Просто так командующими АДД не становятся

Просто так командующими АДД не становятся - это судьбой уготовано!

Авиация дальнего действия приказом Верховного
была рождена пятого марта грозного сорок второго.
Сталин ей верховодил, а Голованов командовал, волю исполняя его …
Полками, а порой в одиночку, летчик, штурман, радист и воздушный стрелок,
ориентируясь по радио, приборам и звездам,  на цель улетали в черную ночь…
Бомбили они Кенигсберг и Варшаву, Будапешт и Берлин …
Эшелоны под откосы пускали, склады вражьи сжигали дотла,   
каждую ночь в ад превращали, к праотцам отправляя врага …
Взлетать не давали фашистским ассам, блокируя их аэродромы,
давая пройти морским караванам по студеному Баренцевому морю…
Они по глубоким вражьим тылам доставляли разведку, партизанам грузы…
Они, Ставки выполняя приказ, порою ценой своих жизней
срывали планы врагам, и с каждой такою ночью день Победы приближали нам.
Слава воздушным героям! Мы помним о подвигах ваших,
И чтим пятое марта сорок второго, вспоминая живых, поминая павших…

В мыслях не было, что я, сын обычного механика Ил-4, буду удостоен чести писать отзыв на двухтомник под названием «Александр Голованов. Война и мир Главного маршала авиации», посвященного 120-летию со дня рождения выдающегося воздушного полководца, которого Родина в годы военного лихолетья призвала руководить Авиацией дальнего действия.

Это два весомых сборника из воспоминаний: самого командующего АДД, как уже известных – его мемуары, так и малоизвестных; членов его семьи; участников Великой Отечественной, которые служили под его началом; сослуживцев из ГосНИИ гражданской авиации, из исследований благодарных потомков, которые оказались искренне заинтересованными донести ныне живущим правдивую историю о его нелегкой, но яркой судьбе, и конечно о событиях и участниках, связанных с ним, скрытых да поры до времени под архивной пылью и в глубине памяти очевидцев того сурового времени.

Ощущение таково, что на тебя неожиданно обрушилась лавина уникальной информации, которую необходимо обязательно пропустить через душу и преподнести в новом ракурсе, доселе непроявленном и с ожидаемой пользой, и, главное, за короткое время…

Однако, как заметил Козьма Прутков - «Нельзя объять необъятное», и, знакомясь с материалом, резонно решил заострить внимание на том, что для меня оказалось новым. Как-то само собой сформировалась идея, на которой и будет основан мой «отзыв» на этот всеобъемлющий труд: «Просто так командующими АДД не становятся - это судьбой уготовано!»

В мемуары Александра Евгеньевича Голованова «Дальняя бомбардировочная…» не вошел раздел «Удивительные (занимательные) истории в воздухе», что было бы желательно, три главы из которого: «Первый полет», «Как можно заблудиться в облаках» и «В грозе», не только повествуют о профессиональном становлении нашего Героя, как летчика, но, что главное, ненароком выстраивают линию его судьбы, и побуждают ответить на вопрос - а каким был человеком Главный маршал Голованов? Об этом и пойдет речь.

Я прошу составителей данного полезнейшего «фолианта»: дочь Главного маршала Ольгу Александровну и его внучку Александру Евгеньевну не сердиться на меня, что прибегаю к обширному цитированию из него. Я исхожу из того, что тираж ограниченный, а благодарные потомки, ныне живущие, все же должны хоть немного получить полезную информацию. Ну не каждый может посещать областные центральные библиотеки…

Прорабатывая «Удивительные (занимательные) истории в воздухе», я заметил, что автор, прибегает к народным пословицам, либо как прелюдией, либо как завершением к значимым фрагментам своего повествования, а это наводит на определенные мысли.

Дочь Главного маршала Ольга вспоминает: «…когда однажды я уходила от родителей к себе домой, отец тоже вышел вместе со мной <и> предложил мне идти другой дорогой, повернув в Большой Власьевский переулок… Мы прошли метров пятьдесят, и отец вдруг сказал, что когда они приехали смотреть дом и квартиру, то он из окон спальни увидел дом, где провел детство. «Вот смотри, видишь этот дом? Мы здесь жили, а в эту церковь, что напротив дома, мы ходили по воскресеньям».

«…в последние годы жизни отец рассказал мне, как он, будучи еще мальчиком, после исповеди встал в очередь к причастию, подошел, причастился, и это было так сладко и вкусно, что он решил подойти к причастию второй раз, увидев его священник… хлопнул отца по лбу ложечкой и сказал: «Не балуйся, иди!». После этого отец никогда больше этого не позволял».

Естественно, наш Главный маршал был крещенным, и это был обязательным ритуалом приобщения ребенка, рожденного в русской семье, к православной вере в то время. Но это имеет еще один важнейший предпосыл в формировании его личности. В этот момент свершился один из многих импринтингов в его начинающейся жизни, он становится приобщенным к великому русскому народу, к его менталитету, а это значит, что со временем мудрость народная, отражающая сермяжную суть бытия - простую и неприкрашенную истину, для нашего Героя будет глубоко понятной, душой принятой, и обязательно сложится в его подсознании кирпичиками в духовно-нравственный фундамент его личности. И этим он будет пользуется в дальнейшем, как само собой разумеющимся, и от этого он становится понятным всякому, кто впитал менталитет русского народа с молоком матери.

Как-то по случаю проявления подлости одной псевдо-подружки в отношении дочери Ольги, она, ужасно расстроенная, пошла к отцу и все ему рассказала. «Он выслушал меня, как всегда это делал, немного помолчал и сказал: «Оля, ты должна знать, что все мы на этот свет рождаемся чистыми и только сами за свою жизнь делаем себя хорошими или плохими. Бог дал нам самим выбирать, что нам нужно. Надо пожалеть таких людей, которые стали такими плохими, и простить их. Если не простишь, то всю жизнь эта чертовщина будет грызть тебя изнутри и тебе не будет покоя»... Как же это тяжело - уметь прощать и не думая об отмщении.

Конечно, отец очень переживал предательство людей, но никогда не платил им их монетой. Он умел прощать».

А вот и обстоятельства, о которых вспоминает Александр Евгеньевич, прожив большую часть жизни своей, а суть их в проявлении ментальности, облаченной в народную мудрость, т.е. в пословицы.

Но прежде чем продолжить, напомним, что такое «ментальность»? Обратимся к мировой Сети. «Ментальность — это понятие, которое описывает особый стиль мышления, восприятия и поведения человека или группы людей. Совокупность психических свойств включает в себя не только индивидуальные черты, но и культурные, социальные и исторические аспекты, которые формируют взгляды и образ жизни. Ментальность охватывает стороны, связанные с эмоциями, системами ценностей и убеждениями, и влияет на то, как люди реагируют на окружающий мир, принимают решения и взаимодействуют друг с другом». (Источник: https://teledoctor24.ru/article/500-59-1-mentalnost/).

А теперь об обстоятельствах.

«За нами наблюдали с земли, и, когда мы вылезли, меня спросили, как мне понравился первый полет. Я ответил, что полет мне понравился, но … полностью смогу сказать о своих впечатлениях и ощущениях лишь после того, как на себе испытаю все, вплоть до «мертвой петли». Мой вполне серьезный ответ вызвал среди присутствующих веселый смех. Оказывается, петли были одними из фигур высшего пилотажа, которые Дорфман проделывал на нашем самолете в этом ознакомительном полете.

Я был обескуражен, пристыжен и не знал, куда мне деваться со своей полнейшей авиационной безграмотностью. Однако, нет худа без добра. Мои ответы и смех, вызванный этими ответами, возымели и свое положительное действие, ибо Дорфман сказал мне: «Хотя вы и носите красные петлицы и ничего не понимаете в авиации, морально вы все же готовы к полетам. Что покажут ваши способности, это мы увидим в ближайшие дни. Хотелось бы, чтобы эти способности были на уровне ваших моральных качеств».

«Есть еще какая-то часть людей, которые, будучи малодушными, становятся трусами, бросают в беде своих товарищей ради своего спасения. Им непонятна русская поговорка - «сам погибай, а товарища выручай» или другая, не менее сильная - «все за одного, один за всех». Таким людям никогда не понять ни Севастополь, ни Сталинград, ни Одессу, ни Ленинград, где тысячи и тысячи советских людей отдавали свои жизни в борьбе с ненавистным врагом, отдавали свою жизнь за Родину. А разве они не хотели жить?!»

«Русские пословицы, как правило, мудры. Одна из них, которая существует немало веков, гласит: «Кто в море не бывал, тот и Бога не поминал». За точность не ручаюсь, а смысл ясен. Пословица эта говорит о всем коварстве моря, а выше Бога, как известно, в те времена ничего не было.

Однако к возможности таких явлений я был как-то уже подготовлен в летнее время в грозовую облачность никогда не заходил, помня русскую поговорку «Обжегшийся на молоке, дует на воду».

И выходит, что крещение лишь причина, а следствие – наш Герой с малолетства становится живой частичкой великого народа, которому он предназначен теперь служить, как сил физических и духовных наберется, и мудрость народная только во благо этому служению.

Я затронул понятие импринтинга, а что это такое? Не буду мудрствовать, и опять обращусь к мировой Сети:

«Механизм импринтинга тесно связан с нейропсихологическими процессами, происходящими в условиях стресса. Как показали исследования, стресс усиливает активность миндалины, что способствует долговременному запечатлению пережитого опыта.

Импринтинг активируется в особые периоды:

В раннем детстве. Первые месяцы и годы жизни — время максимальной восприимчивости. Мозг ребенка как губка впитывает все происходящее вокруг и формирует базовые представления о мире, людях и самом себе.

В кризисные периоды. Подростковый возраст, первая любовь, потеря близкого человека, развод — любые сильные потрясения могут запустить процесс импринтинга.

При травматических событиях. Автомобильная авария, нападение, природная катастрофа — травмы оставляют особенно глубокие импринты.

Главная особенность импринтинга — он происходит бессознательно. Человек не может контролировать процесс силой воли или логикой. Более того, многие импринты формируются в возрасте, когда у ребенка еще нет развитой речи и логического мышления.

Психологи выделяют несколько ключевых типов импринтинга:

Филиальный — происходит в первые дни и месяцы жизни. Ребенок запечатлевает образ родителя — голос, запах, прикосновения. Этот импринт становится основой для формирования привязанности и доверия к миру.

Социальный — связан с усвоением норм и ценностей общества. Ребенок наблюдает, как ведут себя значимые взрослые, и «записывает» эти модели как правильные.

Половой — определяет, какие люди будут казаться нам привлекательными. Часто мы неосознанно выбираем партнеров, которые напоминают родителя — внешне или по характеру. (Источник:
И как пример, укажу на поведение моего внука Вовки, который моментом освоил всякие кнопочные пульты и мамкин телефон в раннем возрасте, шныряя между родителей, погруженных в свои компьютерные дебри, связанные с их профессиональными обязанностями. И главное, ему никто из них не объяснял, как ими пользоваться.

И к чему я это? А к тому, что весьма «благоприятные» обстоятельства и окружение, в момент свершения импринтингов, и служат основанием формирования духовно-нравственного фундамента субъекта по простому житейскому принципу – «с кем поведешься, от того и наберешься». И опыт, им приобретенный, и деяния его по жизни, опираются на этот фундамент, который является незыблемым и не подающимся к какой-либо корректировке. И поэтому духовно-нравственный фундамент личности глубинно подсознательный и поэтому стабильный во времени, порой до гробовой доски, всегда прибывает в конфликте с постоянно меняющейся социальной моралью, которой конъюнктурно манипулируют в свою угоду власть предержащие. Человеческое нутро обязательно проявится на полную при экстремальных обстоятельствах, и не в коем случае не будет прикрыто моралью, даже если субъект ее всячески использовал, приспосабливаясь к обстоятельствам. Нутро всегда будет над моралью, не взирая не на что, либо он «человек - Герой», либо он «человек - подлец», либо он «человек-раб», если его нутро соответствует социальной морали. В любом случае – это есть формы поведения человека в среде себе подобных, большинство суть звериных инстинктов, эволюцией приспособленных, а только два из них приобретено в сношениях между собой – это инстинкты «достоинства» и «альтруизма».

Какому духовно-нравственному «сословию» принадлежит наш Герой будем судить по импринтам его дочери Ольги, а причиной им он сам и оказался. Ее духовно-нравственная основа суть отражения его самого. Он это усвоил и это своим детям передал. Вот яркие примеры из ее воспоминаний, отражающие выше сказанное:

«Он <отец> всегда помогал людям, никогда не отказывал им в помощи, заботился о них, любил людей, и они его любили. В отношении с подчиненными был прост, но строг. К нему мог обратиться любой. У него не было чинопочитания. Мне он всегда говорил: «Старайся выслушать человека до конца, умей слушать и вникать в его проблемы. Уважай человека, какую бы работу он не выполнял». Как-то спросил: «Кто у тебя в институте самый главный?» Я ответила: «Ректор». А он мне говорит: «Самый главный у вас в институте – уборщица, без нее вы все заросли бы грязью».

«Славик открыл ладошку. На ней лежало полузадушенная пчела. Отец аккуратно вытащил жало, потрепал сына по голове и сказал: «Не обижай никогда тех, кто гораздо меньше тебя…»

«Сколько я себя помню, отец был очень тактичным человеком и никогда не обижал людей…»

«Если все были такие, как он. Да мы за ним в огонь и в воду, он ведь с нами на пузе ползал» - характеристика Главному маршалу военного, случайно услышанного дочерью на стадионе в Пскове.

«Меня захлестнули впечатления от всех интересных мероприятий, которые проводились в лагере. Все чувствовали, что мы одно целое, что нас много, и были счастливы от этих новых ощущений. Каждый мог что-то показать, как-то проявить себя, постоять за свою команду. Было ощущение нужности, и хотелось сделать что-нибудь выдающееся. Для меня это стало толчком ко всей моей дальнейшей жизни.

Это было первое усвоение на деле того, о чем говорил отец, - люби людей, старайся помочь, если им нужна твоя помощь, будь верным другом, никогда не лги и не предавай, не кради, будь честной – всему этому он учил нас с раннего детства… Я думаю, что просто это было укладом нашей жизни…»

«Отец редко давал обещания, но делал все, чтобы помочь человеку. Он очень бережно относился к талантливым людям, многое им прощал и много с ними возился, как бы опекая их. Талант совершенно беспомощен перед бюрократией, грубостью, особенно от недалеких начальников, которые на некоторое время получали власть и кичились этим. Отец всегда вставал на защиту таких людей. А иногда и просто сам решал вопросы простых людей, которые не могли за себя постоять, вытребовать то, что им было положено. «Зубастыми» рождаются не все, многим присуща так называемая интеллигентность, таким надо помогать. Вообще, когда нормальный человек видит, что другому человеку нужна помощь, и он ее может дать, он должен это сделать. Это просто потому, что он человек. Мои родители всегда старались облегчить тяжесть невзгод, свалившихся на кого-то. Помочь достать лекарство, которого нет в аптеках, если есть возможность, дать денег, устроить в больницу или на консультацию к врачу, просто накормить человека, дать ему продуктов. И никогда об этом потом не говорили. После смерти отца, а затем и мамы мне рассказывали наши знакомые и совсем незнакомые люди, с которыми я встречалась по разным поводам, о той помощи, которую им оказывали мои родители. «Сделай добро и забудь» - какие мудрые слова. Я сама, мой муж и мои дочери так и жили. Живем мы так с Сашей и сейчас. Это нормально. Каждому надо иметь сердце и душу, и желание быть кому-то нужным».

«Мама уехала зачем-то в Москву…Было раннее утро. Мы сидели на террасе и завтракали. Вдруг перед домом показались две фигуры. Как сейчас помню совершенно седого деда и его внука, с которым мы часто играли вместе. Они жили в соседней деревне. Жили они вдвоем, родители мальчика и бабушка умерли. Оба они стояли перед нами в белых длинных холщовых рубахах, босиком. Отец спросил: «что случилось?» Дед, понурив голову, сказал: «Сгорели дотла. Ничего не осталось». Погорельцев накормили и одели. Отец распорядился отдать из дома все, что есть из запасов. Были запряжены две телеги и на них из дома сносили все – постельное белье, полотенца, кухонные кастрюли. Тарелки, носильные вещи. Отец обещал помочь отстроиться и узнав, что им есть, у кого сейчас в деревне пожить, отпустил их… Осталось такое впечатление, что все вроде бы и должно было произойти вот так, а не иначе. Жизнь потекла обычным чередом».

Дочь поранила ногу, когда купалась на речке. Рана загноилась. «Папа был рядом… достал большой носовой платок, вытер мой нос и сказал: «Оленька, надо потерпеть. Сейчас вскроют нарыв, и тебе сразу будет легче, но знай, что сначала будет больно и ты должна эту боль вытерпеть». … сделали укол, от чего стало еще больнее. Потом я почувствовала резкую боль, и что-то горячее полилось по ступне, толчками выливаясь из ноги, причем мне становилось легче и легче. …Я гордилась собой, я все выдержала. Отец погладил меня по голове и сказал: «Ну вот видишь, все и кончилось, ты молодец…» Похвала отца была для меня высшей наградой за все пережитое.  С тех пор я для себя усвоила одно – нельзя обманывать детей, надо им говорить правду, и тогда они будут вести себя спокойно, зная, что и как должно произойти…»

«Сколько я себя помню, отец всегда принимал решения спокойно и молниеносно…»

«Что было самым трудным и сложным после опалы – это наладить жизнь семьи, и отец это сделал. Мы жили, трудились, учились, общались и не чувствовали себя изгоями. Каждый мог постоять за себя. Мы верили отцу и научились верить в себя, в свои силы».

При работе по хозяйству «… мы всегда знали, сколько должен сделать каждый из нас, Задания от отца все получали одинаковое, но мы также знали, что надо это задание выполнить всем, и поэтому мы всегда помогали друг другу…»

«Отец всегда говорил нам, чтобы мы не пользовались его именем и его заслугами: «Сами старайтесь всего добиться в жизни…» Мы должны были всего достичь своим трудом, поблажек отец нам не делал. Это приучило нас всех брать ответственность за свою семью на себя и научило бороться, не раскисать перед трудностями, уметь вовремя собраться для того, чтобы все преодолеть. Было впечатление, что отец специально дает нам возможность в жизни набить себе шишек, пока он жив. Никогда сам советов не предлагал».

«… к нам на Икшу приезжали летчики, штурманы, техники, с которыми, без всякого повода - работал папа в ГосНИИ гражданской авиации… К отцу любили приезжать просто так посидеть, поговорить, послушать отца, спросить совета. Шумные, веселые, авиаторы так заразительно смеялись, от них веяло молодостью, здоровьем, отец молодел на глазах, вместе с ними шутил и смеялся. Всех звал по имени, иногда ласково – например, Николаша. Он их любил, и они его любили. Не было начальника и подчиненных, просто сидели и говорили…»

«Всегда удивляло, с каким уважением к нему относились люди, и очень хотелось быть похожими на него».

«Отец… говорил, что неизвестно, как и что придется в жизни, но надо знать многое, что нам оставили наши далекие предки, и ни от чего поспешно не отказываться».

«…В детстве отец не приветствовал, мягко говоря, наше общение с детьми высокопоставленных начальников. Большинство наших друзей были детьми из «простых» семей… Я не жалею, что мое детство прошло среди простых ребят из рабочих семей. Даже наоборот. Мальчишки были гораздо честнее, прямее. Они не обманывали, готовы были всегда прийти на помощь, и я им благодарно за это…».

<Отец> «…говорил нам, что замуж мы можем выходить хоть за сыновей дворника, лишь бы человек был умным. Для него положение будущих родственников не имело значения. «Самое страшное, если человек – дурак! Этого не исправишь, а богатство – дело наживное». – говорил он. Сам отец отличался аскетизмом в своих потребностях: «Была бы крыша над головой и простая еда».

«…отцу пришлось столкнуться с людьми, которые требовали от него написать в своих воспоминаниях, что он лично знал Л.И. Брежнева на фронте. Отец категорически отказался, так как во время войны ему ни разу не попадалась на глаза эта фамилия. Кривить душой не умел и поплатился за это… Ведь он писал правду, а ее не хотели знать или, правильно сказать, о ней не хотели вспоминать».

Вот таким человеком был наш Главный маршал… вот такими духовно-нравственным ценностями он руководствовался по жизни, обстоятельства которой изменялись порой с калейдоскопической быстротой.

А теперь поговорим о том, почему «Просто так командующими АДД не становятся - это судьбой уготовано!»

Саша Голованов был весьма непоседливым ребенком. «Учился в городском училище, вернее, училищах, потому что за тихие успехи громкое поведение я отовсюду выставлялся месяца через два». «Трудно было мне с моим, казалось бы, неуравновешенным характером и моей подвижностью справиться с собой», рассказывал наш Герой о себе в юности. Чтобы как-то выплескивать избыточную энергию, юноша тратил ее в различных видах спорта. К счастью, взрослея, осознавал, что ему не хватает выдержки, и он занялся стрельбой. Этот вид спорта требовал «… огромного терпения, настойчивости, тренировки, умения владеть собой, ибо проявление малейших эмоций немедленно сказывается на результатах». И в результате «…приобретенные навыки управлять собой, своей волей, уже не по настроению, а по необходимости, остались у меня на всю жизнь». Так начала выстраиваться линия судьбы нашего Героя.

С 1918 по 1920 годы познал, будучи юнцом, что такое военная служба, но перенеся множество болезней, был демобилизован.

А в 1923 г. осознал, что без среднего образования никакого дальнейшего продвижения вперед для него не будет. Среднюю школу юноша закончил на «отлично». «Душа у меня была мятежной, и я приглядывался, куда себя применить … я сильно увлекался математикой… С 1924 года я был взят в армию, где пробыл до 1933 года…»

Как рассказывает Ольга, ее тетя Валя, сестра отца, вспоминала, «что ее брат, мой отец, был страстным охотником, метким стрелком - бил белку в глаз. Но особенно любил своего четвероногого друга - ирландского сеттера, с которым не расставался. Тетя говорила, что отец был веселым, добрым, очень любил детей и они всегда к нему «липли» в поездках на природу. Вспоминала, как долго его выхаживали в 1920 г. после того, как горел состав с диппочтой, которую он доставлял, как они переживали, когда в погоне за бандой басмачей в начале 1930-х гг. машина перевернулась, и у отца был разрыв печени. Молодой организм все выдержал.

Вот он ресурс, подкинутый судьбой – без математики не куда, тем более в авиации, о которой тогда и речи не было. Но становление будущего командующего АДД шло поэтапно, выстраивая необходимые для этого обстоятельства и обеспечивая необходимым окружением. Да и ангел-хранитель его, неоднократно вмешивался, корректируя его судьбу, мол, «уберегу тебя, коли ты, несмышленыш, успел уже вляпаться, от напастей всяких, ибо предназначен ты, дружок, совсем для другого!»

Следующим этапом было приучение молодого человека к технике. Для этого судьба преподнесла ему подарок: он выиграл по лотерее мотоцикл марки «Харлей-Дэвидсон». Как рассказывает будущий Главный маршал: «…я впервые в жизни стал обладателем техники, мощность которой исчислялась в лошадиных силах... Эти-то лошадиные силы и сыграли в моей жизни решающую роль».

«… этот мотоцикл стал для меня самым дорогим, хотя и неодушевлённым «существом». Все мои думы и помыслы были связаны только с ним. Где мы только с ним ни побывали! … в конечном счете, очутились … в Московском автоклубе, где и начали принимать участие в гонках. Годом позже я стал обладателем автомобиля, лимузина марки «форд», который я обменял на открытую легковую машину «газик».

Сестра Валя нашего Героя вспоминала: «как был горд <брат>, когда выиграл автогонки в 1929 г. и получил приз - автомашину «форд»!»

Пробеги, гонки стали непреложными спутниками моей жизни. Движение вперед, скорость стали моим увлечением. Никто и ничто уже не могли поколебать моего пристрастия к этому виду спорта. В жертву ему было принесено все, в том числе и вечеринки, и другие увлекательные занятия, так хорошо знакомые молодежи еще с незапамятных времен».

Как видит читатель, наш Герой с каждой переменной по жизни, которую сам порой себе создавал, всякий раз приобретал полезные навыки: физически крепкий, потому что спортсмен, способен управлять собой, образование получил не по принуждению, а по потребности стать полезным, технику освоил… и познал, что такое скорость и риски при ее использовании, прочувствовал тяготы военной службы… 

Наступил январь 1932 года. Судьба своевременно сводит нашего Героя с Петром Ионовичем Барановым - начальником Главного управления авиационной промышленности, которое впоследствии было преобразовано в Наркомат авиационной промышленности. До этого Петр Ионович возглавлял Военно-Воздушные Силы нашего государства. «Ему было известно, что я увлекался спортом, в частности гонками на автомашинах. Разговаривая со мной, он вдруг совершенно неожиданно для меня сказал: «Вот смотрю я на вас, Голованов, и думаю - вместо того чтобы гонками заниматься, овладели бы вы лучше летным делом и стали летчиком. Энергия из вас прет, и девать вам ее некуда. А тут, смотришь, и для энергии выход есть и, кто знает, может быть, делу польза будет».

Чуть ли не на следующий день по приказу П.И. Баранова шеф-пилот Дорфман произвел вывоз будущего командующего АДД на У-2. Это был первый полет на самолете Александра Голованова.

Как вспоминает наш Герой: «Боязни я никакой не ощущал. Весь полет был для меня удивлением и недоумением, ибо первый раз в жизни я ничего не понимал. Видимо, готовясь встретиться с чем-то невероятным, к чему нужно быть готовым, с чем-то из ряда вон выходящим, где, по моим представлениям, должен быть невероятный грохот, где нужно очень крепко держаться, чтобы не вывалиться и так далее, я встретился с необычным покоем и тишиной, нарушаемой лишь ритмичной работой мотора.

… Момента приземления я также не уловил, как и момент взлета. Вылез из кабины я, прямо надо сказать, несколько обалдевшим, ибо, готовясь к полету с его острыми, как мне думалось, ощущениями, ну скажем, такими, как «американская горка», я их не получил и теперь не был уверен в том, что смогу правильно ответить на вопросы, связанные с моим полетом и моими впечатлениями. Так оно и получилось. …когда мы вылезли, меня спросили, как мне понравился первый полет. Я ответил, что полет мне понравился, но … смогу сказать о своих впечатлениях и ощущениях лишь после того, как на себе испытаю все, вплоть до «мертвой петли». Мой… серьезный ответ вызвал среди присутствующих веселый смех … петли Дорфман проделывал на нашем самолете в этом ознакомительном полете…

Именно в этот день, после всего пережитого, после смеха, хотя и товарищеского, и ободряющего, после высказывания моего наставника шеф-пилота Дорфмана о его желании не разочароваться в моих способностях, я дал себе слово, честное слово, быть летчиком, и не просто летчиком, а настоящим летчиком.

На тринадцатый день после этого знаменательного для меня полета, мы перелетели с Центрального аэродрома на заводской аэродром в Фили, где я и был выпущен Дорфманом в первый самостоятельный полет, который, как и у каждого летчика, остался в памяти на всю жизнь...»

Как рассказывает наш Герой: «Вот и гадай тут, что тебе лучшее на роду написано. Я … совершенно убежденно считаю, что свой «покой» нашел я именно, став летчиком, потому что, овладев этим мастерством, больше ни в какие поиски я не пускался, хотя раньше, как мной уже говорилось, я бросал то, что достигал, чем уже овладел, и пускался на преодоление новых препятствий».

Наконец-то доселе неспокойная душа, подсознательно подталкивающая нашего Героя на «путь истинный», заполучила то, к чему так долго стремилась.

На первых порах освоения летного дела, судьба, как и положено, преподносит нашему Герою ряд обязательных испытаний при исполнении полетов, а так как наш Герой был всю жизнь свою подвержен инстинкту «любопытства», доставшегося человеку от его звериного начала, то полученный опыт был подвергнут им самому тщательному разбору. Это полеты в облаках по приборам, и попадание в грозовую стихию в воздухе. Но прежде чем поведать про это, сделаем следующую ремарку:

«Сделав сто самостоятельных полетов на У-2, я был пересажен на боевой самолет Р-1. Это был самый строгий самолет из существовавших в то время… Выпускал меня на самолете Р-1 летчик-испытатель Кулешов… В то время для меня он был истинным кумиром. Его бесстрашие, его волевые качества были просто изумительны. Он показывал мне все возможное и, можно сказать, невозможное, что было мыслимо и немыслимо проделывать на этом самолете. Техника пилотирования его была безупречна».

Но самое главное наш Герой получил от профессионального общения с бесстрашным летчиком Кулешовым, так это последующее, во времени растянутое, осознание разницы между понятиями «удаль» и «лихачество». Александр Евгеньевич по этому поводу объясняет: «…здравый смысл подсказывал мне, что следует рисковать там, где стоит этим делом заниматься, а это было нередким явлением в моей летной жизни. И совсем не стоит рисковать там, где этот риск не имеет никакого смысла, даже спортивного...

В моем понятии русское слово удаль - это благородное слово, связанное со смелостью, бесстрашием, со способностью, в конце концов, не особо задумываясь, расстаться со своей жизнью во имя высокой цели. Однако эта удаль, в особенности в молодости, проявляется, как известно, подчас без какой-либо необходимости, целесообразности, и вот от этой-то удали отделаться мне стоило не малого, если не сказать, огромного труда.

Слово же «лихачество» в моем понятии - это просто хулиганство, которое никаких хороших, тем более благородных, качеств в человеке не развивает, и весьма нередко молодой человек, проявляя лихачество, по своим моральным качествам стоит весьма невысоко. Лихачество, в моем представлении, есть слово, определяющее отрицательные стороны внутреннего содержания самого человека, и поэтому знака равенства между удалью и лихачеством ставить никак нельзя. За свою долгую летную жизнь я всегда с большим уважением относился к людям, обладающим удалью и старался эту удаль направить на пользу делу. Такие люди, как правило, всегда бывали в первых рядах, получали наиболее сложные задания и, конечно, обладали отличными качествами летчика, были способны не теряться в любых ситуациях, в которых им приходилось неожиданно оказываться. Работать с такими людьми было, естественно, непросто… Однако здесь «игра стоила свеч». Лихачество же я лично выкорчевывал без всякого сожаления, ибо оно для меня всегда имело равенство с хулиганством».

Это, выше сказанное, служит примером формирования профессиональных ценностей будущего командующего АДД.

«... Сделав на самолете Р-1 сто посадок, я окончил курс обучения в летной части авиапромышленности и явился к Петру Ионовичу Баранову, чтобы оформить получение свидетельства летчика. И вот здесь мне было сказано, что, для того чтобы получить такой документ …  нужно сдать экзамены по всем существующим в авиации дисциплинам.

Отказаться от уже достигнутого, как это бывало всегда со мной раньше, бросить заниматься этим видом спорта я уже не мог. … и мне пришлось сесть за учебники. Одновременно я был направлен в летную школу Осоавиахима в Тушино… Вот в этой-то школе и осваивал я азы аэродинамики, аэронавигации, метеорологии и других дисциплин. Главное, что особенно влекло меня в Тушино, были полеты. Мне, как уже самостоятельно летающему, было предоставлено право свободных полетов, а это значило многое».

Однажды в 1932 году, «…поднявшись в воздух…  и набирая высоту, я увидел невдалеке сравнительно небольшое облако и подумал: ведь я ни разу еще не побывал в облаках! А что там?! Решение, побывать в увиденном мною облаке, было принято немедленно…<но> как летают в облаках и какое ощущение дает такой полет… я и понятия не имел… О коварности таких полетов я узнал позже, и… на своей собственной шкуре испытал всю «прелесть» таких полетов, конечно, без надлежащей для этого подготовки…

…я летел и летел … а облако все еще продолжалось... Мотор работал отлично… какой-либо неестественности в своем положении я не ощущал… и … все-таки что-то было не то. И, наконец, я четко понял свое состояние. Оно было связано с тем, что длительное время я не выхожу из этого… облака …появилось настоятельное желание скорее выбраться из него… развитое чувство времени подсказывало мне, что… скоро кончится бензин и дело будет явно плохо. Я начал, как мне казалось, менять направлении полета, надеясь ускорить этим выход из облака. Однако, как я эти направлении ни менял, все время находился внутри облака и не мог из него выйти. Стало очевидным, что раньше, чем что-либо делать, надо отдать себе отчет в том, что ты делаешь или хочешь сделать и прежде всего быть в состоянии и оценивать разумность и целесообразность таких действий…

Наконец, я пришел к единственно правильному выводу… - нужно из этого облака выходить путем снижения. Мысль самая здравая и самая простая. Как она не могла прийти мне раньше в голову?! Убрав газ, я стал дожидаться последующих событий.

…Поглядел на показатель скорости - она намного превышала обычную для данного самолета, и это при убранном-то моторе?! Инстинктивно я потянул ручку на себя, полагая, что результатом такой скорости может быть лишь снижение с большим углом, уменьшив который, снизится и скорость, однако вскоре почувствовал, что меня вдавливает в сиденье, а потом в борт… Я никак не мог понять, почему при убранном моторе скорость самолета все же не уменьшается. Подобные явления мне ранее знакомы не были.

… ничего не понимая, не видя ничего вокруг себя, чувствуя, что самолет не слушается привычных для меня движений, вывалился я, в конце концов, из облака в крутой спирали и понял, и ощутил свое положение, лишь войдя в зрительную связь с землей… как только я осторожно начал действия по возвращению самолета в его нормальное положение… цель была достигнута… Самолет послушно следовал за рулями.

Год спустя, летая уже в ГВФ, стал я познавать премудрости полета в облаках, вернее, его азов… Летали мы с инструктором на самолете Р-5, где среди других приборов был «Пионер» … это был основной прибор для полетов. «Пионер» фиксирует положение самолета в отношении земли.

…Прежде всего нас обучали, как таким прибором пользоваться, и проверяли наши способности под колпаком, то есть в закрытой кабине, где летчик, кроме приборной доски и приборов, находящихся на ней, ничего больше не видит. Нужно прямо сказать, что освоить тогда полет под колпаком, вне видимости земли, было не просто.

«Пионер» после хорошей тренировки давал возможности правильной координации движений при полете вне видимости тех или иных ориентиров. Вот и все, но именно это достижение в то время и дало возможность начать осваивать полеты в облаках.

…пришлось мне длительное время разбираться одному с явлениями, которые творились со мной… <в первых полетах в облаках> … Набираясь мало-помалу опыта в практике полетов в облаках «вслепую», я уже не обращал внимания на возникающие у меня совершенно реальные ощущения в действительности не существующих кренов или разворотов, доверялся в этих случаях приборам и поэтому всегда легко справлялся с кажущимися ощущениями.

Был я свидетелем всяких происшествий с самолетами и экипажами в плохую погоду …у этих летчиков при полетах в облачности тоже не исключено возникновение таких же, как и у меня, ощущений, доверяясь которым, они совершали роковые для себя ошибки… я открыто среди летного состава и вне его стал высказывать свои предположения о возможных причинах неприятных происшествий, происходящих с самолетами в плохую погоду, а точнее при полетах в облачности.

Когда я стал рассказывать летчикам о тех иллюзиях, то есть о таких явлениях, которых в действительности нет, но они с полной очевидностью ощущаются время от времени в полетах вне видимости земных ориентиров, мое выступление было встречено с интересом и вниманием, из чего я понял, что не один я в поле воин и что не только со мной такие явления происходят. Совет с моей стороны был один - верьте приборам и не верьте личным ощущениям.

Занялась этим вопросом и медицина, полностью впоследствии подтвердившая вероятность иллюзорных представлений при полетах по приборам и определившая «виновность» в этом нашего вестибулярного аппарата. Сейчас уже можно с уверенностью утверждать, что нет такого летчика, который не испытал бы на себе «шуток» своего вестибулярного аппарата, а, следовательно, и описанных выше иллюзий. Поэтому основой полета должны быть, да это теперь так и есть, приборы. Им нужно верить, и по их показаниям, а не по личным ощущениям совершать полеты.

…К описанному же мной эпизоду, <первый полет в облаках>, совершенно подходит… русская поговорка - «не зная броду, не суйся в воду». Однако хотя этой поговорке, видимо, много веков, все же мы нередко и броду не знаем, и в воду суемся. Такова уж жизнь, и здесь ничего не поделаешь».

«Находясь на службе в Московском управлении Аэрофлота, я все больше и больше осваивал полеты по трассам этого управления… в частности <была> сложная трасса Москва-Харьков, где полеты шли более интенсивно, как пассажирские, так и почтовые.

На этой трассе не хватало пилотов, и вот однажды начальник этой линии, Каплан, попросил меня слетать ночным почтовым рейсом в Харьков и обратно на самолете П-5.

… страсть к полетам у меня всегда была огромная. Я соглашался летать куда угодно и сколько угодно …командирский состав каких-либо других вознаграждений, кроме своей зарплаты за полеты, в те времена не получал… а там твое дело: хочешь летать - летай, не хочешь - не летай. Однако… страсть к полетам у меня была столь велика, что я сам готов был платить деньги - лишь бы летать.

… служба погоды была тогда, по сравнению с теперешней, если можно так выразиться, в первобытном состоянии... Радиостанции в то время на самолетах отсутствовали.

Ничего плохого погода не предвещала, и я отправился в путь. Средняя расчетная скорость полета на самолете П-5 до Харькова была 150-160 километров в час. До этого города, как известно, по воздуху 700 километров, так что предстояло примерно пять часов пребывания в воздухе».

За Орлом, когда половина пути была пройдена, наш Герой попал в страшную грозу. Я опущу описание неистовства стихии, а лишь отмечу состояние человека, в первые попавшего в такой переплет:

«Впервые в жизни я оказался не в состоянии справиться с тем, что творится со мной. Самолет, казалось, никак не реагировал на мои усилия. В этой взбесившейся стихии при бросках самолета то неожиданно меня вдавливало в сиденье и во всем теле ощущались сильнейшие боли, то, образно выражаясь, внутренности лезли в горло... Переходя из состояния невесомости к громадным перегрузкам, я не был в состоянии что-либо соображать.

Несмотря на гром и свист, творящийся кругом, я время от времени совершенно отчетливо слышал и, я бы сказал, просто осязал всем своим существом, как трещал мой самолет.

Вряд ли нужно обладать каким-либо особым воображением, чтобы представить себя на месте человека, попавшего в грозовую облачность, никогда в жизни не представлявшего себе, что могут быть на свете такие явления; не представлявшего себе возможность той силы воздушных потоков внутри облачности. Смена явлений была столь стремительна, что думал я лишь о том, чтобы не вывалиться из самолета, и чтобы последний не развалился. Какие-либо иные мысли полностью отсутствовали... И все же шла борьба стихии и человека…

Сколько длилась эта борьба, сказать невозможно. Она мне показалась вечностью. Но вот что осталось у меня в памяти от этого полета на всю жизнь, так это полнейшее отсутствие каких-либо психологических восприятий. Они оказались полностью выключенными. И произошло это само собой, без каких-либо усилий с моей стороны, а проще говоря, помимо моей воли, моего желания, моего сознания. Вступил в свои права инстинкт самосохранения. Шла борьба за существование, борьба безмолвная, борьба без каких-либо эмоций. Борьба, где, кроме необходимого желания и решительности остаться целым, ничего больше не было. Подобное состояние впервые появилось в моей жизни в этот раз, но оно впоследствии повторялось со мной, когда приходилось попадать в сложные или опасные ситуации, где малейшая потеря ощущения реальности обстановки, в которой ты находишься, и самообладания, без всяких сомнений, переносит тебя в небытие».

И как следствие пережитому и включение его в арсенал приобретенного опыта:

«…в дальнейшем это были явления осознанные, всякий раз ты знал, на что идешь, не представляя только наперед, что с тобой конкретно может случиться. Но ты знал, был заранее готов к тому, что с тобой в данном полете могут быть различные неприятности, и ты к ним себя уже как-то подготавливал. Особенно относилось это к периоду войны, где, вылетая на боевое задание, ты был всегда готов или к встрече с истребителями, или к проходу через завесу заградительного зенитного огня, сквозь который обязан пройти, чтобы выйти на заданную цель, или быть подбитым на территории противника, или к полету в сложнейших метеорологических условиях и многое, многое другое, но к чему ты готов. А вот когда совершенно неожиданно, будучи абсолютно несобранным, так сказать, с домашним настроением, что и было со мной, находясь в полете, вдруг попадаешь в условия, о вероятности которых и представления-то никакого не имел, попал в них врасплох, равносильно тому, что, бросившись в воду, вспомнил, что не умеешь плавать.

…Не успев… освоиться со следующим явлением - проливным дождем, внезапным сильнейшим броском я был выброшен из облачности… поначалу был совершенно не способен к восприятию уже новой окружающей меня обстановки. Одно было для меня совершенно очевидным, что самолет мой вдруг «утих», никуда нас с ним больше не бросает, ничего в нем не трещит...

Приходя в себя, я стал осматриваться кругом и, обернувшись назад, увидел идущую за мной грозу… страх, самый настоящий страх, охватил все мое существо… никто, никакими угрозами не смог бы заставить меня повторить только что испытанное… У меня и в мыслях не было продолжать полет на Харьков, ибо для этого нужно было идти опять в сторону грозы. Летние ночи короткие, как говорится, заря с зарею сходится. Придя несколько в себя и осмотревшись… я увидел под собой поле… решил садиться, чувствуя, что продолжать далее полет не в состоянии.

…когда самолет остановился, и я выбрался из него… что стоило мне немалых усилий… Лег под крыло самолета и мгновенно уснул, махнув… на все рукой. Сколько я проспал, сказать не могу… лил дождь, но сон мой был настолько крепок, что я ничего не слышал. Проснулся от того, что меня сильно трясли за плечо… я узнал начальника Орловского аэропорта Шахова, который сказал, что меня ищут по всей трассе…

И вот, когда я находился у самолета, вступили, можно сказать, в свои права чувства и переживания всего со мной происшедшего. Только были они уже совсем другие. Если, находясь в грозе, все было направлено на единоборство с ней, а остальное выветрено из головы, то теперь эти чувства и переживания были связаны с анализом случившегося и имели, естественно, совсем другое направление. Во-первых, я стремился осознать те явления, которые со мной происходили в грозе. Я никогда не думал, что там может проявляться такая дьявольская сила... Самолет, вес которого исчислялся тысячами килограммов, превращался просто-напросто в какую-то невесомую единицу, которую, как щепку в водовороте, бросало куда угодно и, как угодно.

Второй вопрос, который занимал меня, - это полное отсутствие возможности подчинить движение самолета в грозе своей воле. Сила восходящих и нисходящих потоков была столь огромна и изменялась с такой неожиданностью, что осознать ее тогда не было никакой возможности. Одно явление сменялось другим, и это был какой-то невероятный калейдоскоп… От всех этих воспоминаний, я бы сказал, истинного кошмара, меня бросало то в жар, то в холод. И вот здесь, сидя на земле, при хорошей погоде, когда было светло и тепло, я испытал настоящий, неподдельный ужас… если бы подобное имело бы место во время пребывания в грозе, этот полет с уверенностью можно было бы назвать последним полетом в моей жизни. С таким психологическим состоянием человек управлять самолетом не может.

И вот что интересно. Много мне довелось за свою летную жизнь побывать во всяких переделках, но таких переживаний, такого состояния я больше в жизни своей никогда не испытывал…

Не испытывал, видимо, потому, что чем больше я летал, тем больше сохранялось в памяти различных событий, происходящих в полете, а, следовательно, накапливался и большой опыт. Происходили уже явления, которые, может быть, не в том же самом виде, но случались и ранее. Скажу также: чем больше я летал, чем чаще велись эти полеты в сложных условиях, тем больше я сознавал - то, что я делаю, нередко опережает мои знания, которые могли бы объяснить происходящие со мной события в воздухе, и, если уж пошло начистоту, отсутствие таких знаний не давало мне права пускаться на различные «авантюры». Я стал собирать и читать всю имеющуюся литературу по аэродинамике, навигации, метеорологии, доставал и читал все, что касается полетов всяких летательных аппаратов, дабы уяснить себе, что можно и чего нельзя. Что следует и можно делать, чего не следует и нельзя делать, что допустимо и что недопустимо.

Вспоминает дочь Ольга: «Почему, когда мы чего-то не знаем, мы стараемся этого не показывать, как бы стесняемся своей необразованности, своего незнания. Мой отец говорил мне: «Лучше пять минут быть дураком, чем дураком всю жизнь». А ведь как все просто - спроси того, кто это знает, и станешь умнее, надо уметь смирить гордыню. Я слушала людей, которые знали отца и рассказывали, как он их учил, без показного превосходства, говорил просто, доступным русским языком, и они быстро все схватывали и были благодарны ему за науку.

Если же человек начинает ставить себя выше других и кичиться своими знаниями - этот человек, хотя он на самом деле знает много, но говорит витиевато, непонятными словами, показывая свою ученость, - его тяжело понять. Умный человек не побоится переспросить его, если ему что-то непонятно, не испугается ехидных, обидных слов, ведь главное - получить знания. Но уважения к такому так называемому «учителю» у людей не будет, ведь те, кто дают нам знания, получили их от кого-то или прочитали и стали в том или ином вопросе разбираться. Конечно, они могли потратить много времени и сил, осваивая этот предмет. Но отдать то, что сам постиг с большим трудом, просто так не хочется. Все хотят почитания, поклонения и преклонения. А ведь наши лучшие ученые просто отдавали всем, кто хотел это познать, даром, без какого-то желания на этом заработать себе уважение. В этом и отличие умного, мудрого человека, от человека неглупого, знающего свое дело, но не желающего отдавать другим полностью всего, что-то оставляя только для себя. Люди стали бояться, что другой может стать умнее, перерастет его в науке. Но жизнь течет очень быстро и молодые отыскивают новое, даже и неведомое, и решают задачи сегодняшнего дня. А те, кто не хотел делиться знаниями, придерживал их для себя, становятся уже ненужными. Отец всегда делился всем, что знал и не боялся, что это ему навредит. И люди, постигая все новое, так же делились с другими, учили их. Вот в этом и состоит наставничество».

От себя скажу, практика наставничества в АДД была поставлена на самом высоком уровне. Сколько жизней летному составу было сохранено не только от разборов полетов, после выполнения боевых заданий, что было обязательным, но от разбора полетов, удачных и не удачных, особенно последних, в «частном» порядке среди небесной братии во время отдыха между полетами. А практика проведения конференций по передачи опыта в полках, в дивизиях, в корпусах, была неотъемлемым компонентом боевой службы в головановских частях. Об этом я неоднократно читал в воспоминаниях участников тех событий, и находил факты этому в архивных материалах.

Голованов: «Вот так постепенно и осваивал я просторы воздушного океана с его то, казалось бы, удивительной тишиной и покоем, то с бушующей стихией, ставящей тебя подчас в, казалось бы, безвыходное положение».

А параллельно буйствовали высшие силы, борясь за право верховодить судьбой нашего Героя, но на чеку, как всегда находился его ангел-хранитель: «Мавр еще не сделал свое дело, ему рано еще уходить!»

Как вспоминала Ольга, сестра отца тетя Валя говорила «о высокой порядочности отца. Ведь в 1937-м ему предложили написать «отказ» от мужа тети Вали, Льва Николаевича Захарова, как от «врага народа», но он этого не сделал, хотя сестра Льва Николаевича отказалась от него... Л.Н. Захаров (псевдоним - Мейер) был одним из руководителей советской военной разведки. Он сыграл в жизни отца огромную роль, рекомендовал его в партию. К сожалению, знаем мы о Льве Николаевиче очень мало».

И как в подтверждение этому вспоминает летчик –испытатель ГосНИИ Гражданской авиации Мезох Владимир Чемгуевич (1929-2015): «О Голованове, как о многих других выдающихся людях, ходит много толков и домыслов. Со слов самого Александра Евгеньевича и тех, кто его хорошо знал, мне довелось узнать многое из его биографии.

Например, о том, что при Дзержинском и Менжинском он работал в органах, куда попал благодаря своему зятю Захарову, который был одним из руководителей Разведупра. О том, что до этого еще мальчишкой убежал добровольцем в Красную Армию. Александр Евгеньевич рассказывал мне, что был участником ареста самого Савинкова и долго после этого хранил у себя, как трофей парабеллум известного террориста. До войны Голованов имел маузер, наган, еще несколько пистолетов. Показывал их мне на фотографиях.

В 1929 г. он стал чемпионом СССР по стрельбе из мелкокалиберной винтовки, потом выбил норму мастера спорта из нагана. Да и в начале 50-х годов, командуя десантным корпусом в Пскове, главным считал огневую подготовку, резко поднял ее. Сам научился разбирать и собирать пулемет с закрытыми глазами, учил солдат.

Последней ступенькой карьеры Голованова в органах была должность референта Орджоникидзе. Много лет спустя недруги маршала в военных кругах, завидуя его популярности, особенно среди летчиков, называли его за глаза «бериевским генералом», что было, конечно, полной белибердой.

Еще в начале 30-х годов Голованов ушел в авиацию, командовал отрядом ТБ-3 в Ашхабаде. Затем работал начальником Восточно-Сибирского управления ГВФ, которое вывел в 1937 г. на первое место в стране. Был направлен в командировку во Францию, а вернувшись оттуда узнал, что муж его сестры расстрелян. На самого Голованова поступил донос, что он - японский шпион. Сняли с должности, вызвали в обком, отобрали партбилет. Знакомые чекисты предупредили: домой не приходи - арестуют. Голованов сел в поезд, приехал в Москву. Здесь ему помог Никита Алексеевич Захаров, тогда секретарь парткома ГВФ, в годы войны - командир дивизии в АДД, а в 50-60-е годы - начальник ГосНИИ, где заместителем его стал Александр Евгеньевич. Судьбы их, как видим, не раз пересекались...

Летчиком Голованов, конечно, был выдающимся, судя по тому, что перед войной, будучи шеф-пилотом Аэрофлота, имел право полетов в любую погоду, сам принимал решения о взлете и посадке, возил членов ЦК. А когда стал командующим, на первый план вышли его организаторские данные, подход к людям, тем более что командующий, если он сам летчик, понимает всю глубину летной работы, недоступную инженеру. Люди могут быть асами в технике, кандидатами, докторами наук, но летное дело - это не только техника...»

Вот так сложились по милости высших сил и человек, и профессионал, будущий командующий АДД и будущий Главный маршал авиации Александр Евгеньевич Голованов. А что было дальше, милости просим обратиться к его мемуарам…