Патент Остапа Бендера Глава 4

Утром Фаина проколыхалась на кухню  мимо меня с таким победным видом, словно получила предложение руки и сердца от особы королевской крови. И  золотые горы в качестве приданого.
Я одевала в коридоре Петьку, чтобы гулять (воскресенье, моя очередь развлекать дитятю) и увидела ее сияющую физиономию.
Это было явно с расчетом на мою реакцию, но я и бровью не повела. Маскироваться я умела превосходно.
«Петенька, скажи тете Фаине «доброе утро!» - нежно проворковала я, изнемогая от желания  покалечить ненавистную соседку.
Петька послушно повторил «доброе утро!», Фаина что-то булькнула в ответ и мы вышли на улицу.
«Дядя вчера приходил! - сообщил Петька радостно, едва  мы вышли на двор. - Дядя хороший! Бабушку обнял, а меня на шею посадил и по комнате катал!»
- А папа вчера не приходил, Петенька?
-Папа? Папа к Пете не приходил! Дядя пришел к бабушке. Про тебя спрашивал. Дядя Толя! А ты все на работе да на работе!
- Не тараторь так много, Петька!
-Мама, я хочу, чтобы дядя Толя у нас жил! Сделай так, чтоб дядя Толя у нас жил!
-Это тебя бабушка попросила мне сказать?
- Не-а…Не бабушка. Я сам. Только бабушка тоже хочет, чтобы дядя  Толя с нами жил. Все хочут…
С утра бабушка  внесла мне в комнату цветы, принесенные Толькой.
 Я проснулась, а они стоят на комоде, закрывая часы с треснутым стеклом. Хитрая бабушка! Сделала маневр и думает, мне не догадаться.
Я не стала спрашивать про Тольку, знала, что Петька выболтает мне все.
Перед поездкой к вечеру на работу, я уже знала от своего сына, как Толька умеет обращаться с детьми, ладить с ними, забавлять…
От бабушки же была короткая информация, что он вернулся домой, в Москву. Живет у матери. Не женат.
Бабушка все еще слегка дулась  за вчерашнее.
Я понимала, как бабушка надеется на то, чтоб мы начали все заново.
В моей тугой упрямой башке сидела занозой мысль: если б Виктор пришел ко мне и попросил начать все заново, если б повинился,  я б дала согласие. Зная, что в этом вопросе совсем не завишу от себя.
Слава богу, что он не пришел.
Это было удачей для всех нас, только в тот момент я этого не понимала.
И страдала, мучая всех, кто был рядом со мной.

Утром зазвонил телефон. Я в полной уверенности, что это Валера, сняла трубку.
Звонил Шушкевич.
- Милка, ты? Привет, подруга! Утро доброе, хотя, умные люди считают, что оно добрым не бывает…
- Привет, Веня! Случилось что?
- Тьфу - тьфу! Ни слуху,  ни духу от тебя… Тысячу лет тебя не видел!
- Ты намекаешь, что пора?
-Да, просто, мать, хотел поинтересоваться, как твои дела?
- Твоими  молитвами… Как говорится, лучше всех!
Хитрюга Шушкевич уловил по моему тону, что все совсем не так, как я доложила.
- Как я рад за тебя! Мои молитвы, как видишь, помогают!  Кто, если не ты! Счастливица Милка…
- Ты сам - то как?
- О-хо-хо, матушка…Хотелось бы лучше, хотелось… Да не всем так фартит!
- Как мне, хотел ты сказать?
-Да я и сказать - то не успел, подумал только…
Я спинным мозгом почувствовала, что ему от меня что-то надо.
 К тому же, интонация его явно давала понять, что сейчас он мне вынужден будет напомнить о том, что я ему немножечко задолжала.
Да и не звонил он мне никогда, я сама его всегда находила.
- Так что произошло?
- Помощь твоя необходима, Милочка…
У- у, раз Милочка, значит, я не ошиблась!
Шушкевич завозился на своем конце провода, засопел; слышно было, как он прикуривает сигарету.
- Чем же я могу помочь тебе, Веня? Ты  мужик деловой, оборотистый, связей у тебя, как у собаки блох…Чем я могу помочь, слабая женщина?
- Вот этим самым и можешь, что слабая женщина! Ой, слабые женщины, что вы с нами делаете?
- Да не ной, скажи, как есть.
- А что мне остается? Плач еврея у рек Вавилона… Слушай сюда.
-Ну?
-Должен ко мне приехать  родственник из-под Одессы. Москвы не видел ни разу. А мне, как на грех, отъехать надо! Командировка, понимаешь?
-Куда это у тебя командировка?
- Творческая, творческая! Не ты одна гастролируешь! В общем, не будет меня сколько-то времени.
-Ну и что?
- Покажи ему Москву, прошу!
- Москву-у? Мавзолей, что ли? Большой театр, ВДНХ? Что показать?
- Да сама решишь, что показать. Машина у тебя опять же! Поколесите по столице-матушке…
- Странная просьба, ты так не считаешь?
- А кто меня еще выручит, кроме старой подруги? На тебя вся надежда!
- Ну, предположим… Когда, во сколько?
- А я тебе сегодня ключи завезу - говори, когда тебе удобно, и все подробности обсудим!
-Погоди, стоп! Какие еще ключи?
-Господи, да от моей квартиры ключи!
- А зачем они мне, если Москву показывать?
- Ой, да я самого главного не сказал!  Он завтра приезжает, а мне сегодня уже уезжать. Ты его у меня и встретишь!
- Ничего не понимаю! Я поехать за ним должна, что ли? На вокзал?
- Да нет! С вокзала он на такси доберется, не маленький! А в квартиру как попадет? Потому и прошу тебя, выручай! Ей-богу, некому больше!
- Ничего не поняла! Темнишь, как всегда! Ладно, черт с тобой, подъезжай!
- Ты вечером на работе? Могу тогда сразу в «Россию» подъехать, подожду тебя, когда освободишься…
- Все равно, подъезжай туда.
Вешая трубку, я поняла, что Шушкевич еще раз ненавязчиво так напомнил мне, что «Россией» я обязана ему.

Вечером он завез мне ключи.
Морда у него была совершенно невинная, как у ребенка, когда он смотрит на мир вокруг из прогулочной коляски.
Куда он сам едет, он так и не сказал толком. Да я и не настаивала.
В конце концов, он выручил меня,  я выручу его.
Немного напрягала неопределенность ситуации - куда ехать, что показывать гостю, который ни разу не был в столице нашей родины?

Назавтра я входила в квартиру Шушкевича и ловила себя на мысли: как приятно отпирать дверь отдельной квартиры, где не гуляют сквозняки и где не надо решать вопросов с соседями, чья очередь мыть места общего пользования.
Побродив по квартире, где сыто урчал финский холодильник и беззвучно за тюлевыми занавесками двигались машины по улице, я укрепилась в мысли, что у меня все это должно тоже быть. В самые короткие сроки.
И, наверно, не просто так я сейчас одна.
Для такого важного дела необходимо иметь ясный мозг, неотуманенный какой-нибудь бесполезной привязанностью.
В спальне у Вени  была тахта, застеленная лохматым пледом и россыпь маленьких подушек.
И выглядело это по-мещански мило, уютно, по - женски притягательно. Но мне было доподлинно известно, что постоянной женщины у Вени нет.
В комнате Валериной сестры тоже была тахта с подушками, но все там было гораздо проще, без чудес. Вот ведь, загадка…
У Шушкевича на полу, застеленном ковром, стоял многорукий деревянный Будда с глазами из блестящих самоцветов и словно простирал мне навстречу свои изящные руки: «Мир тебе, входящая!»
Он был прекрасен, его хотелось благоговейно разглядывать.
Я вспомнила свое скупое детство в доме бабушки, где не было ничего лишнего. Такую роскошную вещь я даже представить себе почему-то не могла в нашей с бабушкой небольшой комнате.
В это время в дверь позвонили. Я пошла открывать.
Гость из-под Одессы вид имел довольно цивильный и глядя на него удивительно было думать, что Москвы он не видел.
У него было холеное лицо с пышными бакенбардами и залысины в мягких волосах, кожаное пальто и большой дипломат.
Внешность приезжего гляделась очень презентабельно (а за последние полгода я насмотрелась на подобную публику), что приятно порадовало.
И имя у него было звучное, вполне под стать всему остальному - Эдуард.
Такие мужчины обычно заезжают по делам в «Интурист», а не приезжают на экскурсию по столице.
Я улыбнулась, сдержанно протянула руку для знакомства. Гость поставил дипломат к ногам и пожал мою ладонь двумя руками сразу.
На правах радушной хозяйки я предложила раздеваться, чувствовать себя, как дома, и оставила гостя в прихожей осматриваться. Сама же пошла на кухню ставить чайник.
Чайник у Шушкевича тоже был модный, как и все прочее,  - красный, блестящий глянцевыми боками, со свистком.
Разутый гость пришлепал на кухню и поставил на стол игристое вино в характерной для шампанского длинногорлой  бутылке и пакет с гранатами и виноградом. На подоконник пристроил блок сигарет «Мarlboro».
Я решила не тянуть время зря.
- Какую программу пребывания вы себе наметили? Вообще, надолго в Москву?
- Да, знаете ли, денька на три…
- Вы еще не знаете, когда поедете назад?
- Как дела пойдут…
- А…разве у вас здесь дела? Веня говорил, вы Москву посмотреть хотели?
- Это да… Это само собой.
- Раз дела, значит, вы Москву  знаете?
-Да, как сказать ? В общем - то, знаю. Не был давно. Очень давно. Смолоду. А учился  когда-то в Москве!
- Во, как! А братец  ваш, не в курсе, явно. Или, кто он вам на самом -то деле?
Одессит прижал руки к груди.
На пальце  красовался золотой массивный перстень - печатка: « Признаюсь честно: мы  не родня.  Каюсь!  Дела у нас совместные, бизнес, как говорится. Но это женщине вряд ли интересно.»
Ай да, Веня со своими еврейскими штучками!
- А что, по - вашему, интересно женщине?
-Думаю, женщине вашего уровня интересны, в первую очередь, солидные деньги…
- И во вторую, кстати, тоже, раз разговор зашел! А какой у меня уровень, это вы как определили?
- У вас, дорогая, уровень класса «люкс», это видно невооруженным зрением!
- Э... что из этого следует?
- Да вы с вашим умом и обаянием сами прекрасно знаете, что из этого следует! Иначе не общались бы с Веней!
- Ну, Веня, ладно…Бог с ним! Как это вы, Эдуард, за пять минут общения разглядели во мне ум и обаяние?
- Имеющий глаза да увидит! А солидные деньги женщине нужны для осуществления ее желаний.
У меня в сознании моментально всплыли еженедельные конвертики «на пустячки».
И пришла в голову мысль, что и милейший Борис Арнольдович, вероятно, в курсе дела, что и почему. Одна я пока не в курсе.
- Дорогой малознакомый мне Эдуард! Ум, который вами отмечен  во мне, заставляет  предположить, что вы ехали не столько на свидание с Москвой, сколько со мною лично. Иначе зачем весь этот маскарад с Вениным отъездом? И ситуация эта меня очень настораживает. Я  не ловлю рыбку в мутной воде! Ну, Веня - хитрый лис и, знаете ли, ему я некоторым образом…должна. А вот вы здесь при чем? Не хотелось бы быть впутанной в дела мужчин, с которыми меня мало что связывает!
Эдуард поднял руки вверх: сдаюсь, мол…
- Вы прямо НКВД! Сегодня не связывает, завтра - все может стать иначе…
- Это как? Вы предложение руки и сердца мне намерены  сделать? Для того только и ехали?  Так вот, лучше сказать вам прямо и без вывертов -  если вдруг за моей спиной вы с вашим не родственником, а черт те кем, решили, что я буду забавлять лично вас или ваших одесских приятелей в его квартире, то это ваша бо-ольшая ошибка! Не советую вам так думать не мой счет!
Одесский гость разволновался не на шутку. И струхнул.
Он не предполагал, что двухминутный обмен любезностями может так круто повернуть разговор, сделав его опасным.
Я, мигом оценив ситуацию, поняла, что, как женщине, мне нечего опасаться и из квартиры я уйду целой и невредимой.
Оставалось понять - зачем Шушкевич все это затеял?
Эдуард  помолчал обиженно, посопел и потянулся к бутылке.
«Давайте вина выпьем, Людочка! Это везлось из Одессы. Замечательная штука, доложу я вам! - Эдуард раскручивал металлическую оплетку, надетую на пробку, золотая печатка на пальце  негасимо сияла. - Вы, наверно, лучше знаете, где у хозяина бокалы? А то, что-то неуютно я себя чувствую от вашей проповеди…Давайте дружить, Людочка! Авось, пригожусь, как сказала  старику золотая рыбка!»
Я наугад сходила к серванту. Бокалы оказались, естественно, там. Вернулась в кухню с одним бокалом в руках.
«А почему один бокал?» - спросил Эдуард обескураженно.
«Я за рулем, - сказала я жестко.- Мне еще Москву вам сегодня показывать, как просил меня Веня. А вечером - на работу.»

Ко мне на работу мы поехали вместе. На моей машине, естественно…
Гость меня не съел.
 И даже разговор, что не клеился поначалу, наладился и потек помаленьку.
И говорили мы обо всем спокойно, как обычно говорят, если не касается лично тебя. Хотя,  меня-то тема, как раз,  и касалась.
Гость предложил сделку - фиктивный брак. Для работы, да и для жизни, разумеется, ему хотелось перебраться в Москву.
Шушкевич подкинул мыслишку - вступить в фиктивный брак с москвичкой, который через годочек можно безболезненно расторгнуть. 
Эдуард заинтересовался идеей, это открывало достаточно легкую перспективу овладения Москвой.
За год он готов был прикупить  себе жилье. И не жить под крышей мнимой жены.
Свое нежелание вступать в настоящий брак, он объяснил опасением в его - то немолодом возрасте нарваться на проходимку.
А с его средствами такой риск всегда был. Тем более, не так давно он официально расстался с женой, которая поймала его с любовницей и устроила показательный судебный процесс в надежде высечь мужа хорошенечко и с помощью общественного мнения воззвать к его совести.
И устыдив, вернуть в семью. В семье была дочь - подросток.
Но поступила эта скандальная  одесская супруга  очень неграмотно, выставив мужа на посмешище.
Он ушел совсем. Причем, подозреваю, что с любовницей не завязал, а решил уехать из города и начать новую жизнь в бурлящем разнородной деятельностью московском водовороте, где, по сути, никому ни до кого нет дела.
Громкий развод послужил хорошим толчком к осуществлению идеи с Москвой.
Мне он рассказал об этом со спокойной уверенностью своей правоты, потягивая одесское игристое,  и я нисколько не усомнилась в искренности его рассказа.
 И он не усомнился, что я поняла его должным образом.
Вот тут-то деляга Шушкевич и намекнул про меня - с некоторых пор свободную от уз брака и горящую желанием (это проницательный Веня носом чуял) улучшить свое благосостояние,  дабы решить квартирный вопрос.
Да, знал он, на какой крючок меня ловить…
Прописать ради денег в московской квартире мужчину из Одессы, минуя вступление в брак, не было никакой возможности.
Требовалось разрешение соседей.
Зная наши «сердечные» отношения с Фаиной, об этом не стоило и заикаться.
Да и бабушка бы не одобрила. Еще и тут ей соли на рану я подсыпать  отказывалась.
Пела я сегодня несколько отрешенно, не отдаваясь этому любимому  делу целиком. Мною неотвязно завладела идея, что я могу с этого иметь?
Эдуард просочился в зал, что и еще раз укрепило во мне подозрение, что он здесь не случайный гость.
С улицы попасть сюда просто, чтобы посидеть и провести вечер, было невозможно.
В «России» царил принцип «только для своих».
Конечно, имелись в виду хозяева жизни.
В том, что гость из Одессы был  хозяином жизни, у меня не было никаких сомнений.
У него хватило ума и сообразительности не лезть ко мне на глаза в зале и сидел он в сторонке, что явилось явным  плюсом нашего дальнейшего общения.

Когда я освободилась и вышла к машине, припаркованной на Москворецкой набережной, одессит топтался около моего «Опеля», давая понять, что он от меня теперь никуда.
Я отвезла его к Шушкевичу, обещала подумать и дать ответ до отъезда в Одессу и, смертельно уставшая за этот день, вернулась  домой.
Ночь не спала, вертелась в постели. Прикидывая так и эдак.
Утром, вся разбитая,  отправилась к юристу.
Юрист оказался тот еще крендель;  приняв от меня, помимо квитанции об оплате за консультацию, еще и безотказную профилактику, развязывавшую любой язык и включающую любую голову для нестандартных идей в виде хрустящей фиолетовой купюры, благословил меня на временный брак, успокоив, что я практически не рискую, если правильно повести дела.
Как правильно вести дела, тоже подсказал.
 И разом отпустил все грехи и развеял все сомнения, дав на всякий пожарный свой телефон для экстренных консультаций в процессе реализации замысла.
Оставалось подать заявление в ЗАГС и ждать регистрации.
Сомнений в том, что меня могут обмануть с деньгами, не было.
Многолетнее знакомство с Шушкевичем давало гарантию того, что я не буду обижена.
Что при этом Шушкевич поимеет с «родственника», я не хотела знать, это меня не касалось. Вероятно, немалую выгоду, раз он так меня уговаривал.
Вот только необходимо было выработать вполне реальную стратегию наших отношений с Эдуардом для моих домашних.
Я ломала над этим голову долго.
Выждала удобный момент, завела разговор с бабушкой, что так бы хотелось иметь отдельную квартирку, пусть хоть мизерную, но свою.
Бабушка улыбалась, собирая лоб и щеки в морщины, кивала согласно. Одобряла, что я откладываю деньги на вожделенную мечту и вздыхала: «Доживу ли я, Людочка?»
«Доживешь, бабуль, - кивала я в ответ. - Не только доживешь, а и поживешь еще!»
Поведала, между прочим, что есть у меня друзья, которые непременно помогут, так как связей в подобных делах хватает и  про Эдуарда бабушке намекнула. Трепетала при мысли, что упрекать станет; она всегда была с принципами.
Но, видно, бабушка так устала от обстоятельств, которые никогда для нее не были замечательными, что, махнув рукой и глубоко вздохнув при этом, сказала: «Поступай, как считаешь нужным. Ты взрослая. Сама и решишь, как тебе лучше…Буду рада, если у тебя получится.»
Я вздохнула с явным облегчением, а мелочи уже нами обговаривались совсем без натуги.
Мы подали заявление в ЗАГС и Эдуард отбыл восвояси, заключив со мной сделку и скрепив условия договора, как полагалось.
Его трехдневная программа пребывания в столице нашей родины и осмотр достопримечательностей  в виде потенциальной невесты, завершилась благополучно.
«Гость, совершающий дружественный визит в столицу Советского  Союза Москву, отбыл на родину по окончании церемонии прощания, при которой присутствовали официальные лица.» - так было бы написано в газете, если бы гость представлял хоть для кого-то, кроме самого себя, некую  ценность.

За тот месяц с небольшим, что я не виделась с «женихом», он перевел мне аванс, который вселил в меня уверенность, что я на верном пути к светлому будущему.
По приезде в Москву, Эдуард посетил нашу квартиру с большим букетом для бабушки  и с велосипедом для Петьки и церемонно попросил у бабушки моей руки.
Сам представился Фаине, поцеловав ей ручку, чем растопил ее черствое сердце. У него были неплохие актерские способности.
Букет Эдуарда я намеренно поставила в кухне, чтоб Фаина привыкала к факту существования моего «жениха», про которого бабушка сказала в разговоре  с Фаиной, что он работает во Внешторге и не вылезает из командировок. Фаине ничего не оставалось, как поверить бабушке.
Тем более, бабушка  по секрету сообщила Фаине, что через год-полтора молодые переедут в отдельную квартиру.
 Фаина ахнула. Стала раскланиваться со мной гораздо сердечнее, чем раньше.
Эдуард ей понравился (впрочем, как и все мои предыдущие мужчины).
Шушкевич стал доверенным лицом этого предприятия и, хоть очень ловко скрывал подоплеку своего здесь интереса, мне помогал вовсю.
Свидетелем на регистрации брака тоже был Шушкевич.
Со стороны невесты свидетельницей стала моя школьная подруга Маринка, которую я сочла нужным посвятить в нюансы этого брака.
Она не была сплетницей и не стала бы осуждать мое стремление вступить в такую  сделку.
По крайней мере, если она что - то и не одобряла, то только за глаза. А это меня вполне устраивало.
Затем мы посидели в моем гостинично - ресторанном  зале, вчетвером отмечая состоявшееся событие.
Играл Борис Арнольдович сегодня один. Играл то, что мне очень нравилось -плавную лирику с оттенком грусти. Просто мастер - класс  Клода Дебюсси. Такого в репертуаре аккомпаниатора мне слышать не доводилось.
Видимо, это был свадебный подарок.
В перерыве он подсел к нам за столик и поднял бокал за наше счастье.
А меня все не покидала мысль - он в курсе, почему я это делаю, или, все же, нет?
Вид у него был печальный. И я приняла это на свой счет. На счет отмечаемого мною события. Как любой амбициозной женщине, мне это льстило.
Оказалось, как выяснилось несколькими днями позже, дело не столько во мне.  У него умерла жена, которая долго болела.
Взрослый сын, дети которого уже заканчивали школу,  последние пару  лет жил в Америке.
Прилетев на похороны матери, он предложил отцу квартиру продать и перебираться к нему.
Все это я узнала не от аккомпаниатора. От барменши нашего зала.
Ничего себе, дела! Только я вышла на орбиту, сулящую буквально через год, который быстро пробежит, независимость и достаток, как - на, тебе!
Неужели он уедет? Улетит? Бросит меня? Не будет любимой работы, конвертов из его рук и уверенности в том, что все будет отлично?
Этого нельзя было допустить!
Когда, в одну из суббот я взяла в руки конверт «на пустячки», я задержала руки моего коллеги в своих, наклонилась и поцеловала их.
«Что вы, Людочка?- голос аккомпаниатора предательски задрожал. - Что с вами?»
«Борис Арнольдович, не бросайте меня! Я пропаду без вас…- я не выпускала его рук и, как зомби, повторяла снова и снова - Я пропаду…Я люблю этот зал, эту вашу музыку - я не могу без вас, слышите? Если вы уедете, что будет со мной?»
«Я - пенсионер, деточка.  Музыкантов много…» - сказал Борис Арнольдович совсем уж расстроенно.
- Музыкантов много, а таких, как вы, нет! Чтобы так с ходу понимать, как понимаете вы!
- Людочка, отпустите… Прошу! Так и угробить недолго старика - этакими признаниями!
-Какой вы старик? Что вы, Борис Арнольдович! Да если кто-то не понимает, чего вы стоите, уж я, поверьте,  понимаю!  Я не могу вас отпустить! Не делайте этого, прошу! Не сиротите меня!
- Кто вам сказал, деточка?
- Нашлись добрые люди…А вы со мной работаете почти год, а не хотите мне доверять!
«Мне теперь некому стало доверять.» - сказал старик печально и вызволил свои руки из моих.
Я заглянула ему в глаза: « Сколько? Сколько лет мы должны вместе проработать на этой сцене, чтобы вы стали  мне верить? Чтобы наш дуэт не распался, только-только родившись?»
«Ой-ей, - сказал Борис Арнольдович, слабо махнув бескровной рукой в мою сторону. - Не готов я обсуждать сегодня такие трудные задачи, не обессудьте, Людочка. До завтра…»
Он взялся рукой за сердце и неверными шагами стал спускаться по ковровому покрытию ступенек эстрадки.
«Ну, нет, - подумала я. - Ты от меня сейчас не уйдешь!»
За пологом кулисы я скинула свое длинное платье и, натянув джинсы и свитер, метнулась следом.
Аккомпаниатор не успел уйти далеко.
«Борис Арнольдович! Вы от меня сегодня не торопитесь уйти! - крикнула я, поравнявшись с музыкантом.- Я вас довезу до дома, мне так будет спокойней.»
«Поступайте, как знаете…» - прошелестел ведомый мною под руку  аккомпаниатор.
Я уверенно довела моего слабеющего коллегу до «Опеля», распахнула перед ним пассажирскую дверь.
Он послушно втиснулся на переднее сиденье.
Я села за руль, строго велела пристегнуться и спросила: «Куда прикажете? Требуется маршрутный лист!»
«Домой, куда ж еще? Я живу на Ордынке, возле храма «Радость всех скорбящих».» - сказал Борис Арнольдович и прикрыл глаза набрякшими веками.
«Вот и отлично!- сказала я. - Поехали!»
«Что отличного, Людочка?» - вяло спросил аккомпаниатор, не открывая глаз.
- Отлично, что рядом с храмом! Да еще и с радостью скорбящих…Завезу вас и забегу свечку поставить за упокой. Давно в церкви не была.
- Кому за упокой, Людочка?
- Маме, Борис Арнольдович.  Мама у меня умерла, будучи еще молодой. Я сиротой росла. При бабушке.
«Ах, как жаль…- Музыкант открыл глаза и посмотрел на меня внимательно. Первый раз. Я не отрывалась от лобового стекла и пристально глядела  на дорогу, маневрируя на повороте. - Плохо без мамы.»
«Ничего, я давно привыкла.» - ответила я сурово.
«Хорошо, что, вот, замуж вышли, - сказал старик. - Будет, кому ухаживать за вами теперь, лелеять вас за все недополученное в детстве…»
«Это вряд ли. Брак фиктивный. Из-за жилплощади.» - сказала я жестко.
- Ой, как же так? Людочка?!
-Да очень просто! Симбиоз, понимаете? Вся эта петрушка с регистрацией брака  - обоюдная выгода чистой воды! Эдуарду необходимо  перебраться в Москву. Со своим самоваром, кстати!  Я имею в виду любовницу.  Я хочу накопить денег на отдельную квартиру. У меня пятилетний сын. И бабушка. Хочу, чтоб один рос в приличных условиях, а вторая доживала свой век тоже в приличных условиях, в уюте. Потому все ваши конвертики «на пустячки» лежат и ждут своего часа, чтобы хоть когда-нибудь можно было пройти по собственной квартире, не думая о соседях. Вынуждена спешить, чтобы бабушка успела пожить там… И хочу верить, что год, который я себе отмерила на все это, пройдет быстро…
До конца пути мы молчали.
Доехав до Ордынки, я помогла своему аккомпаниатору выйти из машины и проводила до подъезда.
Он слабо улыбнулся: «Спасибо, Людочка… Вы не зайдете?»
«Не зайду, Борис Арнольдович. Вам отдохнуть надо. Я завтра заеду за вами. Спокойной ночи».
Я быстро вернулась к машине, включила зажигание и умотала, не оглядываясь.
Храм я проскочила, возвращаться не хотелось, двинулась в сторону дома.

На следующий вечер я заехала к Борису Арнольдовичу и мы вместе отправились в «Россию». Он стеснялся и всю дорогу помалкивал.
После того, как мы отпели вечер, он решительно сказал: «Не надо меня подвозить - избалуете. Я сегодня сам.»
Я молча кивнула и уехала одна. Сам, так сам.
Знала, что эти две поездки накрепко засели в его голове.
Он стал еще лаконичнее общаться со мной. Но теперь я отлично понимала, что это камуфляж.
Когда настала  суббота  и был получен очередной конверт, я  решилась на провокацию: «Борис Арнольдович, составьте мне компанию в Елисеевский гастроном! У нас, на Щелковском и в помине нет того, что на Тверской продается! Я после получения вашего конверта всегда покупаю в Елисеевском торт или  конфет хороших…Бабушке и Петьке. Петька - это сын. А рядом булочная Филиппова, там хлеб совершенно необыкновенный и пирожные! Домой я вас доставлю. Не волнуйтесь.»
Пианист покачал головой, махнул рукой и сказал: «Да, что там…Поедем, что ли, правда, к Елисееву!»
Мы поехали. Оставили машину в сквере у Пушкина и прошлись пешочком до гастронома.
Я без умолку трещала, мой немногословный спутник слушал и кивал. Улыбался. Наверно, впервые за все время нашего знакомства.
Мы потолкались во всех отделах, глазея на витрины и позволяя себе дорогие покупки.
Стоять в очередях, когда карман согревают приличные деньги и не надо выгадывать, двести грамм колбасы тебе взвесить или можно сегодня триста, совсем  не в тягость.
В Филипповской булочной мы выпили кофе с пирожными и посмеялись над тем, как модники с Тверской торопят весну.
Многие за стеклом булочной  фланировали расстегнутые нараспашку, морщась от мартовского резкого ветра.
Я же кутала горло и всегда с завистью поглядывала на едоков мороженого на улице. Мне это было заказано.
Я посетовала на это своему собеседнику, он покивал сочувственно. Вообще, он стал смотреть на меня с сочувствием.
Правда, это не в моих правилах вызывать к себе сочувствие кого бы - то ни было, и себя в том числе.
Только начни себя жалеть, раскиселишься в два счета. Я не могла себе это позволить. Но человеку, который более, чем вдвое старше меня, в сентиментах отказать никак  нельзя.
Пусть так, если ему хочется. Не помешает.

Субботние вечера  стали неотъемлемой частью нашей совместной работы, этаким приятным послевкусием.
По субботам мы ехали непременно в Елисеевский за сладостями, сидели  возле  Пушкина, я не таясь рассказывала про свое детство с бабушкой.
Про вредную соседку. Про первое свидание с Костиком. Про первую любовь с Толькой и студенческий брак в коммуналке.
 Про то, с чего начинался этот брак, я, как мудрая женщина, умалчивала.
Аккомпаниатор слушал, слегка наклонив голову и заговорщицки улыбался, когда я в лицах изображала наши с Толькой диалоги на детских елках, где Толька играл дедушку Мороза, а я его внучку.
Про Трубадура Борис Арнольдович ничего не узнал от меня, как будто и не было его в моей жизни. Ведь мой Петька тоже носил фамилию Лозицкий, которую я оставила себе при разводе.
Тот факт, что о Трубадуре мой коллега скорее всего знал от Шушкевича, я старалась гнать от себя подальше.

Отработав год, я имела право получить отпуск. Он выпадал на начало сентября. И это было чудесно, бархатный сезон был в разгаре.
А мне так хотелось свозить Петьку к морю хоть на недельку!
В отпуск надо было идти одновременно с Борисом Арнольдовичем.
За лето мы сблизились, насколько позволял этикет общения молоденькой артистки с пожилым аккомпаниатором.
Я возила Бориса Арнольдовича в «Россию», после подвозила до подъезда, если он неважно себя чувствовал.  Его неважное самочувствие я умела разглядеть своим бдительным оком.
В квартиру к нему не поднималась ни разу, хотя видела, что он не стал бы возражать.

Перед уходом в отпуск я получила очередной конвертик и заказала билеты на поезд «Москва - Адлер».
Оттуда я с Петькой собиралась на такси добраться до Лазаревского.
Там пару лет подряд отдыхала Маринка с приятелем и очень нахваливала  хозяйку квартиры. Она дала мне адресок и я успела списаться с хозяйкой и договориться о жилье.
В начале сентября нас ждала комната со всеми удобствами и возможность пользоваться хозяйской кухней.

В последний рабочий вечер Борис Арнольдович попросил подвезти его до Ордынки.
Я кивнула и мы сели в машину.
- Где вы проведете свой отпуск, Борис Арнольдович?  Где-нибудь на море? Хвалитесь, молчун вы этакий!
- На море, Людочка, вы угадали.
- На Черном? На Азовском? На Балтике?
-Чуть подальше.  На Тихом океане, в Калифорнии.
- Э…Где-где?
- Город Сан-Диего, Людочка. Там сын живет.
Я резко затормозила  и оба мы чуть не влетели носом в лобовое стекло.
Выдохнув, я осторожно тронула машину.
- Извините меня, Борис Арнольдович! Я не ожидала, что вы это скажете. Расстроилась.
- Отчего, Людочка?
- Оттого, что вы едете так далеко…Вы…вы назад - то  вернетесь?
- Надеюсь, да.
-А от чего это зависит?
- Скорее от кого, нежели отчего…
- А от кого это зависит?
- От вас.
«От меня? - я крепче вцепилась в руль и задышала неровно. - Как ваше возвращение может зависеть от меня?»
- Без вас наш дуэт невозможен. Я твердо это понял.
- Почему невозможен? В Калифорнии, наверняка, много хороших певиц!
- Много, согласен. Русских, в том числе.
-?
-Только вас там нет.
- Да. Я здесь. Это правда.
- Значит, я вернусь и расскажу вам первым делом, каких певиц я там слыхал…Во-вторых, вы расскажете мне, как продвигаются ваши дела  с сыном и бабушкой. На пути к вашей мечте.
- Для этого не стоит ждать окончания отпуска. Пока не очень. Хотелось бы скорее. Но от меня не так уж много зависит.
- Кто вам в том помогает?
- Спасение утопающих - дело рук самих утопающих! Веня помог найти Эдуарда. Вернее, сам предложил подобный шаг с фиктивным браком и пропиской. Остальное - цена моих усилий.
Мы въехали в тихий двор с растресканным от мощных корней старых деревьев асфальтом. Я не спешила вылезать из машины.
-Приехали, Борис Арнольдович. Вот вы и дома.
- Да-а. Благодарю вас, Людочка.
- Счастливо вам съездить. Отдохните там, как следует!
- Я буду стараться…Люда, давайте поднимемся ненадолго?
Я пожала плечами - отпуск начался, спешить было некуда.

В квартире музыканта царила музейная тишина и также пахло музеем. Благородным старением вещей и людей.
Вещи и мебель были подобраны со вкусом.
Здесь было не менее уютно, чем у Шушкевича на Таганке, только там обстановка была мещанская. Здесь аристократичная. Это нельзя было не отметить.
И, конечно, весь этот благородный  интерьер носил отпечаток женского присутствия.
Портрет женщины, которая много лет создавала этот быт, стоял на кабинетном рояле.
Второй портрет этой же самой женщины висел на стене в гостиной . На портрете в гостиной был и сам хозяин Борис Арнольдович.
Они держались за руки и сдержанно улыбались снимавшему их человеку.
Глядя на эту фотографию я отчетливо представляла всю их прежнюю безмятежную во взаимной любви и уважении жизнь.
На контрасте лезли в голову собственные мои детские фотографии, где родители  пока вместе. И мама еще здорова. И я между ними, смешная, лупоглазая, рот до ушей в улыбке.
От того нашего веселья ничего вскоре не осталось, потому-то мне и в голову никогда не приходило вешать фотографии тех лет на стенку.
Лежали они где-то между страниц альбома, который никогда не доставался мною.
Пока я предавалась этим невеселым  воспоминаниям о детстве, Борис Арнольдович варил кофе в кухне - оттуда несся волшебный запах.
Я походила по квартире - музею, потрогала корешки книг.
Взяла в руки пластинку с песнями Александра Вертинского, поставила ее на диск проигрывателя.
Уже старческий, надтреснутый голос Вертинского , картавя, пропел : «Бросьте ж думу свою,          
                Места хватит в раю,
                Вы усните, а я вам спою!»
Затем я прошла в кабинет, открыла крышку рояля, взяла несколько аккордов.
Оставив крышку рояля открытой, пошла на запах кофе.
Хозяин сидел у стола ко мне спиной, плечи его подрагивали. Он плакал.
Когда я подошла и встала, не шелохнувшись, в дверях кухни, он сказал, не оборачиваясь ко мне: «После смерти моей жены, Вертинский в нашем доме не звучал…Она его очень любила.»
- Простите меня, Борис Арнольдович. Менее всего я хотела вас расстроить.
- Ну что вы, Людочка! Вы, понятно, не хотели…И не знали про это.
- Я и сейчас не знаю. Знаю одно - я буду очень ждать вас обратно! За этот год я сильно привязалась к вам. Это истинная правда!  Буду ждать вашего возвращения, ждать, что мы с вами опять поднимемся на нашу сцену и споем про снег, и про падающую листву, и про Экзюпери  тоже споем…
Аккомпаниатор глубоко вздохнул и стал разливать кофе слегка дрожащей рукой. Маленькие невесомые чашечки наполнялись ароматным напитком и дымились уютно.
Я вынула из дрожащих рук опустевшую турку и поставила  ее в раковину. Кофе мы пили молча. Борис Арнольдович поджимал губы и вздыхал, очевидно, в мыслях кляня себя за свою слабость.
Я не выдержала этого тяжелого молчания и сказала: «Когда вы вернетесь, мы с вами поедем к Пушкинскому скверу и будем бродить по Тверской под листопадом. Через месяц осень будет еще золотой и прекрасной. Я стану вам рассказывать про Черное море, а вы мне про океан. И Москва будет нам самым близким и родным местом…»
Аккомпаниатор вздохнул, слегка улыбнулся, покивал, соглашаясь с моими словами: «Мне Москва дорога особо… Я, Людочка, родился до войны и помню ее широкой, незастроенной и малолюдной. Потом, помню ее военной, опустевшей, с заклеенными окнами. Потом мы уехали в эвакуацию, а когда вернулись, я помню ее счастливой и праздничной, всю в красных флагах…Помню голодной, исхудалой, но очень праздничной и очень счастливой. Вот так.»
-Ну вот, разве вы можете уехать отсюда насовсем?
- Там, в Сан-Диего у меня двое внуков. И я по ним скучаю! А здесь я никому не нужен. И город уже не тот…
- Если вы так поступите, вам всегда будет не хватать Москвы.
- Я уезжаю только в отпуск. Потом мы с вами продолжим наше творчество, обещаю!
Когда кофе был выпит, маленькие чашечки вымыты мною и поставлены на кухонную полку, я выразительно посмотрела на своего компаньона и отправилась в прихожую за плащом.
Он вышел вслед за мной и протянул мне связку ключей.
«Что это?» - спросила я удивленно.
- Это ключи от моей квартиры. Хочу их оставить вам, Людочка.
- Мне? Ключи? А, понимаю!  Убраться, цветы полить…
- Что вы? Зачем это? Просто я подумал, что вам будет приятно пожить здесь, отдохнуть от соседей. У нас очень тихий двор. Здесь хорошо спится.
И потом, у меня замечательный  инструмент, вы могли бы каждый день  музицировать. В коммунальной же квартире на рояле не поиграешь особо... Берите, не надо стесняться! Я давно для себя решил, что предложу вам это. Только нет во мне смелости современной этой. Хочу, чтобы вы правильно меня поняли…
- Вы не боитесь? Борис Арнольдович? Доверить ключи от квартиры мне, чужому для вас человеку? Мне, женщине, которая заключает фиктивный брак, чтобы поправить свое положение?
- Не боюсь, Людочка. Вы не чужой мне человек. Очень даже наоборот! Я бы не хотел выглядеть перед вами смешным, произнося ненужные слова.
- Да, но как же…После - то как?
- Не торопите события, девочка! Я старик.  Дайте сперва вернуться…
Я смутилась, запуталась в полах плаща. Неловко ткнулась лбом в плечо Бориса Арнольдовича и, не сказав больше ни слова, выбежала из квартиры.
Сев в машину, отдышалась с трудом. Словно убегала от погони.
 В кулаке, сжатом до боли, упираясь в меня острыми концами железяк, пряталась связка ключей. Я нащупала в сумке молнию потайного кармана, дернула за нее. Карман открылся, я вложила в него ключи и застегнула молнию.

Те несколько дней, что оставались мне до отъезда в отпуск, я протаскала в застегнутом на молнию кармане ключи, неотвязно возвращая себя в квартиру на Ордынке.
Мысленно я бродила по ней, вновь и вновь подходя к роялю и рассматривая фотографии на его глянцевой крышке.
Меня не мучила совесть по отношению к женщине, строго глядевшей с фотографии на рояле.
Меня била нервная дрожь оттого, что я приближаюсь к своей цели.
Финал этой цели я вижу пока неясно, но в нужный момент мысль оформится и примет четкие очертания.
Главное, путь к достижимому избран верный.

В назначенный день мы с Петькой уехали к морю.
Бабушка нас проводила и, наверно, первый раз за много лет вздохнула спокойней.
Для нее тоже получался отдых - без Петьки, без моих взбалмошных поступков…Хотя, вру; я перестала быть взбалмошной.
Я замерла, словно снайпер, прислушивающийся к себе, к своему сердечному ритму, чтобы не потерять цель и не промахнуться в нужный момент.
(Продолжение следует)