение, и никакого Разговора меж Вами не было?
– Совершенно верно. — подтвердила Людмила Григорьевна. — Константин Петрович и все ему подобные хотят, и это им удаётся очернить меня в Вашем лице. — она сделала паузу, и отойдя от Исаака Абрамовича и подойдя к окну, посмотрев в него, сказала. — Вы поверили кому-то кого Вы, Исаак Абрамович, даже не знаете. — она сделала паузу. — Насколько я знаю, Константин Петрович даже не из нашего города. Он прибыл в город вместе со своим другом Давидом Тимофеевичем неделю тому назад, и сразу же набились к Вам в друзья. — она сделала паузу. — Я же от их так называемой дружбы отказалась.
– Какой ещё дружбы? — не понял Исаак Абрамович. — Вы это о чём сейчас толковать изволите? — подошёл Исаак Абрамович ней.
– Когда эти двое появились в городе. — начала свой рассказ Людмила Григорьевна. — Они заявились прямо ко мне и напомнили мне одно событие из моей жизни.
Исаак Абрамович спросил:
– Какое событие?
– Давнишнее. — ответила она. — Я пыталась забыть те события моей жизни. — призналась Людмила Григорьевна. — Вычеркнуть из памяти, так сказать. Но прошлое неминуемо возвращается, и тут ничего не поделаешь. Мы должны встретить его достойно.
– О чём же идёт речь?
– О том, что я давно уже как бы забыла.
– Что же это? — Мой сын. — неожиданно сказала Людмила Григорьевна. Она посмотрела на Исаака Абрамовича и вопросила.
– Вы не можете поверить, что у меня может быть ребёнок?
– Почему не могу? — почесав пальцами сой затылок, Исаак Абрамович сказал. — Могу. — он сделал однозначную паузу. — В конце концов, Вы же женщина, — сказал он, — а у женщины по её физиологии должны рождаться дети. — затем он уточнил. — На то она и женщины, эти женщины. Рожать — это одна из обязанностей всех женщин мира. Ведь если не будет Вас — женщин, то и мир перестанет существовать. — он сделал паузу. — Ведь я прав, ни так ли?
– Да, — согласилась Людмила Григорьевна, — Вы правы. Женщина — это прежде всего мать, а потом всё остальное. — она сделала паузу. — Так вот, — продолжила она, — я беременна. — призналась она. — Беременна от человека, которого любила, и который меня любил.
– Кто же этот человек? — озабоченно спросил Исаак Абрамович. — Кто этот человек, который нарушил свои обещания, если таковые были? — Позвольте мне умолчать об этом человеке. — сказала Людмила Григорьевна. Она сделала паузу и сказала. — Я могу только сказать, что встретились мы с ним случайно. Во время летней компании Наполеона в России. Я тогда была гораздо моложе, чем сейчас. Война была мне чужда. Чужда, пока она не затронула меня лично. — она сделала грузную паузу. — Наполеон, чтобы его сам чёрт побрал и в Ад затащил. Мою семью убил, а меня по рукам пустил — своим солдатам на развлечение отдал. — она сделала паузу.
– Вот тогда-то появится Жан-Жак Белье. Он имел звание капитана. Командовал полком. Тогда он спас меня от солдат. Взамен этого я стала ему домохозяйкой. — она сделала паузу и продолжала. После мы полюбили друг друга, и как это часто бывает… — она умолкла. — Ну Вы понимаете. — она снова сделала паузу. — Вскоре он попал в плен к генералу — фельдмаршалу Михаилу Илларионовичу Кутузову. В плену он провёл около двух месяцев. За это время я вернулась в Россию и, попав также в плен к Михаилу Илларионовичу, попросила его пощадить Жан-Жака. Когда Михаил Илларионович поинтересовался, почему я хочу спасти Жан-Жака, то я сказала: Жан-Жак — мой супруг. Он спас меня, когда я попала в плен, и теперь обязанность меня как его жёны спасти его. — Я согласен спасти жизнь этому человеку и его людям. — сказал Михаил Илларионович. — Но захочет ли он спасти самого себя, это я не знаю.
Людмила Григорьевна озабоченно спросила:
– О чём это Вы изволите говорить?
– Я не могу его отпустить. — сказал он. — Он не сдался в плен, а взят в плен. — он сделал паузу и сказал. — А это не одно и то же. — он сделал паузу, и посмотрев на мою фигуру, спросил. — Извините меня за прямолинейность, Вы в положении?
Я утвердительно покачала головой, а Михаил Илларионович осторожно спросил:
– Отец Жан-Жак?
Я утвердительно покачала головой.
– Что ж, — сказал Михаил Илларионович, — если это так, если он Вас действительно любит, то он останется с Вами.
– А если у него есть честь и преданность родине? — Что ж, — пожал плечами Михаил Илларионович. — Я как человек и военный не буду обвинять его за его выбор. — он сделал паузу, и смотря на Людмилу Григорьевну, легко улыбнулся, затем сказал. — Я не могу сказать то, что Вы ждёте моё дитя. Всё будет завесить только от Вас. От Вас и никого более.
Людмила Григорьевна немножко испугалась. По её телу прошла дрожь. Она отчётливо понимала, что судьба отца её ребёнка зависит только от неё. От неё, и никого более. — Я вас поняла. — сказала она и, попрощавшись с генералом-фельдмаршалом, удалилась.
– Бедняга. — сказал генерал-фельдмаршал Михаил Илларионович Кутузов. — Любовь затмила Вам разум, Людмила Григорьевна. Что ж, Жан-Жак посмотрим кого Вы любите больше? От этого будет завесить Ваша дальнейшая судьба и судьба всего Вашего полка.
 
– Что дальше? — сказала Елена Кузьминична. — Вот вопрос, на которого нет ответа. — сказала она слушая этот рассказ. — Мама, что было потом? Что случилось после этих событий с Людмилой Григорьевной?
– Всему своё время. — ответила Любовь Романовна своей дочери. — Скоро узнаёте.
 
– Я не хочу вспоминать это. — однозначно сказал дух Лидии Петровны.
– Но всё же придётся. — сказала тень. — Смотрите, что было дальше.
– Ne fais pas ;a! Je ne veux pas! «Не делай этого! Я не хочу!». — неистово вскрикнула она по-французски. — Это всё было ни так! — в отчаянии вскрикнула она ещё раз. — Ни так. Ни так.
– Тик-так, тик-так, тик-так. — тихо сказала тень, словно подшучивая над Лидией Петровной. — Часики тикают — время идёт. Ночь неумолимо вступила в свои права. Моё время настало. Пора держать ответ. Посмотрите вокруг, разве не прекрасно. Ужин при свечах в полной тишине. Свечи, полумрак. Камин и опочивальня. Сидят герои у камина, и речь рекут. Смотрите Лидия Петровна, ведь это Людмила Григорьевна, и с ней сидит напротив Жан-Жак Белье. Беседу мирную ведут.

Жан-Жак Белье: — Вы предлагаете мне что? Предать мою страну?
Людмила Григорьевна: — Нет. Только лишь сдаться в плен.
Жан-Жак Белье: — Но я и так в плену.
Людмила Григорьевна: — Плен бывает разный.
Жан-Жак Белье: — О чём Вы?
Людмила Григорьевна: — О женитьбе. Вы мне нравитесь, Жан-Жак, а я Вам?
Жан-Жак Белье: — Нравитесь.
Людмила Григорьевна: — Так в чём же дело?
Жан-Жак Белье: — Я француз, а Вы из России. Наши страны воюют, и как ни крути я враг России. Здесь я всегда буду для всех чужим. Тем, кто пошёл на Россию с оружием, чтобы захватить её, и проиграл войну, сдавшись в плен, а не убит на поле боя. Так что, нет. Вот если бы со мной поехали б Вы во Францию, когда война закончится, то это иное дело. Во Франции — я свой. И хоть проигран бой, я родился там, а ни здесь. Простите за мою Вам речь.
Людмила Григорьевна: — Я понимаю Вас Жан-Жак. Тоска по родине святое. Но вот в чём дело дорогой Белье, назад Вы не вернётесь.
Жан-Жак Белье: — Что ж, так тому и быть. Судьбу не изменить. Я не властен над нею, она же властно надомной. Куда она — туда и я.
Людмила Григорьевна: — А я? Что будет со мной?
Жан-Жак Белье: — Вернётесь Вы домой, В Россию — отчий дом. И будете там жить.
Людмила Григорьевна: — А как же наш ребёнок?
«МОЛЧАНИЕ».
Людмила Григорьевна: — Как наш малыш? Вы обещали мне, что позаботитесь о нём, а что сейчас, в кусты?!
Жан-Жак Белье: — От слов своих я не отрекаюсь, ребёнка я приму. Но жить в России не смогу, француз я, а не русский.
Людмила Григорьевна: — Я понимаю Вас Белье. Но не понимаю почему, Вы отказываетесь от ребёнка своего?
Жан-Жак Белье: — Я могу взять Вас в Париж. Но Вы не поедите, ни так ли? Вы русская, а русский разум ни ведам нам, французам и вообще Европы в целом.
Людмила Григорьевна: — Что Вы имеете в виду?
Жан-Жак Белье: — Мы Вас не понимаем. Как жить можно там, где жить нельзя. Одни дороги, что стоят. Ни дороги, а просто грязь одна. Непроходимые болота. Жить нельзя.
Людмила Григорьевна: — Зато мы выиграли войну.
Жан-Жак Белье: — Не Вы — дороги выиграли войну.
Людмила Григорьевна: — Вот Вам и дороги.
Жан-Жак Белье: — Подумать надо мне ещё.
Людмила Григорьевна: — О чём ещё подумать?
Жан-Жак Белье: — О нашем будущем, о том, что дальше будет с нами. Я там и здесь теперь чужой.
Людмила Григорьевна: — С чего Вы взяли это?
Жан-Жак Белье: — Вы правильно сказали, война проиграна. Наполеон разбит. Если я уеду во Францию, то, возможно, меня там не будет ничего ждать, кроме позора.
Людмила Григорьевна: — Вы хотите остаться из-за того, что боитесь позора, а не ради меня?
Жан-Жак Белье: — Я не предатель и не подлец. Но сейчас у меня сложная ситуация. В Париже меня ждёт расстрельная команда, потому что я сдался в плен, а в России что?
Людмила Григорьевна: — Со мной Вы будете счастливы. Я Вам подарю ребёнка и мою любовь.
«ВХОДИТ ЛИДИЯ ПЕТРОВНА»
Лидия Петровна: — Здравствуйте. Я слышала разговор Ваш разговор, и говорю я Вам. Людмила Григорьевна останется здесь, в России. И Вы если любите её, то здесь останетесь.
Жан-Жак Белье: — Вы кто?
Людмила Григорьевна: — Моя мама, Лидия Петровна.
Жан-Жак Белье: — Очень приятно познакомиться. Людмила Григорьевна, Вы же сказали мне, что всю Вашу семью убили. А это тогда кто?
Людмила Григорьевна: — Дальняя родственница. Моя тётушка. — То есть, Вы меня обманули, Людмила Григорьевна. Я считал Вас сироткой. Одел, приютил, а Вы?! Прощайте, Людмила Григорьевна. Жан-Жак Белье ещё не был так подло обманут.
«УХОДИТ»
Людмила Григорьевна: — МАМА!
Лидия Петровна: — Что Мама! Вы ещё спасибо мне скажите. Он Исаак Абрамович, чем не пара. А этот никогда. Только через моих труп. Ясно. — Ясно.
«ЛИДИЯ ПЕТРОВНА САДИТЬСЯ В КРЕСЛО НАПРОТИВ КАМИНА»
Лидия Петровна: — Этот человек не для Вас, Людмила Григорьевна. Вы ещё встретите лучшего и порядочного, чем этот Жан-Жак Белье, а этот пусть катиться в свою францию. Туда ему и дорога.

– После этих событий прошло девять месяцев. — продолжал свой рассказ Исаак Абрамович. — К тому времени Людмилу Григорьевну выдали за супруг. Как Вы понимаете, я стал её мужем. — подчеркнул он и тотчас же тяжело вздохнув, продолжил. — Но, жизнь — это жизнь. — говорил он слушающим. — Вскоре после рождения ребёнка Людмила Григорьевна уехала. Она оставила его на попечение гувернантки и также на моё попечение и уехала в Париж, к своему Жан-Жаку Белье. — тихо сказал он. — Что сталось с ней я не знаю. Мне лишь известно то, что в Россию она больше не вернулась. — тихо закончил Исаак Абрамович свой рассказ. — Вот и вся история.
Выслушав рассказ, Исаак Абрамовича, Мракова спросила:
– Почему Людмила Григорьевна бросила своего ребёнка? — Ей Лидия Петровна всё говорила, что этот ребёнок принесёт ей только одни беды: Он от иноземца. А иноземец — это не русский. Из него только предатель вырастит. Избавься от него и живи дальше: Она так и сделала. — продолжал Исаак Абрамович. — Она избавилась от него, переложив всю ответственность за его воспитание на меня. — он сделал паузу и сказал. — После этих событий я дал ребёнку образование, а потом он поступил на военную службу. — он снова сделал паузу. — Дальнейшая судьба этого человека Вам известна. — он посмотрел на мужчину. — Ведь это Вы Дмитрий Георгиевич. — Вы тот ребёнок, которого бросила Ваша мать и уехала к любовнику за границу.
– Это я уже понял. — тихо сказал тот, смотря в пол.
– Я знал, что с моей мамой, что-то ни так, но чтобы такое?
– Я рассказал эту историю, потому что все герои этой истории уже умерли. — он сделал паузу. — Лидия Петровна была последней, кто знал её.
Мракова посмотрела на Дмитрия Георгиевича и, подойдя к нему, сказала.
– Теперь я понимаю, почему Лидия Петровна была против нашего с Вами брака.
Дмитрий Георгиевич спросил:
– Почему?
– Вы хотите это знать?
– Раз уж Исаак Абрамович начал этот рассказ, я хочу дослушать её до конца.
– Что ж, извольте, без труда, я расскажу, что было дальше. Людмила Григорьевна уехала в Париж, к герою своего романа.
Дмитрий Георгиевич спросил:
– К кому уехала она?
– Уехал к нему, к Жан-Жаку Белье. Он был идеал для Людмилы Григорьевны. В нём нет недостатков, один лишь идеал.
– Я Вас поняла. — сказала Мракова.
Дмитрий Георгиевич сказал:
– К этому человеку направилась она, Людмила Григорьевна.
– Да. Жан-Жак был идеал для Людмилы Григорьевны, и она уехала к нему. Уехала, забыв о материнском долге. Уехала, забыв, что она была матерью, что её ребёнок нуждался в ней. Бросила, забыла, что есть у неё дитя, и уехала в Париж. Но радость её была недолгой. В Париже она узнала, что Жан-Жак уже давно женат. Домой она так и не вернулась. Я слышала, что она пошла работать в Молен Руж, и осталась там навсегда. — закончил свой рассказ Исаак Абрамович.
– Завтра. — сказала Мракова. — Сейчас уже поздно, пора спать.
Действительно, уже было за полночь, и все разошлись по домам. Завтра новый день, новый рассказ. А пока спокойной ночи. Добрых Вам снов.

Часть III

Глава 30

Раиса Потапова

Часы пробили шесть утра, и нашим героем пора проснуться. Перо, бумага на столе, потухшая свеча. За ним две женщины сидят. Итак, что дальше? — Что дальше будет с героями романа? — этот вопрос задавала Елена Кузьминична Любовь Романовне.
– Так что же далее, маменька. — осторожно спросила свою матушку Елена Кузьминична. — Рассказ сей не про Лидию Потаповну, а про Лидию Петровну, и её племянника.
– Верно. — подтвердила Любовь Романовна. — Это мой роман. — она сделала паузу. — Так называемой роман в романе мой. — она снова сделала паузу. — Мой Роман — где он?
– Какой роман? — не поняла Елена Кузьминична. — Это Вы о чём? — О ком. А не о чём. Вернёмся мы назад.
Итак, что дальше? Вот вопрос. Провинциальный Секретарь Тимофей Кондратьевич и надворный советник Роберт Карлович. Вернёмся к ним сейчас.
Где сейчас Тимофей Кондратьевич? А вот и он. Сидит стоит на улице. После мигрени, которая его поразила, и которая прошла как ни в чём её не было.
Рядом с ним стоял высокий человек с тростью в руке. Роберт Карлович — надворный советник — Его Величество.
Было раннее утро. После того как Тимофей Кондратьевич заболел, прошла целая неделя. И сейчас, после лечения в Зелейной лавке Пелагее.
– Что ни говори, — говорил Роберт Карлович, — Раиса Потапова обманула нас всех. — он сделал паузу и тихо добавил. — И меня в том числе.
– Она мертва?
– Нет. — возразил Тимофею Кондратьевичу Роберт Карлович. — Она оказалась жива. В госпитале доктора её оживили. Да не мертва она была, только в шоке.
– Где она сейчас? — тихо спросил Тимофей Кондратьевич.
– Она сейчас здесь. — сказал Роберт Карлович. — По моим сведением её увезут в Петербург. Её будут судить. Её грозит пожизненная каторга.
– Что же действительно она сделала, что с ней вот так? — спросил Тимофей Кондратьевич. — Ведь просто так на каторгу не ссылают.
– По нашим данным эта женщина была шпионкой. — сказал Роберт Карлович. Она была агентом Его Величество короля Франции Людовика 18-го. — он сделал паузу, и словно призирая самого себя, что так долго не мог найти этого шпиона, плюнул. — Болван.
– Самокритично. — сказал Тимофей Кондратьевич. — Мне давеча из Петербурга депешу прислали, — сказал надворный советник Роберт Карлович. — Так вот, в нём говорится, что Полисмены приедут ни раньше как через неделю. — он сделал паузу. — Так вот. — продолжил он. — Мне поручено охрана этой особы. — он сделал паузу. — Не знаю, даже где её держать, не знаю.
– Я хотел бы её увидеть и допросить.
– Зачем?
– Мать Раисы Потаповны скончалась намедни. Думаю, что она должна это знать.
Роберт Карлович на секунду задумался.
– Что ж, может быть Вы правы. — он сделал паузу и спросил. — Где сейчас Раиса Потатаповна?
– Её стережёт Ира. — ответил провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич.
– Эта которая детектив? — уточнил надворный советник Роберт Карлович.
– Она самая.
Надворный советник Роберт Карлович посмотрел на небо. Мрачное, холодное, затянутое всё тучами, из который еле-еле пробивался лучик солнечного света. Вороны пролетели по небу. КАР-КАР было слышно в мрачном небе затянутом лучами солнце.
– Пасмурный сегодня день, не правда ли? — спросил надворный советник Роберт Карлович у провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича. — Вообще-то эта неделя какая-то мрачная. Тучи солнце скрыли, а скрытность — плохой удел для полицейских.
Провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич спросил:
– Что Вы имеете в виду?
– Я так и не знаю про эту Иру — детектива, так же как не знаю и про Ефимию Иннокентьевну ничего. — Роберт Карлович сделал паузу. — Одно я знаю наверняка, об этих дамах, кем бы они ни были в Петербурге, не ведают. — затем он спросил. — Кто они такие?
Тимофей Кондратьевич в очередной раз задумался. Действительно, кто они такие? Они обе убеждали его, что они из далёкого будущего. Что-то мало вериться.
– Они мне сказали, что они обе из далёкого будущего. — сказал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. — Я, конечно, им не поверил, — говорил он. — Но что ни говори, а они сообщили мне знаменательные даты истории. События этих дат отложатся на Российской истории великим позором для самой России. — он сделал паузу, и с грустью сказал. — В недалёком бедующим Россия понесёт неисправимую потерю. — он сделал грустную паузу. — Состариться дуэль между Александром Сергеевичем Пушкином и Жоржем Шарлем Дантесом. — он сделал грустную паузу и тихо добавил. 8 февраля 1837 года дуэль состоится, и Александр Сергеевич. — на глазах Тимофей Кондратьевича появились слёзы. — Умрёт. — закончил он.
– Этого не может быть?! — возмутился Роберт Карлович. — Вы лжёте. — Я бы тоже хотел, чтобы это была выдумкой. — сказал Тимофей Кондратьевич. — Но эти две женщины рассказали мне ни только об этом.
– О чём ещё? — Ефимия Иннокентьевна рассказала о Кавказкой Войне 1817—1864 года. Строительство шоссейной дороги Петербург—Москва 1817—1834 Основание Петербургского университета1819 русско — туретская война 1828, апр. — 1829, сен. О восстании декабристов 26 декабря 1825 декабристы. О смерти Николой 1 прозванном Незабвенным. Об Александре II по прозвищу (Освободитель); Александре III по прозвищу (Незабвенный). А также о Николае II и о революции 1917 года. Отдельно она рассказала о том, что 10 февраля 1837 года в России скончается великий поэт современности. А именно, А. С. Пушкин. Она сказала, что он вызовет на дуэль Эдмона Дантеса, и тот 8 февраля 1837 года ранет смертельно Александра Сергеевича, а 10 февраля он отойдёт в мир иной.
– И Вы во всё это поверили? — Я бы не поверил бы в это, если бы ни одно событие, предшествующее их появлению. И потом, в той мракобесной одежде, в которой они появились здесь, ясно было видно, что они не из нашего времени.
– Разберёмся. — сказал Роберт Карлович. — А что так за событие предшествовало их появлению здесь?
– Тучи и плохая погода. — сказал Тимофей Кондратьевич и затем рассказал про воронку в небе, из которой стреляли молнии, святился свет, и вообще происходила какая-то чертовщина. Закончив свой рассказ, Тимофей Кондратьевич сказал. — Из неё-то и пришли эти две женщины. — затем он сказал. — Говорят, что вместе с ними к нам с неба пришёл сам ад.
– Да я погляжу, у Вас воображение разыгралось нынче. Немудрено, что Вам плохо сталось.
– Воображение — не воображение, а воронка, из которой молнии разили это ни фантазии, а чистая быль. Весь город видел это явление.
– Разберёмся.
 
Тем самым временем в доме, предоставленный Ире и Ефимии Иннокентьевне Тимофеем Кондратьевичем. Тамара служанка, посланная Адольфом Трембицким в помощь этим двум женщинам, прислуживала им, выполняя безоговорочно все требования возложенной её работой. Впрочем, работа ни так ладилась у неё, как можно было себе представить. Ей постоянно казалось, что с улицы, из окна кто-то незримо смотрит на неё. Кто-то наблюдает за её работай, и словно шепчет ей на ушко: помоги. — Это помоги, она слышала отчётливо в своей голове. Казалось что этот голос словно живёт в неё мозгу. Живёт так долго, что она его уже словно не замечала. Некоторые могут сказать, что у Тамары была шизофрения, и они ошибутся. Что есть шизофрения? Шизофрения — это жизнь в иной реальности. Разве Тамара жила в иной реальности? Скорее мы все живём в параллельных реальностях, и поэтому иногда мы слышим в своём мозгу голоса. Эти голоса ничего не имеют ни с какой болезнью общего. Это лишь отголоски из иной реальности. Реальности, в которой живёт наше так называемое сознание осознание иной реальности. Наше второе «Я».
Вот и Тамара слышала голос в своей голове потому, что возможно её разум и сознание жили в двух параличных вселенных. Тамара — я, и Тамара — она. Две Тамары, встретившись в одной реальности этого мира. В точки пересечения этого мира и мира человеческого антипода, его второго «Я».
«Что за день та сегодня таков? — ворчала Тамара, работая по дому. — Почему именно я? — задавала она сама себе этот вопрос. — Почему я, а ни кто-нибудь другой? Именно меня направили в этот прокля;тый дом, в котором никто не жил. — не понимала она, за какие такие прегрешения её сослали в этот дом. — Служила в доме Трембицкого, да нет, сослал гад. Другие тотчас же как услышали про этот дом, их духу не было, все по работе разбежались, одна я как дура осталась. Хотела тоже убечь, а нет, последняя — значит крайняя. — злилась она на саму себя. — Вот и отдувайся за всех, вместе взятых. — она сделала паузу в размышлениях. — Треклятый дом. Хоть бы он сгорел, её богу. Давеча такая воронка была на небе возле него, ужас супротив того весельем покажется. Ни иначе как сам люцифер на землю посмотрел своими огненными глазами и в ярости от того, что здесь так прекрасно огненные стрелы на землю кинул, и в ярости тут всё пожёг».
Тем временем беременная Ира возвращалась после ранней утреннего promenade — (Фр), по городу Жабинка, что означает после утренней прогулке, Ира возвратилась домой, где в её ожидала Ефимия Иннокентьевна вместе с Раисой Потаповой, коя прибыла в город повидаться со своей матушкой Лидией Потаповной. Но Роберт Карлович так не считал. Он наказал никуда не покидать Раисы Потаповны город, так как считал её предательницей, так как она, по его словам, хотела убить его, и он, чудом оставшись в живых, счёл её саму ни то за Дарью Левин, ни то за Эмилию Леймон, ни то за Каролину Собаньская, ни то за Екатерину Баграон. Эти женщины были так называемые шпионки эпохи романтизма. У каждой из них своя история, своя судьба. Судьба, предуготовленная ей самой судьбой. Что же ждёт сейчас Раису Потаповну? Скоро Вы это узнаете.
– Сегодня хорошее утро. — сказала только, что вернувшись с утреннего promenade. — Утро просто чудесное. — сказала она.
– Да. — подтвердила Ефимия Иннокентьевна. — Утро сегодня прекрасное.
– Если дозволите сказать, то здешние утренние зори красивы. — сказала Тамара. — Сколько тут живу, а такого рассвета я не видела. Очевидно, — предположила она, — это из-за давеча принесённого невесть откуда урагана, воронки в небе, из которой молнии сверкали словно из преисподней дьявола разяще. Да Вы и сами знаете, — напомнила Тамара женщинам. — Говорят, что вы из неё появились с неким существом — невест какой природы происхождения.
– А Вы что, хотите понять откуда мы? — строго спросила Ира. — Вы так до всех станете допытываться, откуда изволили прибыть те или иные люди в эту с позволения сказать Жабинку. — Это не моё дело. — поспешила ответить Тамара. — Но всё же всё это странно.
Ефимия Иннокентьевна, стоя;щая у окна, спросила:
– Что странно?
– Странно что все относятся к этому происшедшему на днях случаю совершенно спокойно. И странно то, что наш провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич поверил в эту историю, в которой якобы Вы из будущего появились, а Митрофан никак не возражал этому. — Тамара, сделав паузу, предположила. — Уж не заворожили вы его?
Женщины от души рассмеялись. Ни одна из них даже не думала заворожить или приворожить Митрофана. Дело в том, что он был им не по нраву, и мало того, не по нраву, а просто омерзителен.
– Придумаете ещё, что за невидаль? — сказала Ира. — Мы никогда Митрофана не интересовали, так же как и он нас.
– Я не о том.
– Мы так и поняли. — сказала Ефимия Иннокентьевна. — Мы уверяем Вас, что к Митрофану мы обе никакого отношения не имеем. — она сделала паузу и сказала. — Митрофан поверил нам, потому что это истинная правда. — затем она сказала. — Так же, правда, как и правда в том, что Вы много говорите. — затем она прикрикнула. — Знайте своё место Тамара и не задавайте вопросы, на которые никто Вам не ответит. — затем она предположила. — С Адольфом Трембицким я уверена, Вы не смеете рта открыть. Там Вы знаете своё место. Вот и здесь прошу Вас не задавать лишних вопросов.
Ира сказала:
– Ну разве что только про эту ночную аномалию на небе.
– Нет. — тотчас возразила Ефимия Иннокентьевна. — Об этой аномалии особенно. — она сделала однозначную паузу. — На этом всё. — сказала она, давая понять, что больше ни на какие вопросы отвечать не намеренно. — А теперь чай нам сделай. — приказала она. — Чай после утреннего promenade хорошо выпить.
– Слушаюсь. — сказала Тамара и поспешила выполнить приказ одной из хозяек.
Сидящая у окна за столом Раиса Потапова. Молодая женщина высокая, с красивыми формами своего женского тела, которое было достаточно сексуально, чтобы каждый из мужчин был при нём, и боготворил её.
– Я вот смотрю на вас женщины, слушаю-слушаю Вас и удивляюсь.
– Удивляетесь? — спросила Ира. — Чему
– Я здесь сижу как в тюрьме. Меня обвиняют в том, что я не совершала. — сказала она. — А Вы всё о небесном явлении ведёте речь.
– Это не явление. — тотчас заявила Тамара. — Хоть мне тут и указывают место, — сказала она удручённо, — это есть… — продолжала она, накладывая на себя крестно знамя, — что ни на есть сам чёрт показал себя в этой воронке. — она сделала паузу, и в этот момент на её лице появился незнамо откуда ужас, и на лице пробежал холодный ужасающий всех пот. — Так и бил из него яркий свет, не иначе как сам дьявол захотел, свой взор на Жабенку обратит.
– Чушь. — однозначно заявила Раиса Потапова. — Это не дьявол обратил на Жабинку свой огненный взор, а просто это природное явление, которое бывает в природе, — объясняла Раиса Потапова. — Это явление называется Ураган или Смерч. — она сделала паузу, и продолжила. — Первые упоминания об этом событии в России относятся к XI Веку в 1445 году. — затем она уточнила. — Он сформировался над Москвой.
Ира спросила:
– Откуда Вам это известно? — Я окончила Институт благородных девиц. Тот, что на Смольной. — объяснила Раиса Потапова. — Там обучали ни только как быть женой, — сообщила она с неподдельной иронией, — а образование тоже дают. — она снова сделала паузу, и добавила. — И в этом нет ничего предосудительного. «Женщина имеет право на образования», — она тяжело вздохнула и сказала, — хоть какое-нибудь.
Ира спросила:
– Вы стремитесь к образованию?
– Мне кажется, что каждый человек стремиться получить образование. — сказала Раиса Потаповна, и с явной грустинкой добавила. — Женщины в том числе.
Тут неожиданно Ира спросила:
– А какое образование у Вас?
На этот вопрос для Раисы Потаповны было ответить сложно. Точнее сказать просто невозможно. Она окончила институт благородных девиц, и… что и? Раиса Потапова принадлежала к тем женщинам, которых впоследствии назовут феминистами. К женщинам бодрящихся за свои права ни только как самих женщин, но как и людей в том числе. Она хотела быть равноправной по сравнению с мужчинами. И если не быть при их делах, то хотя бы помогать им и иметь своё мнение. Впрочем, это всё к образованию Раисы Потаповны не имело никакого отношения. Институт благородных девиц — вот тот предел, который был у неё за спиной.
– Я уже сказала, я окончила институт благородных девиц.
– Но кроме этого учебного заведения Вы должны были закончить, что-нибудь ещё. — предположила Ира. — Иначе Вы не оказались здесь, вместе с надворным советником Роберт Карловичем. — сказала Ира. — Не иначе у Вас общая профессия.
Тут Раиса Потаповна хотела что-то сказать, но Ира её поспешила продолжить.
– Если б это было ни так, то Вы сейчас не сидели здесь, а мы Вас не охраняли.
– А Вы меня не охраняете. — тихо сказала Раиса Потаповна. — Я никогда не была задержана. И уйти могу в любое время. Только мне этого не нужно. Я приехала к моей маме Лидии Потаповне. — она сделала незначительную паузу. — Кстати, где она? Как её здоровье?
Этот вопрос показался женщинам циничным. Они смотрели на Раису Потапову и не могли поверить, что эта женщина, зная, что Лидия Потапова мертва, так как они считали, что Раиса Потапова сама её и убила. Хватает наглости спрашивать о её здоровье и о том, где сейчас Лидия Потапова? На этот вопрос был однозначный ответ: Лидия Потапова в могиле. Она была убита кем-то, но кем — это остаётся тайной.
– Ваша матушка сейчас в полном порядке. — сказала Ефимия Иннокентьевна. — С ней всё хорошо.
– Могу ли я её увидеть? — спросила Раиса Потапова. — Или моё пребывание в этом доме не позволяет мне увидеться с моей матушкой?
Женщины переглянулись меж собой. Что ни говори, а цинизм Раисы Потаповны был просто великолепен. Зная о том, что Лидия Потапова мертва, Раиса Потапова не моргнув ни единым глазам, продолжает эту циничную комедию. Впрочем, почему продолжает? Возможно, она даже её не начинала.
– Я бы хотела её увидеть. — сказала Раиса Потапова. — Это возможно?
Не зная что ответить, Ефимия Иннокентьевна смотрела на Иру и ждала какого-то мимического ответа с её стороны.
Тем временем, Ира, посмотрев в окно, сказала:
– Сейчас Вы не можете её увидеть. — она сделала однозначную паузу, и однозначно сказала. — Роберт Карлович не позволит. — Я понимаю. — тихо сказала Раиса Потапова. — приказ надворного советника Роберт Карловича надо выполнять. — она сделала паузу. — Но я прошу как женщина — женщину, как дочь. — просила она умоляв. — Я должна встретиться с ней. — она сделала однозначную паузу. — Должна. — сказала она умоляюще. — Прошу.
Конечно, женщины понимали Раису Потапову. Понимали её дочерние чувства и, очевидно в глубине души сочувствовали ей. Но они не могли сказать правду. Не потому, что не могли, а потому что Роберт Карлович им так повелел. Привезя её сюда, он поместил её под надзор этих женщин, наказав им при этом, что они ни при каких обстоятельствах не должны говорить Раисы Потаповне о смерти её матушке Лидии Потаповны, так как всё это может навредить делу, которое он ведёт.
– Нет. — наотрез сказала Ира. — Этому не бывать. — наотрез заявила она. — Лидия Потапова не встретиться с Вами до особого распоряжения надворного советника Роберт Карловича.
– Вы не женщина. — пафосно сказала Раиса Потапова. — Вы Ира монстр. — она, сделав однозначную паузу. — И такая женщина ещё, наверное, матерью станет. Да В Вас нет ничего материнского, только один цинизм.
– Цинизм?! — возмутилась Ира. — Объяснитесь.
– Да чего там объясняться. — небрежно бросила Раиса Потапова. — Всё и так ясно.
– Что ясно? — не поняла Ира, а Ефимия Иннокентьевна спросила:
– Что Вы имеете в виду?
– Я имею в виду то, что Вы Ира утверждаете, что надворный советник Роберт Карлович дал Вам особое распоряжение, — сказала Раиса Потапова. — То есть дал Вам особые полномочия. — предположила она. — Полномочия тем, кто прибыл неизвестно откуда, и неизвестно кто? — иронично усмехнулась она. — Скажите, есть ли в этой истории хоть доля правды? — она сделала значительную паузу. — Я думаю, что нет. Всё это одна лишь пыль. Пурга которую вы хотите накормить меня. — она снова сделала паузу. — Вот Вы утверждаете, что некий Митрофан поверил Вам. Поверил что Вы пришли из какой-то воронки. Из иного мира. Но что если это не так. Что если Вы ни искового мира не пришли. Что если мир, который сейчас Вы видите, и есть Ваш мир. А мир из которого, как Вы думаете пришли, его нет. Он просто вымысел Вашей фантазии? И всё, что здесь происходит это лишь плод Вашего воображения. Воображения и боле ничего. Впрочем, для кого как? Для кого-то воображение может стать реальным, а реальность — воображением. — она сделала паузу и сказала. — Что ни говори, а сон и реальность порой так схожи.
Сон и реальность действительно порой схожи. Порой сон нельзя отличить от реальности, и только проснувшись, мы осознаём, что всё, что мы только что видели, — это не что иное,, как лишь только сон. Сон, из которого не хочется просыпаться. Остаться в нём навсегда, и не возвращаться никогда в реальность, которая порой и есть сон, а сон порой реальности под стать.
«Значит вот она — профессия, которую получила Раиса Потапова. — думала Ира. — Психолог. А может быть, и нет? Может быть, она владела гипнозам? На этот вопрос пока не было однозначного ответа».
– Вы хотите сказать, что это я убеждаю Вас в том, что мы здесь как во сне? Что всё это нам сниться и Вы В том числе? — Вы сами это сказали. — сказала Раиса Потапова. — А если так, то и меня здесь быть не должно. Я Вам просто снюсь.
Тамара спросила:
– И мне?
– И Вам. — утверждала Раиса Потапова. — Я Вам просто снюсь. — она сделала паузу и сказала. — Садитесь все трое за стол. Пейте чай. — три женщины сели за стол. — Сейчас Вы забудете обо мне. — в это самое время женщины взяли чашки в руки и начали пить чай. — Хорошо. — сказала Раиса Потапова. — Как досчитаю я до трёх, — продолжала она свой гипноз. — Вы про меня забудете. Итак, раз, дав, три.
Когда женщины пришли в себя, Раисы Потаповны уже не было в доме. Вместо неё в доме находился надворный советник Роберт Карлович, провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич и Митрофан, который тоже был очевидно под гипнозом. Дело в том, что он находился на участке этого дома, когда из дома вышла Раиса Потапова и заговорила с ним. После чего в его голове произошёл полный провал памяти, связанный с этим событием.
– Где Раиса Потапова? — строго спросил, находился надворный советник Роберт Карлович. — Что вообще произошло? — не понимал он.
– Эта… — выругался Митрофан, — сбежала.
– Где Вы были? — строго спросил Роберт Карлович. Он был в не себя от раздирающий его внутри ярости. — Мы ловим преступников. — неистова, — кричал он на Митрофана, а Вы их упускаете.
Митрофану нечем было парировать обрушившийся на него неистовый гнев надворного советника Роберт Карловича. Что ни говори, Раиса Потапова сбежала. Сбежала из-под носа двух оставленных с ней женщин. Женщин, которые должны были охранять Раису Потапову, а они её упустили.
– А Вы где, чёрт побери Вас, были? — обрушил свой гнев на Иру и Ефимию Иннокентьевну Роберт Карлович. — Вы упустили преступницу. — неиствовал он. — А Тимофей Кондратьевич за Вас поручился. — он сделал паузу. — Хорош — нечего сказать, хорош этот провинциальный секретарь, что Вам поверил. Поверил, что Вы из иного мира к нам прибыли, чтобы предупредить нас о чём-то. Эй! — обратился он к Митрофану. — Позовите полисменов, что у ворот стоят. — приказал он ему.
Митрофан тотчас же вышел издому и направился за полицмейстерами стоя;щих во дворе.
Тем временем надворный советник Роберт Карлович сказал:
– Я никогда не поверю в басне о том, что кто-то там из параллельной вселенной в наш мир заброшен был. Нет. — однозначно отрезал он. — Это сказки только для убогих, кто верит в необъяснимое. «А для меня нет», — однозначно сказал он, — я не верю в этот бред. Бред сивой кобылы. Так называемой Idee fixe. — он сделал паузу в своих размышлениях и неожиданно предположил. — Вы сумасшедшие. — затем он сделал паузу, утрировал. — Только сумасшедший человек способен придумать и поверить в такой бред.
– Это не бред. — однозначно заявила Ефимия Иннокентьевна. — Мы действительно из будущего.
– Чушь! — однозначно заявил. — Параллельной вселенной нет. — однозначно заявил он. — Есть только мы — люди. Люди, — подчеркнул он, — и боле никого. — Что ж, — сказала Ефимия Иннокентьевна, — я не буду переубеждать Вас в том, что человек во вселенной не одинок. Что земля — это не единственное место во вселенной, где есть жизнь. «Нет», — сказала она апатично, — я в этом Вас не буду убеждать. — она сделала паузу. — Лучше я Вам это покажу. — Ефимия Иннокентьевна щёлкнула пальцами, и в это самое мгновение кто-то постучал в калитку.
Стоя;щий у калитки полисмен отварил её и, увидев перед собой старуху, спросил:
– Чего надо бы? — спросил он и тотчас же замер. Перед ним стояла молодая женщина красивая, и при этом уродлива одновременно. На вид ей было меньше тридцати лет. Но полисмену показалось, что ей было времени целая вечность. Её лицо выглядело молодо. Оно было красиво и женственно. Но в то же время ужасно обезображено. На правом глазу была видна белая нарость во весь глаз. По-научному «ГЛАУКОМА». Она закрывала не то что зрачок, а весь её правый глаз, на веке которого ещё в придачу святился огромаднейший фурункул, и на веке была огромаднейшая закрывающее весь глаз на правом веке бородавка.
Второй её глаз не был такой ужасный, и хотя он тоже не был идеальным, но всё же он мог различать достаточно хорошо то, что он видел, перед собой. Различать ту информацию, которую он воспринимал. Те образы, которые он видел не очень отчётливо.
Волосы кудрявые и длинные чёрного цвета. Нос женщины был длинным, с горбинкой, словно как у орла. Его конец напоминал свиное рыло, а ноздри были, словно как у хрюшки, две маленькие точки. На ней было надето красивое платье и туфли в его цвет. В правой руке она держала клюку. «Палку достаточно прямую, чтобы на неё можно было опереться при ходьбе».
– Мне бы надо бы видеть Иру и Ефимию Иннокентьевну. — сказала женщина. — Я слышала, что приехал надворный советник Роберт Карлович в нашу Жабенку. «Так вот», — сказала она, — мне бы поведать его надо бы. Он мне очень нужен.
Придя в себя от неожиданного увиденного, полисмен сказал:
– Роберт Карлович занят. Он не принимает. Да и вообще. Роберт Карлович принимает в полицейском участке. С чего Вы взяли, что он здесь?
– Он здесь. — утверждала она и в это самое время увидала на участке Митрофана который подошёл к полисмену и что-то стал говорить им. — Он… сказала она. — Митрофан хорошо меня знает. — сказала она. — Спросите у него, кто я такая?
Полисмен оглянулся и, увидев Митрофана, крикнул:
– Эй! Митрофан. Вы знаете эту особу?
Митрофан подошёл к калитке и, увидев за калиткой женщину с клюкой, сказал:
– Эта Пелагея. — сказал Митрофан. — Зелейную лавку держит в нашем городе. — Митрофан. — обратилась она к нему. — Мне надо как можно скорее поговорить с надворным советником Роберт Карловичем. — она посмотрела на дорогу и сказала. — Я только что от провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича иду, так он сказал мне, что надворный советник Роберт Карлович и Вы, Митрофан здесь, к Ефимии Иннокентьевны и Иры пойти изволили. Так вот, — продолжала она, — мне с Роберт Карловичем поговорить надо бы.
– О чём? — спрашивал Митрофан, а Пелагея отвечала:
– О Ефимии Иннокентьевны и Иры. — она сделала паузу. — Вот-вот, — торопливо говорила она, — он совершить ошибку, которую уже не исправить.
Выслушав Пелагею, Митрофан почему-то поверил ей. Он знал её довольно давно и знал, что ради красного словца она не придёт и не станет требовать никакой аудиенции.
– Я доложу Роберт Карловичу о вашей просьбе. — сказала Митрофан. — А принять Вас или нет то, я тут бессилен, что-либо сделать. — затем он пригласил Пелагею на участок. — Ждите. — сказал он. — Я доложу.
Войдя в дом вместе с полисменами, Митрофан доложил:
– Некая женщина Пелагея желает видеть Вас.
Надворный советник Роберт Карлович однозначно заявил.
– Она что, не знает, что я не принимаю здесь. — он сделал паузу и добавил. — Только по предварительной записи через моего секретаря, и то, если тот сочтёт нужным.
– Но наш городок — не Петербург. — возразил Митрофан и тотчас же на себе ощутил холодный взгляд надворного советника Роберт Карловича. — Здесь всё по-простому. — трепета, — сказал он. — Принимают когда надо населению.
– Не знаю, как у Вас. — холодно сказал Роберт Карлович. — Но у нас в Петербурге не так. — он сделал однозначную паузу и ещё более холодно сказал. — У нас до таких чинов, как у меня, надо иметь основания, чтобы дело, стало быть, иметь, а для мелочи заместителей имеем. Их целый Петербург чиновников есть. Они разбираться должны. Вот и пусть мой подчинённый разбирается. Хоть он и поверил этим двум, с позволения сказать, дамам, — словно лязгнул он зубами и словно показал свой волчий оскал. — Я им не верю. — однозначно заявил надворный советник. — Худшей выдумки, чем эта, я ещё не слышал.
– Что Вы себе позволяете! — неистова воскликнула Ефимия Иннокентьевна. — Мы дамы! — однозначно заявила она. — Леди. — подчеркнула Ефимия Иннокентьевна. — С большой буквы этого слова.
– Молчать! — что было мочи, выкрикнул Роберт Карлович. — Вы бы молчали. — иронично усмехнулся он. — Что ни говори, леди. — иронизировал он. — Могу поспорить, что Вы даже не знаете, кто такие леди.
– Мы леди — хозяйки и госпожи. — бросила Ефимия Иннокентьевна. — Хозяйки? — усмехнулся Роберт Карлович. — госпожи? — иронизировал надворный советник Роберт Карлович. — Вот умора. Да могу поспорить, что Вы не знаете значение этих слов. — он сделал паузу и сказал.
– Госпожи — женщины властная, повелевающая другими людьми. Она же хозяйка, держащая всё дело в своих руках, каковое оно ни было. — он сделал паузу и спросил. — Вы такие? — и сам же дал на него ответ. — Вряд ли. — затем он обратился к Митрофану. — Скажите этой женщины, что я не принимаю. Все вопросы с Тимофеем Кондратьевичем пусть решает, а если не решит, то уж ладно. — словно пожалел он её. — Пущай ко мне изволит явиться, так уж и быть, приму ради Христа, ради.
Митрофан удалился. После того как Митрофан изволил покинуть дом, он подошёл к Пелагее и однозначно заявил:
– Надворный советник Роберт Карлович принять Вас не может. — он сделал однозначную паузу и заявил. — Соизвольте обратиться по своему вопросу провинциальному секретарю Тимофей Кондратьевичу. — затем он попросил покинуть участок.
Пелагея тотчас же покинула участок и, оказавшись на улице, на дороги ведущею в город, осмотрелась по сторонам, и, посмотрев на калитку дома, откуда она только что вышла, подумала:
«Так вот, Вы какой надворный советник Его Величества Роберт Карлович. Что ж, я хотела предупредить. Вы не соизволили даже принять меня. Что ж, я покажу Вам, кто есть такая Пелагея. До встречи».
После чего она направилась к горе, на которой давеча видели самого дьявола.
Стоя;щий у калитки один из полисменов спросил:
– Куда Вы направились?
– Я иду туда, куда мне надо. — сказала Пелагея. — Вас это не касается.
– Но туда нет дороги, как я погляжу.
– Дороги повсюду. — ответила Пелагея. — Их только видеть надо. — она сделала паузу и сказал. — надворный советник Роберт Карлович дорогу не видит. Он слеп, ничего не найдёт.
– С чего Вы взяли, что он что-то ищет?
– Иначе он не был здесь. — сказала Пелагея и, направившись к горе, тихо повторила. — Иначе он не был здесь. Не было б.
Пелагея ушла, а полисмен подумал:
«Бедная женщина. Молода и так уродлива. — наложил он на себя, крестно знамя. — Боже упаси от такого убожество».
Пелагея услышала мысли полисмена, и, оглянувшись, посмотрев на него, подумала о том, что он уродливее её, хоть и считает себя красивым. Затем она направилась дальше, к горе, где видели нечто при полном лунном свете.

Глава 31

Приход Диметрио

Итак, звёзды мерцали на небосклоне приближающихся сумерек. На небе показалась старушка-луна. Лазского, — улыбалась она земле, словно говоря: покой и умиротворение сегодня будет. Покойной ночи, люди.
В это самое время в одном из домов выделенным городком Жабинка, сидел за столом и что-то писал на листе бумаги пером макая его в чернильницу надворный советник Его Величество Роберт Карлович. Сейчас, писав отчёт в Санкт-Петербург о том, что происходит здесь, в Жабинке.

Доклад

– Его Величеству. От надворного советника Его Величества Роберт Карловича.
– По дороге в Смоленск Раиса Потапова, с которой я изволил отправиться, из Петербурга в вышеупомянутый мною город был. Она оказалась не кем иной, как убийцей. Она посягнула на мою жизнь и чуть было не довила задуманное до конца. Но это ей не удалось. Я отдал распоряжение привести её в Жабинку, что было исполнено тотчас.
В Жабинке я поместил их под надзор. Здешний полисмен, носящий звание провинциальный секретарь, Тимофей Кондратьевич поселил Раису Потапову к двум в дом к двум женщинам, Ире и Ефимии Иннокентьевне. Из этого дома Раиса Потапова сбежала. Не знаю, помогли ли ей сбежать или она сама сбежала, ясно только одно, женщины, к которым подселил провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич Раису Потапову, сбежала.
Я принял меры для поимки преступницы. А именно; расставил на дороге полисменов, послал депеши в ближайшие населённые пункты, в том числе в Брест и в Смоленск. Но пока всё оказалось тщетно. Я предполагаю, что Раиса Потапова, скоро объявиться в Жабинке, чтобы попрощаться со своей безвременно почившей маменькой.
К тому же, как утверждает Тимофей Кондратьевич, эти две женщины пришли… как бы это сказать, из другого мира. Из параллельной, так сказать вселенной. Я взял их под стражу и теперь жду Ваших, Ваше Величество, распоряжений.
 
С уважением надворный советник Роберт Карлович.

Конец.

Написав этот доклад, Роберт Карлович отложил перо в сторону и, встав изо стола, направился из комнаты к входной двери и, выйдя на улицу, глубоко вздохнул.
«Хорошо здесь. — подумал он. — Россия — страна лесов. Что за леса в России?! Красота, да и только. Вот выйду в отставку и поселюсь где-нибудь в таком же месте. А что ещё русскому человеку надо бы? Покой и чистый воздух». — он снова глубоко вздохнул и произнёс. — КРАСОТА.
Тем самым временем, в другой части города, провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич сидел за столом и трапезничал. Правда для вечерней трапезы было уже поздно, но что делать, работа не считалась трапезничал с расписанием людей. Вместе с ним за столом сидели Ира и Ефимия Иннокентьевна. Обе женщины были арестованы. Сейчас, сидя за столом и трапезничав, они видели стоя;щих во дворе полисменов, которые очевидно были в бешенстве оттого, что в такую сумеречную погоду, а затем и всю ночь были вынуждены стоять на улице.
– Чёрт побери это место. — сказал один из полисменов. — Сидели б сейчас в Петербурге, так нет, суда послали вместе с этим индюком — Роберт Карловичем.
– Да — уж. — согласился второй полисмен. — Этот Роберт Карлович тот ещё индюк. Сам в тепле, а нам здесь прохлаждаться заставил. Всю ночь на посту в этом лесу стоять. — ворчал он. — Хорошо, еже ли в дом пригласят — там переночевать, а то нет, стой целую ночь дрожи от страха.
– Да ты что, боишься? — саркастично сказал первый.
– Боязно — не боязно, — сказал второй полисмен, — но что тут про эту воронку здесь говорят это чёрт знает что! Ей-богу, чертовщина какая-то. Ух, холодно. А эти сидят, едят. Нам тоже есть охота. Мы что, не люди?
– Нет. — сказал первый полисмен. — Мы не люди, а просто полисмены.
– Что, полиции есть не надо бы?
– Только после дежурства.
– Точно.

Тем самым временем…
– Что ни говори, а Роберт Карлович не поверил в Ваши байки. — сказал Тимофей Кондратьевич, сидя за столом. — Да и правда, в это поверить трудно.
– Но Вы же нам поверили. — сказала сидящая напротив него Ефимия Иннокентьевна.
– Хотя это было трудно. — Да. — согласился Тимофей Кондратьевич. — Во всё то, что Вы мне поведали при нашей первой встречи Ира, невозможно поверить, если эти веды не подкреплены ни единым фактом. — он сделал паузу. — А веды эти ещё ничем не подкреплены. Необоснованы в том или ином случае.
– Мы Вас хорошо понимаем. — сказала Ира. — Каждое слово — веды, так сказать должны быть обоснованны. Мы же всё сложили на голых догадках. Не обосновав ничем ничего, только поведав, что будет в будущем. — она сделала паузу. — Мы не виним Роберт Карловича в том, что он нам не верит, это его дело.
– Но Вы же поверили Ире. — поспешила сказать Ефимия Иннокентьевна. — Вы поверили женщине которую совсем не знаете.
– Совершенно верно. — согласился Тимофей Кондратьевич. — Поверил. — он сделал паузу. — А как не поверить было Вам. — сказал он. — Если в ту ночь было явление, которое не было в России достаточно давно. Вы убедили меня, что Вы из иного мира потому, что воронка над той горой была. Все жители Жабинки ночью наблюдали за этим явлением, и многие утверждали, что из неё вышли три существа. Два существа — это Вы Ира и Ефимия Иннокентьевна, а вот третье существо — это тайна за семью печатями. — он посмотрел на Иру. — У Вас нет никаких предположений кроме тех, что это нечто пришедшее в этот мир из воронки существо из иного мира, из иной вселенной?
– Нет. — ответила та. — Никаких. — Вот и у меня нет никаких на этот счёт мыслей. — сказал Тимофей Кондратьевич.
– Я знаю лишь одно. — сказал он. — Вы Ира в положении, Вы беременна от некого существа, которое спустилась в этот мир третьим. «От Диментрио», — сказал он, — отца Вашего ребёнка. — он сделал паузу. — Я это знаю потому, что нынче сон приснился мне. В нём я видел нечёткую фигуру, которая Диментрио представилась мне. Она или он сказал мне.
– Что сказал? — с трепетом в груди спросила Ира.
– Он сказал. — сделал паузу Тимофей Кондратьевич, думая как сказать Ире о том, что Диметрио возложил на него заботу о его ребёнке.
Видя что Тимофей Кондратьевич не может найти слов для того, чтобы сказать, что-то, что сказал Тимофею Кондратьевичу Диметрио, Ира решила помочь ему, и сама попыталась ответить на сказанное Диметрио Тимофею Кондратьевичу:
– Очевидно, — предположила Ира, — он сказал, что не может всегда быть со мной. Ведь он не человек.
Это предположение Иры облегчило Тимофею Кондратьевичу сказанное Диметрио Тимофею Кондратьевичу просьбы передать послание Диметрио Ире.
– Вы правы. — сказал Тимофей Кондратьевич. — Диметрио — так зовут это существо, передал мне следующие. — он снова сделал паузу. — Прошу понять меня правильно. — говорил он Ире. — Это не мои слова, а слова Диметрио, и я цитирую их так, как он мне их сказал.
– Я слушаю.
Тимофей Кондратьевич выдержал паузу и сказал:
– Он мне сказал, цитирую: я забочусь о своём роде. Ира — которая детектив беременна от меня. Я не могу о ней позаботиться должным образом, так как вынужден покинуть эту планету — улететь на свою…Ира и Ефимия Иннокентьевна из совсем иного мира. Я привёл их в этот мир для того, чтобы одна из них родила и воспитала моего ребёнка, а вторая была всегда с ней рядом. — Он сделал паузу, а затем признался. — Он почему-то выбрал меня для того, чтобы я заботился о Вашем ребёнке. Он также сказал мне про эту воронку. Сказал, что это излом времени. — он снова сделал паузу. — Вот почему я Вам верю. Вот почему. — признался он.
Да. От такого признание мороз по коже идёт. Женщины переглянулись друг с другом и увидели непонимание в лицах. Что это значит? Он «сделал дело и в кусты». Пословица хоть куда.
– Конечно. — продолжал он. — Я не принуждаю Вас к тому, чтоб я о Вас позаботился. Но прошу Вас, не отвергайте мою помощь.
– Под словом позаботиться Вы имеете в виду… — предположила Ира.
– Это сказал Диметрио а не я. — он сделал паузу. — Я же говорю просто, позаботиться. — затем он добавил. — Без всяких обязательств. — затем он, сделав паузу, добавил. — Но если Вы захотите, то, возможно, в будущим.
– Вы ко мне не равнодушны. — предположила Ира.
– Да. — признался Тимофей Кондратьевич. — Вы мне нравитесь.
– Я польщена. — сказала Ира, не зная, что сказать ещё. — Мне ни каждый день объясняются в любви.
– Я ни в коем разе… — начал было Тимофей Кондратьевич, но Ира его перебила. — Когда абсолютно чужой человек говорит другому, чужому человеку, что он ему нравится, то он подразумевает, что он в него влюблён — в того человека, который ему нравится.
– Но согласитесь, — заметил Тимофей Кондратьевич, — эта теория действует, ежели два человека разнополые. Если же они однополые, то эта теория просто абсурдна.
– Согласна. — сказала Ира. — Эта теория тогда неприемлема. Но согласитесь, — продолжала она, — выражения любви — это неоднозначный вопрос, на который можно дать однозначный ответ. «Нет», — сказала она, — это вопрос, на который нет однозначного ответа. Ведь любить можно многое, а любовь одна.
– Я с Вами совершенно согласна. — сказала Ефимия Иннокентьевна. — Любовь ни на что не делиться. Она одна — единая. А вот её составляющие делятся на категории. — она сделала паузу. — нельзя любить природу, не любив землю. — привела она пример. — Нельзя любить животных при этом ради убеждения себя, милосердия — убивать их. «Да что там говорить», — сказала она, — человек любит и ненавидит всех одновременно. Как можно любить и при этом ненавидеть?
– Это и есть любовь. — сказала Ира. — Недаром говорят, — напомнила она, — от ненависти до самой любви один шаг.
– Так что, Вы любите Диметрио? — осторожно спросил Тимофей Кондратьевич Иру. — Или… — противопоставил он. — Вы его ненавидите? — Я отвечу однозначно. — сказала Ира. — Я эту сущность призираю! Он как последний подонок воспользовался мною, и выбросил меня. Бросил к человеку, которого я по сути своей, не знаю. — она сделала паузу. — Да. — сказала она. — Вы нравитесь мне. Но я Вас не знаю. Не знаю, так же как Вы не знаете меня.
– Так, оно так. — согласился Тимофей Кондратьевич. — Мы друг друга незнаем вообще. — Вы, Ира, ворвались в мою жизнь совершенно случайно, и я об этом никого не просил.
– Так что же будете делать? — спросила провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича Ефимия Иннокентьевна.
– Вы это о чём? — не понял Тимофей Кондратьевич.
– Я говорю о том, — сказала Ефимия Иннокентьевна, — что Ира в положении, а Диметрио, о котором Вы изволили здесь говорить, просто в этом мире не существуя. — она сделала паузу. — Отсюда вопрос, согласны Вы принять Иру с ребёнком и любить его как своего собственного ребёнка?
– Я уже предложил Ире мою заботу.
– Это ни то. — сказала Ефимия Иннокентьевна. — Готовы ли Вы принять на себя обязанности отцовства? — спросила она и тотчас же утрировала. — Отцовства чужого ребёнка. Воспитать его как своего.
Провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич задумался. Он не знал, что ответить? Что сказать. Да, ему нравилась Ира, и Диметрио он пообещал позаботиться о ней и о её ребёнке. Но вот жениться на неё, это он всё же недопонял. Ведь жениться на ней — это значит стать отцом её ребёнка. А тут… надворный советник Роберт Карлович если захочет отправить этих двух женщин на каторгу, то он это сделает. Тогда провинциальному секретарю Тимофею Кондратьевичу не позавидуешь. Он может лишиться всего. Работы, звание, довольствие. Будет отправлен в отставку, и это в лучшем случае. Что делать? Этого он не знал.
Видя, что Тимофей Кондратьевич в полной растерянности. Ему нечего сказать. Ефимия Иннокентьевна сказала за него:
– Видите, Вам-то и сказать-то нечего. — она тяжело вздохнула и с грустинкой посмотрев на подругу, сказала. — Я Вас не осуждаю. Ни каждый мужчина способны на подвиги, а уж на жертвы только одни женщины.
В это самое время на улице где-то вдали, при свете полной луны, в её очертаниях появилась фигура зверя, похожего на волка. Подняв голову вверх, низкий голос словно ветер взвыл на луну. Звук от воя слышался по всей округе. Всё замерло. На улице холод. Холод, приносящий только смерть. Он появился, словно ниоткуда и словно ужаснул всех жителей Жабинки. На лицах тех кто был в это время на улице, читался ужас. Словно смерть коснулась их лица, и оно застыло в ужасающем хорроре этой ночи.
Кто-то словно зловещая тень подошла к окну дома провинциального секретаря, и холодным стеклянным взглядом посмотрел в окно. Видя, что все трапезничали, и лишь только Ира не могла отвести свой взгляд от ужаса содрогающегося монстра, смотрящего в окно, и наблюдая за тем, что происходит по ту сторону окна. Некто пристально, не отрывая свой ужасающей холодный взгляд от смотрящего на него испуганного взгляда Иры, словно говоря:
«Он хочет передать, не бойтесь ничего. Он хочет, чтобы Вы родили».
«Родила? — мысленно вопрошала Ира. — Кого?».
Но на этот вопрос не было ответа. Нечто словно пронзил её своим леденящем хоррором взглядом, и Ира почувствовала, как её сердце стало холодным — ледяной осколок Снежной Королеве попавшей Киану в сердце, а затем огненным, как ало пламя — словно жаркий луч — ясного солнца.
Затем она услышала голос в своей голове:
«БУДЬ БЕСПОЩАДНА К ВРАГАМ, КАК ХОЛОД В СЕРДЦЕ ВАШЕМ, И ЛЮБЯЩЕЙ МАТЕРЬЮ ДЛЯ РЕБЁНКА, ЧТО РОДИТЕ. ЛИШЬ ТОЛЬКО ЭТО ВОССОЕДИНИВ, ИЗ ЖЕНЩИНЫ ВЫХОДИТ МАТЬ».
Исчез затем тот монстр — те глаза холодные — безжизненные как стекло. На улице ветер выл — волк на горе — выл на луну он.
Холодно на улице, ночь на дворе. Полисмены в сторожке скрылись, а наши герои, что с ними?
– С Вами всё в порядке? — поинтересовался озабоченный Тимофей Кондратьевич видя, что Ира задумалась. — С Вами всё хорошо?
– Да. — ответила, придя в себя, Ира. — со мной всё в порядке.
– Я бы так не сказал.
– А что такое? — не понимала Ира.
– Вы только что были в отключке. — сказала Ефимия Иннокентьевна. — Вас словно не было здесь.
– А где же я по-Вашему была?
– Где угодно, — сказала Ефимия Иннокентьевна, — только не здесь.
– Это как? — не понимала Ира. — Я всё время была здесь. — возразила она. — И никуда не отлучалась.
Секунду погодя Ефимия Тимофеевна поинтересовалась:
– Что Вы последнее помните из того, что только что произошло?
– Что я помню? — на секунду задумалась Ира. Она не знала. Почему-то у неё был полный провал в памяти. Пустота, словно ничего и не было там. А впрочем, что могла быть в её мозгу? Воспоминание о том, что и не было вовсе? Может быть, воспоминания о каких-либо событиях? Так она, и так как ей казалось помнила все события из своей жизни, которые с ней происходили. Но сны она не помнила. По крайней мере, все те сны, которые ей снились за всю её жизнь. Она пыталась вспомнить, что было с ней только что? Почему Ефимия Иннокентьевна сказала ей, что та была в отключке. Была где угодно, только не здесь. Не в этом доме, не в этой комнате, а может быть не в этом мире. Но если же не в этом мире, то где она была? В своих мыслях? Где-то в астрале, куда она попала, неизвестно как и не известно, как она попала назад — в этот дом. — Последнее что я помню, — сказала Ира, — это то, о чём говорил Тимофей Кондратьевич нам про Диметрио.
– Точнее?
– Я помню, как Тимофей Кондратьевич сказал:…ни каждый мужчина способны на подвиги, а уж на жертвы только одни женщины.
– И это всё. — спрашивала Ефимия Иннокентьевна. — Больше ничего? — уточнила она.
– Больше ничего. — утвердила Ира. А затем спросила. — А что, есть ещё что-то?
– Есть. — ответила Ефимия Иннокентьевна.
– Что же? — спросила Ира? — Что есть такого что мне надо бы знать?
Тимофей Кондратьевич и Ефимия Иннокентьевна переглянулись друг с другом. Они видели только — что, нет, слышали чей-то голос. Голос, который звучал из уст самой Иры. Это был не её голос, а голос, доносившейся словно из преисподних. Холодный, безжизненный, ужасающей своей ужасающей пустотой. Этот голос говорил не с самой Ирой, а с ними, сидящими за этим столом Ефимии Иннокентьевной и Тимофеем Кондратьевичем.
Наконец Ефимия Иннокентьевна осторожно сказала:
– Понимаете Ира, Вы только что говорили с нами от имени Диметрио. — неожиданно для Иры сказала Ефимия Иннокентьевна. И тотчас же добавила. — Словно он был внутри Вас. — как могла, объясняла Ефимия Иннокентьевна только что произошедшее с Ирой ей само;й.
Ира тупо смотрела на Ефимию Иннокентьевну, а затем на Тимофея Кондратьевича. Она не понимала, что они оба имеют в виду?
«Что это шутка? — думала Ира, смотря на сидевших за столом Тимофей Кондратьевича и Ефимию Иннокентьевну. — Это что такая, с позволения сказать, шутка? — не понимала она. — Даже в XXI веке знают, что это нонсенс! — чуть ли не истерично подумала она. — Это просто невозможно. Это нонсенс, и больше ничего. — тут она на секунду задумалась. — Впрочем, — решила она, — ничего невозможного здесь нет. — она сделала паузу. — Ведь мы здесь — в XIX, а не в XXI веке. — она сделала паузу и подумала. — Почему же не предположить, что здесь — в этом мире я не могу говорить на ином языке? Но чтобы кто-то вошёл в моё тело, чтобы иметь разговор с Ефимии Иннокентьевной или с Тимофеем Кондратьевичем, или с кем бы то ни было… — она, снова сделав паузу, апатично подумала. — Почему бы и нет».
– Это, конечно, полная ахинея. — сказала Ира. — Но так как мы двое здесь — я имею в виду Ефимию Иннокентьевну и меня. Появились здесь, каким-то непонятным образом, появились здесь — в девятнадцатом веке, то… — задумалась она. — Я, конечно, не могу поверить, но предполагаю, что такое тоже возможно. — затем она поинтересовалась. — Что я говорила голосом, который мне не принадлежал?
– Вы хотите это знать?
– Разумеется, — ответила Ира Тимофею Кондратьевичу, — если я с Вами общалась и не помню этого потому как Вы говорите: я только что была в отключке, что меня словно не было здесь. — она сделала паузу. — Помогите же мне — напомните, о чём была у нас с Вами беседа?

***

Сидевшая за столом вместе со своей матушкой Любовь Романовной её дочь Елена Кузьминична поинтересовалась:
– Что дальше, маменька? Я не понимаю, что дальше? О чём могла говорить Ира с Ефимии Иннокентьевной, и Тимофеем Кондратьевичем ежели она имела разговор с Диметрио? — Маменька, я не понимаю, объясните.
– Человек может говорить во сне или в каком ином состоянии своего духа прибывания своей второй сущности — так называемой духовной его сущности, нежели его разума. Разума, — подчеркнула она, — который сосуществует отдельно от потусторонней сущности самого человека и его разума.
Как не пыталась понять свою матушку Любовь Романовну, Елена Кузьминична не могла понять, нет, она не могла представить себе, о чём говорила её матушка. Что она имела в виду, когда сказала: так называемой духовной его сущности, нежели его разума. Разума, который сосуществует отдельно от потусторонней сущности самого человека и его разума.
– Я не понимаю?! — вопрошала Елена Кузьминична. — Как это так вообще возможно? Разум сущности человеческого разума? Ведь все знают, что человек не может разговаривать с кем бы то ни было во сне, когда сон — это переход — состояние человека в иной мир. Мир, который нам смертным, неподвластен нашему пониманию. — она сделала паузу и попросила. — Объясните, пожалуйста, — затем Елена Кузьминичне ласково добавила. — маменька.
– Что ж, — сказала Любовь Романовна, — я как смогу постараюсь объяснить. — сказала она. — Дело в том, — начала объяснять она, — наш сон — это переход — сознание человека в иную реальность.
– Так же как с Диметрио?
– Да. — подтвердила Любовь Романовна. — Так же как с ним. — она сделала паузу и сказала. — Ира попала в сон. В ловушке собственного разума.
– Это как? — не понимала Елена Кузьминична. — Это что, мы живём в двух параллельных реальностях одновременно?
– Это ни так. — сказала Любовь Романовна. — Я не это имела в виду.
– А что же? — Наше воображение. — сказала Любовь Романовна. — Аристотель… — привела она пример. — Рассматривал сон как продукт воображения и побочный продукт предыдущих ощущений, поскольку впечатления, порождённые нашими ощущениями, задерживаются после того, как наши чувства перестали быть активными. Во время сна при отсутствии внешних воздействий сознание оказывается более свободным, чтобы уделять внимание образам, сохраняющимся в памяти. — привела она один из примеров, что есть сон? — Во сне мы свободны, и порой во сне мы фантазируем то, что в жизни не сумеем осуществить. — она сделала паузу. — Но мы отклонились от темы. Вы спрашивали, каким образом Ира, разговаривая с Диметрио, общалась и с Ефимии Иннокентьевной, и с Тимофеем Кондратьевичем.
– Да. — сказала Ира. — Я хотела бы понять это.
– Это тоже сон. — сказала Любовь Романовна. — В моей жизни были люди, которые были во сне и при этом чётко осознавали, что происходило наяву. — она сделала паузу и добавила. — Я имею в виду лунатизм.
– При чём здесь лунатизм? — не понимала Елена Кузьминична.
– При лунатизме человек может не только ходить во сне, но и разговаривать.
– Хотите сказать, — предположила Елена Кузьминична, — что…
– Да. — тотчас же подтвердила её матушка. — Ира была лунатиком. — Я не знаю, почему я так написала. — сказала Любовь Романовна своей любимой дочурке. — она ласково улыбнулась, затем она тихо сказала. — Наверное, потому, что у меня дочь любит погулять при ночной луне. — она сделала паузу и сказала. — Это, конечно, не лунатизм, но всё же.
– Да. — утвердила Елена Кузьминична. — Я порой люблю гулять при полной луне, это же не значит, что я лунатик. — Не значит. — согласилась Любовь Романовна. — Но, — возразила она, — чем не сюжет для книги.
– Книга. — задумчиво произнесла Елена Кузьминична. — Это хорошо. — тихо сказала она о чём-то задумавшись.
В это самое время Любовь Романовна, смотрящая на свою любимую дочурку, тоже задумалась. Она знала, что будет дальше, но она не знала, как это написать. Написать так достоверно, чтоб все прочившие эту её книгу сказали бы: да, это было на самом деле.
В какой-то миг, Любовь Романовна услышала голос своей дочери. — Мама. — спросила она. — С Вами всё в порядке?
Выйдя из задумьи Любовь Романовна посмотрела на дочь, и неожиданно для неё произнесла:
– Я кажется знаю что произойдёт дальше.
– Что? — осторожно поинтересовалась Елена Кузьминична у своей матушки. — Что будет дальше с героями нашего романа?
– Сейчас Вы об этом узнаете. — Любовь Романовна положила на стол чистый лист бумаги, взяла в руку перо, обмакнула его в чернильницу, которая была до краёв наполнена синими чернилами, и, вытащив перо из неё, продолжала писать свою историю.
Тем временем Елена Кузьминична встала изо стола, и, подойдя к окну, посмотрела в него, за котором распласталась светлая ночь, и глубоко вздохнув, тихо произнесла.
– Я знаю что будет дальше, после того как… — на этом она умолкла. Никто не слышал больше её. Ни то, что она говорила, ни о чём думала. Она стояла у окна молча, наслаждаясь ночною гладью светлой ночи.

***

– Что ж, извольте, — сказала Ира Ефимии Иннокентьевне. — Вы имеете права знать, что было, когда Вы были в сновидение. — она сделала паузу. — В своём роде трансе. — сказала она. — затем Ира начала говорить Елене Кузьминичне, что было с ней, когда она была словно во сне. — Вы сказала, — сказала Ефимия Иннокентьевна, — голосом не принадлежавшем Вам, а кому-то другому, который представился нам, как Диметрио следующее: — будь беспощадна к врагам, как холод в сердце вашем, и любящей матерью для ребёнка, что родите. Лишь только это воссоединив, из женщины выходит мать.

ЕФИМИЯ ИННОКЕНТЬЕВНА: — Почему Вы говорите это мне? Я же не беременна?!
ДИМЕТРИО В ТЕЛЕ ИРЫ: — Беременна Ира.
ТИМОФЕЙ КОНДРАТЬЕВИЧ: — Я знаю.
ДИМЕТРИО В ТЕЛЕ ИРЫ: — Вы сдержите слово?
ТИМОФЕЙ КОНДРАТЬЕВИЧ: — Да, слово сдержу.
ДИМЕТРИО В ТЕЛЕ ИРЫ: — Хорошо. Я предостерегаю Вас, бойтесь Роберта Карловича.
ТИМОФЕЙ КОНДРАТЬЕВИЧ: — Почему?
ДИМЕТРИО В ТЕЛЕ ИРЫ: — Он знает.
ЕФИМИЯ ИННОКЕНТЬЕВНА: — Знает что?
ДИМЕТРИО В ТЕЛЕ ИРЫ: — Ничто знает, а знает кто такие Ира и Ефимия Иннокентьевна.
ЕФИМИЯ ИННОКЕНТЬЕВНА: — Откуда знает?
ДИМЕТРИО В ТЕЛЕ ИРЫ: — От ведьмы.
ЕФИМИЯ ИННОКЕНТЬЕВНА: — Какой ведьмы?
ДИМЕТРИО В ТЕЛЕ ИРЫ: — Ведьмы из самого Петербурга. Она сказала, что Вы придёте, и он отправился за Вами. Дай малейший повод, и он Вас арестует. Лишь Пелагея Вам поможет. Сегодня ночью придёт она к Вам в этот дом, расскажет, как его победить его. Обмануть — перехитрить. Вы, Тимофей Кондратьевич, поможете дамам в этом деле.
ТИМОФЕЙ КОНДРАТЬЕВИЧ: — Помогу, не сомневайтесь.
ДИМЕТРИО В ТЕЛЕ ИРЫ: — Хорошо. Теперь пора мне, до свидания.
(Диметрио из тела Иры исчезает).

Глава 32

Кто таков надворный советник Роберт Карлович?

Итак, закончив рассказ, Ефимия Иннокентьевна, сказала.
– На этом всё, Диметрио исчез из Вашего тела или Разума, и остались только Вы. — сказала Ефимия Иннокентьевна и добавила. — Затем Вы очнулись в беспамятстве.
Не зная, что и сказать, Ира не могла найти адекватного объяснения тому, о чём только что рассказали ей Ефимия Иннокентьевна, и Тимофей Кондратьевич. Она не помнила, что было с ней. Всего, что с ней произошло, как будто бы и не было. И вдруг она неожиданно для себя вспомнила, что в то же самое время, когда она была в не себя, она разговаривала с Диметрио. Как такое могло быть? Этого она не понимала.
– Извините. — сказала она учтиво. — Что ни говори, а время, по которому все живут в этой Жабинке, совсем отличается от нашего времени. — она сделала паузу. — Оно словно здесь замерло. — задумалась она. — Словно стоит на месте. — «Где Вы мои подружки. — она сделала незначительную паузу в своих размышлениях, а затем вопросила. — Где Вы, Ефимия Иннокентьевна. Где наконец я. — тяжело вздохнула она. — Где? — спросила она сама себя. — Там в нашем мире, в нашем измерении жизненное пространство — времени вселенной, или здесь, в этом мире, в этой вселенной. Тут, где произошедшие события истории ещё не произошли. — она сделала паузу. — Почему мы здесь? — спросила она саму себя. — Как такое вообще возможно? — она сделала паузу в своих рассуждениях. — А может быть, мы спим? — неожиданно для себя предположила она. — Что если мы действительно спим, и всё здесь нереально». — она на секунду задумалась. В какой-то момент ей так и показалось. Да, она спала. Спала и видела этот сон. Этот кошмар; — Но? Это — «но». Это злосчастное — «но». Что есть — «но» — в этом случае. Но — союз — морфологические и синтаксические свойства союза — «но» — не дооцениваются. Это есть недосказанность самих предложениях или их смысловых противопоставлений. Ведь союз, но это не только союз, но и, но противопоставления чему бы то ни было. Да это противопоставления — незавершённое осмысление чего бы то ни было. Где это «но»? Где-то противопоставление — та грань союза — «но», в котором есть само противопоставление её значения не только как части речи, но и как жизненного представления реальной действительности человека. Согласитесь, кто бы из нас сначала ни восхвалил бы человека, сказав: какой порядочный человек. Затем подчеркнув его недостаток, подчеркнув: но его эта бородавка над глазом, которая мешает ему видеть ужасна. Вот и получается, человек говорит противоречие самому себе: какой порядочный человек, но его эта бородавка над глазом, которая мешает ему видеть ужасна. Что есть ужас? Ужас — это страшный Хоррор, страшный кошмар, рассказанный на ночь нашими родителями нам. Кошмар, пришедший ниоткуда и оставшийся с нами на всю оставшуюся жизнь. — в эту секунду Ира сказала. — Реальность — это не то, что кажется, а, кажется, ни то, что реально. — она сделала паузу и добавила. — Я не знаю, что со мной было, но я знаю, что сама каким-то образом имела разговор с Диметрио. — она сделала паузу и сказала. — Но я не помню, чтобы имела разговор с Вами. «Что ж», — сказала она. — Возможно так оно и было, спорить не стану. Мне только надо знать, когда придёт Пелагея? — она сделала паузу, и в это самое время в дверь постучали.
– Очевидно это Пелагея. — сказал Тимофей Кондратьевич, посмотрев на висящие на стене часы с кукушкой, стрелки, которые стояли на двенадцати часах ночи. Затем он объяснил. — Пелагея приходит ночью только в полночь. — затем он встал со стула и направился к входной двери.
Когда он вышел из комнаты, Ира поинтересовалась у Ефимии Иннокентьевны.
– Я действительно разговаривала голосом Диметрио?
– Да. — подтвердила Ефимия Иннокентьевна. — Вы говорили во сне голосом Диметрио.
– Не помню. — призналась Ира. — Ничего. — подчеркнула она, а затем сказала. — Просто кошмар.
– Кошмар — это ни то слово. — согласилась Ефимия Иннокентьевна. — Это просто безумие.
В это самое время в комнату вошёл Тимофей Кондратьевич, а за ней молодая женщина Пелагея. Пелагея подошла к столу, за котором сидели две женщины, и, посмотрев на них, сказала:
– Я знаю, что Вы только что говорили о Диметрио. — она посмотрела на Иру и сказала.
– Я пришла помочь.
– Помочь, в чём? — не понимала Ира.
– Я обязана сделать так, — сказала Пелагея, — чтобы Ваш ребёнок родился.
– А потом? — с насторожённостью поинтересовалась Ира. — Что потом? Скажите, что будет дальше, когда я рожу? — потребовала Ира, при этом вопросив. — Я что после умру, а моё дитя окажется в руках этого ирода. Этого, с позволения сказать, Диметрио? — неистова она. — Я же мать. — однозначно сказала она. — Я должна. — однозначно заявила Ира. — Я, а не он должна заботиться о своём ребёнке. — она сделала паузу, и с грустью сказала. — Этот подлец воспользовался мною. — заплакала она в присущем в этот момент женщине раздражении. — Изнасиловал. — уточнила она. — Бросил. Оставил на попечение Вам, Тимофей Кондратьевич. — она снова сделала паузу и затем закончила. — А сам как последний трус, убёг. Ответственности побоялся.
– Это ни так. — поспешил сказать Тимофей Кондратьевич. — Диметрио не тот подлец, которым Вы его себе представляете.
– А какой же тогда он? — истерично спросила она. — По-Вашему, Тимофей Кондратьевич, он идеал? Так вот. — она сделала упреждающую паузу. — Идеальных мужчин нет и никогда не было. — однозначно заявила Ира.
– Впрочем, как не было и нет идеальных женщин. — отпарил Тимофей Кондратьевич.
Ира оскорбилась:
– Вы это что, считаете меня уродиной?
Ефимия Иннокентьевна упреждающе сказала:
– Тимофей Кондратьевич.
Тимофей Кондратьевич тотчас же понял, что хотела сказать Ефимия Иннокентьевна, и тотчас же извиняющей интонацией вытянул:
– Да Вы ни так меня поняли.
– Нет, нет. — сказала Ефимия Иннокентьевна. — Я правильно поняла. — сказала она, и тотчас же подчеркнула. — правильно.
– Тимофей Кондратьевич ни то хотел сказать.
– А что по-Вашему Ефимия Иннокентьевна, хотел сказать Тимофей Кондратьевич? — вопросила с явным расстройством до глубины души — со слезами на глазах сказала Ира. — Он только хотел посмеяться надо мною. Унизить меня как женщину. Мою женскую сущность, мою молодую женственность
 — Я ни в коем случае не хотел оскорбить Вас. — и словно в своё оправдание сказал. — Вы само совершенство.
Ира, посмотрев на Тимофея Кондратьевича, небрежно бросила:
– Лжёте. — затем она тяжело вздохнула, а затем сказала. — На свете нет и никогда не будет идеального человека. — затем она помолчав, произнесла. — Я тоже не идеал. — этими словами она словно подтверждала смысл слов Тимофей Кондратьевича, но в то же самое время она отвергала малейшую мысль о том, что она сама не идеал. Ведь идеал — для каждого свой. Она не была идеалом женщины, но говорить это кому бы то ни было она ни позволяла. Это было позволено только ей одной. — У меня множество недостатков, как у любой женщины. — сказала она. — Но говорить мне об этом никому я не позволю. — подчеркнула она. — Я знаю о них сама, и никому я не позволю намекать мне или кому бы то ещё о них. — она, сделав очередную паузу, закончила. — А также говорить о них за моей спиной.
– Говорить о ком бы то ни было за его спиной это не хорошо. — сказала Пелагея. — Порой эти разговоры до добра не доводят. — сказала она. — Что же касается Диметрио, — перевела она разговор на иную тему, — то, он не подлец в том смысле, о каком Вы говорите. — она сделала паузу и сказала. — Он, конечно, подлец, — сказала она, — но что если всё, что здесь происходит, не случайно. — предположила она. — Что если ребёнок которого Вы вынашиваете сейчас, будет идеальный. — Она сделала паузу. — Он изменит мир. — предположила она. — То, что Вы знаете, что произойдёт в дальнейшем не произойдёт вовсе. Вместо событий, которые должны будут произойти, не произойдут, и в этом будет заслуга Вашего ребёнка Ира. — она сделала паузу и продолжила. — Не беспокойтесь, Ваш ребёнок и Вы, будете неотделимы друг от друга. Вы вырастите этого ребёнка. Кто бы не родился, мальчик или девочка. Вы его воспитаете и направите по истинному пути. Он станет честным и справедливым. Изменит ход истории. — она сделала паузу и сказала. — Направит его по другому пути. Этого не хочет допустить надворный советник Роберт Карлович. У него на этот счёт другой расклад.
– Какой? — трепеща сердцем спросила Ира. — Что он хочет сделать с моим ребёнком?
– Он не должен появиться на свет. — сказала Пелагея. — Он должен умереть.
Ира ужаснулась. Она не понимала, почему Роберт Карлович хочет не допустить этого рождение её ребёнка.
– Умереть? Почему?
– По нашим сведениям надворный советник Роберт Карлович — анархист.
Провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич спросил:
– Откуда у Вас такие сведения? — Сведения эти я получила в Петербурге. — сказывала Пелагея. — От человека, который имеет непосредственное отношение к тайной канцелярии Его Императорского Величества. — затем она неожиданно для всех сказала. — Я работаю в тайной полиции (канцелярии) Его Императорское Величество и непосредственно подчиняюсь только одному человеку. — она сделала паузу. — Генерал-адъютанту Александра Христофоровичу Бенкендорф.
– Что? — не понял провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. — Вы знаете этого человека? Вы?! Женщина которая никогда не имела дел с тайной полицией? И утверждаете, что Вы там служите? — не понимал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. — Это что, шутка?
– Нет. — утверждала Пелагея. — Я знаю генерала-адъютанта Александра Христофоровича Бенкендорф. — заявила Пелагея однозначно, и тотчас же сказала — Лично. — она сделала недолгую паузу и сказала. — Вы, должно быть, сейчас в растерянности, Тимофей Кондратьевич. — сказала она. — Это и понятно. Для всех Вас я не кто иная, как ведьма. Да, — подтвердила она, — я — ведьма. — тут она сделала паузу и сказала. — А кто из женщин не ведьма. — сказала она, и Ира с Ефимии Иннокентьевной иронично усмехнулись, а Пелагея продолжила. — Я не только ведьма, — сказала она всем присутствующем, которые, в свою очередь, внимательно слушали её. И тут Пелагея неожиданно для всех вытащила из дамской сумочки, которую она держала в левой руке какие-то бумаги и протянула их провинциальному секретарю Тимофею Кондратьевичу. — В этих документах всё, что нужно написано.
Провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич взял документы и, развернув их, прочёл следующее.

Приказ.

Совершенно секретно. Предъявитель сего документа Пелагея Ивановна Хайц, является тайной советницей Его Императорское Величество, выполняемой его поручения. Предъявителю сей бумаги следует слушаться её во всём. Так как она является в подчинении Его Императорское Величество Николае I.

Его Императорское Величество Николай I.
               
                Подпись: _____________________________________
          
Генерал-адъютанта Александра Христофоровичу Бенкендорф.
                Подпись: ___________________

Прочтя документ, провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич отдал документ Пелагеи Ивановне Хайц и недоумённо поинтересовался:
– Это что, такая шутка? — Нет. — однозначно заявила Пелагея Ивановна Хайц. — Это не шутка. — затем она, сделав паузу, сказала. — Я принадлежу к тайной организации под названием «Союз — спасение». — затем она поинтересовалась. — Вы слышали о нём?
– Честно говоря, что-то слышал. — признался провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. — Только название. — сказал он. Затем предположил. — Это общество истинных и верных сынов Отечества.
– Совершенно верно. — подтвердила Пелагея Ивановна Хайц. — Это общество истинных и верных сынов Отечества.
– И Вы в нём работаете. — уточнил провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич.
– Нет. — тотчас же возразила Пелагея Ивановна Хайц. — Я не работаю, я служу России.
– Конечно. — согласился провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. Он и сам служил России, но работал он в полиции. Поэтому он оговорился. — Мы все служим России. — сказал он. — Но работаем мы также служа ей. — затем он обратился к Ире и Ефимии Иннокентьевны. — А Вы служите себе или России?
Ира и Ефимия Иннокентьевна переглянулись. Они конечно любили Россию, но служить ей?.. В мире, из которого они прибыли, нет такого понятия — служение России. Есть понятие только работа. Вкалываешь на работе как про;клятые, и никакого вознаграждения. Только каторга.
– Мы любим Россию. — сказала Ефимия Иннокентьевна.
– А служите ли Вы ей?
На этот вопрос две женщины однозначно ответить не смогли.
– Оставьте женщин в покое с этими вопросами. — попросила Пелагея Ивановна Хайц. — Видите, они не готовы ответить на этот вопрос.
– Хорошо. — согласился провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. — Я оставлю эту тему для разговора и вернусь к Вашей. — он сделал паузу и поинтересовался. — Если, как Вы утверждаете, что надворный советник Роберт Карлович — анархист, то какие у Вас на этот счёт есть доказательства?
На этот довольно сложный вопрос Пелагея Ивановна Хайц не могла ответить однозначно. Дело в том, что косвенных улик было хоть отбавляй, а прямые доказательств, указывающие на причастность надворного советника Роберт Карловича к анархистам, то таковых у неё не было.
– Только косвенные.
– Точнее? — спросил провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. — Какие косвенные доказательства у Вас есть. — затем он сказал. — Вы же понимаете, что чтобы обвинить надворного советника Роберт Карловича в его причастности к Анархистам, то на этот счёт должны быть неопровержимые доказательства.
– Эти доказательства есть. — сказала Пелагея Ивановна Хайц. — Но о них потом. Сейчас же мне надо говорить с Ирой, и с Ефимии Иннокентьевной о том, о чём я уже говорила, о чём мне следовало предупредить Иру и постараться уберечь её от надворного советника Роберт Карловича.
– Конечно. — сказала Ира. — Я Вас внимательно слушаю.

***

Три часа ночи. Любовь Романовна смотрела в окно. Она только что отложила перо и бумагу в сторону.
– Знаете, — обратилась она к своей дочери Елене Кузьминичне, — сколько раз я слышала эту историю от того человека, кто мне её рассказал, я не перестаю удивляться тому, кто такая Мракова Язъявига — Ядвига Чёртова — Ядыва за человек.
Елена Кузьминична спросила:
– Это Вы о чём, маменька.
– Ни о чём. — тихо сказала Любовь Романовна. — Просто порой возвращается словно бумеранг. — она тяжело вздохнула. — Знаете, — сказала она доченьки, — порой истории так похожи. — она сделала паузу. — Истории переплетаются меж собой. — она сделала паузу. — Эта история похожа на мою собственную. — призналась она. — Я когда-то тоже родила ребёнка. — тихо сказала она чуть не плача. — Родила, и тотчас же потеряла его.
– Он что, умер? — в ужасе воскликнула Елена Кузьминична.
– Нет. — ответила Любовь Романовна. — Я просто отказалась от него. — она сделала грустную паузу. — Мои родители, — сказала она, — люди праведные. «Они никак не могли принять моего ребёнка», — сказала она, — ведь он был зачат во грехе.
– То есть?
– Я его зачала от мужчины, который был женат на другой. — пояснила Любовь Романовна. — он был рождён в небрачных отношениях, и моя мама поставила передо мной условие.
– Какое условие?
– Либо я откажусь от ребёнка — либо я уйду из дома и лишусь своих родителей. — она сделала грустную паузу. — Ну что тут сделаешь? Выбор небольшой. — Я тогда ещё была очень молода и не понимала всю сложность сложившийся ситуации. И только встав перед фактом, я задумалась. — она снова сделала паузу. — Обо всём случившимся я рассказала своей подруге, которая была в курсе, что я в положении. Она посоветовала мне не отказываться от ребёнка, а отдать его кормилице. — она снова сделала грустную паузу. — Мне нелегко далось это решение. — сказала Любовь Романовна. — Но это было лучше, чем отказаться от своего ребёнка совсем. — Любовь Романовна перевела дух. — Я нашла кормилицу в одной из деревень. — сказала она. — Отдав ребёнка на воспитание кормилице, я вынуждена была забыть о нём, но не смогла. Каждые выходные я ездила к своему ребёнку, пока не узнал об этом мой отец. — Любовь Романовна помолчала. На её сердце было тяжело и тоскливо. — Он. — не могла сказать она ни единого слова. — Выгнал меня из дому, при этом прокляв меня на страдание. — Я тотчас же поехала к моему ребёнку, но там мне сказали, что приезжал мой отец Роман Николаевич, и приказал: как приедет Любовь Романовна, тотчас же отдать ей её дитя и отправить на все четыре стороны. Что ж, это было его родительское право. — грустно вздохнула Любовь Романовна. — Он лишил меня наследства, а тех денег которые он мне дал в последней раз, закончились. Я осталась одна. Без поддержки родителей. Отца — лишившего меня наследство, и матери выгнавший меня из дому за то, что я опозорила их славный род. — она сделала паузу. — После всего этого я вынуждена была уехать. Кормилица поехала со мной.
Слушая свою матушку, Елена Кузьминична не могла понять, каким зверем можно быть, чтобы поступить со своей дочерью подобным образом. Её мать — чудовище. — думала она про мать Любовь Романовны. Её отец — зверь. Выгнал из отчего дома свою родную дочь, а мать просто отреклась от неё.
– Что было потом? — осторожно спросила Елена Кузьминична. — Что произошло с Вашим ребёнком далее.
– Мы приехали в дом Прасковьи Ивановны. — продолжала она свой трагичный рассказ. — в её бедную коморку на окраине деревне, и там выросла моя дочь.
– Значит, это была девочка?
– Девочка. — сказала Любовь Романовна.
– Только не говорите мне, что это я?!
– Нет, не Вы.
– А кто же? — допытывалась Елена Кузьминична. — Где сейчас моя сестра? — задавала она вопросы матушке. — Как её зовут?
– Её зовут Женевьева.
– Женевьева. «Красивое имя», — сказала Елена Кузьминична, затем поинтересовалась. — А почему Женевьева? Она что, француженка? — Её отца звали Грегори Фанцян. – объяснила Любовь Романовна своей дочки. — Её отец был француз. — пояснила она ей. — Так что можно сказать она наполовину француженка, а наполовину русская. — Значит, Женевьева Грегори, то есть Григорьевна — моя сестра.
– Да. — подтвердила Любовь Романовна. — Женевьева Грегори Ваша сестра.
– И она жива?
– Жива.
– Где же она? — нетерпеливо вопрошала Елена Кузьминична. — Почему Вы о ней мне никогда не рассказывали?
– Рассказываю сейчас. — сказала Любовь Романовна.
– А почему не раньше?
– Раньше не могла. — объясняла Любовь Романовна. — Я обещала не рассказывать эту историю до поры — до времени.
– Обещали, кому? — не понимала Елена Кузьминична.
– Мне же можно было сказать. В конце-то концов Женевьева Грегори моя сестра!
Любовь Романовна не могла ответить на этот вопрос однозначно. Она обещала Женевьеве, что забудет о ней, вычеркнет её из своей жизни. И только по прошествии многих лет вспомнит о ней тогда, когда Любовь Романовна получила письмо из Парижа, где было написано следующее.

Письмо Женевьеве Грегори Любовь Романовне

Уважаемая Любовь Романовна. Простите, что так долго не давала о себе знать. Сейчас я во Франции, живу на Place du Ch;telet на границе между 1-м и 4-м округом Парижа, недалеко от дворца правосудия. Да, именно правосудие. Правосудие состоялось. Я нашла его — моего отца. Он оказался подлецом и стервецом. К тому же проституткой. Да, именно проституткой. Когда я познакомилась с ним в Пассаже. Пассаж — это место, где можно купить не только продукты питания, но и погулять, сделать покупки, и прочие… Под прочим я подразумеваю некие развлечения.
Я познакомилась с Грегори Фанцяном в том отделе, где женщины покупают себе украшения. Он подошёл к прилавку и стал разглядывать украшение, затем обратившись ко мне, спросил:

Грегори Фанцян: — Какое украшение Вы мне посоветуете купить?
Женевьева Грегори: — Это зависит, кому Вы собираетесь это украшение преподнести. Если жене, то…
Грегори Фанцян: — Я не женат.
Женевьева Грегори: — О! Извините, Вашей невесте?
Грегори Фанцян: — У меня нет невесты.
Женевьева Грегори: — Дочери?
Грегори Фанцян: — Нет.
Женевьева Грегори: — Тогда кому? Любовнице?
Грегори Фанцян: — Возможно. Я сегодня иду на свидание. Хотел бы купить красивое кольцо на нашу будущую помолвку.
Женевьева Грегори: — А сколько Вашей девушке лет?
Грегори Фанцян: — Об этом неприлично спрашивать.
Женевьева Грегори: — И всё-таки, сколько?
Грегори Фанцян: — А сколько Вам? Извините за нескромный вопрос.
Женевьева Грегори: — Нахал. «пощёчина» Вы хам.
Грегори Фанцян: — И всё-таки помогите мне выбрать перстень.
Я бросила взгляд на первое попавшееся кольцо и бросила:
Женевьева Грегори: — Это.
 
…Так мы и познакомились. Это кольцо он подарил мне и предложил выйти мне за него. Если бы он знал, кто я такая. Он ухаживал за мной, но его ухаживания были тщетны. Когда я рассказала ему, кто я такая, что я его дочь, он спросил меня…

Грегори Фанцян: — Что Вам от меня надо?
Женевьева Грегори: — Ничего.
Грегори Фанцян: — Нет, Вам что-то от меня надо? Мои деньги?
Женевьева Грегори: — Нет.
Грегори Фанцян: — Тогда что?
Женевьева Грегори: — Я хотела увидеть Вас и спросить, почему Вы бросили мою матушку в положении?
Грегори Фанцян: — Я не знал о беременности Вашей матушке. Это было просто мимолётное увлечение — не более.
Женевьева Грегори: — Вы использовали мою мать!
Грегори Фанцян: — Я? Нет. Это она, а не я её соблазнил.
Женевьева Грегори: — Она была ещё девочкой.
Грегори Фанцян: — Иногда девочки в её возрасте уже женщины, и нечего тут демагогию разглагольствовать.
Женевьева Грегори: — Мразь.
Грегори Фанцян: — Сука.
 
…После этого разговора прошло два месяца. Ко мне приехал экипаж, и лакей, вышедший из него, вошедший в мою квартиру, сказал:
 
Лакей: — Грегори Фанцян скоропостижно скончался, оставив Вам всё своё состояние.
 
…Оказалось, что мой отец болел туберкулёзом. У него не было наследников, и он оставил всё своё состояние мне. К сожалению, я не могла подольше провести время с моим отцом. Впрочем, отцом-то он мне не был. Так, посодействовал, да и только.
Скоро я приеду в Россию. Как там сестра? Надеюсь, с ней всё хорошо. Скоро все мы будем вместе,

С любовью Ваша дочь Женевьева Грегори.

– О боже! — догадалась Елена Кузьминична. — Это всё правда! Герои этой истории реальны.
– К сожалению, это так. — ответила Любовь Романовна. — Только имена и некоторые персонажи этой истории изменены. — она посмотрела на часы. — Уже скоро рассвет. Надо идти спать.
Елена Кузьминична согласилась. Лёжа в кровати ей чудилась, что Мракова и Дмитрий Георгиевич, что-то хотели сказать ей. Что это не конец, что Людмила Григорьевна ещё сыграет свою роль в этой истории. Эти мысли не оставляли эту девичью головку. С ними Елена Кузьминична уснула.

Глава 33

Давид Камилович и его исповедь.

Итак, что далее? Этот вопрос сейчас задают читатели этой истории. На этот вопрос сейчас я отвечу.
Часы пробили десять часов утра. Мракова удобно расположилась на диване. В доме, в котором жила Лидия Петровна — умершая на кануне на мягком диване, расположилась Мракова. В руках она держала какую-то книгу.
В это самое время в комнату, в которой читала Мракова, вошёл Дмитрий Георгиевич. Он посмотрел на свою невесту читающую книгу, поздоровался с ней и спросил:
– Как называется книга?
– Страшная месть.
– Страшная Месть. — сел рядом он. — Никогда не слышал.
– Её написал Николай Васильевич.
– Какой Николай Васильевич?
– Ну как же, Гоголь.
– Ах да. Гоголь. Новая, наверное?
– Не знаю, я её купила давеча, в здешней книжной лавке. Мне посоветовала её тамошняя хозяйка, сказала, что эта книга интересная.
– О чём книга?
– Не знаю. — ответила Мракова. — Я только что начала её читать.
– И?
– Не знаю, но начало этой книги довольно занимательно.
– О чём?
– Вот. — начала пересказывать содержание книги Мракова. — Свадьба. — сухо сказала она. — Есаул Горобец на свадьбе своего сына выносит иконы, чтобы благословить ими молодых. — она сделала паузу. — В какой-то момент один из гостей казаков вдруг превращается в уродливого старика. Есаул тотчас же понимает, что перед ним колдун. После чего его с помощью икон прогоняют.
– Да — уж. — произнёс он. — Колдун. — он, снова сделав паузу, сказал. — Николай Васильевич вообще любит писать мистику и ужасы. Вот, к примеру, «Майская ночь или утопленница». — В ней Лихой казак Левко помогает русалке — утопший из-за издевательств злой мачехи. Просит Левко о помощи, обещая щедро вознаградить его, и тот выполняет его просьбу. — он, сделав паузу, вопросил. — Ну где на белом свете русалки есть? — он сделал паузу. — Русалки — это лишь выдумка Николай Васильевича, и только.
Выслушав Дмитрия Георгиевича, Мракова отложило книгу в сторону и спросила:
– Вы не верите в русалок? И прочих морских жителей?
– Не верю. — однозначно заявил Дмитрий Георгиевич.
– А когда были маленьким? — неоднозначно поинтересовалась Мракова. — Тогда Вы верили в сказке про морских обитателей?
Дмитрий Георгиевич задумался. В малом возрасте все верят в то, в чего поверить невозможно. В Деда Мороза — красного носа, снегурочку, Снеговика. Бабу-Ягу, Кощея, кота-Баюна русалку, Кракена, Гидру, и многих других морских обитателей.
– Маленькие дети всегда верят в сказки.
– А взрослые?
Дмитрий Георгиевич пожал плечами. — Не знаете. — сказала Мракова. — Что ни говори, а когда ребёнок становится взрослым, он, к сожалению, перестаёт верить в сказки, так как перед ним открывается взрослая жизнь. Жизнь — без прикрас. Жизнь — полной жестокости, обмана, лицемерия и лжи. Жизнь — полной нищеты. Жизнь — военной терронии. — Мракова сделала грустную паузу. — К сожалению, всё это меняет человека, и он забывает сказки. Добрые сказки, рассказанные нам нашими родителями, когда мы были совсем маленькими. — тут она сделала паузу. — Но наши родители, рассказывающие нам сказки, помнят их. — она снова сделала паузу. — Вот мы и пришли к выводу, Мы не забываем сказки, лишь хороним их в себе, зная, что жизнь — это не сказка. Мы хотим, чтобы наши дети до поры до времени оставались детьми. Детьми — не знавшие жизнь, как знают её мы — взрослые.
Выслушав Мракову, Дмитрий Георгиевич, обратившись к Язъявиге — Ядвиге Чёртовой — Ядывой сказал:
– Вот видите, Вы сами дали на этот вопрос себе ответ. Дети должны оставаться детьми. Они живут в сказке, рассказанной им нами взрослыми. И только став взрослыми, дети перестают быть детьми. Они больше не верят в Деда Мороза, ни в снегурочку. Они становятся взрослыми и забывают, что есть сказка.
– А Вы помните, что есть сказка?
– Честно сказать, не знаю. — ответил он. — Наверное, верю. — бросил он вяло. Затем он сказал. — Но я знаю так же, как и Вы, что есть жизнь.
– Да. — согласилась Мракова. — Всё это грустно. — затем она неожиданно сказала. — Чудо будет, если… — тут она запнулась, и грустно посмотрев на Дмитрия Георгиевича, сказала. — Впрочем, этого чуда никогда не произойдёт.
– Вы это о чём?
Мракова пристально посмотрела на Дмитрия и тихо сказала:
– Вы знаете, о чём я.
– Ах да, — понял Дмитрий Георгиевич. — Вчерашний разговор. — он сделал тяжёлую паузу, и сказала. — Трудно знать, что… — тут он запнулся и, наконец, умолк. Он не знал, что сказать ещё. Всё было уже сказано. Впрочем, он сам хорошо это знал. Знал, что Людмила Григорьевна, уехавшая в Париж, не кто иная,, как его родная мать. — «Я никогда не видел её. — подумал Дмитрий Георгиевич. Я никогда не знавал материнской любви. Я был всегда один. Один, и никого рядом. Лишь Лидия Петровна заботилась обо мне. Грустно. Как тоскливо на душе. Кошки скребут на душе. Тошно. — думал он и задавал сам себе вопросы, на которые трудно было ответить. — Кто я? Зачем я здесь? Может быть, моё место на войне, там, где я получил ранение. — он сделал паузу в своих размышлениях. — А может быть, моё предназначение состоит в чём-то ином? — думал он. — Может быть, я рождён для чего-то великого!». — тут он тотчас же опомнился, и на ум пришла мысль, что эта мысль, пришедшая к нему, — лишь оправдание его беспомощности. Ведь великие дела не подвержены сомнению. Их просто делают. Делают, несмотря ни на что. В них нет сомнения. Одна вера, что их великие дела останутся в веках, и никогда не будут забыты.
Не зная, почему, Дмитрий Георгиевич поинтересовался у Мраковой.
– Как Вы думаете, моя мама помнит обо мне?
В этом вопросе поскальзывались нотки грусти, Дмитрий Георгиевич не знал почему, но на него вдруг надвинулась тоска. Тоска по… почему же? Конечно, по его матери, которую он никогда в своей жизни не видал. Он не знал, думает ли она о нём? Живали она или давно почила. Сейчас это было неважно. Хотя почему неважно? Очень даже важно. Неожиданно Дмитрий Георгиевич осознал для себя, что ему чего-то не хватает. Какая-то пустота находилась в его душе, в его сердце.
«Что это? — думал он. — Почему мне так тоскливо? Что со мной?». Задавал он сам себе этот вопрос и не находил однозначного ответа. Он вдруг понял, что эта история, рассказанная Исаак Абрамовичем Роб, была про него.
Про Дмитрия Георгиевича. Он не понимал, почему именно сейчас, доктор Роб рассказал эту историю. Он не понимал почему? Почему именно сейчас, а не много лет тому назад. И тут он неожиданно поинтересовался:
– Можно ли сейчас найти Людмилу Григорьевну?
Мракова задумалась. Она не знала ответа на этот вопрос. Она не знала жива ли она? Да и никто не знал наверняка.
– Я не знаю. — сказала Мракова. — Людмила Григорьевна. — остановила она свою мысль. Она сделала паузу и затем сказала. — Может быть, она уже давно умерла.
– Умерла? — вопросил Дмитрий Георгиевич. Это мысль ему не приходила на ум. Он даже не помышлял о том, что это возможно.
– Что ж, — сказал он задумчиво, — тогда, я бы хотел побывать на её могиле.
– Зачем? — не понимала Мракова. — Почему? — задавала она эти вопросы и не понимала. — Она же Вас бросила!
– Верно. — согласился Дмитрий Георгиевич. — Бросила. — он сделал паузу. — Это её дело. — сказал он. — Я же хочу понять, почему она меня бросила? Почему отказалась?
– Разве это сейчас важно?
– Важно. — тихо ответил Дмитрий Георгиевич, и тотчас же уточнил. — Для меня важно.
– Что ж, — сказала Мракова, — может быть Вы и правы. — она сделала паузу. — Трудно жить, когда терзает сомнения. — она сделала паузу. — Вот Вас терзает сомнения. — сказала она. — Сомнения в том, что Вы хотите понять, может быть, было быть иначе?
– Вы мне поможете?
– И что я должна сделать?
– Узнайте у Исаака Абрамовича, что он знает о судьбе Людмилы Григорьевне?
– А почему не Вам спросить? — спросила она, и тотчас же подчеркнула.
– Он знает про Вас.
– Но до сих пор он этого не сказал. — тут на ум пришла мысль, что он не её ребёнок. Что есть ещё кто-то, кого они оба не знают. Но если это так, то о ком говорил Исаак Абрамович Роб. И тут Мракова сказала:
– Скоро мы снова встретимся с Исааком Абрамовичем. Пусть он развеет наши с Вами сомнения по поводу этого дело.
– Что ж, — согласился Дмитрий Георгиевич, — если иных предложений нет… — не зная, что ещё сказать, умолк Дмитрий Георгиевич.
На что Мракова сказала:
– Только он может развеять эти сомнения.
– А где он сейчас? — спросил Дмитрий Георгиевич Мракову.
– Наверное, отсыпается после вчерашнего.
– Нет. — возразил Дмитрий Георгиевич. — Такие люди, как доктор Роб, никогда не отдыхают. Они всегда на своём месте. На своём посту.
В это самое время.
Придя на работу в десять часов утра доктор, Роб увидел перед входом в лазарет народ. Столько народа он ещё за свою жизнь за один раз не видал. Большинство из пришедших были люди довольно зрелые, жизненный путь которых был уже на пороге могилы. Впрочем, кто знает, когда человека ждёт его могила? Когда женщина в чёрном плаще — с касой, придёт к человеку и взяв его за руку, тихо уведёт его в мир иной, оставив на земле лишь его бренное тело.
Так что и среди пациентов стоя;щих в очереди в лазарет доктора Роб, были и молодые жители Жабинки. Каждый из них пришёл к нему со своими проблемами, со своими недугами.
Первый из пациентов к доктору Роб вошёл человек, лет пятидесяти лет от роду. Доктор Роб тотчас же узнал его. Это был никто иной, как Давид Камилович по фамилии Пуд. Вы спросите почему такая фамилия, — ответ на него прост и прозаичен. Дело в том, что он весил в свои тридцать пять лет аж целых 6.11 пудов весу, что составляет сто килограмм по-нынешней меры — исчислению. За год своей жизни проведённые за границей, он набрал два пуда чистого весу, и волей случая, когда он вернулся в Россию, он волей — не волей, по какой-то прихоти судьбы, попал в этот городок под названием Жабинка. Прослышав о докторе Роб, который делал чудеса, так говорили про него, — он решил прийти к доктору Роб, и проконсультироваться, как избавиться от лишнего весу. Ведь если набирать хотя бы по два пуда в год, то это 32.76 кг за год, а за пять лет составит 163.8 кг. То, через год-два Давид Камилович вряд ли подымится на ноги.
Осмотрев пациента, доктор Роб только развёл руками.
– Ну что я могу сказать. — сказал доктор Роб. — Ваше дело плачевно. — затем он, тяжело вздохнув, сказал свой диагноз. — У Вас, Давид Камилович, у Вас сахарный диабет.
– Сахарный диабет? – ужаснулся Пуд. — Откуда?
Доктор Роб лишь развёл руками.
– Я этого не знаю. — ответил он. — Этому может быть множество причин. Например, нарушения усвоения глюкозы. — затем доктор Роб спрашивал. — Вы любите сладкое?
– Люблю. — признался Давид Камилович, и ему почему-то стало стыдно, как маленькому ребёнку. — Вот видите. — сказал доктор Роб. — А Вы спрашиваете, откуда сахарный диабет. Да всё оттуда — от сладкого. — он сделал паузу. — впрочем, — сказал он. — Врзможно Ваша иммунная система работает неправильно. В таком случае я заключаю, что Ваша иммунная система не может распознать спектр всех Ваших патологий. Не зная, что делать, она выработала определённую защиту, которая оказалась пагубной для Вас.
– И что мне делать?
На секунду лекарь задумался, затем сказал:
– Я напишу письмо в Брест, к моему коллеге лекарю Дорофановой Ольги Платоновне. Она посмотрит на Вас.
– Но мне рекомендовали Вас! — запротестовал Давид Камилович. — Я приехал именно к Вам, чтобы Вы меня лечили.
Польщённый этим признанием доктор Роб сказал:
– Я не специалист в этой области. Моя коллега, лекарь Дорофанова практиковалась в самой Англии. Ей одной из немногих женщин дали образование лекаря.
– Но она женщина. — фыркнул Пуд. — Женщины могут быть только сёстрами милосердия — не более.
Выслушав Пуда, лекарь Роб с горестью сказал:
– Жаль, что Вы так думаете о женщинах. — он сделал паузу и тотчас же утрировал. — О русских женщинах. Разве не они на полях сражения нас под артиллерийский залп оружие выносили раненных с поля-боя. Разве не они перевязывали раненных и заменяли лекарей, коих так не хватала на войне. Жаль, что Вы не считаете, что женщины могут лечить. Вы ошибаетесь, и лекарь Дорофанова Ольга Платоновна тому подтверждение. — затем он сказал. — Вы же не были на войне. — затем, словно в упрёк сказал. — Так как же Вы можете судить о женской медицине?
Давид Камиловичу стало стыдно. Упрёки лекаря Роб не были неосновательны: если хочешь лечиться у мужчин, то флаг в руки. Зачем же унижать женщин?
– Вы совершенно правы. — вынужден был согласиться Давид Камилович. — Я повёл себя как абсолютный хам.
– Я рад, что Вы это поняли. — затем он сделал паузу. — Кстати, если не секрет, откуда Вы приехали в Россию?
– Я приехал из Франции.
Услышав эти слова, доктор Роб на секунду задумался: «Что это? — подумал он. — Я рассказываю Мраковой и Дмитрию Георгиевичу о Людмиле Григорьевне. Как она сбежала во Францию, и вот, этот мужчина. Давид Камилович Пуд. — доктор Роб снова задумался. — Кто Вы доктор Пуд? Почему Вы здесь? — задавал он сам себе эти вопросы и не находил на них ответ». — затем он задал вопрос. — Откуда именно из Франции?
– Из Марселя.
– О. Я слышал об этом городе.
– Что? — осторожно поинтересовался доктор Роб. — Наверное плохое?
– Нет. — сказал доктор Роб. — Я не бывал в Марселе, — признался он, — но слышал о нём. — он сделал паузу. — О замке ИФ. — он сделал паузу. — Говорят, это страшная тюрьма.
– Совершенно верно. — сказал. Давид Камилович. — Иф — тюрьма обречённых. — и кинув пустой взгляд в окно, добавил. — Из неё нет выхода.
Доктор Роб на секунду задумался. Ему показалась, что этот человек был в этой тюрьме. Жил в ней долгие-долгие годы. Понимая это, доктор Роб поинтересовался. — Вы там были? — предположила он.
– Да. — подтвердил Давид Камилович. — По воле случая и имел возможность там побывать. — он сделал паузу, и тяжело вздохнув, продолжил. — Меня, так скажем поселили в замок за то, в чём я не был виноват.
– Это как? — не понял доктор Роб. — Человека не сажают, если тот не виноват.
– К сожалению, сажают. — сказал Давид Камилович. — Меня вот ни за что посадили. — он сделал паузу и тихо добавил. — На долгих восемнадцать лет. – он снова сделал грустную паузу и сказал. — Так что я знаю, о чём я говорю.
– Понимаю. — сочувствиям сказал Исаак Абрамович, а затем спросил. — Если это не секрет, позвольте спросить, за что Вас определили в замок Иф?
– Я помогал своей мадемуазель. — сказал Давид Камилович. — Имя её я умолчу, так как её имя довольно известно в определённых кругах, чтобы его можно было произносить. — он снова сделал паузу, словно подбирая слова для дальнейшего разговора. — Она была куртизанкой. Во время правления Карла Х, моя куртизанка узнала одну тайну. — он, снова сделав паузу, продолжал. — Речь шла о прелюбодеянии одной особы с высокопоставленным бывшем пэром Его Величества Карла Х, имя коего я также умолчу. — он сделал паузу. — Так вот, — продолжил он свой рассказ. — Моя так сказать Мадемуазель, — словно, ругая её Давид Камилович, продолжал свой рассказ. — она — мадемуазель — куртизанка забеременела от этого высокопоставленного бывшем пэром. — он сделал небольшую паузу. — В тот день, когда она узнала о беременности, она поехала к этому высокопоставленному бывшем пэром. В тот день у него был приём, так что мадемуазель не смогла добиться у него аудиенции. — он, снова сделав паузу, продолжал свой рассказ. — Его премьер-министр коей тоже присутствовал на этом приёме, сказал ей: пэр сможет Вас принять завтра, в то же самое время, здесь в его поместье недалеко от Марселя. — Давид Камилович, снова сделав паузу, продолжил. — На следующий день она приехала к нему на аудиенцию. Я доподлинно не знаю, о чём была у них беседа, но после этого разговора она пришла домой совершенно разбитая. — он снова сделал паузу. — Казалась, что она чем-то огорчена. — что тут сказать? Сказать нечего. — Когда подали ужен, мадемуазель удручённо вопросила:

Мадемуазель: — Почему все мужики — одни подлецы? Никто не собирается взять на себя ответственность.
Давид Камилович: — О чём это Вы?
Мадемуазель: — Я…
Давид Камилович: — Что я?
Мадемуазель: — Я беременна.
Давид Камилович: — И?
Мадемуазель: — Я беременна от человека, которому не нужны такие обязательства.
Давид Камилович: — Кто он?
Мадемуазель: — Бывший пэр Франции. Я познакомилась с ним на приёме у Карла Х.
Давид Камилович: — Понятно.
Мадемуазель: — Сегодня я была у него, и он предложил мне сделать аборт. Когда же я отказалась, то он просто выставил меня из своего поместья, при этом сказав: если кто-нибудь об этом узнаёт, то…
Давид Камилович: — Что, то?
Мадемуазель: — Он пообещал, что я пожалею о том, если кто узнает об этом ребёнке.
Давид Камилович: — Подлец.
Мадемуазель: — Вот и я говорю, подлец, что делать, не знаю.
Давид Камилович: — Вызвать на дуэль.
Мадемуазель: — Шутите?
Давид Камилович: — Нет.
Мадемуазель: — Он не дуэлянт. Другого попросит вступиться за его честь. А сам в кусты. Знаю таких.
Давид Камилович: — И всё же я отомщу.
Мадемуазель: — Не сметь. Сама разберусь.
 
На следующий день.
 
В доме Давида Камиловича.
Входит пэр.
Пэр: — Я пришёл к Вам, чтобы объясниться с Вами.
Давид Камилович: — О чём изволите речь вести?
Пэр: — О мадемуазель…
Давид Камилович: — О ней.
Пэр: — О ней.
Давид Камилович: — Что надо Вам?
 
Служанка приносит два бокала вина.
 
Служанка: — Вино.
Давид Камилович: — Поставьте сюда.
Ставит вино на стол. (Уходит)
Пер берёт бокал вина.
 
Пэр: — Молчанье Ваше. — «выпивает бокал вина». — Я знаю, что вчера, у Вас был с мадемуазель разговор. Так вот, об этом разговоре знать никому не след. Да. По с ведением моим Вы хотели вызвать меня на дуэль. Извольте, я Ваш вызов принимаю. Перчатка вот, я вам бросаю. Жду секундантов нынче у себя. Прощайте, а впрочем, до свидания.
(Уходит)
Давид Камилович: — Где секундантов взять? Знакомых нет. А впрочем, Жан-Жак Белье — Людмилы Григорьевны супруг. Его попрошу я об услуги. Отца моего дать секундантов мне.
(Уходит)
 
В усадьбе Жан-Жака Белье.
 
Давид Камилович: — Здравствуйте, мой генерал.
Жан-Жака Белье: — Здравствуйте, чем я обязан Вам?
Давид Камилович: — К Вам просьба у меня.
Жан-Жака Белье: — Какая?
Давид Камилович: — Мне срочно секунданты нужны, а я никого не знаю.
Жан-Жака Белье: — При чём здесь я?
Давид Камилович: — Прошу я Вас, мне секундантов нынче посоветовать.
Жан-Жака Белье: — С кем дуэль?
Давид Камилович: — Пэр — мой противник.
Жан-Жака Белье: — Сам пэр?
Давид Камилович: — Он.
Жан-Жака Белье: — Грозный противник. Он выигрывает все дуэли.
Давид Камилович: — Ещё посмотрим не дуэли.
Жан-Жака Белье: — Ваша воля, секунданты будут. Когда их надо бы?
Давид Камилович: — Сегодня ждёт пэр секундантов у себя.
Жан-Жака Белье: — Понятно, будут секунданты, а Вы услугу окажите мне.
Давид Камилович: — Услуга за услугу.
Жан-Жака Белье: — Убейте пэра на дуэли.
Давид Камилович: — Убью. Клянусь.
Жан-Жака Белье: — Вот хорошо. Зато сто тысяч Вы получите.
Давид Камилович: — Согласен.
Жан-Жака Белье: — Что ж, вот договорились. Теперь прощайте, Вас проводят. Рассчитываю на Вас.
Давид Камилович: — До свидания.
Жан-Жака Белье: — Прощайте.
Давид Камилович (Уходит)
 
У пэра.
 
Первый секундант: — Мы пришли договориться о дуэли.
Пэр: — Когда?
Второй секундант: — Послезавтра на рассвете. На пистолетах с пятнадцати шагах.
Пэр: — Да будет так.
Первый секундант: — Что ж, вот и договорились.
(Уходят)

… — После этого вызова не прошло и суток, как пэр скончался. Flic — так называли французскую полицию в XIX веке, заключили, что пэр был отравлен. И отравлен он был после того, как побывал в гостях у Давида Камиловича. Яд действовал долго и закончил свою, так сказать деятельность только вечером. Меня обвинили в смерти пэра и определили моё дальнейшее место жительство, в замке Иф. — закончил свой рассказ Давид Камилофич. — Где я провёл долгих восемнадцать лет.
Доктор Роб выслушал рассказ несчастного Давида Камилрвича. Ему стало жаль его. Он понимал, что всё что он ему рассказал это не выдумка, а чистая быль. — Вы узнали, отчего умер пэр? — спросил доктор Роб. — Кто постарался и взвалил всю вину на Вас? — Выйдя из замка Иф, я узнал, что меня подставила мадемуазель. Она с помощью служанки отравила пэра, а за всё расплатился я. — он снова сделал паузу. — Я также узнал, что эта мадемуазель была женой Жан-Жака Белье.
– Жак — Жана Белье. — уточнил доктор Роб. Затем спросил. — А эту мадемуазель случайно зовут ни Людмила Григорьевна?
– Что? — вопросил Давид. — Вы знаете эту женщину? Откуда?
– Она когда-то жила здесь, а познакомившись с этим Жан-Жаком Белье, уехала с ним во Францию, оставив на произвол судьбы своего сына, Дмитрия Георгиевича — ещё в младенчестве.
– Об этом она ни словом не обмолвилась.
– Значит, Вы не возражаете, эта мадемуазель никто иная, как Людмила Григорьевна.
– Да. — подтворил Давид Камилович. — Эта мадемуазель не кто иная, как сама Людмила Григорьевна. — И она поспособствовала Вам посидеть вместо неё, так я понимаю, в замке Иф.
– Очевидно. — тяжело вздохнул Давид Камилович. — Вы правы.
– Узнаю; её. — с предвзятом призрением сказал доктор Роб. — Та ещё штучка. По головам пройдёт, а своего не упустит. — он сделал паузу. — Стерва, стерва и есть. — он сделал паузу, а затем спросил. — Она когда-либо обмолвилась о том, что у неё есть сын?
Этот вопрос заставил задуматься Давида Камиловича. За всё то время проведённого с ней она ни единого разу не заикнулась о том, что у неё в России есть сын. Сын, от которого она отказалась много-мнмного-много лет тому назад и о котором никогда не вспоминала. Она была занята совсем иной жизнью. Она гуляла и радовалась жизни. Стала Куртизанкой, и представлена ко двору, получившая титул графини. В свою очередь, её супруг стал графом. Они получили от короля поместите.
Но Людмиле Григорьевне не прельщала жизнь, которую она вела. Тихая и размеренная жизнь вдали от города. Она любила веселья и пляски. Любила в отличие от своего мужа быть при дворе Его Величества. В один из приёмов Его Величества она познакомилась с Давидом Камиловичем. Молодость – зелена, как говорит русская пословица. Вот и Людмилу Григорьевну потянула на молодых.
Давид Камилович. Молодой, человек, двадцати пяти лет от роду. Кровь в нём так и бурлила — сподвигала на великие подвиги. А тут зрелая женщина, желающая пуститься во все тяжкие, ну грех не воспользоваться — опыту понабраться и похвастаться перед друзьями — оболтусами. Развесят ухи и станут слушать, а потом тот же рассказ переврут, вот и герой родился. Ничего не сделал, а герой. Герой в глазах друзей.
Вот так и произошло. Два совершенно разных возраста стали любовниками. Вскоре слух дошёл до Жана-Жака Белье. Как-то раз он имел разговор с Людмилой Григорьевной.

Жан-Жак Белье: — До меня дошёл слух, что у Вас есть друг.
Людмила Григорьевна: — У меня много друзей. Вы не можете мне запретить иметь друзей и подруг.
Жан-Жак Белье: — Я бы ничего не сказал, если бы ни слухи, гуляющие по городу.
Людмила Григорьевна: — Какой слух?
Жан-Жак Белье: — Слух о том, что Вы со своим так сказать, другом бываете не только на людях, но и бываете в уединении.
Людмила Григорьевна: — И что?
Жан-Жак Белье: — Слух слухами, а от слуха много проблем. Это Вам не Россия, в которой слух — это только слух, а здесь ни так! Я не позволю. Забыли, кем Вы были ранее. Так, я Вам напомню!
Людмила Григорьевна: — Вы об этом пожалеете.
Жан-Жак Белье: — Шлюха! Вон! И чтобы я о Ваших похождениях налево больше не слышал, а ни то!
Людмила Григорьевна: — Что, да ни то?
Жан-Жак Белье: — Вы об этом пожалеете. Ведь я граф.
Людмила Григорьевна: — А я графиня.
Жан-Жак Белье: — Без меня Вы никто. Я не говорю, что Вы ещё и куртизанка. Я и так много на себя взял, измены не потерплю.
 
Автор: — После этого разговора прошла неделя. В конце недели, состоялся приём поместите в вышеупомянутого пэра, на который помимо всех прочих была приглашение и Людмила Григорьевна.
 
Пэр: — Я знаю всех дам когда-либо бывавшие у меня в гостях, а вот Вас я вижу впервые. Я — пер, а Вас, как зовут?
Людмила Григорьевна: — Меня зовут Людмила Григорьевна Белье.
Пэр: — А Ваш супруг случайно не Жан-Жак Белье?
Людмила Григорьевна: — Он самый.
Пэр: — А не знаете ли Вы Жан-Жака Белье?
Людмила Григорьевна: — Это мой супруг.
Пэр: — Я рад познакомиться с супругой моего лучшего друга. Разрешите пригласить Вас на танец. Вы хорошо танцуете вальс.
Людмила Григорьевна: — Я люблю вальс. В России он первый из танцев.
Пэр: — Я слышал об этом. На приёмах у Александра I го ни только танцуют вальс, а ещё танец — Полонез, Англез, Менуэт, и многие другие танцы. Но призна;юсь я Вам, я больше всего люблю танец — Польку. Вы умеете танцевать Польку?
Людмила Григорьевна: — Конечно.
Пэр: — Тогда прошу, ПОЛЬКА. — «Танцуют польку». После танца оркестр умолк. — Laissez — moi vous inviter ; vous promener dans mon petit domaine. ;a vous d;range? (Разрешите пригласить Вас на прогулку по моему небольшому поместью. Вы не возражаете?).
Людмила Григорьевна: — С удовольствием.
 
 Автор: — Так они и познакомились, пэр и Людмила Григорьевна. Что ни говори, а Людмила Григорьевна любила жить. Жить на роскошную ногу. Заводя знакомства с мужчинами, её они так таковые вообще не интересовали, её интересовало их состояние — их материальное благополучие. Да что говорить, сейчас женщин интересует то же самое, что и тогда. Ничего не изменилось.
 
Пэр: — Вы хорошо танцуете.
Людмила Григорьевна: — Я часто на балы прихожу.
Пэр: — Какие балы?
Людмила Григорьевна: — Те, на которые меня приглашают вместе с моим супругом.
Пэр: — А на королевском балу Вы когда-нибудь бывали?
Людмила Григорьевна: — Один или два раза — не помню.
Пэр: — Скоро Его Величество устраивает бал, хотели бы Вы пойти на него вместе со мной?
Людмила Григорьевна: — Я всегда хожу только со своим супругом.
Пэр: — Вашего супруга не буде, он уезжает в Париж по делам.
– Но разве не в Париже замок Его Величества?
Пэр: — Там, верно.
Людмила Григорьевна: — Тогда я поеду в Париж и пойду на бал вместе со своим супругом.
Пэр: — Я не хотел говорить, но он на этот бал не имел был чести быть приглашённым. Его дела в Париже куда важнее, чем бал Его Величества Карла X.
Людмила Григорьевна: — Что Вы этим хотите сказать?
Пэр: — Только то, что сказал. — «пауза» — Политика — тонкая штука.
Людмила Григорьевна: — Мой супруг не политик. Он военный.
Пэр: — Военная служба в его чина и политика это одно и то же. Так что если решите поехать в Париж на бал Его Величества, то я с радостью буду сопровождать Вас. — «танец закончен» — Целую Вашу ручку.
 
Автор: — Придя домой, Людмила Григорьевна, имела разговор со своим супругом Жан — Жаном Белье.
 
Жан-Жак Белье: — Я работаю в дипломатическом корпусе Его Величества, и должен быть в Париже в ближайшее время. К сожалению я более что-либо сказать Вам не имею права, так как эта политика, а Вы из России.
Людмила Григорьевна: — И что из того?
Жан-Жак Белье: — Во Франции, как и в любой стране, не приветствуют политиков — иноземцев.
Людмила Григорьевна: — А тех, кто женился на иноземке?
Жан-Жак Белье: — Это не противоречит закону.
Людмила Григорьевна: — Кто же Вы?
Жан-Жак Белье: — Я представитель Его Величества и всей франции при дворе.
Людмила Григорьевна: — То есть?
Жан-Жак Белье: — Я принимаю Иностранцев и, выслушав их, назначаю аудиенцию у Его Величества.
Людмила Григорьевна: — Поняла.
Жан-Жак Белье: — Скоро приедет во Францию некий человек, имя которого я воздержусь сказать. Так вот, мне поручили встретить его, и…
Людмила Григорьевна: — Но Вы же в отставке?
Жан-Жак Белье: — Уже нет. Я сам попросился обратно на службу. Скучно.
Людмила Григорьевна: — Так что, я по-Вашему скучна?!
Жан-Жак Белье: — Да что Вы такое говорите?
Людмила Григорьевна: — Говорю, что думаю.
Жан-Жак Белье: — Я ни то хотел сказать.
Людмила Григорьевна: — Что же Вы хотели сказать?
Жан-Жак Белье: — Я хотел сказать, что я скучаю по военной службе.
Людмила Григорьевна: — И поэтому пошли в политику?
Жан-Жак Белье: — Я всегда считал себя слугой своего народа. И тогда, когда был на войне, и сейчас.
Людмила Григорьевна: — А как же я!
Жан-Жак Белье: — Любимая супруга.
Людмила Григорьевна: — Для Вас скучна я. Если это не так, то Вы не возвратились бы на службу.
Жан-Жак Белье: — Жаль, что такого обо мне Вы мнения.
Людмила Григорьевна: — Значит, Вы не будите против, ежели я с соседом — пэром в Париж на бал Его Величества поеду?
Жан-Жак Белье: — С ним? Он ни так уж прост. По платьям резов он.
Людмила Григорьевна: — Что значит это?
Жан-Жак Белье: — Он спит со всеми женщинами подряд.
Людмила Григорьевна: — Понятно.
Жан-Жак Белье: — Надеюсь Вы мне не измените. Я рогоносцем не желаю быть. Любовь с предательством несовместимы.
«Уходит»
Людмила Григорьевна: — Люблю и ненавижу я супруга. Что делать мне, какая скука. А может и веселье — чёрт не выдаст. В кровати, я и пэр.
«Уходит».

Автор: — Дальнейшее угадать легко. Париж — город соблазнов. Ну как здесь не устоять? В кровати Людмила и пэр лежат. Уже — уже, всё было в ней. Прекрасный грех соблазна и горячего секса без любви.
Дальнейшее известно. Пэр был мёртв. Второй любовник сопровождён по обвинению в убийстве. Теперь он в замке ИФ живёт. А что же Белье? Что сними стало? Сейчас узнаем мы.

– После 1830 года, — продолжал свой грустный рассказ Давид Камилович, — после французской революции, которая ознаменовала падение династии Бурбонов, а также смещением кабинета Полиньяка, — он сделал паузу. Казалось, что он словно был не рад этому. Чему? Конечно, не смещению кабинета Жюля Огюста Армана Мари Полиньяка. Нет. Он даже не знал его лично, только слышал о нём. Он был не рад тому, что после стольких лет заточение в замке Иф, после вероломного предательства Людмилы Григорьевны, он, очевидно снова встретиться с ней. Да, он обязан был встретиться с Людмилой Григорьевной и спросить её: за что Вы так вероломно поступили со мной? — я вышел на свободу. Восемнадцать лет заточение. Ни лучика света в этом тёмном царстве. Царство, куда я попал по воле Людмилы Григорьевны. — он тяжело вздохнул. — Что ж, — продолжал он свой рассказ, — так уж сложилась моя судьба. Я был наказан за эту связь. — он, сделав паузу, продолжил. — Но вернёмся к моей истории. — сказал он и продолжил свою речь. — Выйдя из замка Иф, я Францию не узнал. Она стала свободной. Не было того нагнетающего правление, кое было тогда, когда я сел в Иф. — он, снова сделав паузу, продолжал свой рассказ. — Выйдя из замка Иф, в который меня определила Людмила Григорьевна, я начал искать её следы в этой стране. Сначала я разыскал Жан-Жака Белье. Но я опоздал. Белье уже как пять долгих лет лежал в могиле на Кладбище Сен — Винсент. — он сделал грустную паузу. — Что ж, каждый человек смертен. — тяжело вздохнул он. — После того как я побывал на могиле Жан-Жака Белье, — продолжил он свой рассказ, — сторож мне сказал: он бы мог прожить ещё лет пять — десять, но его супруга свела его в могилу. Вскрылся тот факт, что Людмила Григорьевна — его супруга, оказалась простой шлюхой. После того как я исчез из её жизни, она бросила своего супруга и стала падшей женщиной — где она сейчас? — спросил я, сторожа кладбище, и тот ответил: последнее время она не выходит из дворца «ле Шабане», что расположился рядом с Лувром. По адресу 12 rue Chabanais. — Я нашёл эту улицу и разыскав Людмилу Григорьевну, не поверил своим глазам. Это оказался публичный дом неподалёку от Лувра. — он сделал паузу. — Она сразу же узнала меня. — продолжал рассказывать Давид Камилович. — В свои годы она ничуть не изменилась. Наоборот, похорошела. Всё было при ней, и красивая грудь, и лицо, которое не изменилась за все эти годы. Длинные волосы, пылающее страстью глаза. Увидев меня, она упала в обморок. Придя в себя, она не поверила своим глазам. Ей казалось, что это лишь только сон. Сон, который вот-вот закончиться. — «Это сон. Я не хочу просыпаться». — Говорила она мне. Трогая меня за лицо. Я убеждал её как мог, что это не сон. Всё то, что она видит реально. В конце концов, она поняла, что она не спит, и, придя в себя, начала расспрашивать меня как моя жизнь? Признаться, я удивился этому вопросу. Что значит, как моя жизнь, если же жизни так каковой не было вовсе: моя жизнь не сахар. Я провёл в заточении замка Иф, в который Вы меня определили целых Восемнадцать лет. И вот, теперь я хочу спросить, почему я? На этот мой вопрос Людмила Григорьевна не смогла ответить однозначно: я заботилась о своём ребёнке и чести. Я не думала, что Жан-Жак посадит Вас в Иф. Максимум что я думала, что… тут она умолкла. Ей стыдно было говорить, что-либо. Все её оправдания были тщетны. Я помню, что она расцеловала меня и начала вымаливать у меня прощение: бог меня наказал сполна. Мой ребёнок родился мёртвом. Это расплата за другой грех, совершённый мною: какой грех? — не понимал я грех, который я совершила много лет тому назад в России: что же это за грех? — не понимал я: я отказалась от своего ребёнка. Я не поверил своим ушам, как эта женщина могла отказаться от своего ребёнка? Но ответ пришёл сам собой: я была молода и безумно влюблена. Мне мешал моему счастью ребёнок которого я тогда носила под сердцем. Чем ближе были роды, тем всё ненавистнее становилась мне моя беременность. В конце концов, я родила и, подкинув ребёнка Лидии Петровне, уехала вместе с Жаном-Жаком Белье во Францию. Я теперь не понимал эту женщину, я не понимал, кто она? Несчастная женщина, которая жалела, что бросила своего ребёнка и уехала во францию, или хладнокровная жестокая особа, которая даже сейчас желает сделать так, чтобы я её пожалел и забыл о восемнадцати годах, проведённых в страшном замке, название оного Иф: как мне хочется поехать в Россию, отыскать своего ребёнка, если он жив — не умер, броситься к нему в ноги и вымаливать у него прощения.
В это самое время доктор Роб спросил:
– Где сейчас Людмила Григорьевна?
– Приехала со мной. — ответил Давид Камилович. — Мы остановились в гостиной.
Тут доктор Роб неожиданно сказал:
– Я хотел бы поведать её.
На что Давид Камилович сообщил:
– Она сказала, что никого не хочет видеть пока не найдёт своего ребёнка.
– Я могу в этом вопросе посодействовать.
– Каким образом? — не понимал он.
И тут доктор Роб неожиданно сообщил:
– Дело в том, что я знаю, где сейчас находиться её ребёнок.
– Что? — не понимал Давид Камилович. — Это как понимать? — вопрошал Давид Камилович. — Ребёнок здесь? Вы знаете Людмилу Григорьевну? Откуда?
Исаак Абрамович Роб сказал:
– Вы можете верить мне или нет, это Ваше право. — он сделал паузу и сказал. — Дело в том, что я супруг Людмилы Григорьевны.
Эти слова Исаак Абрамовича Роб сбили с толку Давида Камиловича. Что-чтчто, а он не предполагал, даже не мог подумать, что этот человек Исаак Абрамович Роб являлся законным супругом Людмилы Григорьевны. Мало того что у них с ней общей ребёнок. И этот ребёнок очевидно где-то здесь. Но где? Этого Давид Камилович не знал. Сейчас его мысли были занятом тем, о том, что Людмила Григорьевна опять его провела. Она рассказала ему о своём брошенным ребёнке, а о своём супруге не промолвила ни единого слова.
Недоумевая, Давид Камилович поинтересовался:
– Скажите доктор, почему она никогда не упоминала Вас в своих рассказах?
На этот вопрос доктор Роб не знал, что ответить. Он сам не знал, почему в своих рассказах этому человеку, Людмила Григорьевна не обмолвилась ни единым словом о нём.
– Честно говоря, не знаю. — признался доктор Роб. — Может быть, — предположил он, — ей больно было вспоминать её прошлую жизнь. Жизнь в России и то, что произошло, когда она жила здесь.
– Понимаю. — тихо сказал Давил Камилович. Он тяжело вздохнул, понимая, что прошлое порой лучше оставить в прошлом и забыть. Забыть, словно его не было вовсе. Жаль, что прошлое порой волей или не волей выплывает наружу, как будто бы желая напомнить о том, что человек уже забыл. Ведь прошлое нельзя забыть, оно всегда вместе с настоящим шагает в будущее человека. Сейчас узнаем мы.

Глава 34

Исповедь

Итак, что дальше? О чём повествование в дальнейшем будет? А вот о чём, рассвет. Любовь Романовна проснулась только что. Сегодня до утра она писала. Легла в четыре, а проснулась в восемь. Поспать ещё ей было б хорошо, но встать всё ж надо. Приказчик распоряжений ждёт. И вот встаёт она с рассветом, халда надела и пошла на кухню. Кухарки распорядиться на счёт завтрака и обеда, а затем, пошла на улицу она. Там Елена Кузьминична — её дочка сидела в кресле на крыльце. Читала, что Любовь Романовна написала, в рукописи которую они обе, как могли писали. И спрашивала она:
– Что дальше? Это всё, конец?
И отвечала Любовь Романовна дочке так:
– Конец это лишь начало. История эта бесконечна тяжела для всех людей. Ведь в мире много женщин, которые бросают на произвол судьбы своих детей — младенцев новорождённых. Да что младенцев, просто отказываются от них, когда родителем становятся не нужные дети их.
– Вы о себе?
– Да, о себе.
– Вы сейчас имеете ввиду мою сестру? — вопрошала Елена Кузьминична. — Вы говорите сейчас о Женевьеве Грегори Фанцян.
– О ней. — подтвердила Любовь Романовна. Она на секунду задумалась. Казалось, что она волей-неволей погрузилась в некое пространственное измерение, в некоторое воспоминание из далёкого прошлого, которое не давала ей никакого покоя. Её взгляд казалось, что ничего не выражал. Он словно был стеклянный. Безжизненный и в то же время стеклянный. В какой-то момент она тихо сказала. — О моей дочурке. — в это самое время на глазах у Любовь Романовны появились горькие слёзы, и она добавила. — О Женевьеве Грегори Фанцян.
Что ни говори, а горе матери это горе порой бывает безутешно. Раскаяние приходит неожиданно, и несёт собой горесть того ужаса, которого нельзя представить в самом ужасном ХОРРОРЕ, что есть на белом свете.
Понимая это, Елена Кузьминична пыталась успокоить свою безутешную матушку, которая страдала всё это время. Она не показывала вид, но история, которую она писала, а писала она историю, связанную со своей жизнью, выплеснула из её всех женских внутренностей — из глубины её женской души, всю ту боль, что которая скопилась в ней за все эти долгие-додолгие-долгие годы, порой мучительной жизни человека на этом свете.
– Я бы всё отдала в своей жизни, — говорила Любовь Романовна, — чтобы только вернуть то, что уже не вернёшь.
Понимая, о чём говорила Любовь Романовна, Елена Кузьминична сказала:
– Не всё потеряно. — она сделала однозначную паузу и сказала. — Всё можно исправить.
– Как?! — непонимающе воскликнула Любовь Романовна. — Как можно исправить то, что нельзя исправить вовсе.
– Надо просто узнать, где сейчас Женевьева Грегори Фанцян.
– Как? — не понимала Любовь Романовна. — Кормилица жива? — неожиданно спросила Елена Кузьминична. — Она жива? — поинтересовалась Елена Кузьминична.
– Я не знаю. — растерянно пожала плечами Любовь Романовна, а Елена Кузьминична напомнила:
– Вы говорите, что Вы поехали вместе с кормилицей в её деревню. Значит, кормилица, где сейчас Женевьева Грегори Фанцян.
– Наверное знает. — тихо, словно безразлично сказала Любовь Романовна. — У неё есть её адрес.
При этих словах Елена Кузьминична почувствовала, что стена, разделяющая её матушку, с её сестрой, уже ни так прочна, как была, и она сказала:
– Так возьмите у кормилицы адрес и напишите Женевьеве.
– Не могу. — сказала Любовь Романовна.
– Почему? — Я боюсь, что она не простит меня. — не простит.
– Не понимала Елена Кузьминична. — За что? — вопрошала она. — Не понимаю.
– Дело в том, — сказала Любовь Романовна, — что я предала её после того, как она написала мне то письмо, в котором она говорила о том, что встретила Фанцяна. — она сделала паузу. — Это письмо, — продолжала она свой грустный рассказ, — заканчивалось тем, что Женевьева писала, что её батюшка месье Фанцян умер.
– И что потом? — заинтересована нетерпеливо спрашивала Елена Кузьминична. — Что было дальше?
– Её обвинили в смерти её отца, и чуть было не посадили в тюрьму, как неожиданно выяснилось, что Фанцян не оставил ни одной лиры. Да, — продолжала она свой рассказ. — Грегори Фанцян оставил наследство, но его к тому времени не было. Он проигрался в пух и прах, и от состояния, которое он завещал Женевьеве Грегори Фаяцян только долги.
– И? — заинтересованно спросила Елена Кузьминична. — Что потом? — трепеща сердцем спрашивала она. — Что было после?
– Я просто отказалась от неё. — неожиданно сказала Любовь Романовна. — Родители были уже при смерти, и я вернулась к ним. — она сделала паузу. — Мой отец простил меня и отдал мне всё наследство, с тем условием, что я откажусь от Женевьевы. — она снова сделала грустную паузу. На её сердце было тяжело. Словно на сердце камень лежал. И тут она тихо сказала. — Я согласилась. — она снова сделала паузу и сказала. — После этого я никогда не интересовалась жизнью Женевьевы, и где она сейчас, я не знаю. — заплакала она пуще прежнего.
После этих слов Елена Кузьминична ужаснулась. Она не знала свою мать с этой стороны. Верно говорят; живёшь с человеком всю жизнь, а так его не узнаёшь. Елена Кузьминична сказала:
– Что если Вам разыскать кормилицу и разузнать у неё, — она сделала однозначную паузу, — может быть она знает, где находится сейчас Женевьева.
Эта мысль, пришедшая на ум Елене Кузьминичне, вдохновила Любовь Романовну. Действительно, почему бы и нет? Почему не спросить у кормилицы, где сейчас находится Женевьева? Но тут, в это самое время, радость переросла в грусть. Она вдруг испугалась; «что если она не примет меня. Что если Женевьева Грегори Фанцян не захочет со мной говорить?». Эти мысли устрашали Любовь Романовну и привадили её в ужас.
– Я не могу. — сказала Любовь Романовна, глядя вдаль пустым стеклянным взглядом.
– Почему? — настороженно поинтересовалась Елена Кузьминична, и тотчас же предположив, что… дала сама себе ответ на этот вопрос. — Вы маменька боитесь, что по прошествии стольких лет моя сестра Женевьева Грегори Фанцян не примет Вас, свою родную мать.
Любовь Романовна посмотрела на Елену Кузьминичну тем же стеклянным взглядом и сказала:
– Я боюсь неизбежного. — Чего же? — вопрошала Елена Кузьминична, и Любовь Романовна отвечала:
– Я боюсь, что Женевьева так и не простит меня. — она сделала грустную паузу, и тяжело вздохнув, сказала. — Что она не примет меня, — она сделала паузу и грустно добавила. — Этого я не переживу.
Что ж, каждое горе индивидуально. Порой человек боится неизбежного и находит оправдания, чтобы отсрочить неизбежное. Понимая это, Елена Кузьминична предложила:
– Если хотите я узнаю; о Женевьеве. Я напишу письмо кормилице, и, если она знает, где находиться сейчас, Женевьева, перешлёт письмо ей.
– А ответ? — вопрошала Любовь Романовна. — Кто получит ответ? Я.
– Нет, я. — сказала Елена Кузьминична. — Ответ получу я.
Тут Любовь Романовна предположила:
– А если ответ не придёт, то он придёт в ответе, который напишите Вы.
Понимая опасения своей матушки, Елена Кузьминична сказала:
– Вы плохо обо мне думаете, если считаете, что я на такое способна. — Может быть. — согласилась Любовь Романовна. — Дети всегда ограждают своих родителей от их переживаний. — она сделала паузу. — Но это не переживание. — сказала она. — Это страдание женщины, отказавшейся от своей дочке. — затем она подчеркнула. — Это страдание матери. — затем она сказала. — Нет. — решила она. — Это мой грех, и расплачиваться за него мне. — в это самое время вдали почтовая карета, и Любовь Романовна сказала. — Я напишу сама это письмо. Пусть Женевьева не простит меня, и, возможно, даже не станет его читать, а об ответе я вообще не надеюсь. Я буду знать, что я попросила у неё — своей дочери прощения, а прощать или нет — это её дело.
Елене Кузьминичне не было чем возразить Любовь Романовне: каждый волен прощать или нет, приказать никто не в состоянии.

Глава 35

Письмо

В карете, запряжённой лихой тройкой вороных коней, ехала почтмейстер. Он был маленького роста, упитан не в меру. Ехиден и прямолинейный. Ему было лет пятьдесят пять. По фамилии Бочка Хрюк Мордкович Все почтмейстеры его возраста уже давно не ездили — не развозили письма, а занимали посты в почтовых службах на высоком уровне. Не довезли только этому почтмейстеру. Ему просто не досталось место. Точнее, за связь с какой-то уличной девкой, которую он наградил приплодом, и которая донесла на него министру почты и телеграфа Российской империи Толстому, Ивану Матвеевичу, которому она пришла на приём, разгромив пол почтового управления, заявила: «Ваш почтмейстер Бочка Хрюк Мордкович обещался на мне жениться. Опозорил меня и вот результат, а я на сносях».
После этой истории Хрюк Мордвинович был разжалован в рядового почтмейстера. Что касается той особы, которая была беременна от Бочки, то Бочка был вынужден признать ребёнка и жениться на этой особе. Впрочем, это была простая формальность. Никто из них не любил друг друга, и, в конце концов, они разошлись.
Бочка с радостью подписал развод. Единственная была проблема в том, что его жене и ребёнку были нужны отступные, и по велению Его Превосходительства — судьи Правдолюбова он был вынужден отдавать в год некую сумму, которая предназначалась не только его ребёнку, но и его бывшей жене.
К дому Любовь Романовне подъезжал почтовый экипаж.
В это самое время к крыльцу подъехала почтовая карета.
– Смотрите маменька, — сказала Елена Кузьминична, — почтовый экипаж едет к нам.
Любовь Романовна посмотрела на дорогу, увидев почтовый экипаж, сказала:
– Действительно едет. — затем сама себя вопросила. — Что ему надо бы?
Почтовый экипаж остановился напротив крыльца дома. Из неё вывалился почтмейстер. На плече у него свисала почтовая сумка. Увидев двух женщин, хрюкнул:
– Кто из Вас Любовь Романовна?
– Любовь Романовна. — не понимая она, что происходит, ведь она ни от кого ни писем, никаких посылок не ждала. — Это я. — сказала она, переменившись в лице. Теперь её лицо выражало озабоченность. — Что Вам надо бы? — спрашивала она, а почтмейстер отвечал:
– Вам письмо. — снова хрюкнул почтмейстер. — Из…
Почтмейстер подошёл к Любовь Романовне, и, вытащив из почтовой сумки письмо, адресованной ей, протянул его ей.
Любовь Романовна с трепетом взяла письмо и, прочтя, от кого сие письмо? Любовь Росановна тотчас же бросила на Елену Кузьминичну упрекающей взгляд.
Расположилась в удобном кресле на крыльце своего дома. Елена Кузьминична старалась не смотреть в сторону своей матушке потому, что ей отчасти было неловко за свой поступок, а отчасти стыдно.
«Как посмели Вы сделать такое? Как посмели Вы написать это письмо? — читалось в глазах Любовь Романовны. — Значит, поэтому Вы сказали мне: если хотите, я узна;ю о Женевьеве. Я напишу письмо кормилице, и, если она знает, где находится сейчас Женевьева, перешлёт письмо ей. — рассудила Любовь Романовна. — Ей, то есть Любовь Романовне».
И вот оно. То страшное письмо. Письмо, которое сейчас вынесет приговор, — Любовь Романовне.
Любовь Романовна вскрыла конверт, извлекла из него письмо, и, развернув его, прочла следующее.

Письмо Женевьеве Грегори Фанцян к Любовь Романовне.

– Здравствуйте маменька. Я не знаю, с чего начать это письмо. Начну с того, что сейчас живу я во Дворце. Именно, во дворце. Жизнь моя — не жалуюсь. У меня всё есть. Жизнь моя теперь словно мёд. Деньги — всё, о чём я мечтала, у меня есть.
После той истории с батюшкой Грегори Фанцян, который оставил мне своё состояние, которое оказалось только словами, я оказалась в затруднительном положении. Мой отец умер и не оставил мне ни единые ливры. Это обстоятельство спасло меня от тюрьмы, так как обвинению не было никаких причин обвинять меня.
Это же обстоятельство лишило Вас у меня. Вы отказались от своей дочери ради наследства родителей. Я Вас не упрекаю в этом — деньги нужны всем. Я только не могу понять, что наследство родителей Вам было дороже собственной дочери? Бог Ваи судья — ни я.
Что ж, вернёмся к продолжению моей истории. Когда все узнали, что мой муж оставил меня без единые ливры, а он сам проигрался в последний месяц в пух и в прах, и задолжал достаточную сумму чтобы до конца своей жизни сидеть в долговой тюрьме, он решил поставить точку.
Это было не убийство, а самоубийство. Выбрав смерть, он избежал долговой тюрьмы. Но это его дело.
Я же осталась без средств к существованию, всё было продано за долги. Я не знала, что делать. И вот по прошествии нескольких дней, я встретила некую мадам Келли. Она вошла в моё положение и предложила прогуляться с ней до «ле Шабане». Я согласилась.
Мадам Келли говорила мне, что там, где она живёт, а то есть живёт она в «ле Шабане», там я найду всё. Кров и еду. Так, оно и получилось. Войдя в этот дворец, я познакомилась со многими девушками, которые слышали о моём горе. Они говорили мне, что Фанцян — подлец, что он не имел права оставлять свою супругу без ливров в кошельке. Хотя это обстоятельство спасло меня от тюрьмы, всё равно Фанцян — подлец. Как он мог спустить всё состояние, играя в карты? Этого я не понимала и не пойму никогда.
Но вернёмся к «ле Шабане». Живущие там девочки и женщины сказали мне, что если я останусь в «ле Шабане», то здесь будет и еда, и кров. Также она сказала: «Вы познакомились здесь с высокопоставленными господами из общества, и если повезёт, то выйдете за кого-нибудь из них замуж».
Сначала я не поняла, что мадам Келли имеет в виду, когда сказала, что познакомлюсь здесь с высокопоставленными господами из общества, и если повезёт, то выйдете за кого-нибудь из них замуж.
Мадам Келли же мне объяснила:
– Здесь — в районе Монмартра мы веселимся и предоставляем всякие рода утехи. Мы, так сказать, «ночные бабочки Парижа — района Монмартра». Здесь в «ле Шабане», в переулке недалеко от Лувра, Вы найдёте кров и пищу.
В то время мне некуда было пойти. Я была голодна, а здесь мне пообещали приют и еду. Я согласилась.
Что было потом? мадам Келли оказалась хозяйкой этого дворца «ле Шабане». Она познакомила меня и высокопоставленными деятелями, и я сопровождала их в их общества. Впрочем, и прочие утехи были и мне не чужды.
Время протекало для меня быстро. День за днём время пролетало почти незаметно. Вовремя когда мы не были заняты своей работай, я записывала в дневнике, который оказался моей исповедью, все те события моей жизни, которые я прожила в этой стране.
Прошло время, и вот, в один из дней, я получила ответ на письмо, посланный когда-то в Россию, моей кормилице, которая заботилась обо мне, пока я не уехала во францию. Мы с ней переписывались много лет. Хоть Вы, маменька, предали меня, я справлялась о Вас в каждом письме, адресованное ей.
В одном из них я узнала, что у меня родилась сестра. Назвали её Еленой Кузьминичной. Елена — красивое имя. Елена — Женевьева. Созвучные два имени, так же как неразрывны сестринские отношения. Ни только сёстерские, но также семейные узы.
Как поживаешь, сестричка. Надеюсь, что Ваша мать Вас ни предаст, как предала когда-то она меня. Я не знаю Вас лично, надеюсь Вы ни так алчны, как матушка. Деньги — ничто по сравнению с семьёй. Не знаю, Любовь Романовна осознала, что это так, а не деньги самое главное в жизни. Я надеюсь, что Вы ни такая, как маменька. Вы не совершите в своей жизни подобную ошибку, а ежели совершите, то бог Вам судья.
Теперь самое главное.
Я вместе с этим письмом посылаю Вам своё фото. Я считаю, что это не верно, когда семья не знает свою сестру. Она должна быть едина, пусть даже так.
 
PS: Ежели Вы хотите мне написать ответ на письмо, то мой адрес есть у кормилицы.

С любовью, Женевьева Грегори Фанцян.

Прочтя это письмо, Любовь Романовна, ахнула.
– Моя дочь — проститутка. Ночная бабочка - веселье и всякого рода мужских утех.
В тот же миг Любовь Романовна извлекла из конверта вложенную в него фотокарточку 8 на 10, и посмотрев на неё, она увидела спроектированное аппаратом месье Жозефом Нисефором Ньепсом. на ней изображение женщины. На фотокарточке Любовь Романовна увидела молодую женщину в красивом платье в стиле Ампир. К сожалению оно было блёкло и расплывчато. Можно было сказать, что женщина изображённой на этом фото иногда двигала головой, хотя это было неприемлемо, так как выдержка и сам аппарат желали лучшего. Так что лицо не было чётко изображено на этом фото, зато всё остальное было достаточно контурно видно, так как она сидела в мягком кресле. — Моя дочь. — не сдержалась Любовь Романовна. — «Что я натворила ругала она себя, не открывая рта. — Как могла я…».
В это самый момент почтмейстер снова хрюкнул:
– Ответ будет или нет?
Елена Кузьминична видя в каком состоянии её матушка, сказала:
– Имейте совесть, подождите.
– Мне ждать некогда. — хрюкал почтмейстер. — Мне ещё в три уезда ездить надо бы, времени совсем нет. Так что ежели ответа не будет, то я на обратном пути проезжать буду, заеду к Вам, ответ заберу.
В этот момент кое-как собравшись с мыслями, Любовь Романовна сказала:
– Ответ я напишу, но не сейчас. — она, сделав паузу, добавила. — На обратном пути, когда Вы будете возвращаться, я ответ отдам. — она сделала горькую паузу. — А теперича прошу оставить меня одну. — эти последние слова; оставьте меня одну словно как крик души вылетели из груди бедной женщины. Казалось, что она ни просит, а умоляет почтмейстера уехать. То письмо, которое он ей только что вручил, оказалось для Любови Романовны осознанием того, что по её вине её дочь стала падшей женщиной. Здесь, в России, возможно — нет, она была просто уверена, таково не случилось бы.
Почтмейстер отклонился, сел в почтовый экипаж и поехал дальше. Любовь Романовна смотрела в его след, и ей казалось, что эта не карета, а дорога убегает всё дальше и дальше, превращая почтовую карету в маленькую точку, которая исчезла вдали — за поворотом убегающего в даль леса.
Что ж, возможно так оно и правильно. Наша дорога жизни не прямая. Порой она поворачивает в никуда. Туда, где не знаешь, что там за поворотом ждёт тебя. Этого не знала и Любовь Романовна. Ей было страшно. Грядущее было не определённом. А самое главное она боялась того, что её старшая дочь Женевьева так и не простит её.
Погружённая в эти мысли Любовь Романовна направилась в дом, а за ней шла её дочь Елена Кузьминична. Они вошли в дом. Дверь закрылась. Что произойдёт далее с этой женщиной? Что ждёт её в дальнейшем этой истории? Об этом Вы узнаете в следующих главах этой истории. Пока же вернёмся к Людмиле Григорьевне, Давиду Камиловичу по фамилии Пуд. А также к доктору Роб, и остальным героем истории.

Глава 36

Утраченный шанс

Итак, продолжим. Начнём с того, что вспомним одно выражение; прошлое — это неотъемлемая часть будущего всего человечества. Что есть прошлое? Прошлое — это будущее. Будущее человека и самого человечества. Прошлое — это первоочерёдность настоящего человека как отдельной личности, его неразделимого будущего. Всегда страшно смотреть в грядущее. Ведь грядущее неопределённо, расплывчато и непредсказуемо.
Итак, начнём с того что…
– Вот так всё было. — закончил свой рассказ Давид Камилович, сидя в гостях дома у Дмитрия Георгиевича. Рассказывая эту историю Дмитрию Георгиевичу, он понимал, что для Дмитрия Георгиевича услышать, что его мать — шлюха, он не поверит своим ушам и, возможно, вызовет его — Давида Камиловича на дуэль. Но этого не произошло.
Дмитрий Георгиевич отнёсся к этому известию совершенно спокойно. Он словно проигнорировал эти слова, подумав: «что ещё можно ожидать от женщины, бросивший своего сына». — Я Вас отлично понимаю. — сказал Дмитрий Георгиевич. — Но я не понимаю Людмилу Григорьевну. Как она могла сделать такое? — ужасался он. — Как она могла отказаться от меня ради любовника?
Давид Камилович, помолчав, сказал:
– Не сто;ит судить Вашу мать. Поверти мне, она уже получила от жизни все всевозможные удары, кои ей сниспослала её судьба.
– При чём здесь судьба? — не понимал Дмитрий Георгиевич. — При чём здесь судьба? — негодовал он. — Разве судьба сказала Людмиле Григорьевне, чтобы она бросила своего ребёнка, а затем умотала в эту чёртову францию — в сам Париж чёрт его побери с его диктатором Наполеоном. Уехать в страну, с которой сражалась Россия — я считаю это предательство.
– Кого же она предала? — спрашивал Давид Камилович, понимая Дмитрия Георгиевича, который, казалось всей душой не то что ненавидел, а презирал эту женщину. Женщину, которую он никогда в своей жизни не видел. На этот вопрос Дмитрий Георгиевич ответил:
– В первоочерёдности она предала своего ребёнка. — он сделал однозначную паузу, и тотчас же утвердил. — МЕНЯ. — он снова сделал паузу, а затем бросил с явным раздражением. — Она передала саму себя, во-первых: как мать, а во-вторых: как женщину в целом. — он снова сделал раздражительную паузу. — Она недостойна быть женщиной.
Давид Камилович, выслушав Дмитрия Георгиевича, ничего не сказал. Что ни говори, а он прав. Женщина, отказавшийся от своего ребёнка, должна быть полностью очищена от дальнейших её материнских прав. Ведь отказавшись от ребёнка, женщина-мать перестаёт быть матерью и женщиной. Она становится лишь сосудам для утех. Что ж, каждый имеет право на своё собственное мнение. Жаль, что никто не может понять простую идиому. Эта идиома звучит примерно так: слона — то я и не заметил.
– Вот Вы говорите, что Людмила Григорьевна перестала быть матерью и женщиной, отказавшись от Вас. — Совершенно верно. — подтвердил Дмитрий Георгиевич и уточнил. — Эти женщины перестают быть женщинами и матерями в том числе.
– Тогда скажите, — осторожно спросил Давид Камилович, — а кто тогда Вы? — вопрошал он. — Разве Вы можете считаться мужчиной, ежели отказываетесь от прошлого. — он сделал грустную паузу. — От своей матери. — он снова сделал грустную паузу и словно пристыдил его. — Жаль, что в своих рассуждениях Вы слепы и глухи.
– Слеп? Глух? — не понимал Дмитрий Георгиевич. Он на секунду задумался затем сказал.
– Вы ошибаетесь. — возразил он. — Я не слеп. Я не глух. — он сделал однозначную паузу. — ни Вам судить меня. — твёрдо сказал он. — Вы не были на моём месте. От Вас не отказывались.
– Верно. — согласился Давид Камилович. — От меня не отказывались.
– Тогда как Вы можете судить меня! — неистово воскликнул Дмитрий Георгиевич. — Вы. Тот кто жил в довольстве всю жизнь, пока как Вы сказали мне, попали в замок Иф. — он сделал паузу и сказал. — Ну это уж сами виновны. Не надо было с Людмилой Григорьевной гулять, а она Вас В замок Иф за это, а Вы… — усмехнулся он. — Всё ещё любите эту особу. — изощрённо — саркастично сказал он. — Вы готовы за неё жизнь отдать, а она за Вас? — на секунду он запнулся, затем сказал. — Подумайте, что я сказал. Подумаете и сделайте вывод. Ни Вам судить меня. Это право предназначается только мне.
Давид Камилович задумался. Он только что услышал правду в свой адрес. Действительно он любил эту женщину, готов был пойти на многое, а она? Лишь только сейчас он задумался над словами Дмитрия Георгиевича так, как он никогда не задумывался над ними.
– Я действительно люблю эту женщину. — признался Давид Камилович. — Я сел из-за неё в замок Иф, хотя не знал, что именно она меня туда посадила. — он сделал паузу. — Что ж, каждому свой АД. — сказал он. — Одно я знаю наверняка.
– Что же?
– Людмила Григорьевна раскаялась в своём поступке. — он сделал паузу. — Она здесь, в гостиной остановилась. — сообщил он Дмитрию Георгиевичу эту неожиданную новость. — Она хочет увидеться с Вами. — Давид Камилович смотрел на Дмитрия Георгиевича, у которого лицо выражало недоумение. Казалось что Дмитрий Георгиевич не ожидал такого поворота этого разговора. Он думал что эта женщина, которая считалась его матерью в Париже, во дворце «ле Шабане», что у Лувра, а она здесь, в России. И не просто в России, а в здешней гостиной. Ждёт приговора. Да-да, именно приговора. Ведь если он, Дмитрий Георгиевич, откажет ей во встрече с ней, и не поговорит с ней, то это для неё будет приговор. Он её не простил это для неё был бы удар, который Людмила Григорьевна возможно её сердце не вынесло бы, и она умерла. Ни в том смысле — умерла, то есть в могилу, а умерла бы чисто духовно — то есть ей нанесли непоправимый удар на её душевное состояние, которое скажу я Вам и без того было у Людмилы Григорьевны ни из лучших. Она боялась, что сын её, её не принял, не простил бы её. Этого она не перенесла бы. — Давид Камилович спросил. — Что мне ответить Людмиле Григорьевне? — Что? — переспросил Дмитрий Георгиевич. Не понимая, что сейчас он услышал? — «Это что? — подумал про себя Дмитрий Георгиевич. — Я ослышался. — решил он. — Да. Я ослышался. — уверял себя он. — Это скверная шутка. Зачем она здесь? — не понимал он. — Она же меня бросила. Что ей сейчас надо бы? — не понимал он. — Зачем я ей»?

Тем самым временим, в гостиной города Жабенка на втором этаже, в ужасной комнате, наводнённой клопами и тараканами, на стуле возле окна сидела Людмила Григорьевна. Она смотрела в окно на уличный унылый пейзаж уходящего за горизонт солнечных лучей, и ей было не радостно. Она была в печали. Её сердце тосковало.
Сейчас исповедавшись перед своим мужем, который в отличие от неё не отвернулся от их общего сына, и вместе с Лидией Петровны дал ему воспитание.
– Вот такая история. — тяжело вздохнула она. — Вот так всё и было.
Сейчас уныло смотря на пейзаж уходящего солнце — его последних солнечных лучей, она почему-то думала о том, что она как эти последние солнечные лучи — уходящего солнце, так и она, последний лучик — солнце её непутёвой жизни как это солнце вот-вот скроит за горизонтом свои последние лучи уходящего солнце озминовала последнее мгновение её никчёмной жизни. Вот-вот, и последний луч уходящего за горизонт жёлтого солнца, и наступит конец. Всё будет кончено. Её сын не простит её и не придёт к ней увидеть её первый раз за их жизни. Она этого не перенесёт. Душевные страдания сведут её в могилу. Она умрёт, так и не вымолив у него прощение.
– Бедная Людмила Григорьевна. — сочувственно вздохнул Исаак Абрамовича Роб. — Бедная женщина. Несчастная мать. Что Вы пережили за всё это время? Что чувствовали, когда видели, как женщины гуляли со своими детьми. Как всё это Вы только пережили?
– А вот так. — сказала Людмила Григорьевна, тяжело вздохнув. — Поначалу мне не было плохо, я гуляла и веселилась в течение многого времени. Но потом. — сделала она упреждающую паузу. — Чем старше я становилась, тем больше по своей сущности мне хотелось иметь ребёнка. В какой-то момент я поняла, что мои скелеты вылезли наружу. Я вспоминала долгими тихими вечерами о своей прошлой жизни, и волей-неволей я вспомнила моего ребёнка. Как могло так произойти?! — ужасалась она. — Как вообще такое возможно? — неосознанное осознание постучалось в её понимание того, что когда-то сделала она. — Я отказалась от своего родного ребёнка. Бросила его на произвол судьбы. — она сделала паузу, и тотчас же заявила. — Но за это я уже расплатилась. За это и за Пэра, и за Жан-Жака Белье, за всё, что я ещё натворила в жизни, с меня взялось полностью. — говорила она Исаак Абрамовичу. — Мой второй ребёнок родился мёртвым. — в это само время на лице женщины появилась ни маска, а сам, что ни наесть ужас. Хоррор — осознание своего грехопадения. — Я хотела ребёнка, и неважно от кого он был бы. Главное, он был мой. Мой и больше ничей. — ревела она горькими слезами. — Я не понимала тогда, много лет тому назад, в чём счастье женщины. — она сделала грустную паузу, и затем тихо добавила. — В чём счастья жизни. — она снова сделала паузу. — Я всё думала, что оно в отраде жизни. Я всегда считала, что это праздное увеселение, и только. Я считала, что жизнь — это праздное увеселение, и ничего больше. — она сделала грустную паузу, а затем тихо сказала. — Я ошибалась. Жизнь — это не праздное увеселение — нет это ни так. Жизнь — это страдания. Горы страдания. — подчеркнула она и добавила. — Океаны слёз.
– Я никогда не слышал от Вас такие слова. — сказал Исаак Абрамович. — Таких глубоких рассуждений.
– Я слышу сарказм в Ваших словах. — возмутилась Людмила Григорьевна. Она не понимала иронии этих слов, хотя… что есть жизнь? Жизнь — это ирония судьбы — её нитей. Порой спутанных в узлы, а порой длинной нити, которая гляди, вот-вот и порвётся. Лопнет, и конец. Конец жизненного пути. Могила на кладбище — вот последний дом человека. Что он сделал за свою жизнь? Кажется, человек за свою жизнь, сделал очень многое, а оглянешься — ничего он не успел сделать. Только торопился и торопился, а куда? Порой на этот вопрос не ответит ни один человек на всём земном шаре. Рассуждая на эту тему, Людмила Григорьевна вопросила. — Вы что, смеётесь надо мною?
– Ни в коем случае. — поспешил сказать Исаак Абрамович. — Просто Вы изменились. — сказал он. — От той Людмилы Григорьевны, которую я знал когда-то ничего не осталась. — сказал он, сделал паузу. — Теперь я вижу перед собой совсем иную женщину.
– Какую? — вопросила Людмила Григорьевна. — Хуже или лучше? — Я вижу впереди собой женщину, которая жизнь бросала из стороны в сторону. Которая её не щадила. Я вижу женщину, которая научена горьким опытом не только своей жизни, но и жизни в целом. «Я вижу женщину, которая осознала и приняла свои ошибки», — говорил Исаак Абрамович, — и приняв всё это, Вы приехали сюда, в Россию, к себе домой. — он сделал паузу. — Ведь Россия Ваш дом. — сказал он. — И как бы Вы ни хотели уехать за лучшей жизнью, тоска о доме будет преследовать не только Вас, но и каждого человека всю его жизнь.
Людмила Григорьевна не смела возразить. Она тихо сидела у окна комнаты гостиной и смотрела вдаль. Последние лучи — уходящего солнце, уже скрылись за горизонтом, а её ребёнка ещё не было. Когда он придёт и придёт ли вообще, этого Людмила Григорьевна не знала. Ей оставалось только надеяться на лучшее. На то, что её ребёнок, который для неё был просто её ребёнком и никем более, придёт к ней и скажет: здравствуй, мама.
И вот Людмила Григорьевна услышала тихие шаги по скрипучей лестнице. Они медленно приближались к двери комнаты, в номере котором проживала Людмила Григорьевна. В этот миг её сердце сжалось. Неожиданно на неё напал страх: что если… это, что если терзало душу Людмилы Григорьевны, и ужас всё сильнее и сильнее охватывал её не только душу и сердце, но и её тело стало полностью недвижимо. И тут, в этот миг шаги стихли. Неопределённость пугало Людмилу Григорьевну, она замерла.
Стук в дверь.
– Кто тама? — вырвалось неожиданно из уст Людмилы Григорьевны. «Кто тама?», именно так, а не иначе она спросила с замершим сердцем.
– Давид Каилович. — тихо сказал голос за дверью и добавил. — Я пришёл. — Дверь открыта.
Замершем сердцем, — тихо произнесла Людмила Григорьевна, встревоженная почему-то. Да впрочем, на вопрос, почему можно сказать так; мой сын пришёл вместе с Давидом Камиловичем или нет?
Дверь открылась, и в дверном проёме появился он — её любовник Давид Камилович.
Увидев стоя;щего одного в дверном проёме Давида Камиловича, Людмила Григорьевна со — дрогая сердцем спросила:
– Он с Вами?
– Кто? — не понял Давид Камилович. — Про кого Вы говорите?
– Про моего ребёнка.\
– А. — понял Давид Камилович. — Вы имеете в виду Дмитрия Георгиевича.
– Очевидно его. — твёрдо сказала Людмила Григорьевна, взяв себя в руки. — Дмитрия Георгиевича.
Давид Камилович вошёл в номер гостиные, и, поздоровавшись с доктором Роб, подошёл к Людмиле Григорьевне и, посмотрев на неё так, словно сочувствовал ей, сказал:
– Дмитрий Георгиевич не хочет Вас видеть. — он сделал однозначную паузу и сказал. — Но он готов Вас выслушать, ежели Вы… — сделал неоднозначную паузу Давид Камилович.
В этот самый миг у Людмилы Григорьевны сдали нервы, и она в отчаянии и нетерпении выкрикнула:
– ЧТО Я?! Ну, говорите. — нетерпеливо вскрикнула она. — ЧТО Я?!
Давид Камилович сделал однозначную паузу, словно готовя Людмилу Григорьевну к тому, что он сейчас скажет, и, посмотрев в глаза Людмилы Григорьевны, он понял, что она готова услышать, что сейчас скажет ей он. Казалось, что она готова была принять то, что он скажет. Приговор, который был вынесен ей её ребёнком, её Дмитрием Георгиевичем. Но что это? Также Давид Камилович увидел в её глазах надежду, что новость, которую он скажет, обрадует её и даст надежду. На глазах её были видны большие горькие слёзы.
Понимая это, Давид Камилович сказал:
– Дмитрий Георгиевич. — сказал он, и не успел он закончить предложение, как Людмила Григорьевна, неистова воскликнула:
– Что Дмитрий Георгиевич?! — вопрошала Людмила Григорьевна. — Ну, говорите! — умоляла она его.
– Я и стараюсь Вам объяснить, — говорил Дмитрий Георгиевич, — но Вы перерываете меня, — упрекал он её, — и я тем самым не могу сказать, что…
Не успел Давид Камидович закончить предложение, как Людмила Григорьевна нетерпеливо вопросила:
– Что сказать?! Умоляю, говорите!
Что ж, Давиду Камиловичу ничего не оставалась, как закончить начатое им предложение, не возвращаясь к его началу.
 —…сказать, что, Дмитрий Георгиевич, — продолжал он свою речь, — что он… — не находил он слов для того, чтобы сказать Людмиле Григорьевне то, что сказал ему Дмитрий Георгиевич.
– Что Вы тянете словно кота за хвост. — она зыркнула на него своими нетерпеливыми глазами, торопливо сказала. — Говорите, что кота за хвост тянуть?
– Он сказал. — не знал что сказать Давид Камилович. — Он сказал. — снова повторил он.
– Что он сказал? — нетерпеливо вопрошала Людмила Григорьевна. — Говорите же! Умоляю!
– Действительно. — сказал Исаак Абрамович Роб. — Скажите наконец. — сказал он. — Не томите ни меня, ни Людмилу Григорьевну.
Вряд ли Давид Камилович хотел сказать, что ему сказал Дмитрий Георгиевич. Он понимал, что для Людмилы Григорьевны это был бы окончательный приговор. Он хотел солгать, сказать, что-либо только неправду, и подарить Людмиле Григорьевне хоть какую-то надежду. Но дав эту надежду, он бы тем самым, возможно, убил бы Людмилу Григорьевну. Она бы в надежде на хорошее пошла, нет побежала или даже полетела к Дмитрию Георгиевичу и… что и? Надежда переросла бы в отчаяние и в ненависть. В ненависть к само;й себе. А это может привести к самым разным последствием. Но что делать, надо сказать.
– Дмитрий Георгиевич сказал: она не моя мать, я вырос один. Пускай уезжает в свой Париж — в свою… Францию.
Выслушав Давида Камиловича, Людмила Георгиевна ни чуть не расстроилась. Она словно ожидала подобный ответ, и хотя она хотела встретиться с ним — с сыном и поговорить с ним — попросить прощения, он не желал её не то, что видеть, а слышать о ней ни имеет ни малейшего желания.
– Что ж, — холодно сказала Людмила Григорьевна, у которой в одно мгновение всё волнение испарилось, словно не было её вовсе, — чёрт с ним. — бросила она. — Ежели не хочет встретиться со мной, то и я с ним не желаю общаться. — она сделала паузу. — Я припёрлась в эту страну, в которой нет дорог, по котором ходят дураки. Ведь ежели здесь, в этой стране не было дураков, то и дороги были хорошие. Хм. Да этот мне даром не нужен. — пафосно бросила она. — Без него проживу. — она обратилась к Давиду Камиловичу, поинтересовалась. — Где мой экипаж? — затем она твёрдо заявила. — Я возвращаюсь в Париж. — она встала со стула, и подойдя к входной двери, на секунду задумалась, затем повернувшись к мужчинам, сказала. — Завтра уеду — сегодня поздно.
В это самое время что-то ёкнула в её сердце. Она услышала шаги за дверью, и что-то ей подсказало, что эти шаги как будто знакомы ей. Хотя она никогда их не слышала, она каким-то образом чувствовала, что эти шаги ей знакомы. Она не понимала, что это такое? Что с ней происходит? Ей стало страшно. Страшно, потому что эти шаги, которые слышала она, почему-то нагоняли на неё ужас.
В тот же миг она сверкнула глазами в глаза Давиду Камиловичу, и тот опустил голову, словно ему было неудобно за его, а впрочем, почему за его? Не за его, а за кого — тото ещё, того кого она не видела никогда в своей жизни. Впрочем, почему никогда? Возможно нет, она видела его. Но кто шагал за дверью, этого она не знала. Впрочем, она предположила, и это предположение оказалось правдивым.
В эту секунду Людмила Григорьевна распахнула дверь своего гостиничного номера, и, сбежав по лестнице, никого не видя, выбежала в холл гостиной, с криком: прости, сын. Но там уже никого не было. Гостиный холл был пуст.
В ту же секунду Людмила Григорьевна зыркнула глазами на второй этаж, где в дверях стоял Давид Камилович, и небрежно бросила:
– Кто это был?
Ответа не последовало. Давид Камилович спустился по лестнице вниз, подошёл к ждущей на свой вопрос ответа Людмилу Григорьевну, и, посмотрев в её совершенно обескураженное лицо, сказал ей прямо глаза.
– Дура.
Приняв оскорбление в лицо, Людмила Григорьевна отпарила.
– Сам дурак. — залепила она Давиду Камиловичу горячую оплеуху. Затем она, словно обвиняя его, в чём-то сказала. — Зачем с Вами я связалась? Уж лучше бы Вы… — запнулась она, понимая, что её теперешнее настроение не приведёт её ни к чему хорошему. Она может потерять того, кто загубил ради неё свою жизнь. — …сказали мне, продолжала она свою речь, — что Дмитрий Георгиевич был всё это время за дверью, а Вы обманули меня! — обвиняла она его. — Сказали, что он не хочет меня видеть.
– Он сам сказал мне, чтобы я сказал Вам, что он не хочет Вас видеть. — признался Давид Камилович. — он хотел узнать, что Вы скажете на эти слова. — Подлец. — в недоумении сказала Людмила Григорьевна. — Я к нему, — кипела она от ярости, — а он?! Подлец. Завтра же в дорогу и через Польшу во Франции, в сам Париж. Что мне делать тут? — затем она обратилась к Давиду Камиловичу. — Вы едете со мной или останетесь здесь?
В это самое время в дверном проёме номера гостиной появился Исаак Абрамович, и твёрдым голосом сказал:
– Вы остаётесь здесь, в России. Вместе со своим мужем. Не забывайте, что я пока ещё Ваш муж. — затем он обратился к Давиду Камиловичу. — Вы же можете ехать в Париж, скатертью дорога. — Я никуда не поеду без Людмилы Григорьевны. — однозначно заявил Давид Камилович. — Я люблю Людмилу Григорьевну, и как её нынешний муж, заявляю совершенно официально. — Мы супруги. Поженились перед поездкой в Россию. А Вы, Исаак Абрамович, никаких прав на Людмилу Григорьевну не имеете. Вы давно в разводе. — заявил он.
– Это так. — подтвердила Людмила Григорьевна. — Вы мне более не муж, а муж мне он — Давид Камидович.
– Что ж, — сказал Исаак Абрамович. — Ежели так, то почему Вы здесь, а не там, в Париже? — сказал он, затем предположил. — Разве только из-за Дмитрия Георгиевича?
– Из-за него. — сказала Людмила Григорьевна. — Верите Вы мне или нет, но ежели сейчас произошло то что тогда, когда я родила, я бы оставила б своё дитя себе, а не отказалась бы от него.
– Это только слова. — сказал Исаак Абрамович. Если бы всё повторилось, то я уверен, что с Харлам Петровичем Вы поступили также, послали бы его насмерть, а от своего сына отказались бы. — Кто таков Харлам Петрович? — спросил Давид Камилович. — Вы о нём мне ничего не рассказывали.
– Не рассказывали, — иронично сказал Исаак Абрамович. — Ну это и понятно. — небрежно бросил он. — подымайтесь, — бросил он. Расскажу.
– Вы расскажите правду? — вопросила Людмила Григорьевна, — или нет?
– Это Вы о чём? — не понял Исаак Абрамович.
– Да всё Вы поняли. — сказала Людмила Григорьевна. — Ведь Исаак Абрамович давно умер, а Харлам Петрович передо мной. — она сделала однозначную паузу. — Ведь на той дуэли был убит Исаак Абрамович, а не Харлам Петрович, ни так ли?
– Что? — вопросил Исаак Абрамович, спускаясь с лестницы. — Что Вы сказали?
– Правду. — сказал Людмила Григорьевна. — И, если Вы не хотите, чтобы все узнали правду, Вы не будете мне мешать. — она сделала паузу и твёрдо спросила. — Ясно! — она сделала паузу и приказала. — Убирайтесь вон Харлам Петрович. — она сделала однозначную паузу, и, указав рукой на дверь, крикнула. — ВОН!
В эту минуту Давид Камилович увидел в этой женщины ту женщину, которую он знал давним — давно, то того, как попал в замок Иф.
«Да. — подумал он. — Человека невозможно изменить. Увидишь, что он изменился, как нет, оказывается, что он не менялся вовсе».
Тем временем Исаак Абрамович удалился, а Людмила Григорьевна сказала.
– Да, Исаак Абрамович — Ваш отец. Но этот человек — не Исаак Абрамович, а Харлам Петрович, — мой бывший муж.
Давид Камилович вопросил:
– Как это понимать? — Не спрашиваете меня. — сказала Людмила Григорьевна. — Я всё равно не смогу ответить на этот вопрос. — Что ж, — сказал Давид Камилович, понимая Людмилу Григорьевну. — Если Вы сотчёте необходимом рассказать мне о той дуэли, которая произошла между Исааком Абрамовичем и Харлам Петровичем, то я готов выслушать Вас в любое время дня и ночи. — Людмила Григорьевна посмотрела на Давида Камиловича понимающим взглядом. — «После всего, что я с Вами сделала, — подумала она, — Вы до сих пор…». — Я хотела быть счастливой. — сказала она ему. — И никогда не задумывалась, какой ценой мне придётся заплатить за него. — она сделала паузу. — У меня было всё. — сказала она. — Власть, мужчины и деньги. Но счастья у меня никогда не было. Я его оставила здесь, в России. — сказала она. — Меня Бог наказал за это сполна и сейчас, когда мой сын не захотел меня видеть, отвернулся от меня, я не могу более оставаться в России. Много здесь горестных воспоминаний. — она сделала паузу. — Я никогда не думала, что полюблю Вас. — сказала она Давиду Камиловичу. — Но это случилось. — она снова сделала паузу. — Да и Вы любите меня. Ведь только любящей человек может вынести то, что вынесли Вы.
– Или безрассудный. — поправил Давид Камилович Людмилу Григорьевну.
– Безрассудство и любовь порой неотделимы. — заметила Людмила Григорьевна, а Давид Камилович подтвердил:
– Как всё в этом мире.
После чего они пошли в номер гостиной, и закрывшись в нём, легли спать.

Глава 37

Дурное известие

Автор: «Высказывание». — Глаза — это зеркало души. Мозг — это рациональность, воспроизведение — антипод души. Никто не может видеть сердцем и одновременно рационально мыслить. А когда ко всему этому присоединяется сердце и душа и сердце неотделимы друг от друга, то рациональность человеческой мысли сводиться на нет. Ведь мозг — это антипод души человеческой и противопоставление его сердцу.
 Теперь посмотрим, что делается в доме Тимофей Кондратьевича? Вернёмся к Пелагее, Ире и Ефимии Иннокентьевне, а также остальным героем истории.

Итак, высказывание приведённое выше, есть неотъемлемая фразеология человеческой речи — его понимание и противопоставление человеческих чувств. Об этом и говорила Елене Кузьминичне, Ире, и присутствующему в комнате Тимофею Кондратьевичу Пелагея Ивановна Хайц.
 
Автор: — Всё то, что есть на свете — есть игра. Планета — театр — нашего лицедейства, мы играем на сцене — это место определённом жизни нашей. Работ, дом — всё это сцена наша. Мы зрители — актёры одновременно театра — жизни — сцены зрителей — актёров. В секунду мы из зрителя в актёра перевоплощаемся, не задумавшись, и из актёра в зрителя в секунду перевоплощение. Мы в жизни роли играем ежедневно. Вопрос один: кто переиграет из нас кого? Ведь все мы актёры роли, и зрители мы в роли. Играем мы по очереди друг друга, и это бесконечно — до конца игра — Кончиной жизни нашей, оканчивается она. Но не заканчивается роль человека в жизни нашей. Другие лишь актёры лица сцены нашей. И более ничего — конец иль только лишь начало? Кто поймёт? Роль я начну сейчас сначала. Вот герои сцены — спектакля зрителей — актёров. Начнём же мы спектакль, акт, действие одной лишь роли.
 
Вот Роберт Карлович по прозвищу — индюк, в тусклом освещении масляной лампы сидел в кресле за столом своего кабинета, оный ему предоставил ему Тимофей Кондратьевич. Его лицо было освещено не полностью, и казалось, что индюшачье выражение его лица и прозвище, которое ему дали «ИНДЮК», как нельзя схожи друг с другом. Впрочем, индюк — это птица, а птица, которая не умеет летать, это полуптица. Впрочем, некоторая птица летать не может и никогда не умела. Курица, пингвин, страус, индюк — птицы не летающие, хотя это считаются птицами.

Следующем вечером

Сейчас при тусклом освещении масляной лампы он, сидев за столом, что-то писал на пергаменте, гусином пером, которое, честно говоря, не писала как полагается перу, а лишь скрёбла по пергаменту своим исступлённым концом.
– Чёрт побери это перо! — не сдержав порыв ярости, бросил Роберт Карлович. — Что за город такой? Не у одного писаря пера приличного нет, — бросил он гусиное перо на стол, — одни тупые и поточить нечем. Ножа и того нет. Завтра же всем по шапке надаю. Пусть знать будут, где раки зимуют.
В это самое время в кабинет вошёл дежурный. Услышав брань Роберта Карловича, он поспешил войти в кабинет — справиться, в чём дело.
Роберт Карлович был в ужасном расположении духа. Он не был злым, он был в ярости. В ярости оттого что после дня кропотливого рабочего дня, он не мог написать ничего из-за того, что все перья были тупы, а поточить их не было возможности.
– Что тут, чёрт побери, происходит?! — возмутился Роберт Карлович. — Все перья тупые! — В неистовой ярости разломал он одно из перьев, попавшиеся под его руку. — Я должен сейчас писать в Петербург и утреннею почтой отправить, а я даже написать ничего не могу. — неистово неиствовал Роберт Карлович. — Все перья тупые, а поточить нечем. — он сделал однозначную паузу, и посмотрев на дежурного так, словно обвиняя его в том, что именно он, а некто иной отвечает за перья, чтобы писать, Роберт Карлович сухо приказал. — Перо мне, — затем прикрикнул для пущей убедительности его решимости писать, — немедля.
Дежурный полисмен выскочил из кабинета словно ошпаренный. Он ещё никогда в своей жизни не слышал подобного тона. Ему, конечно, приказывали это безусловно, но орать, это что-то.
Найдя быстро на своём рабочем столе новое перо, дежурный полисмен тотчас вернулся обратно. Держа в левой руке перо, он хотел тотчас же отдать его Роберт Карловичу, чтобы тот сменил гнев на милость, и остаток вечера до конца рабочего часа посидеть в спокойствии. Войдя в кабинет, дежурный полисмен ничего не увидел. За столом ди и в кабинете никого не было. Роберт Карлович испарился, словно его не было вовсе.
– Мистика какая-то. — подумал дежурный полисмен. — Только что, здесь, в этом кабинете был Роберт Карлович. Он сидел вот за этим столом, а сейчас его нет. — недоумевал он. — Что за чертовщина такая? Мистика.
В это самое время чей-то голос позади озадачливого полисмена спросил.
– Перо принесли? — полисмен замер. — Он слышал голос, который принадлежал Роберт Карловичу. Но проблема в том, что он слышал его позади себя, а когда он входил в кабинет, никакого Роберт Карловича и в помине не было. Если бы он там был, то в коридоре они бы встретились, а тут — нет, не встретились. Ежели они бы встретились, то это произошло в коридоре, и нигде более.
Дежурный полисмен с трепетом оглянулся. И вот, позади него стоял Роберт Карлович. Он был достаточно весел и миролюбив. Расплывавшись в улыбке, которая, в свою очередь, была похожа скорее на издёвку, чем на сому, улыбку, весело спрашивал:
– Вы что, испугались? — иронизировал он. — А ещё полисмен, — упрекал он его, — а боитесь. — он сделал паузу и подметил. — А как Вы будете преступников ловить? — смеялся Роберт Карлович. — Да они Вас первыми словят, чем Вы их.
Дежурный полисмен пытался как-то оправдаться, но это у него плохо получалось, а Роберт Карлович говорил:
– Что ни говори, а страх пересилит любое дело. — он сделал паузу и добавил. — Страху не место здесь.
После этих слов Роберт Карлович ушёл, оставив дежурного полисмена одного в полицейском участке, стоя;щего в дверях кабинета, держа в левой руке гусиное перо.
Оставшись один, дежурный полицейский пришёл в себя, и сказал сам себе: «Всё, спать. Срочно». Он положил гусиное перо на стол, и, выйдя из кабинета, запер за собой дверь. Затем он вышел из полицейского участка и, заперев его на ключ, срочно пошёл домой, пожевать.




Часть IV
Глава 38

На следующее утро

Итак, на следующее утро разнеслось дурное известие о том, что на горе дьявола, так прозвали жители Жабинки нехорошее место где недавно при свете полной луны видели самого дьявола, вышедшего из света лунного света. Известие, которое всполошило всю Жабинку.
Утро. На часах 10 часов утра. В полицейский участок осломя голову влетел на всех порах Митрофан. Он никого, не замечая на своём пути, влетел в кабинет Тимофей Кондратьевича. Оный сидел за столом и что-то писал. Увидев влетевшего в его кабинет Митрофана, он тотчас же торопливо сказал:
– На Вас же лица нет. — затем он спросил. — Что произошло?
Немного отдышавшись, Митрофан показал рукой на дверь и чуть дыша пролепетал:
– Ро… Роберт Карлович. — говорил он не связанно.
– Что Роберт Карлович? — не понимал Тимофей Кондратьевич Митрофана. — Вы мне можете ясно объяснить, что с Робертом Карловичем?
– Роберт Карлович там. — отдышавшись и придя в себя, говорил Митрофан, показывая руками, куда-то в сторону — на дверь. — На чёртовой горе. — без связанно говорил он. — Там лежит, мёртв.
– Что? — не расслышал Тимофей Кондратьевич. — Я что-то не понял, — говорил он. — Роберт Карлович мёртв? — Да. — подтвердил Митрофан отдышавшись. — Роберт Карлович мёртв.
Эта новость была для Тимофея Кондратьевича неожиданна. Буквально вчера Тимофей Кондратьевич говорил с ним, с надворным советником Роберт Карловичем, а сейчас он мёртв: «Кто его убил? — думал Тимофей Кондратьевич. Давеча я имел с ним разговор, а сегодня он мёртв». Тимофей Кондратьевич тотчас же спросил.
– Кто его обнаружил?
– У нас слухи разносятся быстро.
– И что? — настороженно вопросил Тимофей Кондратьевич. — Слухи — слухами, — сказала он, — а кто трупп первый нашёл, тот должен здесь, показание давать. — Его обнаружила Пелагея Ивановна Хайц — наша местная ведьма — хозяйка Зелейной лавки. — А она, что там делала? — Говорит, что ночью травы собирала и на трупп наткнулась. Поначалу она сказала: я испугалась, а опосля придя в себя и посмотрев на трупп, я признала в нём надворного советника Роберт Карловича.
– И? — вопросил провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. — Что после случилось?
– Пелагея Ивановна Хайц побежала доносить эту весть до народа жителей Жабинки. — он сделал паузу и добавил. — Слух донёсся молниеносно, — затем он утвердил, — и вот я здесь. — Значит, Вы самого тела не видели? — уточнил провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. Затем словно утвердил спросив. — Это так?
– Совершенно верно. — сказал Митрофан и признался. — Труппа я лично не видал, только со слов Пелагеи Ивановны Хайц я прибежал к Вам с этой вестью.
Провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич на секунду задумавшись, пристально посмотрел на Митрофана. Он смотрел на него изучающим взглядом, пытаясь понять, говорит ли Митрофан правду или это был лишь сон. Сон коей превратился для него в реальность. Ведь порой сон нельзя отличить от жизни, и это Тимофей Кондратьевич знал как никогда.
– Когда, по-Вашему, это произошло? — поинтересовался провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич.
– Очевидно сегодня ночью.
Провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич задумался. Он читал отчёт дежурного полисмена, и в нём говорилась, о том, что он сегодня видел в кабинете провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича надворного советника Роберт Карловича, и говорил с ним. По докладной дежурного полисмена надворный советник Роберт Карлович писал отчёт в Петербург. Он был абсолютно недоволен тем, что все гусиные перья, лежащие на столе, были тупы и не могли написать не то что слово, а ни единой буквы.
«Странно. — подумал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. — у меня все перья остры, и чернила всегда на столе». Затем провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич сказал Митрофану. — Что ж, — встал он со стула. — Ежели надворный советник Роберт Карлович мёртв, то мне пора взяться за расследование этого дела. — он сделал паузу и попросил Митрофана. — Отведите меня на то самое место, где обнаружили трупп. — он сделал паузу. — Да, — сказал он, надо по дороге заехать к доктору Катц — пусть скажет своё мнение по поводу этого дела. И к Пелагее заехать надо бы, она же первая этот трупп обнаружила. — Двое мужчин вышли из кабинета, провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич запер на ключ дверь кабинета и, пройдя по коридору, остановился у Михала Потаповича — дежурного полисмена, спросил. — Харитон Михайлович? — так звали полисмена, дежурившего этой ночью. — Где он сейчас?
– Я встретил его недавно. — сказал Михаил Потапович. — Он шёл домой и всё говорил о том, что нечистая посетила его.
Провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич спросил:
– Это как?
– Да вот так. — уверенно в своих словах сказал Михал Потапович. — Сегодня он видел у Вас в кабинете надворного советника Роберт Карловича, — он сделал паузу, и словно вопросив сам себя, тихо произнёс, а вроде бы и нет. — он снова сделал паузу. — Да что там говорить изволите, с этой горой, где как говорят вихрь — воронка появилась, из которой сам дьявол свой лик показал, все несчастия с тех пор в нашей Жабинке происходят. Лидия Потаповна, земля ей пухом, отошла в мир иной, затем слух о Раисе Потаповне и смерти надворного советника Роберт Карловича оказался полной ложью. А вот теперича говорят, что надворный советник Роберт Карлович, на той горе преставился, на которой сам дьявол показался, и две те женщины, — он сделал паузу, словно, пытаясь, что-то вспомнить. — Ира и Елена Кузьминична. — сказал он, а затем недоумённо вопросил. — Вот откуда они взялись, и не во гнев будет сказано, они Вас Тимофей Кондратьевич, убедили в том, что они, стало быть, из будущего в наш мир прибыли.
– Откуда у Вас такие сведения? — Об этом вся Жабинка в курсе. — сказал Михал Потапович, и тотчас же дополнил. — Слухи же быстро разносится.
Тимофей Кондратьевич с упрёком посмотрел на Митрофана, а тот тотчас же отпарил:
– Уж точно, это ни я.
Проигнорировав ответ Митрофана, провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич сказал. — Мы на выезд на эту чёртову гору. — однозначно заявил он. — Сегодня нас не будет.
– Я понял. — сказал Михал Потапович и добавил. — Заявления приму, и…
– Никаких, и. — сказал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. — До вечера меня не будет, ясно.
– Так точно, ясно.
Двое мужчин ушли, оставив дежурного полисмена в отделении совсем одного.
– Чёрт побери, — не довольствовался Михал Потапович, — все на улице, а я здесь. — он на секунду задумался. — А выйду и я во двор. — решил он. — Хоть свежим воздухом подышу.
 
Теперь давайте перенесём события этой истории к горе на опушке леса. Той самой горе, где видели в лунном свете нечто похожее на дьявола. Вот провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич вместе с Митрофаном и доктором Катц, за котором они заехали по дороге сюда. А вот и Ира, и Ефимия Иннокентьевна. Они тоже пришли, сюда услышав от Пелагеи, что произошло убийство.
Надворного советника Роберт Карловича лежал у подножия горы. Он был спокоен и словно умиротворён. Со стороны казалось, что он не дрался за свою жизнь со своим убийцей. Да и ожидал её — смерть, пришедшую словно, ниоткуда.
Возле него стояли люди. Провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич, его помощник Митрофан и пришедший с ними вместе Ирой. Также пришёл доктор Катц с помощницей Ефимией Иннокентьевной.
А где же Пелагея? Вот она. Стоит у изголовья надворного советника Роберт Карловича и пристальным взглядом смотрит на него. Первым задал вопрос провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич.
– Вы первая нашли трупп надворного советника Роберт Карловича?
– Я. — твёрдо сказала Пелагея. — Когда я его обнаружила, он был здесь.
– Вы что-нибудь подозрительного не обнаружили?
– В каком смысле? — уточнила Пелагея Ивановна Хайц у провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича.
– Ну, — начал Тимофей Кондратьевич из словно издалека, — Вы не видели здесь кого-либо чужого?
На секунду задумавшись, Пелагея Ивановна Хайц тотчас же, словно её ударила током напряжением 5 тыс. вольт мигом, отпарила.
– Нет, никого.
Заметив, что Пелагею словно кипятком ошпарила, словно через неё пробежал ток, словно его не было вовсе, сказал:
– Но Вы же обнаружили трупп, — затем он спросил, — что, ничего подозрительного не было?
– Нет. — тихо — словно настороженно сказала Пелагея Ивановна Хайц — она сделала паузу, и словно ужаснувшись, промолвила приложа ладонь левой руки к груди. — Вы что, меня подозревать решили?! — возмутилась она. — Да как Вы смеете! Вы же знаете меня с тех самых пор как…
Не успела Пелагея Ивановна Хайц закончить предложение, как Тимофей Кондратьевич сказал:
– Вот именно. — твёрдо сказал Тимофей Кондратьевич. — Знаю с тех пор, как Вы появились в нашей Жабенки, а до этого, где Вы, и чем занимались, никто не знает. — Я работаю в Зелейной лавке. — сказала в свою защиту Пелагея Ивановна Хайц. — Но Вы же извините, считаетесь что ни наесть ведьмой — колдуньей.
– И что? — возмутилась Пелагея Ивановна Хайц. — До этого момента моя профессия Вас, Тимофей Кондратьевич, не смущала, а сейчас? — она сделала упреждающую паузу и, словно фыркнув, небрежно бросила. — Что, ежели чиновника убили и ни на кого убийство списать нельзя, то что спишем его на того, кто нашёл трупп, а ежели не нашёл, то нашли бы, того кто нашёл его, даже ежели не нашёл. — она сделала однозначную паузу. — Так, что ли? А?
– Ей-богу. — вмешалась в разговор Ира. — Тимофей Кондратьевич, так Вы ничего не добьётесь от Пелагеи Ивановны, — она сделала паузу и сказала. — Я не думаю, чтобы уважаемая Пелагея Ивановна Хайц убила надворного советника Роберт Карловича. — она сделала паузу и уточнила. — Посмотрите на Пелагею Ивановну, да она надворного советника Роберт Карловича не смогла бы убить, так как посмотрите на него, — показала она рукой на покойного, — и на неё. — показала она рукой на Пелагею Ивановну. — Она даже не ударила бы его, еже ли захотела бы, а убить — это из области фантастики.
– Да то верно. — согласился Тимофей Кондратьевич с Ирой. — Она — убить не могла, — он сделал неоднозначную паузу и предположил, — а вот кого-нибудь попросить, то есть нанять убийцу это возможно. — он обратился к Пелагее Ивановна Хайц, и, глядя ей прямо в глаза, сказал. — Это же вполне возможно, ведь так.
– Да как Вы смеете! — возмутилась Пелагея Ивановна Хайц. — Я не в чём не виновата. — сказала она. — Виновата лишь в том, что трупп обнаружила и к Вам прибежала весть сказать. — она сделала паузу, и тяжело вздохнув, сказала. — Уж лучше бы не бежала.
– Вот видите, — заметил Тимофей Кондратьевич, — какая-то вина всё же у Вас есть.
– Что?! — возмутилась Пелагея Ивановна Хайц.
– Ка-ка ещё вина. — сказала она на нервах. После чего она однозначно заявила. — НЕ ВИНОВАТА — ТАЯ, Я. — затем добавила. — Он уже был мёртв, когда я его обнаружила.
После этих слов Пелагея Ивановна Хайц Тимофей Кондратьевич спросил у стоя;щего рядом доктора Катц.
– Авраамом Рудольфовичем, когда Роберт Карлович отошёл в мир иной?
Авраам Рудольфович посмотрел на трупп надворного советника Роберт Карловича, и сказал:
– Определённо сказать нельзя, но очевидно, смерть наступила от огнестрельного ранения в грудную полость. — он сделал паузу. — Когда же наступила смерть — это я не могу сказать однозначно. — он сделал паузу. — Смотря по внешнем признаке смерть наступила около трёх часов ночи. Точнее могу сказать только при вскрытии.
Пелагея Ивановна Хайц тотчас же заметила:
– Я не могла его убить, я была в это время с Вами всеми в Вашем доме Тимофей Кондратьевич, и Вы все меня видели.
– А Пелагея права. — заметил Авраам Рудольфович. — ежели она была в Вашем доме Тимофей Кондратьевич, и Вы её видели. — он сделал паузу и сказал. — То смерть Роберта Карловича не на её совести. — Чёрт побери. — выругался провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. — И то верно. — он сделал паузу. — Я призна;юсь. — сказал он. — Я сегодня ночью видел Роберта Карловича в полицейском участке. — он сделал паузу. — Чёрт, забыл. — сказал он и извинился. Затем сказал. — Впрочем, вопрос остаётся открыт. Кто убил надворного советника Роберт Карловича? Этот вопрос остаётся без ответа. — он сделал паузу, и словно подозревая посмотрел на Иру, и сказал. — А самое главное, за что?
Ира отвела глаза от смотрящего на неё провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича, и посмотрев на свой живот, сказала:
– Теперь никто не помешает мне родить и вырастить моего ребёнка. — Ну ладно. — сказал Тимофей Кондратьевич, выслушав Иру. — Пора расходиться, а Роберт Карловича к Аврааму Рудольфовичу. — он посмотрел на доктора Катц и попросил. — Как можно скорее, мне теперь в Петербург объяснительную и доклад писать придётся. Что если не раскрою это дело, в отставку за несоответствие с должностью, а то и пенсии лишат.
– Я Вас понимаю. — сказал доктор Катц. — Сделаю вскрытие быстро. — пообещал он. — К вечеру первый результат будет.
– Это поздно.
– Раньше не успеть.
– Хорошо, до вечера.
– Жду Ваше заключение. — затем он предупредил, чтобы никто не уезжал из города, а затем сказал. — Расходимся.

Глава 39
 
Четыре неизвестных
 
Итак, что далее? А далее…
– Et ensuite? Qu’est — il arriv; ensuite ; Pelagia Ivanovna Heinz? Est — ce qu’elle a vraiment tu; le conseiller Robert Кarlovich? Ou pas. — сказала на французском языке стоя;щая у окна своей комнаты Елена Кузьминична свою матушку, Любовь Романовну. — C’est quoi, cette histoire? – удивилась дочь Любовь Романовны Елена Кузьминична. — L’histoire de Votre livre qui vous Est vraiment arriv; ou pas? – вопросила она. — C’est comment comprendre? фр.
– Извольте говорить по-русски. — попросила Любовь Романовна, сидевшая за столом. Она только что отложила в сторону перо и бумагу и сделала паузу, и сказала. — Я Ваша мать. — заметила Любовь Романовна. — Извольте не забывать про это. — она, сделав паузу, сказала.
– История порой пишется сама, а порой историю мы пишем.
Елена Кузьминична повернулась к Любовь Романовне и спросила:
– C’est ce que vous voulez dire, maman. фр.
– Это сложно объяснить. — сказала Любовь Романовна. — Убийства — это ни только физическое убийство, это ещё и убийства, которые не подлежат никакому закону. — тихо сказала она. — На них нет статей. — на секунду умолкла Любовь Романовна. — Они без срока давности.
– Какие преступления? — не понимала Елена Кузьминична, говоря уже по-русски. — Вы это о чём, маменька? — затем она предположила. — Это Вы о моей сестре? О моей сестре. — уточнила Елена Кузьминична. — О Женевьеве Грегори Фанцян.
– Да. — с горечью призналась Любовь Романовна. — Я говорю о ней. — она сделала горькую паузу, тяжело вздохнула, сказала. — Иногда, а может быть постоянно, отказываясь от своего ребёнка, родители убивают в себе частичку себя. — она снова сделала паузу. — Они убивают в своём дитяти любовь не только к себе самих, но и убивают любовь ко всем окружающим его людям. — она снова сделала грустную паузу. — Человек ищет ответ, почему с ним это произошло? Почему с ним, именно с ним поступили так, а ни иначе. Он задаёт сам себе вопрос: почему от него отказались? Не находя ответ на этот вопрос, он возненавидит всё человечество, и… во-первых: он пожелает найти своих родителей, и на это он посвятит всю свою жизнь. Он захочет спросить их: почему, за что Вы так со мной поступили? И не найдя ответ на этот вопрос, он возненавидит своих родителей пуще прежнего. — тут она, сделав паузу, продолжила. — Или во-вторых: он уже возненавидит весь мир и родителей, бросивших его в том числе. Он пожелает отомстить всем, кто по его дикому мнению должен быть отомщён. — она сделала паузу. — Ежели это женщина, то она — шлюха. Шлюхи должны быть изнасилованы и убиты. Ежели это люди мужского пола, то они должны быть кастрированы. Очевидно так думает потенциальный преступник — насильник и убийца. — она сделала горько — задумчивую паузу, а затем сказала. — Впрочем, я могу ошибаться.
Выслушав Любовь Романовну, Елена Кузьминична поинтересовалась:
– А при чём же здесь надворный советник Роберт Карлович? — не понимала Елена Кузьминична. — Почему он мёртв? И кто его тогда убил?
– Вы действительно хотите это знать?
– Разумеется!
– Что ж, — сказала. Любовь Романовна, — слушаете. — она сделала упреждающею паузу. — Значит так, — продолжала свой рассказ Любовь Романовна. — К вечеру того же дня…

***

Итак, что далее? Что далее, на этот вопрос нет определённого ответа. Ведь далее — неизвестно. В дальнейшем нас ждёт только лишь неизвестность. Неизвестность порой пугает нас, а порой радует. Мы никогда не видим неизвестности, мы неизвестность лишь чувствуем. Ведь неизвестность пугает нас. Эта неизвестность пугала и провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича.
Сейчас его пугало ни то, что он раскроет это дело или нет. Найдёт ли он убийцу надворного советника Роберт Карловича или нет. Он испугался за своё место. На его участке произошло это преступление. Не просто на его участке, а в его городе. В городе Жабенка. В городе, в котором он был назначен следить за порядком, и не допускать таких происшествий, а тем более убийств. Но нет, убийства имели место в этом городе. Во-первых: надворного советника Роберт Карлович, а во-вторых: Лидия Потаповна. И хоть смерть Лидии Потаповны можно было списать как на простую смерть от её многочисленных болезней, смерть надворного советника Роберт Карловича нет. Эта смерть породила много вопросов, и главный из них заключался в том, как связана с этой смертью и ежели вообще связано некая Раиса Потаповна, которая являлась дочкой Лидии Потаповны, которая, в свою очередь, была мертва. Эти вопросы не давали провинциальному секретарю Тимофей Кондратьевичу покоя. Ведь он упустил Раису Потаповну. Он упустил её, доверив её Ире и Ефимии Иннокентьевне.
«Что это такое? — думал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич, сидя за столом в своём кабинете полицейского участка. — Во-первых: кто убил надворного советника Роберт Карловича? — задавал он себе этот вопрос. А во-вторых: за что? — не находил он ответа на этот вопрос. И в-третьих: связана ли смерть Лидии Потаповны, со смертью надворного советника Роберт Карловича нет?».
Эти три вопроса, на которых у провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича, не было ответа. Можно сказать, что у него были только определённые предположения, и эти предположения основались на двух неизвестных. Во-первых: смерть Лидии Потаповны и приезд её дочери Раисы Потаповны в город совпала со смертью её матери, а та, в свою очередь, скрылась в неизвестном направлении. Во-вторых: смерть надворного советника Роберт Карловича была исполнена по заказу кого-либо из тех, кто знал, что надворный советник Роберт Карлович — анархист, и его надо во что бы — то ни стало ликвидировать, а ликвидацию поручили… это вполне возможно, согласился с собственными мыслями провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. Тогда было понятно, почему Раиса Потаповна скрылась. Она просто выполняла задание, а если нет? Тут напрашивалось в-третьих: банальная месть за смерть Лидии Потаповны её дочерью, Раисы Потаповны. Но не надо было забывать и в-четвёртых: смерть надворного советника Роберт Карловича неотъемлемо связана с Пелагей Ивановной Хайц. Эта она убила надворного советника Роберт Карловича и представила дело в таком виде, что эта она его нашла. Она, а никто — то иной. Ведь она не убийца: тогда как она оказалась на месте преступления? — задавал сам себе этот вопрос провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич.
Сейчас, читая заключение доктора Катц о смерти надворного советника Роберт Карловича, провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич понимал, что оружие из которого был убит надворный советник Роберт Карлович в городе, в котором он работал полицмейстером и следил за порядком в городе, ни у кого не было. В заключении доктора Катц было написано: «выстрел был произведён с близкого расстояния, из кремнёвого оружия». Конечно, в то в XIX веке было в ходу кремнёвое оружие, но уже в ходу было и иное оружие, «Пистолет». Не было никого, у кого мог бы оказаться кремнёвый пистолет. Впрочем, в семье всегда найдутся свои тараканы. Но у кого эти тараканы искать? На этот вопрос у провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича пока ответа не было.
«Четыре неизвестных. — думал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. — Четыре неизвестных, из которых лишь ода, истина. — он сделал паузу в своих размышлениях. — Ну почему так всё сложно? — думал он. — Почему всегда много неизвестных. — Что ежели просто одно неизвестное и на него ответ. — он сделал паузу в размышлениях. — Сиди и ничего не делай. — думал он. — Преступник сам придёт. А у него и выхода нет, когда на него все улики указывают. — он тяжело вздохнул. — А нет, в жизни всё не так. Сотня вопросов с миллионами неизвестных. Пойми кто тут кто? Кто есть кто? Кто честный — добропорядочный гражданин, а кто нет — вор и убийца. — он снова сделал паузу в размышлениях. — Небось убийца надворного советника Роберт Карловича тю-тю, след простыл, а на меня все шишки за то, что не уследил. — злился провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. — Не найду убийцу, так на меня все шишки повесят».
В это самое время в кабинет постучали.
– Тук-тук.
– Кто там?
– Это я, — послышался до более знакомый голос, — Митрофан.
– Входите, Митрофан.
В кабинет провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича вошёл Митрофан. Усталый, вымотанный после долгого и мучительного дня, он пришёл к провинциальному секретарю Тимофей Кондратьевичу с докладом.
Войдя в кабинет, Митрофан посмотрел на работающего за столом провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича и, выпрямившись, что было мочи по стойки смирно, отрапортовал.
– Я лично обследовал место преступление, ничего не обнаружил.
Провинциальный секретарь посмотрел на Митрофана, тихо спросил:
– Так уж ничего? — он не верил, что на месте преступление, где был убит надворный советник Роберт Карлович, ничего не было обнаружено. Провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич надеялся, что, что-нибудь, возможно, как-нибудь, да и обнаружит Митрофан. Его преданный помощник, на которого он мог рассчитывать на всё. Так что не поверив услышанному, провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич переспросил. — Ничего, Вы в этом абсолютно уверены?
– Да, — подтвердил Митрофан, — абсолютно.
«Что ж, — подумал Тимофей Кондратьевич, — ничего — значит, ничего. — что мог он сделать? Как поступить в этой ситуации? Преступник не оставил ни единого следа. — Что ни говори, — думал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич, — чистая работа, ничего не скажешь». — после своих рассуждений он предложил Митрофану сесть. Затем он выдержал долгую паузу, словно говоря, что сейчас будет серьёзный разговор, затем поинтересовался. — Что Вы об этом всём думаете?
– Я? — уточнил Митрофан, а провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич уточнил:
– Да, что именно Вы думаете обо всём этом случившимся?
Митрофан на секунду задумался. Как работнику, служащим в полицейском участке, ему не было что сказать. Улик — нет, трупп — есть. Свидетелей — нет, человек, обнаруживший трупп надворного советника Роберт Карловича — есть, он же — этот человек — главный подозреваемый. Пелагея Ивановна Хайц — главная подозреваемая по этому делу. Впрочем, есть и другие, о них было уже сказано провинциальном секретаре Тимофеем Кондратьевичем выше.
– Я думаю, что вся эта история появилась с прибытием в наш город Иры и Ефимии Иннокентьевны, — сказал Митрофан и добавил. — Со смертью Лидии Потаповны. — он сделал паузу и добавил. — Найдя причину смерти Лидии Потаповны, мы раскроем убийство надворного советника Роберт Карловича. — он сделал небольшую паузу, а затем спросил. — Скажите, у Вас есть подозреваемые по этому делу или хотя бы какие-либо догадки, кто мог убить надворного советника Роберт Карловича?
В эту самую секунду провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич вспомнил о своих предположениях, и о своих, во-первых, во-вторых, в-третьих и наконец в-четвёртых. Сейчас в этот момент провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич старался привести свои предположения в порядок, направить их в правильное русло, так сказать. Самое главное — отсечь все ненужные варианты и оставить один правильный.
– Давайте сначала вернёмся к смерти Лидии Потаповны.
– Давайте начнём с неё. — согласился Митрофан. — он сделал паузу и спросил. — С чего начнём?
 
Глава 40

Три «ВО».

Во-первых

Итак, во-первых: смерть Лидии Потаповны и приезд её дочери Раисы Потаповны в город совпала со смертью её матери, а та, в свою очередь, скрылась в неизвестном направлении. Это обстоятельство было одно из важнейших, как считал Тимофей Кондратьевич, о которых пойдёт сейчас речь. Он не убивал Лидию Потаповну.
«Я в это время был с полицсменом участке и допрашивал Иру и Ефимию Иннокентьевну. — вспоминал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. — Так что все мы отпадаем. — он на секунду задумался. — Теперь Митрофан, — перенёс свои соображения провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич — на него. — Митрофан тоже не мог совершить этого преступление. — решил он. — Так что и он тоже отпадает. — он сделал паузу в своих размышлениях, вспоминал написанную ему депешу из смоленской губернии. В ней было написано: по дороге в Жабинку — город, на дороге из Смоленска были застигнуты врасплох и убита Раиса Потапова; надворный советник Роберт Карлович ранен. Это обстоятельство было из ряда вон выходящее. Убить надворного советника — это слишком. — Это обстоятельство могло бы стать обстоятельством, которое никак не связанно было со смертью Лидии Потаповны, и покушением на её дочь Раису. А появление того и другого в Жабинке вообще сбила всех с толку пока, Пелагея Ивановна Хайц пролила свет на это дело. — провинциальный секретарь сделал паузу в своих размышлениях. — почему Раиса Потаповна сбежала от нас? — думал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. — Возможно… — предположил он, — она хотела отомстить?! — подумал он. — Отомстить за смерть Лидии Потаповны? — он снова сделал паузу. — Это возможно. — предположил он. — Отомстить за смерть родного или близкого человека — чем не мотив для преступлений. Чем не мотив для мести. — он сделал паузу в своих размышлениях. — Впрочем, я отвлёкся. — подумал он, и пристально посмотрев на Митрофана. — В этом деле не всё ясно. Кто убил Лидию Потаповну? Кто тот человек, кто лишил её жизни? — он снова сделал паузу в своих раздумьях. — Что если каким-то образом с её смертью связан надворный советник Роберт Карлович? Что если он, а некто иной отправил Лидию Потаповну на тот свет. Но здесь тогда возникает вопрос, чем таким занималась или что знала Лидия Потаповна, чтобы с ней так вот поступили. И кто поступил так с надворным советником Роберт Карловичем? — на этот вопрос у провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича не было ответа. Впрочем, почему не было? Ведь по словам Пелагеи Ивановны Хайц надворный советник Роберт Карлович был не кем иным, как анархистом. Чем не повод для убийства, не правда ли?».
Тем временем, как провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич рассуждал на тему, кто убил надворного советника Роберт Карловича, Митрофан тоже рассуждая на эту же тему, пришёл к заключению, что…
«Что ни говори, а дело запутанное. Я не убивал Лидию Потаповну. Я пришёл, когда та уже была мертва. Единственное что можно сказать по этому делу, это появление того прокажённого, что сидел неподалёку от двери дома Лидии Потаповны. Кто он таков? Мы так его и не разыскали. — он сделал паузу в своих размышлениях. — Что это получается, возможно, — сделал Митрофан предположение, что этот прокажённый и есть наш убийца? Убийца, которого мы так и не поймали, и который просто исчез, словно его не было вовсе. — выдвигая эту версию, Митрофан предполагал, нет, он был убеждён, что другие версии этого преступления не могут иметь место. Прокажённый и более никто убил Лидию Потаповну. — заключил Митрофан. Но кто этот прокажённый, так и осталось загадкой. И тут Митрофан неожиданно для себя предположил. — Что если прокажённый это и есть надворный советник Роберт Карлович? Что если, это он и никто боле и есть тот самый убийца, который убил Лидию Потаповну? Но тогда возникает очевидный и неотвратимый вопрос, кто убил самого надворного советника Роберт Карловича? Кто убил Роберт Карловича? Кто?».
«Анархист. Если Роберт Карлович — анархист, а Раиса Потаповна — нет, то смерть надворного советника приобретает свои очертания. — рассуждал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. — Раиса Потаповна не анархистка. — предположил он. — Возможно, она работает на Его Величество и выполняет тайные поручения непосредственно тайной канцелярии Его Величество или самого Его Величество. — он сделал паузу в своих размышлениях. — Да, это вполне возможно, Раиса Потаповна на службе Его Величества. — он сделал паузу в своих размышлениях. — Тогда всё становиться на круги своя. Раиса Потаповна убила надворного советника Роберт Карловича и исчезла. — он снова сделал паузу. — В этом случае никаких претензий ко мне быть не может. — он снова сделал паузу. — Впрочем, козёл отпущения всем нужен, отчего же им не быть мне».
«Надворный советник Роберт Карлович, что о нём мы знаем в сущности? Ничего. — продолжал рассуждать Митрофан. — Кто он таков вообще надворный советник Роберт Карлович? Слуга Его Величество или кто-то ещё? Пелагея говорила, что он анархист — человек, предлагающей заменить любые механизмы государственного принуждения свободным сотрудничеством человека. — он сделал паузу в своих рассуждениях. — Человек которому дают власть, выбор, так сказать. Выбор свободы жизни. По сути, обрекая человека на нищету. Ведь человек не может по своей сути принимать важные решения, это привилегия государства. — Митрофан сделал однозначную Паузу в своих рассуждениях. — Что же это получается? — подумал он. — Лидия Потаповна тоже принадлежала к какой-то организации? Или она была и оставалась слугой Его Величества — патриотом России. — Что ж, тогда понятно, почему её убили».
«Если смерть Лидии Потаповны и смерть надворного советника хоть каким-то образом связаны между собой, то возникает вопрос, — думал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. — Если её убил не кто иной, как Роберт Карлович, то каким образом он умудрился быть здесь и в Смоленске или ещё где бы то ни было в одно и то же время? — на этот вопрос у провинциального секретаря не было ответа. — Он же не мог быть в одно и то же время одновременно? — задавал сам себе он этот вопрос и вопрошал сам себя, уверяя себя. — Ведь я прав, не правда ли».
«Всё запутанно, как прядь запутавшегося пряди в прялке, в которой как будто бы невозможно запутать прядь. — размышлял Митрофан. — это дело могло бы быть проще простого, если бы не двойное убийство. — он сделал паузу в своих размышлениях. Кто убил Лидию Потаповну? — задавал он сам себе этот вопрос и не находил на него ответа. — Кто?».

Во-вторых:

«Что ж, — думал Тимофей Кондратьевич. — отложим во-первых и перейдём во-вторых, — он снова сделал паузу в своих раздумьях, и продолжил, — и так во-вторых: смерть надворного советника Роберт Карловича была исполнена по заказу кого-либо из тех кто знал что надворный советник Роберт Карлович анархист, и его надо во что бы — то ни стало ликвидировать, а ликвидацию поручили никому ни будь как Раисе Потаповне. — размышлял провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. — Анархизм. — думал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. — Что есть анархизм? Анархизм — это отрицания каких-либо принуждений насилия человека над личностью. — так рассуждал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. — Человек не хочет, чтобы над ним кто-то был выше его. Он не любит чтобы им командовали. Что ж, с одной стороны - он прав. Но если все получат свободу, и начнут делать всё то что хотят, то это и есть анархия. — он сделал паузу в своих рассуждениях, и затем продолжил. — Отсюда однозначный вывод — Анархия это сам человек. Человек безумный. Человек не понимающий что анархия ни к чему не приведёт. Только к хаосу. — он снова сделал паузу в своих размышлениях, и подумал, и сделал однозначный вывод. — АНАРХИЯ и ХАОС нераздельные друг от друга. — он снова сделал паузу в своих размышлениях. — Что же это получается, надворный советник Роберт Карлович хотел в России создать хаос? — ужаснулся надворный советник Роберт Карлович. — Если же надворный советник Роберт Карлович хотел дать им свободу, то это не значит что надворный советник Роберт Карлович — анархист. Ведь свободу людям можно сделать разными способами. — был уверен провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич, надворный советник Роберт Карлович один из приближённых Его Величество Николая I; он же не хочет свергнуть самого… — он посмотрел на висевший на одной из стен Его Величество императора Николая I и подумал. — Он же не безумец?! — он сделал паузу в своих рассуждениях. — А впрочем, чем чёрт не шутит, ведь анархию должно кто-то поддерживает, кто-то из власти. Чем не поддержка в лице провинциального советника Роберт Карловича. — после чего он вдруг неожиданно подумал. — Тогда при чём здесь Раиса Потаповнвна?».
«Раиса Потаповна. — думал Митрофан. — Что за женщина Раиса Потаповна? — Почему она сбежала от служителей правопорядка? — думал Митрофан. — Каким образом Раиса Потаповна связана со смертью надворного советника Роберт Карловича? — не понимал он. — Что? Надворный советник Роберт Карлович убил Лидию Потаповну? Зачем? — не понимал Митрофан. — Зачем надворный советник Роберт Карлович убил бы Лидию Потаповну, и зачем это ему надо бы? А этот прокажённый у дверей Лидии Потаповны, кто он? надворный советник Роберт Карлович или кто-то иной? — не понимал Митрофан. — Кто он таков этот прокажённый? Кто?».
 
В-третьих:
 
В-третьих: банальная месть за смерть Лидии Потаповны её дочерью, Раисы Потаповны. Но не надо было забывать.
«Значит банальная месть. — решил провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. Раиса Потаповна решила отомстить за смерть Лидии Потаповны. Она точно знала или предполагала, что виновник её смерти не кто иной, как надворный советник Роберт Карлович. — не понимал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. — Почему Раиса Потаповна решила, что именно он, надворный советник Роберт Карлович причастен к смерти Лидии Потаповны, а некто иной». На этот вопрос у провинциального секретаря никаких предположений не было.
 
В-четвёртых:
 
В-четвёртых: смерть надворного советника Роберт Карловича неотъемлемо связана с Пелагей Ивановной Хайц.
«Смерть надворного советника Роберт Карловича произошла из-за того, что Пелагея Ивановна Хайц убила надворного советника Роберт Карловича, и представила всё дело так, что это кто-то убил его. Кто-то ещё только ни она. — провинциальный советник Тимофей Кондратьевич сделал паузу в своих размышлениях, он понимал, что еже ли Пелагея Ивановна Хайц убила надворного советника Роберт Карловича, то остаётся один вопрос: зачем или почему Пелагея Ивановна Хайц убила надворного советника Роберт Карловича. — Какие причины мотивировали Пелагею Ивановну Хайц побудили её совершить это преступление? — на этот вопрос провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич не мог пока ответить. Впрочем, ответы на этот вопрос были как нельзя под носом. — Итак, пойдём методом исключения. — рассуждал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. — Во-первых: Пелагея Ивановна Хайц убила надворного советника Роберт Карловича из-за того, что тот являлся анархистом. Анархистом со слов самой Пелагее Ивановны Хайц. Во-вторых: Пелагея Ивановна Хайц убила надворного советника Роберт Карловича потому, что кто-то приказал ей его убить. Но кто? Это было ещё одним неизвестным. В-третьих: Пелагея Ивановна Хайц не убивала надворного советника Роберт Карловича. Она действительно его нашла уже в покойном состоянии, и не имеет к его смерти никакого отношения. Но кто в этом случае действительно убил надворного советника Роберт Карловича это оставалось вопросом. — эти все неизвестные переплетались одна с другой, не давали ни одна из этих неизвестных определённый ответ: кто убийца? На этот ответ у провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича не было ответа».
– Кто бы надворного советника Роберт Карловича ни убил, без помощи тут нам не обойтись.
– Я Митрофан с Вами не соглашусь. — возразил провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. — Вы правы. — согласился он. — Это дело запутанное. «Но оно разрешима как разрешима любая задача в математическом уравнении», — сказал он, — надо бы только найти решение этому уравнению.
– Вы считаете, что уравнение решаемо? — поинтересовался Митрофан. — Вы считаете, что это уравнение решим мы самостоятельно?
– А что? — не понял Митрофана провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. — Мы такие же служители закона как и те кто приедет к нам, и будет помогать нам смеясь над нами, что мы в не состоянии найти убийцу надворного советника Роберт Карловича.
Митрофан задумался, он понимал, что сидевший за своим рабочим столом провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич не хочет чтобы кто-либо вмешался в это дело и возможно за его некомпетентность отправит его в отставку. Еже ли они найдут Убийцу, то всё было б иначе. Провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич получил бы медаль или орден, а возможно и повышение по службе, и он Митрофан остался бы на своей мечте. Митрофан поинтересовался:
– С чего же начнём наше расследование?

Глава 41

Приказ

Итак, с чего же начать расследование? С чего начать расследование, ежели столько подозреваемых, четыре неизвестных. Четыре факта возможного преступления. Да, именно преступления, преступления которое было совершено здесь в Жабинке. Во-первых: кто убил Лидию Потаповну. Во-вторых: кто убил надворного советника Роберт Карловича. И в-третьих: связанные ли эти два убийства или нет. На эти вопросы у провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича не было однозначного ответа. Были только предположения, а на предположении факты не прикрепишь. Развалятся — словно их не было вовсе.
Это провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич знал лучше любого следока. Он знал, что чтобы распутать все неизвестные, ему не хватает одной детали, а именно, ему надо было найти одного человека. Эту женщину, Раису Потаповну. А где её искать, это провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич не знал.
Впрочем, не знал этого и Митрофан. Он хоть и знал здесь все тропы, знать, куда ушла Раиса Потаповна он не имел ни малейшего понятия.
– В первоочерёдную очередь нам надо разыскать Раису Потаповну. — сказал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. — Возможно, — предположил он, — она сможет нам помочь, ежели сама непричастна к этому делу.
– Вот именно, — согласился Митрофан, — ежели она сама непричастна к этому делу.
Они оба не знали, причастна к этому делу Раиса Потаповна — или нет. Если причастна, то возможно она уже находиться на дороги в Санкт-Петербург. В этом случае ищи её ветра в поле. Куда её дорога поведёт это ни провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич, ни Митрофан не знали.
– Где её искать? — спрашивал Митрофан у провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича. — Ежели она уехала из Жабинки.
– Кого искать? — не понял провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. — Вы это о ком?
– Я имею в виду Раису Потаповну. — пояснил Митрофан.
– Её. — сказал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич.
– С Вами всё в порядке? — осторожно поинтересовался Митрофан.
– Да. — пояснил провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. — Я просто задумался.
– А. — протянул Митрофан. — Понятно. — он сделал паузу, словно изучая самого провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича, затем продолжал. — Значит, Вы подозреваете Раису Потаповну?
– Я подозреваю всех. — сказал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич.
– Даже меня? — затая дыхание, осторожно поинтересовался Митрофан.
– Даже Вас. — твёрдо сказал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич.
– Спасибо за честность. — ответил морщась Митрофан. Он был совершенно недоволен тем, что, служа закону, он был под его подозрением. Митрофан был уверен, что служители закону не могут быть в подозрении, а нет, подозрение ложилось и на него. Рассердившись не на шутку, Митрофан небрежно бросил. — Вот Вы подозреваете меня, а вот кого Вы не подозреваете это самого себя. — бросил Митрофан в лицо провинциальному секретарю Тимофей Кондратьевичу. — А Ира и Ефимия Иннокентьевна, — напомнил Митрофан, — Ира беременна, а Ефимия Иннокентьевна с ней вместе. — он сделал однозначную паузу. — Не удивлюсь, что Вам эти две женщины затуманили мозги, и некий Диметрио. — сказал Митрофан. — Кто он таков? — спрашивал Митрофан провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича. — Его никто не видел, кроме Вас, Тимофей Кондратьевич. — Митрофан, сделав однозначную паузу, поинтересовался. — Может быть, никакого Диметрио нет? Нет и никогда не было.
– Это Вы о чём? — не понял провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. — Вы хотите сказать… — предположил он, — что я?.. — ужаснулся он. — Да как Вы могли подумать?! — возмутился он. — Чтобы я? — не находил он слов для такого обвинение. — Да как у Вас только язык повернуться смог?
– Ну. — осторожно начал свою речь Митрофан. — Кто-то сказал, кажется, — он, сделав задумчивую паузу, продолжал. — Пелагея Ивановна Хайц или Вы сказали: не верьте глазам, даже своим собственным. — он сделал паузу и затем добавил. — Это можно сказать иначе, не верт никому, даже самому себе. Только тогда останешься в живых. — он сделал паузу. — Вот я, честно говоря, и Вам не доверяю. — признался Митрофан. — Я не доверяю никому, даже самому себе. — он, снова сделав паузу, сказал. — Лишь сомневаясь в чём либо и не доверяя всем даже самому себе, так как свой собственный разум может порой подвести человека — сыграть с ним грозную шутку, коя может стоить ему свободы, а порой и жизни, только в этом случае человек может сказать сам себе, что он рациональный человек, способный мыслить здраво. — он снова сделав паузу, продолжал. — Вы же Тимофей Кондратьевич, при всём моём уважении к Вам, не можете адекватно оценить сложившуюся меж тем обстановку. Убийства, которые были совершены в Жабинки, — это не что иное, как само проклятие Жабинки. Кто может доподлинно утвердить, что всё, что здесь произошло это не что иное, как сплошная мистика.
– Вы считаете, что всё здесь произошедшее — это лишь мистика? — поинтересовался озабоченный провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. — Вы считаете, что всё произошедшее здесь нереально?
– Этого я не говорил. — поспешил отпарить Митрофан, а провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич заметил:
– Ну как же, Вы сами только что сказали, что всё происходящее здесь — это одна большая мистика.
– Да. Согласился Митрофан. — Говорил.
– И Вы мельком обвинили меня в моей не компетенции. — Я не обвинял Вас в Вашей ни компетенции. — поспешил отпарить Митрофан. — Я просто сказал, — уточнил он, — что Вы необъективно мыслите. — он сделал однозначную паузу. — Кроме всего прочего, — сказал он учтиво, — кроме четырёх неизвестных я сказал, что есть ещё два неизвестных. — он снова сделал однозначную паузу, — это, — продолжил он. — Ира и Ефимия Иннокентьевна. — напомнил Митрофан провинциальному секретарю Тимофей Кондратьевичу. — Ира беременна, а Ефимия Иннокентьевна с ней вместе. — он снова сделал паузу. — Не удивлюсь, если одно из них убила надворного советника Роберт Карловича, да и некий Диметрио. Мог совершить ни только это, но ещё одно убийство.
Провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич уточнил:
– Вы имеете в виду смерть Лидии Потаповны?
Митрофан однозначно подтвердил:
– Ага. Её. — он сделал паузу и сказал. — Согласитесь, никто кроме Вас не видел этого Диметрио. — Что Вы этим хотите сказать? — настороженно спросил провинциальный секретарь Роберт Карлович, и Митрофан ответил:
– Возможно, никакого Диметрио нет.
Это предположение Митрофана поставила провинциального советника в тупик. Он не понимал, что значит — нет? Ведь он есть. Он с ним или тот с ним общались. Да, они общались, но провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич так его и не видел.
«Что это значит? — подумал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич? Он не мог принять тот факт, что кто-тото, кто-тото хитрее его, обвёл его вокруг пальца и тот этого не заметил. Но кто это был? Этого он не знал. — Меня что, обвели вокруг пальца как дурака? — не верил он самому себе. — Кто это сделал? — не давал ему этот вопрос на него ответа. — Кто посмел сделать из меня… — неиствовал он в своих раздумьях. — Только попадись мне этот наглец, вмиг на каторгу соизволит пойти. — однозначно сам себе заявил он. — И всё, шутить над собою не позволю, и точка».
– Ну, — поинтересовался Митрофан, — что Вы решили? — Во что бы — то ни стало нам надо найти Раису Потаповну. — сказал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. — Иру и Ефимию Иннокентьевну взять под наблюдения.
– А что касается Диметрио?
– С Диметрио мне придётся разобраться самому. — однозначно заявил провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. — В конце концов, с ним общаюсь только я, и никто более. — затем он взял чистый лист бумаги, перо, и, окунув его в чернильницу, написал приказ;
 
Приказ
 
___ч. ___м. 18_____г.
 
Все усилия полицейского управления города Жабинка, бросить на поимку особо опасной преступницы Раисы Потаповны. «Задержать любой ценой».
 
Иру и Ефимию Иннокентьевну взять под круглосуточное наблюдение.
 
Подпись: провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич.
 
Отдав этот приказ Митрофану, провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич сказал:
– Отдадите этот приказ городничему и скажете ему, чтобы поторопился, насколько он сможет.
Митрофан взял приказ и сказал:
– Будет сделано. — затем он встал со стула и удалился.
Оставшись один, провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич взмолился.
– Ходьбы поскорее раскрыть это дело. Поскорее скинуть его и все дела.

Глава 42

Чащоба филина

Итак, сейчас часы пробили девять часов вечера. Ира и Ефимия Иннокентьевна находились дома. Во дворе служанка Тамара поводу ходила. Печь — трещал в печи огонь. Чугун в печи стоял. В нем уха варилась — навариста была она.
Тишь и гладь, птицы песни поют, сова у — ухает неподалёку; у — ух, у — ух, у — ух. Сверкая глазами, поворачивая голову вокруг, выискивая добычу — полевых мышей. Выпь где-то вдали издавала булькающие звуки воды. Глухарь где-то гулял в чаще лесной глуши. На небе луна взошла. Бабушка — луна казалась недовольная она тем, что видела сейчас. Звёзды млечно мерцали в небесном гладе небо, словно не хотели просыпаться после дневного сна.
В дом вошла неся два ведра в руках своих Тамара. Вымотанная и уставшая, ей бы отдохнуть, а она на ногах. Служанки не полагается спать, когда хозяева бодрствуют.
Ира и Ефимия Иннокентьевна сидели за столом у окна, смотрели вдаль, и видели они луну. Она так же как и тогда, когда они переместились сюда из другого мира, святила над холмом жёлтая луна, что-то жуткое было в ней.
– Что за день сегодня? — вопросила Ира. — Что ни говори, а дело это запутанное.
– Да. — согласилась Ефимия Иннокентьевна. — Что ни говори, а дело сложное. — она сделала паузу, словно решая, что-то или думая о чём-то. — Мне кажется, что все доводы Тимофей Кондратьевича ошибочны.
– Вы думаете, что Тимофей Кондратьевич ошибается в своих выводыв? — осторожно поинтересовалась Ира.
– Отчасти. — сказала Ира.
– Поясните. — попросила Ефимия Иннокентьевна. — Что Вы имеете в виду?
Тем временем, когда Ира и Ефимия Иннокентьевна имели меж собой беседу, Тамара — их служанка разлила колодочную воду в стоя;щею у печки бадью, и пошла обратно к колодцу, чтобы наполнить два ведра колодезной водой. Она была в ужасе. Просто рвала и метала от негодования. Ведь она знала, что вечером наполнять бадьи колодезной водой — это плохая примета. А что делать, ежели воды дома нет? Конечно, идти за водой в ближайший колодец. Когда Тамара вышла из дома, Ира сказала:
– Мне кажется, что убийство надворного советника Роберт Карловича связана с чем-то иным. — она сделала уточняющую паузу. — С чем-то неким событием, которое обошло нас стороной.
Ефимия Иннокентьевна:
– Что Вы имеете в виду?
– Смерть Лидии Потаповны. Приезд в Жабинку Раисы Потаповны, и смерть некой женщины с картины, висевшей на стене Лидии Потаповны. — она сделала паузу, и тотчас же продолжала излагать свои мысли вслух. — Я посмотрела на картину, увидела написанная маслом портрет молодой женщины. К её глубокому удивлению, эта женщина была точь — в — точь похожа как две капли воды на меня саму. — она сделала паузу и добавила. — Я не знаю, кто была та за женщина, и живали она или нет. Одно я знаю точно. Возможно разгадка смерти надворного советника Роберт Карловича в этом портрете.
– Вы уверены?
– Нет. Я предполагаю.
– Но кто эта женщина на портрете, и существует ли она или существовала вообще?
– Это нам и надо выяснить. — сказала Ира. — Для этого, — уточнила она, — нам надо бы сыскать Раису Потаповну.
Ефимия Иннокентьевна поинтересовалась:
– И где же её искать?
Ира утвердительно ответила:
– Искать её не надо, она сама нас найдёт.
 
***
 
Итак, где сейчас Раиса Потаповна? Где эта женщина, которая, возможно, причастна не только к смерти Лидии Потаповны, но и к смерти надворного советника Роберт Карловича. Где она? А вот и она, идёт по лесной тропинке туда – не зная куда. Впрочем, куда Раиса Потаповна шла она вполне знала. Куда угодно, только подальше отсюда. Подальше из Жабинки. Но куда идти это был вопрос. Впрочем, он разрешился быстро. Куда идти разве не в сам Брест. Оттуда можно, если повезёт уехать куда глаза глядят. Куда подальше отсюда, от этого прокля;того богом место.
Но это произведение было бы прозаичном, если бы ни один факт она не знала, кто тот злодей-изверг, который или которая убила Лидию Потаповну?
«Я могу точно сказать, что Лидию Потаповну убили. – рассуждала Раиса Потаповна. – Лидия Потаповна не могла покончить сама с собой – свести счёты с жизнью это было однозначно не в её правилах. И пусть даже если у неё были многочисленны болезни, которые могли свести её в могилу и с которыми она боролась на протяжении многих лет, которые преследовали её на протяжении всей её жизни, этого недостаточно, чтобы сказать, что она умерла своей смертью. – она сделала паузу в своих рассуждениях. – Доктор Катц. – неожиданно вспомнила она об этом человеке. Доктор Авраам Рудольфович Катц. Он единственный, кто лечил Лидию Потаповну от её многочисленных и неизлечимых болезней. – рассуждала Раиса Потаповна, анализируя все свои мысли, собирая их в одно целое. – Только он знает истинную смерть Лидии Потаповны. Только он и никто более сможет объяснить мне, что же произошло на самом деле с Лидией Потаповной. – но как это сделать? Этого она не имела ни малейшего понятия. Придя обратно в Жабинку, в городок, в котором произошло, это преступление она автоматически попала бы в лапы закона, в лице провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича, а тот своего не упустит. – «Что делать?» – задавала сама себе один и тот же вопрос Раиса Потаповна, и словно не находя ответа на этот вопрос, неожиданно для себя оказалась в какой-то лесной чащобы, которая наводила ужас днём, а уж в сумеречный час… деревья старые, словно обнявшись друг с другом своими толстыми сучьями, создавали ощущение замкнутого пространства, из которого нет выхода. – «Куда это я попала? – не понимала Раиса Потаповна. – Что это за место? Куда я попала?» – на эти три вопроса у неё пока не было ответа».
Где-то в ветвях старых деревьях показались яркие большие глаза, отражающие свой неустрашимый взгляд от женщины, вошедшей только что в чащобу леса. У — ух, у — ух, у — ух, послышалась из ветвей старых деревьев. В эту секунду на стволах огромных деревьев, в лучах лунного света появились множество таких же глаз. Они смотрели на Раису Потаповну, словно изучая эту женщину, попавшую к ним в чащобу. У — ух, у — ух, у — ух, ухали они хором, словно смеясь над ней.
Раиса Потаповна не понимала, что смешного в том, что она оказалась здесь, в этой ужасающей чащобы. В какой-то момент она заметила в одном из деревьев большое дупло. Впрочем, оно не было похоже на дупло, а, скорее всего, это был большой вход в дерево, которое вело вошедших него кого бы то ни было в неизвестность.
Раиса Потаповна посмотрела вокруг себя, и неожиданно для себя поняла, что деревья стоят словно стеной, и нет ни единого выхода из этой чащобы. Она поняла, что из этой словно ловушки окружённой вокруг неё самой сплошной стеной вокруг неё.
«Что делать? Куда идти? Как она сюда попала?». На этит вопрос у неё пока не было ответа.
И вот что за чёрт? В одном из деревьев появился вход. Вход в само дерево. Казалось что он появился словно неоткуда. Словно он и был здесь вечно. Вечно, но никто его не замечал.
В темноте, во входе в дерево появились ярко-алые глаза. Казалось, они не смотрели на Раису Потапову, а изучали её.
Раиса Потаповна стояла посреди чащобы этого дремучего леса, и, словно затая дыхание, не могла отвести глаза от этих пристально смотревших на неё ярко-алых глаз.
У — ух, у — ух, у — ух, — услышала она снова. Но этот У — ух, не доносился с деревьев вокруг неё. Этот у — ух, доносился из дерева, в котором горели ярко-алые глаза. У — ух, у — ух, у — ух, — услышала она снова.
«Что это? – подумала она. – Кто это? – задавала она сама себе этот вопрос. – Филин? Сова, спрятавшаяся в этом дереве? – она посмотрела вокруг. – Совы. – решила она. – Это совы. – на секунду задумавшись, она продолжила своё размышление. – Это всё совы. Значит, — решила она, — я у сов в гостях. Как я сюда попала? – не понимала она. – В эту ночь, когда я должна… — тут она на секунду задумалась. – Что я должна? – размышляла она. – Если я останусь, то вряд ли я не попаду в руки здешней полиции. Ведь я от них, с позволения сказать, сбежала. – понимала она всю сложность своей ситуации. – Мне надо вернуться. – говорила ей одно я. – «Я вернусь и найду, кто убил Лидию Потаповну. – и тут второе я говорила её. – Вернёшься, так на Вас всех собак повесят, как всегда, это в России происходит. Если преступника не находят, то на кого угодно дело вешают лишь бы дело побыстрее закрыть – перед начальством отчитаться и премию получить». Что делать? Этого Раиса Потаповна не знала".
У — ух, у — ух, у — ух, — услышала Раиса Потаповна снова. В этот миг она почему-то решила, что этот у — ух, неслучаен. Что тот, кто в дереве это не кто иной, как филин. – почему-то решила она. Филин – главный среди всех филинов, сидящих на ветках этих древних как мир деревьев.
Она вдруг осознала, что эта чащоба не что иное,, как некий портал между мудростью и самим человекам. Если считать, что человек самый умный в этом треклятом мире, то он крупно ошибается потому, что человек самый глупейших из жителей планеты под названием земля. Он учится всю свою жизнь и не может выучиться. Он рациональный человек и при этом полный идиот. Он примерный семьянин и при этом разведёнка. Он заботится о своём здоровье и при этом разрушает его сам себе. Он защитник и при этом враг. Он вор и насильник, убийца новорождённых детей, которые ещё даже не родились. При всём этом человек – царь природы и зверей. При этом он браконьер и уничтожитель самой природы. Ему подвластные морские глубины, и он уничтожает их. Человек – одноклеточная бактерия, разрушающая всё на своём пути.
Впрочем, каждому своё. Не будет дома – не будет самого человека. Человек не может жить без дома. Жаль, что он этого так и не понимает.
В какую-то секунду Раиса Потаповна сказала, глядя в ярко-алые глаза, смотревшие на неё из ствола древнего как сама вселенная — дерево. Она вдруг поняла, осознала что-то. Что-то важное для неё и не только. Что это было? Это мы узнаем потом, а сейчас, сидевшие на ветвях деревьев совы у — ухнули все разом и вспорхнув, полетели к этому дереву и, влетев в его пространство, в котором горели ярко-алые глаза, затихли. В стволе пологого дерева, в котором Раиса Потаповна наблюдала ярко-алые глаза, смотревшие на неё, снова раздался громкий у — ух, у — ух, у — ух и глаз исчезли. После чего закрылся проход в дерево.
На небе луна осветила землю, и Раиса Потаповна увидела проход – выход из этой чаще леса. Раиса Потаповна ещё один раз осмотрелась вокруг. Никого. Пора уходить. Пора идти дальше, по тропинке. Но вот снова, тропа раздвоилась. Куда пойдёт Раиса Потаповна? Налево или направо? Трудная задача перед женщиной. Куда идти?..
Итак, куда идти? На этот вопрос у Раисы Потаповны не было ответа. Помните старинные сказания давно минувших дней, преданья старины глубокой. Эти строки А. С. Пушкина к началу поэмы «Руслан и Людмила» как нельзя лучше подходит к трём мифологическим богатырям. Добрыне Никитича, Ильи Муромца и Алёши Поповича. Сказ про трёх богатырей и камня на дороги, на котором было написано: «Налево пойдёшь – коня потеряешь. Направо пойдёшь – друга потеряешь. Прямо пойдёшь – сам мёртвом будешь».
Раиса Потаповна была, конечно, не богатырём, но дорога, по которой она шла, и которая привела её к этому пути, пути выбора, куда ей идти – направо или налево, заставлял Раису Потаповну ещё раз задуматься, куда дальше ей идти? По какому пути идти ей дальше? Направо или налево? Вопрос сложный и порой неразрешимый.




Глава 43

Призрак из прошлого

Итак, вернёмся в полицейский участок, где в данный момент сидит за своим рабочим столом, провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. После вчерашнего долгого дня, когда был убит надворный советник Роберт Карлович, провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич был в не настроении вообще. Он понимал, если он не найдёт убийцу надворного советника Роберт Карловича, и не узнает правду о смерти Лидии Потаповны, то ему, провинциальному секретарю можно было бы распрощаться с его не только должностью, но и с работой в целом. Единственная зацепка — это была Раиса Потаповна – дочь Лидии Потаповной, которая уже прибывала в ином мире. Но где искать Раису Потаповну, на этот вопрос у провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича не было ни малейшего ответа.
Тем самым временем, когда в полицейском участке сидел за письменным столом провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. Тем самым временим, когда часы пробили полдень. В дверь полицейского участка города Жабинка в дверь полицейского участка постучали. Этот стук почему-то напугал провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича. Он вздрогнул от неожиданности. Когда же у него прошёл неожиданный для него мгновение страха, и к нему вернулось его бесстрашие, в этот самый миг он увидел… увидел и словно замер от неожиданности. Кого-кокого, а это действительно был сюрприз. Этого человека он ожидать никак не мог. Смотря на него удивлённо — непонимающе — тупым взглядом, он лишь успел вымолвить одно личное местоимение: – «Вы?». – После чего он потерял сознание.
Не будем к нему относиться строго. Всё же XIX век. Люди по-своему были ещё ни так просвещены, как это стало возможным в середине XX и в XXI веках.
Что ни говори, а лёгкий обморок присущ каждому человеку. А если обморок произошёл от неожиданности, как это произошло в данной ситуации с провинциальным секретарём Тимофей Кондратьевичем.
Очнулся провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич довольно скоро. Сначала он подумал, это ему почудилось, привиделось от недосыпания и от стресса, который он сейчас испытывал в связи со смертью надворного советника Роберт Карловича и здешнюю жительницу Жабинки Лидии Потаповны.
Кого же он увидел? Кто был тем призраком, который стал катализатором для провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича – его обморока.
– Я вижу, Вы очнулись. – сказал чей-то голос. – Какой же Вы полисмен, ежели падаете в обморок оттого, что увидели призрака. – иронизировал голос. – Должно быть, Вы ещё не видели живого призрака. – он сделал паузу. – Так вот, это я. – подтвердил чей-то голос. – Призрак восстал из ада, в который Вы его отправили, и сейчас он явился получить по долгам.
Провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич
– Значит это Вы причастны к событиям, происшедшим давеча в Жабинке?
Чей-то голос ответил:
– Да, это всё я.
Я. Я. Я. Что я? Кто, я? Кто этот призрак, кто этот человек, который пришёл к провинциальному секретарю Тимофею Кондратьевичу? Кто он – призрак из прошлого?
– Зачем? – спросил провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич и взявшись как будто бы ниоткуда у призрака прошлого. – Почему Вы их всех их убили?
Человек — призрак из прошлого подошёл к столу, за которым сидел провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич, и без приглашения сев, произнёс…

***

– Что он произнёс? «Что он произнёс?» — нетерпелива спросила Елена Кузьминична у Любови Романовны. – И вообще, — не понимала она, — кто таков этот призрак? Откуда он взялся?
– Это развязка этой истории. – сообщила Любовь Романовна Елене Кузьминичны. – Призрак, о котором пойдёт речь в этой главе этой по своей сути ужасающий для всех истории, является предпосылкой всех историй, написанных в этой истории. – она сделала паузу. – Призрак, о котором пойдёт речь жестокий человек. Провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич не только исполнил свой долг не только перед обществом, но и перед всей великой державой – Россией, что отправил этого, с позволения сказать, урода на каторгу.
Елена Кузьминична на секунду задумавшись, предположила.
– Это реальный человек?
Любовь Романовна на секунду задумалась. Она почему-то в эту самую секунду не знала, что и сказать. Призрак, о котором шла речь, у него был прототип. Прототип, который причинил этой семье немало бед. Который был причастен к двум историям написанные Любовь Романовной.
– Я пишу всегда истории, прототипы которых реальны. – призналась Любовь Романовна. – Горько говорить, что всё что произошло со мной, связано с этим призраком.
На глазах Любовь Романовны появились горькие слёзы.
Елена Кузьминична пожалела, что спросила Любовь Романовну о призраки. По-видимому этот призрак не должен был всплывать на горизонте. О нём лучше было забыть. Но забыть невозможно. Все знают, что прошлые воспоминания неотступно преследуют человека. Порой их просто забываешь и не помнишь до определённого момента жизни самого человека. Но неожиданно человеческий мозг ослабляет защиту от горьких воспоминаний жизни человека, и воспоминания возвращаются к нам словно бумерангом после долгого путешествия по серым веществам головного мозга – его извилистой долговременной или кратковременной памяти – её мозговой активности.
– Не сто;ит плакать из-за каково — то падонка, который исковеркал Вам жизнь, маменька.
Елена Кузьминична утёрла слёзы платком, и, посмотрев на дочь ласковым материнским взглядом, сказала:
– Вы совершенно правы, не стоит из-за какого бы там подонка искалечивать себе всю жизнь. – она, сделав недолгую паузу, добавила противопоставление своему высказыванию, твёрдо добавила. – Пусть это он калечит себе жизнь, а не я.
– Верно. – согласилась с Любовью Романовной Елена Кузьминична. – Страдать должен он, а не Вы маменька.
– Да чёрт побери этого призрака из прошлого. – неожиданно сказала Любовь Романовна. – Я что, дура? Он мне жизнь испортил, а я, что страдать должна? Нет уж, фиг Вам всем. Не дождётесь. – она сделала паузу в своей речи, а затем призналась. – Призрак, о котором пойдёт сейчас речь в этой истории, причинил мне боль. – она, сделав грустную паузу, сказала. – Что ни говори, а такие, как он нелюди, рождаются довольно редко. Хотя, — неожиданно бросила она, — кто знает, может быть, и нет. – она снова сделала паузу. – Ну ладно, — грустно бросила она, — что ни говори, а жизнь – есть жизнь. От горестей никуда не деться.
Елена Кузьминична хотела знать, кто тот призрак, который появился в истории Любовь Романовны. Но она не осмелилась спросить. Состояние Любовь Романовны было такое, словно она окаминела. Её лицо выражало покой. Но покой был неестественным. Что-то в её взгляде, что-то в её выражение лица выражала тревогу. Но что эта была за тревога, этого Елена Кузьминична не знала.
– Итак, — сказала Любовь Романовна, — говорят, когда призраки из прошлой жизни обретают имя, то они больше не являются призраками. Они становятся кем или чем угодно, только не людьми.
– Вы боитесь, что призрак обретёт своё могущество? – осторожно поинтересовалась Елена Кузьминична. – Вы боитесь, что призрак станет реальным и придёт к нам?
– Призраки всегда с нами. – сказала Любовь Романовна. – Даже когда их нет, они и тогда с нами. – уточнила она. – И если кто бы то ни было скажет имя призрака, он останется с ним навсегда.
– Тогда не будем призраку из прошлого давать имя. – предложила Елена Кузьминична. – Пускай призрак так и останется безвестным призраком.
– Я согласна. – сказала Любовь Романовна. – Нечего говорить о прошлом, ежели оно давным-давно кануло в лету, а того, которого надо забыть не стоит, снова называть его имя и вызывать призрака из прошлого в грядущее.
– Что было потом?
– Потом? – на секунду задумалась Любовь Романовна. – Что ж, — сказала она, — сейчас Вы это узнаете. – затем, взяв в руки перо и окунув его в чернильницу, Любовь Романовна продолжила писать эту историю.

***

Итак, вернёмся к провинциальному секретарю Тимофею Кондратьевичу и призраку из прошлого. Для начала давайте поймём, кто этот призрак из прошлого? Кто этот призрак и что он представляет для провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича. Что он сделал, за что призрак из прошлого был сослан на каторжную работу?
Итак; – «Почему Вы их всех их убили? – задавал вопрос призраку из прошлого провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – За что Вы лишили их жизни? – недоумевал он. – Они же ни в чём не виноваты!».
– Нет. – отвечал призрак провинциальному секретарю Тимофей Кондратьевичу. – Вот они — то как раз и виноваты.
– Но в чём? – недоумевал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – В чём они виноваты, — вопрошал он, — ежели они ни в чём не виноваты! Виноваты лишь Вы. – пытался обличить провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич призрака из прошлого.
– Нет. – отвечал тот. – Виноваты все. – однозначно заявил он. – Виноваты в том, что они Ваши друзья, Тимофей Кондратьевич. – утверждал призрак из прошлого. – Виноваты в том, что они знали Вас, Тимофей Кондратьевич. Виноваты в том, что…
– Стоп — стоп. – поспешил его перебить провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – Вы обвиняете меня. Во всём и, — увлекал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич пришедшего к нему призрака, — не обличаете себя самого. – сказал он. Он сделал однозначную паузу и затем сказал. – Я, что ли, говорил Вам, чтобы Вы преступили Российский закон, пошли на крайности, убийства людей. – он сделал однозначную паузу. – Я, что ли, сказал Вам убить? – вопрошал он. – Нет. – однозначно сказал он. – Это ни я, а Вы пошли на преступления и понесли за него заслуженное наказание.
– Это ложь! – однозначно заявил призрак из прошлого. – Это ни я, а Вы убийца. – однозначно заявил он. – Это Вы убили тех людей, а я лишь облегчил им их страдания.
Это заявление, пафосно бросившее ему в лицо провинциальном секретаре, Тимофей Кондратьевича, оскорбило призрака. Что ни говори, наговаривать друг на друга и обвинять всех без видимых, на то причин человек горазд. Он сделает всё что угодно, скажет всё что угодно и кому угодно, лишь бы оправдаться в лице закона и тех людей, которым он причинил горе.
– Да что Вы говорите? – с издёвкой сказал призрак. – Я по-ВаВашему самый плохой человек на свете. Убийца. А Вы что, чистенький перед законом, что ли? – изощрённо усмехнулся он. – Или что? То что Вы работаете в полиции, даёт Вам право на безнаказанность?
Услышав такое, провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич просто взбесился. Его кровь кипела от ярости, а его лицо стало бордовом.
Заметив перемену в лице провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича, призрак, довольный собой, что вывел провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича из его душевного равновесия, призрак сказал:
– Я вижу, Тимофей Кондратьевич, Вы как будто бы не в духе. – он сделал паузу, саркастично улыбнулся, а затем сказал. – Да как же Вам не в духе быть, ежели Вы знаете, что всё, что я только что сказал это чистая правда. – однозначно сказал призрак, затем утвердил. – Вы убили тех людей, я же подарил им покой.
Не в силах сдерживать свой гнев, провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич стукнул обоими кулаками по столу, при этом чернильница, в которой были налиты чернила, подпрыгнула и опрокинулась, вылив все чернила на стол из чернильницы, а те, в свою очередь, разлились по столу, перепачкав все бумаги, лежащие на столе. – Да как Вы смеете! – неистово провыл провинциальны секретарь Тимофей Кондратьевич. При этом его глаза загорели ярким пламенем, а зубы стали клыками, готовые вцепиться в своего обидчика и растерзать его на части.
– Я не работаю в полиции. – однозначно заявил провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича. – Я служу в полиции, защищая своё государство от таких, как Вы извергов – убийц. – он перевёл дух и, набрав в лёгкие воздуха, при этом пуще прежнего рассвирепев, однозначно заявил. – Ваше место на каторге, а не с порядочными людьми.
– Ишь какой порядочный тут объявился. – сарказмом сказал призрак. – Порядочность так и блещет.
– Что? – не понял провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – Что Вы хотите этим сказать? – Вы не порядочный человек. – пафосно заявил призрак. – Вы, Тимофей Кондратьевич, просто сволочь.
На секунду задумавшись, провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич, затем предположил:
– Я понял, куда Вы клоните. – сказал он. – Вы не можете мне простить тот случай с Ларисой Ждановой, и теперь хотите потребовать сатисфакцию. – он сделал паузу. – Но я не понимаю, почему Вы убили Лидию Потповну и надворного советника Роберт Карловича? Ведь они к этому делу не имеют никакого отношения.
– Имеют. – возразил призрак. – Самое непосредственное. – он сделал паузу. – Я же говорил, что всех, кого я убил, виноваты в том, что они знали Вас, Тимофей Кондратьевич.
– И что? – недоумевал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – За это их надо было убить?
– Надо. – однозначно заявил призрак. – Надо.
– Но зачем? – не понимал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – Зачем их надо было убивать?
– Что бы Вы мучились. – сказал призрак. – Мучились, как мучился я все эти годы. – он сделал паузу. – Что ни говори, — сказал он, — а беспомощность перед неизбежным наказанием за нераскрытые преступления — чем не радость победителя и горя побеждённому. Ведь Вы так и не докопаетесь до истины, кто убил этих двух людей. – он сделал паузу. – Согласитесь, не раскрытые преступления — это самое наихудшее наказание для полицейского — убийцы.
– Я непричастен к смерти Ларисы Ждановой. – выкрикнул он из самого сердце и, прислонив ладони к глазам, заплакал горькими слезами. – Непричастен. – Затем он словно выкрикнул из потаённых душевных незаживающих ран. – Непричастен! Непричастен! Непричастен! – он сделал паузу. – Я не виноват в том, что произошло с Ларисой Ждановой. Не виноват.
– Нет. – ответил призрак. – Виновны.
В эту минуту нет, в эту самую секунду, провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич неожиданно для себя погрузился во воспоминания. Он не хотел вспоминать прошлое, то что касалось его, самого Тимофей Кондратьевича, Ларисы Ждановой и пришедшего к нему призрака из прошлого. Воспоминания появились словно неоткуда и заставили провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича вспомнить то, что он старался так долго забыть.
Итак, что же вспомнил провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. Что он пытался забыть? Прошлое преследовало его и не отпускало, стараясь причинить ему как можно больше страданий. Кто была эта Лариса Жданова? Причём пришедший к провинциальному секретарю призрак из прошлого, который нещадно мстил ему, убивая людей, которых он знал. Сейчас Вы об этом и многом другом узнаете.
Итак, Тимофей Кондратьевич погрузился во воспоминания. Но, прежде чем продолжить эту историю, давайте вернёмся к Любовь Романовне и её дочери, Елене Кузьминичне. Что они скажут, прежде чем я продолжу эту историю.

***

– МАМА! – неожиданно воскликнула сидящая за столом Елена Кузьминична. – Мне кажется или это тоже Вы пишите про себя?
– Возможно, Вы и правы. – сказала Любовь Романовна. – В жизни женщин полно фактов, которые хотелось бы нам, женщинам, забыть.
– О чём это Вы? — поспешила спросить Елена Кузьминична, а Любовь Романовна немного замялась. Ей не хотелось говорить Елене Кузьминичне о своей жизни всё, что с ней было. Любовь Романовна напомнила:
– Эта история — продолжение дуэли между Харламом Петровичем и Исаак Абрамовичем. – сказала Любовь Романовна. – История, у которой был логический конец.
– Значит, истории которые написаны в этой рукописи, хоть и разбросаны во времени, они происходили в одно время? – предположила Елена Кузьминична. Затем уточнила. – Это так. Я же не ошибаюсь.
Любовь Романовна ничего не ответила на этот вопрос, да отвечать-то было совершенно нечего. Всё было совершенно очевидно, и Елена Кузьминична это понимала. Одно оставалось неизвестным, как звали второго человека, который стал призраком истории, — Любовь Романовны.
– Я боюсь спросить, — осторожно сказала Елена Кузьминична, — как звали при жизни призрака, пришедшего неизвестно откуда к провинциальному секретарю Тимофей Кондратьевичу. – она сделала осторожную паузу, понимая, что дальнейшая история этого романа могла принять совсем иной оборот, и, так или иначе, показать своё уродливое лицо в жизни. Ведь сто;ит произнести имя призрака вслух, и призрак придёт к человеку. Так верили и, возможно, продолжают верить доныне. – Ведь в продолжении этой истории, — продолжала говорить Елена Кузьминична, — так или и ночи призрак должен облечь себя каким-либо именем, и ночи история не будет той историей, которая должна быть по законам мистического жанра. – она снова сделал паузу. – Всегда ужас историй в одночасье меняется, ежели какому-либо из героев не было найдено имя.
– Вы правы, Елена Кузьминична. – согласилась Любовь Романовна. – Призрак должен обрести имя. – она сделала паузу. – Но призрак имя не получит. – однозначно заявила Любовь Романовна. – Это опасно, когда призраки обретают имя. Но, — сделала она упреждающею паузу, — ежели это невозможно, то в прошлом, когда ещё призрак не стал призраком, а был человеком, имя, данное ему при его рождении, можно использовать в этой истории.
– А имя призрака? – тотчас же поинтересовалась дочка у матушки. – Его же имя такое же, как и при жизни есть, а его по имени называть, стало быть, нельзя.
– Но ежели имя вымышленное, — сказала Любовь Романовна, — то и бояться нечего.
– Надеюсь Вы правы. – удручённо сказала Елена Кузьминична. – Призрак — это персонаж, пришедший из иного мира, и имя давать ему нельзя. Кто знает, правильное имя мы ему дадим или нет. Рассердится он или нет? А человек из прошлого точно не рассердиться, тем более он персонаж, не более.
Услышав со страниц романа призрак рассуждение по поводу его имени спора меж двух женщин, подумал:
«Ежели Вы хотите, чтобы я — призрак обрёл плоть и кровь на страницах этой истории, то Вы дадите мне имя, — он сделал паузу и сурово прикрикнул, — а еже ли нет, то!..».
Эти мысли услышали две женщины, сидящие за столом. Они посмотрели друг на друга и почувствовали, как по их лицам пробежал холодный пот. Они не понимали, что происходит, пока в голове Любовь Романовны, не появилась имя. Имя, от которого её ударила в хандру, и на их лицах появился холодный пот.
– Давайте дадим призраку имя. – неожиданно сказала Любовь Романовна, на которой лица не было, а был виден ужасающий до глубины души ужас. Хоррор, и нечего более.
То же самое можно было наблюдать и на лице Елены Кузьминичны. Их лица сейчас было не отличить друг от друга. Казалось, что они только что вылезли из преисподней.
– Давайте дадим призраку имя. – синхронно сказала она Любовь Романовне, когда та предположила ей то же самое.
– Давайте.
– Как его мы назовём?
Что-то или кто-то сказал обеим женщинам:
«Меня зовут Сильвестр Аристархович Плюм».
Услышав имя призрака в своих серых извилинах, обе женщины замерли. Они не на шутку испугались. Что – ничто, а слышать голоса в своих головах — это призрак шизофрении. А в XIX веке шизофрению не лечили, только наблюдали до конца их дней в психиатрических больницах. Неужели они обе сошли с ума? Неужели… нет, этого не может быть. – утверждали женщины. – Не может ведь Роман, который они пишут стать реальным. Этого просто невозможно. Значит, — решили они, — это лишь только мысли. Размышление, непроизвольная мозговая активность, которая так или иначе, помогает им написать этот роман. Успокоившись на этих мыслях, Лариса Романовна продолжила писать роман дальше.

Глава 44

Лариса Жданова

Итак, Тимофей Кондратьевич погрузился во воспоминания. Он вспомнил то время, когда он был кабинетским регистратором. В то время он встретил одну женщину, звали её Ларисой, по фамилии Жданова. Довольно стройная молодая женщина. Красива, молода, сексуальна привлекательна. Её формы были красивы и упитанные. Родом из города Тамбов, она в свои двадцать с хвостиком лет вместе со своими родителями переехала в Санкт-Петербург, где и познакомилась с Тимофеем Кондратьевичем, который в то время имел звание кабинетский регистратор.
Познакомились они в Эрмитаже, где она была вместе с Сильвестром Аристарховичем Плюм – названным её супругом. Супругом, которого она не любила. Она его просто призирала. У неё от него одного вида было полное отвращение. Но пойти против своих родителей она не могла. Ведь родители выбирают женихов для своих дочерей, а не дочеряи для себя.
– Какая интересная картина, не правда ли? – сказал, глядя на портрет женщины, Тимофей Кондратьевич.
Женщина посмотрела на мужчину неоднозначно-вопросительным взглядом, спросила:
– Вы считаете?
– Да.
– Чем же она интересна? – с долей интереса спросила женщина. – Я много за свою жизнь видывал женщин, многих, — уточнил он, — и я могу поклясться на чём угодно, что таких женщин я не видал в своей жизни.
Заинтересованная женщина спросила:
– Каких это таких? Объяснитесь.
Тимофей Кондратьевич снова посмотрел на картину изучающим взглядом, затем сказал:
– Женщина на этом холсте чиста и невинна.
– Чиста и невинна? – вопросила женщина. – Что Вы хотите этим сказать?
– Да, что Вы хотите этим сказать? – спросил стоя;щий рядом мужчина. Он посчитал, что сравнение портрета и стоя;щей возле неё женщины сравнение, которой было оскорбительно для неё и можно было вызвать этого мужчину, сказавшего, что женщина на холсте, чиста и невинна, противопоставить женщины, стоя;щей возле мужчины, с которой мужчина пришёл в Эрмитаж. – Вы хотите сказать, что женщина, присутствующая здесь, нечиста? – возмутился он. – Да как Вы смеете! Да я Вас на дуэль. – рвал и метал он. – К БАРЬЕРУ.
– Да я не о том. – поспешил сказать Тимофей Кондратьевич. – Я о картине.
– Я так и поняла. – поспешила сказать женщина. Она перевела свой взгляд на стоя;щего возле неё мужчине, затем снова посмотрев на мужчину, говорившего о картине, сказала. – Сильвестр Аристархович не хотел Вас оскорбить. – сказала она. – Я поняла, что Вы имели в виду эту картину Thomas Gainsborough «Portrait of a Lady in Blue»
– Вам нравится эта картина?
– Да. – подтвердила женщина. – Нравиться. – она, сделав паузу, сказала. – Я вообще неравнодушна к живописи. – она сделала паузу. – Недавно я была в Париже, в Лувре. Так вот, Леонардо Да Винчи и его Монна Лиза меня просто заворожили. – она сделала паузу. – В ней есть что-то загадочное, что-то привораживающее. Что-то, отчего нельзя отвести взгляд.
– Я совершенно согласен. – подтвердил Сильвестр Аристархович. – Леонардо да Винчу это сила.
– А что, — возмутилась женщина, — в России, что, по-Вашему, Сильвестр Аристархович, нет талантливых художников? – затем она снова посмотрела на мужчину. – Мы так и не познакомились. – сказала она. – Меня зовут Лариса Жданова. Моего спутника Сильвестр Аристархович Плюм. А Вас как величать?
– Тимофей Кондратьевич.
– Очень приятно познакомиться. – сказала Лариса Жданова, протянув Тимофею Кондратьевичу свою руку.
Тимофей Кондратьевич взял кисть руки женщины в свою руку, и прикоснувшись к ней, поцеловал её кисть руки.
– Я рад познакомиться с Вами.
В это самое время Сильвестр Аристархович осторожно спросил:
– Тимофей Кондратьевич, чем Вы занимаетесь?
Тем временем Тимофей Кондратьевич, словно проигнорировав вопрос Сильвестра Аристарховича, спросил у Ларисы Ждановой.
– Какие картины Вам нравятся в этом зале?
– Я задал вопрос. – сказал Сильвестр Аристархович. – Чем Вы занимаетесь? – он сделал паузу. – Не мог ли я Вас видеть ранее?
Тимофей Кондратьевич посмотрел на Сильвестра Аристарховича, сказал:
– Если бы мы встречались, то поверьте, Вы бы эту встречу не забыли.
– Вы что, — возмутился Плюм, — мне о чём-то намекаете?
– Нет конечно. – поспешил ответить Тимофей Кондратьевич. – Просто у меня профессия такая, что после встречи со мной уже меня не забудешь.
– Да что же у Вас такая за профессия такая? – недоумевала Лариса Жданова. – Ежели утверждаете, что Сильвестр Аристархович не забыл бы Вас, ежели с Вами встретился. – она сделала паузу. – Вот мы сейчас встретились, это не значит, что эта встреча надолго в памяти нашей будет. Просто познакомились, и всё. – она сделала однозначную паузу. – Где же Вы работаете?

– Вы тогда не сказали, где Вы работаете. – сказал призрак из прошлого провинциальному секретарю Тимофей Кондратьевичу. Призрак из прошлого, вспоминая эту историю, был не в радости от неё. Да отчего же в радости быть было ему, ежели эта история сделала его призракам. – Я узнал об этом потом. – он сделал паузу. – Потом. – сказал он. – Когда оказался в полицейском участке, где и увидел Вас.
 
– Здравствуйте, Сильвестр Аристархович. – поздоровался тогда ещё в звании кабинетский регистратор. – Вы как-то спрашивали меня, где я работаю. – кабинетский Регистратор сделал однозначную паузу и словно чествуя в себе превосходство перед пришедшем в его кабинет Плюма, сказал. – Так вот, я служу в полиции Петербурга.
Ошарашенный этой новостью, Сильвестр Аристархович Плюм так и сел на стул. Он мог предположить что угодно. И то, что Тимофей Кондратьевич — художник, композитор или кто ещё, но никак не полисмен.
– Почему Вы раньше не сказали мне, что Вы служите в полиции?
– А Вы как думаете? – осторожно спросил кабинетский регистратор Тимофей Кондратьевич. – Я думаю, Вы понимаете, что на это у меня была причина.
Плюм осторожно поинтересовался:
– Какая Причина? – он сделал неоднозначную паузу. – Уж не хотите Вы сказать, что встреча со мной была спланирована?
– Почему Вы так думаете?
– Не знаю, Вы скажите.
Тимофей Кондратьевич почувствовал, что Плюм задал этот вопрос ни просто так. По-видимому, он понимал, почему он здесь, и не хотел признаваться в этом. Ведь признание — это, по сути, он признается в чём бы то ни было в том, в чём очевидно его обвиняют, а это суд, каторга.
– Для начала, — начал как будто бы издалека кабинетский регистратор Тимофей Кондратьевич, — давайте посмотрим Ваше дело.
– Какое дело? – не понял Сильвестр Аристархович Плюм, у которого от этих слов перехватило дыхание, и он побледнел. – Вы в чём-то меня изволите обвинять? – удивился он, и тотчас же заявил. – Я честный добропорядочный гражданин.
– В этом я нисколько не сомневаюсь. – поспешно заявил кабинетский регистратор Тимофей Кондратьевич. Он был совершенно спокоен. – Ежели это так, то и бояться Вам нечего. Кое-что мы уточним, и идите по своим делам. Бог с Вами. Ну а ежели нет, то ответите по всей строгости закона.
– Чушь! – пафосно бросил Сильвестр Аристархович Плюм, глядя ненавистным взглядом на лежащее на столе дело. – Это дело, никакого отношения ко мне не имеет. – уверенно сказал он. – Это, и любое другое. – взбесился он. – Я добропорядочный гражданин. – твёрдо заявил он. – Я закона не нарушал. – сделав однозначную паузу, он твёрдо утвердил. – Никогда.
– Вот и хорошо, Сильвестр Аристархович. – сказал кабинетский регистратор Тимофей Кондратьевич, видя, как Плюм всё больше и больше приходит в неистовство. – Значит, Вам бояться нечего. Дадите показания и свободны.
– В чём Меня обвиняют?
– А Вы как думаете?
– Не знаю. Вы мне скажите, в чём меня обвиняют, — затем он сделал паузу, и с явным изощрённым призрением добавил. – Господин кабинетский регистратор Тимофей Кондратьевич.
– Я вижу, что Вы угрожать мне вздумали? – замерил кабинетский регистратор Тимофей Кондратьевич. – Не уж-то, господин Плюм, Вы боитесь, что Вас обвинят в чём бы то ни было. – затем он утвердил. – Ведь это так, господин Плюм, или как Вас там, господин Рош. – он сделал однозначную паузу, тяжело вздохнул и сказал. – Сильвестр Аристархович Рош – шпион императора Наполеона I Бонапарта. Он сделал паузу.
В этот момент, казалось, Сильвестру Аристарховичу, что это была никакая не шутка. Что всё что сейчас произошло, в том, что его сейчас обвиняют – это просто какая-то нелепость, ошибка, да и только. Но это было ни так. Это не была какая-то там ошибка. Это была реальность.
– Теперь Вами будем заниматься не мы. – сказал кабинетский регистратор Тимофей Кондратьевич. – Вами теперь займётся тайная канцелярия Его Величества. Войдите.
В кабинет кабинетского регистратора Тимофей Кондратьевича вошли пятеро человек из тайной канцелярии Его Величество и арестовали Сильвестр Аристарховича, который заявил.
– Вы ошибаетесь. Я не виноват! – в отчаянии воскликнул Сильвестр Аристархович. – Меня подставили.
– Разумеется, невиновны. – сказал кто-то из тайной службы Его Величество. – Все так говоря. А что если не виноваты, то и отпустим, чего зря задерживать.
Когда арестованного вывели из кабинета кабинетского регистратора Тимофей Кондратьевича, тот встал изо стола, подошёл к окну и задумчиво посмотрел в него. За окном было уныло.
После окончания рабочего дня Тимофей Кондратьевич пришёл к Ларисе Ждановой в гости и остался у неё на всю ночь.
Проснувшись на следующее утро, Лариса Жданова спросила Тимофей Кондратьевича.
– Сильвестр Аристархович нас больше не беспокоит? – Он пойдёт либо на каторгу, либо его расстреляют. – он сделал паузу. – Всё будет завесить только от Ваших показаний.
– А на мне это не отразится? – озабоченно поинтересовалась Лариса Жданова, а Тимофей Кондратьевич сказал:
– Я уверяю Вас, не отразиться. – затем он добавил. – Я об этом позаботился, поверти.

– Что ни говори, а позаботились Вы точно на славу. – сказал сидящий на стуле в кабинете провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича пришедший к нему призрак из прошлого. – Я прошёл через ад. – сказал он. – И всё потому, что так захотела Лариса Жданова. – он сделал грустную паузу. Тяжело вздохнул, а затем продолжал свою речь. – Это знакомство было искусно подстроено, согласитесь Тимофей Кондратьевич. Ведь когда Вы оказались в Эрмитаже перед полотном Thomas Gainsborough «Portrait of a Lady in Blue». Вы уже знали, кто я и кто такая эта женщина, пришедшая в эрмитаж со своим кавалером, чтобы, лицезреть полотна великих. Можете ничего не говорить, всё уже сказано за вас, задолго до того, что произошло. Вы всегда верили, что Лариса Жданова Вас любит. Как Вы ошибались. Лариса Жданова не может любить в принципе. Чувство любви у неё отсутствует вовсе. Порой мне казалось, что она и себя-то не любит: Любовь — это не важно. Важно лишь — чувство превосходство над самой любовью. – Так говорила мне Лариса Жданова, когда я уже был в заточении: Любовь — это слабость. Порой ради любви человек просто погибает. Ища любовь, он не находит её, и в итоге понимает, что любит он лишь самого себя и боле никого более. – Жданова любила только себя, а меня и Вас она просто использовала для достижения своей единственной цели. Вы спросите, какую цель преследовала госпожа Жданова? Извольте, я Вам скажу. Госпожа Лариса Жданова была шпионкой его императорского высочества Наполеона I Бонапарта. Она убедила Вас Тимофей Кондратьевич, что это ни она, а я состою на службе его императорского высочества Наполеона I Бонапарта. Это она подстроила всё так, что все доказательства её вины были переложены с её плеч на мои. Это не без помощи Вас, Тимофей Кондратьевич. Она вышла сухой из воды. А я был так близок к цели. Ещё чуть-чуть и всё, ловушка захлопнулась. Но нет, влезли Вы со своею так называемой любовью. Как мужчина я Вас понимаю. Она чертовски красива. Но как служителя закона – нет. Вы поддались порыву страсти – порыву любви, забыв о своём долге перед отечеством. Что ни говори, а Лариса Жданова знает своё дело. Она всё просчитала, и все произошло так, как должно было произойти по её холодному расчёту. Конечно, Вы согласитесь со мной, Тимофей Кондратьевич. Расчёт был хладнокровным и по своей сути жестоким. Влюбить в себя кабинетского регистратора, убедить его в том, что я желаю её зла, и Вашими руками избавиться от меня. Что ж, это получилось у неё отлично. Но она не учла одного. Никто и ничто в этом мире не остаётся безнаказанным. Да, я провёл достаточно много времени на каторге и избежал расстрела, которого она очевидно так горячо желала. Если бы меня расстреляли, то и концы-то все в воду. Нет человека, да и ладно, словно его не было вовсе. Но этого не произошло. Я жив. Жив! Да. Я жив и вот, вот я. Сижу перед Вами как ни в чём не бывало. Смотрю на Вас, и мне Вас жалко. Сколько усилий Вы потратили на то, чтобы меня сослать на каторгу, и чтобы я там умер. А нет, я здесь. Сижу перед Вами в этом стуле, и говорю я Вам, прямо в лицо: что, съели? Вы хотели избавиться от меня. Избавиться, чтобы всегда быть рядом с ней. С Ларисой Ждановой. А она-то Вас бросила. Воспользовалась Вами и выбросила как ненужную Вещь, на помойку. Так кто же из нас победил я Вас спрашиваю? Вы кто послал безвинного человека на каторгу или я кото пришёл с каторги не имея ни имени ни чего. Способный только мстить за всё, что Вы со мной сделали. А сделали Вы со мной немало. Вы меня жизни лишили! Так что же Вы обижаетесь, когда вам мстят. Мстят по закону. Заслуженно. Впрочем, Вы и так уже наказаны, Тимофей Кондратьевич. Не за заслуги ссылают в подобные дыры. Только отличившихся и тех, о которых хотят забыть. Списать их подобру поздорову. Сделать так, чтобы они исчезли навек. Исчезли, и больше о них не вспоминать вечно.
Слушая пришедшего к Тимофею Кондратьевичу призрака из прошлого, он сейчас очевидно думал, нет, он совершенно был уверен, что призрак из прошлого, пришедшей к нему, был совершенно прав. Он поддался слабости и пожалел об этом. После того как кабинетский регистратор Тимофей Кондратьевич посадил этого человека. Сильвестра Аристарховича Плюма, и после этого не прошло и месяца, как Лариса Жданова ушла от него. Ушла как ни в чём не бывало. Ушла, оставив кабинетского секретаря Тимофей Кондратьевича одного, с разбитым сердцем.
– Разве я не прав. – продолжал говорить призрак. – Вижу, что я прав. Я прав. От таких, как Вы, Тимофей Кондратьевич, избавляются, дабы не было свидетелей вовсе. Грехи силы мира сего никогда не выйдет на белый свет. Их погребут в небытие. И оставят там гнить вечно.
Не выдержав беспочвенные обвинения в свой адрес, провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич, словно из глубины души выкрикнул.
– Я НЕ ВИНОВЕН! НЕТ. Я НЕ ВИНОВЕН! НЕ ВИНОВЕН Я. НЕТ.
В эту секунду провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич проснулся.

Глава 45

Возвращение Ларисы Ждановой.

Итак, провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич проснулся: что это было? – думал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич сидящей на стуле в своём кабинете, и склонив голову на стол, он не понимал, где он? Что с ним? Где он? На эти вопросы он ответить не мог. Впрочем, он не мог ответить на этот вопрос, даже если б захотел. А он хотел ответить на этот вопрос, но сделать этого он не мог. Не мог, потому что не мог понять сам, что это было? Сон или быль? Впрочем, не могло бы быть так, что сон был сейчас, а то, что он видел только, что и с кем говорил, это было не что иное, как явь.
Что такое сон? Сон — это перемещение сознание человека из одного состояние человека в другое. Эта цитата как нельзя лучше подходит лучше, чтобы определить реальность сна и яви в одной его из ипостаси.
«Что это было? – думал приходя в себя, провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – Сон? Это был сон? Сон и только? – облегчённо вздохнул он, оглядевшись по сторонам. Поняв, что он находиться в своём кабинете. – Да. – однозначно решил он. Это так. Я в своём кабинете, а это значит, — предположил он и очевидно, он был прав. – Всё, что я видел, это был сон. Фу. – вздохнул он облегчённо. – Это лишь сон».
 
– Я не понимаю. – обратилась Елена Кузьминична к Любовь Романовне. – Что же это такое? Провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич преступник? – удивилась она. – Служитель закона, преступник?
– Все преступники. – сказала Любовь Романовна. – Все мужчины — преступники. – подчеркнула она. – Так или иначе, мы — женщины посылаем мужчин на преступления. Какие бы они ни были жестоки. Они в конце концов после долгих раздумий сдаются, и, совершая преступления, обрекают себя на каторгу. Каторгу на каторге, или каторгу в брачных оковах супружеской жизни. Да это Вы сами знаете.
– Разумеется знаю. – сказала Елена Кузьминична. – Но что же далее? – спросила она Любовь Романовну и повторила. – Что же далее?
– Далее? – неоднозначно сказала Любовь Романовна. – А как сами думаете?
– А… — неоднозначно протянула Елена Кузьминична и затем добавила. – Кажется поняла.
– Слушаете далее. – сказала Любовь Романовна Елене Кузьминичне. – Эта история стара как мир. Многое я уже рассказала в этой истории, осталась немного. – она сделала паузу. – Итак, слушаете. – она снова сделала паузу и продолжила. Слушаете.
 
Провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич встал со стула и направился к двери, ведущею из кабинета в корридор. Только он дошёл до двери и отварил её, как вдруг, позади его кто-то сказал:
– Мне кажется, или я уверена, что Вы, Тимофей Кондратьевич, сейчас в затруднительном положении?
Провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич обернулся. Позади неё стояла женщина. Провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич тотчас же узнал эту женщину.
– Вы? – удивился провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – Этого не может быть? – недоумевал он. – Но как это возможно? Сюда же нельзя зайти ни при каких обстоятельствах. – утвердил он. – НИ ПРИ КАКИХ.
– Вы, как всегда, ошибаетесь. – иронично улыбнулась женщина. – Вы, наверное, забыли. – сказала она. – Я – ведьма. «Пелагея Ивановна Хайц», — твёрдо сказала она. – А как Вы знаете, я, Пелагея Ивановна Хайц, для меня нет ничего невозможного. – сказала она. – Я – Бог. – однозначно уверенная в себе сказала она. – Я знаю всё. – пафосно, уверенная в своей правоте однозначно заявила Пелагея Ивановна Хайц и знаю что, кто приходил к Вам. – она сделала паузу. «Призрак», — сказала она. – Призрак из прошлого. Сильвестром Аристарховичем Плюм. – она сделала паузу. – Лариса Жданова – женщина предавшая Вас. – она сделала задумчивую паузу.
 
Автор: «Что ни говори, а предательство — это беспринципность и простое недоумение человека, хотящего власти ради убийства всего, чего ему дорого. А впрочем, дорого ли? Ведь порой на службу в армию берут иноземцев, так как русские бегут из армии из-за дедовщины, балды, и неспособности служить. Их просто отправляют на убой, а подготовка их ни к чёрту никуда не годиться. Они ни то, что оружие, приёмы самообороны не обучены. Как вовремя ВОВ, вперёд предателей, и чёрт с ними, что с ними станица. Главное приказ И. В. Сталина, от 8 июня 1942 года № 227; — ни шагу назад. Но вернёмся к истории провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича».

– Предательство – это удел женщин. – подчеркнул провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – Они предают ради своей выгоды.
– Разве? – удивилась Пелагея Ивановна Хайц. – А разве Вы мужчины никогда не придаёте? – она сделала паузу, и тотчас же, строго посмотрев на провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича, словно презрительно одарив его взглядом и ткнув в его невежества, произнесла. – Вы. – оскалила она свою улыбку, и став похожа на какого-то хищника, который презренно ненавидит этого человека и желает, чтобы он поскорее понёс заслуженное наказание, произнесла. – Вы разве никогда не предавали никого?
– Нет. – ответил ничего не понимающий провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич, а затем твёрдо добавил. – Никого.
– Разве? – удивлённо поинтересовалась Пелагея Ивановна Хайц. – Разве Вы никогда не предавали? – вопрошала она. – Нет. – однозначно ответил Тимофей Кондратьевич. – НИКОГДА.
– Жаль, жаль, — повторила она. – что у Вас такая скудоумная память. – Да как Вы смеете! – возмутился провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – Были бы Вы мужчина, я Вас на дуэль вызвал. – неиствовал он.
– Вы что?! - возмутилась Пелагея Ивановна Хайц. – Вы считаете, если женщина, то она по Вашему уразумению и постоять за свою честь не сможет? – она сделала паузу и однозначно добавила. – Вы ошибаетесь. А стул даме предложить должно было уже, когда я вошла в кабинет. – затем она сделала паузу и пафосно бросила. – Хам.
– Позвольте. – Не позволю.
– Я не хам. – защищался провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич.
– Тогда невежа.
– Может быть. – согласился провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – Я очевидно, ещё не проснулся. – сказал он. – Дверь в полицейский участок заперта, а я и Вы здесь. – он сделал паузу и сказал. – Отсюда я заключаю, что всё, что здесь происходит это не что иное,, как самый настоящий сон.
Пелагея Ивановна Хайц подошла к провинциальному секретарю Тимофей Кондратьевичу и в тот же миг ударила его прямо в… и в то же самое время провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич схватился за… двумя ладонями рук, и взвыл от причинённой ему боли так сильно, что вышедший на опушку леса из лесной чащи волк, поджал хвост и, прильнув к земле, поднял глаза на брови и, вздрогнув от ужаса, завожжал как полугодовой щенок, издавая звук, напоминающий звук трёх букв «Ю-П-И». То есть звук, издаваемый им, звучал так: ЮПИ. Затем он увидел полную луну на небосклоне небо, и чтобы быть точным, взвыл на луну.
Тем временем, провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич тихо простонал:
– За что?
– Ежели Вы не поняли, то мне жаль Вас, Тимофей Кондратьевич. – сказала Пелагея Ивановна Хайц и тотчас же вихрем обернулась вокруг себя, и вот уже перед провинциальным секретарём стояла не Пелагея Ивановна Хайц, а сама Лариса Жданова. Гордая, целеустремлённая женщина, смотрящая как и тогда, так и сейчас целеустремлённым взглядом все вперёд и вперёд. В даль светлого будущего – неизвестного будущего, какое не было известно никому. Посмотрев на провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича, она изучающим взглядом посмотрела на него и жёстко произнесла.
– Ну здравствуйте, Тимофей Кондратьевич. – она сделала паузу и добавила. – Я помню Ваше удивление. Вы никак не представляли увидеть здесь меня. Ларису Жданову. Женщину, которую Вы предали, а она любила Вас.
– Не может быть! – не верил своим очам провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – Это всё неправда. – убеждал он сам себя. – Это лишь сон. Ужас, да и только.
Любовь Романовна оглядела кабинет провинциального секретаря, затем посмотрев на него, упрекнула.
– Я вижу Тимофей Кондратьевич, Вы за это время пока я отсутствовала, из кабинетского регистратора до провинциального секретаря доросли.
На что провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич тотчас же отпарил:
– Мне Ваши слова проглотить или вернуть?

Глава 46

Сон или явь провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича

Что ни говори, а женщину переспорить нельзя. Она всегда права. Права тогда, когда права и права тогда, когда неправа вовсе. Вообще, женщина — это нечто. Она всегда получала своё. Требовала свои права – избирательное право для женщин, которое они получили в Новой Зеландии в 1893 году. Позже женщины добились в Австралии, Франции, Норвегии, Дании, Исландии, в России, и наконец в Канаде – в 1918 году.
Женщины ставят всё с головы на голову. В их рассуждениях порой нет ни капли смысла. Бред сивой кобылы, да и только.
Но порой рассуждения женщины разумны. Они целесообразны и рассудительны, превращаясь снова и снова в бред сивой кобылы. Женщины никому не доверяют, всех предают, всеми пользуются.
Пользовалась ли Лариса Жданов тогдашним кабинетского регистратора Тимофей Кондратьевича. Кто знает? Впрочем, об этом знает только одна женщина. Но, возможно, женщина и не знает, если она влюблена, и её предают, то её месть будет жестокой, и не удивляйтесь, если женщина мща будет пользоваться им. А ещё мужчины удивляются, что их ещё пользуют как своих любимых, и предают, как только все желания женщин исполнены.
 
Но вернёмся к истории. Итак, начнём.
– Я, то и та. Я, то и это. Я, то что я и я, то что. Я ни в коем разе не скажу, кто я такая. Ведь я и то и это вся едина, во взгляде женщин я прочна, и не разглашу я ничего что разглашать не надо. Вы спросите, кто я такая? Лариса Жданова я или Вы думаете, что я это не она. Ведь для Вас я призрак прошлого или жительница Жабинки, Пелагея Ивановна Хайц. Что ж, не буду переубеждать Вас, ни в том и не в другом, в чём я могла бы Вас переубедить. Во всяком случае я та, кем Вы считаете меня. Хотите, Ларисой Ждановой я останусь, а хотите, Пелагеей Ивановной Хайц обращусь.
– Так кто Же Вы?
– Я сущность из ничего преданной Вами Тимофей Кондратьевич, а не я предавшая Вас Лариса Жданова – Ваша и Пелагеей Ивановной Хайц в одном обличье. Хотите знать, кто я? Извольте, я скажу, что можно мне сказать.
– Что ж, говорите. – сел на стул провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – Я внимательно слушаю Вас, кто бы Вы ни была.
– Я, то и та. Я, то и это. Я, то, что я и я, то что. – снова сказала Лариса Жданова. – Я – правосудия и закон. Искала я человека одного, и я его нашла.
– Кто ж этот человек? – Человек – предатель родины – отечество своего.
– Кто он?
– Ирод он российский. Анархист и также он убийца.
– Кто же он таков?
– Его звание, надворный советник, Роберт Карловичем звать. Его нашла.
– Он убит. Это сделали Вы?
– Нет.
– Кто тогда?
Молчание.
– Сильвестр Аристархович Плюм?
Молчание.
– Он приходил ко мне перед Вами во сне. – глаголил провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – Словно призрак появился он из прошлого и говорил со мной. – Человеческий мозг богат на вымыслы. Дай ему только волю, как он начнёт жить самостоятельной жизнью. – она сделала паузу. – Жизнь мозга — это отдельная природа его жизнедеятельности и жизнедеятельности самого человека. Если они неразделимы и одно целое, то это хорошо. А еже ли нет, то караул.
Провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич задумался. Что если правда что его мозг работает совершенно отдельно от его тело, и Диметрио, Сильвестр Аристархович Плюм и Лариса Жданова или Пелагеей Ивановной Хайц является тому подтверждением. Ведь только безумец способен видеть то, что видеть никто не может. На какую-то секунду провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич ужаснулся. Он неожиданно подумал, что он спятил. Что это расследование умершей Лидии Потаповны вот-вот, да и помешает его здравый рассудок. Ведь в мире, где прибывал Диметрио, он был один, и сейчас, призрак Сильвестра Аристарховича Плюм, а так же Ларисы Ждановой, и Пелагеи Ивановны Хайц, сейчас это было просто безумие.
Тем временем Лариса Жданова продолжала свою речь.
– Кто приходил, а кто – нет, это не важно. Важно только одно, что Вы об этом думаете? Важно лишь то, что я думаю обо всём этом. – она сделала паузу. – Я охотилась за надворным советником Роберт Карловичем с тех самых пор, когда произошли все известные Вам события. – начала свой рассказ Лариса Жданова. – Мне дали приказ, найти иностранного шпиона Наполеона в России. Мне дали это задание и поручили внедриться в некую организацию, которая по сведению тайной канцелярии Его Величества были связаны с французскими агентами в Польше. Он неких источников я узнала, что некий Сильвестра Аристарховича Плюм имеет вход в тайную организацию, и что он любит искусство-живописи. – она, сделав грустную паузу, продолжила. – Я долго добивалась, пока он на меня обратит внимание, а когда он на меня обратил внимание, то… — она тяжело вздохнула, и с явным призрением посмотрев на провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича, оскалила свою улыбку, и словно обвиняя его в своих несчастьях, а так оно и было, прорычала. – А Вы мне всё испортили.
– Я?
– Да, Вы провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич.
– Я выполнял закон. – оправдывался провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – Вы нарушили закон Лариса Жданова и поплатились за это. – он сделал паузу, словно хотя что-то сказать, в затем бросил. – Что же, ежели Вы служили в тайной канцелярии Его Королевского Величества, почему они не позаботились о Вас, уважаемая Лариса Жданова. – он сделал однозначную паузу и точно заметил. – Что же тайная канцелярия не вытащила Вас из места лишение свободы?
Лариса Жданова только развела руками.
– Значит было нельзя. – сказала она. – Ежели это произошло бы, то вся операция коту под хвост пошла.
– Я Вас понимаю, Лариса Жданова. – тяжело вздохнул провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич, затем добавил. – Наше дело – превыше всего.
 
Тихо горела свеча на столе. Ночь. Женщина и её дочь сидели за столом, сочиняли историю. В какой-то момент одна из женщин, которую звали Елена Кузьминична, завела разговор.
– Что же дальше? Неужели провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич поверил Ларисе Ждановой. – вопросила Елена Кузьминична у Любови Романовны. – Неужели эта женщина затуманила ему мозги, кем бы ни была она не была? «Её история противоречит истории Ларисы Ждановой. — заметила Едена Кузьминична, — история Сильвестра Аристарховича отличается в корни от той истории, которую рассказала Лариса Жданова».
Любовь Романовна отложила перо в сторону, и, посмотрев на свою дочь, сказала.
– Совершенно верно. – согласилась Любовь Романовна. – У каждого из этих героев этой истории своя правда. Но какая из них истинная это неизвестно. – она сделала паузу. – Одно я знаю точно, для провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича служение родины была превыше, чем ослеплённая любовь человека, способный на предательство ради неё.
– Вы считаете, что провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич любил родину, больше, чем Ларису Жданову? – удивилась Елена Кузьминична. – Я с этим совершенно не согласна.
– Не согласны? – удивилась Любовь Романовна. – Почему?
– Ради Ларисы Ждановой провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич отправил на каторгу, а сам надеялся остаться с Ларисой Ждановой, а та, воспользовавшись им, исчезла, растворилась в небытие.
Видя сомнения Елены Кузьминичны, Любовь Романовна возразила.
– Так, может, она не растворилась. – Может быть, она исчезла, чтобы получить иное задание тайной службы Его Величества? – она сделала паузу. – Что же касается провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича, то, может, она его не любила его вовсе?
– Может быть. – тихо, задумчиво согласилась Елена Кузьминична. Затем сказала. – Мы женщины совсем ни такие, как мужчины.
– Лучше или хуже? – задала неоднозначный вопрос Любовь Романовна, и Елена Кузьминична ответила.
– Хитрее.
– Тогда как Вы считаете, Елена Кузьминична, — задала вопрос Любовь Романовна. – Лариса Жданова была, по-Вашему, какой женщиной?
Этот вопрос не заставил Елену Кузьминична долго думать.
«Что есть женщина? – задавала она сама себе этот вопрос и тотчас же находила на него ответ. То есть она не находила ответ, ответ она уже знала, как любая из женщин. – Женщина – не то что кажется вообще. Она любима и жестока одновременно. Она предаёт и выручает из трудной ситуации, порой жертвуя само;й. Женщина — это загадка. Загадка всего общество. Она недоступна никакому пониманию. Ища лучшей жизни, она заботиться о семье, которой у неё с её личных слов мужу никогда не было и быть не может, так как она всегда любила, любит и будет любить лишь одного человека, и этот человек – он, её муж – богатенький буратино из её настоящей жизни, у которого можно грести деньги лопатой, а он и не заметит. Женщина – стерва. Женщина – сука. Женщина – сама нечисть. Нечисть, пришедшая к нам на землю из другого мира. Соблазнившая Адама плодом запретного яблока греха. Кто знает, может быть змей, соблазнивший Еву, это не дьявол, а некто, кто жил в разуме самой Евы и говорил с ней. Ведь женщины порой говорят про себя вслух. Рассуждая осмысле жизни и, о том, что ещё надо сделать им, чтобы быть счастливыми. – такие мысли посетили Елену Кузьминичну, и ей волей – не волей пришла неожиданная, но логическая мысль. – Женщины — это мудрейшие жители, планета Земля. – но в то же самое время она сама себе противоречила. – Умные, это значит полные дуры? – эта мысль немного ошеломила её. – Что, если женщины самые глупые люди на планете земля? – тут же она успокоила сама себя. – Ведь я не дура. И маменька моя не так проста как может показаться на первый взгляд. Да, не правы те кто утверждает, что женщина умная, имея, ввиду что она полная дура. Женщина и должна быть полнейшей дурой. Ведь ежели женщина считает себя умной, то очевидно, она полнейшая дура. Уж лучше быть полной дурой и при этом добиться своего, нежели умной и при этом ничего не иметь».
– Я не могу однозначно ответить на этот вопрос. – осторожно сказала Елена Кузьминична. – Я не знаю эту женщину, так как знаете её Вы, маменька. – она сделала осторожную паузу. – Вы привнесли в эту историю Ларису Жданову. – она снова сделала осторожную паузу и, посмотрев на матушку, сказала. – Я думаю, нет, я абсолютно уверена, что Лариса Жданова отчасти Вы сами Матушка. А моя матушка не может быть… — тут она на секунду запнулась, ища подходящие слова. Затем сказала. – Не может быть плохим человеком. – затем она спросила. – Ведь это так, — и ласково добавила, — маменька.
Любовь Романовна нежно улыбнулась.
– Значит, Вы Елена Кузьминична считаете, что Лариса Жданова и я это одно и то же лицо?
– Уверенно. – однозначно ответила Елена Кузьминична.
Любовь Романовна поинтересовалась:
– Почему?
– Вы бы не стали писать о том, о чём не знаете.
– Отчасти я с Вами согласна. – сказала Любовь Романовна. – Я не пишу о том, что не знаю. – она сделала паузу. – И всё-таки, почему Вы считаете, что Лариса Жданова и я Любовь Романовна одно и то же лицо? – вопросила она. – Я же Вас, Елена Кузьминична, спрашивала не об этом. – она сделала однозначную паузу. – Я спрашивала Вас, Елена Кузьминична, о том, какой, по-Вашему, женщиной Лариса Жданова? А Вы вместо ответа на этот вопрос сказали, что я не могу быть плохим человеком, а мой вопрос так остался без ответа.
– Нет. – возразила Елена Кузьминична, — я ответила на Ваш вопрос, маменька. – она сделала упреждающею паузу. – Ведь каждая женщина хочет быть немного героем, немного злодейкой, немного любимой и брошенной. – затем она уточнила. – Брошенной, чтобы отомстить за то, что женщину бросили, а не она бросила, с позволения сказать, своих кавалеров. – затем она добавила. – Это видно из этой истории, которую Вы маменька, пишите. – она сделала окончательную паузу и однозначно сказала. – И скажите, что я не права! Нет. – утверждала Елена Кузьминична. – Я права. Права. – повторила она снова. – Права. – на её глазах появились горькие слёзы. – Вы маменька, пишите эту историю ни про кого бы то ни было, а про себя. – утверждала Елена Кузьминична. – Это история Вашей жизни и жизни нашей семьи.
– Эта история нашей семьи. – сказала Любовь Романовна. – И не только. – она, сделав паузу, сказала. – Эти истории из жизни всех людей, кои живут в этом мире. – Значит, предательство это и есть Ваша жизнь, маменька.
– Не сметь со мной говорить на повышенных тонах. – прикрикнула на Елену Кузьминичну Любовь Романовна. – Я всё же Ваша мать, Вашу мать уважаемая Елена Кузьминична, и мать Вашу на меня повышать тон Вашу мать, я не позволю.
– Какая приятная речь. – заметила Елена Кузьминична. – Вы маменька, ругаетесь словно сапожник, да и он я уверенна, не посмел бы, так сказать. – Что? – вопросила Любовь Романовна за своею речью, следили бы лучше недоросль Вы такая. Ещё на губах не обсохло, а всё туда же. Дочуря называется. – затем она не сдержалась и выкрикнула. – ХАМКА, хамка и есть.
Да. История семьи – дело святое. Никто не выносит свои скелеты напоказ. Все держат их в шкафах – укромных уголках, туда, куда другим доступа нет.
Поняв свою ошибку, Елена Кузьминична сказала:
– Простите меня, — и ласково добавила, — маменька.
– Я не потерплю, чтобы мня упрекали в моём собственном романе. – Сказала Любовь Романовна. – Я пишу эту историю так, как хочу потомкам оставить хоть какую-нибудь память обо мне и о нашем роде. – она сделала паузу. – Эта история – история жизни многих людей. – сказала она снова. – Впрочем, я, кажется, что-то подобное уже говорила. – она сделала паузу и посмотрела в окно, за котором была видна лишь ярко-жёлтая луна, и мерцающие звёзды. На часах маленькая стрелка уже подходила к трём часам, а большая к без четверти.
«Скоро уже три часа ночи. – подумала Любовь Романовна. – Скоро пора ложиться спать. – она посмотрела на свою рукопись и подумала. – Но сначала надо бы дописать эту главу, а следующую начать завтра».
Она взяла в руки перо, и, обмакнув его в чернильницу, продолжила писать свою историю.
 
Итак, Любовь Романовна продолжила писать свою историю.
 
Продолжение истории Любовь Романовны
 
Дело – самое главное в жизни самого человека. Он решает, что делать в своей жизни – выбирает профессию и служит ей до самой своей безвременной кончине…
 
Написав эти строки, Любовь Романовна задумалась.
«А служит ли человек всегда своей профессии, или эта профессия служит человеку? Кто выбирает? Человек профессию или профессия человека?».
На этот у Любови Романовны не было однозначного ответа. Впрочем, его нет и сейчас, спустя много лет после этих событий.
Не найдя ответ на этот вопрос, Любовь Романовна продолжила свою историю.
 
Продолжение истории Любовь Романовны
 
…кончина человека, когда она наступает? Когда смерть приближается к человеку? Порой человек живёт как мертвец, а бывает мертвец всё с ног на голову поставит и скажет, так и было. Таких людей бояться, ненавидят, призирают, желают скорейшей смерти, чтобы избавиться от его козней. Чтобы им было покойно жить на этом свете, и никто им не мешал проворачивать свои грязные делишки. Так кто же был на самом деле провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич? Мертвецом или занозой в одном месте? А Лариса Жданова а также Сильвестр Аристархович Плюм? Что дальше? Кто они такие? Патриоты или нет? Задумавшись об этом, провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич знал наверняка, что он приверженец, патриот своей родины, своего отечества. И неважно, что думают о нём другие, он знал наверняка, что он это он. Другого такого нет.
Что же касается Ларисы Ждановой; то это лишь призрак, считал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. Призрак, сущность которой была не кто иная,, как Пелагея Ивановна Хайц. Женщина, жившая в Жабинке, которую провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич знал. И хоть она была колдуньей, ведьмой, знавалась с нечистой, провинциальный секретарь всё равно не мог поверить, что Пелагея Ивановна Хайц способна на такое. Ведь мы знаем, что стать призраком, как эта сделала Пелагея Ивановна Хайц, в принципе нельзя. Невозможно, или нет?
 
На этот вопрос надо было дать ответ в этой главе истории, ну в крайнем случае в следующей. Итак, перенесёмся снова в Жабинку и посмотрим, что делают герои этой истории. Лариса Жданова и провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. Итак...
 
– Я, наверное, должен перед Вами, Лариса Жданова извинится. – сказал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – Я погубил Вам всю Вашу операцию.
– Это ещё мягко сказано, погубил. – жестоко фыркнула Лариса Жданова. – Вы её просто провалили. – она на секунду задумалась, сменила гнев на милость и сказала. – Хотя обвинять Вас я не буду. – сказала она. – В конце концов, я не лучше Вас. Подговорила Вас сослать Сильвестра Аристарховича Плюм на каторгу, пообещав, что я останусь с Вами, а сама своё обещание не сдержала. – она сделала грустную паузу. – Я ушла от Вас, оставив Вас одного с Вашими горестями. – затем она как бы невзначай спросила. – Ведь Вы страдали, когда узнали, что я уехала без объяснений? – затем она уточнила. – Ведь так, я не ошибаюсь?
Помилуй бог, если это ни так. Если Тимофей Кондратьевич скажет что-нибудь, что не понравиться Ларисе Ждановой. Что приведёт её в бешенство. Тогда караул! Щепки летят по закоулку.
Об этом провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич не подумал. У него даже в мыслях не было никакого предположения по этому поводу. И он, недолго думая, ляпнул.
– Если Вы считаете, что я страдал после того, как Вы подло обманули меня, и ушли, не зная, куда, то Вы глубоко ошибаетесь. Я ничуть не страдал, когда Вы ушли. Не сто;ит страдать из-за той, кто не ценит или использует кого бы то ни было в своих целях.
Поняв смысл этой речи, Лариса Жданова уточнила:
– Но Вы любили меня?
– Я? – испуганно вопросил провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – Да никогда. – он сделал паузу, затем сказал. – Вы интересовали меня только как достижение моей цели, уничтожить Сильвестра Аристарховича Плюм, и ничего больше.
– Что? – неистова воскликнула оскорблённая Лариса Жданова. – Это не Вы, а я бросила Вас. – однозначно заявила она. – А по Вашим словам Вы мною воспользовались и… — оскорбилась она. – Я Вам неполовая тряпка, чтобы об меня ноги вытирать. Это я обо всех ноги вытру и скажу; так и было. Ишь какой?! – неиствовала она. – Я не нравилась ему. Принц каков нашёлся. Что же моя милость не пристала такому человеку, как Вы провинциальный, а тогда кабинетского регистратора, Тимофей Кондратьевич меня стеснялись? Я Вам нужна была не для отношений, а так, поразвлечься, что ли? – продолжала рвать и метать Лариса Жданова. – Так вот. – ткнула она ему в лицо. – Я не какая ни тряпка, чтобы мной можно было попользоваться и выбросить на помойку. – что есть силы кричала она. – Я – женщина, бросающая мужчин, а не они меня. – крикнула она и тотчас же крикнула, глядя ему в глаза так, что его охватила жуть такая, что прежний ужас испытавший он только что были только цветочки, а это уже ягодки. – ЯСНО!!! А?
Боже ты мой! Что ни говори, а гнев женщины хуже, чем попасть в Ад. И не просто в Ад, а в саму отдалённую преисподнюю – её тёмной преисподней отдалённого Хоррора – его бесконечного ужасающего бездонного колодца потерянных душ.
Господи та, боже ты мой. Почему нет. Затем провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич, сказал: Вы интересовали меня только как достижение моей цели, уничтожить Сильвестра Аристарховича Плюм, и ничего больше. Это признание поставила окончательную точку в этом разговоре. Лариса Жданова тотчас же превратилась в монстра. Она не потерпела того, что сказал только что провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. Да и любой мужчина. Что значит; интересовали меня только как достижение моей цели. Какую цель преследовал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич? Отправить на каторгу Сильвестра Аристарховича Плюм, или какую-то иную цель. Цель, которую Лариса Жданова не знала.
Впрочем, в этой работе, что ни говори, а много неизвестных из многочисленных неизвестных, делящихся, в свою очередь, на неизвестные бесконечные числа, коих их великое множество как множество корней, делящихся на самих себя. К примеру, ;
Вектор силы – образование представление, ви;дение того, какие линии сил организуют тело человека. Но вектор силы есть и другой – отличающийся от того вектора силы, который мы знаем. Вектор силы – это вектор, который даёт человеку его положение. Флегматик, Меланхолик, Сангвиник и Холерик. Это и есть вектор силы человека. Образование же представление каких-либо линий человека, это понятие относительное, и недоказуемое. Линии – черты лица могут сказать, что человек из себя представляет, а его харизму – вектор силы – нет. У каждого человека этот вектор индивидуален, и не сто;ит винить кого-либо, если этот вектор расходится с личностью самого человека.
В какой-то миг провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич ужаснулся. Ему почему-то показалось, что на него смотрит, с ним говорит ни Лариса Жданова, и даже не Пелагея Ивановна Хайц, с ним говорило нечто? Смотрела на него некая сущность которую он до селя, никогда не видел. Глаза сущности горели алым пламенем, а лицо напоминало нечто такое, что он не мог объяснить. В ту же секунду он постарался вспомнить лицо Пелагеи Ивановны Хайц, но не мог это сделать, так как алые глаза, горящие ярким пламенем, смотревшие на него своим ненавистным убийственным взглядом, заставлял забыть обо всём и не вспоминать то, что могло бы отрезвить провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича и дать ему снова возможность вести диалог.
В кабинете провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича стало холодно. Чьи-то глаза смотрели на него прямым взглядом, и Тимофей Кондратьевич слышал, как это существо что-то говорит. Он не мог понять, что говорит это существо? Что оно хочет от него? А самое главное, зачем оно здесь и кто это за существо? Что оно? Что ему здесь надо бы? В какой-то миг существо как бы прошипело. – МОЁ. – затем оно исчезло.
Чёрт возьми! Проснулся провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. Не понимая, что происходит, его лицо лежало на письменном столе. Вздёрнувшись от неожиданности, Тимофей Кондратьевич почувствовал, что на его лице гуляет холодный пот. Сам он вспотел, и, озираясь по сторонам, не понимал, что происходит? Что это было? Сон или явь?
Если же это явь, то как он проснулся? Ведь Тимофей Кондратьевич спал, говоря с призраком Сильвестра Аристарховича Плюм. А еже ли нет? Еже ли тогда был не сон, а сон – он вот он, сейчас. Так что же, Тимофей Кондратьевич спал? Или он спал сейчас? А может быть, это был сон во сне? А всё то что он видел, ничего из этого не происходило на самом деле?
«А что тогда? – задавал Тимофей Кондратьевич всё один и тот же вопрос, и не находил на него ответ. – Что, если всё это действительно сон? Я сплю и всё это мне лишь сниться? – успокаивал себя на этой мысли провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – Что если?.. много если. – говорил он сам себе. – А когда много если, то ответа нет никакого, только одни вопросы».
В это мгновение чей-то женский голос сказал:
– Я не какая-то там вещь. Я женщина которая хочет быть любимой, а вместо этого её предают. – затем женщина посмотрела на провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича так, словно она смотрела сквозь него. Затем она повернула голову к окну, и, подойдя к нему, сказала.
– Скоро рассвет. Мне пора.
Не понимая, что только он видел, Тимофей Кондратьевич поинтересовался:
– Что только что было?
– Вы о чём? – не поняла Лариса Жданова.
Поняв, что Лариса Жданова не помнила или не хотела говорить о происходящем, провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич сказал:
– Ни о чём, забудьте.
В это самое время Лариса Жданова предложила:
– Я могу помочь Вам раскрыть это преступление. – она сделала паузу. – Роберт Карлович мёртв, а вот кто его убил этот вопрос.
– Вы думаете, что я не справлюсь?
– В Петербурге ждут результатов, а результатов нет. – она сделала однозначную паузу. – Как Вы думаете, если не найдут преступник, то кто виноват будет?
– Я точно знаю, что в Петербурге разберутся, кто виноват.
– А еже ли нет?
Провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич задумался.
– Подумайте на досуге. – сказала Лариса Жданова. – А пока, пока. Мне пора. Рассвет.
В эту секунду провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич проснулся.

Г лава 47

Страх сознания провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича.

Итак, провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич проснулся. Ничего не понимая, он огляделся по сторонам, и увидев перед собой, стоя;щих возле него каких-то женщин, нечего не понимая, произнёс:
– Я сплю или нет?
– Что с Вами? – поинтересовалась стоя;щая перед ним женщина. – Мы пришли к Вам, а Вы здесь, спите. – Значит, я спал? – облегчённо вздохнул провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. Он облегчённо вздохнул. – Чёрт, ну и приснится же такое? – сказал он. – Заботишь забыть этот сон – не забудешь, век помнить буду.
Две женщины переглянулись меж собой.
– Вам снился кошмар? – спросила одна из них, а вторая добавила:
– Когда мы пришли в Ваш кабинет, то Вы стонали. – она сделала однозначную паузу. – Очевидно, кошмар.
– Если бы. – сказал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – Кошмар – мягко сказано. Ужас!
Женщины снова переглянулись меж собой. Они смотрели на провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича, и в их жилах застыла кровь. Лицо провинциального секретаря было бледно. И не просто бледно, а бледно-мёртвом. Оно ничего не выражало, кроме бледного кошмара, живущего в его глазах.
– Я думаю, Вам надо сейчас успокоиться. – сказала одно из женщин.
– Вы правы, Ефимия Иннокентьевна. – согласился провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – После такого кошмара и отдохнуть можно. – он встал со стула и направился к выходу. – проходя возле женщин, Тимофей Кондратьевич сказал. – Призраки всегда с нами, они преследуют нас до конца жизни и не хотят с нами рустоваться.
Женщины не поняли к чему, это было сказано. Ира лишь сказала.
– Призраки — это наши страхи, а от страхов избавиться нельзя. – Ефимия Иннокентьевна сделала паузу. – Нам дано лишь преодолеть их, и то не всегда это удаётся.
– Призраки преследуют нас всегда. – сказала Ира. – Призраки прошлого и неизвестных грядущего.
– Грядущего? – вопросил Тимофей Кондратьевич?
– Неизвестность перед грядущим, призрака грядущего. – пояснила Ира. – Вот это страшно.
Задумавшись, провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич сказал:
– Страх перед грядущим – всё равно что страх перед… — умолк Тимофей Кондратьевич. – ему трудно было сказать что-то. Вымолвить то, что он знал и не мог сказать. — …страх перед неизбежным грядущем, неотвратимым грядущем страха сознание человека. – закончил он свою мысль.
Ефимия Иннокентьевна поинтересовалась:
– Вам страшно, Тимофей Кондратьевич.
– Я никого и ничего не боялся за всю свою жизнь. – признался он. – Не побоюсь и теперь. Я готов встретить свой страх. Страх прошлого – наступающего грядущего. Я тот, кто есть. Я – полисмен – служитель закона российского, — и наложив на себя крестно — знамя, сказал. – Руси-матушки.
– Но человек биться. – сказала Ефимия Иннокентьевна. – Страх – неотъемлемое составляющее - сознание человека. – она сделала двусмысленную паузу. – Так же как и Ваше сознание. – сказала она. – Страх – это сам человек. Человек разумный. – она, снова сделав паузу, сказала. – Только глупец ничего не боится. Только глупец.
– Или безумец. – дополнила Ира. – В безумстве – человеческая гибель. Ведь не безумен ли тот кто ведёт кого бы то ни было на верную смерть ради своих превышенных амбиций. Ради своего честолюбия. Ради своего принципа. Идут. Да ещё стоят в стороне, глядя, как ради них – этих людей погибают невинные люди. – сделав горькую паузу, Ира сказала. – В бедующем так и будет.
– Может быть, так оно и будет. – согласился провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич с обеими женщинами. – Но Вы живём в данный момент не в будущим, а в настоящем для Вас прошлом. – сказал он. – И вряд ли грядущее пересечётся с прошлом, не минуя настоящего. – сказал он. – Здесь, в моём времени – настоящем, а не грядущем Вы, Ира и Ефимия Иннокентьевна волей судьбы попали из далёкого будущего в моё настоящее. В этом Вы меня убедили. Что ж, пусть будет так. – согласился он. – Человек любит преувеличивать, а уж женщины. – усмехнулся он. – Вам уж палец в рот не клади, весь откусите и убедите, что так и было.
– Вы нам не верите! – тотчас же синхронно воскликнули две женщины. Казалось, что они были возмущены. – Вы считаете, что мы врушки?
– Нет. – сказал Тимофей Кондратьевич. – Просто человек хочет преувеличить свой рассказ. – сказал он. – женщинам это удаётся лучше, чем кому бы то ни было ещё. – он сделал паузу, затем сказал. – Но нет таких случаев в моей практике, чтобы я ни поймал преступника, а лучше преступницу. – снова сделав паузу, он закончил. – Как бы изощрён своею лживостью ни был мозг женщины или мужчины, на выдумки горазд, мой мозг гораздо дальновиден, чем у Вас женщин, и изощрён своим коварством выведения преступников на чистую воду, заставляя их, признаться…
– В чём признаться? – перебила его Ира. – В своей глупости. Ведь только глупый человек способен сказать то, что сказали только что Вы нам двум очаровательным дамам. – Ира сделала паузу и словно бросила. – Вы тупы как сибирские валенки. Вы до сих пор не можете сказать, кто убил надворного советника Роберт Карловича. А уже целых три дня прошло, а Вы из кабинета своего не вылезаете.
– Как три дня? – не понимал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – убийство произошло только вчера.
– Нет, Вы ошибаетесь. – сказала Ира. – прошли уже три дня. – Три долгих дня.
В кабинет провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича вошла женщина. Тот тотчас же узнал её.
– Вы? – удивился провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – Ей-богу ежели Вам хватило смелости пожаловать в мой кабинет. – пауза. – Что ни говори, а безнаказанности Вам не ведать. Эй там, кто есть? Где Митрофан? Где все? – не понимал он, и словно приказывая самому себе, прикрикнул. – Арестовать. – затем он сделал вывод. – Она и есть убийца. – утвердил он.
– День идёт – день за днём. Час за часом – стрелка большая – быстрая, за медленной – малой идёт, секундная – большая бежит, или всё наоборот. – сказала вошедшая в кабинет женщина.
– Что? – не понял Тимофей Кондратьевич. – Вы это к чему?
– Сон, и боле ничего, в прекрасном наслаждении души. Иль в ужасе грядущего страха человека. Кто здесь охотник? Кто здесь дичь? Вопрос, на который нет ответа.
– Я Вас, Раиса Потаповна, не понимаю! Что делаете Вы здесь? Вы должны быть в бегах. Ведь Вы убийца.
– Кто сказал?
– Неопровержимые доказательства.
– Какие? – усмехается. – Уверенность в том, что человек виновен, ничто, ежели он виновен.
– Что? – Сильвестр Аристархович Плюм. Виновен он, иль нет? Без доказательств или с фабрикованными доказательствами, как угодно, Вы его на каторгу отправили. Так где ж закон, хочу спросить я Вас. Где доказательства вины? А Вы, а Вы, а Вы. А Вы на каторгу его услали, не доказав его вины. Так кто ж преступник?
– Кто же Вы?
– Я дочь убиенной Лидии Потаповны, матери моей. Чудовищем из другого мира. – смотрит на Иру. – Отпрыск его в её чреве живёт. – показывает рукой на Иру. – Скоро война всех нас ждёт. Великая война народов.
– Бред, и боле ничего.
– Разве? Под личиной овцы волк живёт.
– Кто этот волк?
– Она, Ира.
Ира возмущённо.
– Что за бред? Вы думаете, что говорите.
– Ни Вы, — показывает рукой на Ефимию Иннокентьевну, – она – монстр. В ней живёт совсем ни то, что Вы видите сейчас. И хотя тело её одно, внутри она другая. То, что в Вас сейчас живёт. Та сущность не из мира сего. – снова смотрит на Иру. – В утробе Ваш плод созревает – он растёт. И скоро на свет он выйдет, и много горе принесёт.
Ефимия Иннокентьевна, неистова воскликнула.
– Это ложь! Я чиста, как сам цветок, и во мне нет ничего дурного. Я женщина – подруга Иры. И мне прошу не говорить, что во мне что-то не так. Во мне всё так, как и должно быть у женщины. И не побоюсь стыда раздеться сейчас до нага, чтобы Вы убедились, что я женщина, а не существо, за которое Вы принимаете меня. – неиствовала она, рвала и метала оскорблённое женщина.
Бросившись успокаивать её, Ира сказала Раисе, словно упрекая её в чём-то.
– Я беременно – ни она. Все вопросы извольте задать мне, а её оставьте в покое. – Тогда Ира, я задам вопрос Вам: как получилось, что Вы забеременели от Диметрио? Вы что, ложились с ним в постель? Но он бесплоден, и ему нужно тело, чтобы разделить кровать.
Ефимия Иннокентьевна напомнила:
– Тут мужчина.
Ира уточнила:
– Тимофей Кондратьевич по должности своей слушает и ни такое.
Тот подтвердил:
– Это верно. – затем словно ничего не происходило, сказал. – Продолжайте.
Раиса Потаповна сказала:
– Мне потребовалось немало времени, чтобы закончить то, что мне предстояло сделать, и я уже у цели. – Она посмотрела однозначным взглядом на провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича, и поняв, что тот её понял, сказала. – Цель достигнута, теперь я знаю всё.
– Что всё? – не понимал Тимофей Кондратьевич. – Извините, но я не понимаю. – затем он, словно приободрившись, что было мочи рявкнул. – Да вообще, что тут, чёрт побери, происходит? – затем он вопросил. – Вы обвиняете меня? Но в чём? – не понимал Тимофей Кондратьевич. – В чём Вы обвиняете меня? – затем он жёстко сказал. – Всё, что я делал, я делал на благо России и государь-император, и если в чём-либо винить меня, то не в Вашей это власти, потому что, только я сам себя могу винить за то что делал. А делал я всё в рамках закона и во благо России-матушки.
– Вы правы, Тимофей Кондратьевич. – согласилась с ним Раиса Потаповна. – Что ни говори, а все мы живущие в России люди служим ей также, как служим ей мы все присутствующие здесь. – она сделала паузу, и с грустинкой произнесла. - Жаль, что не все люди понимают это. – она, снова сделав паузу, сказала. – Порой люди не могут ценить то, что они не хотят иметь, и поклоняются тому, что прельщает больше всего, но это иметь они никогда не смогут.
– Это Вы к чему? – не понял провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич.
– Это я о том, — начала Раиса Потаповна, — что многие из людей хотят лучшей жизни. Ищут что-то всю свою жизнь. А счастье рядом. Вот оно. И поняв это, мы обретём покой и счастье.
– С этим я с Вами согласен. Но скажете, зачем Вы здесь? И что происходит на самом деле?
– А Вы не понимаете? – вопросила его Раиса Потаповна. – Что ж, — сказала она, — может быть это и лучше. Ведь поняв, что происходит, Вы, Тимофей Кондратьевич, ужаснётесь тому, что произошло.
Не понимая, что Раиса Потаповна имела в виду, Тимофей Кондратьевич сказал:
– А что произошло. Ничего особенного. Просто преступник явился с повинной.
– Вы в этом уверены?
– Абсолютно Раиса Потаповна. Вы убили свою мать, а затем и Роберт Карловича.
– И затем мне убивать их? Тем более мать. – Вы мне об этом скажите, а я послушаю Вашу историю. – он сделал паузу. – Знаете, преступники порой рассказывают придуманные ими самими занимательные истории. – затем он иронично подчеркнул. – Никак прямо как сочинитель. Только у сочинителей этих истории похожи, только законного наказание избежать, и всё тут.
– Мы с Вами согласны. – сказала Ира. – Сочинителей на Руси хоть пруд пруди – всё равно мало будет.
– Вот видите, – утвердил провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич, – Вы со мной согласились. – затем он утвердил. – Значит, я прав.
– В этом да. – подчеркнула Ира. – Вы правы. – затем она сказала. – Но в другом Вы ошибаетесь. Ни Раиса Потаповна совершила все эти преступления.
– А кто же?
– Вы хотите это знать?
– Вы как мне сказали, Вы детектив. Рассказываете, что и как? – Что ж, — сказала Ира. – Мы с радостью поведаем Вам, кто и зачем это устроил. Но давайте выйдем на улицу. Солнцу уже взошло, пора выйти из полицейского участка на улицу, пройтись по дороге под лучами раннего солнечного света к дому Раисы Потаповны, в котором произошла смерть её матери, Лидии Потаповны.
– Если это поможет делу, то давайте пройдёмся.
Тимофей Кондратьевич согласился. Они вышли на улицу, и медленным шагом пошли в дом, где когда-то жила Лидия Потаповна.

Глава 48

Поучение матушки дочери

Автор: – Итак, что дальше? Что дальше? Этот вопрос всегда волновал людей. «Что дальше?» — этот вопрос мучил Елену Кузьминичну, которая внимательно слушала свою матушку Любовь Романовну. Что ни говори, а что далее, это нечто иное, как сомнения человека.
Сомнение героя – это сомнение писателя, придумавшего своего героя, а значит, сомнение самого человека. Говорят, что женщина меньше сомневается за свои поступки, чем мужчины. Вряд ли это так. Во всяком случае посмотрим, что же дальше?

– Сомнение героя Тимофея Кондратьевича, это что, сомнение его реальности, воспринимаемой нереальной реальности, его сомнений? – спрашивала Елена Кузьминична у Любови Романовны. – Что на самом деле происходило с ним?
Любовь Романовна, посмотрев на Елену Кузьминичну, легонько улыбнулась.
«Глупая моя девочка. – думала она про себя. – Молода, ещё совсем глупенькая». – А сама не догадалась? – спрашивала она её. – Это так просто.
– Возможно. – согласилась Елена Кузьминична. – Это просто только для тех, кто пишет истории. «Они знают, что и как», — она сделала паузу и сказала. – Если бы эту историю писала я, то знала б, что и как. – затем она уточнила. – Но мы пишем её вместе, и я тоже приложила перо к этой истории. Так что извините, маменька, — развела она руками, — я не могу понять героя этой истории. – она сделала однозначную паузу. – Кто этот герой? Чем доподлинно он дышит? Что он хочет? Это знает только автор истории героя, которую или которые они пишут.
Выслушав Елену Кузьминичну, Любовь Романовна поправила.
– Пишут художники, писатели сочиняют. – она сделала паузу, сказала. – Хотя, — бросила она небрежно, — писать и сочинять — это одно и то же. – она снова сделала паузу и затем сказала. – Но порой сочинять в жизни гораздо сложнее, чем сочинять на бумаге. Бумага всё стерпит, а человек… — запнулась она. – Человек стерпит многое, но не всё. Есть придел человеческого предела – его терпение. Когда оно иссекается, то он способен на всё, — она сделала тихую паузу, и затем тихо добавила. – На всё, даже на… — запнулась она. – Невозможное – его есть человеческий предел невозможного. Невозможного, на которое способен только сам человек.
Елена Кузьминична затаив дыхание слушала свою матушку. Она понимала, что Любовь Романовна права. Человек – ничто, человек – всё. Он монстр и ласков. Доведя его до бешенства, он способен на всё. Ведь загнанный в угол зверь или попавший в капкан, он делает всё что угодно, чтобы освободиться из капкана. Грызёт свою лапу, нападает на нападавших, загнанными его в капкан.
Вы спросите при чём здесь эта история? Ведь сочинительство Любовь Романовны никак не было связано со зверем, загнанным в угол. При чём здесь провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич, и герои этой истории.
Что есть предел человека? На этот вопрос нет однозначного ответа, как нет его и у Елены Кузьминичны на вопрос, невозможное, не было у Елены Кузьминичны ответа.
– Сочинять не надо. – неожиданно сказала Елена Кузьминична. – Истории вокруг нас. – сказала она. Затем сделала паузу. – Надо только увидеть их вокруг себя. Я понимаю, эти истории не только о Вас, маменька, но и о других людях. Людях, которые так или иначе, были свидетелями этих историй, и не только.
 
Автор: – Говорят, что все истории похожи, я же так не считаю. Все истории разные, но одно их связывает это измена и предательства. Кто знает, предал ли провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич Россию или нет? Может быть, он никогда не думал предавать, а всё же предал. Может быть, предательство было во имя благо? Кто знает? Кто знает, что есть предательство? Предательство — это измена, а измена — это предательство? А может быть, это разные вещи? Ведь изменить и предать – два совершенно разных понятий. 1) Предать кого-либо в чём-либо. 2) Изменить чему-либо в чём-либо. Всё абстрактно, непостижимо. Закономерно. Закономерность заключается в том, что нет определённого понятие между предательством и изменой. Если изменил человек, то он предал. Такой менталитет людей по всему земному шару. Но ежели это ни так. Ежели менталитет людей ошибается, что тогда?
 
– Я никогда этого не скрывала. – сказала Любовь Романовна. – Да и Вы, Елена Кузьминична, всегда знали это.
– Знала. – тихо сказала та, глядя на матушку. – Герои этой истории — это герои Вашей жизни. Впрочем, Вы уже это мне говорили. – она, сделав паузу, спросила. – А что произошло дальше с провинциальным секретарём Тимофей Кондратьевичем? – она сделала паузу и вопросила. – Что он обнаружил в доме Лидии Потаповны? Ведь он уже там был. – Заглянув ещё раз в этот дом, Тимофей Кондратьевич, он же провинциальный секретарь не знал, что там он обнаружит? – сказала она. – Он думал, что в нём ничего нет. «Но он ошибался», — сказала Любовь Романовна Елене Кузьминичны, — дом оказался plein de mysticisme et d’horreur. – сказала она по-французски, что означает, полон мистики и ужасов. – Почему ужасов? – задала она сама себе и в то же время своей дочери этот вопрос, и тотчас же найдя на него ответ, сказала. – Да потому что, подойдя к этому дому, герои этой истории почувствовали какой-то необъяснимый страх. Подойдя к двери, они почувствовали, как кто-то или что-то словно отталкивал их от двери, не желая, чтобы кто-либо открыл её, и вошёл в помещение. В какой-то момент какая-то неведаемая сила заставила оглянуться героев этой истории, и они увидели: напротив входа у столба сидел прокажённый. Он смотрел на дверь Лидии Потаповны, показывая на неё правой рукой, и что-то мычал. Невозможно было понять, что мычал этот прокажённый. Что он хотел сказать.
– Он. – тихо сказал Митрофан. – Прокажённый.
– Диметрио. – сказал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. Он посмотрел на Иру и сказал. – Он есть отец.
Ира смотрела на Тимофея Кондратьевича тупым, непонимающим взглядом. Что ни говори, а что говори – это нельзя сказать определённо. Даже уточнить то, что нельзя уточнить – это не что иное, как непонимание. Растерянность перед… перед чем растерянность? Растерянность перед… перед чем? Перед собой? Или перед кем-либо ещё? Неловкая ситуация, не правда ли?
Сейчас смотря на этого прокажённого все смотрящие на него, не могли понять, что он бормочет? Что он мычит в нос. Тупо смотрящая на него Ефимия Иннокентьевна не могла понять, как, каким образом случилось то, что случилось. Произошло неизбежное. И к тому же она сама согласилась впустить в себя эту сущность, чтобы защитить её от горестей и страданий.
«Что вообще произошло со мной? – думала она про себя. – Как я могла не усмотреть то, что было очевидно с самого начала. Прокажённый. Человек, отвергнутый всем обществом. Его никто не замечает. Его просто нет на свете. Чем неидеальное убежище для убийцы. Монстра с другой планеты. Ведь только безжалостный монстр способен убить, а человек – никогда».
И тут, словно по волшебству, прокажённый переместился словно ветер и оказался перед дверью дома Лидии Потаповны. Открыв дверь, он тотчас же словно влетел в неё, оставив её открытую. Казалось, что прокажённый оставил открытую её намеренно, словно приглашая их вовнутрь.
В это самое время они поняли, что город, который они знали, не было. Вместо него они видели стоя;щие дома, занесённые, откуда ни возьмись белым песком. Песком, которым заполнена вся пустыня Сахары. Вообще-то, пустыня славится своими миражами, но это был не мираж, а возникшая перед ними Самум не был миражом, он был реален. Словно кто-то или что-то хотело, чтобы они вошли в дом, не оставляя никому из них шагов для отступления.
В это самое время Раиса Потаповна сказала:
– Хачим мы или нет, нам придётся зайти в дом. – затем она сказала. – Поверьте мне, я это так же хочу, как и Вы хотите войти вовнутрь, но другого выхода у нас нет. Смотрите песок всё ближе и ближе. Этот песчаный ураган – наша смерть. Так что…
– Это лишь чья та хитрая уловка. – сказал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – Кто-то или что-то хочет заставить поверить нас в безвыходности этой ситуации. Поверьте мне, провинциальному секретарю, безвыходной ситуации не бывает.
Раиса Потаповна вопросила:
– И что же Вы, Тимофей Кондратьевич, предлагаете?
На этот вопрос у провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича не было ответа. Что ни говори, а принять мгновенное и безошибочное решение в данной ситуации это было не достаточно проблематично, а просто невозможно.
– Чёрт побери! – выругался провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич видя, что к его глубокому разочарованию, что песчаная буря, то есть Самум всё ближе и ближе словно подходил к героям этой истории, заставляя их войти в дом и не давая им шанса на другое решение этой критической для всех них ситуации. – Ладно, в дом! – кричал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – В дом! В дом! В дом!
 
На этих строках Любовь Романовна отложила перо в сторону, и, посмотрев на дочь, сказала:
– Наш роман скоро закончится. Вот-вот всем будет ясно, кто убийца?
Елена Кузьминична вопросила:
– Разве это не прокажённый? Разве это ни Диметрио?
– Он или нет, — неоднозначно сказала Любовь Романовна. – Это сейчас неважно.
Немного задумавшись, Елена Кузьминична спросила:
– А что же важно, ежели ни это?
– Важно иное. – тихо сказала Любовь Романовна, а Елена Кузьминична спросила:
– Тогда что же?
– А Вы как думаете? – поинтересовалась Любовь Романовна у Елены Кузьминичны. Как любая мать и как женщина гораздо старше Елены Кузьминичны, она знала ответ на этот вопрос. Знала не потому, что была старше и как ей казалась опытней Елены Кузьминичны. Она знала его, потому что сама писала эту историю. Но знала ли её дочь Елена Кузьминична ответ на этот вопрос. Впрочем, кто знает, кто знает.
 
И вот комната в доме Лидии Потаповны. Все те же герои, все те же, что есть. Стол — кресло, за столом сидит Лидия Потаповна. Сидит и пишет что-то на бумаге пером обмакнутым в чернила, и курила труппку.
Тишина. Кто знает, что сейчас произойдёт? И вот чья-то тень вошла в кабинет, и сумрак, холод наступил. Кто-то в плаще, на голове чёрный капюшон. Лица не видно. Кто это был, неясно.
Лидия Потаповна отложила перо в сторону, и, сделав очередную затяжку, выдохнув из лёгких дым, посмотрела на пришедшего. Её лицо побледнело. На неё смотрели ало-яркие глаза. Что она видела в них, этого никто из присутствующих не видел.
Что-то не довело им покоя. Они что-то чувствовали. Что-то, что их страшила. Что? Это никто из них не знал. Все только чувствовали, что кто-то словно наблюдал за ними.
И вот, в какой-то момент дверь кабинета открылась, и в кабинет вошла некая дама. На ней было надето платье последней парижской моды. На голове шляпа с вуалью, закрывающее лицо. Никто не знал, кто эта женщина: – «Кто она такая? – задавали все сами себе и друг другу этот вопрос. – Кто эта женщина? Кто она?». – Никто этого не знал.
– Здравствуйте, Лидия Потаповна. – поздоровалась незнакомка. – Что ни говори, Лидия Потаповна, — продолжала говорить женщина, — всегда не знаешь, что произойдёт в следующую секунду.
– Это Вы о чём? – не поняла Лидия Потаповна, а затем поинтересовалась. – Кто Вы такая?
Незнакомка поинтересовалась:
– А Вы не узнаёте?
– Как я могу Вас узнать? – вопросила Лидия Потаповна и небрежно бросила. – На Вас же вуаль.
– Меня зовут… — тут женщина запнулась. Со стороны казалось, что она ни хотела говорить своё имя. Не хотела представляться, кто она такая есть на самом деле. – Кто я такая? Это не важно. – сказала она резко. – Как меня зовут, это не так важно, как может это показаться на самом деле. – она, сделав однозначную паузу, сказала. – Я та сущность, которую Вы хотите видеть. – затем она сняла вуаль и открыла своё лицо. – Я есть Марья Потапова – жена присутствующего здесь купца первой гильдии Фадей Платоновича Шульца. – она снова сделала паузу и продолжила. – Мы здесь потому, что всё кончено.
– Что всё кончено? – спросила Лидия Потаповна не понимая, о чём говорит эта женщина-призрак, пришедшая с призракам в плаще с закрытым лицо капюшоном. – Я не понимаю?
– Я понимаю, что Вы не понимаете, Лидия Потаповна. – сказала пришедшая к Лидии Потаповны женщина-призрак Марьи Потаповны. – Понимание это ни то, что можно понять, это то, что можно обосновать.
– Что же я, по-Вашему, должна обосновать? – не понимала Лидия Потаповна. – По-моему, обосновать ничего нельзя потому, что обосновать та нечего. – Вы ошибаетесь, — сказала женщина-призрак Марьи Потаповны, — обосновать есть что.
– Что же? – не понимала Лидия Потаповна. – Что можно обосновать мне, когда обосновать нечего?
– Разве? – спросила Марья Потапова. – Обоснование – есть нечто иное, как истина того, что нельзя понять, или решение того, что нужно доказать.
– Это так. – согласилась Лидия Потаповна. Затем поинтересовалась. – Я-то тут при чём, а?
– Причём. – сказал чей-то голос из-под капюшона чёрного плаща. – Вы не поднимете, хотя Вы уже много знаете.
Лидия Потаповна заметила:
– Но не всё.
На что чей-то голос из-под капюшона однозначно заявил:
– ВСЁ ЗНАТЬ НЕЛЬЗЯ.
На что Лидия Потаповна заявила:
– Non, vous pouvez tout savoir!1 Нет, знать можно всё!
– Вы ошибаетесь. – сказала Марья Потапова. – Если человек знает всё, то он ничего не знает.
– Вы это о чём?
– Обо всём.
– Обо всём, это о чём?
– Вы знаете, о чём я.
– Никто не знает.
– Вот именно и нечего спорить.
– Я поняла.
– Я не сомневалась.
– Я тоже не сомневался.
Лидия Потаповна закуривает трубку.
– Зачем Вы пришли ко мне?
Марья Потапова сказала:
– Предупредить.
– Предупредить, о чём?
Призрак в Капюшоне сказал:
– Партия разыграна, финал уж скоро. Капкан уж сделан, и поставлен он. В него попадётся он.
Лидия Потаповна возмущённо:
– Вы что несёте? Я не приманка, и не капкан.
– Ошибка. Приманка все люди, а капкан то, что они хотят.
– И что же это?
– Ничто, а кто.
– Кто?
Марья Потаповна спросила:
– Надворный советник Роберт Карлович – это Ваша цель.
– Кто он?
– Демон – из преисподней. Его зовут Диметрио. Это его настоящее имя.
– А Роберт Карлович?
– Он лишь тело. Тело, которое надругалось над некой Ирой и дав ей семя, оплодотворил её. Теперь родит она, чего допустить нельзя. Со смертью надворного советника Роберт Карловича умрёт его ребёнок. Но дело не в нём одном, а ещё и в ней.
– В ком?
– В некой женщине, Ефимии Иннокентьевны – подруги Иры. В ней то, что оберегает Ирину беременность.
Тут Лидия Потаповна однозначно заявила:
– Я не убью ребёнка, он без грешен.
– Ребёнок грешен. Рождённый в материнских муках – крови женской плоти новорождённого греха.
– В таком случае все люди грешны при рождении, а в библии написано: Кто; бо сы;й челов;;къ я;ко бу;детъ непоро;ченъ? или; а;ки бу;дущiй пра;ведникъ рожде;нъ от¬ жены;? 1 Бытие. гл. 6. ст.5
– Библия — это история мира. – сказал призрак в капюшоне. – Там написано человеческие ошибки за всю историю мироздания. «Там нет их побед», — твёрдо сказал призрак в капюшоне. – Только их поражения.
– А как же поединок между Давидом и Голиафом? – напомнила Лидия Потаповна. – Скажите, что в этой истории тоже написано поражение? – она сделала паузу. – Я так не считаю.
 
– Что же это получается? – удивлённо вопросила Елена Кузьминична у Любови Романовны. – Ей-богу, по-Вашему, вся история христианства — это один и большой обман.
 – Нет. – ответила Любовь Романовна. – Это ни так.
– А как же? – поинтересовалась Елена Кузьминична.
– Это ни так.
– Тогда как? – вопросила Елена Кузьминична. – Я Вас, маменька, не понимаю.
– Извольте, я поясню. – сказала Любовь Романовна. – Дело в том, — начала она, — что так или иначе будь то Библия, Тора или Коран. В них описаны события, которые так или иначе повлияли на жизнь на земле – истребления целых народов. – она сделала однозначную паузу. – То есть. – твёрдо сказала она. – по своей сути в этих трёх книгах описаны войны, которые так или иначе были на земле. Конечно. – согласилась Любовь Романовна. – В этих трёх книгах описаны и победы добро над злом. К примеру, как Вы уже упомянули, битва Давида и Голиафа. – она сделала упреждающую паузу. – Разве победа над злом, описанная в этих трёх из книг не, поражение народа над самим собой. – сказала она. – Его превосходство над собой неминуемо приводит к его поражению. – она снова сделала паузу. – В священных книгах написано в бытие следующее: Бог призвал Авраама принести своего любимого сына Исаака «во всесожжение» «в земле Моисея», «на одной из гор». Ошеломлённый Авраам повиновался. На третий день пути Авраам с Исааком взошли на указанное Богом место. Придя на место, Авраам «устроил жертвенник», связал Исаака (отсюда традиционное еврейское название истории), «положил его на жертвенник поверх дров» и уже занёс над ним нож (поскольку жертву, приносимую Богу во всесожжение, следовало сначала заколоть, а затем сжечь), когда ангел воззвал к нему с неба: Авраам! Авраам! Не поднимай руки твоей на отрока и не делай над ним ничего, ибо теперь. Я знаю, что боишься ты Бога и не пожалел сына твоего, единственного твоего, для Меня. – она снова сделала паузу. – Не убивай это шестая заповедь Ветхого Завета Моисея. – она, снова сделав паузу, с сожалением сказала. – Жаль что это, и остальные девять заповедей ни так чтутся как должны были быть.

Заповеди Моисея

1 Почитай Бога и одному Ему служи
2 Не сотвори себе кумира
3 Не произноси имени Господа Бога твоего напрасно
4 Помни день субботний
5 Почитай отца твоего и мать
6 Не убивай
7 Не прелюбодействуй
8 Не кради
9 Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего
10 Не желай ничего, что у ближнего твоего


– Это так. – согласилась Елена Кузьминична, тяжело вздыхая. – Люди убивают друг друга. – она помрачнела. На её сердце было тяжело. Казалось, что на нём весит пуд веса, иль даже больше. – Убивают, не понимая всю трагичность последствий – их жестокую необратимость.
Тут Любовь Романовна неожиданно поинтересовалась:
– Знаете ли Вы десять заповедей Моисея? – Знаю. – твёрдо ответила Елена Кузьминична. – Как же не знать, конечно знаю.
– И можете мне их назвать в том порядке, как они написаны?
Елена Кузьминична твёрдо ответила:
– Могу.

– Что ж, — чуть-чуть с небольшой иронией, но в то же время с твёрдой уверенностью в том что её дочь знает ответ на этот столь лёгкий и в то же время достаточный сложный вопрос. Ведь заповеди знают многие, а по их порядку единицы. А может быть, только монахи и прочие служители культа, да и то ни все, — извольте говорить. – сказала её матушка. – Я Вас слушаю.
Итак, Елена Кузьминична начала перечислять заповеди божии – Моисея на горе Синай, коя находится в Египте.
– Почитай Бога и отца своего. – сказала Елена Кузьминична. – Не произноси имя Господа Бога всуе.
– Стоп. Стоп. Стоп. – тотчас же перебила Любовь Романовна Елену Кузьминичну. – Что ни говори, а библию Вы, Елена Кузьминична, не так часто берёте в руки. – она сделала упреждающею паузу. – Что ж, — сказала она. – Слушайте, как они звучат по порядку – без сокращений и искажения их текста. – она, снова сделав паузу, продолжала. – Заповедь ПЕРВАЯ: почитай Бога и одному. Ему служи. – начала она перечислять заповеди божии. – ВТОРАЯ: не сотвори себе кумира. ТРЕТЬЯ: не произноси имени Господа Бога твоего напрасно. Четвёртая: помни день субботний. Пятая: почитай отца твоего и мать. Шестая: не убивай. Седьмая: не прелюбодействуй. Восьмая: не кради. «Девятая: не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего». — затем она сказала. - И наконец, заповедь, как я считаю, самая важная не только в десяти заповедей Моисея, но и по своей значимости в жизни так каковой. – Это что за заповедь? А Вы, Елена Кузьминична, не знаете? Елена Кузьминична на секунду задумавшись, сказала:
– Не знаю.
– Но я девять заповедей перечислила, осталась одна. Вспоминайте.
Елена Кузьминична напрягла память, но кроме романа, который лежал на столе больше ничего в её памяти, не было.
– Мне стыдно признаться, — призналась Елена Кузьминична, но я не могу вспомнить. – затем она призналась. – Кроме романа сейчас у меня в голове никаких мыслей нет.
– Что ж, — понимающе сказала Любовь Романовна, — по правде говоря, я тоже ни о чём не могу думать, кроме романа. – она сделала паузу. – И всё-таки, заповеди помнить надо бы. Они всегда пригодятся в жизни, и не дадут совершить поступок, о котором будешь жалеть всю свою оставшуюся жизнь. – она сделала однозначную паузу, а затем твёрдо сказала. – Заповедь последняя – Десятая: не желай ничего, что у ближнего твоего. – после чего она сказала. Все преступления в жизни происходят из-за того, что человек желает того, что есть у других, а сам иметь не может.
– Это Вы к чему? – не поняла Елена Кузьминична. – Это Вы говорите из жизни или хотите этим сказать, что история, которую мы пишем, также основана на десятой заповеди Моисея? – тут Елена Кузьминична, внимательно посмотрев на Любовь Романовну, словно изучав её, предположила. Нет, она была абсолютно уверена в этом. – Кто-то нарушил десятая заповедь в этой истории. – затем Елена Кузьминична предположила. – Эта Лидия Потаповна.
– Почему Вы так решили?
– Не знаю. – тихо ответила Елена Кузьминична. – Всё ведёт к тому, — сказала она, — в этой запутанной истории виноват тот герой, не кого и не подумаешь. По моему мнению, это и есть Лидия Потаповна.
– Вы так уверены? – спросила Любовь Романовна. – На все сто?
– На все сто? – с долей иронией усмехнулась Елена Кузьминична. – На все сто нельзя быть ни в чём уверенным. – затем она сказала. – Я только предполагаю. Делаю свои выводы из того, от чего можно сделать вывод. А в данном случае окончательный вывод сделать нельзя, только предположения, и только.
– Я с этими доводами я абсолютно согласна. – сказала Любовь Романовна, посмотрев на листы рукописи, лежавший на столе. – Предположение — это не окончательный вариант, который должен был быть. – сказала Любовь Романовна Елене Кузьминичны. – Предположение — это абстрактность грядущего будущего — его предположения окончательного варианта окончание истории или какого-либо дела.
Молчание. Обе женщины смотрели друг на друга. Пытаясь понять, что дальше? Что дальше произойдёт с героиней Лидии Потаповны, и другими героями этой истории. Сейчас у обеих женщин не было окончательного варианта того, что произойдёт с героями этой истории. Одно они знали точно, судьба Лидии Потаповны была предрешена. Но что с ней случилось? Кто её убил? На эти вопросы у Елены Кузьминичны не было никакого, даже малейшего предположения. Любовь Романовна знала или предполагала развитие этой истории. Она так же, как и её дочь Елена Кузьминична знала что Лидия Потаповна умрёт. Но она также не знала, кто её убьёт и самое главное, за что?
«Что сделала Лидия Потаповна, что к ней пришли два призрака? – думала Елена Кузьминична и не находила на этот вопрос какого-либо ответа. – Чем провинилась или что заделала она, что к ней пришли они?».
Видя, что Елена Кузьминична пребывает в недоумённом раздумье, Любовь Романовна спросила дочь:
– Я вижу, что Вы, Елена Кузьминична, находитесь в сомнениях? – она сделала паузу и сказала. – Вы не можете понять, что произошло с Лидией Потаповной? «Умерла ли она от естественных причин или ей всё-таки помогли перейти в мир иной», — говоря эти последние слова, Любовь Романовна перекрестилась, — в который мы все попадём, рано или поздно. – при этих последних словах у Любови Романовны пробежал по всему телу холодный озноб. Её лицо покрылось холодной пеленой и стало безжизненным и словно ледяному испаренью. В какой-то момент она почему-то почувствовала себя на месте героине её истории Лидии Потаповны. Ей показалось, что она находится в той самой комнате, где происходят описанные ею события её истории. Лидия Потаповна сидит в кресле за своим столом. Но это была вовсе не она, ни Лидия Потаповна, а она сама, Любовь Романовна в теле её героине Лидии Потаповны и при полном полумраке или даже, можно сказать, в темноте, имела разговор с пришедшими по её душу призраками. Любовь Романовна чувствовала, что происходит с ней. Что непонятно каким-либо непонятным образом она оказалась в теле её героине, Лидии Потаповны. И ей стало жутко.
Тем временем смотрящая на свою матушку Любовь Романовну Елена Кузьминична видела её лицо, и ей стало жутко не по себе. Лицо её матушки при этих последних словах у Любови Романовны пробежал по всему телу холодный озноб. Её лицо покрылось холодной пеленой и стало безжизненным – ледяной испариной, и ей стало страшно. По её телу пробежал ледяной озноб. Всё тело стало безжизненно-холодным. А стеклянный безжизненный взгляд Любовь Романовны, смотревший далеко в пустую даль, словно в пустоту, наводил на Елену Кузьминичну неподдельный ужас, страх и недоумение, как такое могло быть? Как могло случиться так, что её матушку Любовь Романовна стала такой. Безжизненной, со стеклянными глазами смотрящие в пустоту.
– Мама! – осторожно спросила свою матушку Любовь Романовну её дочь Елена Кузьминична, и, дотронувшись до её кисти руки, поинтересовалась. – С Вами всё в порядке?


Глава 49

Гости

Итак, тем временем в комнату, где происходила история, писающая Любовь Романовной и её дочерью Елены Кузьминичне. В то самое кресло, в котором сидит Лидия Потаповна, и пришедшем к ней в гости призраками.
Любовь Романовна находилась в теле Лидии Потаповны, и ощущая всё то, что чувствовала Лидия Потаповна, она видела всё происходящее так, словно сама присутствовала здесь, в этой комнате. Сейчас находящейся в той самой комнате, где происходят описанные ею события её истории она видела всё не со стороны, а что называется прямым взглядом, и разговаривала с пришедшими к ней гостями-призраками так, словно это ни Лидия Потаповна, а она сама разговаривала с ними.
О чём же они говорили? Что обсуждали? В чём друг друга убеждали? Об этом мы сейчас узнаем. Расскажет нам об этом сама Любовь Романовна.
 
Автор: 3
 
– Что ни говори, а дело приняло такой поворот событий,
Что никто не мог сказать наверняка, что дальше?
Что дальше будет? Сказать никто не может,
Лишь кто и то, и это.
 
Кто есть кто?
Впрочем, есть то и это, это и то.
А что-то, а что это?
А может это – это то?
 
Нет ни то, что это есть,
А то что, то, а то, что это-то.
Так что, что то, что это то, а то, что и это-то.
Что ничего, а просто-то.
 
А это что? Лишь просто это.
Лишь это – больше ничего.
Указ на это лишь это,
И это боле – боле ничего.
 
Так это что? Не просто что?
А что, то это, просто что?
Ни то ни это, что ни то,
А просто это, то и что.
 
Вот и всё, что то и это что никто,
А то и это, просто кто?
Великая загадка жизни нашей.
Кто-то и это – и союз.
 
Местоимение кто,
Это – есть частица,
То – союз,
И, и – союз он тоже есть.
 
По отдельности – это ничего,
А вместе предложение составить можно.
Как жаль, что часть союза,
Частицы это – местоимение кто.
 
Как ку и кью, из Кин-дза-дза,
Лишь только Элла Щукина из Ильфа и Петрова.
Три буквы русских шлёт Вам в дар великий,
Мой дар – кто это, то и…
 
В продолжении многоточия,
Нет конца и нет начала.
Лишь кто и то, и это,
Начнём же всё сначала.
 
И, прежде чем продолжить, напомним вкратце, что было ранее.
Комната в доме Лидии Потаповны. Все те же герои, всё то же, что есть. Стол — кресло, за столом сидит Лидия Потаповна. Сидит и пишет что-то на бумаге пером, обманутым в чернила, и курила труппку.
Тишина. Кто знает, что сейчас произойдёт? И вот чья-то тень вошла в кабинет, и сумрак, холод наступил. Кто-то в плаще, на голове чёрный капюшон. Лица не видно. Кто это был, неясно.
Лидия Потаповна отложила перо в сторону, и, сделав очередную затяжку, выдохнув из лёгких дым, посмотрела на пришедшего. Её лицо побледнело. На неё смотрели ало-яркие глаза.
Что далее было – разговор. Разговор между Лидии Потаповной и пришедшими к ней двумя призраками. Призракам Марьи Потаповны и купцом первой гильдии по фамилии Шульц Фадей Платонович.
Вот на чём был мною Любовь Романовной прерван их разговор.
Марья Потаповна спросила:
– Надворный советник Роберт Карлович – это Ваша цель.
– Кто он?
– Демон – из преисподней. Его зовут Диметрио. Это его настоящее имя.
– А Роберт Карлович?
– Он лишь тело. Тело, которое надругалось над некой Ирой и дав ей семя, оплодотворил её. Теперь родит она, чего допустить нельзя. Со смертью надворного советника Роберт Карловича умрёт его ребёнок. Но дело не в нём одном, а ещё и в ней.
– В ком?
– В некой женщине, Ефимии Иннокентьевны – подруги Иры. В ней то, что оберегает Ирину беременность.
Тут Лидия Потаповна однозначно заявила:
– Я не убью ребёнка, он без грешен.
– Ребёнок грешен. Рождённый в материнских муках – крови женской плоти новорождённого греха.
– В таком случае все люди грешны при рождении, а в библии написано: Кто; бо сы;й челов;;къ я;ко бу;детъ непоро;ченъ? или; а;ки бу;дущiй пра;ведникъ рожде;нъ от¬ жены;? 1 Бытие. гл. 6. ст.5

– Библия — это история мира. – сказал призрак в капюшоне. – Там написано человеческие ошибки, за всю историю мироздания. «Там нет их побед», — твёрдо сказал призрак в капюшоне. – Только их поражения.
– А как же поединок между Давидом и Голиафом? – напомнила Лидия Потаповна. – Скажите, что в этой истории тоже написано поражение? – она сделала паузу. – Я так не считаю.
– Эта частица истории.
– А кто её написал?
– Бог – не люди. И то, что эти истории о победах и поражениях, это не значит, что эти истории и есть слово божие.
– А как же Новый Завет?
– Истории, пересказанные людьми кто верит в то, что в библии написано. А написано там то, кто эти истории придумал. – А кто, по-Вашему, их придумал?
– Люди. – просто и тихо бросила Лидия Потаповна. – Все эти истории придумали люди. – затем она добавила. – Конечно, из своего личного опыта.
– И что это за опыт? – спросила Марья Потаповна, и Лидия Потаповна тотчас же ответила.
– Опыт сочинительства историй и запись их для истории.
На что Лидия Потаповна ответила.
– Кто-то захотел увековечить свои истории и истории других людей и создал одну книгу, которая имеет множества названий. Тора. Коран. Библия. И это ему удалось с лихвой.
– Во что Вы верите? – спросила Марья Потаповна, и та Лидия Потаповна ответила:
– Я верю только в себя. – она, сделав паузу, добавила. Помоги себе сам – это мой постулат. А надежда на кого-либо или на что-либо – это не для меня.
– Но надежда и вера — это два разных понятия.
– Для кого как, — не однозначно сказала Лидия Потаповна. – Для кого как.
– Что же такое вера для Вас? – спросила Марья Потаповна. – Что для Вас значит это слово?
– Ничего. – ответила Лидия Потаповна. – Вера для всех разная. Для меня вера — это вера в то, во что я верю, а не в то, что веруют все. Не Вам мне говорить, что вера – есть вера. Вера многозначна, и также она едина. Для каждого своя – вера в справедливость жизни, которой нет и никогда не будет на свете этой веры. Вот что для меня, значит, вера. Больше ничего я не скажу. Да Вы сами знаете наверно, иль не пришли ко мне.
Пришедшие переглянулись меж собой. Вера – понятие относительное, и они это знали лучше, чем кто бы то ни был.
– Что ж, — сказал призрак в чёрной мантии с покрытым на голове капюшоном, — мы поняли Вас. Теперь нам всё понятно. Мы не упрекаем Вас в том, что у Вас, Лидия Потаповна, своя вера. Вера — это понятие относительное. Человек верит во всё, во что можно верить, и не задумывается, почему порой вера в надежду призрачны. – он сделал паузу, словно подбирая слова. – Призрачны как…
Не успел он закончить фразу, как Лидия Потаповна горько произнесла:
– Если бы Вы, если на моём месте. Если бы Вы прожили мою жизнь. Если бы Вы потеряли то, что потеряла я. Если бы… — «а что, собственно, если бы? – задумалась Лидия Потаповна. – время не повернёшь вспять. Оно летит, и его не поймаешь». Подумав об этом, она сказала. – можно было вернуть время, и снова ощутить себя молодой и здоровой женщиной, а не разваленной в этом кресле поддерживающую свою жизнь морфием. Если бы… — мечтала она. – Возможно, мои приоритеты поменялись бы, и вера тоже.
Марья Потаповна удивлённо вопросила:
– Значит, Вы вот так просто можете сменить Вашу веру?
– Я верю в то, что я одна. Я верю в то, что моя дочь давно умерла. Остался лишь портрет. И кто бы ни спросил меня, я всегда отвечаю: на портрете я. Но это ни так. Моя дочь давно умерла. Я убедила себя, что это не так, но это так. – она сделала паузу и спросила. – так скажите мне, какая вера у меня должна быть, если дочь забрали у меня. Её звали Ира. – она показала рукой на висящий на стене портрет, и сказала. – Вот, это я. – затем она посмотрела на призраков и спрашивала их. – Скажите, кто мне её вернёт? Кто?! – затем она неистова выкрикнула. – УБИРАЙТЕСЬ! – её лицо было похоже на звериные глаза горели ало неистовым пламенем, и она, указав рукой на дверь, крикнула, что было мочи. – ВОН!
– Что ж, — сказал призрак Марьи Потаповны. – я вижу нам тут не рады. – она, сделав паузу, посмотрела на портрет висящей на стене. – Я узнаю; этот портрет. – сказала она. Портрет, написанный маслом. – Марья Потаповна, сделав паузу, сказала. – Эту женщину зовут Ира – Вздор! – выкрикнула Лидия Потаповна. – Никакой Иры или кого бы то ни было я не знаю. Это я. – однозначно утвердила Лидия Потаповна. – Это я, и никто более. – после чего Лидия Потаповна ещё и ещё раз крикнула. – ЭТО Я, Я, Я!
И тут, в этот самый миг женщина-призрак испарилась. Она словно растаяла в небытии, словно её не было здесь вовсе. Тем временем оставшийся в комнате в чёрной мантии призрак, тихо сказал:
– Вера. Что может быть лучше чем сама вера. Веера во чтобы-то небыло. Вера в лучшее бедующее, даже если оно никогда не наступит. Люди много раз попрекали веру, и к чему это привело. Последняя война с наполеоном дала им хороший урок. Они верили в свою победу – непобедимость французской армии в целом и к чему это привело. Тысячи убитых, и тысячи взятых в плен не могут сказать однозначно, что их вера помогла им в их победе в завоевании всей Европы. – он сделал однозначную паузу. – Нет. – сказал он. – Их вера им не помогла. – он снова сделал паузу. – Вот и Вам вера. Где она – вера. – он протянул ей свою руку, но её не было видно из-под чёрной мантии. Лишь кости кисти руки запястий, пястей, и фаланговые кости когда-то бывших рук. – Возьмите мою руку. – сказал он. – Не бойтесь. Я покажу.
– Что Вы мне покажите? – не понимала Лидия Потаповна. – Что Вы можете мне показать? – Ни что, — сказал призрак, — а правильней будет спросить, кого я хочу Вам показать?
– Хорошо, кого Вы хотите мне показать?
– Вашу дочь. – сказал призрак. – Дочь, коя ждёт, когда Вы напишете ей письмо.
– У меня нет дочери. – однозначно заявила Лидия Потаповна. – Писать мне некому.
– Вы ошибаетесь. – сказал призрак. – У Вас нет дочери.
– Нет, есть. – продолжал утверждать призрак. – Её зовут Раиса…
– Заткнись! – неистова крикнула Лидия Потаповна, схватившись обеими ладонями за голову. – Я этого не вынесу. – после чего она стрельнула взглядом на призрака, и сделав звериное выражение лица, оскалив свою улыбку и, сверкнув глазами словно из них, вырвался огненный алое пламя, что было мочи она крикнула, утверждая. – У меня нет дочери. Она умерла. Умерла, и всё тут. Ясно кто бы Вы ни были, чёрт или ангел. Её нет. Она мертва, и точка.
 
В эту самую секунду Любовь Романовна очнулась. Она словно вышла из комы, в которой на какое-то время погрузилось её сознание. Ничего не понимающе она посмотрела на рукопись, — она была написана. Написана так, словно она писала эту рукопись своею рукою. И не просто её рукою, а её пером, которое она держала в правой руке.
В тот же самый миг она написала следующие строки.
 
- Здесь надо понять, почему Лидия Потаповна отреклась от своего ребёнка. Вряд ли кто-либо это поймёт. Никто не поймёт, если сама Лидия Потаповна об этом не скажет. А скажет ли она – вряд ли.
Но не беспокойтесь, по неким обстоятельством моей жизни я знаю эту историю, и в дальнейшем я её Вам поведаю.
 
Испуганная Елена Кузьминична, озабоченная состоянием своей матушки, поспешила спросить:
– С Вами всё в порядке?
– Да. – тихо сказала Любовь Романовна, тупо смотря на свою дочь. – Я как будто бы в порядке.
Конечно, с Любови Романовной не было ничего в порядке. Она не понимала, что и как? Где она была? И была ли она там на самом деле в той комнате, в теле своей героине Лидии Потаповны. Но может быть, это был просто сон? Она на секунду задремала и пребывала в таком состоянии какое-то время.
– Как будто бы? – спросила Елена Кузьминична. – Или в порядке?
Чтоб не расстраивать свою дочь, Любовь Романовна сказала:
– В порядке. – затем она спросила. – Ну как сюжет? – не помня наверняка, что она написала в действительности, Любовь Романовна осторожно спросила. – Всё понятно?
Не зная, что ответить. Понимая, что Любовь Романовна, очевидно ничего не помнит. Не помнит, что происходило с ней, пока она была в полном астральном отключении своего сознания – его переноса в некое своё подсознание. Подсознание, в котором родилась Лидия Потаповна. Елена Кузьминична вопросила.
– Мама? Я не понимаю. Почему Лидия Потаповна не признавала свою дочь? Она же её дочь. Об этом Вы мне ничего не говорили. – она сделала паузу. – Помнится в произведении Лидия Потаповна говорила детективу Ире, что, цитирую: – Моя дочь Раиса Потапова скоро должна быть здесь. Я месяца два тому назад написала в Смоленск, чтобы она приезжала ко мне погостить. Я бы хотела, чтобы она осталась со мной. Но это уже невозможно. Она должна приехать вместе с надворным советником Робертом Карловичем, приедет. – затем Елена Кузьминична, сделав паузу, сказала. – Лидия Потаповна тогда, если мне не изменяет память, сказала: должно быть, к поминкам поспеет. А если не приедет, то бог с ней. Она, то есть Раиса Потапвна, — уточнила Елена Кузьминична, — ко мне, то есть к Лидии Потаповне, всегда питала скверные чувства, как будто я враг ей была. А разве я враг?! Разве мать может быть врагом своих детей? Конечно же, это нонсенс. Мать не может быть врагом своих детей. И даже Лидия Потаповна утвердила: это факт. – она сделала паузу. – Я не понимаю, — сказала она. Почему Лидия Потаповна утверждает, что у неё нет никакой дочери. Что её не было и нет. – Действительно. – согласилась Любовь Романовна с Еленой Кузьминичной.
– Что ни говори, а Лидия Потаповна такие слова говорила. – сказала Любовь Романовна стараясь понять, о чём идёт речь. – Но дело в том, — объясняла она своей дочери свою задумку этой истории, — что все эти события, написанные ране произошли после того, как произошло это событие. – сказала она однозначно. – Событие, которое разлучило Раису Потаповну со своею матушкой.
– И что же это за событие? – нетерпеливо спросила Елена Кузьминична. – Что таково произошло между ними?
– Завтра. «Всё завтра», — сказала Любовь Романовна, желая прекратить этот разговор. – Уже, — посмотрела она на часы, – почти три четверти пять. Пора спать. Спать, и никаких там возражений.
Любовь Романовна встала со стула и направилась в спальню.
Елена Кузьминичнв встала со стула, подошла к окну.
В это самое время какая та ночная птица пролетела около окна и взмыв вверх, проголосила:
– КАР-КАР-КАР.
Да, это был ворон. Старый мудрый ворон, живший неподалёку. Он ещё дважды пролетел возле окна, и ещё два раза он сопровождал своё прибытие троекратным КАР. Но вот он улетел. За окном тишина. Вот-вот рассвет. Пора ложиться спать. Ведь вставать рано. Спать, спать, спать.

Глава 50

Кошмар Любовь Романовны или её сон


Итак, кар-кар-кар. Спать, скорее спать. Первые лучи солнце уже встало из-за горизонта, когда Любовь Романовна и Елена Кузьминична легли почивать. Кто знает, какие были мысли у этих двух женщин? Не знаю, наверное, у каждого свои, а может быть у каждой свои. Не знаю, что они обе думали по этому поводу, наверное, думали не иначе как так:
«Что это? Сон? Сон, который стал явью. Это страшный кошмар, который перерос в явь. Явь — это кошмар, ставший явью. Ведь кошмар — это явь, ставший кошмаром. Ведь кошмар — это то, что я увидела своими глазами. То есть глазами героини моей истории Лидии Пртаповны. Я была на месте моей героини. Разговаривала её устами. Жила какое-то время в её грешном теле. Что дольше? Что будет с моей героиней? А может быть… — ужаснулась Любовь Романовна. – Это я. – неожиданно для себя почему-то решила Любовь Романовна. – Это я и есть героиня этой истории. Ведь не может быть такого, чтоб автор говорил с героями своей истории. Или, может. – на этот вопрос у Любови Романовны не было ответа. – Я — это она. – ужаснулась Любовь Романовна своей ужасающей до нелепости мысли. – Я — это Лидия Потаповна. Это она Любовь Романовна, а не я. – эти ужасные мысли не давали ей покоя. – Так что же, всё, что я написала, это писала не я? – думала она. – Кто же тогда писал или писала эту историю? Историю в истории. Ведь в моей истории три истории. Кто же написал все эти истории, ежели я смотрела на реальность этой истории глазами моей героини Лидии Потаповны. Героине или автора этой истории. – поймав себя на этой мысли, Любовь Романовна, ужаснулась. Она не могла поверить, что она является героиней чьей-то истории. Что это пишет не она, а кто-то ещё пишет эту историю, в которой она является одной из героинь этих незамысловатых историй. – Я героиня своего романа. Своей истории. Истории героев того времени. – Так что же эта за история? – не могла понять Любовь Романовна. – История, которую пишу я. А может быть, история, которая пишет меня. Но кто тогда пишет мою историю? Елена Кузьминична – моя дочь. Она пишет эту историю. Историю моего романа. Ту историю, которую я хотела бы забыть. Но забыть нельзя. Человек всегда помнит историю своей жизни. Конечно, какие-то моменты из жизни лучше забыть. Человек их забывает. Они исчезают в глубинах его подсознание до определённого момента его жизни. И только тогда, когда, как человеку, кажется, он забыл их, они, словно паразит лезут обратно, наружу напоминая нам о неизбежным том зле, который нам присуще или кое было причинено нам – людям вообще. – думала Любовь Романовна, лёжа на кровати. Когда первые лучи восходящего солнце, озарили её комнату утреннем жёлтым светом, Любовь Романовна встала с постели, и, подойдя к окну, посмотрела вдаль, туда, где показалось из-за горизонта край диска, подымающегося из-за горизонта жёлтого, солнце, подумала. – Что дальше? Кто есть кто? Неужели я это она? Я — это Лидия Потаповна? Женщина из моего же романа. Тогда кто я? – не могла понять она. – Героиня своего же романа или всё же автор этой истории. Кто я? – задавала она сама себе этот вопрос. – Почему я видела… нет, была героиней истории, которую сама и написала?».
– Здравствуйте, Любовь Романовна. – послышался чей-то за её спиной.
Любовь Романовна оглянулась. Её лицо от увиденного окаменело. Сзади неё у входной двери в комнату стояла женщина. Довольно тучная дама. Лицо у неё было довольно противное, но в то же время располагающее к разговору. По описанию, которое Любовь Романовна написала в своей истории, она поняла, что перед ней ни то Лидия Потаповна, ни то Лилия Потапова, которые были как две капли воды похожи друг на друга.
Видя, что Любовь Романовна в недоумении, женщина представилась:
– Меня зовут Лидия Потаповна. – она сделала однозначную паузу и сказала. – Я пришла.
– Разве я Вас звала? – вопросила любовь Романовна. – Я точно знаю, что я Вас не звала. – она сделала паузу. – Да и как же мне Вас прикажите позвать, если Вы лишь одна из героинь моего романа.
– Верно. – согласилась Лидия Потаповна. – Одна лишь из героинь этого романа.
В этом ответе, Любовь Романовна, совершенно отчётливо слышался голос иронии. Иронии Лидии Потаповны насчёт того, что она героиня этого романа.
– Я героиня. – скала Лидия Потаповна с долей усмешкой и иронией в голосе. – Героиня романа. – она, сделав паузу, сказала. – Но всё же Вы меня звали.
– Я не звала. – однозначно сказала Любовь Романовна.
– Во всяком случае я здесь. – сказала Лидия Потаповна. – Я пришла, потому что Вы не можете понять, Любовь Романовна, почему Вы видели то, что как будто бы и нельзя видеть обычному человеку. – затем она спросила. – Вас, Любовь Романовна, что-то беспокоит?
Тем самом времени Любовь Романовна, убеждая себя, что всё это сон, она посмотрела на постель, где она должна была лежать и почивать, она не обнаружила на нём никого. Ни себя, ни присутствующую здесь Лидию Потаповну, на кого бы то ни было ещё.
Тем временем Лидия Потаповна сказала:
– Я понимаю, что Вы не можете понять, не можете поверить, что я здесь. Но это так. Я здесь. В этой комнате, и я пришла.
– Пришли? – не понимала Любовь Романовна. – Зачем?
– Я пришла, чтобы помочь Вам.
– Помочь в чём? – не понимала Любовь Романовна.
Тем временем Лидия Потаповна отвечала:
– Помочь в том, в чём Вам нужна помощь.
– Помощь? – развела руками Любовь Романовна. – Я не понимаю.
– Нет. – продолжала утверждать Лидия Потаповна. – Вы знаете, о ком я говорю.
– О ком? – не понимала Любовь Романовна. – Что, нет, кого Вы имеете в виду? – и в это самое время ей на ум пришла одно имя. Имя Женевьеве, которое она сказала Елене Кузьминичне. Сообщив ей, что та является её старшей сестрой.
Напомним вкратце, как это было.


… Почтмейстер отклонился, сел в почтовый экипаж и поехал дальше. Любовь Романовна смотрела в его след, и ей казалось, что эта не карета, а дорога убегает всё дальше и дальше, превращая почтовую карету в маленькую точку, которая исчезла вдали — за поворотом убегающего в даль леса.
Что ж, возможно так оно и правильно. Наша дорога жизни не прямая. Порой она поворачивает в никуда. Туда, где не знаешь, что там за поворотом ждёт тебя. Этого не знала и Любовь Романовна. Ей было страшно. Грядущее было не определённом. А самое главное она боялась того, что её старшая дочь Женевьева так и не простит её.
– Я просто отказалась от неё. — неожиданно сказала Любовь Романовна. — Родители были уже при смерти, и я вернулась к ним. — она сделала паузу. — Мой отец простил меня и отдал мне всё наследство, с тем условием, что я откажусь от Женевьевы. — она снова сделала грустную паузу. На её сердце было тяжело. Словно на сердце камень лежал. И тут она тихо сказала. — Я согласилась. — она снова сделала паузу и сказала. — После этого я никогда не интересовалась жизнью Женевьевы, и где она сейчас, я не знаю. — заплакала она пуще прежнего.
 
– Скажите Любовь Романовна. Вы написали меня, потому что Вы видите во мне себя?
– Нет. – однозначно ответила Любовь Романовна. – Я в Вас себя не вижу. – Люди всегда видят в кого-нибудь самих себя. – сказала Лидия Потаповна. – Это так завидено.
– Но не у меня. – ответила Любовь Романовна. – Я ни на кого не перекладываю свои ошибки. – Разумеется, не перекладываете. – сказала Лидия Потаповна. – Вы их возлагаете на персонажей истории которую Вы пишите. – тут она сделала паузу. – Но пишите ли Вы её? – вопросила Лидия Потаповна. – Или она пишет Вас. – сделав однозначную долгую выдержку, она сказала. – Согласитесь, порой истории из жизни написать легче, чем выдуманные истории. Истории из жизни гораздо интереснее, чем истории выдуманные самим автором. – она, снова сделав паузу, сказала. – Они даже пишутся быстрей. – и привела пример. – Прямо как Ваша.
– Я с Вами совершенна согласна, реальные истории легче перенести на чистый лист бумаги, чем выдуманные.
– Тогда ответьте мне на простой вопрос.
– Какой?
– Вы пишете выдуманную историю или нет?
Любовь Романовна задумалась. Она не знала, что ответить. С одной стороны, эти истории, конечно, были выдумками. Выдумками, которые приобрели реалистичность. Но, с другой стороны, это были реальные истории. Истории жизни разных людей. Собранных в одну-единственную историю, они приобрели свои очертания и получили жизнь на страницах книги, которую писала сейчас Любовь Романовна со своей дочкой.
– Видите, – продолжала говорить Лидия Потаповна, — Вы не можете мне ответить на этот вопрос, так же как не можете ответить на него сами себе. – она сделала паузу. – Не правда ли, — сказала она, — на этот вопрос нет однозначного ответа. – Лидия Потаповна, снова сделав паузу, грустно сказала. – Впрочем, его вообще нет.
– Нет. - однозначно возразила Любовь Романовна. – На всякий вопрос есть ответ.
– Тогда скажите мне, — интересовалась Лидия Потаповна. – почему я здесь? Героиня Вашего романа пришла к Вам Любовь Романовна и говорю с Вами. – она выдержала паузу. – Не кажется ли Вам, что это безумие. Я здесь, хотя меня здесь быть не должно.
Любовь Романовна не знала, что ответить. Действительно, получился какой-то нонсенс. Какой-то абсурд. Где это видано, чтобы нормальный человек в здравом уме разговаривал с призраком? Ведь с призраком говорить нельзя. Нельзя, потому что нельзя, а потому что он бестелесен и не способен говорить на каком-либо земном языке, если только понимать его разумом человеческого сознания, осознание того, что это не кто иной, как призрак глаголит с Любови Романовной, а никакая там болезнь.
– Видите, — продолжала говорить Лидия Потаповна, — У Вас нет ответа на этот вопрос. А разве нет, то нет ответа на каждый вопрос, только на какую-то его часть. – она снова сделала паузу. – То есть, на вопрос, осознано, Вы написали мою героиню, бросивший свою дочь или дочь, бросившую свою мать. – она сделала однозначную паузу. – Это Ваша история, а не моя. Я лишь героиня, вышедшая из пера, перенесённую на чистый лист бумаги, и больше ничего. «Но кто пишет эту историю», — снова спросила Лидия Потаповна, – Вы её, или она пишет Вас?
Вопрос в десятку. Точка, и всё тут. История Любовь Романовны многогранна. Она обширна. Кто знает происходило всё это на самом деле? Была ли эта история с ней или с её родителями? Это знала лишь сама Любовь Романовна, а она молчала.
В этот самый момент в её спальни появилась Раиса Потаповна. Она вошла в дверь так, словно прошла её насквозь и вышла из-за спины Лидии Потаповны. Встав возле неё, она поздоровалась, затем сказала:
– Я никогда не видела женщин которых терзает совесть за содеянное. Впрочем, совесть — понятие относительное. Женщинам это понятие совести незнакомо. «Их не терзает совесть за содеянное», — затем она сказала. – Вас не терзает очевидно совесть за содеянное. – затем она, не дав Любовь Романовны, раскрыть рта, продолжала обличать её в содеянном. – Как Вы могли допустить мысль, что я могла поругаться с моей мамой. Нет, Вы не правы. – сказала она. – Не все, такие как Вы, Любовь Романовна. – затем она заключила. – Родители своих детей не бросают.
– Я была молода! – оправдывалась Любовь Романовна. – Я…
– Неважно. – презренно бросила Лидия Потаповна. – Зачем рожать, если женщина ребёнка не хочет. НЕ ПОНИМАЮ.
– Наверное, Любовь Романовна не хотела растить ту, что зачала в…
– Но это не оправдание, чтобы отказываться от ребёнка. Ребёнок ни в чём не виноват.
– Вы, маменька правы. Лидия Потаповна не имела права отказываться от Женевьевы. Ведь она зачата во грехе, её попросту изнасиловали.
Тут Лидия Потаповна сказала:
– Диметрио — это тот насильник, который воспользовался Вами, Любовь Романовна. Вы видели моими глазами то, что происходило в той комнате. Призрак — это серьёзно. Кто он надворный советник Роберт Карлович? Пора с ним всем нам познакомиться.
– Я его уже убила.
– Если бы Вы его убили, то и истории не было. Нет, надворный советник Роберт Карлович жив, он это Диметрио. А кто такой Диметрио? Нечто из космоса. Я не виню Вас в том, что Диметрио прибыл из другой галактике, без него не будет полноценной истории. Пора с ним познакомиться и, наконец, выяснить, кто убил меня? Впрочем, почему Вы меня убили? – задавала Лидия Потаповна вопрос Любовь Романовне. – Почему я стала первой жертвой некого человека? Вы не можете ответить на этот вопрос, это и понятно. Трудно признать то, что очевидно.
– Это Вы о чём? – осторожно поинтересовалась Любовь Романовна, и Лидия Потаповна ей отвечала:
– Человек способный убить в начале своего произведения главного героя или его антипод, тот человек просто тем самым хочет отомстить тому герою или, как в нашем случае героине этой истории, за что-либо. – она сделала паузу. – Вот я и спрашиваю Вас Любовь Романовна, кого вы так ненавидите, ежели убили меня в начале нашей с Вашей истории. Да-Да, и не перебивайте. Ведь герой истории и его автор едины. – она сделала однозначную паузу. – Кто тот человек, которому Вы желаете смерти? Кто он или она?

Ответ не заставил себя ждать. Он был прозаичен; в какой-то момент дети хотят избавиться от своих родителей. Сделать так, чтобы они не мешали им жить. Это конечно, не самоубийство родителей, этого никто не желает. Впрочем, за всех никто не скажет. А вот избавиться от них, уехать от них или чтобы они уехали от них – это и есть главная цель всех детей, а потом и их детей и так далее.
– Чем Вам помешали Ваши родители? – поинтересовалась Лидия Потаповна. – Вы желали от них избавиться? – Не в кое время! – ужаснулась Любовь Романовна. – Я любила своих родителей, и даже сейчас, после того как их не стало, я их люблю. – Но Вы убили меня. – однозначно заявила Лидия Потаповна. – То есть Вы убили одного своего родителя. – сказала она. – То есть мать.
– Мать? – усмехнулась любовь Романовна. – А Была ли она – мать. – иронично усмехнулась она. – Это для моей дочери мать, а для меня… — она сделала горькую паузу. – Я никогда не знавала свою мать. Я выроста на улице, среди улиц. – она сделала паузу. – Это для моей доченьки, — сказала она раздражённо. – Я примерная дочь своих родителей. На самом же деле я уличная девка из Франции, из Молен Руж. Когда закончилась Война с наполеоном, мне повезло, и в то же время нет. Мой благодетель – муж, спас меня, взял замуж и условием, что я поеду с ним в Россию. Я тогда была молода. Я согласилась. Так что я не знала своих мать и отца. Они отказались от меня. Бросили. И что, я должна быть им благодарна?
Выслушав Любовь Романовну, Лидия Потаповна сказала:
– Вы ненавидите свою мать.
– Презираю.
– А отца?
С чувством явного презрения Любовь Романовна сказала:
– Если он мне попался, то я убила его.
– Поэтому Вы начали свою историю с убийства?
– Именно.
Тут, неожиданно Лидия Потаповна спросила:
– Вы бы не хотели услышать правду о своём рождении?
– Что? — не поняла Любовь Романовна. – Что Вы сказали?
– Я сказала, что могу Вам рассказать историю Вашего рождения.
– Нет. – однозначно заявила Любовь Романовна. – Не имею ни малейшего желания. А если Вы хотите, чтобы я Вас оживила, то этому не бывать и тому подобное как меня убеждать в том, в том, в чём убеждать бесполезно, чтобы я оживила Вас, то это лишь пустые хлопоты, и только. Я Вас не оживлю. Да это и невозможно.
– А если это было можно, то Вы оживили бы мой персонаж? – Да. – сказала Раиса Потаповна. – Если это было можно, то Вы оживили мою матушку. – затем она сказала. – У меня одна мама. – сказала она. – У каждого должны быть родители, — затем она словно бросила в сторону Любовь Романовны, словно упрекая её в чём-то. – даже если их нет. – грустно сказала она. – Они есть всё равно. – затем она утвердила. – Это факт, и точка. – затем она сказала. – Любовь Романовна, ведь Вам не хватает Ваших родителей, или Вы не писали эту историю в нескольких её ипостаси. – затем она подчеркнула. – Ведь я права, не правда ли?
Любовь Романовна о чём-то задумалась, затем, словно ругая саму себя, сказала по французику.
– Sotte. Quelle idiote j';tais ; l';poque. Une fille na;ve qui r;vait de bonheur et qui l’a re;ue...
– Vous n';tes pas idiote. Vous ;tes profond;ment malheureux.
– Не успокаивайте меня. – грустно сказала Любовь Романовна. – Я дура. – обличила она сама себя. – Дура, и всё тут.
Лидия Потаповна не понимая, вопросила:
– Почему? – Если б я не была дурой, то не женилась на Кузьме Прохоровичем. – она сделала грустную паузу – Я бы осталась во Франции, в Молен Руж. «И пусть было что было б», — сказала Любовь Романовна. – Но я бы жила.
– Вы так уверены?
– Абсолютно. – однозначно заявила Любовь Романовна. – С Женевьевой. – сказала она. – С ней, и с Еленой.
– Вы так думаете? – спросила Лидия Потаповна.
– Вы думаете, что в Молен Руж, Вы любовь Романовна были бы счастливы? – непонимающе вопросила Лидия Потаповна. – Среди всех мужчин и праздничного веселья Вы были счастливы? Что-то не верится. – Я не знала своего отца, мать меня оставила на пороге Молен Руж. Там я выросла. Там моё место. Там не здесь.
– А Ваша дочь? Елена Кузьминична, она выросла здесь. Уехав во Францию, она не сможет жить так, как Вы жили там. Молен Руж не для неё.
– Жизнь — сложная штука. – затем она сказала. – В России есть публичные дома – бордели. – она сделала паузу. – Если хотите для своей дочери такую же жизнь, как была у Вас, то там её и место.
– Я не говорила о проституции. Этот ярлык повесели на Молен Руж русские. – она сделала паузу. – Но они ошибаются, Молен Руж — это рампы софитов – сцены кордебалета и канкана. – она сделала паузу. – Этого мне не хватает. – затем она резко отрезала. – И бордель тут совершенно ни при чём.
– Но в России тоже можно развлекаться. К примеру, в театре. Как я понимаю Любовь Романовна, Вы грезите о софитах рамп сцены. Идите же играть в театр, и Ваша дочь туда же пусть поступает. Возможно, Вы составите не плохой дуэт, а может быть и спектакль сыграете. Чем не сцена. Перевоплощения образов – из характеров. Вам не знать об этом.
– Конечно, я знаю, и поэтому не могу забыть. Ведь кто попал на сцену хотя бы один раз в жизни, тот не покинет её никогда.
– Замечательно.
– Весь мир – театр, а люди в нём – актёры. – сказала Любовь Романовна. – Где бы мы ни были – нас окружает театр. Сцена – это место, действие. И мы играем на ней поочерёдно. Мы – зрители – актёра. У каждого своя роль, каждый зритель.
Выслушав Любовь Романовну, Лидия Потаповна спросила:
– А кто Вы? Зритель или актриса?
На этот вопрос Любовь Романовна ответить не смогла. Да кто знает, кто мы? Зрители или актёры? Актёры и зрители. Кто они? Чем они отличаются? Ведь зритель — это актёр, а актёр — это зритель. Это истина жизни. Ведь зритель в секунду может стать актёром, и актёр может стать зрителем. Зритель всегда найдёт в актёре себя потому, что он сам и есть актёр. Актёр жизни — её бесконечного спектакля, спектакля, называемой самой жизнью.
– Вы не можете ответить на этот вопрос. – сказала Лидия Потаповна. – Что ж, — сочувственно сказала она, — я Вас понимаю. Нелегко быть зрителей и одновременно актрисой одной и той же сцены. – она сделала грустную паузу. Тяжело вздохнула и сказала. – Сцены одной роли в её многочисленных ипостасях. – она снова сделала паузу. – Их перевоплощениях в жизненных ситуациях – бесчисленных ролей жизни.
– Люди и их роли неразделимы.
– Это так. – согласилась Лидия Потаповна. – Роли людей индивидуальны. У каждого человека своя роль в этой жизни, и какая она будет — нам не выбирать. Она, то есть роль, уже выбрана за нас, и как мы не хотели изменить свою роль в этой жизни невозможно.
– Вы хотите сказать, Лидия Потаповна, что моя роль в этой жизни заключалась в том, чтобы приехать в Россию? – ужаснулась Любовь Романовна.
– Это что, и есть моя роль в этой жизни? Роль приехать в эту страну и жить в ней?
– Не только.
– Тогда в чём?
– Вырастить и воспитать свою дочь. Сделать так, чтобы она не совершала тех ошибок, которые совершили Вы.
– Я не совершаю никаких ошибок. – пафосно бросила Любовь Романовна. – Я живу так, как хочу. – затем она запнулась, и вспомнив что-то поправила сама себя. – То есть жила. – сказала она. – Жила, пока русские солдаты не переступили границу Франции и вошли в Париж. – она сделала паузу и сказала. – С тех самых пор и начались у меня одни несчастия.
Тут Лидия Потаповна спросила:
– Разве рождение двух дочек — это несчастье?
– Рождение детей — это, конечно, счастье. – сказала Любовь Романовна. – Но если учесть, что её отец — это вся российская армия, и французская в том числе, — горько сказала она. – То какая тут радость в этом спектакле жизни, если не знаешь, кто отцы моих девочек?
– Значит, в Вашем подсознании заложен стыд. Стыд перед само;й собой. Стыд за то, что Вы работали в Молен Руж.
– Это ни то. – сказала Любовь Романовна. – Молен Руж — это моя жизнь, а мои дети это… — запнулась она, не зная, что сказать. – Хоть они и мои дочери, мне стыдно за них. Если бы недобрые люди, если бы ни мой муж — капитан 2 ранга, Вседающий Кузьма Прохорович, я бы действительно стала падшей женщиной, и даже не знаю, что было бы со мной. – она снова сделала паузу. – Возможно, уже меня не было б в живых.
Выслушав Любовь Романовну, Лидия Потаповна сказала:
– Это Ваша судьба и проклятие. Расплата за Ваши грехи какие бы они у Вас ни были. – она сделала паузу. – Роль, которую Вы здесь играете это ни Ваша роль, это роль Вашей судьбы. Ваша судьба это и есть Ваша роль в жизни Вашей. Роль и судьба неразделимы. Но что есть судьба? Судьба – не роль. Так что Ваша судьба — это не ваша роль, а роль — это Ваша судьба, как роль всего человечества.
– Вы возлагаете на меня ответственность за всё человечество? – удивилась Любовь Романовна. – За что такая честь? – поинтересовалась она, уже зная на этот вопрос ответ.
– Да, это так. – сказала Лидия Потаповна. – Женщины — это продолжатели рода человеческого. Без нас – женщин, не было бы самого человечества. – она сделала тихую словно утверждающую чего-то паузу и произнесла. – Человечество в целом.
Раиса Потаповна, в свою очередь, заметила:
– Но без мужчин так же не было человечества, как и без нас женщин. – Совершенно верно. – согласилась Лидия Потаповна. – Не было. – утвердила она. – Но мы – женщины, рожаем, а не мужчины. Наше тело даёт жизнь – мужское даёт лишь семя для плода. – она посмотрела пристально, словно обвиняя её в чём-то на Любовь Романовну, тихо сказала. – Вот и у Вас такое же положение. Мужчины дали семя, а Вы дали жизнь. И неважно что это было за семя. – продолжала говорить Лидия Потаповна. – Желанное или нежеланное. – она сделала однозначную паузу, словно пытаясь сказать что-то важное. – Важно, что Вы родили. Родили двух прекрасных девочек. Одна из которых хочет воссоединиться, как и Вы с ней, и обрести семью. Вторая пытается понять Вас. Понять, что Вы за человек? Какая Вы на самом деле? – она сделала горькую паузу. – Мне кажется, что… нет, я абсолютно уверена, что Вы Любовь Романовна, в сущности несчастная женщина. Вы хотите убедить себя в обратном и поэтому пишите эту историю. Но ответьте себе на вопрос, были ли Вы счастливы, ежели пишите эту историю. Историю, которая по своей сущности делится на несколько историй. В них Вы оправдываете себя, хотите чтобы всё вернулась на круги своя, и хотите снова оказаться в Молен Руж. – она сделала неоднозначную паузу. – Но позвольте поинтересоваться, зачем Вы хотите вернуться в Молен Руж? Для того чтобы выступать на сцене или для чего-то другого? – она сделала однозначную паузу. – Письмо. – сказала она. – Послание от Женевьеве Грегори Фанцян – Вашей старшей дочери. – она сделала паузу. – Что ни говори, а Вы скучаете по ней. – она смотрела ей прямо в глаза и видела, как Любовь Романовна, не в силах удержать слёзы, заплакала.
– Замолчите! – неистова воскликнула Любовь Романовна. – Я этого не вынесу.
– Видите, – сказала Лидия Потаповна, — я оказалась права. Вы не хотите снова оказаться в Молен Руж, Вы хотите вернуть свою дочь Женевьеву Георги Фанцян. – довольная своей победой, сказала Лидия Потаповна добавив. – Вы скучаете по ней, и это естественно.
– Это жестоко. – сказала, утерев слёзы Любовь Романовна. На что Лидия Потаповна ответила:
– Может быть, Вы и правы. – согласилась она со слезами на глазах. – Я скучаю по ней. Нас разделяет два государства. Польша и Германия. – она сделала паузу. – Франция. – вспоминая те далёкие времена, когда она там была счастлива. – Ах, франция! Франция – страна великих королей, великих писателей. Вернуться бы обратно. – мечтала она. – Я бы там была счастлива, ни то, что здесь, — и словно презренно подчеркнула, — в России. Что я вижу здесь? Лес, это помесите, и более ничего. – уныло говорила она. Если бы ни война с Франции, с Россией, то, что ни говори, я бы никогда не уехала из Парижа.
– И не родили. – заметила настороженно слушавшая её Лидия Потаповна. – Вы бы не родили. – снова подчеркнула она. – Не забеременели бы.
– Кто знает — кто знает, — не однозначно сказала Любовь Романовна. – Женщины рожают и в бальзаковском возрасте. – сказала она. – Вот я, — подчеркнула она, — ещё могу родить. Родить, когда захочу. Только от кого?
На этот вопрос Лидия Потаповна не могла ответить. Да как же ответить тут, еже ли Ведающий не мог быть отцом, а измену он бы не простил – звание не позволяло. Он и так сделал одолжение, и теперь Любовь Романовна вынуждена была расплачиваться за то, что произошло много лет тому назад.
Тут Раиса Потаповна сказала:
– Женщины и без мужа рожают и счастливо воспитывают своих детей. В Петербурге это дело практикуется.
– Это практиковалось и ранее. – поддержала свою дочь Лидия Потаповна. – Впрочем, что я Вам говорю, Вы и сами Любовь Романовна об этом в курсе. – Да. – сказала Любовь Романовна. – Я в курсе. – она сделала паузу. – Это было во все времена.
Раиса Потаповна сказала:
– Древнейшая профессия.
Любовь Романовна возразила:
– Я не проститутка.
Лидия Потаповна сказала:
– Разумеется, – согласилась она, — Вы просто танцовщица.
Поняв, что это был ни что иной как подъёб в её адрес, она тотчас же отпарила.
– Лучше быть танцовщицей, чем проституткой.
– Мы все, так или иначе, продаём себя. – сказала Лидия Потаповна. – Если это ни так, то они все ошибаются. – она сделала паузу. – Люди продажны. Они продают сами себя подороже, чтобы получить больше. – затем она подчеркнула. – И постель тут ни при чём. Это лишь средство "достижение своей цели".
– Вы, Лидия Потаповна, так добились своего? – Это не важно. – ответила Лидия Потаповна. – Речь сейчас не обо мне, а о Вас, Любовь Романовна. – Нет. – утвердила, осмыслив слова Лидии Потаповны Любовь Романовна. – Вы говорите не обо всех, а лично о себе. – она посмотрела на Раису Потаповну и сказала. – Это ни я, и не мои две дочери, и никто либо ещё из героинь этой истории, не являются персонажами этой истории. Это Вы лидия Потаповна, персонаж моей истории. Вы и Ваша дочь Раиса Потаповна являетесь главными героинями этой истории. Истории, в которой Вы, Лидия Потаповна, отказались от своей дочери и под конец Вашей жизни пожалели об этом. А как же не жалеть? Ежели Вы и есть тот монстр, который уничтожает всё на своём пути. Всё, не оставляя после себя ничего, кроме углей сгоревших домов и мостов за собой.
– Что Вы себе позволяете? – возмутилась Раиса Потапоана вызывающим поведением Любовь Романовны. – Да как Вы смеете обвинять мою мать в том, о чём никто обвинить её не имеет ни малейшего права.
– Спокойно дочь. – сказала Лидия Потаповна. Она была не в духе и еле-еле сдерживалась от негодования. – Я сама разберусь. – сказала она. – Без сопливой недоросли обойдусь. – затем она обратилась к Любовь Романовне и сказала. – Вот мы и подошли к главному вопросу, — она, сделав паузу, спросила, — так кто же из нас герои, а кто авторы этой истории? – она сделала однозначную паузу. – Скажите, ответьте на этот столь лёгкий вопрос, кто автор, а кто герой?

Автор: – Автор или герой? Порой это понятие связано с одним и тем же героем. Недаром говорят; жизнь — это сказка, или жизнь — это театр. Театр это и есть жизнь. Вернувшись к разговору о жизни в театре, что жизнь — это театр. Что весь мир – театр, а люди в нём – актёры. – сказала Любовь Романовна. – Где бы мы ни были – нас окружает театр. Сцена – это место, действие. И мы играем на ней поочерёдно. Мы зрители – актёра. У каждого своя роль, каждый зритель. Отсюда возникает вопрос, кто пишут эти этюды? Пьесы жизни, сценарии, по которым мы живём? Порой их пишут сами люди. Порой сценарии жизни пишут самих людей. А порой люди и сценарии жизни пишут друг друга. Так кто же пишет эту историю? Любовь Романовна? Лидия Потаповна? Кто? Может быть, сама жизнь? Несколько историй о брошенных детях. Об изнасиловании и рождении ребёнка. Три варианта вопроса, три варианта ответа. Какой ответ из них истина? Какой сценарий жизни пишет тот или иной герой этой истории? Этого Любовь Романовна не знала. Она была убеждена, что это она и только она пишет эту историю. Но кто пишет историю? Мы или сама история пишет нас? На этот вопрос и на многие другие у Любови Романовны не было ответа.
 
– Вот видите, Любовь Романовна. – сказала Лидия Потаповна, видя в лице Любовь Романовны нерешительное сомнение. – Вы не можете ответить на такой, казалось бы, простой вопрос, кто автор и кто герой этой истории. – она сделала паузу. – Я не виню Вас. Ведь порой человек должен выговориться, а как можно выговориться, еже ли не на бумаги. – она посмотрела на часы. – Пора. – сказала она. – Скоро мы вновь встретимся.
Две женщины ушли, оставив Любовь Романовну одну в комнате.
Любовь Романовна подошла к окну за и, посмотрев в него, увидела как ярко светило на небосклоне солнце. Словно будя именно её после долгого затяжного сна. Любовь Романовна вдруг почувствовала, как её тело неумолимо подчиняясь какой-то неведанной силе, приблизилось к кровати и затем легло на тёплый матрас, укрытый тёплым одеялом.
В туже секунду Любовь Романовна проснулась. Она посмотрела на часы. Полдень.
«Что это было? Сон? – думала она. – Или всё это было в явь? Ну конечно, это был сон. – успокаивала она сама себя. – Сон иначе быть не может как сон»..
В эту самую секунду она услышала голос своей дочери, только что вошедшей к ней в спальню.
– Мама. – сказала она. – Мама. – снова повторила она. – Мама.
Любовь Романовна обернулась. И в тот же самый момент ужаснулась. К ней шла её дочь, на которой можно с уверенностью сказать не было лица. Вместо лица её лицо выражало полный испуг и недоумение. – Мама. – спрашивала она. – Это Вы? Я не понимаю, где я?

Глава 51

Сны

Итак, начну я эту главу со слов песни; сон мне приснился, очень странный сон. Будто я слышу погребальный звон. Вы спросите, почему эта глава начинается с этих слов песни, я отвечу так: Ничто – есть всё, а всё – есть ничто. Что есть всё? Не всё, чего есть то, что сниться нам во сне.
Итак, начнём с того, что в ту самую минуту, когда проснулась Любовь Романовна, в её спальню вошла её дочь со словами:
– Мама. – сказала она. – Мама. – снова повторила она. – Мама.
Любовь Романовна обернулась. И в тот же самый момент ужаснулась. К ней шла её дочь, на которой можно с уверенностью сказать не было лица. Вместо лица её лицо выражало полный испуг и недоумение. – Мама. – спрашивала она. – Это Вы? Я не понимаю, где я?
Не понимая, что происходит, Любовь Романовна озабоченно поинтересовалась:
– Что произошло? – затем она сказала. – На Вас лица нет.
Но она ответа не получила. Елена Кузьминична всё продолжала говорить:
– Мама. Я только что видела Вы не поверите кого.
– Кого? – недоумённо поинтересовалась Любовь Романовна, не понимая, кого её дочка имеет в виду. Она не знала, что и думать. Её дочка стояла перед ней без лица. С неподдельным ужасом ребёнка, а Любовь Романовна не могла даже представить, кого её дочь видела во сне – сегодня ночью. – Кого Вы видели во сне?
– Да это и не сон вовсе был. – сказала перепуганная Елена Кузьминична. – Не сон. – повторила она. – Не сон.
– А что же? – не понимала Любовь Романовна. – Что же это было еже ли ни сон?
– Не знаю. – тихо сказала Елена Кузьминична. – Что угодно, только не сон.
– Ничто, — поправила Любовь Романовну Елена Кузьминична, — а кого.
– Кого? – спросила озабоченная Любовь Романовна, боясь ответа своей дочери. Она почему-то не хотела знать, но уже как будто бы знала ответ на этот вопрос. Её догадки привадили её в ужас, но, может, она не ошибалась? – Кого Вы видели?
И тут Любовь Романовна услышала то, что боялась услышать всё это время.
– Я видела мою сестру. – сказала она неожиданно. – Женевьеву Грегори Фанцян. – она сделала паузу. – Она приходила ко мне во сне словно наяву. – она снова сделала паузу. – Впрочем, наяву точно. – невнятно закончила она. – Что? – недоумевала Любовь Романовна.
– Что Вы сказали? – переспросила она, надеясь, что ей послышалось то, что сказала её Елена Кузьминична. – Вы видели кого? Женевьеву?
– Да. – сказала Елена Кузьминична и подтвердила. – Её, мою старшую сестру, Женевьеву.
Ну что тут сказать? Не знаю даже, что ежели всё это правда, то как это возможно? Сон? Другая реальность? Может быть, это был кошмар. Кошмар наяву? А что есть кошмар? Кошмар — это связь прошлого и будущего в настоящем, страх перед грядущим.
Так, какой же кошмар только что приснился или он был наяву Екатерины Кузьминичны. Это нельзя понять, если не понять, кто такая для Любови Романовны её героини, Ира и Ефимия Иннокентьевна. Давайте разберёмся, кто они такие на самом деле? Пришедшие из иного мира, две подруги, две немезиды. Ира, которая была изнасилована неким потусторонним существом, которым она даже не видела, и её подруга, которая не могла оставить подругу в этом состоянии. Очевидно, она когда-то была на её месте, или эта было ни так? Может быть, Ефимия Иннокентьевна дала клятву не оставлять свою подругу – заботиться о ней потому, что она не была её подругой? Может быть, она была кем-то роднее,, чем просто подруга? Может быть, она была, нет, не была, а являлась никем как… да, это очевидно. Кем она не была, очевидно, только не подругой.
Любовь Романовна, наконец, встала с кровати, и, подойдя к окну, посмотрела, открыла его настежь, и свежий воздух утреннего рассвета брызнул на её лицо. Словно отрезвив её после долгого затяжного сна. Она посмотрела на дочь, сказала:
– Подойдите к окну и посмотрите вдаль, на рассвет. Разве не прекрасен он в лучах солнечного света.
Елена Кузьминична подошла к окну, посмотрела вдаль, и её лицо преобразилась. Теперь её лицо не было тем лицом без лица, которое видела Любовь Романовна у своей дочери. Оно преобразилось. Стало более весёлым и жизнерадостным.
Любовь Романовна лазского посмотрела на свою дочь и нежно улыбнувшись, спросила:
– С Вами всё в порядке?
– Да. – тихо ответила Елена Кузьминична, спросила.
– Всё-таки Ваши героини Ира и Ефимия Иннокентьевна кто?
Любовь Романовна посмотрела на дочь. Что ни говори, а шило в мешке не утаишь. Всё тайное становится явным. Любовь Романовна не хотела отвечать на этот вопрос, но чувствуя, что её дочь ждёт признание от неё. Ждёт, потому что она видела, что она говорила Женевьеву Грегори Фанцян и теперь не знает, что и думать, Любовь Романовна, будучи разумной женщиной, спросила у Елены Кузьминичны.
– Женевьева, Вам снилась?
– Это был не сон, а сон словно реальность. – Любовь Романовна выдержала паузу, а затем попросила дочь рассказать её сон или, как она говорила, явь того сна, который приснился Елене Романовне этой ночью.
Елена Романовна, посмотрев на Любовь Романовну взглядом полного испуга, сказала:
– Я не хочу вспоминать это.
Любовь Романовна понимающе посмотрела на дочь, сказала:
– Вам надо выговориться. Нельзя это носить в себе. Вы не сможете с этим жить.
Тут Елена Кузьминична не сдержалась и неистова выкрикнула.
– А Вы можете! Можете с этим грузом жить? Она мне всё рассказала. – в истерике кричала она. – Могли! Могли! И живёте до сих пор. – тут она заревела и что было мочи воскликнула. – До сих пор.
«Да. – поняла Любовь Романовна. – Елена Кузьминична знает что…». Но что знала Елена Кузьминична, этого Любовь Романовна не знала. Тут она тихо сказала. – Каждая женщина живёт с каким-либо горем внутри себя. – сказала Любовь Романовна. – Мы – женщины всегда держим всё внутри себя. Горести и печали. Все страдание, что мы выносим, — это страдание нашего удела. – она сделала паузу. – И пусть говорят мужчины, что мы женщины, слабее их – мужчин, это ни так. Ни мужчины сильнее нас – женщин, а женщины сильнее мужчин. На нашу долю выпадает гораздо больше горестей, чем на долю мужчин. И даже ежели они сильнее физически, то на нашу долю выпадают страдания, которые мужчины в большинстве своих случаев не могут по своей сути признать. Они не призна;ют своё поражение, и погибают сами. А мы лишь вынуждены оплакивать их, их безрассудство и гибель. Гибель собственных детей, с которой мы ничего не можем сделать.
Выслушав Любовь Романовну, Елена Кузьминична сказала:
– Женская доля тяжела, — тяжело вздохнула Елена Кузьминична, — я с этим согласна. Но, — продолжала она, — тяжела ли доля женская, когда-либо легче была она. Нет, никогда. Женская доля тяжела. Материнство и семья. Правительнице России-матушки, Софья Алексеевна Екатерина Елизавета I, Петровна, Екатерина II, Марья Фёдоровна, Елизавета Алексеевна, Александра Фёдоровна, Марья Александровна, Мария Фёдоровна, Александра Фёдоровна. Разве их женская доля не была тяжела?
– Вы это о чём? – сделала вид, что не поняла Любовь Романовна.
– Да всё о том же. — сказала Елена Кузьминична. – Мало что женская доля тяжела, она порой и трудна. Нести бремя за всю империю, разве это не тяжело? Разве это не трудно посылать на смерть дорогих отечеству людей. Отцов, сыновей.
– Вы совершенно правы, Елена Кузьминична. – тихо согласилась Любовь Романовна. – В этом смысле женская доля — это непосильная ноша для неё.
– Но самая непосильная ноша не эта.
– Какая же, по-Вашему, Елена Кузьминична? – вопросила Любовь Романовна. И словно отвечая на этот вопрос, сама на него и ответила предположив. – Смерть родного человека?
– Нет. – ответила Елена Кузьминична. – Не смерть родного или какого-либо иного человека. – она сделала однозначную паузу. – Я не об этом.
– А о чём же?
Елена Кузьминична, выдержав продолжительную паузу, сказала:
– Я говорю о том, что женщина в здравом уме никогда не совершит.
Не зная, о чём и думать, Любовь Романовна поспешно поинтересовалась.
– Что не совершит. – не понимала она. – Я не понимаю, о чём Вы сейчас толкуете?
Елена Кузьминична, — коса посмотрела на Любовь Романовну, и иронично усмехнувшись, сказала:
– Женевьева Грегори Фанцян.
Что-что, а Женевьева Грегори Фанцян – это то, что страшилась услышать она. Любовь Романовна Вседающая. Что-что, а от своей дочери, имя старшей сестры которую она никогда не знала услышать, это было что-то. Да что там что-то? Вопрос заключался совсем в другом: почему именно Женевьева Грегори Фанцян почему она, а никто иная приснилась Елене Кузьминичне. Ведь сон — это покой человека — его умиротворение или его страсть. Страсть к некому возжеланию которое в реальной жизни ему недоступно. А может быть его горя. Кто знает, почему человеку сниться сон?
На этот вопрос попросим ответить философа.
Философ: – Сон — это периодически возникающее физиологическое состояние, противоположное состоянию бодрствования, характеризующееся пониженной реакцией на окружающий мир. Сон присущ всем зверям и птицам. Людям и растениям. Цикличность — чередование сна и бодрствование необходимо для жизни. Ведь без сна нет бодрствования. Усталый человек — это мёртвый человек. Он должен отдыхать. А отдых — это сон. А сон — это смерть. Смерть человека на период его отдыха. Сон — это отдых. Это факт. Но сон и сны — это две разные вещи. Отсюда вопрос: почему появляются сны? На этот вопрос нет однозначного ответа. Вообще, сон — это лишь перемещение сознание человеческого разума в иную реальность. Выход его из некого пространства собственного подсознания человеческого мышления. Мышление человека – его подсознание, выходящего из недр его надсознание. То есть его Сверхсознание в надсознание, в подсознание самого человека. Человеческое сознание никак не определено постоянным человеческим надсознанием. Подсознание и надсознание живут совершенно разными жизнями, хотя и имеют общего прародителя. Прародителя, называемого Бессознательное. Ведь Бессознательное — это совокупность психических состояний и процессов, которые осуществляются без участия сознания. То есть Бессознательное состояние это и есть совокупность процессов человеческого фактора как сон. Сон снится нам в бессознательном состоянии. Наше сознание умирает, и появляется бессознательное состояние. Состояния смерти человека или попросту сон. Так можно сказать о сне. Но что, если сон — это явь? Всё происходит ни во сне, а наяву? Ведь сон и явь — это два совершенных разных мира. Мира человеческого бессознательного и сознательной реальности. Тогда, может быть, подсознание человека это и есть ключ к бессознательному, а от него ко сну самого человека? Ведь есть же выражение: человек отходит ко сну. Подсознание его уже спит, и бессознательное хочет уйти от всех переживаний человеческой психики и погрузить его в покой глубокого сна – его наслаждение. Но сны разные. Не только наслаждают человека их прекрасных сновидений, но и порой ужасают своей изощрённым ужасом, приходящем ниоткуда. Впрочем, всему есть объяснение. Надо только найти это объяснение путём логических размышлений, бессознательности человеческого подсознания.
Если в подсознании человека заложено, то или иное его хотение, то оно обязательно судиться, и сон станет явью. Это очевидно, и произошло с Еленой Кузьминичной в её сне. Сон был настолько реалистичен, что он стал для неё явью. Но что, если сон — это явь, и сон здесь совсем ни при чём, тогда что?
«Что есть, что? – задавала сама себе этот единственный вопрос Елена Кузьминична. – Что есть сон? Сон это…».
И в этот самый миг Любовь Романовна сказала.
– Иногда сон никогда не выглядит как сон. – согласилась она с Еленой Кузьминичной. – Сон порой становится явью, если в понятии сон, заложено чувство вины. Вины перед… — она сделала паузу. – Но я понимаю, что вины никакой Вы к Женевьеве Грегори Фанцян. Не испытываете. Вы даже её не знали. Но, — сделала Любовь Романовна однозначную паузу, — чувство вины присуще каждому человеку. Вы чувствуете себя виноватой перед Женевьевой Грегори Фанцян. Не знаю почему, но это так.
Не зная, что сказать, Елена Кузьминична сделала длинную паузу, затем спросила:
– Вы так считаете?
– Да. – сказала Любовь Романовна. – Вина человека, его осознание неисправности той или иной ситуации никогда не проходит бесследно. Сознание человека порой заключено в подсознании собственной ловушки своего разума, и нет ничего страшнее страха человека перед неизбежностью своей вины заточённым в собственным сознанием.
Эти слова заставили Елену Кузьминичну задуматься.
«Нет. – подумала она. – моя мама не псих. Она не может…».
Что она не может? Этого Елена Кузьминична не смогла предположить. Так как в это самое время Любовь Романовна сказала:
– Если Женевьева приедет ко мне, я встану перед ней на колени и стану молить её, чтобы она простила меня. А простит ли она меня или нет, я не знаю. Я была молода, и… — в это самое время на глазах Любовь Романовны появились горькие слёзы. Она посмотрела на Елену Кузьминичну, спросила. – Что было в том сне, что Вам нынче был сниспослан?
Елена Кузьминична сказала:
– Сон — это лишь сон, и больше ничего. Я не знаю сбудется он или нет. Сны имеют привычку только сниться, и реальность жизни в них нет.
– Нет. – не согласилась Любовь Романовна. – Сны реальны в своей реалистичности их возникновения, в человеческом подсознании. Они переносят нас в те места, где нас порой и не ждут, а порой принимают с распростёртыми объятиями. – она, сделав горькую паузу, сказала. – Ваш сон — это сон — предзнаменование неизбежного. – она снова сделала паузу. – Я пока не знаю, что именно, но то письмо, которое мы получили от Женевьевы и Ваш сон доказывает, что это взаимосвязано. – затем она спросила. – Так что же Вам снилось? Расскажите.
 
Автор: – Мы никогда не понимаем, к чему нам сниться тот или иной сон. Сонник не может дать ответ на вопрос, что сниться и к чему тому или иному человеку. Ведь сон — это сознание в подсознании человека – его жизни. Один и тот же сон двум разным человекам толкуется совершенно по-разному. И лишь некоторые из них могут толковаться в одной и той же их ипостасей.
 
– Что ж, — начала Елена Кузьминична, — Женевьева Грегори Фанцян тоже хотела, чтобы я рассказала Вам, обо что она мне говорила. – она сделала паузу. – Давайте сядем, — предложила она. И когда обе женщины сели за стол, Елена Кузьминична начала свой рассказ.
Что ей снилось? Что она видела во сне? Да, именно, что, а никого. Кого, это понятно. Женевьеву. А что? Что она видела вообще во сне, это может рассказать только она сама.
– Я видела женщину в бескрайной пустыне сидящею за столом. – рассказывала свой сон Елена Кузьминична. – В руке перо, на столе чистый лист. Писала что-то она на нём, на чистом листе, пером. Что пишет та женщина за столом? Что она хочет сказать, кому? Неизвестно что, неизвестно почему? Писала женщина пером.
И плакала она.

Письмо

– Что есть за жизнь – погано и горька, я иду по жизни совершенно одна. Сиротка я, скажу я не тая, одна, одна, всю жизнь одна. За что меня родители оставили, а сами уехали, и забыла обо мне. Как ненавижу я порок их жалости, и лицемерье родительских объятий.
Великой жалости-утех. Игрой невинного дитя. Чувств детских – их призренья и ненависть – породивших их. В любви и ненависти нет толку;
– За что? Вопрос, который задаём всю жизнь. Зачем Вы бросили ребёнка? Зачем зачали с кем-то им?
Ответ на этот вопрос один, ты матерью быть недостойна. Таким рожать – нет места им, среди женского пола. Вам не рождаться бы вовек, одно лишь слово; лицемерка. В любви нелюбивших детей. Ты мразь, и только.
Аборты – нет, убийства, оправданные законом. В них лишь трагизм, и только. Зачем беременеть убийством? Зачатье – нарождённых, шлюх придворных, весельцев праздничных утех. Праздной жизни – вечного празднества утех. Абортов или убийств ласок, сладострастия.
– Кто ты? – О женщина порока! Великая грешница иль всё же мать? Я получила письмо, в котором, мне пишет ни женщина, а мать. В раскаянии запоздалом я прочла Ваше письмо. Прощенье в слезах, и больше ничего. О прошлом Вы молчите, тем бесите меня.
Но я простила Вас, и скоро буду я, в Россию я поеду к Вам. Хочу увидеть Вас и спросить, почему? Зачем Вы бросили меня? На этот вопрос ответите мне Вы, А я решу, прощать Вас или нет. Ведь шлюха я, а Вы? Прекрасная ирония судьбы.
Две шлюхи мы. Но я не Вы. Я мать. Дитя я не отдам. И пусть она – моя дочурка здесь,
В борделе, где я живу. Пусть так, она такая ж будет, как и я, Она не Вы и не я. Прощенье, и только Вы хотите получить. Ну ждите, я еду к Вам. Приду, и всё мы порешим. Прощайте, нет, до встречи к Вам. Я – Женевьева – дочь и мать.

Конец

К ней подошла девочка – её сестра, и передала письмо она, сказав: – Отдай его матери своей, она поймёт меня. А если не поймёт, бог с ней, я не во биде буду к ней. Каждый человек решает сам, раскаиваться ему или нет. — и Елена Кузьминична взяла письмо, а Женевьева сказала. – Я знаю, что это Вы разыскали меня, а не она.
На этом сон закончился.
– И я вот здесь, стою. А может быть, это сон? Реальность всё ж жесточе? Кто знает, где же сон, а где реальность? Во сне реальность есть, в реальности порой лишь сон. Жестокий сон – иронии судьбы, великий сон – его любви. – закончив рассказ своего сна, Елена Кузьминична сказала. – Я сон Вам рассказала, как он снился мне. Ничего не утаила. В конце концов, я нашла сестру – не Вы. Она приедет ко мне, хотя не знает это.
В это самое время у Любови Романовне разболелись голова. Ей хотелось взвыть от боли. Что от боли, она только что возненавидела саму себя. Возненавидела за то, что когда-то сделала. Отказалась от Женевьевы. Она не могла вернуть всё на круги своя, это было невозможно. Но исправить будущее она могла.
– Я не шлюха. – возразила она. – Я танцовщица Молен Руж. – после чего она, вспоминая забытое, начала танцевать какой-то танец, который она когда-то танцевала, и довольно неплохо в Молен Руж.
Смотря на мать, Елена Кузьминична подумала, что та сошла с ума, но это было не так. У Любови Романовны просто был всплеск давно забытых эмоций. Эмоций, которые она в процессе танца хотела вырвать на свободу. Вспомнить всю ту былую прелесть софитов, в которых она купалась, когда-то в Молен Руж.

Глава 52

Обида

Итак, сон есть сон, а что же дальше будет? Вернёмся мы пока в город Жабинку. Посмотрим мы пока, что там происходит? А вот и доктор Катц – он лечит там больную.
Итак, начнём.
 
Автор: – Здесь надо бы пояснить, это событие произошло с Лидией Потаповной вне времени. Перед тем как все они вышли из дома Лидии Потаповны.
 
В это самое время всё исчезло. Комната, где находилась Лидия Потаповна, сгинула в небытие. На её месте возникла больничная палата. У окна стояла кровать, на ней лежала пациентка. Все, кто наблюдал за происходящем, тотчас же узнали в ней никто иную как Лидию Потаповну.
В палату вошла медсестра. Эта была молодая сестра милосердия. Только что закончившая Свято-Троицкую общину сестёр милосердия.

Доктор Катц: – Держите её. Держите за руки. У неё опять приступ. Морфия. Скорее морфия.
Вера: – Держите доктор шприц.
Укол. Приступ прошёл.
Вера: – Что с ней, Авраамом Рудольфович?
Доктор Катц: – Я уже, кажется говорил, что Лидия Потаповна не может обходиться без дозы. Она доживает последние дни. Давайте Вера, облегчим её страдание.
Вера: – Вы предлагаете…
Доктор Катц: – Организм отказывает. Она вот-вот отойдёт в мир иной. Так что это не будет убийством, это будет милосердием.
Вера: – Это убийство.
Доктор Катц: – Эвтаназия — это не убийство.
Вера: – Так вот как это называется.
Доктор Катц: – Это не моё решение, а решение само;й Лидии Пртаповны.
Вера: – Я Вам не верю.
Доктор Катц: – Это Ваша права.
Вера: – Вы этого не сделаете.
Доктор Катц: – Разве Вы не закончили курсы сестёр милосердия?
Вера: – Закончила и дала клятву Гиппократа исцелять больных.
Доктор Катц: – Это и будет милосердие по отношению к ней.
Вера: – Это будет не милосердие, а убийство.
Доктор Катц: – Если нет, то приступы возобновится с новой силой.
Вера: – НЕТ!
Доктор Катц: – Чёрт с Вами, пущай страдает.

Присутствующие посмотрели вопросительным взглядом на Авраама Рудольфовича. Они не понимали, как такое возможно? Но объяснение доктора Катц не заставило себя долго ждать.
– Я уже Вам говорил, что Лидия Потаповна страдала многочисленными заболеваниями. Я не говорил, какими именно, но поверти мне на слово, эти болезни прогрессировали, и ей оставалось недолго. – он сделал паузу. Морфий – это была панацея от её страданий, и я назначил его ей.
Ефимия Иннокентьевна уточнила.
– Значит, это Вы посадили её на иглу?
Тот развёл руками.
– Я.
– Опять началось!
Лидия Потаповна в бреду звала какую-то Веру.
Ира спросила:
– А кто такая Вера? – затем она обратилась к медсестре. – Это Вас она зовёт?
– Нет. – сказала Вера. – Не меня.
Ефимия Иннокентьевна не понимала:
– Тогда кого же?
Доктор Катц развёл руками.
– Никого. – затем он сказал. – Это её вторая дочь. – пояснил он. – Дочь, которой у неё никогда не было. После того как Раиса Потаповна исчезла, — продолжал объяснять доктор Катц, — сознание Лидии Потаповны заменило воспоминание о Раисе возникновением нового образа в её сознании. Это оказался образ Веры. Теперь в её сознании нет той её дочери, коя была Раиса. Теперь в её сознании один образ, образ Веры.
Ефимия Иннокентьевна уточнила.
– То есть Вера это и есть Раиса?
– Раиса и Вера — это одно и то же лицо, возникнувшее в её сознании.
Ефимия Иннокентьевна спросила:
– У неё была вторая дочь или это чувство вины за то, что когда-то произошло с этой женщиной?
– Это чувство вины за прошлое. – пояснил доктор Катц.
Две женщины переглянулись меж собой.
– Как Вы думаете, она поправится?
– Я бы очень этого хотел, Ефимия Иннокентьевна. Но… — он сделал долгую и грустную паузу. – Всегда есть, но. Он посмотрел на Лидию Потаповну и сказал. – Всё кончено. Сегодня-завтра…
Все тихо молчали. Все понимали, что он имел в виду. И это было страшно.
– Мой бог! Мне страшно видеть саму себя, зная, что я не там, а здесь. – эти слова говорила Ефимия Иннокентьевна, прячась в комнате Лидии Потаповны со своими спутниками. – Я не сумасшедшая. Но то, что происходит сейчас со мной здесь, не что иное, как безумие.
– Вы совершенно правы. – согласился доктор Катц. – Это безумие. Но мы все видим то, что видим. Значит, мы не сумасшедшие. Потому что сойти с ума можно лишь по отдельности, а ни все сразу. – затем он обратился к Ефимии Иннокентьевне. – Вы со мной согласны?
– Да. – согласилась Ефимия Иннокентьевна и утвердила. – Абсолютно.
– Что же это получается. – предположила Ира. – Мы видим себя же. Значит, мы встречались ране? – не понимала она. – Тогда почему же мы этого не помним?
Этот вопрос действительно был ни просто нелепым, но и абсурдным. Что это значит? Увидит то, что видели они. Впрочем, попасть через время в этот мир — тоже полный абсурд. Ведь машину времени ещё не изобрели.
– Очевидно, — предположила Ефимия Иннокентьевна, — это ничто иное, как блокировка нашего сознания. – она сделала паузу. – Ведь никто не знает, что произошло с нами, когда мы оказались здесь. Может быть, какие-нибудь события были вычеркнуты из нашей памяти.
– Возможно, Вы и правы. – согласилась со своей подругой Ира. – Порой мозг блокирует ненужную информацию или информацию, которую надо забыть.
– Но почему мы этого не помним? – не понимала Ефимия Инокентьевна, а Ира предположила:
– Очевидно, что… — сделала Ира паузу в своих размышлениях. – Возможно. – предположила она. – Мы сейчас находимся ни здесь, а в каком-то ином месте. А всё это лишь иллюзия – наша нейрофизиология – подсознание наших эмоций.
Ефимия Иннокентьевна поинтересовалась:
– Что Вы хотите этим сказать?
– Всё что происходит здесь, нереально. – сказала Ира. – Мы не здесь, а в каком-то ином месте.
– Где именно? – поинтересовалась Ефимия Иннокентьевна, а Ира отвечала:
– Не знаю.
В это самое время доктор Катц сказал:
– Ваша подруга совершенно права. Мы находитесь ни здесь, а в каком-то ином месте. – затем он обратился к Пелагее. – Это сон или явь? – На этот вопрос я отвечу потом. Сейчас же видите, исчезло всё. Пора нам уходить.
Наши герои вышли из-за штор своего укрытия, где они провели достаточно много времени, пока Лидия Потаповна разговаривала с пришедшими в её дом гостями-призраками, которые покинули её дом, а Лидия Потаповна исчезла куда-то на какое-то время. Они вышли на улицу. Там они увидели сидящего напротив двери дома Лидии Потаповны прокажённого, который просил подаяние. На самой же улице было ветрено. На улице, впрочем, как и во всём городе было безлюдно. Вокруг песок. Словно пустыня-Сахара каким-то образом переселилась сюда. Вдали они увидели стоя;щей посередине всей этой пустыне какую-то женщину. Она была молода, но в то же время стара. Время не пощадило её. В свои молодые годы она выглядела старше. Лицо её было всё покрыто глубокими морщинами, а кисти рук, выглядывающие из рукавов, платье говорили о том, что эти руки работали много времени, не покладая своих рук. И вдруг всё изменилась. Женщина выглядевшая только что старухой, стала молодой красивой девушкой. Она была красива и чертовски привлекательна. Про таких говорят: все мужики у её ног.
Тут ниоткуда не возьмись, рядом с этой женщиной появилась маленькая девочка. Красивая, но почему-то она была грустна. Её лицо выражало недоумение. В то же время призрение и жалость одновременно.
Вы скажите, что такого не может быть. Возможно. Но давайте всё же посмотрим, где это происходит? В мире полном его сознанием, подсознанием неосознанного осознания горести жизни человека. Девочка, стоя;щая возле женщины, была обижена и зла на… на кого она была обижена и зла? Ответ прост. Она была зла на женщину старше её. Зла на саму себя и обижена. Что она сделала такого, если взрослая женщина не смотрит на неё. Отводит взгляд в сторону, словно той нет вовсе.
Отрицание действительности, вот проблема всего человечества. И не только. Отрицание материнства – его непринятие, и отрицание нежелательной беременности это и есть то зло, которое присуще каждой женщины, которая ждёт ребёнка.
Мысли девочки:
«Почему я нежелательна? Разве я виновата, что я была зачата и нежелательна. Меня просто проигнорировали. Если не сделали аборт, то при рождении отказались от меня. За что? За что так со мной поступили Вы?! В чём я виновата? В Ваших порочных связах? В том, что Вы любите секс?
Мама, Вы шлюха. Да. Вы шлюха. У Вас столько было мужчин, что сами не знаете, от кого я была зачата. Впрочем, изнасилование как в Вашем случае – не считается. Но Вы шлюха. Впрочем, все женщины в той или иной мере шлюхи.
Они шлюхи лучшей жизни. В погоне за златом Вы не замечаете или обманываете себя, что Вы ни шлюхи. Но это ни так. Все женщины шлюхи, шлюхи хорошей жизни. Вы гуляете и даёте себя продать подороже.
Деньги — это единственный бог, которому Вы поклоняетесь. Даже в церковь Вы ходите за тем, чтобы Бог ниспослал Вам злато. Вы уехали за лучшей жизнью, а не от позора своего позора насилие Вас.
Вы просто желали лучшей жизни. Жизни, но без меня. Вы отказались от меня. Забыли про меня, будто меня нет вовсе. Но я есть. Я живу. Я шлюха. Да, я сплю за деньги с разными мужчинами. Не помню, когда я первый раз пошла с мужчиной в постель, да это и неважно. Я была ещё ребёнком. Ребёнком коя я есть сейчас.
Как я Вас, маменька ненавижу! Ненавижу и жалею Вас. У меня по крайней мере есть хоть какая-то жизнь, а у Вас? Со временем женщина жалеет о своих поступках. Раскаивается в них. Письмо, которое я получила подтверждает, что Вы шлюха. Вы вышли замуж и уехали из Франции от позора, который стал для Вас бичом в Вашей карьере в Молен Руж. Я Вас в этом не виню, но у меня вопрос: почему? Почему Вы отказались от меня? Ради лучшей жизни? Чтобы скрыть свой позор? Или Вы стыдились меня? Почему? Я задаю этот вопрос и не могу найти на него ответ. Что заставило Вас отказаться от меня? Молчите? Я Вас понимаю. Трудно признаться само;й себе в том, в чём Вы стыдитесь. Непросто принять действительность. Действительность в том, признание того, что у Вас есть я! Есть дочь. Дочь Женевьева Грегори. По мужу Фанцян. Да, это я. Я – Женевьева. Ваша дочь Любовь Романовна Любовьвседающая. Я Вас всё же нашла. Мама. Скольким Вы отдали свою любовь? Скольким? Только не мне».
Мысли женщины:
«Что было – то было. Ничего нельзя изменить. Прошлое не изменишь. Будущее – понятие относительное. Да, я отказалась. Отказалась от Вас моя дочь. Тогда я была молода и неопытна. Вы были моей первой дочерью, которая должно была появиться на свет. Я Вас родила, а Вы ещё неблагодарны, что появились на свет. Да, Вы росли одна. Но так ли это? Вряд ли есть доля правды в том, в чём Вы меня обвиняете. Я не шлюха. Все женщины тоже не шлюхи. А обвинение в том, что все женщины шлюхи, потому что хотят беззаботной жизни и денег, без почвенные. Деньги нужны всем. А как заработать их каждый человек решает сам, и женщины как самостоятельный индивидуум тут совершенно ни при чём. И шлюхами их обвинять не следует. Ясно!».
Мысли девочки:
«Это только оправдания, и ничего более. Но всё же если Вы не раскаивались в содеянном, Вы бы меня не нашли».
Мысли женщины:
«Может быть, Вы и правы, не знаю».
После этого всё исчезло, и город обрёл свой первоначальный вид. Улице, дома. Всё, как всегда, будто ничего не было вовсе.

Ира: – Что это было?
Ефимия Иннокентьевна: – Не знаю.
Доктор Катц: – Тимофей Кондратьевич, а Вы что скажите?
Тимофей Кондратьевич: – В этом надо разобраться.
Ира: – Может нам это только лишь нам сниться?
Пелагея: – Нет. Это ни сон, а явь.

Уходят.



Часть V

Глава 53

Нежданная гостья

Вечер наступил. Свеча горит. Провинциальный Секретарь Тимофей Кондратьевич сидит за столом и пишет на бумаге что-то. Что пишет он? Не знаю что. Ну так заглянем через плечо, и мы прочтём, что пишет он. Начнём. Начнём. Начнём.
 
Доклад
 
– Его Высокопревосходительству генерал-губернатору.
Считаю нужным доложить, что последние события, произошедшие за это время в Жабинке, являются непонятным. Смерть Лидии Потаповны повлекла ряд событий, кои ворвались в жизнь Жабинки, как ветер возникший ниоткуда.
Я имею в виду случай в доме Лидии Потаповны, который я, так и не смог понять, как не могу понять, где и когда появляется некий Диметрио, и к то он таков мне так установить не удалось.
Что касается беременности Иры, о которой я сообщал Вам давеча, то она протекает успешно. Об этом мне сообщила известная нам обоим Пелагея. Она предполагает, что ребёнок, которого Ира ждёт, не из сего мира. Он плод Диметрио. А Диметрио, как я писал ранее, нет. Так что кто такой Диметрио, и от кого Ира ждёт Ребёнка, я не знаю.
В приватной беседе с Пелагеей Ира призналась, что отец её ребёнка — некий человек, занимающий высокое положение в Санкт-Петербурге. Но кто он она так и не сказала.
Я предполагаю, что Диметрио и надворный советник Роберт Карлович один и тот же человек. После их интрижки надворный советник Роберт Карлович сослал её и её подругу, которая всё знала сюда. Но этого мы уже не узнаем, так как надворный советник Роберт Карлович мёртв. Предполагаю, что его убили. Убили либо Ира, либо Ефимия Иннокентьевна. Но доказательств у меня по этому делу нет.
Если это так, то я как человек не виню их в этом. Но я служитель закона, и…
В это самое время в дверь постучали. Провинциальный Секретарь Тимофей Кондратьевич отложил перо в сторону, встал изо стола и направился к входной двери. Дойдя до неё, он отварил её и, что за чёрт. Не может быть. Перед ним стояла женщина. Провинциальный Секретарь Тимофей Кондратьевич тотчас узнал его. Это был не кто иной, как сама взявшаяся ниоткуда, Лариса Жданова. Она ничуть не изменилась. Наоборот, с возрастом она стала моложе и красивей. Чёрт побери, откуда же она прибыла? Как нашла провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича? Об этом потом. А сейчас смотря на недоумевающего провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича Лариса Жданова, словно подчеркнув своё превосходство над провинциальным секретарём Тимофей Кондратьевича сказала:
– Ну что, не ждали. – она выдержала паузу, и словно с издёвкой добавила. – А вот я и пришла. – затем она сухо бросила. – Войти можно? Или прикажете на улице, быть изволите?
– Как Вам угодно. – тихо сказал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. И словно в продолжение разговора добавил. – Я Вас не ждал.
– Разумеется, – сказала Лариса Жданова, — меня не ждут. Я сама прихожу. Войти можно?
– Конечно, входите. – сказала провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич хотя впускать её в свой дом он не хотел. Зачем с порога спросил. – Откуда Вы? – затем добавил. – Зачем Вы здесь?
Войдя в дом, Лариса Жданова сказала:
– Вас удивляет, что я после всего пришла к Вам, Тимофей Кондратьевич. Кто знает, может, Вы ждали меня. – неожиданно сказала она. – Ждали, но сами это не осознавали.
– Что за бред! Я Вас не ждал.
– Нет. – запротестовала Лариса Жданова. – Вы ждали меня. Хотели, чтобы я приехала к Вам.
– Нет. – утверждал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – Не хотел. – в его душе кипела ненависть и злоба. Смотря на эту женщину, он ненавидел её. Презирал, и в тоже время испытывал к ней жалость. Испытывал потому, что не мог смириться с мыслью, что она… а что она? Предательница. Жалость тут совсем ни при чём. Скорее не что иное, как чувство ненависти и презрение к ней. А жалость к ней заключалась в том, что вопреки здравого смысла она предпочла кого-то ему. Да. Это была жалость. Но не жалость к ней, а к самому себе.
Поняв это, Лариса Жданова с издёвкой сказала:
– Что, не можете простить меня, что я не осталась с Вами, а уехала от Вас. – она сделала длинную паузу, и с издёвкой заметила. – Что, я Вам нравлюсь. Я бы не стояла сейчас здесь, если бы Вы не были ко мне равнодушны. Признайтесь себе, я Вам нравилась.
Провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич тяжело вздохнул. Ему, по правде говоря, не было что сказать. Да и сказать было нечего. Он действительно любил Ларису Жданову. Но она от него ушла. Ушла без каких-либо объяснений.
– Вы предпочли уехать, чем остаться со мной.
– Да. – сказала Лариса Жданова. – Я уехала. Но не заграницу, как все говорили, — оправдывалась Лариса Жданова. – Я не могу сказать. – сказала она. – Не могу, потому что не хочу, а просто не могу.
– Не можете? – вопросил провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – Почему?
– Не могу сказать.
– Почему?
– Я думала Вы, догадались.
– Нет. – тихо сказал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – Понятие не имею.
– Вспомните Плюма. – напомнила провинциальному секретарю Тимофею Кондратьевичу Лариса Жданова. – Вспомните это дело.
Тут провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич всё понял. Плюм был шпион. Французский шпион. Всё вставала на свои места. – И, в конце концов, я после тех событий вернулась. – Вернулись и исчезли. – сказал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич, словно ей в упрёк.
– Исчезла. – согласилась Лариса Жданова. – Потому что должна была исчезнуть.
– Исчезнуть и не попрощаться. Я всё сделал, как Вы сказали, а Вы меня просто на просто использовали.
– Нет. – продолжала утверждать Лариса Жданова. – Я Вас не использовала. – затем она призналась. – Я Вас любила. – она сделала паузу. – Вот и сейчас я приехала к Вам потому, что Вы нуждаетесь в моей помощи. – сказала она. – Я настояла приехать к Вам, помочь Вам. Помочь раскрыть это сложное дело. Дело, которое взял под контроль Его Высоко Превосходительство генерал-губернатор.
– Его Высоко Превосходительство генерал-губернатор? – не понимал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – Это Вы о чём? – Я служу в Петербурге, в тайной канцелярии Его Величество. – сказала она. – Доклад, который Вы на днях прислали в Петербург, стал для нас громом с ясного неба. Мы послали к Вам надворного советника Роберт Карловича коей должен был уже приехать и доложить Вам обо мне. Кстати, где он?
– Действительный надворный советник Роберт Карлович убит. – неожиданно для Ларисы Ждановой ответил провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – Так что никто Ваши полномочия подтвердить, к сожалению, не может.
Это известие обескуражила Ларису Жданову. Она никак не ожидала, что надворный советник Роберт Карлович мёртв.
– Что ж, — сказала она с чувством сожаление, — если так, то мне ничего не остаётся, как передать Вам бумагу. – Не понимаю, о ком Вы говорите? – Я так не думаю. – сказала Лариса Жданова. – Проверьте почту. – попросила она. – Вам должна быть депеша из Петербурга. Как я понимаю, депеша должна быть в полицейском участке. Не знаю, почему Вы её ещё не увидели?
– Наверное, почта подвела. – сказал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – Она пока у нас работает из вон рук плохо. – Понимаю. – ответила Лариса Жданова. – Значит, завтра депеша должна быть.
– Возможно.
Ситуация была неловкая. Ларисе Ждановой не было где переночевать, а проситься на ночлег было глупо. После всего, что произошло, вряд ли Тимофей Кондратьевич пригласит её на ночлег. Так что ночь грозила провести Ларисе Ждановой на улице, так как экипаж давно уехал на постой.
Понимая всю нелепость этой ситуации и её безысходность, провинциальный секретарь предложил переночевать в его доме. Лариса Жданова согласилась.
Ночь была тихая. За окном ухал старый филин. Где-то вдали куковала кукушка. Луна светила ярко с небосклона звёздного неба, словно лаская ночную длань, казалось бы, дотягивающий до неё невидимую руку земли, которая протянулась к ней, словно притягивая её всё ближе и ближе к ночной поверхности земной коры.
Лариса Жданова стояла у окна, смотря вдаль, она словно наслаждалась ночной дланью ночи. Ей казалось, что она здесь не случайно. Ей нужен был покой. Отдых от её работы. Но какой же тут отпуск, ежели убийства совершены.
«Впрочем, – думала Лариса Жданова, – и в работе может быть отдых».
Провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич подошёл к Ларисе Ждановой и спросил:
– Смотря вдаль, что Вы чувствуете, слыша ночь?
Лариса Жданова сказала:
– Я слышу лишь птиц, и только. – Разве? – удивлённо вопросил провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – Птицы, поющие в ночи, — это ни прекрасно ли?
Лариса Жданова тяжело вздохнула.
– Я разучилась слушать птиц. – призналась она. – По роду моей деятельности я живу в разных городах, но не среди кур и свиней.
Провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич с упрёком заметил.
– Для Вас я и живущие в этом небольшом городишке куры и свиньи?
– Конечно – нет. – тихо сказала Лариса Жданова, поняв, что сказала ни то, что хотела этим сказать. – Я просто хочу сказать, что ежели у меня была вторая жизнь, то я, не раздумывая, прожила бы её в деревне.
Провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич осторожно поинтересовался:
– А что мешает Вам сейчас жить среди кур и свиней?
– Моя работа. – тихо ответила Лариса Жданова. И лазского посмотрев на Тимофея Кондратьевича, с сожалением сказала. – Я даже не смогла быть с любимым мужчиной, потому что работа, то есть служению своему отечеству для меня превыше всего.
– Понимаю. – тихо сказал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – Для нас служение своему отечеству – дело превыше всему остальному. – затем он сделал неоднозначную паузу и спросил Ларису Жданову. – А какому отечеству служите Вы?
На этот вопрос Лариса Жданова тотчас же, не секунды думая, ответила:
– Что за глупый вопрос, России, конечно.
– России?! – удивился провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. Он иронично усмехнулся. – Вы говорите, что служите России, а сами в Париж изволили ехать. – упрекал он её. – Какое же тут, по-Вашему, служение России будет? Нет. Служение не России, а французскому императору будет, — он выдержал долгую паузу, затем подчеркнул. – Ни так ли?
– Но если это так, то почему я здесь? – спрашивала Лариса Жданова провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича. – Была бы сейчас, где-нибудь в Париже, жила себе, беззаботна. А нет, я здесь. И Вы меня впустили в свой дом, когда я, по-Вашему, изменница своей Родине. – она сделала паузу. – Где логика? Не знает.
– Женскую логику понять может только другая женщина.
– Совершенно верно. – легонько улыбнулась Лариса Жданова и подтвердила. – Нас женщин, могут понять только сами мы, женщины. Но, — задала она ему вопрос, на который у провинциального секретаря не было ответа, — скажите, почему я здесь? Почему именно я приехала сюда, к Вам. Хотя знаю, что Вы считаете меня предательницей?
Провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич только развёл руками. Он действительно не знал, не имел ни малейшего понятия, что ответить на этот вопрос. Лёгкий вопрос, на который не было никакого ответа.
– Не знаете, что сказать? – сказала Лариса Жданова. – Сказать вам нечего. Это и понятно. Вы сейчас в тупике. Вы не знаете, что я тут делаю? Почему я приехала? Почему я знаю о надворном советнике Роберт Карловиче. И наконец. Ответьте сами себе на простой вопрос. – Какой вопрос? – осторожно спросил провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич.
– Я о том, что Вы просто ответили на мои вопросы, когда я пришла к Вам. – неожиданно сказала Лариса Жданова. – Я, может быть и не знала, что происходит в этом городке. Не знала про надворного советника Роберт Карловича. – она сделала упреждающею паузу. – А Вы мне тем не менее рассказали мне про него. – она сделала паузу, и явной иронией спросила. – Так кто же из нас предатель? Та, кто уехала в Париж, или тот, кто рассказывает то всем подряд, что знать никому нельзя.
Услышав такое обвинение в свой адрес, провинциальный секретарь замер на месте. Его лицо выражало испуг, переходящее в недоумение. Ведь Лариса Жданова права. Он действительно рассказал ей о надворном советнике Роберт Карловиче, и не только. Он не понимал, как это могло произойти?
«Ведь еже ли она та, кем представилась… — ужаснулся провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич, — то карьере мой конец. Да что там карьеры, на каторгу сошлют, а там ни только встретишься с бывшими арестантами, которых сослали на каторгу, сам там сгинешь, завалит как бы случайно камнями и всё, конец. Никто не вспомнит обо мне».
Видя обескураженность провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича, Лариса Жданова сказала:
– Вам нечего ответить на этот вопрос. – она сделала недолгую паузу и сказала. – Тогда я отвечу на этот вопрос.
– Вы? – удивился провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – Скорее Вы утешите меня, чем скажите мне правду.
– Плохо Вы знаете женщин. – сказала Лариса Жданова. – Если мы хотим утешить мужчин, то для этого существуют множество других способов, чем способ сказать правду.
Провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич спросил:
– И какое Вы мне придумали оправдание?
– Вы до сих пор неравнодушны ко мне. Вы не верите, что я предательница, и поэтому волей-неволей рассказали мне про надворного советника Роберт Карловича. – затем Лариса Жданова сделала однозначный вывод. – Всё это свидетельствует о том, что Вы мне доверяете. Вы это не осознаёте. – продолжала она. Всё это происходит у Вас в Вашем подсознании.
– Возможно, Вы и правы. – тихо согласился провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич с Ларисой Ждановой. – Как мужчина я к Вам до сих пор отношусь неравнодушно. Но как служитель закона, я не могу Вас простить и призираю Вас.
Лариса Жданова заметила.
– Но всё же Вы впустили меня в свой дом.
– Этого ничего не значит. – сказал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – Я впустил Вас в свой дом, потому что у нас нет гостиной, а ночевать Вам негде. – объяснил он свой поступок.
– И это всё? – осторожно поинтересовалась Лариса Жданова.
– Это так. – ответил провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – Я не мог оставить женщину одну, на улице ночью.
Лариса Жданова внимательно, изучающим взглядам посмотрела на провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича, и ничего больше не спросив у него, сказала:
– Пусть будет так. – затем она посмотрела на часы с боем, весящие на стене, и сказала. – Уже за полночь. Пора ложиться спать. – затем она поинтересовалась. – Где я могу уединиться? – затем она гипнотическим взглядом посмотрела на Тимофея Кондратьевича, и тот не заметил. Нет, он даже не понял, как Лариса Жданова поцеловала его в уста, а тот поцеловал её в ответ.
Да, они любили друг друга. Всё ещё любили. После стольких лет их страсть друг к другу не угасла, а наоборот, без устали бушевала в горячих сердцах их души – разделённым ими ложе любви.

***

На следующий день.
 
Проснувшись рано утром, провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич был полностью растерян. Он не понимал, что есть что? Что это сегодня было с ним? Сон или явь? Может быть, это и был реальный сон, о котором так часто говорили не только врачи-психиатры, но и философы в том числе.
Философия. Никто доподлинно не знает, что эта такая за наука, философия. Философия — это противоречие всему сущему на земле. И не только на земле, но и во всей бесконечной вселенной. Никто не знает доподлинно, откуда взялся человек? Все знают эволюцию человека: Австралопитек (3—4 Мил лет тому назад), человек умелый (2,5 миллиона лет тому назад). Человек прямоходящий (1.5 миллиона лет тому назад). Человек разумный «неандерталец» (150—200 тысяч лет тому назад), человек разумный-разумный (40 тысяч лет тому назад). Но никто не знает, откуда взялся сам австралопитек, здесь учёные до сих пор не могут прийти к однозначному мнению. Кто-то утверждает, что человек произошёл от обезьяны. Кто-то утверждает, что человек — это компьютерная модель, созданный инопланетянами. Что человек — это эксперимент, проводимый инопланетным организмам из иной вселенной. И то, и иное не доказуемо.
Также недоказуемо, откуда берутся сны человека. Из параллельного мира вселенной или из нашего подсознания? Ни то, ни иное недоказуемо.
Провинциальный секретарь решил, что всё, что произошло сегодня с ним ночью это был ни что иным как сон. Хороший сон. Сон, который он запомнит на всю оставшуюся жизнь. Да, сон был прекрасен. Но прекрасен он был лишь в его подсознании. Что ни говори, а сон, который был явью это, конечно, ни явь реальности. А реальность такова.
– Доброе утро, дорогой.
«Что такое? – подумал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич, и тотчас же ужаснулся. – Что это было? – насторожился он. – Я только что слышал её голос или нет?».
В это самое время снова тот же самый голос сказал:
– Сегодня должен почтовый экипаж быть, корреспонденции быть должна. – пауза. – Почтмейстер должен Вам письмо привести, о котором мы вчера говорили. – затем голос поинтересовался. – В котором часе должен быть почтовый экипаж?
В эту самую секунду провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич вздрогнул от неожиданности. Он резко повернул голову в сторону откуда доносился голос и увидел лежащею возле него женщину. Он тотчас же узнал её. Лариса Жданова, кто же ещё может быть. Она лежала возле него в ночной рубашке.
Не зная, что и сказать, провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич не чётко сказал:
– Почтовый экипаж бывает здесь до полудня. В крайнем случае в час.
Лариса Жданова лёгонькая улыбнулась.
– Я очень рада, что я здесь. – неожиданно сказала она, глядя Тимофею Кондратьевичу в глаза. – Вы тоже меня видеть рады. – тихо сказала она и добавила. – Не правда ли?
Конечно, это было правдой, и в то же время – нет. Провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич был рад её видеть и в то же время – нет.
– Вы предали ни только меня, — сказал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич тихо, — но и мою любовь мою к Вам. – затем он снова спросил. – Зачем Вы здесь?
– Я Вас понимаю. – сказала Лариса Жданова, словно игнорируя вопрос провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича к ней. – Трудно принять то, что давно кануло в Лету. – затем она словно между строк спросила. – Как Вы жили всё это время? Вспоминали ли Вы обо мне?
– Я всё это время не переставал думать о Вас. Не мог понять, и до сих пор не могу понять, любили ли Вы меня или просто использовали?
Лариса Жданова осторожно спросила:
– А Вы как думаете?
– Честно говоря, — признался провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич с горестью на душе, — не знаю. – тяжело вздохнул он. – Очевидно, — предположил он в следующую секунду, — Вы не любили меня. — предположил он. – Иначе Вы не оставили меня.
Лариса Жданова возразила:
– Но я же вернулась.
– По Вашим словам Вы вернулись ни ко мне, — упрекнул провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич Ларису Жданову, — а к своей работе. К работе, — подчеркнул он, — которая Вам важна больше, чем я. – затем он небрежно бросил. – Да я Вас не обвиняю. Я тоже служу России и знаю, что такое присяга и честь.
– Значит, Вы понимаете меня. – сказала Лариса Жданова. – Я не могла поступить иначе.
– Я понимаю. – тихо сказал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – Вы служите своей родине. – он сделал горькую паузу. – Жаль, что это помешало нам быть вместе.
Лариса Жданова тихо поинтересовалась:
– Вы меня ещё любите? – Люблю. – признался Тимофей Кондратьевич. – Если бы не любил, то Вы сейчас не были в этой постели.
Лариса Жданова поинтересовалась:
– А где же, по-Вашему, я была?
– Под стражей. – однозначно заявил провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – В тюрьме.
– Спасибо за искренность. – тихо сказала Лариса Жданова, вставая с постели. – Может быть, Вы правы. – сказала она чуть слышна, и добавила. – В тюрьме.
Тут провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич неожиданно задал всё тот же вопрос, что задавал давеча.
– Всё же, зачем Вы приехали?
– Я отвечу доподлинно на этот вопрос, когда приедет почтовый экипаж с письмом от Его Высоко Превосходительства. А пока нам с Вами придётся ждать почтовый экипаж и не задавать на эту тему вопросов. – Хорошо. – согласился провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – Вопросы на эту тему оставим на потом. – он сделал настойчивую паузу. – А пока. – сказал он твёрдо. – Если не секрет, расскажите о себе. – он сделал однозначную паузу. – Но только правду. – однозначно потребовал он. – И ничего кроме правды. – Воля Ваша. – сказала Лариса Жданова, надевая халат, который Тимофей Кондратьевич одолжил Ларисе Ждановой, так как она сказала: мои вещи привезёт почтовый экипаж, который должен был привести письмо от Его Высоко Превосходительство. – Что ж, пора подниматься. – сказал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич, и встав с постели, надел домашний халат и спросил гостью.
– Вы голодны?
Лариса Жданова сказала:
– Я утром не ем, только пью чай с мёдом.
– У меня нет мёда. – признался Тимофей Кондратьевич. – А вот малиновое варенье есть.
– Хорошо, — сказала Лариса Жданова. – варенье так варенье.

***

Итак, говорят, что по кухне можно много сказать о человеке. Может быть, это и так. Во всяком случае, войдя в кухню провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича, Лариса Жданова просто недоумевала от увиденного.
Кухня как кухня, у окна стол, на котором стоял важный хозяин – Его Величество — самовар на подносе, на котором стояли чашки сервиза, привезённые провинциальным секретарём, Тимофей Кондратьевичем из самого Санкт-Петербурга. Посуда лежит, ждя своей очереди на мытьё. На подоконнике окна лежало нечто напоминающее непонятное. А в остальном порядок. Чистый пол. Продуктов нет. Только яйца курице с рынка, и то недельной давности.
– Самовар будет готов через четверть часа. – не зная, почему, сказал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – Надо бы только во двор, за дровишками сходить.
Осмотрев кухню, Лариса Жданова сделала вывод, что провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич живёт один. И не просто живёт один в том смысле, что живёт один, а она имела в виду то, что он живёт одни-одинёшеньки, и никого у него нет. Чтобы рассеять же свои сомнения Лариса Жданова осторожно поинтересовалась:
– А что, Ваша супруга не убирает в доме? Я думала, Ваша вторая половина держит дом в порядке.
– Вы шутите? – иронично вопросил провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – Я думал, Вы уже давно поняли, что я один.
– Что? – спросила Лариса Жданова, как бы игнорируя ответ Тимофей Кондратьевича. – Не можете найти ту, которая будет достойней Вас?
– Что за чушь! – ответил Тимофей Кондратьевич, и, посмотрев в глаза Ларисе Ждановой, произнёс. – У меня никого нет, потому что я не мог забыть Вас.
Польщённая тем, что только что она услышала от провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича, Лариса Жданова сказала:
– Вот видите, Тимофей Кондратьевич, значит, я была права.
Не понимая, что Лариса Жданова имела в виду, провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич спросил:
– О чём это Вы?
– Вы не могли всё это время забыть меня. – сказала Лариса Жданова. – Вы ненавидели меня за всё, что я сделала с Вами. – говорила она, выражая своё понимание к происходящему. – Но Вы не могли забыть меня. – сделала свой вывод Лариса Жданова. – Сквозь ненависть Вы любили и до сих пор любите меня. – предположила она, и между прочим небрежно бросила. – А как же иначе, — затем она призналась, — ведь я тоже любила и продолжаю любить Вас. – она сделала незначительную паузу и добавила. – Вы тоже любите меня до сих пор. Любите. – продолжала утверждать она. – Иначе не пригласили меня к себе.
Провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич тотчас же возразил:
– Я Вас к себе не приглашал, Вы сами приехали.
– Нет. – возразила Лариса Жданова. – Пригласили.
– Нет. – продолжал утверждать Тимофей Кондратьевич. – Не приглашал.
– Нет. – продолжала утверждать Лариса Жданова. – Вы пригласили меня к себе. Пригласили. – продолжала утверждать она. – Иначе мы с Вами не разделили бы ложу. – сказала она. – А мы разделили её, и Вы сами предложили мне… — тут она запнулась. Внимательно глядя на провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича, она говорила ему своим взглядом, что она права. Что это ни она напросилась к нему в постель, а он сам положил её в неё. – Сладкая ночь была, неправда ли?
Да. Лариса Жданова была права. Тимофей Кондратьевич любил Ларису Жданову. Любил, и его безумный порыв страсти, страсти – сладострастия их обоих, был заранее предрешён. Даже если Лариса Жданова не приехала бы сейчас к нему, а встретились бы они где-нибудь ещё, то вряд ли бы финал был бы иным. Финал один и тот же. И как бы кто ни говорил про ненависть человека к человеку их призрение, любовь остаётся любовью. И пусть человека ненавидишь, призираешь его, всё равно, встреча двух людей, когда-то любивших друг друга и возненавидевших друг друга в один и тот же момент, их искра вспыхивает снова. И не просто вспыхивает, а разгорается с новой без устальной силой. И только один вопрос будит, мучит влюблённых всё время пока они рядом друг с другом: почему любовь так жестока? Предательство – неотъемлемое разочарование в ней. И правда. Самое страшное в любви — это её предательство. Измена любящему Вас человеку.
– Вы бросили, меняя. – сказал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – Предали мою любовь к Вам.
– Между служения родине и любовью к Вам Тимофей Кондратьевич, есть огромная разница. – Родине. – задумался Тимофей Кондратьевич. – Какой? – вопросил он. – Франции?
– Нет. – горько сказала Лариса Жданова. – Вы ошибаетесь. – сказала она тихо. – Ни Франции, — утвердила она, — России. – Тут она сделала паузу. – Неужели Вы думаете, что я приехала к Вам, Тимофей Кондратьевич, зная, что здесь меня арестуют. Нет, Вы ошибаетесь. Если это было так, то меня бы здесь не было. – жёстко сказала Лариса Жданова. – Я была бы где-нибудь за границей, работала там, а ни здесь, в России, где нет даже нормальных дорог. – она сделала однозначную паузу. – Нет. – сказала она. – Вы ошибаетесь. Я здесь, потому что люблю Россию. Люблю Эту страну. – она посмотрела в глаза Тимофей Кондратьевича, и словно заглянув в его душу, сказала. – Люблю Вас, Тимофей Кондратьевич. – затем она сделала паузу и повторила. – Люблю Вас так, как любите Вы меня. Не говорите ничего. – продолжала она свою речь, видя, что Тимофей Кондратьевич хотел что-то сказать. Но она не позволила ему это, и приложив указательный палец к его устам, она тихо произнесла. – Тс-с-с-с… не говорите, не единого слова. – попросила она его. – Не надо. Что было, то было. – тихо продолжала Лариса Жданова свою речь. – Ничего уже не изменишь. – тяжело вздохнула она, и затем горько произнесла. – Ничего.
На душе Ларисы Ждановой скребли кошки. На сердце было тошно. Что ни говори, а эта встреча в обоих пробудила те воспоминания их жизни, кои провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич давно уже забыл и, положив их на полку, запер их на амбарный замок, а ключ выбросил далеко, в те глубины своего сознания, где оно встречается с подсознанием и помогает забыть о том, что было когда-то в жизни человека. Ведь в подсознании человека хранятся все горести и радости его жизни, кои он хочет забыть или помнит. Провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич не хотел забывать и помнить, тоже не хотел. То и то причиняло ему огромные страдания, и, сейчас смотря на Ларису Жданову, он понимал, что ключ который он давным-давно выбросил в подсознании своего сознания, в закоулки своей двери, от которой ключ он выбросил и забыл про него. От горести и печали – его страдание, когда его так жестоко предали. От двери, в которой он запер свои чувства и старался не вспоминать о них. Там, где всё началось и закончилось. В этом самом месте появился, откуда ни возьмись тот самый ключ, которым провинциальный секретарь замер эту дверь. Перевернул страницу своей жизни и продолжил её, далее забыв о ней, как ему казалось навсегда.
Сейчас ключ-подлец нашёлся и открыл ту самую дверь, которая так долго была заперта. Ключ — это была Лариса Жданова, а дверь, которую она открыла им, это и были те чувства к ней провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича, которые он уже давным-давно забыл, замер их на замок, а ключ выбросил далеко и забыл про него, словно его не было вовсе. – Вы правы. – согласился с Ларисой Ждановой провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – Вы правы. – тяжело вздохнула он, и затем горько произнёс. Ничего уже не изменишь. – затем он тихо добавил. – Ничего. – и словно горько утвердил. – Абсолютно ничего. – Нет. – не согласилась Лариса Жданова. – Прошлое изменить нельзя. Но будущее не определено. «Мы вершим свою судьбу сами», — сказала она, – и никто не способен её изменить кроме нас самих.
Провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич спросил:
– Но можно ли простить предательство? – и словно сам себе отвечая на этот вопрос, сказал. – По-моему – нет.
– А сегодняшняя ночь? – заметила Лариса Жданова. – Если бы Вы не простили меня, и до сих пор не были ко мне равнодушны, то Вы не позвали меня в свою постель, ни правда ли?
Провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич молчал. Ему не было что сказать. А если было, то сказать было просто-напросто нечего.
– Вот видите, – сказала Лариса Жданова, словно упрекая Тимофей Кондратьевича в чём-то, тихо добавила, – а Вы говорите. – тут она видя, что у Тимофей Кондратьевич был в печали. И не просто в печали, но казалось в тоске. Лариса Жданова, легонько улыбнувшись, сказала. – Впрочем, не надо принимать все это всерьёз. Кто знает, может быть, в этот самый момент, вершится история. – она сделала однозначную паузу. – И Вы. – сказала она твёрдо. – Вы, и только Вы можете изменить её. – она снова сделала паузу. – Затем я здесь, чтобы помочь Вам. Сегодня приедет почтовый экипаж, и Вы прочтёте письмо. Из него Вы поймёте многое. И Вы сами для себя сделаете вывод, почему произошло тогда так, а не иначе. – затем она подчеркнула. – Вы поймёте меня и всё то предательство, которое, по-Вашему, я совершила с Вами. – она снова сделала паузу, словно готовя его к самому важному, что она хотела сказать. – Я приготовила Ваи сюрприз. – неожиданно сказала она. – Подарок нашей любви. – сказала она так, словно нежно лаская его любя. – Увидев этот подарок нашей любви, Вы всё поймёте и не осудите меня за то, как я с Вами поступила.
– Не понимаю. – сказал недоумевающий провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – Это Вы сейчас о чём? – что ни говори, а задачу, кою задала провинциальному секретарю Тимофей Кондратьевичу Лариса Жданова, была по-своему неразрешима. Что значит за фраза: увидев этот подарок нашей любви, Вы всё поймёте и не осудите меня за то, как я с Вами поступила. «Что Лариса Жданова имела в виду? – думал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – Что она имела в виду, когда сказала мне: вы всё поймёте. Что я должен понять? – не понимал он. – что?».
– Но мы заболтались. – сказала Лариса Жданова. – А меж тем время неумолимо идёт вперёд. Скоро Почтовая карета должна быть, а мы в таком виде.
И правда, в домашних халатах, на кухни. Чёрт побери, если кто-либо сейчас постучится в дверь. Как провинциальный секретарь объяснит в своём доме эту женщину? Да ещё в домашним халате и тапочках. Ситуация.
– Я так понимаю, завтрака не будет. – наконец сказала Лариса Жданова. – Что ж, я, впрочем, так и знала. – затем она спросила Тимофей Кондратьевича. – Где можно оттрапезничать?
Провинциальный секретарь только развёл руками. – Понятно. – однозначно сказала Лариса Жданова. – утренний завтрак отменяется. После чего она вышла из кухни и направилась в комнату, где лежало её платье. Надев его, она вернулась в кухню, там уже кипел самовар и был приготовлен омлет с вареньем. Увидев Ларису Жданову, Тимофей Кондратьевич сказал:
– Прошу к столу.
После трапезы Лариса Жданова спросила Тимофей Кондратьевича:
– Как Вы жили всё это время?
– После Вашего предательства, — начал свою речь провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич, — я погрузился в работу.
– Я не о том. – сказала Лариса Жданова. – Я о том, — пояснила она, не зная, что сказать дальше, — есть ли у Вас кто-нибудь или Вы совсем один? – А Вы как думаете? – спросил провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич Ларису Жданову. – Я думаю, Вы знаете, на этот вопрос ответ.
После секундной паузы, Лариса Жданова, смотря в глаза Тимофею Кондратьевичу, сказала:
– Да. Я знаю ответ на этот вопрос. Просто я хотела убедиться, что я не ошибаюсь.
– И что Вы скажите? – с интересом поинтересовался провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – Какой Ваш приговор?
– Вы не были никогда женаты. – сделала она свой вывод. – Вы не можете простить меня и злитесь ни только на меня, а на всех женщин в целом. Вы считаете, что они все предают, ни так ли?
– Так. – утвердил Тимофей Кондратьевич. – Вы, женщины — все предательницы. Вам нужно только одно.
– Что же нам нужно?
– Всё что угодно, только не любовь.
Понимая Тимофей Кондратьевича, Лариса Жданова сказала:
– Ни все женщины — жестокие хищницы за чужим добром, есть и те, для кого семейный очаг превыше всего.
Тимофей Кондратьевич иронично усмехнулся.
– Если Вы имеете в виду себя, — насмешливо произнёс он, — то, конечно, семейный очаг — это всё.
– Вы думаете, что семейный очаг — это ни что иной как семейный очаг в его понимании как дом? – она сделала паузу. – Нет, Вы ошибаетесь. – сказала она. – Семейный очаг — это дом в понимании своей страны. Своей родины. – подчеркнула она. – Родина, и служение ей, это и есть не знаю как для кого, а для меня домашний очаг моего дома. Моей семьи. Моей родины.
– Какой из двух? – вопросил провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. И сам отвечая на этот вопрос, с призрением бросил. – Франции?
В это самое время к дому провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича подъехал почтовый экипаж. Лариса Жданова, посмотрев в окно, сказала:
– А вот и он, почтовый экипаж корреспонденцию привёз. – она сделала паузу, и в нос добавила. – И не только. – затем она сказала Тимофею Кондратьевичу. – Вам надо одеться.
И правда, на часах полдень, а Тимофей Кондратьевич до сих пор в домашним халате и тапочках. И не просто в халате, а в халате перед женщиной, под котором лишь ночная пижама.
– Я должен взять корреспонденцию. – сказал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич, но Лариса Жданова сказала:
– Я сама заберу корреспонденцию.
– Но почтальоны знают, что её можно отдать только мне.
– Если так, то Вы выйдете к почтовой карете, но не в халате и ночной пижаме. – упрекнула Тимофей Кондратьевича Лариса Жданова добавив. – К тому же я приготовила Вам сюрприз.
– Сюрприз? – удивился Тимофей Кондратьевич. – Какой сюрприз.
– Увидите. – неоднозначно сказала Лариса Жданова. – Вам понравится.
Провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич спросил:
– Снова какую-нибудь подлость замыслили? – Скорее извинения за прошлое. – сказала Лариса Жданова.
– Что-то не верится. – небрежно бросил провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич, а Лариса Жданова тотчас же отпарила:
– Не видя подарок, уже говорите, что плох он. – обвинила Лариса Жданова провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича в его невежестве. – Совести у Вас нет. – затем она сказала. – Вы хотите верить тому, во что хотите верить, и ничего больше. – тотчас же вспылила она от негодования. – Я понимаю, почему Вы до сих пор один. Но это не даёт Вам никакого права, не видя подарок уже дать ему свою оценку. – неиствовала Лариса Жданова. – Нет. – утвердила она. – Право у Вас на это нет. – и, словно подчеркнула, ударила по столу кулаком. – Никакого. – затем зловеще прикрикнула. – Ясно!
В это самое время провинциальный секретарь вздрогнул от неожиданности. Он уже сто тысяч раз пожалел, что сказал Ларисе Ждановой своё мнение о её сюрпризе. Не секунды думая, он удалился в комнату приводить себя в порядок, а Лариса Жданова вышла из дома и направилась к почтовому экипажу.

Глава 54

Она – не предатель

Итак, Лариса Жданова вышла из дома и направилась к почтовому экипажу. Что дальше? Понять несложно вовсе. Главу начну я со стиха в своём понятии стиха – его правдивости – правило волшебника.
Итак, что это за правило такое? Вот оно, перед глазами. Читайте жизни правило и волшебства такое. Читатель мой, начнём, и так.
«Люди верят тому, во что хотят верить, либо потому, что хотят, чтобы это было правдой, либо потому что боятся, что это правда. «Терри Гудкайт: Третье правило волшебника».
Эти строки касаются нас всех. Порой мы не верим в то, что видим. Порой не признаём очевидного. Порой, когда нам говорят правду, мы думаем, что нас обманывают, а когда не обманывают мы принимаем это за чистую правду. Вообще, жизнь – сложная штука. Мудрец сказал: жизнь пройти – не поле перейти. Что ж, мудрец был прав.
Но вернёмся к Ларисе Ждановой и к провинциальному секретарю Тимофей Кондратьевичу. Почтовый экипаж стоял у двери дома провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича. К нему вышла Лариса Жданова и обратившись к Кучеру, спросила:
– Вы должны были привести письмо из Петербурга, которое должно было сопровождаться
В это самое время открылась дверь кареты – то есть почтового экипажа, и из него вышли двое, молодая особа с молодым человеком. Затем кучер, сбросив на землю два чемодана, натянув поводья, хлыстнув лошадей плёткой, сказал, но. Кони послушно пошли по дорогам вперёд, а двое вышедшие из кареты остались.
– Ну и дорога в эту Жабинку, чёрт её побери. – ругалась отряхивая сой подол платье молодая особа. – она посмотрела на Ларису Жданову и словно в упрёк сказала. – Обязательно сюда надо было приехать? Другого места не нашлось?
– Как Вы разговариваете со мной? – возмутилась Лариса Жданова. – Не забывайтесь. – строго сказала она ей.
– Лучше бы я сейчас в городе была б, всё лучше, чем здесь быть. – Вы у меня ещё поговорите. – строго сказала Лариса Жданова. – Быстро на место поставлю. – и словно в оскорбление она обозвала её. – Недоросль. – затем она небрежно бросила. – Письмо привезли?
– Да. – отозвался молодой человек, озираясь по сторонам. – Оно со мной.
– Хорошо. – сказала Лариса Жданова. Затем она спросила. – Где оно?
– В чемодане.
Лариса Жданова посмотрела на два чемодана, и поняв, что сейчас их открыть нельзя, сказала.
– Прошу в дом. – затем добавила. – Вас ждут.
– А что, прислуги здесь нет. – ныла особа женского пола. – Мне что, — возмущалась она, — на себе баклажку тащить? – Тут она заметила, как кто-то выглядывает из окна дома и смотрит на происходящее на улице. – А кто это таков? – спросила она, рукой показывая на подглядывающего из окна.
Лариса Жданова посмотрела в окно.
– Это хозяин этого дома. – сказала она. – Вы у него гостить будите.
– Здесь?! – ужаснулась особа женского пола. – А гостиной в этой деревне нет?
– Пока нет. – жёстко бросила Лариса Жданова. Она посмотрела на девушку жёстким взглядом. – Это Вам ни город. – сказала она. – Здесь всё иначе.
– Я уже это поняла. – ответила молодая особа, понимая, что у неё нет никакого выхода, как остановиться в этом доме. – Чёрт побери это путешествие. – бранила она сама себя. – Ходила б сейчас по мостовой в сопровождении подруг, а нет, дёрнул чёрт Вас послушать, — винила она молодого человека и Ларису Жданову в своих злоключениях, — в эту дыру приехать.
– Зачем Вы так. – сказал молодой человек. – Вот я, тотчас поехал и лишнего не спрашивал.
– Ну а я – нет. – твёрдо заявила. – Я леди, — подчеркнула она, — и приключения мне в тяжесть. – затем она посмотрела на Ларису Жданову с полном отвращением. – А Вы что, думаете, что если Вы любите приключения, то и я должна их полюбит?
Лариса Жданова не выдержала дерзости молодой женщины и залепила ей горячею оплеуху. Затем она обратилась к молодому человеку, сухо сказала:
– Оставь свой чемодан, пошли со мной. – затем она обратилась к молодой женщине. – А Вы тащите чемоданы в дом, авось уму наберётесь.
Лариса Жданова и молодой человек пошли к входной двери, а молодая женщина вслед крикнул:
– Ну и ладно! Вы что думаете, не дотащу? – злилась молодая женщина. – А вот нет, дотащу, — утвердила она. — и всё тут.
Войдя в дом, Лариса Жданова прошла в комнату, в которой сидел за столом, писав что-то на бумаге. Он как бы ни замечал пришедших. Увлечённый работой, он не обращал никакого внимания на вошедших в комнату.
Понимая, что провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич игнорирует пришедших нарочно, Лариса Жданова сказала:
– Только что заезжал почтовый экипаж, он привёз корреспонденцию.
– Положите на стол. – сухо сказал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич, продолжая писать что-то пером на бумаге.
– Не могу. – сказала Лариса Жданова. – Корреспонденция в чемоданах.
Провинциальный секретарь отложил перо в сторону, и, посмотрев на Ларису Жданову, сухо спросил:
– А чемодан где?
– Сейчас будет.
В это самое время в комнату ввалилась с двумя чемоданами молодая женщина. Злая. Недовольная тем, что её заставили быть лакеем, она сказала:
– Чемоданы здесь. – утвердила она, а Лариса Жданова попросила. – Подойдите ко мне.
Молодая женщина послушно подошла к матери.
– Я должна представить Вам своих детей. – она посмотрела на молодую Женщину. – Эта молодая особа, которая только что принесла чемоданы. – она сделала паузу, словно не зная, как представить её провинциальному секретарю Тимофей Кондратьевичу. – Эта… — снова сказа она не зная, что сказать.
В эту минуту молодая женщина, сделав реверанс, представилась:
– Эванджелина Тимофеевна Жданова. – затем она представила молодого человека. – Мой брат, Роберт Тимофеевич Жданов. А Вас как зовут?
В эту самую минуту провинциальный секретарь привстал со своего стула, тупо посмотрел на Ларису Жданову и сел на место.
Эванджелина Тимофеевна Жданова снова поинтересовалась:
– Так с кем честь имею говорить?
В это самое время Лариса Жданова сказала:
Это мой давний знакомый.
Эванджелина Тимофеевна Жданова сказала:
– Но у знакомого есть имя?
Лариса Жданова сказала:
– Есть.
Эванджелина Тимофеевна Жданова сказала:
– Какое?
Роберт Тимофеевич в это самое время Эванджелина Тимофеевна Жданова спросила сидящего за столом мужчину:
– Действительно, как Вас зовут?
Придя немного в себя, тот недоумевающе снова посмотрев на Ларису Жданову, а затем на молодых людей, приехавших только что из города или там откуда, встал изо стола и выпрямившись как подобает офицеру, представился:
– Провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич.
На секунду в комнате воцарилась полная тишь. Никто не мог проронить ни единого слова. Эванджелина Тимофеевна, и Роберт Тимофеевич стояли молча, тупо смотря друг на друга, не понимая, что это? Совпадение или это тот самый сюрприз, коей обещала им их матушка Лариса Жданова. И тут, словно протестуя против услышанного, не доверяя своим ушам, Эванджелина Тимофеевна Жданова сдержала своё негодование, спросила:
– Вы наш папенька?
Неловкая ситуация. Что ни говори, а такое ни каждый раз услышишь. Все тотчас же посмотрели на Ларису Жданову. Казалось что она чувствует себя неловко. Конечно, сколько она скрывала от Тимофея Кондратьевича, то обстоятельство её жизни, когда она родила. Вряд ли она хотела сообщить ему, что у него есть дети. Они расстались, и на этом всё казалось кончено. Но нет, всё тогда только начиналось.
Родиву во Франции, Ларисе Ждановой пришлось отдать своих отпрысков на воспитание в другую семью, где о них заботилась кормилица. Получив образование юриста, Роберт Тимофеевич Жданов занялся частной практикой, а Эванджелина Тимофеевна Жданова не получила образование, так как в те времена женщин просто не принимали в высшие учебные заведения. Считали это недостойным общей морали. Поэтому её мать Лариса Жданова учила свою дочь сама. Учила всему, что она сама знала.
Как-то раз Эванджелина Тимофеевна Жданова поинтересовалась у матушки.
– Где наш с Робертом отец?
И та призналась.
– Ваш отец, когда я с ним познакомилась, жил в России. Он работал в полиции, в звании кабинетского регистратора.
– Он Вас бросил? – вопросила Эванджелина Тимофеевна Жданова и бросила. – ПОДЛЕЦ. – Он не бросал меня. – призналась Лариса Жданова. – Это ни он, а я бросила его.
– Бросили? – не понимала Эванджелина Тимофеевна Жданова. – Почему?
– Этого я сказать не могу. – сказала Лариса Жданова.
– А увидеть его я могу?
Лариса Жданова на секунду задумалась.
– Я ничего не обещаю. – сказала Лариса Жданова и добавила. – Мне надо подумать.
И вот, её желание сбылось. Она смотрела на своего отца и не верила своим глазам. Она не понимала, почему он здесь? Почему её матушка Лариса Жданова бросила её отца Тимофей Кондратьевича? Потому что тогда он был в звании кабинетский регистратор? Для неё это было ниже её достоинство или что?
– Это мои дети. – сказала Лариса Жданова, а провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич, боясь, что его предположения окажется верными, осторожно спросил. – А кто позвольте спросить, их отец?
Тут Лариса Жданова сказала:
– Я думаю, Вы уже догадались. – сказала Лариса Жданова. – Эванджелина Тимофеевна давно догадалась, кто Вы таков.
Предположение Эванджелины Тимофеевны Ждановой оказались верны. Да, она думала, что ошибалась, но это было ни так. Ошибки быть не может. Матушка подтвердила, что этот человек является её отцом. Дело в том, что в такие места ссылают не от хорошей жизни. Ненужный чиновники, как Тимофей Кондратьевич, – думала Эванджелина Тимофеевна Жданова, — ссылают в подобные места, а сами в городах – Петербурге изволят служить или ещё в каких больших городах, где возможности не ограничены, а здесь? Точно за грехи, а не иначе.
Не зная, что сказать, провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич сказал:
– Я право не знаю, что Вам предложить? Завтрак не готов, а Вы, наверное, кушать хотите.
«Чёрт побери! – подумала Эванджелина Тимофеевна Жданова. – с дороги есть хотца, а есть в этой дыре, наверное, никогда нет».
– У нас есть что поесть. – сказал Роберт Тимофеевич Жданов. Он открыл один из чемоданов и вытащил из него немного продуктов. Одну курицу. Пачку чая. Яблоки. И прочие, прочие, прочие. – Затем он с чувством гордости гордо произнёс. – Я запаслив.
Прошло четверть часа, и все четверо сидели за столом, трапезничали. Лариса Жданова рассказывала о том, что произошло с ней после того, как она ушла от Тимофея Кондратьевича, а тот воспользовавшимся моментом, сказал.
– Вы обещали предоставить мне письмо, из которого Вы обещали объяснить мне своё исчезновение. – конечно. – сказала Лариса Жданова. – она обратилась к сыну. Роберт Тимофеевич, покажите Тимофею Кондратьевичу письмо, кое Вы привезли из Санкт-Петербурга. – Конечно. – поспешил ответить Роберт Тимофеевич. Он тотчас же извинившись, встал изо стола, и, подойдя к одному из чемоданов, вытащил из него письмо, на котором была видна печать Его Величество, закрыл его. Затем подошёл к провинциальному секретарю Тимофей Кондратьевичу и протянул его ему.
Тот взял письмо, а Роберт Тимофеевич сел обратно за стол.
– Это письмо объясняет моё исчезновение. – сказала Лариса Жданова. – В нём также говорится о том, о чём мы вчера говорить изволили.
Провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич вскрыл письмо и прочёл следующее.
 
Письмо

Совершенно секретно.

Провинциальному секретарю Тимофей Кондратьевичу от Его Высоко Превосходительство тайного советника Его Величества Генерал-Губернатора Э К Змеева.
Довожу до Вашего сведения, что Лариса Жданова, приехавшая в Ваш город провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич состоит на службе в тайной канцелярии Его Величество.
По нашим сведениям в городе Жабинке убили некую Лидии Потаповну. По нашим сведениям, это убийство связано с политической ситуации в стране.
По нашим сведениям Лидия Потаповна увлекалась литературой. Писала детективы с мистичным оттенком.
Давеча Лариса Потаповна прислала в Петербург свою рукопись первой главы своего нового романа под названием «Из другой реальности». В нём Лариса Потаповна описывала в этой книги некую сущность, прилетевшую из далёкого космоса, и, оставшись на земле, растворился в суете городских стен людских пороков. Да, именно пороков, ни что иного. В мире много несправедливостей. Многие из них – то есть пороки людей пришли к нам из глубины веков. В основном же Лидия Потаповна в первой главе своего романа написала о насилии. Насилие мужчины над женщиной. Подлецов оставлявших женщин беременными, а сами… впрочем, что сами, это не важно. Важно, что за это преступление пришло к нам из глубины веков.
 
– Века. Что есть века? Века — это миг секунды жизни нашей земли, и не более.
 
– Так говорят современные философы. Правы они или нет, никто не знает. Философия – тонкая штука. Порой она понятна, а порой – нет. Всё смешивается в едино, и развязать этот клубок порой невозможно. Так же невозможно, как и понять в этом деле, кто и за что убил Лидию Потаповну?
По нашим сведениям Лидия Потаповна страдала многочисленными болезнями, но нигде не сказано, что Лидия Потаповна принимала Морфий — как свидетельствует лекарь города Жабинка Катц Авраамом Рудольфовичем. Со слов Раисы Потаповны её Лариса Потаповна не принимала морфий. Никогда.
Посему хочу подчеркнуть, что Лидия Потаповна жила одна, и, кроме Раисы Потаповны у неё ни одной родни у неё не было.
В связи с тем, что Вы до сих пор не можете распутать это дело, Вы, провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич, поступаете в полное распоряжение Ларисы Ждановой, а также надворному советнику Роберт Тимофеевичу Жданову, состоящему на службе в тайной канцелярии Его Величества. Что касается Эванджелины Тимофеевны Ждановой коя приехала вместе с вышеупомянутыми персонами, прошу принять её, так как следует принять, ежели она была Вашей дочкой. Впрочем, по этому поводу я писать не уполномочен. Всё, что касается этого, — дело Вас проинформирует Лариса Жданова. С этого момента Вы подчиняетесь ей во всём, что касается этого дело.
Дело неких гражданок, Иры и Ефимии Иннокентьевны. Их неожиданное появление в Жабинке и дальнейшие события, произошедшие там, свидетельствует о высокоорганизованной акции по уничтожению сего города. Вы со мной согласитесь, кто станет жить в городе, в котором убивают людей.
Прошу Вас провести соответствующее мероприятия по поимке убийцы Лидии Потаповны. Также прошу принять во внимания те факты, что являются неоспоримыми доказательствами вины этих двух особ. Я имею в виду Иру и Ефимию Иннокентьевну. По нашим сведениям их детей не было вовсе. Они не рождались вовсе. И откуда они взялись, то есть пришли ниоткуда в город Жабинка, никто не знает. Очевидно, эти две персоны тем или иным образом связаны с этим делом.
Теперь Вы подчиняетесь Ларисе Ждановой и Роберт Тимофеевичу Жданову. Подданной Его Величество императора всероссийского Александра I

Его Высоко Превосходительство тайного советника Его Величества Генерал-Губернатора Э К Змеева.

Конец

Провинциальный секретарь отложил письмо в сторону и тупо посмотрел на Ларису Жданову, а та сказала:
– Вам всё понятно.
Провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич недоумённо спросил:
– Это что? Шутка.
– Нет. – твёрдо сказала Лариса Жданова. – Это ни шутка. – она сделала однозначную паузу. – Я служу России. – сказала она. – Мы оба подданные Его Величество императора всероссийского Александра I.
– Но этого не может быть! – не понимал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – Я не понимаю! Как? – Что ж, — сказала Лариса Жданова, – Вы правы. Я должна объясниться. – Итак, — приготовился Тимофей Кондратьевич слушать Ларису Жданову, — я готов Вас выслушать. – он сделал однозначную паузу и твёрдо потребовал. – Говорите, я жду.
– После того дела, как Вы знаете, у меня был с Вами роман. – она сделала грустную паузу. – Роман, — продолжала она свой рассказ, — который привёл меня к краху моей службе в тайной канцелярии Его Величество. Дело в том, что меня взяли на эту работу потому, что мои способности и умения превзошли их ожидания. – рассказывала свою историю Лариса Жданова. – В отличие от других агентов я могла добиться того, что другие агенты не могли добиться, как бы они этого не хотели. – затем она, словно подчёркивая своё превосходство, подчеркнула. – Ведь я же женщина. – после чего она продолжила свой рассказ. – Так вот, когда тайная канцелярия узнала, что я в положении, моя служба на благо родины была закончена. Мне пришлось сдать все дела, и по требованию Его Величества меня послали за границу. Там я должна была родить и воспитать ребёнка. Но я не могла это сделать в одиночку. Поэтому мне пришлось жениться. Я долго думала, кто стал бы моим мужем, и наконец, может, просто случайно, я встретила Ижэна Жаковича Дюбуа. Он был в порченом возрасте, и без детей. – она сделала очередную паузу. – Так что воспитал он моих детей как своих собственных и дал Роберту Тимофеевичу образование. – затем она подчеркнула. – Юридическое образование. – затем она продолжила свой рассказ, переведя его на дочь. – Что касается Эванджелины Тимофеевны, то тут возникла проблема. Так как женщин во Франции не берут учиться, считая их, извините меня за выражения, дурами, мне пришлось учить её всему, что я знаю само;й. – тут она сделала паузу. – Впрочем, она обучалась ни только тому, что я знаю. – продолжала Лариса Жданова свой рассказ. – Эванджелина училась в институте благородных девиц и получила там образование светской дамы. Так что прошу извинить меня за мою дочь Эванджелину. – затем она пояснила. – Дороги Франции не сравнится с дорогами России. – затем она бросила. – Да и не дорогами, а болотами, да и только.
– Я понимаю. – сказал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – Трудно привыкнуть к новому, когда старое нельзя забыть.
– Чёрт побери эти Российские болота. – сказала Эванджелина Тимофеевна Жданова. – Дорог нет. – жаловалась она. – Экипажи едут с горем пополам, только толкай их. Ни путешествие, а одно большое мучение, да и только. – затем она добавила. – Зря из Парижа уехала, осталась бы сейчас там и ходила по брусчаткам, а нет, — злилась она на саму себя. – На то же было с Вами в эту богом забытою страну поехать. Страну, где медведям только жить, и боле никому. – в этот момент она посмотрела на подол своего парижского платья и увидела, что оно порвано.
– Чёрт побери! – ругалась она. – Платье по последней парижской моде порвано. – и посмотрев на мать с упрёком, спросила. – Ну кто мне такое купит? – затем она вопросила. – Мне что, из Парижа заказывать прикажете?
– Ну что за характер. – сказал Тимофей Кондратьевич. – Пороли Вас мало. – сказал он. – А надо бы.
– Что?
– И это моя дочь? – Может быть, Ваша Тимофей Кондратьевич. – согласилась Эванджелина Тимофеевна Жданова. – Но воспитали меня не Вы, а Ижэн Жакович Дюбуа. – утвердила она. – Он мой отец, и никто другой. – затем она сказала. – Зачем я только согласилась на эту поездку. Дура.
Выслушав Эванджелину Тимофеевну Жданову, провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич спросил:
– Вот Вы говорите, что ваш отец Ижэн Жакович Дюбуа.
– И?
– Значит, Ваше имя должно быть Эванджелина Ижэновна Дюбуа. – заметил он. – А Ваше? – вопросил он. – Эванжэлина Тимофеевна Жданова. – затем он пояснил. – Жданова — это фамилия Вашей матери, а отчество Тимофеевна — это отчество моего имени. А это значит я Ваш отец, а не Ижэн Жакович Дюбуа. Ни так ли, а?
Лариса Жданова вопросительно посмотрела на дочь, а Роберт Тимофеевич Жданов сказал:
– Вопрос на миллион.
Эванджелина Тимофеевна Жданова задумалась, она в первый раз попала в такую ситуацию. Хотя что за ситуация. Ситуация, из которой нет выхода, это ситуация. А это просто, нелепость. – Я могу ошибаться. – сказала Эванджелина Тимофеевна Жданова. – Но ничего не значит то, какая у меня фамилия. – она сделала паузу, и презрительно посмотрев на мать, презренно бросила. – Ижэн мой отец. – сказала она, затем утвердила. – Ижэн, и никто более. Затем она встала изо стола и поспешила удалиться.
Лариса Жданова, пытаясь оправдать поведение своей дочери, сказала:
– Я не виню её в том, что сейчас произошло. Скорее я виню саму себя, что не сообщила ране Вам о Ваших детях.
– Вы говорите, что это мои дети. – сказал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – Однако в разговоре Вы утверждали, что это только Ваши дети, но не мои. – затем он потребовал объяснений, и Лариса Жданова дала своё объяснение.
В это самое время Роберт Тимофеевич Жданов извинившись, вышел изо стола и направился к сестре, дабы утешить её от неё само;й.
Тем временем, Лариса Жданова сказала:
– Я ничего не должна объяснять Вам по этому поводу. Да, это мои дети. Мои. А как же иначе. – однозначно заявила она. – Ведь воспитывала их я одна. – Подчеркнула она. – Я. Только я. – затем она сказала. – Мой муж Ижэн Жакович Дюбуа, только женился на мне. – бросила Лариса Жданова. – Заботился об Эванджелине и о Роберте Тимофеевиче Жданове, но, — подчеркнула она, — не воспитывал их. Не воспитывал. – подчеркнула она. – Воспитывала их я. Я и никто более. Так что Эванджелина и Роберт — это мои и только мои дети, и никого не может меня обвинить в том, что я не права. Я права. – однозначно заявила она. – И пусть кто-либо скажет иначе, я плюну этому человеку прямо в лицо. И неважно кто это будит, женщина или мужчина. – Плюну и скажу: так и было. – успокоилась она, закончив свою речь, спросила. – Я ответила на Ваш вопрос. – и давая на него сама себе ответ, сказала. – Я думаю, что дала.
Не зная, что ответить, Тимофей Кондратьевич лишь сказал:
– Да, я получил ответ на этот вопрос. – затем он осторожно спросил. – Значит Эванджелина и Роберт не получили фамилию Вашего мужа и прочее потому, что он не заботился о них?
– И поэтому тоже. – сказала Лариса Жданова. – Но. – подчеркнула она, — я хотела, чтобы мои дети носили хотя бы отчество своего отца. – призналась она. – Я не могла дать им Вашу фамилию. – она сделала грустную паузу. Не могла ни потому что, что я её не знаю, а потому, что не хотела компрометировать Вас, Тимофей Кондратьевич. Вас и Вашу работу в полиции.
– А ежели знали мою Фамилию Вы дали её своим детям? – Не моим. – заметила Лариса Жданова. – Нашим детям. – она сделала однозначную паузу и подчеркнула. – Нашем.




Глава 55

Кто автор?

– Значит Лариса Жданова не была предательницей. – сказала Елена Кузьминична, недоумевая, что происходит. Сон это или явь? Этого она не знала. Сейчас она видела то, что она не могла видеть в принципе. – Значит Лариса Жданова служила своей родине.
– Да. – сказала Любовь Романовна. – Значит служила. – лакского смотрела она на Елену Кузьминичну. – Вы не понимаете, – сказала она, – но жизнь – не простая штука. Порой приходится жертвовать чем-то во благо чего-то. Вот и Лариса Жданова пожертвовала чем-то ради чего-то.
– Она об этом жалела? – тихо поинтересовалась Елена Кузьминична у Любови Романовны.
– Жалела? – задумчиво произнесла Любовь Романовна. – Пожалуй, нет.
Елена Кузьминична, смотря на Любовь Романовну на секунду, задумалась. Ей показалась, что Любовь Романовна что-то не договаривает. Что-то, что, что данным давно сгинуло в лету и заросло густой травой. – Порой женщины способны на безумия ради того, чтобы защитить своих детей.
Тут Елена Кузьминична предположила.
– Это Вы сейчас о ней? О Женевьеве Грегори Фанцян.
На этот вопрос Любовь Романовна не ответила. Она смотрела в окно, и её взгляд казался стеклянным. В нём не было ни капли жизни, только пустота.
Утро. Висящие на стене часы пробили шесть часов утра. Елена Кузьминична проснулась. Она не понимала, что только что было с ней? Сон или явь.
«Если это был сон, то он не был сном. – думала Елена Кузьминична, лежав в постели. – Всё в нём было реальным. А ежели это была явь, то кто скажет, что сейчас это ни сон, а что тогда?».
Елена Кузьминична ощупала одеяло, дабы убедиться, что она лежит в кровати, а не ходит, словно лунатик по дому взад и вперёд, смотря на луну в окошке, которая улыбалась бы ей. Затем ущипнув себя, она почувствовала боль и поняла, что это ни сон. Ура! Она проснулась. Какое счастье снова встретить новый день.
Встав с кровати, Елена Кузьминична накинула на себя домашний халат, и, осмотревшись, подошла к столу на котором лежала рукопись того самого романа, который она вместе с Любовью Романовной писали. Она посмотрела на рукопись и увидела, что рукопись словно каким-то непонятным для неё образом пишется сама собой. Гусиное перо парило в воздухе над чистым листом бумаги, на котором выводились аккуратные буквы русского алфавита.
– Что за чертовщина? – не понимала Елена Кузьминична. – Почему? – не понимала она. – Я, что, всё ещё сплю? – не поняла она. – Ну разумеется, – успокаивала она сама себя, – конечно, я сплю и всё это мне лишь только сниться. – убеждала она сама себя. – Вот я, сейчас ущипнув за руку, и проснусь. – щиплет себя за руку. – Нет. – смотрела она на перо, летающее по воздуху, что-то писавшее на чистом лице бумаги. – Это не сон. – перо действительно летает в воздухе, словно кто-то им владеет, видит его туда, куда ему нужно. «Кто им управляет? – думала Елена Кузьминична. – В чьих руках находится это перо? – это так и осталось загадкой».
Интерес и любопытство любого человека, а тем более молодой девушки. Её не остановит ничего. Любопытство всегда берёт верх. Елена Кузьминична, переборов страх, хотела схватить гусиное перо, парящее над листом бумаги, на котором появлялись буквы русского алфавита, складывающиеся в слова, предложения и длинные строки абзацев – глав истории писавшее это гусиное перо. Но это не получилось. Гусиное перо словно прошло через неё кисть и, растворившись на миг словно лёгкий дым в воздухе, снова приняло своё естественное положение, и принялось писать строки, придавая им осмысление и логическую ступень развития этой истории.
«Мистика какая-то. – подумала Елена Кузьминична. – ЧЕРТОВЩИНА».
Она, озираясь по сторонам и увидев лишь ничего кроме стен своей комнаты, повернулась к столу и в тот же самый миг неожиданно увидела…
 
В то же самое время.
 
За столом сидела женщина и что-то писала на чистом листе бумаги. Это что-то было ни что иное чья-то история. История её или чей-то жизни. У каждого человека своя жизнь – свой жизненный путь. Но нас всех объединяет одно в этой истории; — у каждого человека жизнь похожа на жизнь иного человека, а у того на иного и так далее, далее, далее. Вот и получается, один человек это есть множество, человек. Человеческих пороков и прочих, прочих, прочих их качеств, кои присуще человеку – его фактору душевного состояния, присущее каждому человеку в отдельности.
Разные истории – разные судьбы, характеры. Объединяет их только одно; каждый жертвует чем-то ради чего-то или кого-то. И кто не жертвует ради кого-то или чего-то, тот не имеет права называться ни человеком, ни родителем, ни хранителем семейного очага.
В какой-то миг женщина, сидящая за столом, почувствовала, что гусиное перо, которое она держала в левой руке, вздрогнула.
«Что это? – подумала сидящая за столом женщина. – Что только что произошло? Я писала, и боле ничего? Что это – задавала она сама себе вопрос. – Наверное, просто непроизводная судорога. – успокаивала она сама себя. – Судорога от долгого держания в руке пера. Как ещё у меня пальцы не онемели. – растирала она их, предварительно положив гусиное перо на стол. – Пора отдохнуть. – решила она. – Отдохнуть. Пальцы должны отдохнуть».
И вот, она увидела стоя;щею с лево от неё женщину. Она смотрела на неё недоумевающем взглядом. В нём, то есть во взгляде этой женщины, сидящей за столом, женщина прочла у женщины, смотрящей на неё, непонимание. Впрочем, и женщина, сидящая за столом, не понимала, как это возможно было быть. Находясь в комнате совершенно одна, она точно знала, что никто её не потревожит. Дело в том, что она уже несколько месяцев жила в этом доме. Она переехала сюда из Белгорода, где преподавала в одной из вузов историю.
Вы спросите, как это возможно? Ведь в то время, о котором идёт речь, женщины не имели права заниматься какой-либо деятельностью, нежели как сидеть дома и воспитывать детей, следить за хозяйством. Впрочем, это лирика. Женщины всегда, во все времена жаждали власти, и, получив её, они изменили ход всемирной истории. Я не говорю о 1906 году от Рождества Христова, когда женщины получили права голоса и свободу не только в избирательном праве, но и во всём остальном, а гораздо раньше, когда на российский престол вошла Мария Фёдоровна, в иночестве Марфа. В те тёмные времена эта женщина получила абсолютную и безукоризненную власть. Затем было ещё много цариц в русской империи, кои правели единолично. Но Мария Фёдоровна, я считаю, что она первая женщина, коя обрила право властвовать как единоличная женщина – царица Всея Руси.
Но вернёмся к нашим героиням. Итак, сидевшая за столом женщина видела на неё смотрящую женщину, и сама она озадачилась. На женщине, смотревшей на неё, было совсем иное платье, чем на ней само;й. Белая блузка, чёрная юбка, чулки. В общем, те самые предметы женского туалета, которые женщина носили в середине XX веке. Звали эту женщину Эльза Рудольфовна по фамилии Катц.
«Что это? – вопрошала сама себя Эльза Рудольфовна Катц. – Кто эта женщина? – не верила своим глазам Эльза Рудольфовна Катц, успокаивая сама себя. – Это мне причудилась. Ну конечно, причудилась. – успокаивала она сама себя. – Я просто устала, пересидела за столом писав».
«Что это такое? – Думала Елена Кузьминична, глядя на женщину сидящею за столом. – Почему она в моей квартире? – задавала она вопрос. – Как она сюда попала? Кто она? – задавала она эти вопросы сама себе. – Что вообще происходит?».
Никто не понимал, что происходит. Каждая из женщин молча смотрели друг на друга вопрошаемым взглядом. И тут сто;ит напомнить о человеческих эмоциях. ОТРИЦАНИЕ, ГНЕВ, ТОРГ, ДЕПРЕССИЯ, ПРИНЯТИЕ. Многие скажут, что эти эмоции являются последствием его неосознанных ошибок. Ведь отрицание проблемы — это человеческий фактор — сасамовнушение того, что та или иная проблема не имеет к нему никакого отношения. Затем идёт гнев. Гнев — это человеческая агрессия — отрицание своей проблемы. Затем идёт торг. Торг — это состояние человека, его веры в то, что можно всё вернуть. Затем идёт депрессия. Депрессия — это состояние человека, его осознание и не принятие того, что у него ничего не получается. И наконец принятие. Принятие — это, итог — всего отрицание, гнева, торга и депрессии.
Все эти эмоции подразумевают женское начало конца их любовной страсти.
Но есть и в отдельности. Отрицание того, что происходит. Отрицание как отдельный факт того, что происходит в сей момент жизненного цикла человека.
Вот и две женщины, смотрящее друг на друга словно через какую-то призму временно;го пространства не могли поверить, осознать то, что они видят друг друга, причём через само время. Женщина XIX века, и женщина ХХ века, смотрящая одна на другую. Они вглядывались в друг друга и не понимали, почему они видят друг друга?
В какой-то момент женщина, сидящая за столом, взяла в руку перо, и чистый лист бумаги. Она на секунду задумалась, а затем что-то написала.
С другой стороны стола, лежал чистый листок бумаги. Когда женщина, сидящая за столом, написала что-то на листе бумаги, тот же текст тотчас же проявился на чистом листе бумаги с другой стороны стола.
Елена Кузьминична тотчас же подошла к другой стороне стола, села на стул, и, посмотрев на лист бумаги, прочла:
Эльза Рудольфовна: – Здравствуйте, меня зовут Эльза Рудольфовна. А Вас как зовут?

Елена Кузьминична недоумевающе посмотрела на сидящую напротив неё женщину, а, затем взяв в руку гусиное перо, написала следующее:
 
Елена Кузьминична: – Здравствуйте. Эльза Рудольфовна. Меня зовут Елена Кузьминична. Родом я из города Жабинке Брянского уезда. Сейчас у нас утро. Вот-вот первые лучи восходящего солнце, кинут свои первые лучи на макушки деревьев.
А где находитесь Вы?
 
Прочтя эти строки, появившиеся на листе её бумаги, Эльза Рудольфовна написала следующее:
 
Эльза Рудольфовна: – Я нахожусь в городе Жабинке, как и Вы. Сейчас у нас вечереет. Вот-вот последние лучи уходящего солнце, скроются за горизонтом. Вообще-то, я живу в Смоленске. Сейчас я приехала к своему деду, Эрасту Архиповичу в гости.
 
Елена Кузьминична: – Я даже боюсь спросить, какой у Вас сейчас год?
 
Эльза Рудольфовна: – 1966. А у Вас? – 18…
Две женщины смотрели друг на друга, словно не веря, что такое вообще возможно. Почти сто лет разница меж ними. Как такое вообще было возможно? Ведь то, что невозможно – невозможно в принципе. А то, что возможно нельзя осуществить по тем или иным причинам.
Здесь можно сказать, что в этом состоянии как отрицание и гнев вместе взяты. Человек отрицает, что подобное происходит именно с ним. Убеждает себя в обратным, и тем самом не может смириться с тем что те или иные события произошли с ним, а ни с кем там ещё либо.
То, что происходило сейчас с этими двумя женщинами, казалось невозможным. Они обе отрицали произошедшее, тем самым нагоняя на себя гнев. Никто не смерится с тем, что те или иные события произошли с ними, а ни с кем-либо ещё.
Не зная что и сказать, Эльза Рудольфовна на секунду пришла в ужас. Она понимала, что если узна;ют о том, что только что произошло, то кто знает, что будет.

Эльза Рудольфовна: – Елена Кузьминична, скажите, какая у Вас профессия?

Елена Кузьминична: – У меня нет профессии. А у Вас?

Эльза Рудольфовна: – Я физик.

Елена Кузьминична: – Физик? Это что?

Эльза Рудольфовна: – Трудно объяснит тем, у кого нет даже ни малейшего понятия, что это такое. Но попробую объяснить: физика — это предмет, изучающая мир. Помните яблоко Ньютона, это и есть физика.

Елена Кузьминична: – А Ньютон. Понятно.
 
Эльза Рудольфовна: – Так вот, по одной из теорий, над которой я работаю это некое пространство, соединяющее прошлое и будущее минуемое настоящее.

Елена Кузьминична: – То есть?

Эльза Рудольфовна: – Мы видим друг друга, потому что моя теория работает.

Елена Кузьминична: – Это как?

Эльза Рудольфовна: – Очень просто. Я просто настроилась на определённый предмет «волну», чтобы Вам было понятней. И силой мыслей связалась с Вами.

Елена Кузьминична: – Но как Вы узнали, что это я?

Эльза Рудольфовна: – Кто это, это ни так для меня Важно. Важно лишь то, что это работает. Силы мысли перенесут любого человека в прошлое или в будущее. Это почти невозможно. Но если это получилось, то скажу я Вам, моя жизнь прошла не зря.

Кто есть кто? Кто мы такие? Наши мысли – наш торг. Мы, в конце концов, начинаем верить в невозможное. Человек начинает верить в то, что невозможно поверит. И порой в этом их ошибка. Но не в этом случае. И хоть Елена Кузьминична в отличие от Эльзы Рудольфовны была недалёкой женщиной, можно сказать тёмной, она понимала, что, то, что сейчас с ней происходит. Возможно это её неосознанная реальность её реальности, по отношению к реальности, которую она сейчас видит. Ведь ежели это была осознанная реальность, то, возможно, сейчас, в этой комнате она была не одна, а с Любовью Романовной.

Елена Кузьминична: – Почему я Вижу Вас только я?

Эльза Рудольфовна: – Видеть – не значить осознавать.

Елена Кузьминична: – То есть, я сплю?

Эльза Рудольфовна: – Нет, не спите.

Елена Кузьминична: – Тогда что?

Эльза Рудольфовна: – Вы там, где Вы есть Ваша сущность, а ни там, где есть Вы.

Елена Кузьминична: – Я дома у себя.

Эльза Рудольфовна: – Нет.

Елена Кузьминична: – Тогда где?

Эльза Рудольфовна: – В пространстве бытия времени моей фантазии.

Елена Кузьминична: – Я не понимаю.

Эльза Рудольфовна: – В Жабинке вихрь был. С неба яркий свет и кто-то вышел из него. Все решили, что это дьявол на землю спустился. Названный Диметрио, коей стал одним из героев истории.

Елена Кузьминична: – Откуда Вы знаете об этом?

Эльза Рудольфовна: – Я знаю потому, что пишу об этом в моей книги.

Елена Кузьминична: – Какой книги?

Эльза Рудольфовна: – Книги, которую я пишу.

Елена Кузьминична: – Но это я пишу эту книгу. Я и Моя мама.

Эльза Рудольфовна: – Нет, это ни так.

Елена Кузьминична: – А как же?

Эльза Рудольфовна: – Герой моего романа. Героиня моей истории. Я пишу свою историю, и мои герои ожили под моим пером. Да, да, да. Вы одно из героинь моей истории. Истории, которые пишу я. Я. В своём времени.

Елена Кузьминична: – Это неправда!

Эльза Рудольфовна: – Нет, это правда. Я знаю про Вас всё, а Вы про меня ничего не знаете. Если бы я не сказала кто я, не представилась, то Вы так и остались бы в неведении. Порой герои историй сходят со строк книг и оживают. Хорошо, если эти герои — хорошие люди, то всё хорошо. Ну а если нет, герои — подлецы, убийцы и насильники, то, что ни говори, а жизнь превращается в АД. Ад, в котором каждый человек находит свой АД. Хоррор, который для каждого человека свой. Личный Ад. Ад — его сознание.
Диметрио и есть тот самый ад человеческого сознания, который…

Елена Кузьминична: – То есть эта история о Вас?

Эльза Рудольфовна: – На этот вопрос я, пожалуй, ничего не скажу. Ответа не будет потому, что у каждого человека свой Ад. Свой хоррор жизни. Свой личный ад. Теперь прощайте, мне пора.

Елена Кузьминична: – Увидимся мы снова?

Эльза Рудольфовна: – Я не знаю. Герои и их истории оживают только под пером автора. Но кто в этих историях автор, а кто герой? В ответ на этот вопрос и будет заключаться Ваш ответ на этот вопрос. До свидания, мне пора.

Елена Кузьминична: – До скорых встреч.

Эльза Рудольфовна: – Встреч на листе бумаги.

После этих строк Эльза Рудольфовна исчезла.
Оставшись одна сидящей за столом, Елена Кузьминична, отложив гусиное перо в сторону, задумалась.
«Кто я? Кто я такая? Неужели я и вправду лишь персонаж, сошедшая с листов бумаги пера писателя. Кто я такая? Неужели я только персонаж? Нет, я не персонаж. Я не могу быть персонажем. Ведь я дышу. Дышу – значит, существую».
Успокоив себя на то, что всё то, что только что с ней произошло это не что иное, как её воображение, Елена Кузьминична рассказала всё то, что только что с ней произошло Любовь Романовне, а та сказала:
– Порой воображение играет с нами жестокую шутку. Всё, что произошло с Вами, это игра Вашего воображения, и только. – она сделала паузу. – Очевидно всё, что только что с Вами произошло, этот Ваше воображение, Ваша фантазия, это результат нашего недосыпания. Нашей книги, которую мы пишем по ночам.
– А почему по ночам? – неожиданно поинтересовалась Елена Кузьминична. – Почему ни утром или ни днём, ну в крайнем случае вечером.
Обе женщины задумались. Они никогда не задумывались, почему они пишут историю по ночам? Действительно, почему по ночам? Может быть, Эльза Рудольфовна права. Может быть, они действительно героини какой-нибудь истории, а не её авторы.

Глава 56

Герои их романа

Итак, Любовь Романовна и Елена Кузьминична после недолгих размышлений решили, что всё, что произошло только что с Еленой Кузьминичной, это всё было лишь в её воображении, и никакой существенной реальности не имеет. Переутомление ночным творчеством – вот неотъемлемая причина того, что Елена Кузьминична видела за столом.
– Сегодня отдых. – сказала она Елене Кузьминичны.
– Отдых. – твёрдо сказала Любовь Романовна. – Отдых и ничего больше.
– Как скажете, маменька. – покорно ответила Елена Кузьминична. – Как Вам будет угодно.
Женщины решили сегодня не писать. Каждодневный их труд чуть было не привёл к сумасшествию обеих женщин. Их герои сошли со страниц их историй и обрели реальное своё очертание. Образы стали явью.
Сейчас, прогуливаясь по одной из дорог, ведущую к озеру, обе женщины старались думать о прекрасном. А что может быть для женщин прекрасным, как новый туалет их прекрасного гардероба. Посмотреть на модные туалеты из Петербурга или из Европы, и примерить их на себе. Стресс как рукой снимет, не правда ли?
Вся трудность этой ситуации, её казус состоял в том, что в городе находился один магазин одежды. Это магазин, некогда живший или придуманной самим автором магазин одежды, некогда живший здесь Авдотьи Романовны. Сейчас этим магазином управляла некая Жанна Викторовна Модная. Некогда переехавшая в Россию из Парижа, она осела в этом городке. Выкупила магазин одежды в семьи Авдотьи Романовны в Жабинке и осталась здесь на долгий срок.
Войдя в магазин, в глаза женщин бросились модные платья, но они не были пошиты в Париже, эти платья были местного производство, из-под Смоленска, как было указано на ярлыке.
Жёсткий материал. Плотный подол платья. В нём не было ни капли намёка на французский или английский стиль платье. В них не было никакой мягкости материала. Нежность ему была не присуща. Да и к чему? Ведь в России, там, где жили наши героини, не было ни перед кем красоваться. Разве лишь только перед самими собой красуясь перед зеркалом.
К ним вышла красивая женщина, чем-то напоминающая француженку или русскую. Непонятно. Впрочем, непонятно было и то, как она вообще попала сюда. По всему она была не своя. Чужая, как сказал бы народ.
Но всё же что-то в её лице было знакомо. Но что именно этого понять Любовь Романовна не могла.
Увидев вошедших в магазин женщин, продавщица поздоровалась, затем поинтересовалась, что дамы желают?
– Приобрести новые платья. – сказала Лариса Романовна. Затем она поинтересовалась. – Что Вы можете нам предложит?
– В моём магазине много платья. – сказала женщина-продавщица женского платья. Она подошла к одному из них и, показав ей его, сказала. – это платье из последней коллекции, привезённой к нам из Смоленска. – она сделала паузу, подчеркнула. – Последний писк моды.
Посмотрев на платье, Любовь Романовна поинтересовалась.
– А что, из Петербурга нет ничего? Мы тоже хотим по последнему писку моды одеваться.
– Конечно, есть. – поспешно ответила продавщица женского платья Жанна Викторовна Модная. – Вчера привезли, — оправдывалась она, – распаковать ещё не успели.
Тут Любовь Романовна снова вгляделась в черты её лица. Ей показалось, что она знает эту женщину. Знает уже довольно давно. Но где она её видела, этого Любовь Романовна, как не старалась вспомнить не могла.
– Мне кажется, что Ваше лицо мне знакомо. – сказала Любовь Романовна. – Не могли мы уже где-нибудь видеться?
Жанна Викторовна тотчас не глядя и торопливо бросила:
– Нет. Никогда.
– Мне кажется, что Ваше лицо мне знакома. Как Вас зовут?
Та представилась:
– Жанна Викторовна.
Любовь Романовна спросила:
– А фамилия?
– Модная. – сказала она. – Жанна Викторовна Модная. А Вас как величать?
– Любовь Романовна Вседающая. А это моя дочь, Елена Кузьминична.
– Очень приятно познакомиться.
– Мне тоже.
– И мне тоже. – сказала Елена Кузьминична. – Надеюсь, что у Вас есть то, что нам нужно. – Разумеется. – с напущенной улыбкой продавца пытающийся угодить своему клиенту, сказала Жанна Викторовна Модная. – Вы, кажется, хотели посмотреть новую коллекцию из столицы империи Санкт-Петербурга?
– Да. – ответила Любовь Романовна. – Хотели.
– Приходите завтра, после обеда. К тому времени я разберу платья, которые в магазин мне недавно прислали.
Елена Кузьминична спросила:
– А что Вы можете предложить нам с матушкой сейчас?
Жанна Викторовна, посмотрев на женщин ещё раз и оценив их предпочтения к моде, призналась:
– НИЧЕГО.
Выйдя из магазина моды, Елена Кузьминична поинтересовалась:
– Я заметила, когда мы были в магазине, Вы как будто бы узнали её.
Любовь Романовна, посмотрев на дочь, тяжело вздохнула и грустно произнесла:
– Просто эта женщина напомнила мне Вашу сестру, про которую я говорила.
Елена Кузьминична уточнила:
– Про Женевьеву Грегори Фанцян.
– Да. – тихо сказала Любовь Романовна и подтвердила. – Её.
– Мама. – тихо сказала Елена Кузьминична. – Она только похожа. – успокаивала она её. – Она – ни она. – убеждала Елена Кузьминична Любовь Романовну. – Вам только показалось, и только.
– Возможно. – согласилась та. – Показалось.
Обе женщины шли по дороге от магазина модной одежды, а Жанна Викторовна Модная смотрела в окно, словно провожая женщин взглядом, думая о чём-то. В какой-то момент она тяжело вздохнула, отошла от окна, и, остановившись, повернулась снова к окну, и на секунду задумавшись, пошла дальше. Но направилась она не к стойке, за которой обычно стоит продавец, а к входной двери, которую она заперла на засов, предварительно повесив табличку, «ЗАКРЫТО». Затем она прошла в комнату, где по обыкновению она отдыхала после трудового дня и принимала пищу. Села за стол и горько расплакалась.

Глава 57

Кто автор – кто герои

Наступил вечер. Последние лучи уходящего солнце, покрыли золотой шапкой макушки деревьев. Солнце скрылось за горизонт. Город стих. Не было слышно ни птиц, ни ветра, ни журчание ручейков. Небо было тёмное. Ни мерцающих в дали космического пространства звёзд, ни старушки бабушки-Луны не было видно на небе. Тёмные тучи заполонили небо. Зловещие, словно предостерегающие о чём-то покрыли недавно ясное небо. Казалось, что город умер.
По дороге шла женщина. Она с острасткой оглядывалась по сторонам. Что-то происходило сейчас, и она это чувствовала. Что-то ужасное. Что-то непонятное. Что-то зловещее.
В какой-то момент женщина увидела дом. В окошке горел свет. Женщина облегчённо вздохнула. Ещё за всё то время, которое она жила в Жабинке, ей не было так жутко — страшно, как сейчас. Она не понимала, что происходит, но увиденный свет в доме дал возможность женщине вздохнуть спокойно.
Она направилась по тропинке в сторону дома, и, приблизившись к нему, остановилась. Точнее она не остановилась, какая-то невидимая сила заставила её остановиться. Женщина вздрогнула.
«Что это? – подумала она. – Кто остановил меня?».
Женщина огляделась по сторонам, никого. Никого вокруг неё не было, но всё же кто-то невидимый держал её за руку. Держал крепко, не отпускал.
– Кто здесь? – окликнула она кого-то. Но в ответ молчание.
Тут, как будто бы по какому-то приказу она сделала шаг, затем второй, третий. И вот она стояла у окна. У окна дома, в окошке которого горел свет. Она посмотрела в окно и увидела сидящею за столом женщину, на которой был надет домашний халат. Но халат был ни такой, какой она видела в повседневной жизни. Этот предмет женского туалета был словно ниоткуда. Не из того времени, в котором жила она, смотрящая в окно женщина. В какой-то момент чей-то женский голос сказал:
– Почему Вы не признались, что Вы дочь Любовь Романовны Женевьева Грегори Фанцян.
Женевьева Георги Фанцян посмотрела на спрашиваемую её и увидела стоя;щей возле неё молодую женщину. Она тотчас же узнала её. Возле неё стояла её сестра, Елена Кузьминична. Она взялась словно ниоткуда. Держала за руку Женевьеву Георги Фанцян, смотрящая на неё с упрёком в глазах, словно злясь на неё.
– Откуда Вы взялись? – поинтересовалась ничего не понимающая Женевьева Георги Фанцян. Она огляделась с острасткой по сторонам, и, снова посмотрев на Елену Кузьминичну, сказала. – Вас здесь не было.
– Нет. – возразила Елена Кузьминична. – Вы ошибаетесь. Я всегда была с Вами.
– Со мной? – не понимала Женевьева Грегори Фанцян. – Я Вас не видела.
– Но ощущали. – заметила Елена Кузьминична. – У женщин обострённые чувства. Это дано нам, дано от природы.
Женевьева Грегори Фанцян смотрела на Елену Кузьминичну с осторожностью и непониманием. Она не могла понять, как такое возможно? Каким образом Елена Кузьминична оказалась возле неё. Почему она набрила на этот дом. И наконец, кто та женщина, которая находится в комнате за стеклом этого дома, сидит за столом в халате и, держа перо в руке, пишет что-то на листе бумаги.
– Это так. – согласилась Женевьева Грегори Фанцян с Еленой Кузьминичной. – У женщин обострённые ощущения, данные им от природы. – она сделала паузу, и, посмотрев в окно, спросила. – Кто эта женщина за стеклом? – она сделала паузу. – Я думаю, нет совершенна уверена, что Вы знаете ответ на этот вопрос.
– Нет. – тихо ответила Елена Кузьминична, и, пожав плечами, сказала. – Не знаю.
Секунду спустя Женевьева Грегори Фанцян сказала:
– Вы лжёте.
– Лгу. – призналась Елена Кузьминична. – Я знаю, кто эта за женщина,, за стеклом этого дома.
– Кто? – настойчиво спросила Женевьева Грегори Фанцян, требуя ответ.
Елена Кузьминична посмотрела в глаза своей собеседницы, спросила:
– Вы действительно хотите это знать?
– Хочу. – твёрдо сказала Женевьева Грегори Фанцян. – Нет, я настаиваю на том, чтобы Вы мне сказали, кто эта женщина за стеклом? – затем она поинтересовалась. – Она Ваша родственница?
– Нет. – ответила Елена Кузьминична, — эта женщина не родственница ни Вам, Женевьева, ни мне.
– Тогда кто же она такая? – не понимала Женевьева Грегори Фанцян. Она пригляделась к женщине, сидящей за столом, и неуверенно произнесла. – Мне кажется, я её знаю.
Елена Кузьминична спросила:
– Кажется, или Вы уверены, что Вы её знаете?
Женевьева Грегори Фанцян пригляделась к ней пристально. К женщине, сидящей за столом, что-то писавший на листе бумаги. Тут Женевьева Грегори Фанцян поняла, что лица женщины, сидящей за столом, не было видно из окна. – Не знаю. – обратилась Женевьева Грегори Фанцян к Елене Кузьминичне.
– Если б я видела её лицо, – сказала она, — то…
– И Вам ничего не подсказывает Ваше женское чувство – женская интуиция?
– Ничего. – твёрдо сказала Женевьева Грегори Фанцян. – АБСОЛЮТНО.
Елена Кузьминична уточнила:
– То есть абсолютно, ничего.
– Не малейшего понятия я не знаю, кто эта женщина. – сказала Женевьева Грегори Фанцян. – А кажется, что я её знаю.
– Так, может, знаете? – осторожно поинтересовалась Елена Кузьминична, и Женевьева Грегори Фанцян твёрдо ответила:
– Нет, не знаю.
В это самое время сидящая за столом женщина отложила в сторону перо, и, взяв в руки лист бумаги, прочла следующее.

Из рукописи женщины

…две женщины стояли у окна и смотрели в светлую комнату, в которой сидела женщина и писала что-то на листе бумаги. Они не знали, кто эта женщина, и что она пишет. Стоя у светлого окна, они живо обсуждали персону сидящей за столом женщины. Одна из них спрашивала другую, знает ли та эту женщину? Вторая колебалась. Её ответы были неоднозначны. Ей казалось, что она знает эту женщину, и в то же время она сомневалась.
Вторая же женщина знала, кто сидел за столом в комнате за стеклом, но не говорила. Не говорила потому, что не могла сказать. Какая та сила не давала ей сказать, кто эта за женщина, за стеклом дома.
Не знаю, чем бы закончился их спор, если бы женщина, сидящая за столом, не продолжала писать, а просто отложив в сторону перо, не принялась читать свою рукопись.
Итак, женщина отложила в сторону перо, встала изо стола и направилась в кухню, попить чай. В это самое время в дверь постучали. Женщина никого не ждала, и поэтому от неожиданности вздрогнула, а затем пошла открывать входную дверь. Подойдя к двери, она поинтересовалась, кто пришёл? И услышав, что это пришёл не кто иной, как Тимофей Кондратьевич облегчённо вздохнула и открыла входную дверь. На крыльце стоял провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. Он поздоровался, и, извинившись за столь поздний визит, сказал:
– Пелагея Ивановна, извините за столь поздней визит, но я не мог не прийти к Вам.
Пелагея Ивановна Хайц, будучи благовоспитанной женщиной, предложила провинциальному секретарю Тимофей Кондратьевичу войти в дом, а затем заперла за ним дверь, сказала:
– Я слушаю Вас, Тимофей Кондратьевич. – затем спросила. – Какое у Вас дело ко мне?
Провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич был откровенен, честен с Пелагеей Ивановной Хайтц. Впрочем, честен он был на столько, насколько позволяла ему его профессия.
Стоя;щие у окна женщины наблюдали за происходящим. Они пытались понять, о чём говорят эти два человека? Но как бы они ни старались, все их усилия были напрасны.
В какой-то момент женщина обернулась и посмотрела в сторону окна. В эту самую секунду женщины, стоя;щие у окна, вздрогнули от неожиданности. Они решили, что вот-вот, в эту самую секунду они будут обнаружены. Не теряя времени, они тотчас же шмыгнули от окна, и, скрывшись в его тени, стали наблюдать из приближённого к нему кустов, растущих как они поняли возле окон, начали наблюдать за тем, что будет происходить дальше.
Тем временем, Пелагея Ивановна Хайтц подошла к окну, и посмотрев в него, она увидела в нём своё отражение. Красива она была или нет это вопрос летаргический. Молодая женщина, на вид ей было меньше тридцати лет. Лицо выглядело молодо. Оно было красиво и женственно. Но в то же время ужасно обезображено.
На правом глазу была видна белая нарость во весь глаз. По-научному «ГЛАУКОМА». Она закрывала не то что зрачок, а весь её правый глаз, на веке которого ещё в придачу святился огромаднейший фурункул, и на веке была огромаднейшая закрывающее весь глаз на правом веке бородавка.
Второй её глаз не был такой ужасный, и хотя он тоже не был идеальным, но всё же он мог различать достаточно хорошо то, что он видел, перед собой. Различать ту информацию, которую он воспринимал. Те образы, которые он видел не очень отчётливо.
Волосы кудрявые и длинные чёрного цвета. Нос женщины был длинным, с горбинкой, словно как у орла. Его конец напоминал свиное рыло, а ноздри были, словно как у хрюшки, две маленькие точки. Ну что тут сказать? Сказать было нечего.
В эту самый миг Пелагея Ивановна замерла от неожиданности. Она увидела призрака. Да-да, это был, что ни наесть призрак из самой преисподней. Он медленно плыл по дороге, и, останавливаясь перед каждым домом, поворачивался к нему и долго смотрел вдаль, на дом, у которого он останавливался. Затем поворачивался и снова продолжал идти по дороге.
Остановившись у дома Пелагеи Ивановны Хайтц, призрак повернулся к дому. Затем, сверкнув алыми глазами, который на фоне белого выглядели ужасающе, призрак, протянув левую руку вперёд, словно поплыл к дому, где жила Пелагея Ивановна Хайтц. Приблизившись к дому, призрак заглянул в окно, за котором находилась Пелагея Ивановна, и, увидев её смотрящую в окно, тихо постучала в стекло. Затем она выдохнула изо рта тёплый воздух, пар которого осел на стекле. Затем больши;м пальцем правой руки она на испарине окна написала следующее:
«ПОМОГИТЕ, МОЙ УБИЙЦА… ЕГО ЗОВУТ…», ЭТО « Д».
«Д». Кто этот Д? Кто этот человек «Д?». Кто он такой? На ум приходит только одно имя, Диметрио. Неуловимый Диметрио. Где он, этот Диметрио? Кто он, в конце концов, такой? Этого Пелагея Ивановна Хайтц, да и вообще никто не знал.
Пелагея Ивановна Хайтц оканемела. Смотря на призрака за стеклом, Пелагея Ивановна Хайтц хоть и была ведьмой, но такое… что ни говори, она знала, что призраки хоть и существуют, они бестелесно, а этот ей показался слишком живуч. Хотя в такой темноте, которая сейчас была в Жабинке, можно было и ошибиться.
Но нет, что ни говори, призрак — это призрак, а живой человек — это живой человек. Кто скажет иначе, тот глубоко ошибается.
Секунда, и Пелагея Ивановна Хайтц взяла себя в руки. Она понимала, что всё это не может быть реальным. Она убеждала сама себя, что всё, что сейчас происходит нереально. Это не может быть реальным. Но реальность — это понятие относительное, и может быть реальном, а также и нет.
Тем временем провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич посмотрел на стоя;щею возле окна Пелагею, у которой казался непонимающе — недоумённый вид, осторожно спросил:
– Пелагея Ивановна, с Вами всё в порядке?
Пелагея Ивановна Хайтц на секунду отвлеклась от окна, но продолжая смотреть куда-то в окно, даль в бескрайную тьму, она сказала:
– Да. Со мной всё в порядке.
– Куда Вы смотрите? – спросил провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – В окне никого нет.
Пелагея Ивановна Хайтц посмотрела на спрашиваемого её провинциального секретаря, — Тимофей Кондратьевича, сказала:
– Вы не видите. Подойдите к окну, посмотрите.
Провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич выполнил просьбу Пелагеи Ивановны Хайтц и подошёл к окну. Затем посмотрев в окно, спросил:
– Что Вы хотели мне показать?
Пелагея Ивановна Хайтц спросила:
– Вы не видите?
– Нет. – непонимающе сказал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич, спросил. – Что Вы хотите, чтоб я увидел в окне?
Пелагея Ивановна Хайтц вопросительно посмотрела на провинциального секретаря Тимофея Кондратьевича. Она не могла поверить, что провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич не видит очевидного. Не видит того, что она видит так ясно. Вот же он, стоит за окном. Призрак, смотрящий на неё с улицы в окно. И это провинциальный секретарь не видит?!
Во всяком случае две женщины, спрятавшиеся за кустами, тоже не видели женщину-призрака. Они видели смотрящую в окно женщину, которая недоумённо вглядываясь в ночную мглу ночи, пыталась что-то понять.
И вот, наконец, две женщины вышли из своих укрытий кустарника, где они провели около четверти часа. Не зная, что делать дальше, они смотрели на женщину, смотрящую в окно. Смотрели и не могли понять, куда смотрит та женщина, которая смотрела в окно. Казалось, что она не видела женщин. Было такое ощущение, что женщина, смотрящая на них, смотрела сквозь них, словно их не было вовсе.
Зато она отчётливо видела призрака. Призрака женщины, смотрящей в её окно. В свою очередь, находившийся в комнате провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич не видел никого на улице, лишь смотрящею на него издалека ночную мглу тёмной ночи.
Пелагея Ивановна Хайтц, не поверив своим ушам, вопросила:
– Неужели Вы действительно никого не видите? – Нет. – тихо ответил провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – А должен?
«Неужели вижу это только я. – подумала Пелагея Ивановна Хайтц. – Что это? – не понимала она. – обман зрения или я сплю? – убеждала она сама себя в этом, и тотчас же противоречила само;й себе. – Нет, я не сплю. Если бы я спала, то провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича тоже здесь не было. А может быть, мне всё это лишь только сниться? – снова промелькнула в её женской головке эта мысль, которую она тотчас же напрочь отвергла. – Это не сон. – решила она, глядя на стоя;щего рядом провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича. – Если бы это был сон, то мы оба видели или не видели одно и то же, а здесь?».
Пелагея Ивановна Хайтц посмотрела на свой стол, за котором писала, и увидела, что за ним сидит провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич, и, держа в руке гусиное перо, обмакнул его в стоя;щею на столе чернильницу, и что-то начал писать на чистом листе бумаги.
На вопрос, что он делает? Провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич ответил:
– Я пишу.
– Что Вы пишете? – интересовалась Пелагея Ивановна Хайтц, а провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич ответил:
– Я пишу. – монотонно ответил он. – Странная сегодня ночь. – сказал он. – Вы видите то, что я не вижу вовсе. – он сделал паузу. – Точнее Вы хотите убедить меня в этом.
– В чём? – не понимала Пелагея Ивановна Хайтц. – Убедить в чём? – В своём безумии. – сказал провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – Только безумцы могут убедить других в своей гениальности или помешательстве.
– О чём это Вы? – не понимала Пелагея Ивановна Хайтц. – Что Вы имеете в виду?
Но провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич ничего не сказал. Он дописал абзац на только что чистом листе бумаги и, отложив перо в сторону, взял лист в руки, прочёл следующее.
Не дождавшись ответа, Пелагея Ивановна Хайтц вскипела от негодования. Она не могла понять, почему провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич ничего не сказал ей. Он просто проигнорировал её. Проигнорировал и отослал на все четыре стороны. Да-да, на все четыре стороны, а это, знаете ли, обидно. Нахально сесть за чужой стол, взять без разрешения перо и бумагу. Написать что-то, а затем, ничего не сказав, проигнорировав её вопросы, сделать так, чтоб та сделала вывод, что провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич просто на просто, чистой воды свинья.
Но не будем переходить на личности.
Что ни говори, а такая ночь, как эта может принести множество сюрпризов.
В это самое время в комнату вошла обиженная Пелагея Ивановна Хайтц. Подойдя к провинциальному секретарю Тимофей Кондратьевичу, она гордо встала возле него и сказала, отворачивая от него лицо оскорблённой женщины.
– Я не слушаю Вас, но можете говорит себе, что Вам вздумается, всё равно я попущу все Ваши слова мимо моих ушей. Она сделала паузу и твёрдо потребовала. – Говорите. Я жду.
Подошедшие к окну две женщины посмотрели в окно и увидели стоя;щую у стола женщину. Гордо смотрящую вдаль, она казалась уверена в себе – знающая, что ей делать.
Возле неё стоял стул. На нём сидел мужчина. Он смотрел на женщину и словно что-то, говорив, как бы оправдывался перед нею. Оправдывался, извиняясь за что-то, что он сделал не так.
Стоя;щее за окном две женщины смотрели в окно и, видя происходящее в ней, говорили о том, что, наверное, эти двое в комнате никто иные как влюблённые друг в друга люди. Хотя, с другой стороны, это было невозможно. Ведьма Пелагея Ивановна Хайтц и провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич; — это нонсенс. Нонсенс и ничего более. Хотя, как знать. Любовь слепа, сердцу – не прикажешь. Так, кажется говорят в народе. А истина где-то рядом. Хотя, может, всё и не так. А как? Сейчас Вы это узнаете.

Автор: – Впрочем, всякая история имеет логический конец, а в этой истории конца, а тем более логического, не видать. Да как же можно было видать, но, что ни говори, а писатель пишет слово «КОНЕЦ», когда закончит всю мысль своей истории. Но можно закончить мысль, если конец ещё не виден.
Но впрочем, можно предположить, что будет далее. Но можно и ошибиться. Кто знает, кто знает. Ведает только автор, да и он порой в тупике.

Две женщины, Елена Кузьминична и Женевьева Грегори Фанцян стояли у окна и смотрели на женщину. Тут женщина обернулась, и они увидели прекрасное сознанье. Она была похожа на бутон красного мака. Красивый, как этот цветок. У неё не было ни единого пятна. Красивые пышные волосы, жгучи — карии глаза, твёрдо-решительный бескомпромиссный взгляд говорил о том, что эта женщина знает себе цену.
Елена Кузьминична и Женевьева Грегори Фанцян смотрели в окно на эту гордую женщину, и им почему-то стало не по себе. Не по себе потому что их женская натура в корни отличалась от натуры той женщины за окном. В отличие от неё взгляд у них был на обоих ни тот как у той женщины за окном в комнате. Он был мягче, доброжелательней. Впрочем, и по своей натуре они отличались от неё.
Они смотрели на неё и видели в её лице какую-то печаль. Грусть читалась в её глазах. Какая-то необъяснимая грусть-печаль. Гордая, всевластная женщина, способная перевернуть весь мир с ног на голову, сейчас была грустна. Грусть эта была неподдельные, а что ни наесть самая настоящая грусть-печаль.
Стоя;щие у окна женщины смотрели на женщину в окне, и им почему-то стало жаль её. По какой-то необъяснимой причине им стало жаль эту женщину. Они не знали, о чём она грустит, но грусть, переданная женщинам женщиной в окне, была искренняя, не поддельная. Почему она грустила? Почему плакала? Этой женщины не знали. Зато они чувствовали, что этой женщиной за окном не по себе. Что она страдает. Что ей тяжело, и даже больно. В конце концов, обе женщины решили постучать в дверь.
– Кто там? – спросил за дверью чей-то женский голос. – Вы нас не знаете. – сказала одна из женщин. – Но мы живём в этом городе. – она сделала паузу. – Тёмная ночь, можно переждать её у Вас.
– С чего мне Вам верить. – сказал чей-то женский голос за дверью. – Я дома одна, и никого не жду.
– Мы понимаем всю нелепость этой ситуации. – сказал второй женский голос. – Но мы действительно живём в этом городе Жабинке, и нам нужна помощь.
– Какая помощь?
Две женщины переглянулись меж собой. Они действительно не знали, какая им нужна помощь? Ведь в своём городе помощь не требуется. Хотя…
– Посмотрите на улицу. – сказал тот же женский голос. – На улице сегодня темно, словно сам дьявол зашёл в наш город погостить. Посмотрите в окно. Вы видите хоть одну звёздочку на небосклоне неба. А луна? Где луна? Её нет.
Женщина в доме быстро подошла к окну, и, посмотрев в него, не увидев ничего, кроме мрака чёрной ночи, снова подошла к двери и, отперев засов, открыла дверь.
– Что ж, Вы меня убедили. – однозначно сказала она. – Входите же скорей.
Две женщины зашли в дом, затем женщина, закрыв дверь на засов, пригласила гость в комнату. В удивлении двух женщин комната была не похожа на ту комнату, кою они видели в окно. Мебель, которая очевидно была ни из их времени. Какие-то предметы они даже не знали их назначение. У окна стоял стол. На котором лежали бумага и какое-то перо, которое они никогда не видели.
Заметив их явный интерес к перу, лежащем на столе, женщина, впустившая их в дом, подошла к столу и взяв перо в руки.
– Хорошая ручка, неправда ли. – сказала она гостьям. – Сейчас трудно найти хорошую ручку, приходиться карандашом писать, а потом переписывать на чистые листы пишущей машинки.
Да, пишущая машинка. Её женщины не увидели сразу только после того, как хозяйка показала рукой на другой стол, на котором стояла пишущая машинка, они увидели большую модель пишущей машинки, похожую на станок. Да-да, именно на станок. Дело в том, что первые пишущие машинки были громоздкие и неудобные. Бывало так, что они порой рвали бумагу, если она не была по размеру. Впрочем, пишущая машинка, которая была у хозяйки дома, эта пишущая машинка, название её «RAYAL». Большая пишущая машинка, Её можно было только работать на одном и том же места.
– Эта пишущая машинка очень старая, она осталась мне от моей свекрови.
Женевьева Грегори Фанцян подошла к пишущий машинки, и, посмотрев на неё, сделала Вывод, что эта пишущая машинка действительно довольно стара. Возможно, старинная, из самой Германии или Франции.
– Да. – сказала Женевьева Грегори Фанцян. – Эта пишущая машинка действительно стара. Но, как я посмотрю… — она нажала несколько клавиш, и те отпечатав на листе вставленной в лоток белый лист бумаги, сказала. – Ещё в хорошем состоянии.
– Да, — сказала хозяйка квартиры, — эта пишущая машинка прослужит ещё, если на сто лет, то где-то пятьдесят уж точно. Хотя при правильном обращении с ней, она может пережить наших внучат.
– Я с Вами согласна. – сказала Женевьева Грегори Фанцян. – еже ли правильно ухаживать за той или и ною вещью, то она прослужит долгое время.
– Мы не представлены. – сказала хозяйка. – Меня зовут Жанна Викторовна.
– Елена Кузьминична.
– Женевьева Грегори Фанцян.
– Очень приятно познакомиться.
– И мне.
– И мне тоже.
– Вот и познакомились. – сказала Жанна Викторовна. – Я хочу прочесть Вам свою рукопись.
Женевьева Грегори Фанцян посмотрела на Елену Кузьминичну, и та дав согласие, сказала:
– Мы с удовольствуем послушаем Вас и Вашу историю.
Жанна Викторовна предложила гостям сесть в стоящие у стала стулья. Женщины сели за стол.

Три девицы под окном,
Прияли поздно вечерком.
«Кабы я была царица, —
Говорит одна царица, —
То на весь крещёный мир
Приготовила я пир».
«Кабы я была царица, —
Говорит её сестрица, —
То на весь бы мир одна
Наткала б я полотна».
«Кабы я была царица, —
Третья молвила сестрица, —
Я б для батюшки-царя
Родила богатыря.

А. С. Пушкин. «Сказка о царе Салтане»

Автор: – Эти строки начало произведение А. С. Пушкина. Сказка о царе Салтане. Как нельзя подходит к продолжению этой истории. Правда, что греха таить, всё могло бы быть иначе, чем было на самом деле. Какая женщина не хочет хоть раз сотворить что-то своё. То, что хочется именно ей, и никому более. Мне кажется, что здесь зашифрована некая связь между временем. Согласитесь, в ту пору когда жил Александр Сергеевич, женщины не имели права ни на что, кроме как сидеть дома, и вести домашнее хозяйство. Каждая из них хотела что-то нового. Сделать мир лучше, чтобы женщины имели не меньше прав, чем мужчины. Ведь они прядут. Прядут каждую свою историю – свою судьбу. Слова первой девицы гласят: то на весь крещёный мир, приготовила я пир. То есть отпраздновать свою победу над упирательством мужчин над. Вторая девица говорит: то на весь бы мир одна, наткала б я полотна. То есть сделала бы так, чтобы мир изменился к лучшему. И заканчивает весь разговор третья сестрица, которая говорит: Я б для батюшки-царя, родила богатыря. Написана без местоимения «То», заменяет на местоимение «Я». Единственное местоимение, которое является двузначным по своему смыслу: «Я – Король, и Я – Нищий. Я – сделал, и Я – не сделал». То есть местоимение «Я», является предпосылкой ко всему остальному, чего хочет или не хочет человек. Третья девица местоимением «Я» выражает своё согласие после того, как мир будет изменён двумя её старшими сёстрами, подарить этому миру богатыря. Все знают, чем это закончилось. Зависть – местоимение «ТО» была им оклеветана местоимение «Я», и надолго избавлено от этого невыносимого местоимения «Я». Согласитесь, что «то и я» — это два разных по смыслу местоимения, а не одно и то же. Ведь «то» — многозначно, а «я» — нет.
Итак, начиная с первых строк; «Три девицы под окном, прияли поздно вечерком». Перефразировав эти строки, начнём со слов; три девицы у окна, слушали рассказ. Историю, которая случиться может с каждым человеком. Тише, история начата.

Рукопись: – истории Жаны Викторовны Модной.

– Итак, кто нас создал? – на этот вопрос не было определённого ответа у женщины, сидевший на берегу реки Мухавец, что находиться в городе Бресте. Она была там, со своей подругой. Обе женщины смотрели в чистую воду реки Мухавец, что берёт своё начало у ручья Муха и канала Вец. Затем она впадает в Западный Буг, а затем в Вислу. Природа в этом месте была красива. Экология, чиста вода. Здесь прекрасный вид, перед рассветом и закатом. Душа радуется пению птиц. Вообще, спокойно вокруг.
Женщины сидели на берегу реки Мухавец и радовались чистоте той природе, коя сохранилась в этом мире. Этот кусочек, нет частички Беловежской пущи. Частичка Белоруссии. Здесь забываешь обо всём. Одна из женщин сказала, что здесь прекрасно. Затем она добавила, что если могла бы, она осталась здесь надолго, на всю жизнь.
Женщины, собравшись, отправились обратно в город Жабинка. Идя по тропинке через лес в город Жабинка, почувствовали, что собравшиеся на небе тучи словно изменили это место. Оно стало мрачном и унылом. Птицы затихли. Листва деревьев затихла. В воздухе появился какой-то запах. Этот запах ничем не пах. Что-то происходило, но что?
В какое-то мгновение в лесу появился яркий свет. Этот свет был небесного цвета. Но в нём не было жизни. Казалось, что он был безжизненный и пустой.
Но вот, свет пал наземь, и из него вышел человек. Он не был похож на человека. Скорее он был похож не на человека, а на пришельца из другого мира. Худое телосложение, большое голова-яйцо. Большие глаза без глазниц, выпученные наружу. Нос был, но его как бы и не было. Лишь две дырки-ноздри в самом черепе пришельца. Одежды на нём не было.
Его пол определить было нельзя. С одной стороны, у пришельца была видна женская грудь, но также и мужской, и женский половой орган тоже наблюдался в промежности меж ног.
И вот в один момент пришелиц по мгновению око приобрёл все черты женщины. Теперь он стал красивой женщиной. У неё были длинные волосы. Красивая фигура и формы.
Женщина смотрела на стоявших напротив них женщин и словно изучала их. И вот, в какой-то миг, женщины потеряли сознания и упали наземь. Они почувствовали, как они оторвались от земли и словно что-то или кто-то поднимал их в небо. Затем они просто отключились.
После всего происшедшего они почувствовали, как они летят. Летят, сидя в каких-то креслах. На них были надеты какие-то контакты, подключённые к каким-то компьютером. Кто-то взял у них анализ крови, и затем одна из женщин, кажется Ира почувствовала, что в неё кто-то вошёл. Она почувствовала, что этот кто-то дал ей своё семя. Затем она всё забыла. Забыла всё, кроме одного. На её языке вертелось одно имя. Имя Диметрио. Это имя вертелась на её языке так долго, что не запомнить его было нельзя. После того как Диметрио дал Ире своё семя, голос в подсознании Ефимии сказал:
– Ты не будешь помнить этот миг, но тебе будет казаться, что всего этого не было. Ты очнёшься и будешь продолжать жить. Ты родишь моего ребёнка или умрёшь. Я приказываю тебе, забыть, что было с тобой. Ты всегда будешь считать, что тебя изнасиловали. Ты никогда не найдёшь меня, но я буду всегда с тобой.
 
Автор: – Эта рукопись Жанны Викторовны Модной была перенесена из начала 2 главы этой истории. Это сделано специально, а не по прихоти самого автора этой истории. Где начало, а где конец? Этого никто не знает. Ведь конец — это только начало, а начало может быть, и конец. Ведь эта история является историей их жизни. Жизни женщин, которые… ну, впрочем, мы отвлеклись.

На этом Жанна Викторовна прервала своё чтение, и, отложив лист бумаги в сторону, посмотрела на слушающих её женщин. Казалось, что они были не в себе. Их лица выражали испуг и в то же время недоумение. Со стороны казалось, что они уже слышали где-то эту душераздирающую историю, но почему они слышат её снова? Этого никто понять не мог.
– Я вижу, моя история напугала Вас. – сказала Жанна Викторовна. – Мне кажется, — сказала она, — или нет, что Вы эту историю уже где-то слышали?
Придя в себя, Женевьева Грегори Фанцян что было мочи, выкрикнула изо всех сил.
– Это моя история! Она произошла со мной!
– Что? – не поняла Елена Кузьминична. – Что Вы только что сказали?
Женевьева Грегори Фанцян горько заплакала, и, посмотрев на Елену Кузьминичну, сказала:
– Эта история моей жизни. У меня тоже был ребёнок. – призналась она. – Эта была девочка. – она лакского посмотрела на Елену Кузьминичну, сказала. – Ей бы сейчас было бы примерно столько лет, сколько сейчас Вам Елена Кузьминична. – она сделала паузу и, встав со стула, подошла к окну и глядя в темень за окном, грустно сказала. Моя история похожа на многие истории, которые придумывают и рассказывают женщины так, чтобы скрыть те обстоятельства их жизни, о коих им стыдно говорить. – плакала она у окна. – Многие из них придумывают истории, в которых они рассказывают о своей жизни на примерах других людей. – она снова сделала грустную паузу, и тяжело вздохнув, сказала. – Скрывая то, что было с ними. О чём никто из них не расскажет. Мы живём с этим всю свою жизнь, и когда нам по-настоящему тошно, мы принимаемся писать. Садимся за стол, берём чистый лист бумаги и перо и начинаем писать, выдумывая правдоподобные истории – убеждая при этом, что эти истории произошли ни с нами, а с кем-то другим. – она посмотрела на сидящих за столом женщин. Грустные и безмолвные, они сидели молча, думая о чём-то своём. В момент, когда Женевьева Грегори Фанцян перестала говорить, обе женщины грустно посмотрели на неё. Казалось, что они словно сочувствуют её безутешному горю. Заметив это, Женевьева Грегори Фанцян прикрикнула. – И не смейте меня жалеть. – затем она сквозь зубы с присущем женщине призрением бросила. – НЕНАВИЖУ. ДА БУДЬТЕ ПРОКЛЯТЫ! ПРОКЛЯТЫ! ПРОКЛЯТЫ!

***

– Сестра! – вскрикнула Елена Кузьминична, вскочив со стула – подбежав к Женевьеве Грегори Фанцян и крепко обняв её, она прильнула её плечу и сказала. – Я никогда не спрашивала Вас о Вашей жизни. Вы написали мне в письме только то, что посчитали нужным мне сообщить. Но я никогда не предполагала… — ужаснулась она. – Бедная Женевьева. – тихо сказала Елена Кузьминична, понимая всю безысходность этой ситуации. – Сколько Вам пришлось пережить.
– Вы хотели сказать, несчастная. – поправила Елену Кузьминичну Женевьева Грегори Фанцян.
– Да. Разумеется, – поправила свою речевую ошибку Елена Кузьминична, и, тяжело вздохнув, добавила, — несчастная. – она сделала паузу. – Да вообще, мы женщины дуры. – сказала она. – Порой мы делаем поступки, которые нам делать не следует, а затем расплачиваемся за них всю свою жизнь – она сделала грустную паузу и тяжело сказала. – Только не в этом случае. Только не в этом случае. – снова повторила она. – Только не в этом.
Они обе посмотрели на сидящую за столом Жанну Викторовну Модную. Та молча сидела за столом, и, смотря на гостей, она о чём-то думала. Никто из стоя;щих у окна женщин не знали, о чём думает, но было ясно, что в какой-то мере она сожалеет о чём-то. Женщины не знали, о чём она сожалела, но о чём? Этого никто из гостьей не знали.
Вдруг неожиданно повеяло лёгким холодком. Окна покрылась ледяной испариной, и за окном появилось нечто. Это было ужасное, с ничем не сравнимое создание. Нечто, что напоминало некую субстанцию, которая была настолько отвратительна и тошнотворна, что кто-либо, если бы взглянул на неё, то всё его внутреннее существо – его внутренняя сущность выворотилась бы наружу вместе с человеческими или звериными внутренностями.
Но тут эта субстанция начала преобразовываться, и вскоре в её очертание появилась лицо молодого парня. На вид ему было не менее двадцати лет. Длинная каланча. С нахальными глазами, в которых читалось что-то также, что наподдавалось логическому объяснению. Лицемер, сволочь, подонок, гад. Так можно было охарактеризовать этого молодого человека. Его взгляд казался лицемерным. Казалось, что смотрел не кто иной, как последняя сволочь в окно, за котором которого стояли две женщины. Женщины, смотрящие на молодого парня-подлеца.
Две женщины посмотрели друг на друга, а затем на сидящею за столом, и смотрящею на них Жанну Викторовну Модную. В это самое время они неожиданно для себя услышали, как одна клавиша пишущей машинки, стукнула о валик, в котором лежал чистый лист бумаги. Затем второй, третий и т. д. Кто-то что-то писал или можно было сказать, печатал на пишущей машинке RAYAL.
Женщины с острасткой посмотрели на стол, на котором стояла пишущая машинка RAYAL, и ужаснулись.
«Этого не может быть! – решили они. – Это невозможно. – не находили они оправдания увиденному. – Это просто безумие какое-то».
И правда, что ни на есть безумие, безумие и есть. За пишущей машинкой, стуча по клавишам машинописных букв, сидела не кто иная, как сама Жанна Викторовна Модная. Не обращая внимание на происходящее, словно она не видела ничего, что происходило в комнате, она переносила на лист бумаги свои мысли, свою историю жизни, которую она сочинила в этот день, а сейчас переносит на лист чистой бумаги строки своей истории. Впрочем, почему её истории?
Две женщины хотели подойти к ней, к женщине, печатающей что-то на пишущей машинке, но не смогли. Они не могли сдвинуться с места. Казалось, что какая-то доселе невидимая сила не даёт им сойти с их место.
Тем временем сидевшая за столом Жанна Викторовна Модная спросила:
– Вы что-то хотите мне сказать?
Обе женщины отрицательно покачали головой, затем снова посмотрев в окно, увидев того же молодого парня, что видели до селя, переглянулись. Они не знали, кто он такой? Кто этот человек? И почему с его появлением в комнате стало холодно.
Тем временем Жанна Викторовна Модная встала со своего стула, и подойдя к окну, посмотрела в него, и увидев всё того же парня, которого видели её гости, тихо сказала:
– Да, он красив, но душа его темна. Он зло воплоти. Каждая из нас встречалась с ним. Красавиц-мужчина, картины писать только. А сущность подлеца. – затем она обратилась к Женевьеве Грегори Фанцян. – Вы знаете, о чём я толкую. – она сделала паузу. – Вы ведь его знаете. Знаете, хоть убеждаете себя, что это не он. – она сделала продолжительную паузу, словно готовя Женевьеву Грегори Фанцян к чему-то. – Посмотрите на этого человека. – говорила она ей. – Он Вам никого не напоминает? – допытывалась Жанна Викторовна Модная у Женевьевы Грегори Фанцян. Жанна смотрела в глаза Женевьеве и допытывалась, словно требовала, чтобы та дала ей ответ. – Вы знаете, кто он и как его зовут. – она сделала решающую паузу и потребовала. – Скажите имя. – потребовала она, затем прикрикнула. – ИМЯ! КАК ЕГО ЗОВУТ? ИМЯ ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА? ГОВОРИТЕ, Я ЖДУ.
Тем временем Жанна Викторовна Модная, сидя за пишущей машинкой, настукивала по клавиатуре следующий текст.

Из рукописи Жанны Викторовны Модной

– ИМЯ! КАК ЕГО ЗОВУТ? ИМЯ ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА? ГОВОРИТЕ, Я ЖДУ. – Кричала Женевьева Грегори Фанцян. Она требовала имя человека, нечто, безобразной и тошнотворной субстанции, которую она видела в окне комнаты. – Кто это? Кто?
Жанна Викторовна Модная подойдя к Женевьеве Грегори Фанцян, посмотрела в окно на человека, смотрящего в окно, который хоть и казался красив, его вся сущность говорила об обратном.
– Вы его знаете. – тихо сказала Жанна Викторовна Модная. – Этого человека зовут Диметрио. – она посмотрела на Женевьеву прямо в её глаза, и твёрдо сказала. – Он тот, кто когда-то сделал это с Вами. – она сделала однозначную паузу. – Он. – твёрдо сказала она. – Это он – монстр — обостритесь погибель женских сердец. Это он, любимиц женщин – их погибель. Это монстр, ненасытный и пожирающий всё на своём пути. Посмотрите, красив он, не правда ли. Но красота эта как волчья ласка в овечьей шкуре. Он многолик, он вездесущ. Красив — ужасен он. Смотрите на него, как он прекрасен. На свидание зовёт Вас. Но лишь выйдя на улицу, приняв его приглашение, он станет монстром во плоти, от которого не будет спасение. Бежать от него бессмысленно. Он уже Вас использует.
Женевьева Грегори Фанцян молча согласилась с Жанной Викторовной Модной.
– Но. – возразила она. – Порой за такое мы женщины мстим беспощадно.
– А отомстив порой делаем так, что тот, кому мстили, — сказала Елена Кузьминична, — они влюбляются в нас, и страдают от безответной любви. Хотя бывает иначе.
В это самое время молодой человек приблизился к окну и улыбнулся. Женщины увидели в его улыбке что-то зловещее. Что-то зловещее. Что-то… его глаза сверкнули алым пламенем, и всем трём женщинам показалось, что взгляд Диметрио словно пронзил их женские сердца.
В ту же секунду им показалось, что этот человек за окном не был уж так страшен, как рассказывала им Жанна Викторовна Модная. Он казался им привлекательным. Короче говоря, просто картинка, а не мужчина.
Женщины смотрели на мужчину за стеклом, и их вся женская сущность взыграла. Она хотела бежать к двери, открыв её впустить этого мужчину в дом.
Но что-то сдерживало их, какая-то их часть говорила им, что этого нельзя делать. Что это опасно. Но смотрящая в его глаза Елена Кузьминична, забыв обо всём, о чём только что говорила ей Жанна Викторовна Модная, и о чём вспоминала Женевьева Грегори Фанцян, сделала шаг в сторону входной двери. Но в тот же миг Женевьева Грегори Фанцян перехватила её запястье, и, смотря на неё, покачала головой, дав, поняв, что она совершает ошибку. Что если она откроет входную дверь, то она впустит в дом нечто. Нечто, что станет гибелью ни только для неё, но для всех остальных женщин.
Но Диметрио не сдавался. Он всё ещё надеялся, что кто-нибудь из женщин откроет входную дверь и впустит его в дом. Чтобы это произошло Диметрио показывал рукой на входную дверь и словно умолял, чтобы кто-нибудь из женщин, а в частности, Елена Кузьминична, которая открыла бы дверь, если бы ни Женевьева Грегори Фанцян, то он давно бы был в их доме. Но его старания были тщетны. Как бы он ни старался, находящиеся в комнате женщины хоть и хотели открыть дверь, чтобы впустить Диметрио в дом, его начинания были тщетны. Никто из женщин не двигался с места. Они смотрели на происходящее за стеклом комнаты и не желали ничего, кроме того, чтобы эта сущность быстрее испарилась.
Поняв, что все его усилия были тщетны, Диметрио зловеще улыбнулся. Его улыбка выглядела так, как будто бы кто-то, находясь в темноте, сверкнул алыми глазами, и показав свой ужасающий — страшный оскал, который и волку был не присущ, а присущ какому-то невидимому монстру из ужастиков – страшного душераздирающего хоррора.
Смотря на сущность, у всех трёх женщин пробежал по их женским телам озноб, переходящий в страх, и ужас в их глазах. Но они не боялись. Сжав все свои страхи и, выбросив их из своего подсознания, они продолжали смотреть на ужас в ночи. Им не было страшно. Они смотрели во взгляд тёмной ночи, ужаса Диметрио, и, словно достигая своей цели, брали над ним верх.
Взгляд трёх женщин одерживали победу над ужасом, пришедшим из ночи, делая взгляд, да и самого Диметрио слабее, как вдруг, в какую-то секунду, произошло следующее. В окне появились две фигуры женщины. Они молча смотрели в окно дома, в котором находились Жанна Викторовна Модная, Женевьева, Георги Фанцян и Елена Кузьминична. Они смотрели в окно, и на их лицах не было радости. В их лицах читалась грусть. Но в то же самое время и радость. – «Что ни говори, а человек к своему несчастью, сочувствует всем, в том числе самому себе. Если человек не способен к сочувствию, то он просто жалок, и его жалость порой путается с его любовью».
Радость и печаль, вот истина, которая присуща человеку. Радость — это чувство, удовольствие, внутреннего удовлетворения. Горе — это скорбь, глубокая печаль. Но так ли это? Нет, это не так. Радость — это состояние души – её внутреннего душевного покоя. Ведь Радость и горе нераздельно связано с человеческим настроением. Настроение человека предопределяет его состояние души, и ничего больше.
Одна из смотревших в окно женщин казалась радостной. Казалось, что она добилась того, что не могла добиться много-много-много лет. Хотя для женщины это и не проблема, она рождена для того, чтобы быть, нет стать хорошей матерью. Матерью, которая пожертвует собой ради счастья своего любимого чада. Но нет, к сожалению таких матерей, мне кажется, попросту нет, а если есть, то их меньше чем одна квадриллионная процента от всего населения земного шара.
Обычно матери отдают лишь должное. Родила и всё, живи как хочешь, лишь бы мне не мешай жить как хочу я. А до всего остального мне дело и нет.
К сожалению, такие мамани, довольно часто бросают своих чад, и просто не заботятся о них. Из таких детей и получатся отбросы общества в дурной компании земли – убийцы своего народа.
Стоя;щая возле неё вторая женщина держала за руку женщину, которая была в не настроении, и ласково посмотрев на неё, будто бы успокаивала её, молча как будто бы говоря; — Всё в порядке, я всегда буду с Вами и никогда Вас не покину.
В какой-то момент стоя;щие у окна женщины увидели, как в лице женщины, которая словно говорила второй женщины, что всё в порядке. Что она всегда с Вами и никогда Вас не покину. Её лицо словно на мгновение изменилось. Теперь в нём читалось какая-то жестокость и меж тем любовь. Да. Женщина, державшая руку второй женщины точно знала, что не оставит её. Её, свою закадычную подругу, свою немезиду в беде.
Стоя;щие у окна женщины и наблюдавшие женщин за стеклом, не могли понять, кто эти женщины? Откуда они здесь? На этот вопрос им дала ответ Жанна Викторовна Модная. Она сообщила им, что эти женщины — две закадычные подруги, пришедшие словно, ниоткуда.
– Одна из них Ира. Ира в положении. Она носит под сердцем дитя. Рядом с ней стоит и держит её за руку её подруга. Её, так сказать немезида. Её зовут Ефимия Иннокентьевна.
Женевьева Грегори Фанцян поинтересовалась:
– Что они здесь делают?
– Они пришли потому, потому что прийти не могли. – она сделала паузу. – Они жертвы того же, кто и Вами воспользовался, Женевьева. – Посмотрите, ничего не напоминает? Две женщины, смотрящие в стекло. Видевшие зло. Посмотрите внимательней. Они Вам никого не напоминаю? – Жанна Викторовна сделав паузу и внимательно посмотрев на женщин, сказала. – Нет, они Вам напоминают. Напоминают Вас же самих. Трудно признаться самой себе, что за стеклом не они, а Вы. Вы сами за стеклом смотрите друг на друга. На свои отражения в этом зеркале. В этом искривлённом пространстве человеческой души – её отрицании приять реальность.
Не понимая, о чём идёт речь, Елена Кузьминична вопросила, какую реальность она должна принять?
На что Жанна Викторовна Модная ответила, что реальность для всех разная. Каждый человек её воспринимает в своей ипостаси отрицания реальностей происходящих с ним событий.
Женевьева Георги Фанцян понимала, о чём говорит Жанна Викторовна Модная. Действительно, когда происходит то, что происходило сейчас со всеми женщинами, можно было точно сказать, что многие из них до последнего будут отрицать то, что происходит с ним. Он будет убеждать себя сам, что к этому событию он не имеет ни малейшего отношения. Так что отрицание, гнев, торг, депрессия и, наконец, принятие, когда он смиряется с происходящем и воспринимает всё произошедшее с ним так, как неизбежность всего произошедшего с ним.
С Женевьевой Георги Фанцян тоже произошло нечто. Так что ей были присуще все эти чувства. Чувства отрицание, гнева, торга, депрессии и наконец принятие. Принятие того, что она была покрыта позором некого человека, которого она больше никогда не видела и от которого у неё появилось на свет дитя.
Сейчас, смотря на двух женщин за окном, она отлично это понимала. Понимала и даже сочувствовала той женщине, которая была в интересном положении. Тут она сказала:
– Реально не то, что видишь, а то, что воспринимаешь как неотъемный факт своей жизни. – она сделала грустную паузу. – Реальность – жестока. – сказала она. – Порой реальность нельзя забыть, как бы мы этого ни старались.
– Я Вас отлично понимаю. – сочувственно сказала Елена Кузьминична. – Порой реальность нельзя принять, а приняв её нам больно. Тогда мы хотим вернуться обратно, чтобы забыться. Но это не помогает. Становиться лишь хуже.
В эту секунду позади Ефимии Иннокентьевны и её немезиды Иры появился тот же человек, которого Жанна Викторовна Модная, Женевьева Грегори Фанцян и Елена Кузьминична видели ранее. Он встал позади Иры и, положив на её плечи и положив свои ладони на её плечи, как будто прошипел, что она его, и ребёнок, которого она носит под сердцем, станет великим в этом мире человеком. Затем он встал сзади Ефимии Иннокентьевны и на ушко сказал, что она позаботится о матери его ребёнка и о ней само;й. Затем он словно растворился в воздухе, превратившись в некую субстанцию. После чего Ефимия Иннокентьевна улыбнулась, сказав, что она выполнит просьбу Диметрио, и, приподняв подол платье дала возможность субстанции скрыться под подолом её платье, чтобы затем он вошёл в неё. «Ну Вы понимаете».
После чего всё растворилось в небытие, и стоя;щие у окна Женевьева Грегори Фанцян и Елена Кузьминична снова увидели в окне кромешную темноту. Но вдруг где-то вдали. Небеса разверзлись, и в небе образовалась большая воронка, из которой вышел луч чистого света, из которого появилось нечто напоминающий самого дьявола.
Что это было? Этого никто из женщин не знали.
В это самое время чей-то голос сказал, что им пора. Никто из женщин не понял, откуда исходил этот голос. Из каких глубин подсознание исходил этот голос. Голос, похожий на монотонный, к тому же сиплый, доносящийся словно ниоткуда. Он просил женщин посмотреть на луч вдали, который взялся словно неоткуда, в небе.
Но женщины противились приказу голоса, исходящего ниоткуда, был слышан ими лишь в их мозгу. Они смотрели словно заворожённые на луч светившегося с неба. Он словно манил их, говоря, чтобы женщины шли к нему. Что он их ждёт. Но женщины были непреклонны. Они словно игнорировали поступающую к ним словно, ниоткуда информацию – пропускали её сквозь уши, игнорировали её.
Тем временем две женщины, стоя;щие на улице у окна, смотрели на происходящее в доме – за окном. Они смотрели на происходящее в комнате и говорили меж собой.
Они говорили о происходящем в комнате и утверждали, что происходящее в комнате было понятно, что находившиеся по ту сторону их не видят. Вы спросите почему, и кто эти женщины, ответ до лаконичности прост. Две эти женщины были никто иными как Женевьева Грегори Фанцян и Елена Кузьминична. Всё это время они стояли у окна и смотрели в окно, представляя, что было б, если…
Впрочем, представляя, если… две женщины, стоя;щие у окна отчётливо, понимали, что если… это плод их фантазий, и ничего более. Впрочем, этой тёмной ночью, если это не что иное, как выраженный и принятый обличий их страх, а может быть что-то иное.
Они видели лишь гордо стоя;щею у окна глядящую в кромешный мрак тёмной ночи женщину. Она стояла неподвижно, словно думая о чём-то. Очевидно её мысли сводились к следующему.
«Говорят, что мы живём в двух реальностей одновременно. Реальность первая: — это реальность, в которой мы живём. Вторя реальность: — это реальность второй нашей сущности. Той реальности, в который наша вторая сущность живёт в отдельности от нашей реальности, сущности нашего противоречия – местоимения «Я». Не знаю, правда это или нет, не знаю. Так или иначе, это не доказуемо. Недоказуемо, так же как недоказуемо то, что рождение курицы спорно от нашего понимания. Поэтому учёные и просто люди не могут прийти к однозначному мнению; кто первый появился, курица или яйцо? Или откуда произошёл человек? От обезьяны? Или мы компьютер – эксперимент неких сил, которые живут среди нас. К тому же на эту тему Голливуд снял множество фильмов. А может быть, мы потомки марсиан? Когда жизнь, на планете Марс погибла, марсиане переселились на землю, и теперь они живут среди нас. Мы это они, и никто больше. Возможно поэтому две совершенно одинаковые женщины не видели друг друга, а возможно, как уже было сказано выше, эти две женщины были одним целом, героиня истории и её незабвенный автор. Кто знает? Может так, а может быть и нет. Философия — это сила».
Тем временем в комнате происходило следующее.
Жанна Викторовна Модная подошла к сидящей за пишущей машинкой своё вторых ипостасей, та не заметила её. Сидящая за пищащей машинкой женщина словно не видела своё второе я. Затем Жанна Викторовна Модная осторожно заглянула своей второй сущности через плечо, и, посмотрев на слова напечатанной на пишущей машинке, прочла следующее: она стояла позади Жанны Викторовны, и, смотря на быстропоявляющиеся на бумаги печатные буквы, прочла: две женщины исчезли. Они словно испарились, будто бы их не было вовсе.
Стоя;щая за писательницей женщина осторожно обернулась. Она была удивлена, когда увидела, что у окна, где только что стояли две женщины, никого не было. «Где они?» — задавала она сама себе этот вопрос и не находила на него ответа.
Но ответ был. Он был в тех строках, которые выбивала пишущая машинка на столе. И снова заглянув женщине, сидящей за пишущей машинкой через плечо, прочла следующее.
Она снова посмотрела женщине, сидящей за пишущей машинкой через плечо, и, посмотрев на строки, начала читать: Жанна Викторовна Модная, посмотрев на то место, на котором только что стояли две женщины, не понимая, что произошло, подошла к окну, и посмотрев в него, она вглядывалась в кромешный мрак тёмной ночи. Она стояла неподвижно, словно думая о чём-то. Впрочем, о чём думает женщина, это настоящая загадка.
Жанна Викторовна Модная смотря в кромешную тьму, как будто бы что-то видела, что-то, что приводила её в ужас. Впрочем, что есть ужас? Ужас у каждого свой, и каждый из людей должен посмотреть ему в лицо.
Страх перед… убивает людей, и поэтому он должен быть побеждён.

На этом Жанна Викторовна Модная закончила стучать по клавиатуре пишущей машинки и, сделав массаж своим пальцем, обернулась. Увидев стоя;щую за её спиной себе же саму, она ничуть не испугалась, а наоборот, тихо поинтересовалась:
– Вы прочли мою рукопись?
Опешанная этим вопросом, стоя;щая позади Жанны Викторовны Модной, Жанна Викторовна Модная, спросила:
– Вы меня видите? – не понимала она. – Как?
– Я думала, Вы догадались. – сказала сидящая за пишущей машинкой Жанна Викторовна Модная. – Ведь Вы это я, а я это Вы. – она, сделав паузу, сказала. – Мы одно целое, автор и героиня.
– Автор? – не понимала Жанна Викторовна Модная. – Героиня? Я не понимаю, о чём это Вы толкуете, ей-богу.
– И кто из нас есть кто?
– Я – автор строк прекрасной красоты. Вы – героиня моего рассказа.
– Я героиня?
– Да, она есть Вы.
– Но нет, ведь автор «Я».               
– А я, по-Вашему, тогда кто есть?
– Вы – героиня, я автор есть.
– За пишущей машинкой я – поэтесса, а Вы со строк сошли и обрели реальный персонаж.
– Нет. Я – автор, Вы же героиня.
– Так кто же мы такие?
– По сути, кто автор, кто герой нам неизвестно.
– Вот именно. Кто автор, кто герой? Это был вопрос, на который не было ответа.
– Кто автор, а кто герой?
– Вопрос остался без ответа.
Жанна Викторовна Модная встала, повернулась к своему двойнику, и, посмотрев на неё, протянула ей свою руку так, что её ладонь словно прислонилась к невидимой стенки, за которой находилась она.
Тем временем вторая Жанна Викторовна Модная сделала то же самое. В какой-то миг она ощутила, её ладонь ощутила некую невидимую стенку, разделяющую этих двух женщин. Казалось, что они смотрят друг на друга, видя в нём себя, в своём зеркальном отражении. Ни одна из женщин не понимали, как это возможно?
Ладно, если бы это действительно зеркало, и в зеркальном отражении была видна она, и то, что она видела за спиной зеркального отражения свою обстановку точь-в-точь как в зеркале, то это было б совершенно нормально, но, чтобы так? В зеркале была видна другая реальность, это был дурной знак. Хотя… что ни говори, а автор живёт со своими персонажами. Сочувствует им. Делится с ними своими сокровенными мыслями. Так что автор и его персонаж один и тот же персонаж истории, рассказанной самой жизнью.
Две женщины, смотря друг на друга, ужаснулись и вскрикнули от осознания того, что сейчас с ними происходит. Они вдруг осознали, что они и есть те герои и авторы этих историй, в которых они сами и авторы, и герои одновременно.
– Не может быть!
– Не может быть! Это невозможно.
Правда кто из героинь этой истории произнёс первой эти слова, так осталось неизвестно.
Тем временем Женевьева Грегори Фанцян и Елена Кузьминична смотрели в окно, на смотрящею на них женщину, которая очевидно не видела их. Она смотрела вдаль, кромешной темноты ночной тиши, и о чём-то думала. Впрочем, её раздумье было непродолжительным. Вдали на дороге показалась чья-то фигура. Женщина, смотрящая в окно, сделала какой-то жест левой рукой, и, приставив руку к своему подбородку, задумалась. Стоя;щий позади неё провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич сказал:
– Я Вас понимаю, Пелагея Ивановна. – он сделал грустную паузу. – Порой сложно признать, что произошедшее отразиться на всех, в частности, и на Вас.

Часть VI
Глава 58

По ту сторону реальности

Итак, начну с того, что из тёмных туч лунный свет бросил на землю свой ярко-жёлтый свет. На небе тускло показались тускло светящееся звёзды млечного, бесконечного как само время жизни, млечного пути. Тускло светят они на землю словно говорят что-то. Что они говорят, этого нам не ведомо. Луна – старушка смотрела на землю своим добродушным взглядом. Бросая свой жёлтый свет на тот самый дом у которого стояли две женщины.
Они стояли у дома и смотрели в окно на женщину смотрящую на них. Они не видели друга, словно прибывая в разных реальностях своих ипостасях.
Но вот, в ярком свете лунного света дом начал исчезать превращаясь в ничто, если не в синий туман исчезающий под жёлтом лунным светом яркой светящейся на небосклона лунного света, старой и всевидящей бабушки-луны – тускло светящихся звёзд в дальних уголках бескрайной вселенной её млечного пути.
Вскоре всё исчезло, будто всего этого не было вовсе.
Женщины посмотрели друг на друга. Их лица выражало полное непонимание. «Как всё это возможно?» не понимали они. Как? Каким образом только сто стоящий здесь дом, исчез. Исчез, словно его не было вовсе.
И только они об этом подумали, как Женевьева Грегори Фанцян неожиданно поняла, что сейчас ночь, она идёт по тропинке домой. Но в данный момент она стояла возле какого-то дома, в окне котором горел свет.
«Что это? – подумала Женевьева Грегори Фанцян. – Что это значит? – не понимала она и задавала она себе один и тот же вопрос. – Что происходит? – не знала она ответ на этот вопрос, задавая сама себе следующий вопрос. – Я что, сошла с ума?», на этот вопрос она не находила ответа.
В какой-то момент она поняла, что какая-то сила движет ею. Какая-то сила словно говорит ей: постучи в эту дверь. – умолял её чей-то внутренний голос. – Подойди, постучи. Там Вас ждут.
Конечно, после того что только что видела Женевьева Грегори Фанцян. И ни только видела, но и играла в этой истории свою не последнюю роль, она не могла сказать наверняка, что всё что сейчас происходит с ней это не плод её воображение. Впрочем, эти сомнения развеялись когда открылась окно, и чья та показавшееся в нём фигура крикнула:
– Эй! Где там моя недоросль бегает. Марш домой, немедля.
Кому принадлежал этот женский альт, то Женевьеве Георги Фанцян было не ведомо. Но всё же голос этот был до поле знаком. Кому принадлежал этот альт? Женевьева Георги Фанцян пыталась понять, знает ли она этот альт, и чем больше она думала о нём, тем точнее могла сказать, что этот женский альт был знаком ей. Но где она его слышала и при каких обстоятельств этого она как не старалась вспомнить не могла. И в этот момент, Женевьева Георги Фанцян увидела…
Что же она увидела? Точнее надо задать себе вопрос, кого она увидела?
Ответ на этот вопрос достаточно прост. Хотя для некоторых он покажется предсказуемым. Я так не считаю.
Далее произошло следующее. Лунный луч пал на окно в котором Женевьева Георги Фанцян увидела как очертание стоящего за окном человека стали различимы. Женевьева Георги Фанцян вглядываясь в силуэт в окне увидела его жественные очертание. Худенькая девочка лет двадцати – двадцати пяти выглядывала из окна и звала кого-то домой. В какой-то миг сердце Женевьевы Георги Фанцян затрепещало. Оно словно рвалось наружу, кричало что было мочи. Кричало так, что готова была бежать. Бежать осломя голову вперёд. Вперёд, т только вперёд. Бежать к этому дому на крик этой женщины стоящей по ту сторону окна. Женевьева Георги Фанцян не понимала, что с ней происходит? Она ещё никогда не испытывала эти чувства.
Хотя, почему никогда? Подобные чувства она всё же испытывала. Испытывала однажды, тогда, когда давным-давно отказалась от своего ребёнка. Она хотела для него лучшей жизни, но лучшая жизнь стала для её ребёнка ни той жизнью, которую она хотела для него.
В какую-то секунду кто-то, одёрнул её подол платье, и та, посмотрев кто на такое осмелился, увидела стоящую возле неё маленькую девочку. Она смотрела на неё и плакала, спрашивая:
– Я потерялась. Скажите, не Вы ли моя мама? – Нет. – тихо ответила Женевьева Георги Фанцян приподняв подол платье и присев на колени. – Ни я.
Женевьева Георги Фанцян посмотрела на женщину в окне дома, звавшую очевидно кого-то из своих родственников, и показав ребёнку на неё, спросила.
– Та женщина, которая зовёт кого-то домой, эта случайно не она?
– Я не вижу, где эта женщина. – сказал ребёнок глядя в ту сторону, в которую показывала ему Женевьева Георги Фанцян. – Там ничего нет. – однозначно заявила она, и тотчас же вопросила. – Вы разыгрываете меня?
– Нет. – ответила ничего не понимающая Женевьева Георги Фанцян. – Он дом. Он женщина в окне зовёт кого-то. – Я только что оттуда, - сказала маленькая девочка. – Там никаких домов нет. Там только болото.
– Болото? – вопрошала сама себя ничего не понимающая Женевьева Георги Фанцян. Она отчётливо видела дом, и женщину в окне. Но эта маленькая девочка утверждала, что там ничего подобного нет. Мало того, она убеждала Женевьеву Георги Фанцянм, в том что она только что от туда, где по её словам одно лишь болото и ничего более. Понимая всю абсурдность ситуации Женевьева Георги Фанцян осторожно поинтересовалась, откуда она пришла, и вообще кто она и как её звать?
– Я пришла из далека. – рекла та маленькая леди. – Я девочка – ребёнок я. Я потерялась во тьме кромешной, ищущей в ней, и не находивший ничего. Ведь в темноте искать-то бесполезно. Ведь тьма – есть тьма, в ней не ступала нога человека. Шагая в темноту, никто не знает что там есть? Кто встретит там нас. Кто там живёт, один лишь страх. Хотя порой и страх живёт в сознании людей, что хочет он тогда? – рекла маленькая девочка, продолжала. Ищу свою я мать свою. – затем она сделав паузу, спросила. – А Вы кого ищете? Кто Вас зовёт? Ведь женщина в окне, Вы видите лишь одна её. Я не вижу. Лишь болото там от куда я пришла, и боле ничего.
– Но там нет болото.
– Нет, есть. Живу я там сейчас.
– Живёте? Как?
В эту секунду в дали, в окне дома, но этот альт был не тем альтом который она слышала, это был уже тревожный крик, с нотками волнения:
– Эванджелинна, мама волнуется. Хватит играть в прядки. Пора домой. Эванджелина отзовись. Эва!
Женевьева Грегори Фанцян посмотрела на маленькую девочку, и назвала имя Эванджелина. Девочка ответила, что эта её имя. Так же она сказала что она давно ходит по этой дороге, и всякий раз возвращается обратно, к болоту. Затем она попросила помочь ей отыскать её мать.
Женевьева Грегори Фанцян пообещала, хотя сама не зная как отыскать её мать. И как она пообещала Эванджелине помочь, как чей-то уже плачущий альт взревел. Тихий лес встрепенулся. На деревьях вспорхнули напуганные этим пронзительным криком, а ветки деревьев зашумели словно волнующе переговариваясь меж собой, неся информацию по лиственном-витковому радио, в глубинку лесной чаще дремучего тёмного леса.
От такого пронзительно-душераздирающего берущего за душу крика, Женевьева Грегори Фанцян встала, и посмотрела куда-то в даль. В даль от куда доносился этот пронзительный-душераздирающей чей-то женский альт. Но как бы она не вглядывалась кромешную темь которую она видела перед своими глазами, ничего она не видела. Впрочем, что можно было увидеть в темноте, если же по сути на расстоянии вытянутой руки не было ничего видно, ни то что в дали, где-то там, где находился дом. Впрочем, и его тоже не было видно. Лишь его очертание и окно в котором только что была видна чья та фигура.
Женевьева Грегори Фанцян посмотрела на то самое место на котором только что стояла маленькая девочка Эванджелина. Но никого на этом месте уже не было. Вместо неё она увидела выходящую из темноты белую фигуру которая вскоре приобрела очертание женщины на которой была надета белая ночная рубашка. Идя по дороге она оглядывалась и звала Эванджелину. Но, никто не отзывался. Эванджелина не отзывалась. Лишь темь была вокруг неё. Лишь зловещая тьма, и более ничего. Увидев Женевьева Грегори Фанцян она приблизилась к ней, и умоляюще смотря на неё, вопросила:
– Где моя дочь? Вы видели мою дочь? Её зовут Эванджелина. Вы не видели Эванджелину? «Вы не видели мою дочь», — умоляюще говорила она, – мою Эву.
– Здесь была девочка. – сказала Женевьева Грегори Фанцян. – Она искала свою мать.
– Как её звали? – вопросила женщина в белом. Затем она отчаявшись сказала. – Она не сказала.
– Нет. – сказала  Женевьева Грегори Фанцян. – Она сказала как её зовут.
– Как-как её звали? – нетерпеливо вскрикнула женщина в белом. – Как её зовут? Ну говорите, умоляю.
– Эванджелина. – сказала Женевьева Грегори Фанцян.
– Вы в этом уверенны? – Да. – подтвердила Женевьева Грегори Фанцян.
– Кто-то там. – она показала рукой в темноту. – Звал какую-то девочку, - она сделала паузу, и добавила. – Эванджелину. И девочка, которая была только что здесь сказала, что именно так её зовут.
– Где? «Где эта девочка?» — нетерпеливо говорила женщина в белом. – Куда она пошла?
Как любая мать, или большинство женщин у которых есть родственники которые нуждаются в заботе, волнуются о них. Хотя это происходит не всегда. Есть взрослые которым чихать на других, они заботятся только о себе. Только о своём благополучии. Таких взрослых множество. Они пекутся только о самих себе.
В отличии от таких людей стоящая перед Женевьевой Грегори Фанцян женщина в белом, волновалась о своём ребёнке. Она искала его уже долгое время, и не могла найти.
– Я не знаю куда делась девочка, но она была только что здесь. – тихо сказала Женевьева Грегори Фанцян. – Перед Вашем появлением она исчезла. – смотря на эту женщину в белой ночной рубашки, Женевьева Грегори Фанцян видела в глазах этой женщины отчаяние. Казалось что она надеется что она, то есть Женевьева Грегори Фанцян скажет ей те заветные слова которые она хотела услышать: Ваша малышка здесь, вот она. Но этого не произошло. Вместо этих слов она услышала следующие грустные слова. – Исчезла. - тяжело вздохнула Женевьева Грегори Фанцян понимая безысходность ситуации этой женщины. – Словно её здесь не было вовсе.
Женщина в белой ночной рубашки тяжело вздохнула, и грустно сказала:
– Моя девочка, моя Эванджелина, потерялась в тёмной мгле ночного кошмара. Да. Это так. Тёмной мгле ночного кошмара. Я говорила ей, чтобы она была дома к восьми вечера. Что бы она всегда была у окон дома, чтобы я всегда видела её, знала где она. – женщина в белом сделала продолжительную грустную паузу, затем тяжело вздохнув сказала. – Но моя дочурка, моя Эванджелина, не послушала меня. Ослушалась свою мать, Альбину Эльжэвну Жвисту. – она снова сделав продолжительную паузу, тяжело вздохнув, продолжила свою речь. – Эванджелина отошла от дома, скрылась в тёмной мгле ночи. – она снова сделав паузу, сказала. – Там тропинка была, она вела в темь, мглу ночи – кошмара. – она тяжело вздохнула. – В ночи скрывающего в полной мгле тропинке. – затем она снова тяжело вздохнула, и словно винив себя в исчезновении Эванджелины, словно виня себя в исчезновении Эванджелины, призналась. – Я виновата в её исчезновении, и пока я её не найду, моя душа не успокоиться. Я буду ходить здесь, в этих лесах и искать мою девочку. – затем она сказала следующее. – Не теряйте того что можете потерять. Ни всем даётся второй шанс обрести утраченное и принять его, простить всё то что было ранее, на это способны только те люди которые осознают то, что сделали. –  закончила свою продолжительную речь Альбина Эльжэвна Жвиста.
– А что сделала я?
На этот вопрос ответа не последовала. Альбина Эльжэвна Жвиста просто исчезла. Растворлась в небытие, словно её не было вовсе.
Луна смотрела лакского улыбаясь на землю в лунном свете лунного света была видна тропинка.
Женевьева Георги Фанцян стояла на дороге и думала о том, что эта речь стала для Женевьевы Грегори Фанцян словно наваждением, как громом средь ясного небо. Что значили эти слова? «Ни всем даётся второй шанс обрести утраченное и принять его, простить всё то что было ранее, на это способны только те люди которые осознают то, что сделали». – Что сделали? – задавала она сама себе этот вопрос. Ответ пришёл сам собой. Его словно подсказала смотрящая на неё старушка бабушка-луна.
«Жанна Викторовна Модная, стань той, кем Вы были ранее, Женевьевой Грегори Фанцян, и прости»
На глазах женщины появились горькие но в тоже время радостные слёзы. Теперь она понимала, нет, она точно знала что делать. И поблагодарив бабушку-луну за подсказку, она набралась смелости, и посмотрев в даль, в кромешную темень ночного хоррора, смело сделала шаг. Этот шаг был на встречу её судьбе. На встречу неизбежной правде жизни с которой она должна была встретиться как бы она этому не противилась.
Шаг, второй, третий, четвёртый. Всё дальше и дальше в кромешную темноту шла наша героиня в бездну тёмной ночи – её страшного хоррора.
В какой-то момент кто-то в деревьях у-ухнул. Это филин – ночная птица, страж ночи. Смотрящая в даль, сверкая большими глазами, они наблюдают за происходящем в лесной чаще, наводя порядок.

***

Филин. Мудрый филин. Он всё знает, всё ведает. У-ух, у-ух, у-ух. Мудро у-ухает он трижды. Взлетает с ветки дерева, и летит прямо, смотря наземь, он высматривает себе добычу.
И вот что-то привлекло его внимание на земле. Что это было? Еда? А может что-то иное? Не знаю. Но мудрый филин знал, что это? Точнее, кто это? Кто? Женевьева Грегори Фанцян. Она шла по тропинки в кромешной тьме, и как будто бы что-то искала. Каждый из нас ищет что-то. Кто-то находит это сразу, кто-то нет. Есть такие люди, которые ищут всю свою жизнь, и ни находят ничего кроме горя и разочарования.
Видя эту женщину мудрый филин приземлился на тропинку, и как в мистических историях обрёл человеческий вид. Впрочем, человеческим видом это не льзя было назвать. Вместо рук крылья, лицо так и осталось совиное, лишь ноги стали похожи на человеческие. Но ступни и пальцы оставались совиными.
Увидя эту метаморфозу, Женевьева Грегори Фанцян не поверила своим глазам. Перед ней стоял человек-птица, и она недоумевала, как вообще такое возможно? Ведь птица никогда не превращается в человека. Да что там птица, любой из зверей.
Впрочем, почему не может быт? Быть как раз может. Но это миф, да и только. Впрочем, у каждого мифа есть доля правды.
Сфинкс — это зооморфное мифическое существо. В древней мифологии у сфинкса голова женщины, тело льва, хвост змеи, когти льва и крылья хищной птицы. Она безжалостное чудовище пожирающее людей, когда они не могут разгадать его загадки.
Но филин? Кто такой этот филин? В народе его называют мудрой птицей. Она всё про всех знает, всё про всех ведает. И хотя эти два слова похожи по своему смыслу, всё же они разные. Ведать это значит узнавать про кого-либо что либо, а не знать про кого-либо что-либо вообще. Знать же это определённое значение слово знать что-либо наверняка. Но никто не знает ничего наверняка. Все люди только предполагают, сомневаются в той или иной ситуации, поэтому они просто люди, а не высшие разумные существа во вселенной.
Итак, филин стоял напротив Женевьевы Грегори Фанцян, смотрел ей прямо в лицо, и словно наблюдая за ней, пытался понять что-то. Что именно он пытался понять, или даже донести до Женевьевы Грегори Фанцян, мы очевидно никогда не узнаем. Одно ясно, филин, мудрый филин очевидно хотел донести до Женевьевы Грегори Фанцян что-то, что должна знать только она. Он распахнул свои большие крылья, и Женевьева Грегори Фанцян увидела между торсом птице и её крыльями находились у филина руки. Но это были не совсем руки, а скорее всего подобие самих рук. Они состояли из маленьких крыльях словно выращенные из самих крыльев этой мудрой птице. Ни кистей рук, а тем более человеческих пальцев у этой птице не было вовсе. Он протянул одну из так называемых рук к Женевьеве Грегори Фанцян, и повернувшись, показал той же рукой в даль, туда где Женевьева Грегори Фанцян видела только что очертание дома, окна в нём отражавшего очертание женщины.
Наступила полная тишь. Снова не было слышно ни пения птиц, ни шелест деревьев, ничего кроме самой тишины. Да именно. Тишину можно слушать. Она прекрасна. Счастлив тот кто умеет её слушать.
Но эта тишина была пугающе. Казалось, что в ней что-то произошло. Что-то страшное, что-то зловещее, страшное событие пахнувшее смертью.
И тут душераздирающий женский крик всполошил всю гробовую тишь лесной тропинки. – НЕТ!!! – Этот крик был на столько пронзителен, что не мог задеть за живое даже самого бессердечного человека. – А-А-А… - Кричал чей-то душераздирающей но знакомый голос. – КТО ЭТО СДЕЛАЛ? КТО?
Тут надо бы объяснить: крик женщины который услышала Женевьева Грегори Фанцян, принадлежал Альбине Эльжэвне Жвиста. Дело в том, что она нашла свою дочь Эванджелину, но та была уже мертва. Уйдя от дома, она пошла по тропинке которая привела её к болоту. Оглядевшись по сторонам, она увидела распущенный цветок в лунном свете, и пленённой его красотой попыталась достать его, и когда она приблизилась к нему, луна скрылась за облаками, и цветок исчез. Исчез, так же как исчезла сама Эванджелина. Она не смогла выбраться из болото и утонула.
Вскоре её бездыханное тело плавающее где-то в болоте нашла её мать Альбина Эльжэвна Жвиста, которая не перенесла смерти своей дочери, винила себя в её смерти. И в конце концов наложила на себя руки. Повесившись на дереве, у самого болото.
С тех самых пор Альбина Эльжэвна Жвиста ищет свою дочь Эванджелину, а та ищет её. И только два раза в год, в день смерти Альбины Эльжэвны Жвиста и в ночь смерти Эванджелины семья воссоединяется.
Сегодня такая ночь. Ночь смерти Эванджелины.
Филин посмотрел на Женевьева Грегори Фанцян словно упрекая её в чём-то, покачал головой словно говоря ей что-то. Что-то понятное только ей одной.
После чего он У-ухнул, и превратившись снова в птицу-филина, вспорхнул в небо растворившись в тёмной мгле ночных звёзд. Оставив Женевьеву Грегори Фанцян одну стоять на темной дороге идущей в неоткуда – ведущей в ни куда.
В это самое время на дороге появился указательная стрелка, верху которого находился образ самого филина, а стрелка в виде крыла была направлена не в сторону того болота где был виден дом. Нет, эта стрелка в виде крыла была направлена в сторону противоположную от стороны болото.
Женевьева Грегори Фанцян смотрела на указатель пыталась понять, куда направлен этот указатель? Согласитесь, наше зрение обманчиво. Порой мы видим ни то, что есть на самом деле. Мы утверждаем одно, когда надо утверждать совсем иное. Всё в этом мире обманчиво. Порой мы обманываем самих себя, что уж говорить об остальном.
Умиротворение. Это душевное состояние человека. Каждый хочет покоя. Отдохнуть от насущных дел. Порой покой нам только сниться, а порой мы смотрим на что-то, и это что-то нас умиротворяет. Даёт душе нашей покой.
Женевьеву Грегори Фанцян умиротворяло лишь одно. Смотрящая с неба умиротворяющая старушка, бабушка-луна. В мерцанье звёзд ночных покоя. Тиши ночной красы.
«Женевьева Грегори Фанцян не потеряй то что можно потерять в секунду. – чей-то неведомый голос говорил ей. – Вам дан шанс, не упустите его».
Женевьева Грегори Фанцян не знала, как такое возможно? Кто говорил с ней? Кто тот человек или нет, тот кто сказал ей только что эти слова? Одно она знала точно, что никто не знает, что она здесь. Что она здесь одна, и никого здесь больше нет. Ведь если бы здесь кто-либо был, то всего этого не было. Она считала, что всё что произошло с ней это не реально. Вымысел, сон и боле ничего. Ведь если бы это было ни так, то всё то что с ней произошло, всё это не произошло с ней.
Не реальность, но факт. А факт, не реальность. Что есть реальность тот факт, но факт есть не реальность.
Но реальность и сон порой неотделимы друг от друга, и порой никто не знает, где границы реальности, а где границы вымысла.

Глава 59

Прощение

Итак, реальность и сон порой неотделимы друг от друга, и порой никто не знает, где границы реальности, а где границы вымысла.
Реальность – как вымысел, порой как сон. Проснулась утром Женевьева Грегори Фанцян в своей постели.
На улице светило полуденное солнце, и яркий солнечный свет резво брызжа по лицу женщины только что проснувшись после продолжительного сна-хоррора.
«Чёрт побери. – подумала Женевьева Грегори Фанцян. – мне приснился какой-то кошмар. Буд-то я… - пересказывала она сама себе все детали своего хоррора. Но вдруг, на секунду задумавшись, она предположила, что она до сих пор спит. И то, что происходит с ней сейчас, ни что иной как сон. Хоррор который ещё не закончился. Её личный кошмар».
Она встала с кровати, и надев домашний халат проследовала из спальни в свой кабинет. Там она увидела стоящую на столе пишущую машинку «ROYAL». Она подошла к столу, и очередной раз взглянув на пишущую машинку «ROYAL», тяжело вздохнула. Не зная что и делать, она на секунду задумалась. Всё же для женщины было непонятно. У неё оставался один единственный вопрос. Что происходит? Где та реальность сна и реальности, за которой нет пути назад. Что это? Ведь она уже видела что-то подобное. Видела во сне. Но ежели сон это был совсем ни сон, а реальность — это сон, это мгновение её жизненного пути. Чёрт побери, как всё это сложно понять ту грань за которой есть реальность, а за какой есть сон. Ведь сон — это реальность бытия, а бытие это и есть подчас сон.
Не зная почему, Женевьева Грегори Фанцян по какой-то необъяснимой для неё причине, села за стол, и вставив в пишущую машинку лист чистой бумаги, размяла свои пальцы, и нажав на одну клавишу, затем на другую, принялась складывать из букв слова, из слов строки. Текст вылетал из пальцев пишущей машинки словно белка колола грецкие орехи, и словно не останавливаясь ни перед чем, Женевьева Грегори Фанцян всё быстрее и быстрее нажимала на клавиатуру пишущей машинки «ROYAL» выстукивая на чистом листе бумаге следующий текст этой истории.

Из рукописи Жанны Викторовны Модной

– Она стояла за прилавкам магазина одежды. Сегодня должны прийти Любовь Романовна и её дочь Елена Кузьминична не позднее чем в три часа дня. Жанна Викторовна Модная распаковала привезённые давеча из Санкт-Петербурга платья из последней коллекции тамошних модниц – красавиц придворных дам, графинь и баронесс. Каких платьев там только и не было. Бальные платья, платья с кринолином, дорожные платья, белые свадебные платья. Красивое женское нижнее бельё, сапожки, туфли, ИТД, ИТП. В общем целый женский гардероб.
Правда что делать с этим гардеробом Жанна Викторовна Модная не имела ни малейшего понятия. Для Жабинки нужны были повседневные платья. Платья, в которых женщины могли гулять по городу, разговаривая со своими подругами, со своими кавалерами не стесняясь своего внешнего вида. Ведь согласитесь, порой платье может пристыдить или возвысит даму одевшую его. А может пристыдить. Никто не знает наверняка, какое платье подойдёт женщине. Порой она сама запутывается в его выборе. Ведь к платью нужны туфли, украшения, и так далее, и тому подобное.
В случае с городом Жабинка можно сказать так; - привезли всё, а главное забыли. Да, забыли. Забыли что Жабинка это не Петербург. Что здесь совсем иные нравы. Иной менталитет, да и вообще всё по-иному.
Часы пробили три часа по полудню, когда в дверь магазина вошли две женщины. Те самые две женщины Любовь Романовна и Елена Кузьминична кои должны были зайти в магазин сегодня.
Жанна Викторовна встретила их как говориться с распростёртыми объятиями. Сегодня было все в магазине. Платья – последний писк моды. Весь свет Петербурга.
У пришедших в магазин женщин разбежались глаза. Они хотели примерить все эти платья. Покрасоваться пройдя по улицам города Жабинка, словно говоря всем, что вот они! Это они, мать и дочь: вот мы какие, красивые. Платья нам к лицу, а Вам старые кошёлки одетые как оборванки. Что с Вас взять.
Впрочем, их радость вскоре омрачилась тем, что оказалось что ни одно из привезённых в Жабинку платьев не подходили им по размеру. Все платья оказались пошиты на достаточно тучных дам. В отличии от них, Любовь Романовна и Елена Кузьминична были достаточно худощавыми леди. Все туалеты на них весели как балахоны на их владельцах. Так что ни одно из платьев ни одна из женщин себе не подобрала.
Извинившись за доставленные неудобства Жанна Викторовна Модная предложила двум женщинам прийти сегодня вечером к ней в гости. Мотивировав свою просьбу тем, что она в городе недавно, и она хотела поговорить о том, стоит ли здесь продолжать свой бизнес или стоит уехать отсюда пока не поздно, подобру – по здоровью.
Две женщины приняли предложение госпожи Модной пообещав, что сегодня вечером будут у неё в гостях. На том они и распрощались.
Вечером, часиков в восемь, Любовь Романовна и Елена Кузьминична выходя из своего дома, стоя у двери, услышали стук в дверь. Но вопрос, кто это? Они получили ответ, что к ним пришла госпожа Модная, и просит впустить её к ним.
Входная дверь отварилась. Стоящая на пороге Жанна Викторовна сказала, что ей нужно поговорить с Любовь Романовной. Что этот разговор ни терпит отлагательств.
Что ж, разговор не требующих отлагательств считается важным разговором, и Любовь Романовна, и Елена Кузьминична это отлично понимали.
Жанна Викторовна Модная вошла в квартиру, затем прошла в гостиную, и посмотрев на Любовь Романовну не удержала слезинку. Любовь Романовна не понимала, что происходит. Почему эта совершенно незнакомая женщина плачет. Плачет в её доме. Ответ она получила почти сразу. Дело в том, что у Жанны Викторовны Модной на плече висела маленькая сумочка, из которой она вытащила какой-то лист бумаги, и протянула его Любовь Романовны.
Взяв письмо и прочтя его, Любовь Романовна тупо посмотрела на Жанну Викторовну Модною. Она не понимала, как такое возможно? «Что это злая шутка или что?» не понимала Любовь Романовна. Откуда у этой женщины это письмо?
Не успела она об этом подумала, как вдруг она увидела у Жанны Викторовны в руке ещё одно письмо. Дрожащими руками она взяла из рук Жанны Викторовны ещё одно письмо, и дрожащими руками развернув его прочла следующее: Я давно простила Вас матушка. Скоро приеду в Россию, в Жабинку. Там обо всём поговорим. Ваша дочь, Женевьева Грегори Фанцян.
Прочтя это письмо, у Любовь Романовны не было слов что сказать. Любовь Романовна стояла как вкопанная Она не знала, что и сказать, а сказать было не чего.
Эту неловкую ситуацию спасла Елена Кузьминична. Она сказала, что это она разыскала старшую дочь и написала ей письмо, ответ на который стоит перед ней, перед её матерью Любовь Романовной.
В эту секунду, когда не было что сказать, Любовь Романовна спросила, почему Жанна Викторовна Модная, а не Женевьева Грегори Фанцян. Та ответила, что Жанна Викторовна Модная известна на всю Европу, а имя Женевьевы Грегори Фанцян неизвестна никому.
Любовь Романовна: – Поэтому Вы открыли здесь, в Жабинке.
Жанна Викторовна Модная: – Это так. Я прислала свою коллекцию платья в Россию, в Санкт-Петербург, а оттуда поехала сюда, в Жабинку. К Вам маменька, к Вам сестра, домой.
Женщины стояли друг напротив друга. Они молчали. Впрочем им не было что сказать. Годы проведённые в разлуки друг от друга дали свои плоды. На лицах всех трёх женщин появились Горькие слёзы. Эти слёзы не были слезами горя, нет, они были слезами радости. Радость переполнявшие их сердца. Сердца горести-страдания, печали и радости. Как долго они ждали эту встречу. Сколько вынесли они страданий. Страданий горьких слёз их печали, радости и грусти. ***

Автор: – Сидевшая за пишущей машинкой «ROYAL» Жанна Викторовна Модная, она же Женевьева Грегори Фанцян неожиданно для себя почувствовала, как чья та рука дотронулась до её плеча. Та обернулась. Она увидела стоящую позади неё женщину. Она плакала. Нет, не плакала, а рыдала. Из её глаз лились горькие слёзы. Казалось, что она будто просит прощение за что-то сидящей за столом Жанне Викторовне Модной. Жанна Викторовна Модная тотчас же узнала эту женщину. Эта была никто иная как Любовь Романовна - мать Женевьевы Грегори Фанцян, она же Жанна Викторовна Модная.

Из рукописи Жанны Викторовны Модной: продолжение

…Порой наши страхи оживают. Наши персонажи книг тоже. И это правильно, так и должно быть. Но что делать если человек создаёт персонажа своей истории которого возможно не существует. Он вымысел. Он герой его романа или воспоминание того что когда-то было или возможно будет в недалёком будущем. На этот вопрос нет ответа, и никогда не будет… ***

Автор: – Персонаж созданный Жанной Викторовной Модной обрёл своё воплощение. По сути реальный персонаж её истории посетивший её в её маленьком магазине.
И тут возникает совершенно законный вопрос. Создан ли персонаж Жанной Викторовной Модной ею самой или всё было на самом деле.
Женевьева Грегори Фанцян смотря на эту женщину, не понимая что это, вымысел или явь, встала изо стола и посмотрела на Любовь Романовну. Та посмотрела на неё.
Тут их ладони словно магнит соединились друг с другом в пространстве – их реальность бытия. Они соприкоснулись друг с другом, и обе женщины почувствовали это соприкосновение.
Между ними пробежала что-то. Они почувствовали какую-то связь меж собой. Что-то необъяснимое притягивало их друг к другу. Что-то родственное, что-то что может почувствовать только родные люди которые всегда, в любой ситуации ощущают связь меж собой. Связь меж родственными душами.

Из рукописи Жанны Викторовны Модной: продолжение

…Я не знала что происходит? Что это? Безумие? Почему я вижу Любовь Романовну, а она смотрит на меня. Я не знаю, видит ли она меня или нет. Я смотрю на неё и вижу что она плачет. Эти слёзы страдание, слёзы раскаяние, слёзы… впрочем, что есть слёзы?  Слёзы разные. Горькие слёзы и радостные.
Тут Жанна Викторовна опустила глаза, и увидела, что стоящая перед ней женщина в положении. Срок был достаточна продолжителен. Примерно 20-23 недели.
– Я снова посмотрела на стоящую передо мной Любовь Романовну, и увидела что её лицо не видно. Её голова была опущена и смотрела на округлённый её животик. Животик, в котором рождалась новая жизнь. Жизнь которая возможно стала её жизнью. Жизнью Женевьевы Грегори Фанцян или чьей-либо ещё жизни. Жизни которой не было вовсе.
Согласитесь, что многие родители отказываются от своих чад и живут своею жизнью. Впрочем, это уже было написано выше… ***

Автор: – Мы абстрактно-эфемерно воспринимаем и анализируем всё что можно подвести под эту черту. Если всё это сложить во едино, то возможно получиться если не писатель, то стихоплёт уж точно. Согласитесь, каждый человек по-своему сочинитель. Порой он описывает то что видит, а порой сочиняет.
Так кто же сочинитель здесь, а кто автор? Порой это определить нельзя. Так кто же автор, кто герой? Оставим на размышленья Вам.
Продолжим мы сейчас сею историю. Итак, продолжим.
Жанна Викторовна Модная не знала что делать. Смотря на эту женщину ей стала жаль её. Жаль в том смысле, что она ненавидела её и призирала. Любила ли она её? Простила? Вряд ли можно это сказать однозначно. Одно можно сказать точно, стоя друг против друга, смотря друг на друга, они словно просили друг у друга прощение. Хотя сейчас, Любовь Романовна не смела поднять взгляд. Не смела посмотреть в глаза Женевьеве Грегори Фанцян. Не могла посмотреть в глаза своей дочери. Страшно.

Глава 60

Два монстра – две женщины – два их «Я»

Девять месяцев спустя

Итак, прошло время. Время, которое летит незаметно. Миг, и секунда убежала говорят, секунда — это миг, не догонишь. Секунду не поймаешь. Минута — это целая жизнь, а час — это вечность. Вечность — это целая жизнь. А рождение жизни — это целая эпоха. Итак, для Иры и Ефимии Иннокентьевны время пролетела незаметно. Вот-вот, девять месяцев спустя рождение новой жизни.
Лежав в мягкой кровати, Ира читала какую-то книгу. В ней было написано то, что вряд ли кто-нибудь хотел прочесть. А именно, Ира читала книгу о беременности. Что и как нужно делать, когда женщина находится на последних месяцах – недель своей беременности.
Сейчас в XXI веке от Рождества Христова столько написали книг о беременности и о том, как нужно воспитывать ребёнка, что деваться от них некуда. Впрочем, психологии этих книг не может воспитать ребёнка, так как, если бы его воспитывали сами родители. Они бесполезны. Порой воспитание детей идёт вразрез со всеми терминами книг по психологии детей – из воспитания. Это отлично знала Ира. Ведь она, как мы помним, вместе с Ефимией Иннокентьевной. Но всё-таки, так как она находилась в XIX веки, тогда была совсем иная медицина, и книга, которую читала Ира, не было. Это лишь фантазия самого автора, этого произведения.
Да, надо пояснить, что за то время, когда Ира была в положении, её статус изменился. Её взял замуж лекарь Катц. Катц Авраамом Рудольфовичем после того, как узнал о её беременности, и понял, что ей никто не поможет, когда провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич после приезда Ларисы Ждановой, с детьми, дочерью Эванджелиной Тимофеевной Ждановой и с сыном Робертом Тимофеевичем Ждановым, и обрёл семью, который не было у него всю свою жизнь. Авраам Рудольфович Катц предложил Ире мою руку и сердце.
Он конечно понимал, что этот брак станет для него и для неё роковым. Все будут судачить о том, что лекарь Катц взял в жёны испорченную женщину. Но Аврааму Рудольфовичу на все эти сплетни и пересуды было начхать. И не просто начхать, но и наплевать тоже.
За свою жизнь он видел и серого, и белого. Прошёл воду, огонь и медные трубы. Бывалый вояка, военврач, что может быть лучше, чем не обращать внимания на пересуды. Ведь пересуды — это человеческая зависть. А зависть — это яд, жалящий всех без разбору змеиное жало змеи – жалящая всех без разбору. Ко всему этому и даже больше Авраам Рудольфович был готов.
Теперь после свадьбы Ира переселилась на праве законной хозяйке, в дом своего мужа – лекаря Авраама Рудольфовича Катц, который заботился о ней, выполнял все её женские капризы, кои есть у беременных женщин.
Сейчас войдя в спальню, в которой на мягкой кровати лежала и читала литературу по беременности его супруга Ира.
– С добрым утром. – сказал Авраам Рудольфович Катц. И подойдя к постели, сел подле неё, спросил. – Всё хорошо?
– Да. – ответила Ира, откладывая книгу в сторону. – Всё хорошо.
Но острый взгляд Авраам Рудольфовича заметил, что ни всё хорошо, как можно было показаться на первый взгляд. Сквозь радость на лице Ире в глазах её читалась какая-то тревога. Казалось, будто она страшится что-то. Словно она волнуется. Переживает, но не показывает виду.
Заметив эту с позволения сказать метаморфозу, Авраам Рудольфович поспешно поинтересовался:
– Вы чем-то встревожены?
– Нет. – однозначно сказала Ира. Затем спросила. – С чего Вы взяли, что я встревожена?
– Мне так кажется. – признался Авраам Рудольфович, желая помочь супруге. – Мне кажется, нет, я точно могу сказать. Не ошибаюсь. Вы боитесь. – он сделал паузу. – Раньше, когда Вы были далеко от родов, Вы были совсем другой. Сейчас же, при приближении самих родов, Вас как будто подменили. – сказал он, затем предположил. – Такое ощущение, что роды Вас пугают. – он сделал паузу. – Не бойтесь рожать. – сказал он ей. – Я видел за свою жизнь множество матерей-рожениц. Они с радостью носят все девять месяцев дитя под сердцем. Когда рожают – проклинают всё, но потом. – он сделал долгую однозначную паузу. – Страх проходит, наступает пора радости. – он сделал паузу и сказал. – Страх — это естественное состояние женщины перед родами. Ведь если бы у женщин не было страха, — успокаивал Авраам Рудольфович Иру, — он сделал продолжительную паузу. – В этом случае, — сказал он, — женщина никогда не сможет стать матерью, только её подобием. – он снова сделал паузу и, взяв Иру за её кисть и, ласково проведя по ней второй рукой, спросил. – Что Вас беспокоит? Какие тягости обуревают Вас, волнуют Вас, скажите. – попросил он её. – Откройтесь, и Вам станет легче.
Так как Ира была из будущего, она знала авторов произведений гораздо больше, чем Авраам Рудольфович. Так что она подумала: «Как Овод, он же Артур исповедался отцу Монтанелли, а тот его предал – обрёк сына на верную смерть, и Джемму одну – без любимого».
На самом же деле Ира переживала. Она волновалась. Была в ужасе. Каждую ночь она думала, размышляла на тему, кто у неё родится? Ведь она не, знала кто его отец. Одно имя, Диметрио. Диметрио, кто такой этот Диметрио? За всё то время, проведённое в интересном положении, она так и не узнала. Диметрио исчез. Скрылся во времени, словно его не было вовсе. То обстоятельство, что она носит под сердцем монстра, не давало ей покоя. Ведь, в конце концов, монстр всегда порождает себе подобного. И еже ли у монстра родиться ангел, то как ни крути, ангел станет в конце концов монстром. От сюда пословица: «Волк в овечьей шкуре» или коварный человек, который притворяется добрым и благодушным.
Это всё Ира знала. Знала и была уверена в том, что Авраам Рудольфович хотел выведать у неё её волнение потому, что хотел… впрочем, почему она так подумала? Ведь Авраам Рудольфович принял её, стал её мужем. Возможно, он хотел помочь ей, помочь ни как муж, а как лекарь.
Но, что он может сделать? Солгать её? Обнадёжить? Что? Этого Ира не знала. Она легонько улыбнулась и сказала:
– Я в порядке. – затем она добавила всё хорошо.
Но все знают, когда человек говорит, что с ним всё в порядке, то он вообще не в порядке. Порой скрытность человека приводит к его гибели. Так это или нет, я не знаю. По сути, когда это происходит человек бороться с самим собой, со своими страхами, со своими скелетами в шкафу. И кто победит в этой схватки? Кто тот, кто скажет: я взял верх над… кто это? Наше подсознание? Наше сознание? Или наше надсознание? А может быть наше второе «я». Наш страх. Ведь местоимение «я» — это и то и другое. Одна медаль – две её оборотной стороны. Я – да, и я – нет. Кто победит в этой битве? Какая из сторон нашего эго под названием местоимением «я». Какая?
– Нет. – тихо сказал лекарь Катц. – Вы не в порядке. – он сделал паузу и сказал. – Вы боитесь. Боитесь, что родите монстра. – затем он посмотрел куда-то в окно. Словно в даль безвременного пространства, его бесконечной неопределённости. Неопределённости самого времени – его искажённого пространства. – Каждый скажет, что монстром не рождаются – монстром становятся. – сказал она, смотря на Иру добродушным взглядом. Не важно кто родиться. — успокаивал он её. – Важно, как воспитать маленького человечка и пустить его в общество. Это Вам скажет каждая мать, которая так или иначе воспитала своего отпрыска. Да что там скажет – наглядно покажет свои труды жизнедеятельности в воспитание ребёнка. Да-да, именно. – подчеркнул Авраам Рудольфович Катц. – Наглядно покажет свои труды жизнедеятельности в воспитание ребёнка. – подчеркнул лекарь Катц. – Ведь женщина обязана воспитывать детей в понимании самого общества, а не в понимании своих детей.
– Я это знаю. – тихо сказала Ира. Впрочем, она не разделяла этот тезис Авраама Рудольфовича Катц. Она считала, что женщина обязана заботиться сначала о своей семье. Затем о доме. Затем о хозяйстве, и после всего этого о само;й себе. Хотя забота о само;й себе у женщин стоит на первом месте после заботы о своих отпрысках. А порой вообще на первом месте. Так что забота о детях в понимании самого общества не входила ни в какие-либо постулаты жизни Иры. – Женщина должна воспитать своего ребёнка. – она сделала продолжительно тяжёлую паузу. Тяжело вздохнув, сказала. – Но что если этот ребёнок нежеланный. Он плод зла, и из него как бы я ни старалась, не вырастит ничего хорошего. – она сделала долгую неутешительную паузу. Затем неистово воскликнула. – Монстр — это его удел. И как бы мы ни хотели сделать из него ангела… — однозначную паузу, и иронично усмехнувшись, сказала. – Ангел в овечьей шкуре — это нонсенс. Истерично рассмеялась она. – Это нелепица какая-то. Просто смех, да и только.
– Смех говорите. – услышала она до более знакомый женский голос. – Возможно. – голос сделал паузу. – Но тогда почему Вы Ира, оставили этого ребёнка?
Ира, посмотрев в сторону голоса, увидела стоя;щею возле её кровати Ефимию Иннокентьевну. Она стояла возле её кровати, и смотря на неё, словно упрекая её в чём-то. А упрекала она её в том, что та всё ещё сомневалась в том, правильна ли она сделала оставив ребёнка, или ей стоило избавиться от него. Ведь тогда, девять месяцев тому назад, Ира решила оставить ребёнка, а Ефимия Иннокентьевна пообещала ей в том, что поможет ей в воспитании её ребёнка. Но сейчас? Женщины — это не постоянный народ. Непостоянные личности. Они сомневаются, лгут, притворяются. Делают всё, чтобы обеспечить себя. Но в этом случае сомнения Иры не были лишены здравого смысла. Ведь её изнасиловал даже не человек, а монстр с другой планеты.
 
Автор: – A certain alien from outer space. An alien from another planet. UFOs. «Некий пришелец из космоса. Пришелец с другой планеты. НЛО». Так можно было бы охарактеризовать Ирин страх перед вот-вот не за горами родами. Ведь кто не помнит фильм «Аlien: Ridley Scott» Чужой: Ридли Скотт. В этом фильме в героев отправившийся в космос, вселилась инопланетное чудовище, которое появилась из яйца. Главную героиню, которую играет «Sigourney Weaver: Alien Ripley» Сигурни Уивер: Элен Рипли в конце третьего фильма погибает потому, что в неё вселился чужой, и он не должен был родиться на свет, так как если бы это произошло, то мир бы погиб. Но человек по своей натуре алчный и безумный. Фильм Аlien 4 Resurrection; чужой 4 Воскрешение. В этом фильме режиссёр воскрешает главную героиню эпопеи Элен Рипли, и извлекает из неё чудовище. К чему это привело, все это знают. Чудовище было убито, монстра убила сама его мать. Но кто монстр, а кто чудовище? Этот вопрос спорный, и до сих пор остаётся без ответа. На этом конец. Впрочем, в 2024 года выпустили фильм Alien 5; так что история ещё не закончена.

– Я не, знаю кто родиться? – призналась Ира. – Человек или нечто.
Опасение Иры было понятно. Она не, знала кто такой Диметрио? Она только знала, что он не с земли. Кто он? Для Иры так и осталось загадкой.
Понимая это, Ира попросила Авраама Рудольфовича Катц покинуть их, так как она хочет поговорить с Ирой наедине. Когда Авраам Рудольфович Катц покинул спальню, Ефимия Иннокентьевна, сев подле Иры, сказала:
– Я уверена, что родиться нормальный ребёнок. – правда она сама сомневалась в своих словах. Она понимала, что вилами на воде писано. Кто знает, кто родиться? Монстр или человек. Ведь порой монстр — это человек, а порой человек — это монстр. Никто не, знает кто родиться ангел или демон? И Вы ответите на один-единственный вопрос, кто сам человек? Кто он? – Он будет человеком.
Ира поинтересовалась:
– Откуда такая уверенность?
– Уверенность в чём? – уточнила Ефимия Иннокентьевна.
Ира уточнила:
– Уверенность в том, что дитя родиться не монстром.
Ефимия Иннокентьевна на секунду задумалась.
«Монстр. Родится монстр. Что за монстр? Кто этот монстр. – Ира встала с постели и посмотрев на подругу, подумала. – Монстр этот Диметрио. – Диметрио, которого я не знаю. Он возник неоткуда и пропал в никуда». – затем она спросила у Ефимии Иннокентьевны. – Вы считаете, что Диметрио не монстр? – наивно спросила Ира. – Вы считаете, что Диметрио сама невинность? И ребёнока, которого я скоро рожу, будет чист? – она сделала однозначную паузу, и с совершенной ответственностью заявила. – Да вы смеётесь. – кинула Ира Ефимии Иннокентьевны прямо в лицо заявив. – Не бывать этому. Нет! – однозначно заявила она. – Не позволю. – однозначно заявила она, и, автоматически накинув брошенный в кресло халат, направилась прочь из комнаты. Подол её халата как бы развивался в воздухе, словно говоря своей подруге Ефимии Иннокентьевны, что я сделаю так, как ей захочется, и никто её в этом не переубедит. Впрочем, я могу ошибаться, и развивающееся полол халата лишь развивающийся в воздухе подол халата, и всё.
Но не успела Ира отойти от кровати, как Ефимия Иннокентьевна вслед своей подруге неожиданно крикнула:
– Сбежать от проблемы не получиться. Надо её решать.
Ира на секунду остановилась. Точнее что-то остановила Иру. Какая-то неведанная сила не давала ей сдвинуться с места. Ира обернулась. Она смотрела с упрёком на Ефимию Иннокентьевну, говорила:
– Я не бегу от проблем, я их решаю.
– Нет. – однозначно заявила Ефимия Иннокентьевна. – Мне кажется, что Вы обманываете сами себя. – сказала она. – И я права. – однозначно утверждала она. – Вы бежите от проблем, и сами знаете, что это так. – утверждала она. – Но боитесь в этом сами себе в этом признаться.

– Нет. Я не боюсь признаться себе ни в чём. – однозначно заявила Ира, а Ефимия Иннокентьевна сказала:
– Вот именно, — подчеркнула Ефимия Иннокентьевна, — ни в чём. Вы ни в чём не можете себе признаться. Признаться в том, что Вы бежите от проблем и не можете в этом сами себе признаться. – затем Ефимия Иннокентьевна прикрикнула на Иру, словно приказав. – Подойдите ко мне, сядьте. – твёрдым решительным голосом, приказала. – Сядьте и слушайте. Сесть! – приказала она. – Немедля.
Испугавшись, что Ефимия Иннокентьевна не шутит, она посмотрела в глаза своей подруге, и, увидев в них Твёрдость решимости её намерений, подошла к подруге, и та, показав ей на стоя;щее рядом кресло, сказала:
– Садитесь. – затем она прикрикнула. – Сесть! – однозначно крикнула она. – Сесть, немедля!
Когда Ира села в кресло, Ефимия Иннокентьевна крикнула:
– Сейчас не XX и тем более не XXI век. Здесь нельзя жить как у нас. Здесь принципы жизни и людской менталитет совсем иной. – она сделала паузу и сказала. – Сбежать от проблем здесь не получится, так же как и не получится признаться себе в том, в чём признаться нельзя себе ни в чём. – она сделала паузу и сказала. – Признаться в том, что беременность была ошибкой, и в первых месяцах беременности нужно было сделать аборт – убить ещё не новорождённое дитя в женской утробе матери, разве это не зло? – она сделала однозначную паузу. – Не знаю, что думают по этому поводу другие, но я думаю, что в данный момент монстр — это не насильник Диметрио, а Вы сами. Вы пытаетесь убедить себя, что эта беременность — ошибка. Что эта нежелательная беременность и Вы хотите избавиться от дитя. «Так кто же монстр?» — спрашивала Ефимия Иннокентьевна Иру. – Он или Вы? Тот, кто против Вашей воли был с Вами, или Вы, которая желает убить неродившееся дитя. Скажите кто?
Не зная, что сказать, понимая, что на этот вопрос нет определённого ответа. Нет, потому что нежелательная беременность для женщины всегда приводит к аборту, а изнасилование её кем-то всегда остаётся в её памяти, и памяти рождённого после этого насилие дитя, которое всегда будет напомнить женщине о тех событиях её жизни, которые она хотела забыть.
Кто хуже монстр? Насильник или женщина, делающая аборт – убивает ребёнка? На этот вопрос у Иры не было ответа, а Ефимия Иннокентьевна неоднозначно ответила:
– В том-то и дело.

Автор: – На этот вопрос нет ответа. Кто скажет, что насилие страшнее, чем аборт. Но насилие бывает разное. Физическое насилие, моральное, духовное, принудительное. Какое насилие страшнее Вы спросите, и каждый в своём ответе ошибётся. Нет ничего страшнее, чем насилие над личностью самого человека – его принуждение к чему бы то либо, тому, что хочет сам насильник, а не к тому, что хочет сам насилуемый – его моральной личностью, невезение ему свою идеологию личности – его зомбирование как личности.

– Мы женщины никогда не ответим на этот вопрос. – сказала Ира и тяжело вздохнув сказала. – Для нас, хуже чем насилие, не может быть ничего.
– Даже убийство новорождённого? – осторожно спросила Ефимия Иннокентьевна. – Аборт?
У Иры не было слов, чтобы ответить на этот вопрос. Да отвечать было нечего. Ведь, что ни говори, а нежелательный ребёнок всегда был проблемой для женщины. «Как объяснить мужу, что я изменила ему, что ребёнок, которого я нашу от любимого не его. – думала Ира. – Он обещал мне горы золотые, увести из этой страны, а сам. – горько вздохнула она. – Какая же я дура! – обличила она сама себя. – Какие же мы дуры». Так она думала, как думают большинство женщин, попавшие в данную ситуацию. Для кого аборт — это единственное решение из выхода в её ситуации в целом.
Видя, что Ира не может ничего ответить. Впрочем, ей не было что ответить. Ефимия Иннокентьевна снова сказала:
– В том-то и дело, на этот вопрос нет ответа. – сделала вывод Ефимия Иннокентьевна. – Кто монстр, а кто нет, на этот вопрос нет ответа. – затем она сделала очередную задумчивую паузу, затем вопросила. – Но кто знает, кто монстр? – и сама себе дала на этот непростой вопрос однозначный ответ. – Ответ очевиден.
Ира тихо сказала:
– Вы правы. Самый худший монстр для детей, эта женщина – их собственная мать.
Ефимия Иннокентьевна встала, подошла к подруге, и, обняв её, словно говоря, что она не такая, что она лучше тех женщин – матерей-убийц, которые делают аборты, сказала:
– Я не хочу, чтобы моя подруга стала монстром.
Та, посмотрев в глаза подруги, заверила:
«Я и не стану такой, обещаю. – она подошла трюмо, и посмотревшись в зеркало, сказала сама себе. – Я не монстр. – затем она пообещала сама себе. – Я рожу. Рожу, и пусть будет, что будет. В конце концов, Ефимия Иннокентьевна права, всё дело в воспитании, а не в родословной».
Затем она посмотрела на подругу, сказала:
– Я — не монстр, я — мать.

Глава 61

В зеркальном отражении их монистической сущности

Итак, я – не монстр, я – мать. Так сказала Ира своей закадычной подруги, когда та пыталась и небезуспешно убедить её, что монстр — это сама женщина, а не насильник.
Ира смотрела в зеркало трюмо и хотела понять, увидеть в нём себя саму. Но ничего, кроме мраморного лица она в зеркале не увидела. Да-да, именно мраморное лицо и ничего больше.
Ира не узнавала себя в нём. Она никогда не видела такого мраморного лица, в котором не было ни капли жизни. Оно не выражало никаких эмоций – чувств. Эмоций коих она недавно испытывала до того, как с ней произошло это. «Это, это, это». Говорила она сама себе, словно винив себя в том, что с ней произошло. Внутреннее её чувство, как бы она ни старалась, всё равно мучило её. Терзало всё внутреннее её женское существо. Существо противившиеся всему тому сказанному Ефимией Иннокентьевной, что было ей только что сказанное Ире.
«Что за дикость. – подумала Ира. – Почему я вижу в нём, – то есть в зеркале, — не себя, о чьё-то отражение чьё угодно, только не моё. – она на секунду задумалась, а затем она увидела в зеркальном отражении стоя;щею позади неё Ефимию Иннокентьевну. Она стояла по правое плечо от неё, и положив кисть правой руки на её левом плече, она словно утешала её, говоря о том, чтоб та была спокойна, что всё будет хорошо. Затем она вторую кисть руки положила на её округлённый животик, и словно успокаивая её, все её страдания, страдания, все её тревоги она словно взяла себе, оставив Ире только радость и умиротворение. У Иры все тревоги словно куда-то испарились. Их как будто бы и не было вовсе. В туже секунду Ира увидела, что у Ефимии Иннокентьевны появился живот. Живот словно она носила под сердцем ребёнка. Но откуда взялся этот округлённый животик Ире не было ведомо. Впрочем, как уже было написано у каждого местоимения «Я», есть антипод. В зеркале Ира видела в своём отражении свой антипод. Антипод в образе своей немезиды Ефимии Иннокентьевны – её внутреннее состояние женской души. – Вы взяли на себя всё плохое, что было во мне. – подумала Ира. – Зачем? – задавала она сама себе этот вопрос. – Зачем брать на себя то, что приведёт Вас к… — тут на языке и в мыслях Иры залетело и никак не могло вылететь одно лишь слово. Слово, которое пугает всех, и приводит в ужас. – Смерть. – однозначно сказала она сама себе. – Я – это Вы. Догадалась она. Я – мать, и как всякой матери я хочу, чтобы мой ребёнок родился нормальным, здоровым малышом или малышкой. Каждая мать это хочет, — грустно подумала она. – Но не у каждой её желание станет реальным. В мире все дети рождаются с теми или иными заболеваниями. Грустно, если бы это не было так страшно. Обрекать не родившегося человека на столетние страдания. – она сделала паузу в своих размышлениях, и затем, словно из глубины её души, её женского сердечка вырвалось одно-единственное слово. – За что?! За что? За что!».
Она смотрела в зеркальное отражение Ефимии Иннокентьевны, и её вопрос обрёл ответ. Да-да, в глазах её подруги – заклятой немезиды она прочла ответ.
«Страдание — это удел всех людей не только на этой планете, но и жизни в иных галактиках. Никто не обрекает никого на страдания. На страдания обрекает сам человек человека. Никто не хочет обрекать кого-либо на страдания. Но, так получается. Все хотят для своих отпрысков счастливой жизни. Хотят, чтобы они стали продолжателями их наследие, их дело. Стали лучше чем они. Но это порой невозможно. Порой это приводит к непоправимым последствиям. Дети замыкаются в себе. Они ни такие, как их родители. Они совсем другие, и порой хотят совсем иного, чем хотят их родители. Все эти обстоятельства приводят к трагедии. Дети и родители отдаляются друг от друга. Отдаляются навечно. Нельзя, чтобы это произошло тотчас же, как женщина родит».
Если женщина не будет хотеть родить, и каждый божий день, каждый божий час будет проклинать ту минуту, ту секунду, когда она впустила в своё женское ложе ту одноглазую змею, которая и дала семя для зачатия этого плода, вряд ли можно будет сказать, что ребёнок родится нормальным. Он будет отчуждён от этого мира. Станет нежеланным. Уйдёт в себя и навеки погрузиться в свой мир. Мир, где он совершенно один. Один, в своём мире. В мире полного безмолвного хаоса – его пустоты детских мыслей. О чём он думает в этом мире безмолвной пустоты своего подсознания. Осознание того, что он отвергнут всеми, прежде всего своими родителями. И это страшно. Страшно, потому что отчуждённость от мира, где он живёт.
Отчуждённость от всего, что он мог любить. Любить то, что ему любить не позволили. Сделав присуще ему ненависть ко всем людям – их образу жизни. Это уже заложено в его подсознании. В подсознании детской, несформированной его психикой – его детского не сформировавшегося «Я». Задавая вопрос, кто я? Ответ не может быть однозначным. Ведь местоимение «Я» помимо всего формирует человеческое надсознание. Если человек не сформирован как личность, и его все отвергли, то в нём формируется его надсознание. Надсознание которое перерастает в сверх «Я» — самомнение своего надсознание которое формирует сверхсознание – сверхличность человека. Человека с собственным сверхсознанием «Я». Человека – сверхличности «Я». Человека готовым уничтожить этот мир. Уничтожить навсегда.
Не допустите этого. Не сто;ит отвергать своего ребёнка, пусть даже он не желанный. Ведь только Вы можете определить, какой будет этот человек? Не сто;ит делать из ребёнка монстра, ведь монстр — это не новорождённый ребёнок, монстр — это женщина, сами женщины – женщины-матери.
Не уподобитесь таким женщинам. Вы в положении. Сделайте так, чтобы страдания его не были страданиями, а были бы счастливыми днями его жизни.
«Страдания — присуща родителям, но никак не их отпрыскам. Если их отпрыски страдают, то родителям грош цена. Женщина всегда страдает за своих чад. Это их удел».
 
Автор: – Так объяснила стоя;щая позади Иры в её зеркальном отражении Ефимия Иннокентьевна. Что ж, она права. Женщины приносят себя в жертву ради своей семьи, ради своих детей. Плоха та мать, которая этого не понимает. Впрочем, если не понимает, то это и не мать вовсе. Даже не женщина. Так незнамо, что – незнамо чего, только не женщина, только ни мать, а так, незнамо что и ничего более.

Ира посмотрела в зеркало. В своё зеркальное отражение, в котором она видела ни только себя, но свою подругу – немезиду в зеркальном отражении себя, но никого позади себя она не увидела. Ефимия Иннокентьевна исчезла. Исчезла, словно её не было вовсе. Ира видела в зеркальном отражении только саму себя и никого более. Волей – не волей она задавала сама себе один и тот же вопрос; — кто я, человек или монстр? И на этот вопрос она так не нашла ответа.
Затем Ира обернулась. Ефимия Иннокентьевна сидела подле кровати, смотря нежно-добродушным взглядом на Иру. В её взгляде не было ни тревоги, ни разочарование, ни чего. Казалось, что она уже знала, какое решение примет Ира. Впрочем, она уже его давно приняла. Приняла, но сама не знала ещё об этом.
На сердце у Иры было тревожно. Но эта была ни та тревога, которая присуща женщине, которая не знала, что делать. В отличие от этой тревоги тревога Иры была основана на том, правильно ли она сделала, что оставила ребёнка. Что с ним ставиться? Может быть, он станет подлецом, лжецом, насильником. А может быть, он станет хорошем человеке. Человеком, который станет на защиту своей семьи – своего отечества. И будет уничтожать тех злодеев и извергов, которые присуще Диметрио – насильники лжецы и убийцы. Да-да, убийцы. Ведь как было написано выше, такие беременности приводят в большинстве случаев к абортам. Вот и получается, что человек присущ Диметрио волей – не волей делает женщин убийцами, хотя сам… ну Вы поняли. Тут ничего не скажешь.
Ира обернулась. На её глазах были видны слёзы. Горькие слёзы надежды. Затем она подошла к Ефимии Иннокентьевны, и, обтерев слёзы, твёрдо и решительно сказала:
– Я рожу. – однозначно заявила Ира. – Рожу, чего бы то мне это ни стоило. – затем она вопросительно посмотрела на Ефимию Иннокентьевну и тихо спросила. – Вы мне поможете воспитать его?
Ефимия Иннокентьевна встала и, подойдя к Ире, крепко обняла её, тихо сказала:
– Конечно, что за вопрос. Конечно, помогу. – затем она посмотрела в зеркало, и в нём увидела отражение некого мужчины, стоявшего позади неё. – Я обещала, что помогу. – сказала она, глядя в зеркало. – Значит, помогу.
В этот момент, её глаза зловещи сверкнули. Затем она, улыбнулась зловеще оскалив свою улыбку, предвещая окончательную победу, думая. – «Этот ребёнок мой». – секунду спустя, мужчина в зеркальном отражении которого видела только Ефимия Иннокентьевна, а Ира не видела, исчез. Ефимия Иннокентьевна снова добродушно посмотрела на Иру. Её глаза словно говорили о чём-то. Но Ира так и не поняла, что хотела сказать ей её немезида, а Ефимия Иннокентьевна не могла сказать ничего. Ничего, потому что не то, что не могла, а потому что она была связана с тем самым мужчиной которого она видела в зеркальном отражении, а Ира не видела его, некой астральной связью. Связью, которую она волей – не волей получила от того мужчины которого она только что видела в зеркале. Её глаза выражали испуг. Лицо её было бледное как смерть. Казалась, что она обезумела – сошла сума.
Ничего не понимающая Ира, боясь что что-то случилось с её закадычной подругой – немезидой, озабоченно поинтересовалась:
– Что с Вами? На Вас лица нет.
– Ничего. – ответила, придя в себя Ефимия Иннокентьевна.
– Так. – сказала она. – Надо же, придёт же на ум такое.
– Что Вам причудилось? – озабоченно спросила Ира, а Ефимия Иннокентьевна постаралась не отвечать на этот вопрос сказав:
– Так, ничего, забудьте.
Ира смотрела на Ефимию Иннокентьевну, легонько улыбнулась, словно говоря ей, чтобы она не волновалась:
– Peut-;tre qu’on va se promener. фр. «Может быть, пойдём погуляем», — неожиданно сказала она по-французски.
От этих слов Ефимия Иннокентьевна окончательно пришла в себя, сказала:
– А что, это дело. На улице погода хорошая, погулять самое время.
После чего обе женщины оделись, Et nous sommes all;s faire une promenade. фр. «И пошли погулять». То есть, promenade. фр. «Погулять».
 
Автор: – На этом позвольте дорогие читатели, я закончу эту главу этой истории. Что произошло с героинями далее, Вы узнаете в следующей главе этой истории.

Глава 62

Сущность

Alors, quelle est la prochaine ;tape? Efimia innocentievna et sa petite amie Ira sont all;es faire une promenade. фр. «Итак, что дальше? Ефимия Иннокентьевна с подружкой Ирой пошли погулять». То есть promenade сделать. «PROMENADE, значит, погулять». Да-да, именно PROMENADE. То есть погулять, как говорится на всю катушку. Развеется, оттянуться по полной. Так бы сейчас сказала бы современная молодёжь XXI века. Хотя во времена Михайло Дмитриевича Бальзаминова из пьесы Александра Николаевича Островского PROMENADE был совсем иной ни тот, который сейчас.
Но забудем о пьесе «А. Н. Островского «Женитьба Бальзаминова», и вернёмся к нашим героиням, беременной Иры и её немезиды Ефимии Иннокентьевны. Где они сейчас? А вот они. Только что вышли из дома.
– Сегодня хорошая погода. – вздохнув полной грудью, сказала Ефимия Иннокентьевна, а Ира отвечала:
– Порой мне кажется, что здесь мы, потому что там я никогда не родила. – сказала Ира. – Впрочем, — задумалась она. – Кто знает, где бы мне лучше было зачать там, в XXI сейчас, в XIX веке.
– Вы об этом? – осторожно спросила Ефимия Иннокентьевна. Понимая, что имеет в виду её подруга, Ира призналась:
– Да, об этом. – Ира на секунду задумалась.
Ефимии Иннокентьевне на мгновение показалось, что Ира о чём-то подумала. О чём-то своём, о чём-то грустном.
В это самое время Ефимия Иннокентьевна, словно подбодряя Иру, сказала:
– О чём грустим. Смотрите, какая хорошая погода. Солнце ярко светит, предвещая безоблачный день. Так что же, давайте promenade сделаем. – Ира хотела что-то сказать, но Ефимия Иннокентьевна её не дала открыть рта. – Всё. – сказала она. – Гулять, и без всяких разговоров.
После этих слов Ефимии Иннокентьевны обе женщины пошли promenade делать.
Отличная погода. Отличная прогулка. В такой прелестный день и погулять не лень. Да что гулять, веселись, гуляй и пой. Душа поёт. Летит в свежем порыве проказника – прохладного ветерка. Так можно описать начало утреннего promenade двух закадычных подруг. Двух немезид.
Куда они идут? Что ожидает их на этой прогулке? Сейчас мы об этом узнаем.
Итак, две женщины шли по тропинке в сторону леса. Почему именно в сторону леса? Ответ прост. Там, где жил муж Иры Авраам Рудольфович Катц, дорожка от его дома была одна и вела в сторону леса.
Весело птички щебетали на деревьях. Где-то проказник-молодой ручей бежал в дремучей чаре леса, радуя при этом всех жителей леса. Глухарь глухо пел свою песню в ветвях деревьев. Кукушка куковала на опушки леса, радуясь за своё новорождённое потомство, подброшенное в чужое гнездо. Где-то на деревьях дятел стучал своим красным клювом по стволу дерева, ища в нём червячков-паразитов. Где-то в ветвях деревьев спал ночной страж – филин. Всю ночь смотрел он за порядком в лесу, а сейчас, когда его время прошло, и в лес пришёл иной страж – дальнозоркий орёл, можно и отдохнуть. – Вообще-то, орлы в этой части России не водятся. Но в этой истории возможно. – Свет радостного играющего на небе солнечного света предавал женщинам радостное настроение. Они шли по тропинке, и казалось, что они всё забыли. И Диметрио, и его насилие, и беременность самой Иры, всё это отошло на второй план. Впереди был солнечный радостный день. Но радость – эфемерна, а горе периодически — постоянно. Оно преследует нас всегда, стоит нам забыть о нём, как оно тотчас же напоминает о себе. Возвращается в наш дом в своих разных ипостасях. Впрочем, горе – понятие относительное, а страх постоянен. Все бояться. Бояться что-то потерять. У каждого это своё. У каждого это личное. Страх перед неизбежным — это его апогей. Апогей Иры заключался в её страхе. В страхе перед неизбежностью её окончательного выбора. Она до сих пор сомневалась, что если… Что если. Это что если есть сомнение страха перед неизбежным.
– Я чувствую, что что-то должно произойти.
– Что? – поинтересовалась у подруги Ефимия Иннокентьевна. – Что должно произойти? – не понимала она. – Посмотрите, какая хорошая погода. – она сделала паузу. – Только promenade делать в такой прекрасный день. Впрочем, если нет настроения, — сказала она, — то мы можем вернуться домой.
– Не хочу домой. – сказала Ира. – Хочу гулять! – подняла она свои руки к небу, и взглянув на него, она увидела облако, напоминающее ребёнка. Уродливого, безобразного, отвратительно-тошнотворного младенца. Но при этом он был привлекателен. Его дьявольская улыбка завораживала, становясь завораживающе — привлекательной. Его глаза жестокие, просящие всё что хотел этот ребёнок. Говорящие: дай, а ни то пожалеете. Всё это пугало Иру. Её страшило то обстоятельство, что ребёнок которого она вот-вот должна родить, будет таким же отвратительным и злым, как ребёнок которого она видела в небе – в облаке. В ту же секунду она тотчас же бросила взгляд на Ефимию Иннокентьевну, которая смотрела так же, как Ира на небо, спросила. – Вы это видели?
Ефимия Иннокентьевна посмотрела на подругу. В её лице читалась тревога. Ужас, предвещавший что-то хаотичное. Да-да, именно хаотичность будущего ещё нерожденного ребёнка, которого Ира носила под сердцем и вот-вот должна была родить. – Ce que j’ai fait! фр. – винила она сама себя. – Comment vivre? фр. – Не понимала она. – Que dois-je faire? фр. – вопрошала она. – Quoi? фр. «Что я наделала! Как жить дальше? Что мне делать? Что?». На эти вопросы она не могла ответить сама себе.
Понимая её состояние близкое к истеричному, Ефимия Иннокентьевна понимая подругу как женщину. Ведь она сама, так или иначе была женщиной, встала напротив неё, и прямо глядя ей в глаза, сказала:
– Кого бы Вы ни родили, будет важно ни его внешний вид, а его внутреннее состояние души. – она сделала однозначную паузу, сказала. – Ребёнок может быть уродлив, но его душа будет подобна ангелу, а бывает, что ребёнок красив, а душа его черна. – она сделала недолгую упреждающею паузу. – Впрочем, Вы сами об этом знаете.
Ира смотрела на Ефимию Иннокентьевну. Её лицо было всё в слезах.
– Да. – сказала она, тяжело вздохнув. – Я это знаю. – она сделала паузу. Что-то мучило её. Казалось, что, что-то сжирала её изнутри. Казалось, что она не находила себе место. В отчаянии от безысходности она неожиданно для Ефимии Иннокентьевны неистова воскликнула. – НО ПОЧЕМУ ИМЕННО Я?! – не понимала она. – ПОЧЕМУ Я? Почему? Что я сделала не так? – не понимала она, и задавала она сама себе вопрос. – Почему я, а ни кто-то ещё? – не понимала она. – и задавая сама себе этот неоднозначный вопрос, она так и не нашла на него ответа.
Понимая состояние своей подруги, Ефимия Иннокентьевна, словно успокаивая её, сказала:
– Это только облако. Дукатское белое облако, и ничего больше.
Понимая, что Ефимия Иннокентьевна хочет хоть как-то успокоить её, Ира ответила:
– Нет, это не облако — это предзнаменование. – она сделала грустную паузу, и словно ругая саму себя, сказала. – Этот ребёнок будет монстр, и воспитание здесь совсем ни при чём. – она снова сделала долгую паузу. – От него надо было избавиться на первых неделях беременности. – сказала она. Тяжело вздохнула. Сказала. – Теперь уже поздно.
Что ни говори, а если поздно, то поздно. Смотря на небо, видя в облаке безобразного ребёнка, Ира словно чувствовала, что он смеётся над ней. И не просто смеётся, а словно хохочет над ней, словно говоря: «Я выиграл. Вы меня родите и обреку свободу. Свободу, после долгого заточения». Но где он был заточён, этого он так и не сказал. Впрочем, и говорить то было нечего. Ведь он был, как и все облака, безмолвным. И лишь как все недовольные облака он был хмур и не в духе.
И, словно по мгновению волшебной палочки, он вскипел. Затем он запустил огненную молнию, которая ударила в землю, и после этого разразился страшный гром. Гром, который был слышан чуть ли не до самого славного города Бреста. После чего облако заревело, и на землю пролился сплошной, словно иголки дождь.
Обе женщины убежали в лес, под дерево.
– Ну и грянул гром. – сказала только что спрятавшись под дерево-липа Ира, и добавила. – Словно сами небеса против моей беременности. – она сделала паузу. – Видела это облако?
– Видела. – спокойно ответила Ефимия Иннокентьевна и тихо добавила. – От него мне было само;й не по себе. Но это только облако. И как я сказала, это облако всего лишь облако, и ничего больше. – Нет. – снова возразила Ира. – Это не облака, это предзнаменование. Предзнаменование, что этот ребёнок не должен родиться.
– Но он родится. – сказала Ефимия Иннокентьевна. – И это лучшее, что может случиться.
– Да. – тихо согласилась Ира. – Лучшее.
В этот момент в сплошном дожде льющегося на землю появится проход. Тот самый проход, который в фантастических историях появляется между мирами. Ярко-жёлтый. Казалось, что он вот-вот должен ослепить обеих смотрящих на него женщин. Но это было ни так. Хоть он и был ярок – ослеплял глаза, на него можно было смотреть и не бояться, что он ослепит кого бы то либо. Нет, он не ослеплял, а как будто бы лечил, манил к себе, в свой мир. Мир неизвестности, новых горизонтов жизненного пути.
В какой-то миг, чей-то женский голос доносившейся из этого ярко-жёлтого прохода сказал:
– Пора. Здесь Вам делать больше нечего.
Обе женщины переглянулись меж собой. Им почему-то стало не по себе. Шутка ли проход, и чей-то голос слышать из него. Сойдёшь сума, не иначе. Впрочем, женщины уже видели что-то подобное. Луч яркого света из космоса, когда они только что оказались здесь. В этом мире. Мире, где другой склад жизни. Мире, где другие устои. Мире, где понятие о чести и совести совсем ни такие, как в мире, откуда они пришли. На секунду они подумали, что они ослышались. Что их слух ошибся, и это всего лишь шум дождя, да и только. Но это было ни так. Только что подумав об этом, тот же самый женский голос сказал:
– Пора. Время пришло.
Что за время, и куда пора? Этого никто из женщин не знал.
В это момент из портала вышла некая сущность. Эта сущность была женского пола. Лицо её напоминало лицо Пелагеи. Да-да, эта сущность напоминала ведьму Пелагею Ивановну Хайтц.
Увидев её, обе женщины замерли на мести. Кого-кого, а ведьму Пелагею Ивановну Хайтц ни Ира, ни Ефимия Иннокентьевна не предполагали, что они её увидят. Для них это было полным шоком.
– ВЫ?! – растерянно вымолвила Ефимия Иннокентьевна. Придя в себя первой, она пребывала в недоумении, как вообще такое возможно? Ведь ведьма Пелагея Ивановна Хайтц, живущая в Жабинке, уж как ни крути, а выйти из этого портала она никак уж не могла. – Это что шутка? Или что-то иное? – она сделала паузу. – Кто Вы? – с осторожностью спросила Ефимия Иннокентьевна. – Обман зрения или реальность бытия? – задавала она сама себе и стоя;щей перед ней сущности в образе ведьмы Пелагеи Ивановны Хайтц. – Сначала луч яркого света из космоса, и кто-то вышел из него. Кто-то, кто назвал себя Диметрио. А теперь Вы? – не понимала она. – Кто Вы? Что Вы? – задавала она сама себе вопрос, на которого не знала ответа. – Что происходит? – не понимала она. – Что?
Придя в себя, Ира спросила:
– Вы пришли за ребёнком?
– Нет. – ответила сущность. – Не за ним.
– За кем же? – спросила Ира, и сущность ответила:
– Я пришла за Вами, Ира. За Вами и за Вами Ефимия Иннокентьевна. Вас ждут.
– Ждут? – удивилась Ира. – Где?
– Вас ждут дома. – сущность сделала паузу. – В XXI веке.
– Но я не хочу! – неистова воскликнула Ира. – Мне здесь хорошо.
– Что за чушь? – вопросила Ефимия Иннокентьевна. – Мы здесь. Нам и здесь хорошо.
– В гостях хорошо, а дома лучше.
– Но ни в XXI веке. – сказала Ефимия Иннокентьевна сущности. – Здесь нам лучше. – однозначно заявила она и словно подковырнула.
– Нынешний XIX это ни XXI век, согласитесь.
Сущность промолчала. Ей нечем было крыть слова Ефимии Иннокентьевны по поводу нынешнего XIX века и грядущего, XXI века.
Субстанция поинтересовалась:
– Что Вам делать здесь, в XIX веке.
– Жить. – сказала Ира. – Жить, как мы не жили в грядущем.
– Я понимаю Вас, – сказала сущность, — но время бежит незаметно. Секунда, и мгновение назад было то, что уже кануло в вечность. – сущность сделало паузу, сказала. – Мгновение и Вы исчезните. Затеряетесь в пространстве-времени. Ещё мгновение и Вы затеряетесь во времени.
Ира спросила:
– А ребёнок?
– Родите.
– Где?
– В XXI веке. – сказала сущность. – Идёмте за мной. – звала сущность двух женщин со мной. – Вам пора.
Женщины переглянулись меж собой, и, поняв друг друга, отошли назад. Подальше от сущности, скрылись в лесу. – Что ж, — тяжело вздохнула сущность, – это Ваш выбор. Надеюсь, что Вы Ефимия Иннокентьевна убережёте Иру от… — но от кого Ефимия Иннокентьевна должна спасти Иру, сущность так и не сказала.
Она исчезла в ярко-жёлтом проходе, который закрылся за ней. Дождь тотчас же прекратился. На небе появилась жёлтая луна. Ласково улыбаясь земле, она дарила покой в блёклом мерцании дальних звёзд.
 
Автор: – Вечер. Уже вечер. Как быстро пролетел день. Или это вечер поторопился приблизить своё время? Время — это неуловимый миг жизненного пути – его целой секунды. Никто не знает, где живёт время? Никто не может найти на него ответ. Секунда – миг, и время уже позади. Что дальше? Где найти то мгновение жизни, в котором мы будем счастливы хотя бы миг.
На этот вопрос у Иры и Ефимии Иннокентьевны было своё собственное мнение. Миг их жизни – счастья их бытия в мире, который сгинул во времени, и лишь в истории остался он. Мир, в котором есть всё что нужно, чтобы воспитать патриота своей родины, а не его алчную копию.

Глава 63

Правда о…

Итак, время. Время — это неуловимый миг жизненного пути – его целой секунды. Никто не знает, где живёт время? Никто не может найти на него ответ. Секунда – миг, и время уже позади. Что дальше? Где найти то мгновение жизни, в котором мы будем счастливы хотя бы миг.
Где тот миг — счастье что нам дан? Где мгновение радости, после которого наша жизнь полностью изменится? Вряд ли можно определённо ответить на этот вопрос. Впрочем, на этот вопрос ответить вообще нельзя. Нельзя ответить на этот вопрос потому, что на него нет ответа в принципе. Ведь миг и счастье — это понятия эфемерное и относительное. Всё относительно в этом мире. Счастье, а тем более миг секунды. В одну и ту же секунду. Мы счастливы и нет. Нет, потому что счастливы, и да, потому что, что несчастны в принципе.
Была ли Ира счастлива или нет? На этот вопрос нет однозначного ответа. Ведь её понятие о счастье — это понятие относительное.
– Счастье – понятие относительное. – сказала Ира. – Счастлива я или нет? – это я не могу сказать точно. Очевидно счастлива. Еже ли нет, то я бы пошла в тот портал, из которого вышла сущность напоминающая Пелагея Ивановна Хайтц.
– Я хочу, чтобы Вы вырастили ребёнка так, как Вы хотите. Лишь бы Вы были счастливы, остальное неважно.
– Неважно? – вопросила Ира. – Что неважно, если важно то, что кажется неважным. – сказала Ира Ефимии Иннокентьевне. – В этом мире важно всё, а тем более женская беременность. Она в первой приоритете жизни.
– Я рада, что Вы так считаете.
– А как же не считать так, как если бы считать иначе.
Ира посмотрела на небо:
– Луна. – тихо сказала она. – Луна-луна, старушка ты моя. Улыбаешься нам, смотришь на землю в ночной тиши, блёклых мерцании звёзд. Что скажете мне Вы звёзды? Луна, что скажете Вы мне? На небосклоне ночи тёмной, в тиши ночной млечного пути. И тут же голос из ночи, в чаще лесной услышала Ира. Он был душевный-милый-добродушный голос. Сказал он Ире: – Доброго пути. В ночи покойной тишины ночной, в чаще лесной покой и тишина. Тот счастлив человек, кто в тише ночи тишины, он слушает её и понимает в тише тишину. Тот счастлив человек, кто любит тишину – великую музыку млечного пути. Прислушайтесь и слушайте, и Вы поймёте, ту красоту тиши – музыке души. Счастливый человек тиши.
Ира оглянулась. В той тиши, и тут она увидела стоя;щею позади неё женщину. Она казалась молода – но не молода она была. Стара – но не стара. В чёрном жёлто-серебристом платье, шлейф от которого скрывался в лесу, за деревьями. Её платье излучало свет. Жёлто-яркий свет, который успокаивал ни самого человека, а его внутреннюю сущность. То есть его, стало быть, внутреннее состояние души. На челе корона из чистого жёлтого золота – символ её власти.
Ира: – Кто Вы?
Женщина-Луна: она вытащила руку из-под плаща. На кисти её была надета чёрная перчатка, а рукав покрывал всю руку.
Женщина-Луна: – Я луна. – ночная стража. А Вы? Я знаю. Вас зовут Ирой. – «показывает рукой на её подругу» – А эта Ефимия Иннокентьевна – подруга Ваша.
Ефимия Иннокентьевна так же как и её подруга, смотрела на женщину в чёрном платье, с короной на голове, и твёрдо спросила.
Ефимия Иннокентьевна: – Да. Я – немезида. Вы будете иметь что-нибудь против?
Женщина-Луна: – Нет, я наоборот, за.
Ефимия Иннокентьевна: – Тогда что?
Женщина-Луна: – Что есть что? «Кто есть кто?» — сказала женщина-Луна. – Никто не знает, что когда, есть что, когда и где. – Где есть что, и где есть кто? Вопрос, который порой остаётся без ответа.
Ира: – В чём смысл Вашей речи?
Женщина-Луна: – Смысл речи есть она. – показывает рукой она на Ефимию Иннокентьевну. – В ней смысл речи.
Ефимия Иннокентьевна: – Во мне?
Женщина-Луна: – Да, в Вас. Ефимия Иннокентьевна.
Ефимия Иннокентьевна: – Во мне? Не понимаю.
Женщина-Луна: – Не лгите, Вы понимаете меня отлично.
Ира: – Извольте объяснить.
Женщина-Луна: – Извольте выслушать меня, коль правду Вы хотите знать.
Ира: – Какую Правду?
Женщина-Луна: – Правду ту, что единственной зовётся. Итак, начнём. С чего начать. Начну я с того, что как-то раз Вы Ира Дметрио и того, что сделал с Вами. Молчите. Скажу я сейчас, что Вы не знаете про это.
Ира: – Что же это?
Женщина-Луна: – То, что Вы не знаете. Это то, что дружбою зовётся. Речь идёт о Вас, Ефимия Иннокентьевна. О дружбе Вашей с Ирой.
Ефимия Иннокентьевна: – О нашей дружбе?
Женщина-Луна: – Да, о ней.
Ира: – И что же с дружбой нашей не так?
Женщина-Луна: – Обман, предательство и ложь. Диметрио, кто он таков? Откуда он? И где сейчас? На этот вопрос ни так-то просто ответить. Но при возможности можно. Ира. Вы уже знаете, что Диметрио с другой планеты.
Ира: – Да, я это знаю.
Женщина-Луна: – Он был с Вами.
Ира: – Да, была.
Ефимия Иннокентьевна: – А где сейчас он?
Ира: – Я не знаю. Частичка его во мне
 Ефимия Иннокентьевна: – А где он сам? Не знаете. Так вот, же он. «показывает на Ефимию Иннокентьевну» Он внутри её. В мозгу её он с Вами. Заботится о Вас всегда.
Ира: – Не понимаю.
Ефимия Иннокентьевна: – Не слушайте её.
Ефимия Иннокентьевна: – Боитесь правды. Понимаю. Но всё-таки признайтесь, что Диметрио попросил Вас присмотреть за Ирой. Ведь она скоро родит его ребёнка, а Вы не сможете родить никогда. Я это знаю точно. Ребёнка Вы оставите себе. А что касается Иры, то её судьба предрешена.
Ира: – Что случиться со мной?
Ефимия Иннокентьевна: – В этом мире Вы умрёте. Вам надо вернуться. – Куда? – В XXI век. Там Вы выживите. Здесь, в рождении его – смерть Ваша не за горами. Решайте же скорей. До родов осталось немного времени.
Ира: – Это правда?
Ефимия Иннокентьевна: – Что?
Ира: – Что Диметрио попросил Вас позаботиться обо мне.
Ефимия Иннокентьевна: – Правда.
Ира: – И Вы мне ничего не сказали?
Ефимия Иннокентьевна: – Нет, не сказала.
Ира: – Почему?
Ефимия Иннокентьевна: – Я думала так лучше. Я не знала про роды. Да и Вы тоже.
Ира: – Но Вы же лекарь. Вы вели меня с лекарем Катц всю мою беременность. Вы же должны были знать.
Ефимия Иннокентьевна: – Вы же знаете, что в XIX веке кесарево сечение не практикуется. А Вы хотите, чтобы ребёнок вырос хорошим человеком.
Ира: – Да, хочу.
Ефимия Иннокентьевна: – Тогда что говорить? Вы жертва. Но кто знает? Будет ли он так чист, как Вы хотели, чтобы он был? Молчите. Вот именно на этот вопрос нет ответа. И воспитание возможно тут ни при чём. Всё зависит от самого человека.
Ира: – Но я хочу знать наверняка, Диметрио просил Вас позаботиться обо мне и о моём ребёнке. Да или нет.
Ефимия Иннокентьевна – Да-да-да! Обещала.
Ира: – Почему? Вы знали. Знали, что я не смогу родить. Какая же Вы…
Женщина-Луна: – Так что же Вы решили, Ира.
На этом позвольте закончить историю о беременности Иры, и о её подруге Ефимии Иннокентьевны. Что Ира решила, вернуться в XXI век или остаться здесь XIX веке. Остаться и умереть или вернуться и вырастить ребёнка такого, которое в самом страшном сне не присниться.

Глава 64

Ночь полная кошмаров «Дом ужаса»

Итак, теперь поговорим о… поговорим о Лидии Потаповны и о том, кто же всё же её убил? Ответ на этот вопрос, с которого и началась эта незамысловатая история, заключается в том, что мы так доподлинно не узнаем, кто виновен в смерти Лидии Потаповны, потому что её убил тот, о котором уже вилась речь в этой истории. Авраам Рудольфович Катц в разговоре с Ефимией Иннокентьевной говорил, то есть исповедовался, говоря: Я уже Вам говорил, что Лидия Потаповна страдала многочисленными заболеваниями. Я не говорил, какими именно, но поверти мне на слово, эти болезни прогрессировали, и ей оставалось недолго. – он сделал паузу. Морфий – это была панацея от её страданий, и я назначил его ей.
Так что кто её убил? Человек или медицинский препарат это я оставляю решать Вам, уважаемые читатели. Но всё же, что скажет по этому поводу Лариса Жданова, которая приехала в Жабинку по назначению Его Высоко Превосходительства, дабы выяснить обстоятельства смерти надворного советника Роберт Карловича, а также выяснить, кто же убил Лидию Потаповну.
Но этот вопрос она получила ответ, когда после ночной прогулки, которую даже и прогулкой-то не назовёшь, а способ понять причалены жители Жабинки к смерти Лидии Плтаповны.
Вся идея Ларисы Ждановой заключалась в том, чтобы ночью, при ярком лунном свете идти по дороге, и, останавливаясь перед каждым домом, подолгу смотреть на него, а потом подходить к окнам домов и заглядывать внутрь, а потом исчезать.
Расчёт был таков, что если кто-либо из жителей Жабинки был каким-либо обозом связан с этим убийством, то он сам придёт в полицию, дабы побоявшись правосудие свыше.
Закончилось вся эта история тем, что каждый из жителей Жабинки, испугавшись того, что призрак Лидии Потаповны не отстанет от них, пошли не в церковь, а к тутошней ведьме Пелагеи Ивановны Хайц, которая пообещала помочь избавиться от призрака Лидии Потаповны, в замен она попросила жителей Жабинки принять Иру и Ефимию Иннокентьевну так, как если бы они были из этого времени, а не из будущего. Хотя это она так напрямую не сказала, жители Жабенки поняли, что им придётся принять Иру и Ефимию Иннокентьевну за своих – Жабинцев.
В ту же ночь Пелагея Ивановна Хайц принялась за своё дело. Она шла по дороге, шепча свои молитвы. Она останавливалась у каждого дома и, как она говорила: изгоняю всё бесовское.
Но не бывает ведьмовства без казуса. Навстречу ведьме Пелагеи Ивановне Хайц шла чья-то фигура вся в белом. Она шла, всё ближе и ближе. Вскоре её очертание приобрели реальный образ. Всё ближе и ближе её очертание приобрело очертание женщины. И не просто какой-то женщины, а очертание Лидии Потаповны.
«Не может быть! – не могла поверить своим глазам Пелагея Ивановна Хайц. – Что это, — обман зрение? Реальность нереального? Призрак из темноты».
Спела она об этом подумать, как призрак, подойдя к ней, тотчас же закрыл Пелагеи Ивановны Хайц ладонью её рот. Вторая рука приблизила большой палец правой руки к своим устам, и тихо произнёс:
– Тс-с-с… — затем она показала взглядом в левою сторону.
Пелагея Ивановна Хайц посмотрела направо. В ту сторону да, — показал взглядом ей призрак. Тут она увидела дом некой. Жительнице города Жабинка Альбина Эммануиловна Бронтобайт. Никто не знал, кто эта женщина? Ни её внешности, ни её внешности. Вообще, она была словно призраком. Только одна женщина знала её в лицо. Её звали Авдотья Романовна, но и та, продав свой магазин одежды, ехала из Жабинки, и после этого её след затерялся в дебрях российских глубин.
Пелагея Ивановна Хайц смотрела на призрака изучающим взглядом. Она пыталась понять, что это? Реальность или вымысел?
«Что это? – задавала она сама себе один и тот же вопрос. – Этот призрак хочет сказать, что кто-то из этого дома… — поняла она. – Но кто живёт здесь сейчас? – этого она ни знала».
После этого призрак снял капюшон, и Пелагея Ивановна Хайц увидела лицо призрака. Это был совсем не призрак. Эта была женщина. Её она не знала.
Пелагея Ивановна Хайц, освободив уста от ладони женщины, спросила:
– Вы кто?
– А Вы кто? – вопросом на вопрос ответила женщина.
Пелагея Ивановна Хайц сказала:
– Я первая спросила Вас, а не Вы меня. – затем она спросила. – Это Вы бродите в ночи, пугая жителей Жабинки?
– Я. – спокойно ответила женщина в белом.
– Зачем? – не понимала Пелагея Ивановна Хайц. – Зачем Вы это делайте?
– Ловлю на живца.
– Ловите на живца? – не понимала Пелагея Ивановна Хайц. – Кого?
– Сейчас это не Важно. – ответила женщина. – Сейчас главное другое.
– Что?
– Убедиться, что этот дом пуст. – объяснила женщина. – Ежели нет, то надо выяснить, кто сейчас там находиться.
Какую цель преследовала женщина, говоря с ведьмой Пелагеей Ивановной Хайц, — этого она не понимала. Как не понимала, почему эта женщина, стоя;щая напротив неё, очевидно хочет помочь ей. Но почему? Этого Пелагея Ивановна Хайц не знала.
– Кто Вы? – спросила она женщину. – Как Вас зовут?
Женщина представилась:
– Меня зовут Лариса Жданова.
– Пелагея Ивановна Хайц.
– Да. – сказала Лариса Жданова. – Я знаю, кто Вы.
– Откуда? – не понимала Пелагея Ивановна Хайц.
– Откуда Вы меня знаете?
– Мне отрекомендовали Вас в Петербурге, в тайной канцелярии Его Превосходительство.
– Так Вы из Петербурга.
– Оттуда. – подтвердила Лариса Жданова сказав. – Мне нужна Ваша помощь.
– Но в чём? – не понимала Пелагея Ивановна Хайц. – Что я могу сделать?
– Помочь в выяснении гибели надворного советника Роберт Карловича и разобраться в причинах смерти Лидии Потаповны.
На секунду, задумавшись, Пелагея Ивановна Хайц, поинтересовалась.
– А если я не соглашусь?
– Если же Вы не согласитесь, то ваша деятельность будет прекращена.
– Шантажируйте?
– Нет, только предупреждаю. – Лариса Жданова на секунду умолкла, дав время на размышление, затем спросила. – Что Вы решили?
– Вы мне не оставляете выбора.
– Я знала, что Вы поймёте и примети правильное решение.
Недолго думая, Пелагея Ивановна Хайц спросила:
– Что от меня требуется?
Что требуется от меня — это самый распространённый вопрос для людей, загнанных в угол. Пелагея Ивановна Хайц по своей воле или неволе была загнана в угол. Что делать ей, ежели не напрямую, но сказали, что если она не поможет, то она лишится всего. Конечно, тут не поспоришь.
– Не мы, а Вы. – сказала Лариса Жданова, на секунду успокоив Пелагею Ивановну Хайц. – Мы обе должны сделать то, что не смог сделать провинциальный секретарь Тимофей Кондратьевич. – Вы знаете Тимофей Кондратьевича? – удивилась Пелагея Ивановна Хайц. Откуда?
– Это длинная история. – сказала Лариса Жданова. – И всю её Вам знать необязательно. – она сделала паузу. Одно могу сказать, я его жена.
– Его жена? – удивилась Пелагея Ивановна Хайц. – Что за бред, у Тимофея Кондратьевича нет жены.
– Я же сказала, что эта длинная история. – Лариса Жданова на секунду задумалась. Она смотрела в лицо Пелагеи Ивановны Хайц и по его виду понимала, что для неё эта новость была неожиданной. Что-что, а она никак не рассчитывала услышать нечто подобное. По-видимому, Пелагея Ивановна Хайц имела некие виды на провинциального секретаря Тимофей Кондратьевича, и делиться с ним ни с кем не хотела. В эту самую минуту она неожиданно добавила. – У меня от него есть дети. Эванджелина и Роберт Ждановы. Они мои дети. – подчеркнула Лариса Жданова. – Мои и Тимофей Кондратьевича.
– Я поняла. – тихо сказала Пелагея Ивановна Хайц поняв, что если это так, то ей рассчитывать в отношении провинциального секретаря Тимофея Кондратьевича не на что.
Выдержав секундную паузу, Лариса Жданова сказала:
– Что ж, что-то заговорились мы, а дело надо делать, – она посмотрела на дом, в котором по слухам проживала Альбина Эммануиловна Бронтобайт, — а то преступление так останется без ответа. – сказала она. – Преступница уйдёт от ответа. – она посмотрела на ведьму Пелагею Ивановну Хайц, сказала. – Пора. Сегодня ночью всё решиться.
Дом – милый дом. Скорее этот дом можно было назвать не милым домом, а домов кошмаров. Двухэтажный дом, похожий на некого монстра говорящий, проходящим возле него людям: не сто;ит входить на участок, а тем более входить внутрь. Убью. Растерзаю и Вас никто больше не спасёт и не увидит никогда. В окнах горел тусклый свет, алый, словно нагоняющий ужас больше подчёркивал его монистическую сущность, его внутреннего пространства. Многие жители, нет, все обитатели Жабинки обходили этот дом стороной. Старались не смотреть в его сторону, считая, что кто-либо посмотрит на него, тотчас же попадёт в его сети. И по не своей воле, а по воле этого страшного дома войдёт в него и сгинет в нём навечно – канут в лету.
Это как никто знала Пелагея Ивановна Хайц. Она хоть и была ведьмой, но всё же побаивалась этого дома. Говорила, что в нём портал в иное пространство времени, куда она попасть уж совсем не желала. И сейчас приближаясь к этому про;клятому дому, она понимала, что она идя в этот дом, возможно идёт на верную смерть. Кто или что в нём её и Ларису Жданову ожидает это, ни Пелагея Ивановна Хайц, ни Лариса Жданова не имели ни малейшего понятия.
Обеим женщинам было не по себе. Жуть охватывала их. Страх перед тем, что они увидят. Но что они могли увидеть? Какого-то монстра? Нечто в облике женщины – хозяйкой этого дома Альбина Эммануиловна Бронтобайт. А может быть, Авдотью Романовну – хозяйку магазина одежды. А если ни ту и не другую, а Диметрио, о котором обе женщины слышать — слышали, но никогда не видели. А может быть, Лариса Жданова права, и там засел убийца? Убийца Лидии Потаповной, и этот человек сейчас там – в доме полного ужаса и кошмара. Кто в этом случае этот убийца? Мужчина или женщина? А может быть, это Диметрио – некая сущность – страшный разум с иной планеты – иной галактике. Кто этот человек или, кто эта сущность, за которой они охотятся? Этого ни та ни другая женщина не знала.
Они подошли к калитке, и та, будто чувствуя их приближение не с того – ни сего скрипнула, словно несмазанная телега. Действительно, было ощущение, что эту калитку не смазывали уже много-много-много лет, а может быть целый век или ещё хуже тысячелетий. Казалось, что калитка не хочет открываться – впускать кого бы то либо внутрь, на участок.
Женщины переглянулись. Они понимали, что страх внутри их может погубить их – съесть их изнутри, ни оставив внутри них ничего. Ничего кроме опустошённой пустоты их души – их женских сердец.
«Чёрт побери! – подумала Пелагея Ивановна Хайц. – Что это такое? Этот дом словно говорит: не входи – убью».
Да никогда Пелагея Ивановна Хайц не боялась так, как сейчас. Впрочем, она не боялась ни этой скрипучей калитки, ни жидкого участка, ни этого страшного дома. Её страшила неизвестность. Она, как и Лариса Жданова не знала, что находиться в этом доме? Что по ту сторону двери – неизвестности, кошмара и ужаса.
Войдя на участок, калитка заскрипела, и за, хлопнувшись словно, запечатала себя на засов. И как не старались женщины открыть этот засов, они не могли. То есть он сам закрылся себя на замок, а ключ от этого замка просто исчез. Впрочем, может быть, его не было вовсе?
Оказавшись в заборной ловушке, и, Лариса Жданова, и Пелагея Ивановна Хайц осознавали, что обратного пути у них уже нет. Калитка не откроется. Она не выпустит их обратно на улицу. Оставалось только одно, идти дальше. К этому про;клятому дому. К дому, из которого, очевидно, не будет никакого выхода. Женщины с острасткой переглянулись. Обеим им было уже страшно. Страшно – не по себе. Они понимали, что возможно это их последняя их ночь на этой грешной земле.
Обе женщины посмотрели на небо. Не единой звёздочки. Ни луны, ни месяца. Полная тьма. Тьма, переходящая в пустоту. Ту самую пустоту вселенского мироздания, в которой нет ничего кроме страха пустоты – глубокой опустошённости человеческой души. Там не было ничего. Ничего кроме страха.
Существует такое выражение. Это когда в ночи ничего нет. Ни звёзд, ни луны – кромешная тьма. Тьма, в которой, ища чёрную кошку, не найдёшь её. Так как, возможно, её там нет. Такая ночь была сейчас. Женщины видели её и понимали, что если они не возьмут себя в руки, не переборют тот страх, который был сейчас в их сознании, то они просто не доживут до утра. Сгинут в этой тьме, которая возможно съест их сознание, оставив с ним наедине с их страхами на всю оставшуюся их жизнь.
Что ж, делать нечего. Назад, дороги нет. Надо идти дальше. Но куда идти? Это вопрос. Не было видно ни тропинки, ни чего, что напоминало хоть какую-то дорогу. Лишь стоя;щей впереди дом был ориентиром. Да, именно туда, к этому дому пролегал их путь. Но как до него добраться, если не было ясно, куда вообще идти? На этот вопрос у женщин не было ответа.
Тут Лариса Жданова сказала:
– До этого дома и идти на нечего.
– Вы ошибаетесь. — ответила Пелагея Ивановна Хайц. – Порой близкие предметы далеки от нас, а далёкие – нет.
– Вы думаете, что до этого дома далеко идти?
– Не знаю. – ответила Пелагея Ивановна Хайц. – Он довольно близок, но мне кажется, что до него не так просто дойти, потому что на самом деле он стоит не здесь.
– А где же? – Не знаю. Может быть, даже в другом мире – ином измерении космического пространства. Кто знает?
В это самое время какой-то шум услышали две женщины. Но это был ни тот шум, который есть на земле. Это ни шум веток деревьев. Ни шум ветра. Ни стуканье секундной стрелки времени, отсчитывающей секунды, минуты и часы. Нет. Это был совсем иной шум. Шум пространство – времени, в котором можно было слышать тишь пространство времени.
Вы спросите, как такое возможно? Просто человеческий слух порой воспринимает шум и тишь как осознание покоя своего сознания. Для кого-то нужен шум, для кого-то тишь. И если человек слышит, то и другое одновременно, в этом случае человек слышит то, что можно определить как временно;й шум точек пересечение миров – их точек отправление и возврата.
В какой-то момент Пелагея Ивановна Хайц почувствовала, что что-то изменилось. Что-то на этом участке стало ни так. Но что? Этого она не могла понять. Дом словно отдалялся от них. Ещё одно мгновение, и, он исчезнет. Исчезнет в пространстве и времени. Исчезнет навсегда.
Обе женщины оглянулись. Забор. Калитка заперта. Что делать? Идти дальше или остаться здесь? И вот, в этот момент, момент, когда две женщины не понимали, что происходит? Что делать дальше? Зажёгся свет на столбах, которые словно неоткуда появились фонарные столбы. Они были чернее чёрного. Чёрные, нагоняющее непритворный ужас. Тусклый свет мерцал на столбах, освещая чуть заметную дорожку бегущею куда-то в даль.
Обе женщины посмотрели друг на друга. Они не знали, куда ведёт эта дорога? Куда ведут эти фонарные столбы, на которых тускло горит свет блёклых звёзд дальних звёзд вселенной. В этот самый момент вдали появилась что-то. Нечто. Некая субстанция – непонятная сущность, становящаяся всё больше и больше. Приближавшиеся сущность пугало женщин. В ней было что-то потустороннее, что-то непонятное.
Сущность приблизилась к ним и обрела сею сущность. То есть вид, который обе женщины не испугались бы, а наоборот, были спокойны, и эта сущность не пугала их. Эта сущность выглядела как молодая красивая женщина. У неё были длинные чёрные волосы. Карии глаза. Причём: Слёзное мясо: твёрдое. Конъюнктива склера: чёрная. Лимб: жёлтый. Радужная роговица: кария. Зрачок: алый.
Короче говоря, сущность напоминало нечто. Нечто напоминающее потустороннее – пугающее и ужасно-пугающее. От которого хотелось бежать. Бежать куда глаза глядят и не оглядываться вовсе. Что ни говори, хоррор да, и только. Тут сущность открыла рот, и женщины тотчас же почувствовали смрад. Смрад, который дышало само существо. Оно было до того омерзительное, что если бы закрыть пальцами нос, а ладонью рот, то всё равно был бы такой смрад, что голова тотчас же закружиться и тотчас же можно, нет. Однозначно потеряешь сознание.
Зубы нечто были все золотые, сверкали как фосфорные. И тут сущность простонала.
– Зачем пришли? – причём сущность простонала так, как будто бы испустила последний дух. Его последний вздох, и всё. На этом кончено. – Что Вам надо?
Женщины переглянулись снова. В их лицах читался страх. Ужас, который они видели перед собой, был реальным. И переборов свой страх, первая промолвила свою речь Пелагея Ивановна Хайц. Она сказала.
– Мы ищем. – но что они ищут, этого Пелагея Ивановна Хайц так и не уточнила. Но сущность спросила:
– Ищете, что?
– Убийцу.
– Какого убийцу?
– Убийцу Лидии Потаповны. – Пелагея Ивановна Хайц сделала паузу. – Вы может быть слышали, что-нибудь?
Сущность молчала. Казалось, что сущность что-то знало, но она молчала. Тогда Пелагея Ивановна Хайц спросила:
– Вы знаете Альбину Эммануиловну Бронтобайт? Говорят, что она в этом доме жила когда-то?
– Почему жила? – вопросила нечто. – Альбина Эммануиловна Бронтобайт сейчас живёт здесь.
– Здесь? – не поняла Пелагея Ивановна Хайц, а Лариса Жданова удивлённо вопросила:
– Что? – пауза. – Это как?
– Дело в том, что Альбина Эммануиловна Бронтобайт — это я.
– Вы? – удивилась Пелагея Ивановна Хайц.
– Этого не может быть! Не верю.
– И всё-таки она это я. – сущность превращается в Альбину Эммануиловну Бронтобайт. Показывает рукой на стоя;щей неподалёку дом и говорит. – Это мой дом. Смотрите, как он далеко, и как он близко. Порой Дом находится в ином месте, как в моём случае. – пауза. – Наше пространство бесконечно. Два-три года — это по земным меркам ничего не значит, зато по космическим это целая жизнь. Вы хотите знать, кто убил Лидию Потаповну? Её болезни, которых было не счесть или что-то иное? Что ж, я отвечу на этот вопрос. Лидию Потаповну убило само время. Оно беспощадно ко всем и ко всему во вселенной. Оно неотъемлемая част —  самого мироздания. Время — это альфа и омега. Время пишет историю, а история пишет нас. Надеюсь я ответила на Ваш вопрос, а теперь до свидания мне пора.
Выслушав Альбину Эммануиловну Бронтобайт, Лариса Жданова спросила:
– Кто Вы такая на самом деле?
– Вы не догадываетесь. Я и есть время. Время бесконечности его пространства.
Лариса Жданова воскликнула:
– Но это невозможно! – Нет, это возможно. Ведь только время пишет историю, которую создаёт человек. В свою очередь, он пишет её на бумаги. Создаёт легенды, эпосы. Пишет романы, рассказы и прочие истории, которые читает человек. И я спрошу Вас исходя из сказанного, кто убил Лидию Потаповну? Время или нет. А может быть, её убил сам автор? Тот самый автор — который писал эту историю. Но кто автор этой истории? Тот кто писал её или другой человек? Ведь в этой истории много авторов и сюжетов. И я Вас спрашиваю кто?

Эпилог

Эта история подошла к концу. Всё закончилось, и наши герои проснулись. Они лежали в своих кроватях и думали о том, что всё же произошло с ними? Что это было? Сон или реальность? Кто из них герои, а кто авторы? На этот вопрос у них не было ответа.
На столах у них лежали их рукописи. В них были их истории. Истории, связанные между собой. Истории их жизни.
Лидия Потаповна сидела за столом в своём любимом кресле, и писала. Она писала – заканчивала свою историю бедной женщины, которую предали все, даже собственная дочь. И только после того, как Лидия Потаповна попросила доктора Катц отослать Раисе Потапове письмо, в котором говорилось, что она умерла, Раиса Потаповна как угорелая прилетела за наследством. Жаль, что деньги решают всё. Только мечты о лучшей жизни в нас поддерживают жизнь.

Послесловие

Автор: – Кто автор, кто в этой истории герой? На этот вопрос нет определённого ответа. Каждый человек пишет каждый о своём. Фантасты – о будящем. Классики – о настоящем и прошлом. Есть комедии и трагедии. Ужасы и Хорроры. Каждый пишет из нас о своём. Героев порой в истории находят. Порой сами придумывают. Но кто есть кто? Этот вопрос, остающийся без разгадки.

Ваш Д. Г. Боррони.

Писатель — ты поэт или герой?
 
Мы пишем всё, вся и обо всём,
Кто автор? Кто герой?
Порой герой есть автор слов, а автор тот – герой.
А может автор – не герой, герой – не автор,
 
Кто есть кто в игре словесного пера?
Есть – автор, есть – герой.
Писатель есть, сложенья строк, кто пишет тот роман?
Великий автор слов – герой, герои – тот автор мой.
 
Д. Г. Боррони.
 
Сюжет истории моей.
 
Историй много, сюжет подчас один,
Сюжетов мало, историй много в них,
Сюжет – историй, историй и сюжет,
Как много смысла в них подчас.
 
Историй мало – смысла больше, чем ума палата,
Дурацкие истории, подчас умны они,
Большой роман – нет смысла в нём,
История писателя – ума палата в нём.
 
Д. Г. Боррони.
 
Чудовище-краса.
 
Мне нравится девица – ей я не по нраву,
Краса-коса – чудовище ты есть.
В красе-чудовище – в чудовище-краса,
Кто знает, где чудовище-краса.
 
Д. Г. Боррони.
 
Музыка души
 
Луна-луна, старушка ты моя.
Улыбаешься нам, смотришь на землю в ночной тиши, блёклом мерцании звёзд.
Что скажете мне Вы звёзды?
Луна, что скажете Вы мне?
На небосклоне ночи тёмной, в тиши ночной млечного пути.
И тут же голос из ночи, в чаще лесной услышала Ира. Он был душевный-милый-добродушный голос.
Сказал он Ире:
– Доброго пути. В ночи покойной тишины ночной, в чаще лесной покой и тишина.
Тот счастлив человек, кто в тише ночи тишины, он слушает её и понимает в тише тишину.
Тот счастлив человек, кто любит тишину – великую музыку млечного пути.
Прислушайтесь и слушайте, и Вы поймёте, ту красоту тиши – музыке души.
Счастливый человек тиши.

Д. Г. Боррони.

Конец.