Местные напевы

       Пётр Четвёртый
    Подражание М. Волошину
Правил я республикой печальной,
Где холмы, поля, болота и леса;
И не думал о свершеньях дальних,
Жил спокойно, не «штурмуя небеса».
Но кому-то видно стал опасен
Скромный популярный человек;
Всё случилось быстро, в одночасье,
Словно время прекратило бег.
В ворохе рассыпанной картошки
Скорчившись, застыл я на шоссе;
И рыдал дежурный кэгэбешник
На разбитом, грязном колесе.
Похороны были очень пышны,
Много было вздохов и речей;
Под республиканскою столицей
Сделали неброский мавзолей.
Но пройдут года, и я воскресну,
Всей Руси поднимется народ,
В Кремль войду, как призрак бестелесный,
Разогнав в Москве засевший сброд.
И пойдут правители былые,
О пропащей жизни вопия,
Под конвоем через всю Россию
В дальние Сибирские края.

Мишка, мишка, где твоя Мартышка?
Неужели улетела на воздушном шаре?
Но ведь это ты летал над Лужниками…
Видно, что-то не сложилось в этой паре.

Два берёзовых полена я засунул в печь мою,
Кто-то в дверь вошёл несмело, и уселся на скамью.
Кто пришёл ко мне погреться, у горячей у печи?
Хочешь есть, садись на место, есть картошка, хлеб и щи.
Разогрей ещё тушёнки, и достань бутыль вина,
Больно жарко пить нам водку, да и ночка не длинна.
Хочешь в город? Ещё рано, надо яблоки мочить,
Выйти в рощу за дровами, соль и сахар прикупить.
Приготовить под рассаду кучу ящиков к весне,
Починить в саду ограду и грибов набрать к зиме.
А потом гуляй где хочешь, хоть в столице, хоть в Твери,
Хочешь вместе, хочешь порознь, а пока, увы, ни-ни.

На аллеях центрального парка
Продавали вино и коньяк;
Пироги там лежали вповалку,
И конфеты в изящных кульках.
Шампуры с шашлыками в жаровнях
Источали густой аромат;
Много булок, румяных и сдобных,
На красивых лежало лотках.
Апельсины и яблоки густо
Украшали столы вдоль аллей;
Много  квашенной было капусты,
И солёных хрустящих груздей.
На эстраде плясали и пели,
И оркестр играл попурри;
Пили люди вокруг «изабеллу»,
Любовались на отблеск зари.
Всюду плыли довольные лица,
Заливался в кустах соловей;
Так справляли в губернской столице
Годовщину Октябрьских дней.

Если бы Черчилль вовремя сдался,
Если б ему де Голль не попался,
Если бы Гитлер был похитрее,
Если бы Сталин был поумнее…
Что-то бы немцы схватили по свету,
И англосаксам осталось бы где-то,
Сталину дали б Проливы с Ираном,
Чем обеспечили б связь с океаном.
Американцы по градам и весям
Много себе б нахватали концессий –
Им бы пришлось возрождать всю Европу,
Деньги текли бы повсюду и скопом.
Скоро ли, медленно, много колоний
Стали бы вовсе совсем независимы;
Тут же японцы туда бы проникли,
Создали банки с своею эмиссией.
И мексиканцы с чилийцами то же,
Всюду товары свои подороже
Всем запродали б повсюду по свету,
И получили б за это монету.
Фильмы клепали вовсю итальянцы,
Их покупали бы все иностранцы,
Все восторгались бы их реализмом,
И не считали каким-то капризом.
В общем, все жили б спокойно и сытно,
Мирно делили б Планеты корыто,
Лишь Ким Ир Сен с председателем Мао
Были б картине такой не рады.

Войну и ждали и не ждали,
Готовились, но «не совсем»;
Но вот снаряды ихней стали
Обрушились на СССР.
И сразу стало всё фигово,
И оказалось всё не так,
И «гений» наш попал в просак,
Командуя так бестолково.
Опять пытался всех сажать,
Но получилось только хуже,
Вконец расстроенную рать
Спасли дороги, вёрсты, стужа.

Я кошка, кошка, кошка, а вовсе не медведь,
Ах как приятно кошке на дереве сидеть.
Вокруг щебечут птички, и можно их сожрать,
Они хоть невелички, но всё же благодать.
На кухне у бабуси вовсю кипит стряпня,
Вот курицы нажруся, и буду спать полдня.
На дереве тенистом развилок целый ряд,
Поэтому все кошки так радостно урчат.

Жил на свете юнкер бравый,
Кавалер и вертопрах;
Он мечтал о вечной славе,
О сраженьях и боях.
Но страна была спокойна,
Долго не было войны;
Он служил уже майором,
Но увы, увы, увы…
Он отправился по свету
Счастье ратное искать;
Не одну сменил планету,
Но повсюду тишь да гладь.
Токмо ставши генералом
Раз попал он на войну,
Где командовал отрядом
В дальнем вражеском тылу.
Подрывал мосты и склады,
Корабли пускал на дно,
По стране свои отряды
Он раскинул широко.
Так пришли почёт и слава,
Были все удивлены –
Партизанские отряды
Захватили полстраны.
Став  диктатором планеты
Он проправил много лет,
Стал известен всему свету
И оставил в жизни след.

Прибыл иностранец в Малоярославец
Дабы поле битвы оглядеть.
Хоть французский воин был велик и строен,
Русский превозмог его медведь.
Старый полководец, хилый греховодец,
Всё же Бонапарта обманул;
И брели солдаты, голодом объяты,
Под дождём, под орудийный гул.
Надо иль не надо, всё ж была отрада –
Армию такую разгромить;
Русские под Вильно радовались сильно
Видя супротивникову прыть.
А потом к Парижу навострили лыжи,
Посадив Людовика на трон;
Но с него Бурбон скоро был смещён,
Видно это дело было лишним.

Я памятник себе воздвиг довольно скромный,
Там нету ни тропы, ни лавровых венков;
Его в упор не зрит наш обыватель гордый,
И вряд ли принесет хотя б букет цветов.
Нет весь я не умру, и кто-то в интернете
Порой прочтёт строку, а может быть и две;
А то пяток страниц, возможно, кто-то где-то,
Перелистнёт, томим тоской, наедине.
Какой-то слух пройдёт по всей Руси огромной,
И помянёт меня, чай, живший в этот век –
То пьяный внук славян, то горожанин томный,
Еврей, тунгус, и сын степей чучмек.
И долго буду тем любезен я гражданкам,
Что мелодрамы часто сочинял;
Что прославлял их в пику иностранкам,
И добродетели родные восхвалял.
Веленью всякому ты, муза, будь послушна,
Порой для нас закон желание толпы;
А коль мирская власть даст денег – простодушно
Ей дифирамб введи в сонеты и в мечты.

Купил селянин куст смородины,
И посадил в своём саду.
Но на кусте не зрели ягоды,
Лишь листья стлались на ветру.
И он тогда пустил молву,
Что куст как будто бы священный,
И не продаст он никому,
Даже за бешенные деньги,
Сей скромный и невзрачный куст,
Овеянный всемирной славой!
К нему паломники оравой
Отправились в далёкий путь.
И куст остался на века
Соратником того шиповника
Что вырос в каменистом дворике
Далёкого монастыря.

Из струганных досок сосновых
Простые шкафы и столы
Сшивали на стыках шпунтовых
Архангельские кустари.
Сосновые тесные люльки
Давали им первый приют,
Держали сосновые куклы
Объятья их маленьких рук.
Сосновые толстые стены
Хранили тепло и уют,
Под шум бесконечной метели
Как прежде, в них люди живут.
И путь свой последний селяне
Вершили в сосновых гробах;
Нет дерева лучше доныне
В обширных российских лесах.

Над тундрой полярное лето
И тают озёрные льды;
Потоки холодной воды
Разлились по белому свету.
Выходят песцы из норы
И леммингов жирных хватают,
А в небе огромные стаи
Летят на родные бугры.
Олени уходят на север,
Где нет мошкары и слепней;
Проснулись в берлогах медведи,
И песни слышны журавлей.

Спозаранку в неглиже ходят девки по меже;
Так какого же рожна существует та межа?
Как рассадник сорняков, с лицезрением задов,
Эта самая межа совершенно не нужна!
И когда колхозный строй воцарился над страной
Сразу издан был указ – распахать межи тотчас.   
Распахали в тот же год – пригорюнился народ,
Дичь пропала на полях, пусто, голо как в степях,
Нету прежней красоты, даже негде сесть в кусты.

Под влиянием скотов гибнет почвенный покров,
Ветки, травы и цветы топчут жирные скоты.
Объедают дерева, портят свежие дрова,
Листья рвут и жрут кусты, и глаза у них пусты.
Много раз хотел народ выгнать из лесу весь скот,
Но владелицы скота свято чтут свои права.
Но однажды психократ на владетелей всех стад
Напустил такой гипноз, что скрутил их всех понос –
Будто вдруг распался кров над владельцами скотов,
И раздался глас небес, оглашающий весь лес –
Не гоняй скотов в лесу, ешь-ка лучше колбасу!