Обнова

Танюшка с грустью смотрелась в трюмо. То, что отражалось в его зеркальной глубине, ей решительно не нравилось. Да и что, по совести, могло тут понравиться?

– Повернись! – скомандовала мама, одергивая и разглаживая на девочке только что купленное пальто.

Оно было просто ужасным. Сшито, вроде бы, по-девичьи: клеш книзу, поясок, накладные кармашки… Но из такого дикого материала – словом не передать! На сером фоне беспорядочно пестрели черно-буро-рыжие вкрапления. Ни дать, ни взять – дерюга какая-то, а не ткань. Ее бы не на пальто, а на половик в деревенской избе позапрошлого столетия! В довершение уродства производитель «украсил» свой шедевр колючим воротником из искусственной каракульчи. В общем, обновка пришлась не по душе. Не в радость, а в тягость.

– Как же я в этакой дерюге в школу пойду? – ужасалась мысленно Танюшка.

Красавицей она не была, но к шестнадцати годам начала потихоньку расцветать. Пленительно и ярко обозначилась талия. От короткой стрижки Танюшка еще два года назад отказалась. Теперь ее слегка вьющиеся волосы отрасли и обрамляли лицо блестящими локонами, подхваченными возле ушей невидимками.

Нарядами ее родители не баловали. Да и на что было баловать? По стране шли лихие 90-е. Научные институты, где работали отец и мать, бедствовали. По ходу экономических реформ так получилось, что квалифицированные инженеры стали зарабатывать меньше, чем продавцы кока-колы и сникерсов на ящиках возле метро. Денег в семье не хватало на самое необходимое. Какие уж тут наряды!

После работы Танюшкин папа отправлялся ублажать клиентов. Чуть ли ни с детства у него было такое хобби – чинить телевизоры и магнитолы. Время и нужда показали, что тяга покопаться в теле-радио-аппаратуре – это не просто хобби, а настоящий дар.

Благо, в ту пору импортная техника многим только снилась. В квартирах многоэтажек доживали свой век взрывоопасные «Горизонты», «Темпы» и «Рубины». Танюшкин папа умело реанимировал и обезвреживал монстров отечественной промышленности. Клиенты его благодарили. Не деньгами. Бартером: овощами и фруктами, кондитерскими изделиями, контрамарками в театр, парикмахерскими услугами, галантерейным товаром, текстилем, кухонной утварью, парфюмерией, и прочее… и прочее…

Благодарность клиентов часто выглядела курьезно. Однажды медсестра, которой Танюшкин папа ремонтировал старый «Рекорд», набила ему портфель тетрациклиновой мазью и еще какими-то сокровищами фармацевтической промышленности.

– До помойки не донес? – прокомментировала мама.

Папа пожал плечами:

– Может, пригодится, Люсь?

– Ага. – Буркнула мама. – С таким добром впору самим аптечный киоск открывать.

В другой раз папу «отблагодарили» за труды большим импортным пакетом «Монтана».  А в пакете том… И смех, и грех! Оказалось полным-полно  безразмерного семейного нижнего белья в цветочек.

Продавщица из хозтоваров «благодарила» теле-мастера стиральным порошком. Бармен из ночного клуба марочным пивом и сигаретами «Мальборо». Строители – ремонтными материалами. Госслужащие – канцелярскими товарами.

Воровали тогда страшно: и по крупному, и по мелкому. Тащили с работы все, что только можно было унести. Уму непостижимо! Что это было за время! Подобное  не считалось воровством. Народ лихорадило от экономических катаклизмов. Люди озлобились. Кляня, на чем свет стоит, и эпоху, и правительство, и Америку, конечно – каждый греб к себе все, до чего только дотягивались руки. Выживали, как умели.

Как-то раз старушка-одуванчик пригласила через знакомых Танюшкиного папу настроить чудо техники – японский телевизор. В качестве презента за работу папе вручили огромную картонную коробку. А в коробке той… Ох! Как выяснилось позже, дочка старушки работала на известной парфюмерной фабрике. Вот и набила она презентационную коробку кремами, одеколонами, лосьонами и парфюмерной водой!

– Лучше бы кислых слив сюда положили. – Вздохнула мама. – Мы бы хоть варенья сварили.

Витаминов катастрофически не хватало. Да и основной набор продуктов не отличался разнообразием. Жареная картошка да кислая капуста. Синюшное, какое-то страшное молоко, если удавалось его купить. А если дома оказывался кефир – это был праздник! Мама пекла из него оладьи или варила сыр.

По вечерам мама подрабатывала шитьем. В отличие от папы, талантом в своем хобби она не блистала. Так… Шила кустарно, на любительском уровне. Зато умела поговорить по душам, а больше – послушать, что говорят другие. Приходили заказчицы: старые и молодые, богатые и бедные. Рассказывали о своей счастливой или несчастной личной жизни. Больше, понятно, о несчастной. Бедные – те уходили быстро, и работать с ними было проще. А богатые приходили, в основном, душу излить, и засиживались допоздна, не думая о том, что хозяевам давно пора отдыхать. «То ли я портниха, то ли психотерапевт» – вздыхала мама.

Богатые платили скупо. Бедные могли вовсе не заплатить. Но все же кое-какие деньги перепадали, поэтому по вечерам продолжал стрекотать старенький «Зингер». Мама шила. А как иначе? Зарплата госслужащего в то время была две-три тысячи. Столько же стоили женские туфельки. Купи, и не ешь, не пей, весь месяц до следующей зарплаты. С сапогами дело обстояло еще хуже. Достать их можно было только в комиссионном магазине по цене от девяти тысяч и выше. Слово «купить» вообще как-то ушло из обихода. Если товар – будь то продукт питания, обувь или одежда – поступал в продажу, говорили: «Выкинули то-то и то-то». А если удавалось что-то купить, говорили: «Отхватили».

Вот так и жили. Впрочем, не все. Кто-то в девяностые покупал землю и строил особняки. Кто-то гонял наперегонки с ветром на скоростной иномарке… наслаждался искусством через экраны и динамики японской видео-аудио техники… отдыхал на заграничных курортах… заводил в качестве питомца титулованного кота, купленного за иностранную валюту… а то и вовсе – тропического огромного паука или ящера. Шутка ли? Ни у кого такого нет, а у меня будет! Экзотика!

Словом, параллельно существовала совсем другая жизнь. Кто-то вовсе не знал авитаминоза, вечно сырой, сношенной обуви, долгов по квартплате… не знал растерянности и неуверенности в грядущем дне. Кто-то смотрел на жизнь по-хозяйски, как на сочный пирог со свининой. Деловито нарезал ее крупными ломтями и смачно жевал в свое удовольствие. Благо для них – страну распродали за ваучеры. Хватай, что глянется, и не теряйся!

Танюшка знала об этом очень хорошо. В престижной школе с углубленным изучением английского языка, где она училась, были девочки из той самой параллельной красивой жизни. Особыми талантами они не обладали, и успехов в учебе не имели. Зато! В их ежедневном рационе было свежее парное мясо и морепродукты, богатые витаминами овощи, фрукты и соки. Их кукольные лица цвели здоровьем и благополучием. Крепко сбитые тела были добротно и красиво одеты. К пятнадцати годам у многих девочек появились в ушах золотые серьги, а на безымянном пальчике левой руки – перстенек с драгоценным камешком. А также – французские духи, косметичка с волшебным содержимым, модная сумочка через плечо, и прочие девичьи чудесности.

Конечно, Танюшка им не завидовала. Но она начинала взрослеть. У нее просыпался вкус и художественное чутье. Она отлично понимала, что ей идет, а что – нет; какая вещь может ее украсить, а какая – изуродовать. Все она понимала, и сейчас пыталась скрыть свое уязвленное эстетическое чувство от матери. Только побледнела, глядя в зеркало.

Мама заметно нервничала.

– Ну вот, Танюш, на эту зиму ты одета. Пальто впору. Талия почти на месте. Рукава подвернем. Ничего, что немного на вырост? Ты ведь быстро тянешься вверх! Может, годик-другой в нем походишь.

Танюшка молчала. А что она могла возразить матери? За лето она подросла. Старая куртка стала ей мала. Надо же в чем-то зиму зимовать! Им еще повезло, что в универмаге это пальто в продажу «выкинули», а маме удалось его «отхватить». Ведь одежда в то время почти нигде не продавалась, только в комиссионных и валютных магазинах, где покупателям предлагались неподъемные цены. Бедный люд ходил в эти магазины, как в музей. Смотреть можно, а о большем – не мечтай.

– Поясок-то, какой хороший! – приговаривала мама. – Мы им талию чуть подтянем, и не видно будет, что она занижена. Так… повернись. И силуэт расширенный книзу! Это замечательно! И кармашки! И воротничок…

Ох уж этот воротничок! Танюшка прикусила губы, чтобы не расплакаться.

– Нормальное пальто! – взвизгнула мама. Ее нервировало стоическое молчание дочери. – Ты хоть знаешь, сколько я за ним гонялась и сколько в очереди стояла? Думала, не достанется! Очередь-то – тройным кольцом возле универмага! А двигались – в час по чайной ложке! Да я на это пальто весь свой выходной потратила! А нервов! Нервов-то сколько! – мать отчаянно махнула рукой и собралась прослезиться.

Танюшка собралась с духом, и согласно кивнула, не отрывая потухшего взгляда от зеркала:

– Нормальное пальто. Спасибо, мама.

…

Вечером мать и дочь, обе притихшие, пили на кухне чай с домашними сухариками. В дверь позвонили. Танюшка пошла открывать. На пороге, ласково улыбаясь, стояла соседка – баба Аня. В руках у старушки на тарелочке аппетитно золотились блины.

Танюшка и мама обрадовались гостье. Усадили за стол. Поставили перед ней чашку чая. Они любили старушку. Баба Аня была косточкой от белой косточки, чудом уцелевшей на живодерне кровавого диктата. «Из бывших…» – так говорили о ней люди, намекая на непролетарское прошлое. Ласковая, веселая, неунывающая – она была на диво хорошо образована, хотя официального высшего образования не получила. Для «бывших» двери ВУЗов не отворялись. Потом была война. Потом снова террор. Сиди себе, как мышка-норушка, не высовывайся. Чем тише живешь, тем лучше. Потом… Потом пришло смирение и принятие судьбы. Проработала баба Аня всю свою жизнь на какой-то совсем незаметной и малооплачиваемой должности. Но интереснее и образованнее человека Танюшка еще не встречала.

Бабушка Аня знала множество старинных песен, баллад, кантов, сказок, былин, историй, пословиц и поговорок. И, конечно же, стихов! Память у нее была феноменальная. Ум светлый. Сердце – вдохновенное! Владела старушка несколькими европейскими языками. Именно она открыла у Танюшки способности к английскому языку. Она писала по памяти в тетради стихи английских поэтов для девочки, и с блаженной улыбкой слушала, как та читает их вслух.

– Твое произношение, дитя, божественно! – говорила она. – Вот и нашла тебя твоя судьба! Чего же более искать? Иди по назначенному тебе пути.

Она же помогла устроить Танюшку в спецшколу.

– Диво дивное! – всплеснула руками мама, когда все устроилось. – Наша баба Аня, оказывается, не так проста! У нее кое-какие связи имеются. Видно, белые косточки умеют друг дружку поддержать. – Глубокомысленно заключила она.

Был у бабы Ани еще один дар. Она умела всегда появляться вовремя, чтобы подбодрить, утешить и образумить – когда это требовалось. Протереть пыльное окошко души и впустить в него солнце.

– Бабушка Аня! – попросила Танюшка, подливая гостье чаю. – Расскажите, пожалуйста, сказку!

– Затем и пришла, – улыбнулась старушка милыми морщинками, – чтобы сказку вам, ласточки мои, рассказать. А вы сказку-то слушайте, да блинчики кушайте! Так-то лучше будет!

Мама вспыхнула от удовольствия.

– Ах, Анна Сергеевна! – проворковала она. – Ваши блинчики, я Вам скажу – это такое чудо! Такое чудо расчудесное! В Кремле, поди, лучше не кушали!

– В Кремле… – протянула баба Аня. – А на что нам Кремль? У них там своя свадьба, а у нас – своя. До Кремля-то русской душеньке всегда далеко, а до чуда – близко. О том и сказка моя будет… Может, и не сказка то вовсе, а быль… кому как на душу ляжет.

Давным-давнешенько дело ладилось, песня пелася. За морями синими, за горами сизыми, далеко далече… В землях жарких, солнышком обласканных, соленым ветром приголубленных… Родилась на Свет Дева чудная – Дева дивная – Цвет Лазоревый…

Глянет Дева ночью из окошечка – а звезды с месяцем для нее в хоровод встают. Да весело так сияют всеми лучиками! Рады-радешеньки, что дивный лик ее в дальнем окошечке увидели!

Пройдет Дева по земельке али по песочку стопочками своими, а где следок оставила – цветочки да ягодки вырастают. И звери дикие к ней на поклон приходили. Как котята ручные, ласку ей дарили. И птицы небесные для нее без устали пели, в руки к ней давались, чтобы погладила она их. И горы неприступные перед ней недра свои отверзали. А там, в недрах-то, камней драгоценных – видимо-невидимо. И бездны морские к ее ногам сокровища свои, жемчуга да золото выбрасывали. Только не брала она сокровищ. Зверя дикого, али плашку малую – тех приголубит. И цветочек полевой пожалеет, не сомнет ноженькой. И со звездой поговорит. А до сокровищ не охотница была.

«Дай мне только, Господи, – просила она, – сердце чистое! Чтобы достойно оно было Твой Свет вместить!» А что Господь ей отвечал – то тайна великая. Знаем только, что все слова Его она в сердце своем слагала.

Выросла девушка та, стала взрослой, мудрой и сильной. В цвет красоты вошла, и в цвет разума. И время красоты ее забрать не смело. И все, что велено было ей от Господа исполнить – исполнила. Работу великую, Богом данную, сделала. Саму себя ради работы той не пожалела; семь стрел вражьих в сердце свое приняла, потому как тьма мстительна. Все стерпела. Все вынесла. Все сердцем своим великим победила.

И от того еще ярче просияла красота ее! До самых далей, до самых высот небесных, до престола Божия! И не стерпели Ангелы Великие красоты ее. И закрыли они лики свои огнезрачные крылами пламенными. Сняли они венцы свои бесценные и положили их к ее пречистым стопочкам. «Не ровняться нам с тобой, Цвет Лазоревый! Ни красотой, ни силой, ни мудростью! Ни какой иной добродетелью! Не превозмочь нам сердца твоего великого, семью стрелами вражьими пронзенного! А посему – будь ты нашей Госпожой и Царицей!»

– А дальше? – прошептала одними губами Танюшка.

– А дальше, так и вышло. Стала Дева чудная, Цветочек Лазоревый, Царицей Ангелов. И служат они ей по сей час. И всегда служить будут, ибо признали ее достойнейшей всех людей и всех небесных сил бесплотных.

– Баба Аня! – вдруг встрепетнулась девочка. – Так Вы про кого нам сейчас рассказали? Про Богородицу?

– Про нее! Про нее, внученька! – закивала старушка. – Про Царицу Небесную и земли нашей печальницу. А ты вот, до конца сказ мой послушай.

Как пришел ей час от Господа с землею расстаться да взойти на небо, закрыла Дева – Цвет Лазоревый свои очи дивные, и уснула сном таинственным, благоухания исполненным. И пришел Сам Царь Царей встретить душу ее пречистую, да и тела ее земле не оставил… Опустела гробница…

– Баба Аня! – Танюшка напряжено пыталась что-то сообразить.  – А зачем ты нам это все рассказала? Ведь неспроста же? А со смыслом?

– Со смыслом! – подтвердила старушка. – Имеющий сердце, да вместит!

Как взошла Дева на небеса со славою великою, на земле по ней добрая слава осталася… А более – ничего, внученька. Никаких земных сокровищ Цветочек Лазоревый не нажила, не скопила. Было у нее два платья на смену… Всего два платья… у Царицы Ангелов… Так-то, внученька! Она и оставила их бедным вдовам в подарок. А более – ничего не было…

– Как ничего? – изумилась мама.

– Ничегошеньки! – баба Аня развели руками. – О том предание святое помнит, и нам помнить повелевает. Два платья всего… у Царица Небесной… Так-то, ласточки мои! Два платья… А больше – ничего у нее не было… кроме сердца ее великого…

Танюшка охнула, и уткнулась носиком в вязаную кофточку бабы Ани.

– Стыд-то какой! – прошептала она про себя. – Меньше о тряпках думать надо!

Мама отложила надкушенный сухарик. Глаза ее были серьезными.

– А я, Анна Сергеевна, так сделаю. – Решительно заявила она. – Вот пойду в воскресенье в церковь, и свечку поставлю… Царице Небесной!

– И сходи, доченька! И поставь! – закивала баба Аня. – Царица Небесная – всем нам Мать! Никого без помощи не оставит! А ты, внученька, – обратилась она к Танюшке, – не печалься, что тебе надеть, да как себя приукрасить. Совсем не важно, как люди на тебя смотрят, да что о тебе думают.

– Что же важно? – прошептала девочка.

– Чтобы сердце чистым было и свободным от зависти, от суетных желаний, и от страха перед чужим мнением. Важно, чтобы солнышко в сердце поселилось. Свой человек мимо тебя не пройдет. Солнышко-то тебя ему и откроет. А чужие – пусть мимо идут, да не задевают.

…

Осенью Танюшка ходила в тоненькой болоньевой курточке на байковой подкладке. Под куртку надевала толстый свитер домашней вязки. Но уже в конце октября выпал первый обильный снег, и легкий ночной морозец напомнил о приближении зимнего сезона. Танюшка достала из шкафа новое пальто.

– Все-таки хорошо, что мама его купила. – Подумала девочка. – Страшненькое, конечно, зато теплое.

Подумала, и тяжело вздохнула. Теплое-то оно теплое, только вот… Непросто все было у Танюшки в классе. Там царила атмосфера засилья со стороны мажориков. Дети из семей обедневших интеллигентов дрожали перед ними, как испуганные кролики. Успешные ученики вели по два-три конспекта по одному предмету. Мажоры ведь не любили учиться. Если кому-то из них потребуют конспект – надо отдать! Разумеется, безвозвратно. Поэтому и делали дети дополнительную работу, дабы и мажора ублажить, и себе конспект оставить. Так уж повелось.

Танюшка одна противостояла этому дикому внегласному закону. Бедная и независимая – что могло быть хуже в глазах избалованных малолетних извращенцев? Училась она вызывающе блестяще.

– Эта Егорова… вечно она выпендривается. – Сплетничали о ней за спиной. – И чего нос дерет? Голь перекатная! Пятерками что ли своими важничает? Да ее «срежут» в конце выпуска. Пусть не мечтает, что получит золотую медаль.

 – Ясное дело! Не для таких медали припасены! А пятерки? – да пусть старается, из кожи вон лезет! Ей же деваться больше некуда, господа! Всю жизнь до пенсии пахать будет, в поте лица свой хлеб зарабатывать! И не факт, что с маслом…

– Ой, не могу! Уморили! Из-за какой-то Егоровой полемику развели. Не много ли ей чести будет? Да она же – нищебродка! Пария! Хоть с медалью, хоть без нее – все одно – пустое место.

Нет, парией Танюшка не была. И открыто травить ее никто не осмеливался. Что ни говори, а она, действительно, уверенно шла на золотую медаль. И кто бы посмел ее «срезать» на выпускных экзаменах, когда она была славой школы, многократной победительницей на городских олимпиадах?!

Но опасность стать парией существовала. И девочка об этом знала. Один неверный жест и шаг, одна неловкость, какая-нибудь слабинка с ее стороны – и все! Мажоры, как голодные волки, разорвут ее в крошку!

Да, Танюшка знала об этом. Поэтому, даже больная, с высокой температурой, не смела отказаться от участия в очередной олимпиаде… в каком-нибудь районном или городском мероприятии… Не смела замечать враждебного напряжения одноклассников в ее адрес, их злые взгляды и злые слова за спиной… Не смела обижаться, раскисать и падать духом. Не смела потерять веру в себя, и хоть на каплю занизить самооценку. Девочка хорошо знала: пока она чувствует себя сильной – она неуязвима. Как только расслабится – пропадет.

– Бедная? Ну, так что же? Время сейчас такое… непростое… – подбадривала себя Танюшка. – Старый мир разрушили, новый – еще не построили. Многим трудно. В конце концов, важно не то, что на тебе надето, а то, что внутри тебя. Баба Аня, как всегда, права.

…

Еще в сентябре Танюшку стал донимать вниманием одноклассник Эдик Грачевский.

– Смотрю я на тебя, Егорова и думаю – а ведь ты девчонка, что надо! – сказал он ей однажды, провожая после занятий домой.

Эдик был одним из неформальных лидеров в классе. Мажорки по нему с ума сходили. Парень, с их точки зрения, проходил все стандарты: красивый, спортивный, уверенный в себе. Только он не велся на их липкие знаки внимания, держал дистанцию.

– Молодец, говорю! Мне нравится, что ты здесь никому пятки не лижешь. Не то, что другие! – Эдик с досадой махнул рукой. – Эх, скурвились. У тебя предки кто? Бывшие ИТР?

– Почему бывшие? – Танюшка подняла на него удивленный взгляд. – Родители и сейчас в научном институте работают.

– В надежде на лучшие времена? – мрачно усмехнулся Эдик. – Бедные, но благородные – так, что ли?

Танюшка мгновенно сжалась, подобралась внутренне:

– Я не понимаю, о чем ты. – Сухо ответила она.

– Да что тут понимать, Егорова! – красивое лицо Эдика болезненно скривилось. – Я, может, тебе завидую. По мне – так лучше благородная бедность, чем в холуях у богатеньких служить! Перед хозяевами жизни пресмыкаться! Мои предки – тоже ИТР. Не знала? У отца государственные награды за изобретения! Да скурвился он. Шоферит сейчас у толстого дяди банкира. А мать – и того хуже. Она у банкирши той задницу массажирует, целлюлит ей убирает. Моя мать! Да перед ней в былые времена в министерстве все на задних лапках ходили, в глаза заглядывали: «Марина Владиславовна!», да «Марина Владиславовна!» Сам министр от нее без ума был, ручки ей лизал, второй Мариной Мнишек ее величал. Да только выпало то министерство в осадок… вместе с его министром… Теперь гордая панна Грачевская шлюхам банкирским педикюр делает. Как тебе картинка?

Танюшка опустилась на скамейку в школьном сквере. Эдик стоял перед ней, засунув руки в карманы пижонской куртки, явно ожидая от нее поддержки и сочувствия. Девочка смотрела на него снизу вверх, и в ее душе рождалось отвращение к этому смазливому холеному парню.

Он пытливо заглянул ей в глаза, стараясь отгадать: какое впечатление произвела его пылкая речь? Затем добавил, как бы, между прочим:

–  Предки сейчас дом под Серпуховом строят. Соседи видели, говорят – хоромы! А я туда – ни ногой! И денег от них на карманные расходы не беру. Не надо мне холуйских денег!

Танюшка молчала.

– Сыт, одет, обут, – думала она про себя, – выхолен заботой родителей. Дорогие часы. Модная стрижка. Брендовая сумка через плечо. Репетиторы, спортивная секция и бассейн – каждую неделю. Каждое лето – на море: Крым, Турция, Греция, Египет… Учится в престижной спецшколе, не имея особенных талантов… А все родители плохие! Стыдно ему, видишь ли, за них!

 – Знаешь, Грач! – Танюшка медленно поднялась со скамейки. – Судить легко. Понять – труднее. Но ты все-таки попробуй понять. Не суди родителей. То, чем они сейчас занимаются… возможно, это не самое подходящее для них дело… Но ведь многие оказались в таком же положении. Сейчас надо потерпеть… Надо выжить… Нет прежней страны… Нет прежней экономики… Люди растеряны и подавлены… Но это не навсегда! Это испытание! Понимаешь? А дальше… все наладится…

– В смысле? – буркнул парень. – Что наладится?

– Жизнь изменится. Для каждого откроются новые возможности. Твой отец еще встанет на ноги! Вот увидишь! Он будет снова востребован по своей специальности или же получит второе высшее образование, и проявит себя в новом достойном деле. Главное – верь в него! Не теряй уважения! Ему это необходимо!

Танюшка быстро зашагала к дому.

– Зашибись! – процедил сквозь зубы Эдик, провожая ее долгим злым взглядом.

А в это же время за девушкой следили еще чьи-то зоркие, внимательные, темные и глубокие, как ночное небо, глаза…

Вскоре Эдик снова сделал попытку сблизиться с Танюшкой:

– Слышь, Егорова! Прогуляем физру? Тут неподалеку кафешку классную открыли. Посидим, расслабимся.

– Спасибо, Грач. – Сдержано поблагодарила Танюшка. – К сожалению, не могу себе позволить расслабиться. «Неуд» за поведение мне не нужен.

– Ну, тогда, может, после школы?

– Шутишь? – Танюшка фыркнула. – После школы у меня музыкалка.

– А… ну, тогда… после музыкалки?

– После музыкалки мне точно будет не до кафе. Обед приготовить надо, самой поесть и родителей вечером покормить! Коту внимание уделить. И за уроки! Мне еще доклад по литературе готовить.

Эдик помрачнел:

– Ну, ты деловая, как посмотрю…

– А мне иначе нельзя.

– Понял. – Кивнул Грач. – Да осторожней вы, лохи! – зло крикнул он парням, катившим на тележке пыльные мешки со шпаклевкой. – Понаехала лимита, белым людям не пройти!

Танюшка придержала дверь, пропуская рабочих с тележкой.

– Летом не могли ремонт сделать! – недовольно пробурчал Эдик. – А нам теперь пыль глотать!

– Зато у нас будет свежий и красивый актовый зал! – резонно возразила Танюшка.

Эдик все-таки увязался за ней после занятий. Притихшие мажорки провожали их возмущенными взглядами.

– Не было печали… – вздохнула про себя Танюшка. – Теперь со всем этим надо будет что-то делать.

Эдик ей не нравился, и затягивать с ним эпизод было опасно. Надо было бы его отшить, только осторожно, не раня его самолюбие. Но как? Господи, как?!

Эдик вошел за ней в трамвай, идущий до музыкальной школы, и сел рядом.

– Егорова… Это тебе. – Он достал из сумки небольшую плоскую коробочку и раскрыл. – Нравится?

Танюшка взглянула. На синем бархате футляра лежала тонкая золотая цепочка с подвесом – крошечный цветок лотоса, обсыпанный блестками циркония, словно росой.

– Сам выбирал. Для тебя! – хвастливо заявил Эдик. – Не брюллики, конечно, цирконий… Но и брюллики от нас не убегут. Всему свое время. Да ты не подумай чего, Тань… Это я не на батины, не на холуйские… На свои купил!

– В смысле, на свои?! – взъерошилась Танюшка.

– Ну… на экспресс поставил. Везуха, в общем.

– Ты что? Играешь на тотализаторе? Эх, ты! – вскипела она. – Твой отец – он честно деньги зарабатывает. А ты?! Во что ты ввязался? Легких путей по жизни ищешь? Да я тебя после этого…

Танюшка осеклась на полуслове. Она вдруг почувствовала на себе чей-то волевой гипнотический взгляд, устремленный на нее из глубины салона, и обернулась… Он… Он! Снова он! Неповторимое для нее бледное лицо аскета с выпирающими высокими скулами… Темная прядь волос, упавшая на лоб… Под ней – чуть раскосые темные серьезные глаза с притаившимися в глубине искрами иронии… Словно темные омуты с золотыми рыбками! Словно долгая ночь со всполохами зарниц! О, эти глаза! Эта загадочная полуулыбка!

Эдик насупился, и не потому, что Танюшка взялась его отчитывать, а потому, что была она в эту минуту очень красивой и почти взрослой.

– Тань, я тебе все объясню! – начал было Грач, но девочка его не слушала.

– Это он! Он! – ликовало в груди девичье сердце, пока Эдик пытался вложить ей в руки подарок. – Снова он! Ее герой! Ее принц! Ее греза! Ее рок! Ее тайна!

 – Пусти! – Танюшка с силой дернула руку.

Бархатистая коробочка упала на грязный, затоптанный множеством ног пол… Темные глаза незнакомца насмешливо сверкнули в глубине салона…

Танюшка молниеносно выскочила из трамвая на чужой остановке. Двери за ней захлопнулись. Эдик наклонился, чтобы поднять коробочку, и не успел выскочить следом. Трамвай дернуло. Неудачливый ухажер, теряя равновесие, вцепился в поручень и прижался лицом к стеклянной двери. «Зашибись!» – зло скрипнул он зубами. Танюшка мгновенно затерялась в людском потоке. За ней, сливаясь с сумерками, следовал чей-то высокий темный силуэт. Но Эдик этого уже не видел.

…

Срезая дорогу, Танюшка быстро шла дворами к музыкальной школе. Досада, стыд, гнев, и в то же время радость – да-да, радость! – заставляли ее сердце биться часто-часто.

Ну почему? Почему все так случилось? Почему она была в трамвае не одна? Зачем Грач увязался за ней? Да еще эта ненавистная коробочка с подарком! Ох, как плохо все вышло!

И все-таки Танюшка была счастлива снова увидеть своего знакомого незнакомца. Как будто светом душу омыло! Это даже и не счастье, а что-то другое! Что-то вовсе небывалое! Необыкновенное! Как рождение заново! Неужели так бывает? Только взглянешь на человека, и ты – уже не ты прежняя. Все в тебе иное, новое! И небо над головой, и земля под ногами – новые. И время течет по- новому. И дышится по-новому. И все, что видишь вокруг – иное, невиданное прежде. Как будто на сказочных санях Деда Мороза по ледяной горке летишь, да не вниз, а вверх! В морозную синюю сказку, такую же звездную, как его глаза!

Встретила Танюшка своего незнакомца прошлой зимой по пути в музыкальную школу – да так и остался он в ее сердце с первой встречи, с первого взгляда! «Кто он? – думала она. – Как его зовут? Где учится?» И ведь спросить-то о нем не у кого! Танюшка догадалась, что ее герой недавно появился в их микрорайоне. Ведь она здесь выросла, но никогда прежде его не встречала. Так и жила она с тех пор: от радости к радости, от встречи к встрече.

Познакомиться с ним Танюшка даже и не мечтала. Ведь он такой красивый! Ни на кого не похожий! И совсем взрослый… У него, конечно, своя интересная насыщенная событиями жизнь, друзья, девушка, наверное, есть… может быть, даже невеста… А она, Таня? Разве может она быть ему интересна? Ведь она еще так мало читала! Так мало видела в жизни! Так мало знает! Почти нигде, кроме школы не бывает. Маленькая она еще, неприметная… Как цветочек, не набравшийся от земли соков, не скопивший в себе аромата.

Только… чудится ли ей это? Или снится наяву? Но как будто незнакомец узнает ее при встрече… выделяет взглядом в людском потоке… смотрит с интересом, внимательно… Серьезно так смотрит!

Летом Танюшка потеряла его из вида. Уехал, должно быть, из города. И вот осенью – снова встреча! На этот раз уже не было сомнений – он смотрел на нее! Прямо на нее! Не равнодушным скользящим взглядом, как смотрят на неодушевленный предмет. Нет! Его взгляд был такой силы, что заставил ее, Танюшку, обернуться! Словно он позвал ее, и она откликнулась! Откликнулась! Он понял это! Конечно же, понял! И она поняла, что он все прочел в ее глазах: и смятение, и досаду, и стыд, и вспыхнувшую радость! Она откликнулась, и все для нее в этот миг изменилось… И она сама изменилась…

После музыкалки Танюшка пошла не домой, а к бабе Ане. Робко позвонила один раз в дверь. «Если сразу не откроет, – решила она, – то уйду». Но старушка открыла: «Заходи, внученька!» Девочка прошла на кухню. Села на табурет у стола, съежилась, как от холода, и пригорюнилась. Старушка хлопотала, заваривая чай с сухим смородиновым листом. Нарезала и поджаривала на сковородке белый хлеб. Накладывала в вазочку варенье.

Танюшка молчала, не зная, как начать разговор. Баба Аня опередила ее:

– Вижу, сердечко твое полным-полнешенько до краев думками тайными. И словам сейчас в нем тесно. На волю они, как дети неразумные просятся. Только, вот, выпускать их сейчас никак нельзя. Пусть подрастут маленько, да остепенятся. А там, поглядим, которому из них дверку отворить, на волю выпустить… а которому – дома остаться надо, чтобы не стало сердцу твоему пусто, да холодно, да одиноко.

– Баба Аня! – Танюшка всхлипнула в рукав свитера. – Не могу я молчать! И говорить не могу… Не выросли мои слова, не остепенились… И сказала бы – да не знаю как!

– Не плачь, ласточка! Есть и для несказанных слов пристанище, и сердцу девичьему утешение. Да не от людей оно – от Царицы Небесной! Помнишь, про Цветок Лазоревый я тебе рассказывала? Вот Ей-то все думки-то свои сердечные, все радости и горести, доверь!

– Да как сказать-то? Как доверить?

– А тут много хитрости не надо. В простоте все великое совершается. Так и скажи попросту Царице Небесной: «Возьми мое сердце в свои пречистые руки. Доверяю Тебе себя и свою судьбу» или так: «Пресвятая Богородица! Помоги. Утешь. Управи. Вразуми».

– Скажу! – Танюшка приободрилась. – В церковь, наверное, пойти надо?

– Хорошо бы в церковь. – Кивнула баба Аня. – Но можно и дома, и в дороге можно, и в школе, и на улице, и в лесу дремучем, и в пустыне безлюдной – Дух дышит, где хочет. Везде тебя Пресвятая Богородица услышит.

Танюшка встала и с нежностью обняла старушку:

 – Спасибо, баба Анечка! Так и сделаю!

Пообещала, но не сделала. Не было еще у девочки опыта молитвы, да и неверие одолело.

– Милая она, баба Аня! Славная! – думала Танюшка. – Сказами да былинами полна. Говорить начнет – заслушаешься! Сказки – это ее мир. Ей в нем хорошо, привычно, уютно. Но реальная жизнь не сказка. Она совсем другая. У нее иные законы, иные правила, которые, порой, весьма прагматичны, а порой – откровенно жестоки.

Вот она, Танюшка, к примеру. Ее ведь в классе многие ненавидят. Не бойкотируют открыто, но дистанцируют. Травят помаленьку ненавистью, как медленным ядом. А за что? За то что помнит о своем человеческом достоинстве? За то что думает о своем будущем дне? Ответственно относится к жизни? Но разве за это можно ненавидеть? Где же справедливость?

И тут, как на грех, вспомнилась ей цитата из Пушкинского «Моцарт и Сальери»: «Все говорят: нет правды на земле, но правды нет – и выше». Демон уныния приступил к сердцу Танюшки, не давая в нем родиться молитве. Так и уснула она с горькими думками.

Наутро выпал первый снег. Веточки кленов за окном превратились в хрустальное чудо. Лужицы во дворе сковал первый легкий морозец. Вот тут-то Танюшка и достала из шкафа обнову.

Пальто по-прежнему не нравилось ей, но она с ним смирилась. Мама аккуратно подшила рукава. Широкий пояс хорошо маскировал чуть заниженную линию талии. Вместо грубых черных пуговиц весело заблестели новые, яркие пуговки. Алый шарфик можно было повязать поверх колючего воротника. Была и шапочка в тон шарфику. Танюшка в обнове выглядела не так уж и плохо. Не вещь украшала ее, а она – вещь. Миловидное личико и стройную фигурку даже под дерюжкой не спрячешь.

Но что было делать с психологическим фактором? Уж очень велик был контраст между Танюшкой и другими столичными барышнями. Москвички в ту пору щеголяли в коже и в мехах. Бюджетные пуховики и облегченные пальто с искусственным наполнителем еще не вошли в моду. Их и в продаже-то не было. Тонированные дубленки, кожаные утепленные куртки, норковые или лисьи шубки – стали повседневной одеждой москвичек. Девчонки, что победнее, старались купить полушубок из кролика или хотя бы из козлика, чтобы не казаться смешными на общем фоне. Девушку в тканевом пальто можно было встретить крайне редко. А в таком пальто, как у Танюшки – никогда! Это уж точно! Ну не для девичьего пальто производитель выпускал эту ткань, для чего-то другого! Однако фабрика закупила ее для пошива пальто.

Смириться-то Танюшка смирилась, только… Инаковость, непохожесть, чужеродность – непростой это крест даже для взрослого человека. А Танюшке было только шестнадцать лет. Вот она – ее ахиллесова пята, ее слабое место, в которое непременно ударят ее враги. Ударят! В этом не может быть сомнения! Раньше или позже – вопрос времени – но непременно ударят. Девочка знала это.

«Хорошо, пусть так. – Думала она. – Да, пока так! Ничего, надо потерпеть. Скоро я поступлю в ВУЗ, буду получать стипендию, и найду себе подработку. Жить станет легче». Но тут Танюшке вспомнились темные звездные глаза, смотрящие на нее из глубины трамвая, и она затрепетала, как пойманная птичка. Конечно же, она снова встретит своего принца: на улице ли, во дворах, в магазине, в транспорте – обязательно встретит. От этого никуда не деться. И он обязательно увидит ее в этой нескладной обнове… Увидит, и, быть может, отвернется от нее навсегда…

…

Ноябрь начался спокойно. Никому до Танюшки и ее обновы не было никакого дела. Приходила она в школу раньше других одноклассников, а уходила позже, оставаясь на факультативы. Мажоры внеклассные лекции не посещали. Эдик тоже. Он, казалось, вовсе перестал интересоваться Танюшкой. А лотос с цирконием засверкал на шее у Лариски Гуськовой. «Вот и хорошо, – подумала Танюшка, – одной проблемой стало меньше».

Но Эдик замутил с Гуськовой только ради интриги, чтобы разжечь в Танюшке ревность. Она по-прежнему нравилась ему. Независимая и недоступная девочка пробуждала в юном повесе инстинкт охотника. Она должна была стать его трофеем. Однако Эдик ошибся. Замутив с Гуськовой, он взял неверный курс, не подозревая, что затеянная им интрига обернется катастрофой для него самого.

А Танюшку неожиданно посетила радость – как будто нежный, теплый птенчик, полный ласки и доверия, опустился к ней в ладони. Как-то вечером, возвращаясь из музыкальной школы домой, она пересекала тихий дворик. До ее чуткого слуха донесся разговор двух друзей:

– Потрясающая книга! Такая глубина! Она многое мне открыла. Ты был прав, Юр, без молитвы и за кисти браться не стоит… если, конечно, хочешь создать что-то настоящее!

– В том-то и дело, что мастерство и творчество – не одно и то же – Откликнулся другой голос, и Танюшка вздрогнула. Этот голос почему-то показался ей знакомым, родным. – К мастерству ведут художника труд и талант, а к творчеству – Дух. Я рад, что ты это понял. А что за книга? Кто автор?

– Князь Евгений Трубецкой «Умозрение в красках».

– Слышал об этой книге… Да, интересно…

Танюшка свернула по косой дорожке в другой двор, и робко оглянулась на говоривших. Они приближались к тусклому мигающему фонарю, и девочка сразу узнала в одном из парней своего принца. Она узнала его еще раньше, по голосу, хотя никогда не слышала его прежде. Этот тихий голос сразу показался ей близким, родным на всю жизнь – то было откровение судьбы.

«Юра! – звонко стукнуло девичье сердце. – Его зовут Юра!» О, как она была счастлива, что ей вдруг нежданно-негаданно открылось его имя! И еще… нечто большее… «Без молитвы и кисти в руки брать не стоит» – сказал его друг. Тут было над чем подумать. Молитва… Снова молитва… Для чего же в ее жизнь стучится эта тайна? Кто ведет ее твердой рукой в неизведанное? Цвет Лазоревый… Баба Аня… А теперь, вот, Юра и его друг… Танюшка не могла не почувствовать некую мистическую связь событий. Кто-то зовет ее в новую жизнь. И она уже на пороге…

…

– А Егорова твоя что-то плохо выглядит. Болеет, что ли?

Гуськова с Грачевским лениво потягивали коктейли за барной стойкой в кафе. Лариска из-под накрашенных ресниц зорко следила за Эдиком, и ей не нравился его отрешенный, задумчивый вид.

– Егорова твоя, говорю… – начала, было, снова Лариска, и осеклась. – Да ты куда смотришь-то, когда я с тобой разговариваю?

Эдик смотрел сквозь стекло в густые сумерки, чуть разбавленные светом фонарей: не мелькнет ли в людском потоке Танюшкина красная шапочка? Общество пустоголовой Лариски было ему в тягость.

– Егорова? Болеет? – вяло отозвался Эдик. – Не заметил, что-то…

– Да, уж, конечно! Не заметил он! – съехидничала Лариска. – В школе все глаза на нее проглядел.

– Ларис… а что ты сейчас читаешь? – вдруг спросил Эдик.

– Я? Читаю? – от неожиданности Лариска поперхнулась коктейлем. – А тебе-то, какое дело?

– Так… интересно. Встречаемся, все-таки… Хотел лучше узнать твой внутренний мир.

– Ну… – протянула Гуськова. – «Космополитен» я читаю. Классный журнал! – Она кокетливо завела локон за ухо.

– Понятно. – Буркнул Эдик. – А я Камю читал «Недоразумение». Там у девушки одной была мечта. Она хотела бросить свой серый ненавистный город, ненавистную серую жизнь, сереньких людишек с их мелочными делами и тусклыми радостями… Все бросить! И уехать к морю и к солнцу! Навсегда!

– К морю и я бы не отказалась! – расцвела Гуськова. – Особенно в хорошей компании. Эх, оторваться бы!

– Ну, тебя-то морем не удивишь. А для Марты – так звали девушку – это была мечта! Понимаешь? Мечта, которая стала целью! Но для осуществления мечты нужны деньги. Много денег! Понимаешь?

– А она красивая была, эта Марта? – вдруг оживилась Гуськова.

– Думаю, что да. Красивая и сильная!

– Тогда не понимаю. – Гуськова пожала плечами. – Если красивая, то что же спонсора себе не нашла?

– Да не нужен ей был никто! – вскипел Эдик. – Она была самодостаточной! Понимаешь? Ей свободы хотелось! Независимости! Это была девушка не от мира сего! Философ! Мистик!

– Фу-ты, ну-ты! И чем же дело кончилось?

– Убийством. Мужиков они убивали со своей матерью, богатеньких лохов, в общем. Ну, будто те набухались, и сами по пьяни утонули… Классно так убивали, не подкопаешься.

–Ого! – Гуськова вскинула брови.

– Все не так просто! Как тебе объяснить? – горячился Эдик. – У Марты была мечта…

– Ты уже говорил. – Усмехнулась Лариска.

– Но на пути к мечте нельзя убивать! Никого и ничего! Понимаешь? Или… или все-таки можно? Я еще не решил. Мне надо во всем этом разобраться! – Эдик опалил Лариску взглядом. – Как ты думаешь, Лар? Всегда ли цель оправдывает средства? Может, Марта оказалась недостаточно сильной и спасовала перед судьбой? Она ведь просто-напросто девчонка! Не потянула, не выдержала, сломалась! Ушла из жизни, когда до мечты оставалось два шага!

– Хорош лечить, а? – Гуськова медленно поднялась с вертящегося табурета и перекинула через плечо ремень сумочки. – Уморил, прямо. Я думала, ты нормальный.

Эдик удержал ее за руку.

– Ларис! Я с тобой – как с человеком, по душам! Скажи, у тебя есть мечта?

– Ты че, дурак, не пойму? Мечтают те, у кого баксов ни ма. Егорова твоя, поди, мечтательница. Нищебродка! Вот с ней и мечтайте на пару! Чао!

Лариска с силой дернула руку, и застучала каблучками к выходу.

Эдик не посмотрел ей вслед.

Поздно вечером он позвонил Танюшке.

– Тань, разговор есть. Выйди на пять минут к подъезду.

– Не могу. У меня еще волосы не просохли… Холодно! – растерялась Танюшка.

– Ну, так я зайду к тебе ненадолго. А, Тань?

– Поздно уже. Завтра в школе увидимся.

– У тебя мечта есть, Тань? – вдруг выпалил Эдик. – Ну, такая большая и яркая мечта – как звезда всей жизни? Есть?

– Завтра, Эдик. Прости, спать хочу. Все завтра! – Танюшка положила трубку и скользнула под одеяло.

Звонок растревожил ее. Что это Грачу в голову стукнуло? Надо же, о мечте заговорил… И при чем здесь она, Танюшка? Да, есть у нее планы, цели. Но мечта? Большая и яркая, как путеводная звезда? Есть ли?

«Юра!» – встрепенулось на миг сердце, забилось пойманной птичкой, и замерло, затаилось в груди.

Танюшка села в постели. Влажные пряди волос рассыпались по плечам. За стеной стрекотал «Зингер». Мама что-то шила для очередной клиентки. Из кухни слегка тянуло специфическим запахом. Это отец паял какую-то микросхему. На шее у него дремал, как всегда, кот, нисколько не заботясь о том, удобно хозяину или нет.

Танюшка вдруг с нежностью подумала о родителях. Какие же они славные! И в горе, и в радости – всегда вместе! Уже столько лет! Друг друга поддерживают, и не унывают! Все трудности и огорчения вдвоем преодолевают. Девочка не могла вспомнить ни одной, хоть сколько-нибудь серьезной ссоры между родителями. Бывало, мама насупится, а отец доброй шуткой и ласковым словом разрядит обстановку. А как у отца сердце прихватит, или мизерную зарплату в НИИ задержат, тут уж мама берет всю нагрузку на себя, и никогда после не жалуется. «Есть ли у них мечты? – подумала про себя Танюшка. – Да и зачем им мечтать? Ведь у них уже все сбылось! Они нашли друг друга. Они вместе. Они счастливы. Это главное. Это настоящее».

«Юра!» – снова пропела в сердце тайная струна. Тихо-тихо… Но так явственно, так реально, так радостно обнадеживающе! Смежив ресницы, Танюшка опустилась головой на подушку. «Вот бы и мне… Вот бы и нам так… Вдвоем… Всю жизнь… Вместе!» – подумала она, засыпая. А отголосок тайной струны все звучал и звучал в ее сердце: «Юра!»

…

На следующее утро Грачевский в школу не пришел. Гуськова злобно постреливала глазами на Танюшку. Мажорка своим хищным чутьем отлично сканировала, что Эдику нравится не она, Лариса Гуськова, а соперница, ненавистная Танька Егорова. Ревность, обида, оскорбленное самолюбие – закипали в ней день ото дня и требовали выхода. Лариска решила расправиться с соперницей, унизить ее перед Эдиком и всем классом, уничтожить ее морально.

Куда бы побольнее ударить Егорову? Где ее слабое место? Учится она хорошо, поддерживает престиж школы на олимпиадах. Учителя на ее стороне. Подмочить бы ей репутацию! Но как? Да и времени маловато! Скоро выпуск. Отпадает.

Смотрим дальше. Парня у нее нет, а жаль! Хорошо было бы отбить у нее кавалера, чтоб знала наших! Не получится. Так, что дальше? Внешность? Вроде, не придерешься. Вон, ресницы-то какие! И без грамма косметики. И фигура ничего… Худовата, правда… Но кому-то это даже нравится. Гуськова злобно скользнула взглядом по Танюшкиному силуэту. А вот джинсы на ней – отстой! И свитер – деревня! И кроссы – колхоз «Красный лапоть»! В волосах невидимки – позапрошлый век. А сумка-то! Просто умора! Из клеенки, что ли? На какой помойке Егорова ее откопала?

Вот оно! Слабое место! Нашла! Колхоз! Деревня! Сельская красавица! Му-му! Гуськова что-то шепнула своей соседке по парте. Та придурковато захихикала, и шепнула другой. И закрутилась карусель.

На уроках мажорки все перемигивались, да перешептывались между собой. Мелькали записки. Танюшка почувствовала, как темное облачко сгущается над ней. В воздухе витала угроза, но еще трудно было понять: чего именно опасаться, и откуда придет удар.

После уроков Танюшка задержалась в холле. Ремонт уже был закончен, и теперь художники расписывали стены. Поверх свежей грунтовки появлялись яркие красочные этюды – сцены из английского эпоса. Для постсоветской эпохи это было необычайным творческим решением – оригинальным и одновременно точным, с учетом профиля английской спецшколы.

Танюшка заинтересованно разглядывала сценки, переходя от одной к другой. Некоторые сюжеты были ей знакомы. Вот юный король Артур извлекает меч из камня… Вот рыцари круглого стола в Камелоте почтительно склоняются  перед явлением священного Грааля… Вот прекрасный Ланселот поражает на ристалище противника… Вот Персиваль странствует на белом коне по лесам и долам… А вот еще незаконченная сценка… Должно быть, это прекрасная Гвиневра идет, почти бежит, по аллее разросшегося королевского парка. Ее длинные золотые волосы, окутанные сумраком, треплет ветер. Тяжелые складки бархатного платья сковывают ее бег. Но королева все же бежит, торопится, прижав одну руку к груди, а другой отстраняя от себя густую хвойную ветку.

Ее лицо еще туманно, неясно, не дописано. Только чуть определены черты и темная линия бровей. Зато ее стремительная, летящая походка, мягкая энергия движений – видны уже сейчас. Женственность и развитая воля. Воздушность и сила одновременно. Разве это не чудо?

Танюшка залюбовалась Гвиневрой, и на какой-то миг ей показалось, что королева ей кого-то напоминает. Да, несомненно! И этот поворот головы, уклоняющейся от ветки, и линия открытой шеи, и вскинутый вверх подбородок, и движение руки, вытянутой вперед. Во всем облике королевы угадывалось что-то неуловимо знакомое.

Гвиневра заворожила Танюшку, но не пожелала открыть ей свою тайну в этот вечер.

…

– Му-у-у-у-у! – в спину Танюшке полетел увесистый ком снега и больно ударил между лопаток. – Мисс Кантри! – зазвенел сзади злой девичий смех. – Привет коровушкам!

– Салют коровам! – заулюлюкали подростки.

Танюшка обомлела, но тут же, что есть силы, стиснула зубы: «Не оборачиваться!» Она все поняла – это травля. Вот и началось! Второй снежок полетел в затылок. «Боже мой! Как же это тошнотворно низко! Ведь они уже не дети! Не могли придумать ничего поинтереснее? И при чем тут коровы?» – промелькнуло в голове у Танюшки.

Ответ пришел быстро:

– Почем сермяжка в базарный день, Егорова? – крикнул ей кто-то в спину.

– Из-под Буренки подстилку вытащила! – и снова злой смех, свист и улюлюканье.

Танюшка не обернулась и не прибавила шаг. Сермяжка? Ну да! Это они про пальто! Про ее нескладное и ненавистное пальто, смехотворного дикого цвета! Только не оборачиваться и не ускорять шаг! Пусть себе, мажоры обезьянничают, как злые дети. Они, по сути, и есть дети. А она, Танюшка, взрослая! Все происходящее не должно ее касаться.

– Танечка! – вдруг позвал ее чей-то родной тихий голос.

Девушка вскинула взгляд. Перед ней стояла баба Аня.

– Помоги, лапушка. – Старушка показала глазами на свою тряпичную сумку с продуктами. – Помоги до дома донести. Тяжело нагрузилась.

Танюшка тут же схватилась за сумку старушки, как за спасательный круг. Вовремя, что ни говори, баба Аня появилась на ее пути! Однако сумка оказалась легкой, почти пустой. В ней и был-то всего один батон хлеба. Девушка поняла, что старушка ее выручает, помогает уйти от гнусной своры, не теряя достоинства.

Обе шли к дому молча. Танюшка напряженно держала спину и высоко подбородок, но на душе было смутно и слякотно. Она знала: теперь ее станут травить открыто, унижать по любому поводу и без повода, постоянно попрекать ее ужасным пальто и немодной одеждой. Да мало ли что еще может придумать извращенный ум избалованного подростка? А что она, Танюшка, может противопоставить всем нападкам? Только молчание.

Не сговариваясь, девушка и старушка, вместе вошли в квартиру бабы Ани. Танюшка присела на край табурета, ровно и напряженно держа спину. Ресницы у нее чуть вздрагивали, но губы были упрямо сжаты и подбородок вздернут вверх.

Баба Аня неспешно хлопотала на кухне, заваривала крепкий чай и поджаривала хлеб. Она не утешала девушку, но рядом с ней Танюшке становилось теплее и спокойнее. И думалось яснее, и дышалось легче.

 – Вы все видели, баба Аня. – Наконец-то решилась заговорить Танюшка. – Что делать-то?

– Что делать? – старушка улыбнулась ясными глазами. – Жить! Жить дальше надо, лапушка! 

– Как жить-то?

– Высоко и ясно! Вот, как звезда в небе светит. Иной и рад бы, по злому сердцу своему, грязью в звезду кинуть, что б не лучилась во тьме… Да не достать! Высоко она! Ни камень в нее не долетит, ни стрела, ни ком снежный! Вот и ты держи свое сердце высоко, и не коснется его злоба людская.

– Я так не умею… – прошептала Танюшка.

– И никто не умеет. – Согласно кивнула старушка. – Одной Царице Небесной это было дано – сердце свое высоко держать. Ты попроси ее. Только Она одна может тебя научить.

Танюшка не ответила, мешая в чашке ложечкой чай. И вдруг вспыхнула, засверкала на старушку потемневшими глазами.

– Но ведь так не бывает, бабушка Аня! Ведь это сказка, мечта! Мы люди, а не звезды! И когда нас бьют, нам больно, и горько, и одиноко!

– Мечта, говоришь? – старушка задумалась, и вдруг спросила: – А как будет мечта по-английски?

– Dream.

– Вот-вот! Дрема это! Сон наяву. Соблазн. Через соблазн-то, детка, боль и входит в сердце. А через благую надежду душа исцеляется. Тайна это, и словами о ней не расскажешь. Это надо прожить, прочувствовать сердцем. И каждому свое в этой тайне открывается. Жизнь – она как лес. Идешь, порой, идешь, а света Божьего не видишь. Темно вокруг, холодно, неприглядно. И такая тоска сердце давит, что дальше идти не хочется. И вдруг примечаешь, что под ногами маленький цветочек, крошечный совсем и слабенький, лепестки открыл и к солнышку тянется. Солнца-то и не видно за густыми ветвями да за сизыми тучами, а цветочек все равно тянется к нему. Верит он в солнышко, чувствует его. А человек видит это, и надежда в нем крепнет. Не все тьма, да холод, да сырость – будут еще и ясные деньки! Вот и научись у цветочка, как жить. Хоть и маленький он, и слабенький, а веры в солнышко и надежды на его любовь не теряет. Этой верой и живет, и спасается… А когда для мира умирает, для Вечности звездой возрождается.

И снова слова доброй бабы Ани не дошли до сердца Танюшки. Скользнули по краешку сознания и растаяли. Да и как подвигнуть человеческое сердце к молитве? Как научить его благой надежде, упованию на Господа, вере в Неусыпающую Любовь, доверию? Словами ли? Нет. Самых мудрых и добрых слов тут будет мало. Сколько ни скажи, все как в воду канут. Духовный опыт – таинственная стезя… Не рассудком мы постигаем истину. Она открывается нам по благодати.

На следующее утро самообладание вернулось к Танюшке. Она знала, что сегодня столкновения с мажорами не будет. Золотая молодежь на первые уроки не приходит. А с последнего урока она сама уйдет. Отпросилась заранее. В музыкалке зачет. А потом выходные. А потом… Да мало ли что может случиться потом!

В школьном холле Танюшка кинула мимолетный взгляд на Гвиневру. Недописанный образ королевы притягивал ее и волновал. «Все-таки она мне кого-то напоминает». – Снова мелькнуло в голове.

Занятия шли своим чередом. Учителя активно спрашивали пройденный материал у отстающих учеников, чтобы с горем пополам натянуть им удовлетворительные оценки. А отстающими в классе были только мажоры. Танюшку преподаватели не спрашивали, и она полностью тонула в своих мыслях – непоследовательных, незавершенных и необъяснимых. Словно разрозненные стеклышки в барабане калейдоскопа, они метались в сознании, упрямо не желая складываться в четкую картинку. Все-таки разговор с бабой Аней не прошел бесследно для Танюшки. Он взволновал, растревожил ее, дал пищу для размышлений. Сердцем она чувствовала, что есть правда в словах старушки, но… Слишком маленьким и слабым было еще ее сердце, не могло оно, не умело вместить эту правду.

Задумавшись, Танюшка не замечала ни колких взглядов Гуськовой, ни злобных шепотков, ни придурковатых смешков за спиной. «Привет Буренкам!», «Колхоз «Красный лапоть»», «Салют передовой доярке!» – сыпались на ее парту записки. Но Танюшка не читала их.

– О чем грустит прекрасная Татьяна?

Танюшка не сразу поняла, что преподаватель литературы обращается к ней.

– Да-да, Егорова! – подтвердил он. – Это я к тебе обращаюсь. О чем же ты так глубоко задумалась на уроке литературы? Уж, не о пройденном ли материале?

– Я… – Танюшка поднялась из-за парты. – Простите меня, Всеволод Витальевич, я, действительно, невольно отвлеклась… задумалась… Но не о пройденном материале, а, скорее, о факультативном…

– А вот это интересно, Егорова. Итак! О чем же, хотел бы я знать, думают ученики на моем уроке?

Танюшка не умела юлить.

– Я думала о мечте. – Просто ответила она, и тут ее глаза встретились с глазами обернувшегося к ней Грачевского. – Да, о мечте, и еще… о надежде…

В классе захихикали, но преподаватель остановил бесчинство:

– Весьма интересно… – протянул он. – И что же ты читала в рамках факультатива о мечте и о надежде?

Танюшка растерялась на долю секунды, но быстро нашлась с ответом:

– Я читала «Лезвие бритвы» Ивана Ефремова. В этом произведении очень много говорится о мечте. Ну, вот… я и размышляла… Я хотела понять… Раньше почему-то думалось, что мечта и надежда – это одно и тоже…

– А теперь? – спросил преподаватель.

– Не знаю… – Танюшка пожала плечами. – Теперь мне кажется, что это не совсем одно и то же… что между ними есть разница.

Гуськова снова захихикала, но преподаватель остановил ее холодным взглядом.

– Мне нравится, – заявил он, – когда мои ученики задаются подобными вопросами. – Верно, Егорова, – обратился он к Танюшке, – между мечтой и надеждой есть разница, и она полярна. Попросту говоря, надежда живет на одном полюсе, а мечта – на противоположном. В мечте человек всегда одинок, а в надежде – нет, потому что с ним Бог.

Это было сильно сказано даже для демократично-либеральных 90-х. Страх слова, рожденный в эпоху красного террора, еще не изжил себя. Он передавался в генном коде последующим поколениям, леденил душу и тормозил сознание. Класс оцепенел, сжался в один комок, и только Танюшка сияла, глядя на преподавателя, своими огромными изумленными глазами.

– Можно вопрос, Всеволод Витальевич? – Грачевский поднял руку и встал из-за парты. – Не совсем понимаю, почему в мечте человек одинок?

– Потому, что мечта – это оптический мираж, фата-моргана, ловушка для сознания, Грачевский. В ней нет подлинности. А надежда подлинна – это реальность.

– Но разве герои в «Лезвие бритвы» были одиноки? Я имею в виду участников экспедиции в Южную Африку. Их всех объединяла общая мечта!

– Наворовать алмазов в чужой стране и разбогатеть?

– Обрести независимость!

– Допустим. Но если смотреть чуть глубже, то мечта у каждого была своя. Возьмем, к примеру, Чезаре и Иво. Деньгами, вырученными от продажи алмазов, они распорядились бы по-разному. Чезаре мечтал порвать контракты с порно-журналами, и заняться высоким искусством, реализовать свой творческий потенциал. А Иво… Он хотел расплатиться с кредиторами, и проводить жизнь плейбоя, покупая за деньги свои нечистые удовольствия. Мечты Сандры и Леа тоже были разными. Сандра мечтала вырваться из темного омута киноиндустрии, восстановить душевное здоровье и свое человеческое достоинство, начать новую жизнь. А Лео повлекла в экспедицию романтика, жажда приключений и желание поддержать во всем любимого человека, вытащить его из нищеты и депрессии. Как видишь, Грачевский, у каждого из героев был свой личный маленький мираж.

– Но ведь у них все получилось!

– Получилось, но не благодаря украденным алмазам. Получилось, потому что они стали взрослее за время путешествия. «Мы стали серьезнее, суровее, и, может быть, лучше» – так определила произошедшую в путешественниках перемену Сандра. Получилось, потому что на первое место они поставили все же не деньги, а дружбу, любовь, ответственность, жертвенность, неравнодушие к чужой беде и желание помочь. И все это уже не было мечтой! Вот так, Грачевский.

– Можно я дополню, Всеволод Витальевич? – снова подняла руку Танюшка. – Из диалога Леа и Чезаре: «… Пришло то, о чем мы мечтали в Неаполе…» (слова Леа). «Пришло, – соглашается Чезаре, – но как-то не так… Ведь в жизни все происходит иначе, не так как в мечтах… встают новые тревоги… подкрадываются нежданные беды…»

– Благодарю, Егорова. Писатель в лице своих героев высказался исчерпывающе.

– Но позвольте! Всеволод Витальевич! – не унимался Грачевский. – Разве мечта не может служить добру? Ведь она вдохновляет человека на подвиги! На красивые поступки!

– А так же на безобразные поступки, и даже на преступления. – Ответил преподаватель. – Вот, у тебя, Грачевский, есть мечта?

– Ну, допустим… – неуверенно промямлил Эдик.

– Вот и посмотрим, на какие поступки она тебя вдохновит. – Резонно заключил преподаватель.

Звонок с урока положил конец дискуссии.

– Всеволод Витальевич! – Танюшка подошла к преподавателю. – Я Вам так благодарна! Буду думать над Вашими словами. Но остается много неясного… Если мечта – это фата-моргана, а надежда, стало быть…

– Реальность. – Подсказал преподаватель.

– Да, реальность. – Поправилась Танюшка. – То можно ли провести между ними мостик? Скажем, сблизить их, примирить?

– Нельзя. – Возразил преподаватель. – Они изначально разные. Сблизить нельзя, но можно преобразить мечту в надежду.

– Как? – изумилась Танюшка.

– Я могу тебе ответить, но будет лучше, если ты ответишь на свой вопрос сама. Не сейчас, позже, ответ к тебе придет. Он всегда находит тех, кто ждет с ним встречи. И так будет лучше. Ты потом поймешь.

С половины следующего урока Танюшка ушла по договоренности с преподавателем. Нужно было торопиться на зачет в музыкальную школу. Легче стрекозы пролетела она по лестничным маршам и направилась, было, к раздевалке, но та оказалась закрытой. Видно, дежурная отлучилась, пока шли уроки, и для безопасности закрыла раздевалку на замок. Танюшка растерялась.

– Да не проблема, Егорова! – девушка оглянулась. За ее спиной, как из-под земли вырос Эдик.

Спортивный и легкий, он без труда перемахнул черед заграждение и натянул на себя свою щегольскую куртку:

– Ну, Егорова? Где твое манто? – крикнул он Танюшке.

Она слегка смутилась:

– Да вот… там… у стены… слева.

– Это? – Эдик сорвал с вешалки черный кроличий полушубок – новый, пушистый и блестящий.

Танюшка облизала пересохшие губы и помотала головой:

– Нет, не мое. – Твердо произнесла она. – Рядом, левее, вот то пальто… серое.

– Это? – Эдик снял с вешалки Танюшкино пальто и с изумлением уставился на него.

Немыслимое произведение отечественной текстильной промышленности сразило его наповал. Лучшие эстетические чувства Эдика были оскорблены.

– Не ожидал, признаться… – заявил он, перемахнув обратно из раздевалки в холл, и с опаской разглядывая Танюшкино пальто, как будто то могло его укусить.

– Чего именно? – Танюшка вздернула вверх подбородок.

– Не ожидал… что у тебя такой странный вкус, Егорова… Ну да ладно, одевайся! – Он хотел помочь ей влезть в рукава, но тут его качнуло невидимой волной.

Почти над ухом раздался зловещий смех. Эдик дернулся и обернулся – позади него стояла Лариска Гуськова, а вниз по лестнице, свистя и улюлюкая, неслись одноклассники.

– На головку ослаб, Грач? – прошипела ему в лицо Лариска. – А мы тебя полечим. По бедности Егорова в дерюгу завернулась. Понимаешь? По бедности! Нищая она! Пария! Понимаешь? Откуда у нее вкусу взяться?

– Бытие определяет сознание! – выкрикнул кто-то крылатый афоризм, и все одноклассники дружно заржали.

Танюшка протянула руку, чтобы взять пальто, но Лариска оттеснила ее от Эдика мощным не по возрасту бюстом.

– Брось ты это тряпку, Грач! – скомандовала она. – Ее место на полу, ноги вытирать.

Эдик стоял как громом пораженный, неуверенно комкая в руках Танюшкино пальто.

– Отдай! Я тороплюсь! – Танюшка снова протянула руку к пальто, и снова Гуськова оттеснила ее.

– Ты слышал, Грач? – Лариска подбоченилась. – Егорова торопится. Бросай тряпку!

– Ларис! – Танюшка без страха взглянула в глаза Гуськовой. Во время всей этой безобразной сцены она не теряла самообладания. – Доиграем комедию после! В другое время, если хочешь! А сейчас мне, действительно, необходимо уйти! Эдик, отдай пальто!

 – Ты заберешь свою тряпку, – буркнула Лариска, – но только с пола, после того, как мы все об нее ноги вытрем. Вот так! На то она и дерюга! Бросай, Грач! – снова скомандовала разъяренная фурия.

– Отдай! – Танюшка снова попыталась дотянуться до пальто, но кто-то из одноклассников сзади крепко схватил ее за локти. Девушка безуспешно рванулась вперед: – Отдай!

Был ли Эдик подлецом? Нет. Он, бесспорно, любил Танюшку… любил своим еще неокрепшим и не повзрослевшим сердцем… любил и уважал ее… Тянулся к ней, как к более сильной, чем он сам, и позитивной личности – так слабый вьюн тянется к более сильному растению, чтобы обвить его, найти в нем опору, и стать с ним одним целым. Но его психика, как и у всех романтиков, была слишком тонка, подвижна и неустойчива. Она не выдержала мощного напора извне. Темная воля большинства одолела его слабую неразвитую волю. Губы и руки его затряслись. Слабый волевой стержень не выдержал напряжения и хрустнул.

– Ату! Ату! – кричали одноклассники.

Кто-то больно ударил Эдика в спину. Раз, другой, третий. Удары сыпались со всех сторон. Эдик не уклонялся. Он оцепенел и почти выпал из реальности.

– Бросай, Грач! – шипела ему в лицо Лариска, брызгая слюной и обдавая его волнами тяжелого парфюма. – Кто с парией свяжется, сам станет изгоем! Таков закон цивилизации! Бросай, сказала!

 – Да брось ты его, Эдик! – кричала уже Танюшка. – Мне наплевать! Пусть они потешатся! Дайте только уйти! Я опаздываю!

Сбитый с толку Эдик, уже вряд ли что-либо соображал, видел и слышал. Голова у него кружилась. Поток чужой злой воли подхватил его и повлек куда-то вниз, в бездну. А Танюшка – его мечта, его ясная звездочка – продолжала сиять где-то там… очень далеко… на недоступной ему высоте.

– Брось, Эдик! Брось! – продолжал стучаться в сознание ее звонкий голосок. – Я опаздываю!

– Бросай, Грач! Бросай или станешь парией! Егорова или мы! – бесформенная и безликая лавина тел надвигалась на него, кричала, мычала, визжала, выла, свистела, шипела и улюлюкала: – Бросай! Бросай! Бросай!

И он бросил.

Толпа возликовала. Ее экстаз достиг апогея. Победные крики пронеслись по холлу, сливаясь со школьным звонком, оповещавшим о конце занятий. «Опоздала! – мелькнуло в голове у Танюшки – теперь придется объясняться с преподавателем, и сдавать зачет с другой группой!»

Гуськова с видом триумфатора встала ногами на Танюшкино пальто. Одноклассники дружно зааплодировали. Кто-то пропел победный марш.

– Ату его! – скомандовала Гуськова, и все принялись пинать, и футболить Танюшкино пальто.

– У-лю-лю-лю-лю! О-го-го-го-го! О-е-е-е-е-е-е! – вопили опьяневшие от экстаза подростки.

На них налетела орава малышни. Заразившись экстазом старших, дети тоже принялись терзать несчастную вещь.

– Ату! Ату! – слышалось отовсюду.

Малыши, забавляясь, отбили пальто у старших и погнали его пинками в другой конец холла. Эдик хотел кинуться вдогонку, но кто-то подставил ему ногу. Он упал и мгновенно захлебнулся кровью, обильно хлынувшей из носа. У него были слабые сосуды. Танюшка протянула ему платок:

 – Приложи снега к переносице. – Сказала она.

– Добрая фея! – съязвила Гуськова.

Танюшка вздернула подбородок, всем своим видом давая понять, что происходящее ее не волнует. Но уже в следующее мгновенье колени у нее подогнулись, и перед глазами замелькали фиолетовые искры. Сильнейшая слабость охватила душу и тело. Из глубины холла, куда малыши загнали пальто, к ней навстречу шел высокий молодой человек в джинсовом комбинезоне, испачканном краской. Это был Юра.

Танюшка все сразу поняла. Вот где судьба настигла ее! Юра, видимо, был одним из студентов-художников, которых директор школы пригласил расписывать актовый зал и холлы. Он работал здесь уже неделю, или больше… А Танюшка ничего об этом не знала! И надо же было такому случиться, чтобы их встреча произошла именно сейчас! Сейчас! Когда она выставлена на всеобщее посмешище! Когда ее унижают, оскорбляют одноклассники! Когда чужие ботинки безжалостно терзают ее одежду, а вместе с одеждой и ее душу!

Раньше Танюшка не знала, что время может неожиданно изменять свой ход и течь так медленно… фантастически медленно! В руках у Юры было ее пальто. Ее несчастливое нелепое пальто! Которого она, несмотря на свою душевную стойкость, так мучительно стыдилась! Он отнял его у озверевшей малышни.

– Что здесь происходит? – спросил он строго. – Чья это вещь?

Гуськова, увидев красивого парня, выпятила бюст вперед:

– Закурить найдется? – невпопад брякнула она.

– Чья это вещь? – повторил Юра, даже не взглянув на Лариску.

Всегда привыкшая чувствовать себя взрослой и сильной, Танюшка внутренне сжалась от постигшего ее ужаса, как маленькая девочка, заблудившаяся в дремучем лесу, полном чудовищ. У нее не находилось сил откликнуться, сделать шаг вперед, выйти из толпы, взглянуть в эти глубокие темные глаза, которые сейчас искали ее, хозяйку пальто, среди подростков…

– Ну почему так медленно течет время? Почему так кружится голова? – думала Танюшка, сжимая ладонями виски.

А ведь в судьбоносные минуты всегда так бывает, что краткие мгновенья растягиваются в часы, года, и даже века. Время замедляет свой обычный ход – не для всех, а для тех, кому предстоит сделать важный шаг – позволяя собраться с мыслями и с силами.

Но мысли путались, и силы таяли. Танюшке грезилось наяву, что идет она по темному лесу, где деревья-великаны стоят сплошной стеной, и не хотят ее выпускать из плена. А там за деревьями… кто-то родной и близкий зовет ее: «Таня! Таня!» Это Юра! Она знает! Хотя голос его едва различим в предгрозовом гуле ветра и в шелесте листвы. Он звучит все дальше и тише… Он уходит, отдаляется… А она, Танюшка, никак не может вырваться из лесного плена. «Таня!» – снова приносит ей ветер родной голос… Но крепки вековые стволы, цепки колючие ветви, грозны лесные призраки – не вырваться! «Юра!» – хочет крикнуть Танюшка. Но голос, как всегда бывает во сне, не повинуется ей. Неужели они разминутся? Неужели они потеряют друг друга навсегда? Неужели неоткуда ждать помощи? Неужели не случится чуда?

Бездна отчаяния открыла свою алчную пасть, желая проглотить Танюшку.

И вдруг… Не мерещится ли ей? Белая косынка мелькнула среди ветвей… Баба Аня?! Мелькнула на краткий миг и исчезла… Словно весточку подала! Добрую весточку! «Помнишь, про Цветок Лазоревый я тебе рассказывала? – прозвучал в памяти ее ласковый голос. – Ей-то все думки свои сердечные, все радости и горести, доверь!.. И дома, и в дороге, и в школе, и на улице, и в лесу дремучем, и в пустыне безлюдной – везде тебя Пресвятая Богородица услышит».

– Вот оно! – гулко стукнуло Танюшкино сердце. – Вот то, за что можно ухватиться на краю бездны! Вот, наконец-то, ниточка путеводная в заколдованном лесу! Вот ее спасение и помощь! Вот ее последняя надежда!

И упала Танюшка в высокую траву на колени… и протянула она свои руки туда, где за густыми кронами открывался ей крохотный кусочек неба… Тщетно пытались ее губы что-то произнести, но не могли – непролитые слезы сдавили горло, встали поперек тяжелым комом… Велико было искушение темного леса. Страшные призраки вышли из-за деревьев, из оврагов и болот, и двинулись на Танюшку. Но они уже не имели над ней власти. «Цветок Лазоревый! – успело шепнуть ее сердце в хрустальную бездонность небес. – Цветок Лазоревый! – почти беззвучно повторили губы». Только на два слова и хватило у нее сил: «Цветок Лазоревый!» Но услышала эти два слова Царица Небесная… и приняла по великой Своей милости эти два слова – как молитву.

Зашумел, застонал таинственный лес – словно мощный поршень двинул воздух – это Ангел Надежды взмахнул своим незримым крылом, изменяя и преображая реальность, раздвигая пространство, прогоняя призраки, развеивая страхи…

– Чья это вещь, ребята? – снова спросил Юра.

– Моя! – звонким голосом откликнулась Танюшка, выйдя из-за Гуськовой, как из-за мощного кедра на свет.

Сон развеялся. Страха, как ни бывало. Призраки отступили. В Танюшку влились новые силы. Дыхание благодати освежило и укрепило ее. Перед ней открывалась новая реальность. А сердце в груди ликовало и пело: «Цветок Лазоревый! Цветок Лазоревый!» Это была ее тайна! Ее нечаянная радость! Ее первая молитва! Ее первый духовный опыт! Первый, еще несмелый, шаг навстречу неизведанному прекрасному миру – где свет побеждает тьму, где случаются чудеса, где даются ответы на многие вопросы, где исполняются наши надежды, где люди обретают друг друга не на время, а в Вечности! Где надо всеми простирает руки Неусыпающая Любовь – Цветок Лазоревый!

Танюшка подняла ясный взгляд на Юру:

– А я Вас знаю! – смело заявила она. – Вас зовут Юра! А меня – Таня!

В темных глазах, смотревших на нее из-под нависшей пряди волос, отразилось узнавание, удивление, изумление, затем радость, и… нежность!

Юра долго смотрел на нее молча, как бы не в силах поверить, что перед ним она… именно она! Та самая незнакомка, которую он уже столько времени рисует по памяти, опираясь только на случайные мимолетные встречи с ней!

– И я Вас немного знаю! – медленно ответил он, и чуть тише добавил: – Моя королева!

Юра повел взглядом в сторону дальней стены… и Танюшка ахнула! А вслед за ней – и Эдик, и Лариска, и все одноклассники! Даже у малышей загорелись глаза. Общий возглас удивления прокатился по холлу из конца в конец.

– Гвиневра?! – Танюшка вопросительно взглянула на Юру. – Это я?!

Юра кивнул:

– Самая неожиданная и самая трудная моя модель! Ведь писать приходилось по памяти. И еще… Для художника важна не только форма, но и дух, энергия, харизма модели – а этого у Вас в избытке! Вот мне и захотелось передать, запечатлеть Вашу энергию в красках… Это было непросто, но… Кажется, получилось неплохо? – с надеждой спросил он.

Сияющий Танюшкин взгляд был ему ответом.

Одноклассники столпились перед королевой:

– Егорова? Вот, это да!

– Ничего себе! Похожа!

– Пацаны! Чтоб мне кошку съесть – Танька!

– А летит-то как по саду! Аж ветром колыхнуло! Вот это энергия!

– Да, наша Егорова такая!

– Точно – королева!

– Удивила ты нас, Егорова…

– Тань! А что с пальто? Цело? Ты нас прости!

– Это Гуськова всех замутила, а мы, как лохи, повелись…

– А чего я-то? – насупилась Гуськова – Это Грач виноват! Он первый пальто бросил!

– Так ты на него буфером давила! – послышались возражения.

– Ну и давила! А что? – огрызнулась Гуськова. – Я, может, на прочность его испытывала! Таньке хотела глаза открыть на этого хлюпика. Давила! Мое дело предложить, его дело – отказаться. Поняли? Был бы мужиком, не дал бы Егорову в обиду. А ты, парень, – обратилась она к Юре, – клево нашу Таньку нарисовал. Нет, правда, зашибись! У нас тут у всех глаза вылезли. Меня нарисуешь?

Юра улыбнулся:

– С удовольствием! Думаю, для образа феи Морганы Вы станете прекрасной моделью.

– О-е-с-с-с-с! – завизжала от радости Гуськова. – Моргана я! И не хуже Таньки буду! Все слышали? Он меня нарисует!

Раздались дружные возгласы одобрения.

– А где Грач? – спохватилась Гуськова. – Как же он мой триумф прошляпил? Лови его, ребята! Ату Грачевского!

– Ату!

– Ату!

– У-лю-лю-лю-лю-лю!

Одноклассники рванули в раздевалку и повалили буйной толпой из школы.

Танюшка взяла у Юры пальто, и встряхнуло его. Оно не пострадало. Крепкая грубая ткань выдержала напор агрессии. Только на рукаве чуть пристала голубая краска.

– Ничего страшного, – успокоил ее Юра, – ототрем растворителем!

Танюшка отрицательно замотала головой:

– Ни за что на свете!

– Почему?!

– Пусть это будет пока моей тайной! Хорошо?

Юра удивленно пожал плечами, отвечая улыбкой на ее улыбку:

– Хорошо! До завтра?

– До завтра!

Танюшка снова бросила взгляд на Гвиневру. Да, королева была очень похожа на оригинал, только более взрослая, более сильная. Ее глаза были иными – словно внезапно прозревшими, преображенными, озаренными нечаянной радостью – и в этом для Танюшки было откровение Небес. Ведь ее глаза, ее сердце еще десять минут назад были слепыми, и вот… ей чуть-чуть приоткрылось духовное зрение. А Юра, как бы знал об этом заранее, предчувствовал, и нарисовал ее другой! Лучшей! Такой, какой она должна стать!

Задыхаясь от снежного ветра, Танюшка бежала дворами в музыкальную школу – вдруг посчастливится еще успеть на зачет! Ведь сегодня счастливый день! Она с любовью поглаживала след голубой краски на рукаве. Какой же нелепой и смешной девчонкой она была еще недавно со всеми своими страхами! В сугроб готова была провалиться, только бы Юра не увидел ее в этом несносном пальто! Но человек, который смотрел на нее взглядом пророка, который видел ее лучшее «я», который нарисовал ее прекрасной Гвиневрой – разве он мог бы ее презирать из-за некрасивой одежды?! Вещь была для него чем-то несущественным, не стоящим внимания. А она, Танюшка – королевой!

Если задуматься, то обнова сослужила ей добрую службу! И оказалась не в тягость, а в радость! Благодаря этому пальто, Танюшка лучше узнала Юру, его взгляды и принципы, заглянула в его сердце. И еще… ведь именно пальто помогло обрести ей первый осознанный духовный опыт, духовное зрение, и стать чуточку взрослее. Теперь Танюшка знает не из слов, а из опыта, что мечта – мираж, а надежда – реальность! И что преобразить мечту в надежду помогает молитва.

Девушка снова с нежностью погладила пальто. Если бы не оно… Страшно подумать! Куда бы завернула ее лесная тропинка? Каким путем пошла бы она по жизни? Возможно, не встретилась бы, в своей самодостаточности, с Цветком Лазоревым, не вдохнула бы исцеляющего аромата его лепестков, не испытала бы его благодатной преображающей силы… Нет, теперь она ни за что не расстанется со своей обновой. Она сохранит ее на годы и годы. И тонкая полоска голубой краски на рукаве – тоже должна остаться – в напоминание о пережитых событиях и о пройденном уроке.