Обычная школьная история

   Ваня обожал историю. Нет, ему и другие школьные предметы нравились. Кроме пения, разумеется. Но историю он любил больше. Так получилось, что после освоения букваря в его распоряжении оказались книги по этому замечательному предмету. Разумеется, он ничего не понимал в материалистическом подходе, в классовой сущности и других придуманных взрослыми условностях этой науки. Но его живо интересовали те или иные описанные события, поступки людей, их быт и устремления. Это было что-то вроде длинной сказки, состоящей из огромного количества эпизодов с не всегда счастливым концом. Правда, среди дворовых пацанов и школьных его товарищей больше ценились другие увлечения. И, чтобы не получить обидную кличку “очкарик”, Ване приходилось скрывать свою любовь. Иногда, правда, у него, помимо воли, вылетало то или иное свидетельство, что он знает чуть более того, что предусматривает школьная программа. И тогда класс недоуменно замирал, а учительница истории заинтересованно поднимала глаза. Но Ваня быстро брал себя в руки и немедленно превращался в заурядного ученика шестого класса советской школы. Берег Ваня свою любовь. Пока не произошел один случай.
    Ваня тогда опоздал на урок. Урок истории. Всего-то минуты на две. Уж очень заинтересовала его проснувшаяся посреди зимы муха, лениво ползущая по оконному стеклу. Но голос технички вывел его из процесса познания естествознания, и Ваня бегом отправился познавать другой мир. Мир прошлого. Появление его в классе вызвало смех, ибо к курточке Вани сзади была прикреплена обычная прищепка. Но мальчик, увлеченный мухой, не заметил озорника, разнообразившего его одежду. И, разумеется, не подозревал об этом своем “украшении”. Он, как и положено в таких случаях, с виноватым видом попросил разрешения войти. Что вызвало еще больший смех аудитории. А Анна Степановна была человеком строгих правил. К тому же, чем-то глубоко расстроенной на тот момент. То ли молоко у нее утром убежало, то ли муж... И, посчитав это шутовством и хулиганством, вдруг покраснела от негодования, указала пальцем на дверь и громко возопила:
   - Пошел вон, стервец!
    Ваня давно подозревал, что “стервец” - слово ругательное, но никак не мог понять, с какой стороны это относится к нему. Потому глубоко возмутился в душе. И, будучи человеком ранимым и вспыльчивым, деланно поклонился и вымолвил первое, что пришло в его голову:
   - Как Вам будет угодно, сударыня!
    И вышел в полной тишине под взглядами оторопевших зрителей. Нет, Ваня, хоть и был  учтивым мальчиком, однако учтивость свою никак подобным образом доселе  не выказывал. Но накануне вечером Ваня окунулся в мир нравов, царивших в 18-м веке при французском дворе. Ну, и был, так сказать, под впечатлением. Что и выразил этой свое галантностью. Но сейчас был век двадцатый, к тому же середина его буйных шестидесятых. К этому времени подобное обращение к женщине было основательно подзабыто, а многим и вовсе неизвестно. Вот и Анна Степановна посчитала это уже личным оскорблением. И немедленно бросилась в погоню за Ваней. И, догнав в коридоре, залепила ему громкую пощечину. Изо всей силы и наотмашь! Но Ваня не спрятал лицо. Он удивленно смотрел учительнице прямо в глаза, пока перекошенное от гнева ее лицо не стало расплываться в соленой пелене его слез. Затем вырвался и помчался по коридору прочь. Птицей слетел по лестнице на первый этаж, мышью прошмыгнул мимо задремавшей технички в гардеробную и, зарывшись там среди пальто и курток, дал волю слезам. Плакал долго и навзрыд, давясь слезами и рукавом пальто. Нет, ему не было больно физически. В мальчишечьих драках и потасовках случалось и похуже. Но сейчас мир для него перевернулся. То, что еще утром было им любимо и уважаемо, в секунду было растоптано. Жгла обида! За что его так?...
    О пощечине никто в школе не узнал, опоздание на урок было явлением обычным, а разговоры одноклассников по поводу дворянских манер Ванюши уже назавтра сошли на нет. Было полно других забот. Но ничто в мире не проходит бесследно...
    Следующий урок истории Ваня просидел, не поднимая глаз. И Анна Степановна, пару раз внимательно посмотревшая в его сторону, уверовала в свою победу. Разумеется, физическое оскорбление учащегося со стороны преподавателя отнюдь не соответствовало правилам советской школы. Но, по глубокому убеждению отдельных учителей, и не мешало. Ибо, по их мнению, упрощало процесс воспитания подрастающего поколения...
    Так же, словно под “копирку”, прошел еще один урок. И еще... Пока не подошел момент, когда Ваня был вызван к доске отвечать урок. Мальчик вышел и... стал внимательно изучать что-то на противоположной стене. Причем, делал это молча, иногда наклоняя голову, словно оценивал. Временами поднимал глаза в потолок, шевелил губами и снова упирался взглядом в стену. Все поголовно стали оборачиваться, ища там предмет Ваниного внимания. Но ничего особенного там не видели. А потому интрига росла и ширилась. Все это время Анна Степановна хранила гордое спокойствие. Но по прошествии пары минут все-таки вмешалась:
    - Тебе что, Иванов, непонятен вопрос? Или ты не готов?
    Ответа не было. Казалось, что для мальчика, кроме стены напротив, ничего более не существовало. Налицо было полное игнорирование учительницы с ее очками и классным журналом! И тут даже самому тупому обитателю классной “камчатки” стало понятно, что это ПРОТЕСТ! И Анна Степановна даже покраснела от возмущения. Разумеется, это было наглостью со стороны ученика. Наглостью не по-детски циничной, унижающей ее в глазах остальных. Но она совладала с собой. И, не повышая голоса и изо всех сил сохраняя будничность происходящего, сухо и ровно произнесла:
    - Ну, что же, Иванов. Двойка! Садись и подумай над своим отношением к учебе!
    И дальше урок продолжился в полном соответствии со школьной программой и рекомендованной Министерством образования и городским его отделом методикой обучения. На перемене одноклассники обступили Ваню с кучей вопросов. Но мальчик хмуро улыбался и молчал. И от него быстро отстали. Мало ли что в жизни бывает? Может, времени у человека не было на уроки? Или съел чего?...
    На очередном уроке истории все повторилось. Разве что двойка в дневнике была проставлена новомодной тогда шариковой авторучкой, которую Анна Степановна в силу ретроградства и консерватизма своего не любила. Но что было делать, если любимое перо любимой чернильной самописки сломалось, забрызгав страницу в классном журнале и проделав в нем рваную дыру. Отчего двойка там стала похожа на умирающего лебедя, а взволнованная и негодующая Анна Степановна - на пунцовый помидор. Класс же был не просто заинтригован. Он был шокирован и  требовал объяснений. Но Ваня продолжал молчать и хмуро улыбаться...
    Разумеется, рваный и заляпанный журнал, а также две подряд двойки Иванова не прошли незамеченными классной руководительницей. И таки нет сомнений, что ее разговор с «историчкой» состоялся немедленно. Но, увы, истина продолжала оставаться тайной. Видимо, Анна Степановна умолчала об оплеухе. Из скромности. И классная взялась за Ваню. Добрая половина урока немецкого языка, который классная дама имела честь преподавать, была потрачена на его допрос. Вызванный к доске мальчик без запинки продекламировал заданный на дом отрывок из Гейне, но по поводу истории продолжил хранить молчание. Классная атаковала со всех сторон. И с криком, выпучив для устрашения глаза. И чуть ли не шепотом,  эти глаза закатывая и схватившись за сердце. Но ее актерское мастерство было бессильно. Ваня оставался каменным истуканом. Иссякнув, классная буднично отдала распоряжения:
    - Первое. Света! Сегодня после уроков пионерское собрание. Повестка дня: “Недостойное поведение и низкая успеваемость пионера Иванова”. Второе. Коля! По результату собрания должна быть выпущена стенгазета. Желательно, с карикатурой! Ну, а ты, Иванов, будешь на третье. Завтра в школу явишься с родителями.
   И в этот момент весь класс начал с грохотом подниматься со своих мест. Потому что в дверях показался Иван Владимирович, директор школы. Он, проходя по коридору, услышал громкие стенания классной и задержался у приоткрытой двери. И, в общем и целом, картина для него была ясна. Но он, хоть и был директором, но далеко не администратором, который за галочкой не видит человека. Потому вмешался в процесс.
    Он махнул рукой, предлагая всем сесть, а потом пригласил классную в коридор.
    - Вот что, Клара Исааковна! Я заберу у Вас с урока Иванова, если Вы не возражаете? Попробую побеседовать с ним сам. И вот эти все Ваши мероприятия... В общем, давайте не будем торопиться. Заклеймить человека позором легко, только вряд ли кому от этого легче станет. Уж поверьте!...
   Разговор с завучем или, тем более, с директором - это вам не поле перейти! Во всяком случае, для ученика советской школы того периода. Ваню бил внутренний озноб, но это был не страх или смятение перед директором. Это была все та же обида. Разумеется, наказания он заслуживал. И за опоздание, и за эти двойки. И знал, что если расскажет все, как было, сразу наступит облегчение. И на душе тоже. Но не мог. Это претило какому-то его внутреннему убеждению, в каком он и сам не мог пока разобраться. И еще его удерживал стыд за ту унизительную пощечину, о которой могут узнать все...
    - Молчишь, значит. Стыдно за невыученный урок?
    Ваня поднял глаза. Директор набивал табаком свою трубку, и эту процедуру мальчик видел впервые. Особенно его привлекла табакерка. Простая фанерная коробочка, захватанная и отшлифованная пальцами, словно лакированная каким-то особым лаком. Иван Владимирович это заметил.
    - Куришь, Ваня?
    Мальчик отрицательно замотал головой. Директор улыбнулся:
    - Знаю, что не куришь. И что не виноват ты, тоже знаю. Да ты присаживайся, нечего истуканом стоять!
    Ваня вскинул голову от удивления. Но директор, словно ничего особенного и не сказав, продолжал свое занятие. Наконец, смяв большим пальцем табак в трубке и сжав ее зубами, потянулся за спичками. Но, посмотрев на уже сидевшего напротив Ваню, передумал.
    - Так что у вас там по истории? Что проходите?
    Мальчик тихо ответил:
    - Столетнюю войну.
    - Вот оно как! Сто лет?!! Мы тут четыре года воевали, и сколько горя свалилось на людей, на страну. Двадцать лет расхлебываем. А, оказывается, было и поболее? Ну, и кто там и с кем воевал?
    - Англичане с французами.
    - Да ты что? Никогда бы не подумал! А ведь какие нынче друзья, а? Так когда, говоришь, это было? И чего они там не поделили?
    - Воевали примерно с середины 14-го до середины 15-го веков. Ну, не все это время, конечно. Перерывы были. А не поделили французскую корону. Ну, и земли, конечно...
    - Ну, земли - это да. Это всегда делят. Потому как, хоть и много ее, матушки, а все равно найдутся те, кому не хватает. А корона эта... что... особенная какая-то была? Не знали, как разрезать? Или как?
    Ваня недоверчиво посмотрел на директора. Он что, действительно не знает? Но тот так искренне вопрошал взглядом, что Ваня дрогнул.
    - Корона - это так говорят. А имеются в виду... эти... притязания Плантагенетов... ну, англичан, то есть, на французский престол. Чтобы править, значит. Там ведь как было... Когда Карл Красивый умер, у него прямых наследников не осталось. Ну, мальчиков... Поэтому власть во Франции перешла от Капетингов к Валуа. Это тоже Капетинги, но уже дальние родственники. Был там у них Филипп. Вот он и стал королем Филиппом... по-моему, Шестым. А это сильно не понравилось английскому королю Эдуарду. Номера его не помню. Этот Эдуард тоже был из дальних Капетингов, но по женской линии. И хитрый был. Он вроде вначале признал за Филиппом корону, а потом передумал. И напал. Вернее, не сам напал, а сделал так, чтобы шерсть из Фландрии в Англии не принимали. Ну, и крестьяне фландрские бунт против Франции затеяли. Потому что, именно французский наместник еще раньше английских купцов арестовал. Ну, и началось...
    - Как сложно это все. И что, вот это все в учебнике прописано?
    Директор смотрел на Ваню, весело прищурив брови, и мальчик понял, что попался. Он опустил голову и замолчал. Тут и Иван Владимирович понял, что переборщил. Но виду не подал и продолжил валять простачка.
   - Значит, говоришь, англичане победили?
   - Нет, французы.
   - Да ты что? А я уж думал, что “владычица морей” всех сильней. “Правь, Британия, морями...” Или как там?
   - Нет. Это будет гораздо позже. А тогда... Нет, флот у них, конечно, был тогда! И битвы на море были, и победы. Только у них не было Жанны Д*Арк...
   - Погоди, погоди... Это которую сожгли?
   - Да, ее предали. И король, и церковь... Но перед этим она сумела поднять простой народ Франции на борьбу, и благодаря ее смелости и...
   В этот момент прозвенел звонок и Ваня смолк, уставившись в пол. А директор смотрел на него и думал о том, что двойки эти следствие не плохих знаний, а чего-то другого, более страшного. Кто-то наступил на детскую душу. Сапогом! И... внезапно стал рассказывать.
    - Когда-то давно, еще на войне, командир меня наказал. Незаслуженно. Видать, не разобрался. Под едкие смешки некоторых. И мне так обидно стало, что я... В общем, переживал я сильно. Даже ненавидел его! Мне же тогда чуть более лет было, чем нашим десятиклассникам. Пацан, в общем. Чего только не передумал. Даже плакал... А через два дня немцы нам так дали прикурить, что... В общем, тащил меня, раненого, мой командир километров шесть по лесам да по болотам. Не бросил, хотя и сам раненый был. И я, прохлаждаясь у него на закорках, думал о том, что обида моя ничто по сравнению с его, Ваня, подвигом. Да, Ваня, подвигом и человечностью! И так мне стыдно стало за свои недавние мысли...
    - Она бы не понесла!
    Директор печально улыбнулся.
    - Значит, все-таки...
    Он встал, подошел к Ване, положил ему руки на плечи.
    - Вот что, тезка. Я не буду у тебя ничего расспрашивать. Ни сейчас, ни позже. Верю, что ты не виноват. Но у меня одно условие!
    Ваня поднял голову, и в глазах мальчика директор прочел и удивление, и облегчение, и веру, и надежду...
    - Оставайся мужчиной! Всегда! Прощать или нет, это, конечно, только тебе решать. Но всегда надо быть выше мелочных обид. И не мелочных тоже. Обещаешь?
    И радостью вспыхнули глаза у Вани. И он кивнул.
    - Ну, вот и хорошо. А теперь ступай, а то перемена кончится, а я и покурить не успею.
    Ваня встал, шагнул к двери, потом вдруг обернулся.
    - Скажите, а вот эта табакерка... Она оттуда? Ну, с войны?
    Директор поднес горящую спичку, попыхтел, раскуривая трубку. Потом кивнул.
    - С нее, проклятой. Как память ношу.
    - А трубка? Трубка тоже?
     Директор пыхнул дымом, осмотрел трубку и улыбнулся.
    - Нет. Но ты прав. Я на войне трубкой баловаться начал. Для форсу! До этого все больше цигарки покуривал. А в 45-м году, в брошенном польском фольварке, нашел замечательную трубку. Инкрустированная, вроде как из вишни, и в футляре. Красота! Подкурил - понравилось. Вот и табакерку эту смастерил, считай, в окопе. Хотя кисет сподручнее. А потом... В общем, как в том фильме, погибла моя несравненная гаубица... то есть, трубка при форсировании немецкой реки Одер. А эта... эта уже послевоенная. Но тоже мне дорога...
     Директор снова пыхнул дымом, потом вдруг деланно нахмурился и гаркнул:
    - Да ступай ты уже, Ваня Иванов! Дай покурить спокойно!
    И они оба рассмеялись. И Ваня побежал в класс. И никаких собраний, карикатур и вызовов родителей не случилось. Двойки были быстро исправлены, и все пошло свои чередом. Вот только перестал Ваня Анну Степановну замечать. Нет, уроки он отвечал. Но ровно по учебнику. И глядя в сторону. И встречаясь на улице или в коридоре, тоже голову отворачивал. Будто и не было ее. А в седьмом классе историю вела уже другая училка...
   Прошло четыре года. Сданы уже выпускные экзамены. Впереди бал, вручение аттестатов. И тут классная вдруг к Ване осторожно подкатывает:
    - Ваня, надо бы подойти тебе к Анне Степановне и извиниться!
    Ваня вздрогнул, и зажившая было боль внутри вспыхнула с новой силой. Но Ваня был уже далеко не тот мальчик, о душу которого можно было вытереть подошвы. Его в шестом классе не сломали, а уж теперь и подавно. И он, буравя глазами классную, спросил:
    - А с чего это вдруг?
    И классная глазки свои отвернула.
    - Ну, Иван,... ты ведь прекрасно знаешь, за что!
    - А вот представьте себе, не знаю! И ни в чем каяться не намерен! Так ей и передайте, Клара Исааковна. А сейчас, если у Вас нет больше вопросов, позвольте мне ...
    - Не позволю! Мальчишка! Взрослым себя возомнил?
    Классная встала перед ним, как тигрица. Но и Ваня взъерошился. Стоят, глазами друг дружку сжигают. И классная вдруг обмякла. Но только для того, чтобы зайти с другой стороны.
   - Да ты пойми, Иван... Сегодня педсовет, утверждение оценок по поведению, которые в аттестат пойдут. И если ты к ней не подойдешь, то светит тебе “удовлетворительно”.
    Тут надобно сказать, что директор на тот момент в школе уже был другой. А Анна Степановна уже год, как занимала должность завуча по воспитательной работе. И именно ее слово было решающим. И Ваня это понимал. А классная, видя некоторое смятение мальчика, продолжила давление.
    - Ты хоть представляешь себе последствия, если у тебя в аттестате будет не ”примерно”, как у большинства твоих одноклассников, а “удовлетворительно”? Ведь это, несмотря на все твои четверки и пятерки, рождает кучу вопросов, сомнений. А стоит ли тебя, Иванов, брать в коллектив? Доверять тебе ответственные дела? Может, ты хулиган какой… Тут, знаешь ли, не каждый руководитель возьмет на себя смелость... Вот и в ВУЗ тебе поступать. А там тоже, знаешь...
    Но тут Ваня вдруг ухватил горячие ладони учительницы, посмотрел на нее грустно. Но гордо посмотрел, не таясь. И во взгляде этом читалась решимость и уверенность в своей правоте.
    - Спасибо Вам, Клара Исааковна! За все спасибо! И за то, что предупредили, и... и вообще! Только не пойду я к ней. Прощайте!
    Иван круто повернулся и быстро зашагал прочь...
    На выпускном балу Вани не было. Хотя готовились к нему всей семьей. И костюм сшили, и деньги сдали, как водится, хоть и не лишние они были. Но мать поняла его, когда он вдруг засобирался в деревню. На недельку. Мол, там, у тетушки куча дел. И кто его знает, будет ли потом время ей помочь?... Поняла, потому что верила в сына...
    А потом была взрослая жизнь. Учеба, работа, переезды. Любовь, жена, дети. А там и внуки пошли. Все, как у всех. И почему-то никто и никогда не поинтересовался, почему у Ивана Иванова в школе было удовлетворительное поведение. То ли не знали, что надо было спросить, то ли никому это было неинтересно во взрослой жизни.  И вспомнил Иван о том случае только однажды.
    Была встреча одноклассников. Редко встречались, да и не у всех получалось. Вот и Ваня всего раз на такой побывал. Далеко был от дома. А тут юбилей выпуска. Взял, да и приехал. Ну, радость, конечно, разговоры, воспоминания. А ближе к концу, когда танцевали уже самые стойкие, а остальные, разделившись на компании, сидели за столом и вели беседы, оказался Ваня рядом с Леней. Нельзя сказать, чтобы они дружили в школе, но товарищами были крепкими. И вот наливает Леня Ване и себе водочки, берет рюмку и неожиданно говорит:
    - А я ведь знаю, что там у вас с «историчкой» случилось!
   Ваня тоже берет рюмку, смотрит, как водочка в ней качается, свет отражая. Хм-м, дело, конечно, давнее. И Ване уже не интересное. Но что за интерес у Лени? И что он знает, и от кого?  А Леня вздохнул и продолжил:
    - Я с самого начала догадывался. Ведь она и меня тоже,… только раньше... Я чего только не передумал! Кому сказать? Кто мне поверит? Даже подстеречь ее планировал… А тут ты со своим упорством... Молча, красиво даже! Ты ведь тогда лицо воротил. А и не видел, как она переживала это твое молчание. А я в упор на нее смотрел! И видел, как она губы свои кусала,  желваками двигала. Красная вся... Даже сейчас перед глазами стоит!  И понял я тогда, что можно и без кулаков! Что решать все кулаками - это стать чем-то вроде нее... Была мысль подойти к тебе, поделиться. Объединиться даже. Но как-то все быстро сошло на нет. Ты успокоился. И она… вроде... Только на время! А потом других стала избивать, из других классов. Такая вот была наша историчка-истеричка. И надо же, завучем по “воспиталке” стала! Словно в насмешку над этим самым воспитанием... Ну, да Бог с ней. Тем более, что суд уже был.
    Ваня нахмурил брови:
    - В смысле? Какой ... суд?
    - Божий суд, Ваня! Померла она года три назад, такие вот дела. Пережила таки нашу Клару, хоть и была старше...
     Леня печально смотрел на танцующих одноклассников, и рюмка дрожала в его руке. Потом повернулся к Ване:
    - Давай помянем старушек. И простим...
     И седые мужчины, не чокаясь, выпили. И еще минуту смотрели невидящими глазами на окружающее их веселье. А жизнь продолжалась, складываясь в историю. И Иван Иванович, вспомнив что-то, грустно улыбнулся...


                Март 2022 года.