Южанка

Когда-то, не помню уже, когда, в молодости я написал вот такое стихотворение:

В весенние ночи и сердцу неймется
А первая песня так просто даётся
Пой милая, пой

В любовь не успела девчонка поверить
Но старой луне тайну как не поведать
Пой милая, пой

Разбросаны руки
И губы горячи
Уснула милашка
И снится ей мальчик
Спи милая, спи

Ей снится дорога
И снится ей счастье
А морду луны закрывает ненастье...

Пускай себе снится
Вас время рассудит
Когда ты проснешься
Луны уж не будет

С тех пор много чего было написано, но к этому стихотворению у меня осталось особое отношение. Оно появилось под воздействием ожидания чего-то еще не познанного, но такого манящего и светлого. И в то же время, в нем был отражен опыт уже пережитого, горького, болезненного. Недавно я задумался, а какие могли быть судьбы героев этого стихотворения, пусть даже и вымышленных? Ошибка людей в том, что они удовлетворяются созерцанием настоящего и делают выводы, обобщая, будто настоящее незыблемо. На самом деле, настоящее - это только фрагмент целого, где прошлое, настоящее и будущее неразрывно связаны. Мы смотрим с умилением на детей, не задумываясь, что они есть плод любви их родителей. Мы также не думаем о том, что эти дети, возможно - это будущие одинокие старики с исковерканными судьбами. Все, что мы сеем в настоящее время, нельзя рассматривать без ростков этих семян, которые сейчас еще не видны. Но семена настоящего обязательно прорастут и дадут свои плоды. Какими они будут? Какими будут последствия той ночи, о которой идет речь в стихотворении? Каковы судьбы героев? Главная мысль для меня в этом стихотворении выражена словами: "Вас время рассудит". Каков этот суд? Я так заинтересовался этим вопросом, что начал писать, и в моем повествовании переплелись вымысел и истинные события, времена, города и подлинные судьбы. Прав я или не прав, дав такие судьбы героям? Кто может судить? Ведь я автор. Прав или не прав Бог, поступающий с нами так или иначе? Кто может судить? Ведь он Творец. Часто, думая о судьбах людей, я вспоминаю слова, записанные в Библии: "С милостивым Ты поступаешь милостиво, с мужем искренним — искренно, с чистым — чисто, а с лукавым — по лукавству его". Слава Богу!   

Итак, дело было в марте. По календарю - это начало весны. В 1973 году в Ташкенте весна как будто с нетерпением ждала, когда она сможет заявить о своих правах на законных основаниях. И сразу же с первого марта пришло тепло. Ночами за окнами слышались громкие крики дерущихся за самок "мартовских" котов. Вечера в начале марта были поистине пьянящими и не только для котов, но и для людей, особенно молодежи.

Ей было семнадцать, она училась на первом курсе педагогического института, и той весной чувствовала себя так, будто вот-вот с ней произойдет что-то необыкновенное. Она не знала, что именно, но сердце всё чаще стучало не от быстрой ходьбы, или от бега, а от чего-то внутреннего, глубинного. Перед сном, когда весь дом уже засыпал, она сидела у открытого окна, впуская в комнату сладкие теплые волны мартовского воздуха, и тихо напевала вполголоса. Это были не знакомые ей раньше мелодии. Это была песня её души о чём-то. Она сама еще не знала о чём.

В институте, казалось все только и говорили о любви. Девчонки кокетничали. Парни, не отставали от них: флиртовали вовсю и говорили всякие сальности. А один из её однокурсников, вдруг стал смотреть на неё не так как раньше. И её глаза тоже стали выделять его из всех остальных ребят. Через несколько дней она вдруг обнаружила, что он ждет её на ступеньках перед выходом из института. Он стал провожать её. Они гуляли — сначала недолго, по дороге до дома, потом задерживались, сидя на скамейке у подъезда.

Она улыбалась ему. Всё было так легко, просто и чисто. И вот по дороге домой он ненадолго взял её за руку. В ту ночь она никак не могла уснуть. Она смотрела на потолок и тихо напевала свою мелодию. А потом уснула. Она лежала в кровати, разметав руки на подушке, губы её были чуть приоткрыты для тех слов, что хотелось сказать ему. Ей снилась песчаная дорога. Прямая, как стрела, а вдалеке на дороге стоял он. Улыбаясь, он звал её к себе жестами рук. И она, счастливая, шагала к нему босиком, чувствуя под ногами тёплый песок.

В этот момент за окном небо затянуло тучами. Луна, ставшая свидетельницей девичьих грёз, спряталась за мокрую вуаль облаков. Ветер налетел внезапно и сорвал лепестки с яблони под окнами. На другом конце города под вопли мартовских котов он всю ночь целовался в беседке с другой девушкой, которая была смелее, доступнее и смеялась так звонко, будто всё вокруг — лишь декорации к её роли. Он не думал о той, с которой накануне просто держался за руки по дороге домой, ведь это было так просто и наивно. Он не думал, как будет смотреть ей в глаза завтра. Он вообще не думал, он наслаждался.

А она, проснувшись утром, сразу почувствовала: что-то изменилось. За окном лужи, небо пасмурное, мокрая трава, усыпанная лепестками цветов яблони. Она пришла в институт чуть раньше, чем обычно, и ждала его на ступеньках у входа. Но не дождалась, он пришел только ко второй паре и прошел мимо, как будто не заметил её.

Всё внутри сжалось. Но она не заплакала. Просто промолчала, а потом сидела всю пару уставившись в окно, даже не выходя из аудитории на перемене.

Это было её первое разочарование в отношениях с мужчиной, первая боль, не спетая песня.

Он постарался вычеркнуть ее из своей памяти. Учёба, вечеринки, интрижки, помогали ему в этом. Девушки легко появлялись в его жизни и также легко исчезали из нее. Он играл в любовь, но никогда не любил. Он не искал близости — он искал ощущений, подтверждения своей значимости. С каждым новым телом ему казалось, что он более и более самоутверждается, но на деле он только терял самого себя.

Сначала друзья завидовали: «Ну ты и сердцеед!» Потом стали посматривать с жалостью: «Тебе уже пора остепениться ...» а потом и вовсе начали отдаляться — у них появились семьи, дети, работа, отпуск. А он всё кружил по замкнутому кругу. Каждая новая женщина была для него чуть менее привлекательна, чем предыдущая. Каждое новое утро — чуть холоднее, а чувство одиночества — чуть глубже.

Однажды, когда ему было уже за шестьдесят он вдруг осознал, что не помнит, когда именно и с кем "стал мужчиной". Тот момент не оставил никакого эмоционального следа в его душе. Он не мог также вспомнить в какой именно момент перестал верить, что кто-то останется рядом, чтобы разделить с ним остаток жизни. Он смотрел на себя в зеркало и видел там чужого, усталого, лысеющего мужчину, чье лицо покрыто глубокими морщинами. Все что осталось у него это неуютная квартира и "Одноклассники", где он выкладывал неоднозначные фотографии, сделанные в молодые годы с девушками, когда-то доверявшими ему. Теперь он смаковал свои воспоминания и писал пошлые, безответственные комментарии, даже не думая, какой они могут нанести вред.

Но каждый март крики котов за окном возвращали его туда. В тот вечер, когда он в невинности своей просто держал за руку девушку, не понимая, что держит в руке свой верный шанс на настоящую любовь и семейное счастье. Но тогда он был глуп, похотлив и самоуверен. Теперь же он стал стар, одинок и никому не нужен.

А она... После него — только пустота. Она закрылась. Отбивалась от ухаживаний, не верила словам.

Пока на третьем курсе не началось изучение истории русской литературы. Этот предмет преподавал молодой аспирант с необычным, чуть хриплым голосом. Он говорил о русских поэтах так, как будто знал их лично. Ей очень нравился стиль его преподавания, его увлеченность предметом. Он видел это по её реакции во время лекций. И вот однажды, в конце пары она подошла
к нему, чтобы задать вопрос. Между ними завязалась долгая беседа. Они разговаривали сначала в аудитории, потом в коридоре, потом на улице, и как-то само собой получилось, что он проводил её до дома. Поняв, что дальше идти некуда, он вежливо попрощался и ушел. Но это не был последний раз, когда он провожал её до дома после занятий. С того дня это случалось почти каждый раз, если его предмет был на последней паре по расписанию.

Они говорили о поэзии и поэтах, и почти не говорили о жизни. Он читал стихи эмоционально, красиво. Хриплый голос предавал стихам особое звучание. Он не брал её за руку, и не пытался поцеловать на прощание. А она думала: "Какой это воспитанный человек, деликатный, терпеливый. Оказывается, отношения с мужчиной могут быть такими, не травмирующими, не обжигающими". Часто ей казалось, что он смотрит в её глаза и ждет от неё чего-то. Но он не говорил прямо. Их встречи были однообразными, и однажды она поймала себя на мысли, что ей скучно слушать эти стихи, и уже надоели разговоры о поэтах. Ведь, на самом деле, она ждала от него не продолжения лекций с любовью к предмету, а проявления чувств к ней самой.

Весной, спустя почти два месяца после того раза, когда он впервые проводил её до дома, он ждал её на ступеньках у входа в институт. Когда она подошла, не торопясь, он протянул руку — не взял за руку её, а предложил свою. Но она вдруг поняла, что не хочет этого. Не хочет сближения с ним. Держа обе руки в карманах куртки, она неожиданно для себя сказала: "Прости, не провожай меня сегодня", - и прошла мимо. Потом обернулась и сказала еще раз: "Прости".

После этого он несколько раз пытался поговорить с ней, но она уклонялась от разговоров. И чем больше он искал возможности продолжения их отношений, тем больше она отдалялась от него.

Она думала: "Ну не складывается у меня любовь! Что поделать? Надо продолжать жить". И с головой окунулась в учебу.

Здесь хочется сделать небольшое отступление и рассказать о судьбе аспиранта. По иронии судьбы его познакомили с той самой девушкой, о которой шла речь в начале этой повести. Она была все такой же любвеобильной, смелой, доступной и так же звонко
смеялась. Уже после первой встречи она прижалась к аспиранту так страстно, поцеловав его в губы, что он потерял голову от влюбленности в неё. Он никогда не переживал ничего подобного, и даже не предполагал, что такое бывает. Скоро они поженились.

Его нисколько не смутил тот факт, что она была не девственница. Он никогда не ревновал её к прошлому, потому что его голова всегда была занята другим. Он всю жизнь занимался наукой, стал профессором. А она скоро родила ему сына, правда он совершенно не был похож на аспиранта.

***

После окончания института её ждало распределение. Ей было предложено поехать в Свердловск. Там открывалась новая школа, и требовались учителя по всем предметам. Конечно, ей, южанке было трудно представить, как она будет жить на Урале, но она все равно с нетерпением ждала перемен. По приезду, ей было предоставлено общежитие, неподалеку от школы.

Коллектив учителей был молодым, в основном девушки, выпускницы ВУЗов, в то время, как руководство школы было подобрано из опытных педагогов со стажем. Поскольку она приехала на Урал с юга, за глаза её так и стали называть "Южанка".

Мужчин было всего двое. Это был директор - уже пожилой, но очень энергичный мужчина, и учитель физкультуры, примерно её возраста. Он производил впечатление сильного физически человека, был коренаст, с мускулистыми руками, ходил мягко, двигался легко и порывисто. Голову его покрывали светло русые волосы, волной спадавшие на лоб, из-под которого смотрели голубые глаза. Взгляд их был тверд, что придавала лицу некоторое выражение жесткости, решимости.

Есть такое хорошее русское слово "приглянулся", которое, мне кажется лучше всего подходит для данного случая. Мы прямо скажем, что он сразу приглянулся ей так, что она не сводила с него глаз. Среди слов о проявлении чувств между мужчиной и женщиной это слово употребляется редко. Обычно говорят: "Она мне понравилась. Он стал мне симпатичен. Я влюбился в неё", - но все эти слова не передают того состояния, в котором находится женщина говоря: "Ну что я могу поделать? Глянется он мне и все!" Это слово описывает то чувство, когда необъяснимо, таинственно помимо воли человека, неосознанно от сердца одного человека тянется невидимая нить к другому человеку. Это состояние пока что вне контроля, вне морали. Через мгновение ты должен будешь осознать на что ты смотришь, и, возможно, отвернуться. А пока тебе просто глянется, и в этот миг ты не можешь отвести глаз.
 
В ближайшее время после первого знакомства состоялся педсовет, на котором все педагоги представились и коротко рассказали о себе. Учитель физкультуры представился, а затем слово взял директор. Он сказал, что знает Виктора Сергеевича еще с тех пор, когда он был просто Витя Светлов. "Витя учился в школе, где я был директором, с первого по девятый класс. К сожалению девятый класс Витя не закончил из-за своего поведения. И тогда его тренер, а Виктор в то время был неоднократным чемпионом города по самбо, предложил ему поступить в техникум физической культуры. Закончив техникум, Виктор отслужил в армии в воздушно десантных войсках и недавно вернулся в родной город. А теперь он решил посвятить себя педагогике, чтобы помогать найти свой правильный путь в жизни таким же ребятам со сложным характером, каким он был сам". 

До армии, Виктор был авторитетным парнем в районе и даже за его пределами. Его знали не по школьным успехам, а по боям — уличным и спортивным. Он был чемпионом города по самбо и не раз «решал вопросы» там, где слова не помогали. Его уважали, боялись. После девятого класса Витиной маме из школы документы пришлось забрать, поскольку во всех четвертях у него была неудовлетворительная оценка по поведению. Тогда в его судьбу вмешался тренер, он помог Вите поступить в физкультурный техникум, который к удивлению, всех, кто его знал, Витя закончил с хорошими оценками. Потом армия, ВДВ. Он все выдержал: прыжки с парашютом, колоссальную физическую и нервную нагрузку, - служба не из лёгких. Она в нём что-то сломала, чтобы сформировать новое, другое, зрелое отношение к жизни. Руководство части предлагало направление в военное училище. Как альтернативу, предлагали остаться на сверхсрочную службу. Но он от всех предложений отказался. Сказал, что поедет в родной город помогать пацанам найти себя. 

Обо всем этом она узнает только потом, а пока начался учебный год. Несколько раз, когда было свободное от уроков время, в школьные часы, она приходила в зал или на спортивную площадку и с интересом наблюдала за тем, как Виктор работает с детьми. И вот, что она заметила. Видно было, что он не переносил хвастливую показуху, но уважал искреннее старание. Крикнуть мог, но никого не унижал. Если кто-то падал — поднимал. Если кто-то проявлял неподчинение — молча смотрел в глаза бунтарю, а потом уходил. Это действовало сильнее любых криков. Девочки его побаивались, мальчишки — боготворили. Многие называли его просто
"дядя Витя".

Виктор Сергеевич относился к отпетым школьным хулиганам по-особенному. Он видел в них тех, кто не умел показать свои лучшие стороны. Он узнавал в их резкости и дерзости себя самого, каким был когда-то до армии — необузданным, злым на весь мир, но с огромным запасом сил, который просто не знал, куда направить.

Он не пытался ломать "трудновоспитуемых". Наоборот — старался научить их, как они могут проявить себя через спорт. За это они уважали его — тихо, по-своему, но то было настоящее чувство.

Бывало, что он звал школьных хулиганов в спортзал после уроков и говорил им: «Давайте, покажите, какие вы герои. Но на ковре. Здесь и решим, кто прав». И, пока подростки изливали злость на тренировке, Виктор Сергеевич спокойно учил их уважению, терпению, силе без ярости.

Он был для них тем редким взрослым, кто не читал морали, а просто верил — что любой «трудновоспитуемый» подросток способен стать хорошим, если дать ему шанс.

Однажды на педсовете был поставлен вопрос об одном из «особо трудновоспитуемых» девятиклассников. Нахамил учительнице литературы, отказался писать сочинение на заданную тему, в ответ на возмущение учительницы, вытащил из портфеля яблоко и стал есть его, глядя ей в лицо. В школьном коридоре опять устроил драку. Видите ли, ему стало жалко девочку, которую "намылили" снегом. Так он собрал своих единомышленников, и они избили всех, кто в этом участвовал.

"Он неуправляемый", — говорила завуч. "Я предлагаю передать его дело в комиссию по делам несовершеннолетних. Надо ставить вопрос о его исключении из школы. Таким здесь не место".

Виктор Сергеевич всё время молчал, сидел у окна, сжав руки в замок. И вот, когда обсуждение стало особенно громким, он встал.

"Парень дерется, потому что боится" — голос его был резким, видно было, что Виктор глубоко переживает этот момент. Все стихли. "Он не верит никому. Он не верит, что его могут уважать за что-то, кроме кулаков. Вы хотите выгнать его? Пускай. Но тогда не жалуйтесь, когда он встретит кого-то похуже нас с вами — и научится у них".

Он прошёлся по комнате, останавливаясь взглядом на каждом.

"Я знал таких немало, — продолжил он. — Умных, сильных, но обиженных на весь мир. Их сначала выгоняли, потом боялись. А потом хоронили. В двадцать. В двадцать два". Он сделал паузу. "Я сам был таким. До того, как один человек не сказал мне: "Ты не плохой. Ты просто не знаешь, куда деть себя. Хочешь — я помогу". И помог".

Учительская молчала. Даже завуч, обычно непреклонная, опустила глаза.

"Я не говорю, что ему всё позволительно. Но я хочу, чтобы ему дали шанс. Без крика. Без ярлыков. Просто шанс. Дайте мне время, я отведу его в секцию к своему тренеру. Я верю, что это поможет".

На несколько минут в учительской воцарилась тишина. Затем директор, который молчал все это время подвел черту: "Хорошо, действуй, Виктор Сергеевич, я доверяю тебе".

После того педсовета к Виктору Сергеевичу в коллективе стали относиться по-особенному. И если раньше молодые учительницы просто посматривали на него с интересом, теперь за этим интересом стояло больше: уважение, сочувствие, подсознательная
надежда.

Он стал героем их разговоров. На переменах и после уроков в учительской звучали мягкие вздохи, шепотки и полушутливые замечания.

"Представляете, как он этого хулигана защищал? У меня мурашки, честное слово!" — говорила преподавательница начальных классов, поглаживая край чашки.

"Ну, настоящий мужчина!" — с мечтательной улыбкой на лице, тихим голосом сказала учительница химии, глядя на одинокий термос Виктора на подоконнике.

"Да у него, наверное, кто-то есть. Не может такой человек быть один", — размышляла учительница биологии, уже придумавшая о нём целый роман. Или жена погибла. Или он кого-то любит, но не может быть с ней.

Каждая из них по-своему пыталась разгадать его загадку, исходя из внешних признаков: не задерживает ли взгляд на ком-то, не меняется ли выражение его лица, когда кто-то входит в учительскую. Некоторые пытались оказаться поближе: за столом на педсовете, в столовой. Кто-то приходил в спортзал «по делу» и оставался чуть дольше.

Но Виктор Сергеевич по-прежнему был загадкой. Он со всеми был одинаково ровен в отношениях. Не то чтобы отстранённый, просто на чем-то сосредоточенный.

Он не реагировал ни на девичьи взгляды, ни на их комплименты. Не пытался угодить, не притворялся заинтересованным. Будто вообще не замечал, что кому-то нравится. И этим он нравился ей ещё больше. Она ловила себя на том, что ищет его в коридорах школы. Что сидя на педсоветах, ждёт, когда он заговорит. Что задерживает дыхание, когда он проходит мимо.

Иногда ей казалось, что он чувствует её отношение к себе, но делает вид, что не замечает его. А иногда — что он просто закрыт для любого чувства. Как будто однажды в жизни случилось что-то, что навсегда захлопнуло дверь, оставив внутри только боль и силу чтобы её нести.

Однажды после зимних каникул она задержалась на работе и после этого зашла в магазин за какими-то мелочами. С сумкой и немного уставшая, она все же решила пройтись немного пешком через сквер по аллее среди усыпанных снегом кленов. Она просто хотела немного расслабиться после дневного напряжения. Но когда вошла в сквер, то увидела нечто, заставившее её замереть от неожиданности. В десятке метров от неё, по аллее, под медленно падающими снежинками шёл он, Виктор Сергеевич. Но не один. На его руках был ребёнок — девочка, лет двух, может, трёх. Он нёс её уверенно, крепко прижав к себе. Она что-то тихо бормотала, играя с "молнией" на его куртке. А он ей улыбался. Она первый раз видела такую улыбку на его лице: без напряжения, мягкую, теплую.

Он остановился, поправил ей капюшон, поцеловал в щечку и сказал что-то тихое, слышное только им двоим. Девочка хихикнула.

Южанка стояла как зачарованная. Это зрелище, простое и обычное, но с его участием произвело не неё огромное впечатление. У него есть ребёнок. Семья?

Она не знала, что чувствует. Ревность? Обиду? Разочарование? Или наоборот восхищение тем, как он обращается с ребенком, их отношениями?

Он не заметил её. Прошёл дальше медленно, не спеша. А когда они скрылись за поворотом аллеи, она ещё долго стояла на месте. Мимо шли прохожие, но для неё всё застыло.

Она возвращалась в общежитие уже в темноте. В памяти все время оставался один и тот же образ: он идущий по дорожке с девочкой на руках. "Он улыбался… он улыбался...", - пульсировало в сознании.

В ту ночь она опять долго не могла уснуть. "Значит он все-таки умеет любить. Просто ещё не выбрал, кого. Или уже выбрал — но не её. А может, всё обстоит совсем иначе" - думала она. Но теперь она точно знала: он мягкий, добрый. В нём — чья-то жизнь. И это делало его ещё привлекательнее. А близость с ним еще невозможнее.

Через несколько недель директор сделал объявление:

"В воскресенье, коллеги, едем на переборку картошки в городское овощехранилище. Дело государственной важности, надо помочь сохранить урожай. Учительская зашумела — кто-то застонал, кто-то засмеялся. Переборка картошки была делом знакомым, не особенно приятным, но ожидаемым в это время.

"Ну что, Светлов, — кокетливо ткнула Виктора локтем учительница химии, — вся надежда на тебя? Будешь нам мешки таскать. Коллектив то у нас женский!"

Но Виктор Сергеевич встал и коротко ответил: "Нет. Я не смогу участвовать".

В комнате повисло напряжённое молчание, а потом завуч, не отрываясь от бумаг, язвительно сказала: "Как это "не сможете"? Все идут. Тем более, что мужчины у "нас на вес золота".

"Я понимаю, — твердо ответил он, хотя его голосе не было ни оправданий, ни раздражения, — но у меня не получится. У меня дома сестра после операции. А в воскресенье — единственный день, когда я могу сделать всё, что она сама не в силах: постирать, привезти лекарства, сварить что-то нормальное. У неё маленькая дочь. Мы живём вместе, в доме родителей. Ей больше некому помочь".

Воцарилась тишина. Кто-то кашлянул. Кто-то опустил глаза. Даже те, кто только что весело шутил, вдруг стали серьёзными.

"Извините, — добавил он чуть мягче. — В другой раз — хоть мешки, хоть снег, хоть на стройку. Но не в это воскресенье", - сказал он и вышел.

Когда дверь за ним закрылась, все неловко молчали.

"А я видела его с ребенком и думала… — тихо сказала учитель истории, — что он, может, свою дочку растит". - "Растит, только не свою. Но разве это что-то меняет? - сказал директор. Ничего, справимся без него, я еще и сам могу мешки таскать".

Южанка сидела в углу и не могла сдержать слез. Она вспомнила стихи, которые читал ей аспирант. Какие они были красивые. Но ведь она знала точно, что жизнь большинства их авторов, была совсем не такой красивой. А у этого человека, который только что сидел в паре метров от нее - жизнь как стихи. Одно дело любоваться красотой, другое - жить так, чтобы твоя жизнь была красивой. В тот момент её отношение к нему приобрело неведомую доселе глубину. Она поняла, что влюбилась.

***

Остаток субботы и все воскресение она была очень возбуждена, все время думала о нем. В сердце созрело решение, и она не могла дождаться понедельника, чтобы его осуществить. Она боялась выглядеть навязчивой, но желание помочь пересиливало — слишком ясно она чувствовала, что сейчас именно тот момент, когда она должна предложить ему свою помощь.

Когда наступил понедельник, Южанка не стала тянуть. При первой же возможности, она попросила его найти минутку, чтобы поговорить с ней наедине. Такая возможность представилась на большой перемене. Они вышли во двор, встали напротив, глядя друг другу в лицо и она, сбивчиво, но твердо сказала: "Я хотела бы тебе помочь. Я могла бы приходить каждый день после работы: убираться, готовить, просто делать работу по дому. Пока всё не уладится".

Он молчал, удивлённый. Смотрел на нее внимательно, будто пытался понять, что это за жест с её стороны. Потом, слабо кивнув ответил: "Не знаю. Я не привык просить. Я не привык ни у кого быть в долгу". — "Ты, о чем? В каком долгу? Я просто хочу, чтобы тебе было чуть полегче. Разве не так должны поступать все нормальные люди? Разве не этому мы учим детей в школе? Давай, начнем сегодня, я готова".

Он не сразу ответил. Слова уже были готовы в его сознании, но он никак не мог решиться их произнести. Потом все же сказал: "Н-н-н-у давай попробуем, как раз на вечер много дел накопилось". Они поспешили обговорить время встречи, так как перемена подошла к концу.

Он ждал её у выхода из школы. Видно было, что ему неловко от ожидания, предстоящего. Но она решительно подошла к двери, сама открыла её и вышла, обернувшись. "Идем", - сказала она. Вместе они сначала пришли в детский сад, за племянницей. Девочка в фланелевом халатике, пахнущем детсадовской едой, радостно встретила Виктора, а потом немного растерянно посмотрела на неё. Южанка присела, обняла её и сказала негромко: "Привет!" Она назвала, своё имя. В ответ девочка неожиданно спросила: "А ты его невеста?" "Не болтай, давай собираться", - оборвал он. Но девочка не обиделась, а улыбнувшись сказала: "Понятно", - и пошла к своему шкафчику за вещами. 

У сестры Виктора была язвенная болезнь, осложненная кровотечениями. Впервые симптомы недуга проявились после родов дочки. Она родила её без мужа и никогда даже не говорила, кто её отец, опасаясь, возможно, что Виктор попытается решить этот вопрос по-мужски. Но конечно она очень сильно переживала на всем протяжении беременности и после этого. Потом скоропостижно умер их отец, передовик производства, знатный сталевар. Он умер от инфаркта, пришёл с работы, присел отдохнуть в кресло и умер. Мама не смогла перенести эту потерю, она даже не боролась с недугами, один за другим обрушившимися на нее, и через год с небольшим последовала за мужем. А у сестры Виктора после похорон матери начались кровавые рвоты. Она очень сильно похудела и вот недавно её по скорой отвезли в неотложку, где экстренно прооперировали, сделав резекцию желудка. Обо всем этом Виктор рассказал по дороге из школы в детский сад, а потом по пути в магазин.

Сестре Виктора был назначен постельный режим и дробное питание: четыре, пять раз в сутки, но всего по две, четыре столовые ложки. В гастрономе они купили картошку, плавленый сыр и утку. Других овощей и мясных продуктов в гастрономе, представьте, не было. Из рыбы была только мойва. Они купили её. Я готовлю картофельное пюре и добавляю что-нибудь мясное, - сказали ей нужен белок для восстановления. Еще они купили белый хлеб и мармелад в кондитерском отделе. Все, как велел врач.

Когда они вошли в их квартиру — простую, советскую, с сервантом "Хельга", популярным в советское время, паласом посреди комнаты и фотографиями на стене — она почувствовала, будто вернулась домой. Сестра сидела в кресле, закутавшись в халат. Была бледная, очень худая, но улыбалась. "Ну, наконец-то я тебя вижу, — мягко сказала она, — он всё рассказывал мне про Южанку, что запала в его сердце, с которой никак не решается объясниться. Неужели это наконец свершилось? А я уж думала, что ты выдумка".

Они рассмеялись, и между ними сразу установилось что-то очень простое, женское, родное.

"Я полежу, — сказала сестра. — Мне врачи строго запретили таскать даже кастрюлю. Уж не обижайтесь".

"Да, вы отдыхайте, — сказала она. — Сейчас мы все сделаем".

Они готовили ужин вместе. Еще она успела вымыть кафель на кухне, помыть ванну. Наконец ужин был готов, и стол накрыт. Дом словно проснулся, над столом горел свет, и было очень уютно. "Я посижу с вами недолго, - сказала сестра, вставая с постели - не могу упустить такого момента". Ужин прошел здорово, они рассказывали о себе, шутили, обсуждали, что будут готовить завтра.

Словом, им было так хорошо, что совсем не хотелось расставаться. Засиделись они допоздна, посмотрели программу "Время", ребенка отправили спать, а сами посмотрели еще серию про Шерлока Холмса. "Ну, я пойду", - сказала она. - "Я провожу тебя", - конечно же ответил он.

Удивительно, но по дороге в общежитие они молчали. И только тогда, когда они уже стояли напротив входа, он взял её руки в свои и сказал дрогнувшим голосом: "Спасибо". В его глазах она увидела слезы, и даже не подумав, что делает, поцеловала его в щеку, а потом резко повернувшись в сторону двери, через несколько секунд уже скрылась за ними. Двери на несколько мгновений снова открылись. Она вышла, помахала рукой и опять зашла внутрь.

***

С тех пор они, за редким исключением, каждый вечер проводили вместе в квартире Виктора и его сестры. Однажды даже, когда у нее возникла перегрузка на работе из-за болезни сразу же нескольких учителей, она приходила уже поздно просто, чтобы поужинать. Он в эти вечера все готовил сам.

Здоровье сестры Виктора стало быстро улучшаться. Она объясняла это тем, что в их дом снова вернулась радость. "Вместе с Южанкой к нам в дом пришло теплое Ташкентское солнышко", - говорила она.

А к концу учебного года они твердо решили, что навсегда будут вместе и поэтому подали заявление в ЗАГС. Интересно, что ни он, ни она не признавались в любви. Он не делал ей предложение выйти за него замуж. Они вообще не говорили об этом. Они просто чувствовали, знали и были уверенны, что должны быть вместе, должны быть мужем и женой. Как говорится: эта истина была сама собой разумеющейся.

Жить решили в родительской квартире Виктора, вместе с сестрой и племянницей. Летний отпуск они посвятили ремонту: обустроили себе одну из комнат, бывшую когда-то родительской спальней, купили кое какую мебель и стали готовиться к дню бракосочетания.

Накануне свадьбы из Ташкента приехала мама Южанки, она привезла с собой сбережения, которые копила на свадьбу дочери. Это была довольно крупная сумма денег. Но они все равно решили провести свадьбу скромно в небольшом кафе, неподалеку от школы.

Меньше чем через год у них родилась первая дочка. Спустя пять лет вторая. К тому времени он заочно закончил педагогический институт. Сестра Виктора окончательно поправилась, устроилась на работу, там она встретила человека, за которого вскоре вышла замуж, и они с дочкой переехали жить к нему.

А скоро началась "перестройка". В те годы было очень трудно сохранить верность педагогическому призванию. Недостаток финансирования отражался не только на зарплатах учителей. Школы выглядели запущенными, грязными, не хватало учебников и оборудования. Виктору в то время предлагали должность начальника охраны в коммерческой структуре, но он наотрез отказался. "Ничего, выдержим", - говорил он. И они терпели, не сдавались. В этом им помогала их любовь. Спустя годы, вспоминая те тяжелые дни, он однажды скажет ей: "А, знаешь, несмотря на трудности, в то время я был очень счастлив. Трудности не отняли у нас наши семейные радости, наслаждение тобой и твоей любовью".

А вот директор их школы не смог справиться с трудностями девяностых. Он сгорел от постоянной нервотрепки в борьбе за выживание школы, а сам не выжил. Его преемником на этой должности стал Виктор.

Во времена "перестройки" многие люди обратились к Богу. Прежние ценности были поставлены под сомнение. На людей давил огромный груз житейских проблем. В то время вера в Бога открывала людям новые нравственные ориентиры, моральные нормы и ответы на вопросы о смысле жизни, смерти, добре и зле. В условиях хаоса и перемен вера в Бога стала источником стабильности и утешения. К тому же в конце 1990 года был принято постановление, которое давало право на свободу совести всем гражданам, не зависимо от должностей. В то время Виктор стал серьезно интересоваться вопросами веры. В 1992 году он первым принял крещение в Православном храме. Южанка сначала противилась, но потом последовала за ним. Спустя некоторое время были крещены и их дочери.

В 2005 году, почти к двадцать пятой годовщине совместной жизни, у них родился первый внук. И именно тогда Виктор впервые подумал вот о чем: "Мы прожили прекрасно эти двадцать пять лет в браке. Но брак наш не освещен Господом. Мы не молились, вступая в супружеские отношения, мы просто не думали о том, что это необходимо. Но сейчас мы можем все исправить, чтобы остаток дней, сколько нам отпущено, прожить в союзе, заключенном перед Богом. Нам необходимо венчаться!" Церковь не накладывала на них никаких ограничений, они регулярно причащались, и это решение Виктор Сергеевич принял без какого-либо давления.

Словом, так, по согласию между собой и по договоренности со священником они начали подготовку к венчанию, включая исповедь. Скоро состоялось и само венчание. После этого был семейный ужин. И вот, наконец, они остались вдвоем, муж и жена с двадцати пятилетним стажем, но теперь уже в новом статусе. Они лежали обнявшись. Её голова лежала на его правой руке, а левой рукой он обнимал её. Они разговаривали шепотом. Громкие слова были совсем ни к чему, ведь они слышали даже дыхание друг друга. И тогда она сказала: "А знаешь в чем я исповедовалась перед венчанием? Я рассказала священнику о двух людях, которые были в моей жизни до тебя. С одним из них мы прогуливались по дороге из института домой. Это было еще на первом курсе. Он брал меня за руку тогда. Это произвело на меня сильное впечатление, он даже снился мне ночами. Я думала, что это начало любви. Но потом он неожиданно отвернулся от меня и перестал обращать на меня внимание. Мне было очень больно, что он поступил так со мной.  Другой - преподавал у нас в институте. Он был так влюблен в свой предмет и поэзию, что мы при наших встречах с ним только и говорили об этом. Он ничего не предлагал мне, не искал близости, и вскоре он мне надоел. Я перестала с ним встречаться. Вот и все. Другого опыта до тебя у меня не было. Ты был у меня первым во всем. Ты моя первая и единственная любовь". Все время пока она говорила, он, молча слушал её, целуя. А потом сказал: "Я, пожалуй, частично откажусь от права первенства в отношениях с тобой. Я поясню. Я бы не хотел быть во всем первым. Я не хотел бы быть тем первым, который провожал тебя и брал тебя за руку, но потом бросил тебя. И я бы не хотел быть на месте того препода, который не смог полюбить тебя больше, чем литературу. Нет, увольте. Для меня важно, что я твоя первая и единственная настоящая любовь, которой вот уже двадцать пять лет ты верна во всем. Только это! Спасибо тебе. И слава Богу за дар твоей любви. Я сейчас понимаю, что все эти годы Он проявлял ко мне Свою любовь через тебя, а любовь к тебе через меня".

***

Ну, вот почти и всё. Я только сейчас понял, что ни разу не упомянул имени Южанки. Она носила прекрасное русское имя Светлана в честь своей бабушки. А по отчеству она была Моисеевна. Отец у неё был еврей. Он умер, когда Света была еще совсем маленькой. Светлана Моисеевна и Виктор Сергеевич живы до сих пор и наслаждаются счастьем в кругу своей большой семьи. У Светланы осталось привычка напевать одной ей известные мелодии. И однажды внук спросил у нее: "Бабуля, о чём ты поёшь? Я никогда не слышал слов твоей песни". Она ответила: "У этой песни нет слов, это просто мелодия. Но я могу сказать тебе, о чем я думаю. А думаю я о том, то время судит, все расставляя на свои места".