У нас ведь как власть устроена?

Часть 2. Глава 7

Наступил апрель. Никак не думал, что лишь в две тысячи двадцать четвёртом году я избавлюсь от проблем с варикозом, который был бедствием для меня последние два десятка лет. Но случаются и чудеса в этом мире: я прихожу в себя после операции в ОКБ, начинаю ходить в офис, где навожу порядок, а ещё гоняю свою машину по сервисам – готовлю её к поездке на юг, которым мы с Ладой называем мой родной степной городок, и куда собираемся отправиться в мае, чтобы провести там всё тёплое время года, вплоть до ноября.
У народа, с которым я сталкиваюсь в офисах, магазинах и поликлинике, куда заглянул, чтобы снять швы, только и разговоров, что о капризной апрельской погоде, когда тёплые солнечные деньки, позволяющие ограничиться лёгкой демисезонной курткой или плащом, перемежаются с тремя-четырьмя по-настоящему зимними днями, нырнуть в которые можно, только вернувшись к меховому полушубку и шапке. Я их понимаю – легче болтать о природных аномалиях, чем напрягать мозги над проблемами, десятками возникающими при общении с клиентами. Можно подумать, что налетевшие с севера свинцового цвета тучи останутся навсегда, и это сегодня главное событие, надолго определяющее нашу жизнь. Так и хочется сказать: «Не морочьте мне голову болтовнёю и стонами! Попробуйте выйти утром из дома, когда ещё и шести часов нет, и город только просыпается, тогда увидите, как оранжевая заря, день ото дня всё резче вгрызется в край горизонта, облизывает макушки деревьев и коньки крыш. Плюёт на людские проблемы весна первыми дождями, игнорирует хандру, потому что не важны ей все наши пересуды. Вопреки желанию понежиться в постели, растущий световой день, начинающийся с каждым днём всё раньше и раньше, заставляет всех нас возвращать  весенним заботам минуты, совсем недавно взятые взаймы у зимы».
Не буду утверждать, что эти апрельские впечатления относятся именно к нынешнему году. Наверное, потому, что так было всегда: и в девяностые, и в нулевые годы. Чем-то особенным, запоминающимся, оказываются не погодные аномалии, а то, что резко входит в конфликт с моими устоявшимися взглядами на вещи или меняло образ жизни.
В один из этих ясных апрельских дней моё хорошее настроение и чтение воспоминаний о поездках в Алма-Ату во время работы в НТЦ послужили поводом для нашего с Ладой разговора о том, как хорошо было бы съездить летом в Среднюю Азию, где она ещё не бывала, или снова побывать в Абхазии, – в прошлый раз мы так и не доехали до Сухуми.
– А ведь в Сухуми я был в детстве! – неожиданно вырвалось у меня. –  Ну как же, я ездил туда с родителями. Там жила моя тётя!
У меня в голове уже клубились мысли, поднявшиеся с самого дна памяти, и настолько ярко и естественно в сознании предстала картина моего с родителями пребывания там, что мне казалось как будто это было совсем недавно, не улеглись ещё волнения, связанные с поездкой, и свежи впечатления от нового для меня кусочка нашей страны.
– Пока снова не забыл, – ошеломлённый воспоминанием, сказал я Ладе, – запишу всё, что вспомнил.
– Конечно, – ответила Лада и улыбнулась.

На столе стояло глубокое круглое блюдо, в котором лежала гора жареной рыбы, посыпанная сверху толстым слоем пассированного лука.
– Рая, такой аппетитной рыбы мы никогда не видели, – среагировала на притягивающее взгляд блюдо моя мама.
– Ставридка, – ответила тётя, польщённая тем, что главное блюдо не просто замечено, но уже и оценено, хотя его никто ещё не пробовал. – Очень нежное мясо, потому что рыба только выловлена, – добавила она.
– Самое нежное мясо – у нельмы, – заметил мой отец.
Конечно, может быть это и так, но маме не понравился тон отца, и она его одёрнула, глянув на него с укоризной и показав свои сжатые губы. Это означало, что лучше бы он дипломатично промолчал, когда мама расхваливала рыбу, выражая общую позицию нашей семьи.
– Ну, а когда попробуете, то скажете, что мне с мужем повезло во всех отношениях. Гриша готовит рыбу по особенному, так, что даже неудобно называть её ставридой. – Нараспев: – Ставрииидка, – тётя Рая ещё раз  выговорила название рыбы, растягивая звук «и». – Так будет правильнее!
Дядя Гриша открыл бутылку красного вина местного разлива.
– За гостей!
Все выпили. Тётя Рая накладывала рыбу нам в тарелки.
– Ставрида, действительно, безумно вкусная! – подтвердила мама, большая любительница рыбных блюд.
Дядя Гриша разливал вино. Пили «за женщин». Вторая бутылка понравившегося моим родителям вина, в сочетании со ставридкой, на которую и я навалился, запивая минеральной водой, была выпита под тосты «за родных» и «за маму», имея в виду мою бабушку Марию Кирилловну, уехавшую из своего родного города, что стоит на берегу Азовского моря, и  живущую сейчас у нас.
– Григорий, ты дашь фору женщинам в приготовлении рыбы! – отметила мама искусство, с каким было приготовлено блюдо.
– Он не только рыбу классно готовит, – поддержала маму тётя Рая, польщённая тем, что похвалили её мужа. – Весь Сухум знает, что самые вкусные чебуреки делает Гриша. Чтобы полакомиться чебуреками, заказывают такси и едут на фуникулёр.
– Приезжайте и вы! – пригласил нас дядя Гриша.
– Правильно, – поддержала тётя Рая. – Завтра же поедем на фуникулёр, как раз будет Гришина смена. Такси заказывать не надо – попрошу нашего друга, заодно познакомитесь с ним, – закончила тётя Рая, довольная тем, что удастся украсить наш приезд ещё одной дегустацией кулинарного произведения её мужа.
По национальности грек, дядя Гриша был красивым, атлетически сложенным, немногословным мужчиной. Белая нейлоновая рубашка с закатанными рукавами контрастировала с его чёрной шевелюрой и вьющимися волосами на груди, видневшимися в расстёгнутом вороте рубахи. Из рассказа тёти Раи я понял, что он был моряком, а когда познакомился со своей будущей женой, ему пришлось сделать выбор: или море – или тётя Рая. Конечно же он выбрал тётю.
На следующий день, после обеда, возле дома, где мы жили, посигналила машина.
– Это за нами! – радостно сказала тётя Рая.
Мы вышли из ворот и увидели стоящую под платаном машину тётиного знакомого. Можно было сказать: «Эка невидаль!» – потому что есть и в нашем городке машины «Волга». Да что там в городе! В соседнем дворе живёт папин знакомый, который купил такую машину. Правда, из разговоров взрослых я понял, что купить «Волгу» не так просто. Семья этого самого нашего знакомого пять лет ела одну лапшу. Но я хотел сказать не о сложностях покупки такой машины, а о том, что ослепительно белая «Волга» в пыльном, с бревенчатыми домами городке, стоящая под тополем или карагачём, и та же машина в курортном городе, остановившаяся в тени платана, это как чёрно-белое и цветное кино.
За рулём сидел мужчина грузинской национальности. Как потом объяснила тётя, он не просто грузин, а ещё вдобавок и мингрел, к тому же каким-то образом состоит в родственных связях с князьями, владевшими в своё время Абхазией. По манерам хозяина машины, представившимся Арчилом, можно было понять, что и сегодня он – уважаемый человек в Сухуми.
– У нас ведь как власть устроена? Республикой правят по очереди то абхазцы, то грузины, – Арчил вводил нас в курс местных обычаев и правил совместного проживания разных народов. – Сейчас первый секретарь Абхазской автономной республики – грузин.
– Это не трудно заметить, – уточнила тётя Рая.
– По каким же приметам? – спросила моя мама.
– Наверное его портреты несут на демонстрациях и развешены в городе, – предположил папа. – Хотя, я не видел никаких портретов по пути на пляж.
– Рая правильно говорит, – продолжил свою мысль Арчил. – Никакие портреты первого секретаря не нужны. Когда в городе чисто, на дорогах свежий асфальт, фасады домов отремонтированы, а пляжи обустроены, – все знают, кто руководит республикой.
Сначала мы проехали по уже знакомым мне улицам мимо гостиницы «Абхазия» и кафе «Амра», сооружённом на пирсе. Потом, не спеша продефилировав вдоль ограды ботанического сада, мы стали подниматься в гору. Впервые я ехал по серпантину, и у меня захватывало дух в те моменты, когда машина, слегка притормозив, делала резкий поворот, ввинчиваясь в очередной зигзаг шоссейной дороги, которую словно бы уложила змейкой на склон двуглавой горы неведомая гимнастка, выполняя упражнение с лентой. Арчил уверенно вёл машину, – чувствовалось, что он хорошо знает этот маршрут и правила, по которым разъезжаются со встречными машинами, стремительно мчащимися по серпантину вниз. Некоторые машины сигналили нам, и Арчил, отвечая им, называл по имени того, кому он сигналил, уточняя родство или должность и место работы. В промежутках между этими комментариями он выполнял роль экскурсовода, рассказывая о двуглавой Сухумской горе, на которую мы поднимались.
–  Абхазское название этой горы – Самата, добавил он, выговаривая это название с особым национальным колоритом. – На одной вершине – телевышка, а на другой – ресторан, туда мы с вами скоро приедем.
Говорят, что её высота больше двухсот метров, – включилась в разговор тётя Рая. – На такую высоту – и на машине за пятнадцать минут – это фантастика!
– А если быть точным, то скажите мне – на сколько больше двухсот метров высота этой горы? – вкрадчиво уточнил Арчил.
Все молчали: мы были в городе всего три дня и не успели проникнуть во все детали местной географии, а тётя Рая, если знала, то сразу бы сказала. Я понял, что в вопросе Арчила есть подвох и ожидал от него что-то неординарное.
– Больше двухсот метров нааа… – он взял паузу. А потом, усмехнувшись, просто-таки огорошил всех нас: – На один метр!
– Арчил, ты, как всегда, шутишь! – чуть обидевшись, сказала тётя Рая.
– Вот те крест! – ответил ей Арчил, – сам читал в путеводителе по Сухуми.
Все от души смеялись. В этот момент мы неожиданно выехали на площадку, по краям которой, справа и слева, стояли машины, а прямо перед нами начиналась лестница, ступеньки которой вели вверх на веранду, обрамлённую балюстрадой с колоннами, вокруг которых цвели экзотические растения и благоухала субтропическая зелень. Веранда одновременно была и обзорной площадкой, и небольшим открытым летним залом ресторана, приютив несколько столиков и импровизированную чебуречную. Подойдя к ней, мы увидели дядю Гришу, одетого в белую поварскую униформу, – ему очень шёл белый китель, а красующийся на голове белоснежный колпак огромных размеров сразу притягивал внимание. Дядя Гриша словно забаррикадировался за прилавком, на котором лежали готовые чебуреки, и столами, – на них я увидел муку, тесто, подносы с кусками баранины и говядин, нарезанный лук, тарелки с перцем и приправами и кастрюли с бульоном. Ловко раскатывая шарики из теста в тонкие лепёшки, он клал на них начинку, приготовленную его помощником, размазывал её по лепёшке, после чего складывал лепёшку пополам и слеплял её края подобно тому, как лепят вареники, успевая плеснуть внутрь чебурека немного бульона. Приготовленные чебуреки, размером с дяди Гришину ладонь, далее погружались им в чан с разогретым маслом.
Поздоровавшись с нами, дядя Гриша предложил нашей копании расположиться на свежем воздухе за одним из столиков, стоявших возле балюстрады. Идти в ресторан, в который можно было попасть прямо с веранды, дядя Гриша отсоветовал:
– В ресторане обычно отдыхают в непогоду или холодное время года, а сегодня вы можете любоваться видом на город, радоваться солнцу, тропической зелени и чебурекам, которые я вам сейчас принесу!
Чувствовалось, что ему было очень приятно принимать у себя гостей: выделяющуюся модным, для того времени, пышным платьем и эффектной причёской красавицу-жену, мою маму, успевшую приобрести у спекулянтки, заглянувшей к тёте Рае, соответствующий погоде летний наряд, моего отца, который приходился сводным братом тёте Рае, уважаемого Арчила и меня – мальчугана, только что окончившего четвёртый класс, одетого в шорты, рубашку и сандалии, не сидящего на месте, успевшего три раза спуститься и подняться по лестнице, пройтись вдоль балюстрады, обнять пару колонн и примерить на свою голову дяди Гришин колпак, поверх вышитой разноцветным орнаментом тюбетейки, подаренной мне тётей Раей.
Пока мы располагались за столом и любовались видом на город и море, дядя Гриша ловко загрузил в чан десяток вылепленных для нас чебуреков, а через пять минут он уже стоял возле нашего столика с большим блюдом, на котором лежала, отливаясь на солнце, горка только что вынутых из масла пузырчатых, золотисто-румяных, словно только что пойманные караси, произведений кулинарного искусства дяди Гриши. Тётя Рая разложила чебуреки по тарелкам, Арчил открыл бутылку вина и наполнил бокалы его содержимым. Все выпили «за знакомство» и принялись лакомиться дяди Гришиным угощением.
Я впервые встретился с этим деликатесом и не знал с какого края к нему подступиться – то ли воспользоваться вилкой, то ли взять чебурек в руки. Видя мою неопытность и предупреждая неприятные моменты, связанные с тем, что горячий сок, наполняющий чебурек, может забрызгать одежду и просто-напросто обжечь, тётя Рая взялась показывать как нужно есть этот «большой пирожок с мясом», как она его назвала, одновременно комментируя:
– Нужно взять его за жёсткий край и, придерживая другой рукой, надкусить кончик так, чтобы открылась внутренность пирожка. Затем следует полакомиться мясным соком, наполняющим его.
– Каким образом нужно лакомиться, тётя Рая? – спросил я.
– Видел, Глеб, как космонавт пьёт из тюбика? Так и ты делай! – объяснила тётя.
Это сравнение мне понравилось, и я с удовольствием начал лакомиться соком, одновременно представляя себя в кабине космического корабля. Взрослые успешно справились с этой задачей, макали обезвреженные чебуреки в соус, хвалили пикантный вкус мяса, хрустящую поджаренную корочку и запивали всё это вином.
Арчил, отдавая должное искусству дяди Гриши и перемежая свою речь тостами, со знанием дела прочёл маленькую лекцию о том, что родина чебуреков – Крым, уточнив при этом, что в чебурек не следует класть много мяса, а тесто не должно быть толстым, иначе начинка не прожарится, и при этом чебурек должен удержать в себе горячий мясной бульон и не лопнуть.
Всю обратную дорогу вниз с горы машина была наполнена смехом нашей компании, восхищёнными возгласами женщин и шутками Арчила. В открытые окна машины вырывался свежий воздух, насыщенный запахом цветов.
– А где фуникулёр? – неожиданно спросил Арчил во время спуска, словно это портмоне, которое он потерял.
– Я не видела, – словно играя в только им с Арчилом известную игру, пропела тётя Рая.
– Нет, в самом деле, Рая, ты не заметила, куда он подевался? – не переставал волноваться наш улыбчивый водитель.
– Арчил, сколько ездим с тобой на фуникулёр, столько ты меня и спрашиваешь про него, – смеясь ответила тётя Рая.
– Не поняла, – недоумевала мама.
– Решение о строительстве фуникулёра приняли ещё до войны, но руки до него всё так и не доходили, – начал объяснять Арчил, – а красивое название народу понравилось. Вот и стали звать это место фуникулёром.
– Вот, вот, – вторым голосом включилась тётя Рая. – Сухуми у нас – единственный в мире город с фуникулёром, которого на самом деле нет!
– Понятно, – ответила мама, вытирая слёзы, которые у неё появились от смеха. – Это – вроде, как мираж, ты его видишь, а его нет.
– Ты не поняла, – подсказал отец. Здесь мы ничего не видим, но оно есть, правда только у всех в головах. То есть, это – мираж, но наоборот.
– Мираж, но наоборот… – задумчиво произнесла мама. – Так про Господа Бога объясняют. Он есть, а мы его не видим. Короче, вы меня запутали, – обиделась она.
– Бог, он есть! – воспротивился Арчил. – Так же, как и Синоп, который вы ещё не видели, но я вам его покажу.
После этих слов, не услышав возражений, Арчил направил машину в сторону окраины города, носящей это название.
– Я так понял, что в ботаническом саду вы уже были, поэтому в синопский парк не поедем, а вот песчаный пляж вам понравится, – сказал Арчил, – может быть и на катере покатаемся.
– Да, – согласилась мама, – мы все ноги сбили о гальку на городском пляже.
Остановившись отдохнуть на берегу, все разулись и бродили по песку, на который накатывали небольшие морские волны. Тётя Рая и мои родители были очень довольны таким завершением прогулки, даже не смотря на то, что Арчил, всё высматривавший в море своего приятеля, который, по его словам, обещал быть в это время где-то поблизости, так и не появился. Вдали плыл белоснежный теплоход, и изредка сновали катера. Я разулся, с разрешения мамы, и зашёл в воду по колено, наслаждаясь тем, как песок нежно охватывал мои ступни.
– Мой приятель собирался купить катер на подводных крыльях, но частным лицам Хрущов не разрешал иметь такую роскошь, может сейчас что-то изменится, – как бы оправдывая промашку с обещанной морской прогулкой, охарактеризовал Арчил статус приятеля и надежду на изменения в стране после избрания Леонида Ильича Брежнева генсеком.  – Зато у него есть ЗИМ! – на высокой ноте закончил он.
Я знал, что ЗИМ – это большая чёрная машина, на которой ездят большие начальники – такие видел в Москве, когда мы делали пересадку с самолёта на поезд. Точно также, я уже отмечал для себя, что изменения в высшем эшелоне власти в стране как-то сказываются на окружающей действительности, например, у нас в городе исчезли стиляги, в том смысле, что старшие ребята с нашего двора перестали носить узкие брюки «дудочкой» и набриолиненные причёски.
Недалеко от нас остановилась такая же «Волга», только чёрного цвета, из которой вышли двое военных, поблескивая крупными звёздами на погонах. Их шофёр остался в машине, а они, сняв туфли и закатав штанины брюк, так же, как и мы, принялись гулять вдоль берега по колено в воде.
– На этом пляже часто можно увидеть военных – рядом находится институт, где после войны работали немецкие учёные, вывезенные из Германии, – пояснил Арчил присутствие офицеров на пляже.
– Как называется институт? – поинтересовался отец.
– Не знаю, – замялся Арчил, – Но почему-то все называют его Синопом, так же, как местный парк и этот пляж. Ещё я как-то слышал, что для этого названия подходит расшифровка «Сухумский институт общих проблем», но не буду утверждать, что это так, потому что Синоп – очень старое название этой местности.
Далее взрослые завели разговор о войне, затронувшей, как я понял, не только нашу семью, но и родных Арчила. Кто-то назвал две фамилии маршалов, отдавая должное их роли в войне, на что тётя Рая одного назвала «мужланом», а второго охарактеризовала как «достойного мужчину».
Арчил одной фразой: «Тебе виднее», – отреагировал на эпитеты, которыми одарила военных тётя Рая.
На недоумённый взгляд мамы тётя Рая пояснила, что военные чины и начальство из Москвы любят отдыхать в Сухуми, и она, работая в ресторане то официанткой, то буфетчицей, а сейчас – заведующей залом, видит многих известных людей.
– Если утром кто-нибудь из гостей расплатится сторублёвой купюрой, – с искорками в глазах предавалась воспоминаниям тётя Рая, – я кладу её в карман передника и, если к концу дня чаевых набирается больше сотни, то я несу её, целенькую, домой, чувствуя себя на седьмом небе от счастья. Такие сотни собираю и надеюсь, что у нас с Гришей будет собственное жильё.
– Вам надо на Рицу съездить, – возобновил участие в разговоре Арчил, – дачу Сталина увидите, – хорошо, что прежний Генсек не додумался вместе с памятниками вождю снести и его дачи.
Маме не понравилось, что в мои уши полилась так называемая «правда жизни», которую, по её мнению, сыну знать рано, и она предложила мне искупаться в море, поэтому дальнейшего разговора я не слышал.
Вечером Арчил стал участником застолья, которое устроили у себя дома тётя Рая и дядя Гриша. Их обителью была комната с отдельным входом, которую они арендовали у хозяев. Окна комнаты выходили в палисадник с небольшими пальмами и цветником, а напротив входа располагалась площадка, на которой под навесом был установлен большой стол. Развешанные по краям навеса фонари и вьющийся на нём виноград создавали непередаваемую атмосферу сказочности происходящего. Мясо под соусом, много зелени и вино украшали стол.
– Я всю жизнь мечтала о таком месте, где сейчас живу, – откровенничала тётя Рая. – А сравнить мне есть с чем, после войны пришлось пожить и в Магадане, и во Владивостоке и в Иркутске. Здесь я, в буквальном смысле, отогрелась и согласна провести остаток жизни.
В следующие дни мы посетили обезьяний питомник и съездили на озеро Рица, которое запомнилось дорогой, идущей по краю ущелья, и мамиными возгласами: «И как только все ездят по этой страшной дороге? Ужас! Никогда больше сюда не поеду!», а также гладью озера, на противоположной стороне которого белела дача Иосифа Виссарионовича Сталина. Экскурсий на дачу вождя в этот день не было. Постояв у балюстрады, установленной вдоль берега около стоянки автобусов, и немного передохнув, мы пустились в обратный путь. На полпути мы отдохнули у Голубого озера, которое оказалось по размеру таким же, как омута старицы Склюиха в нашей местности, но глубина озера впечатлила больше всего: как сейчас помню эту цифру – семьдесят шесть метров! Отец сфотографировал меня, присевшего на камне, у этого озерка под очередное мамино восклицание: «Ужас! Сейчас же слезь с камня, Глеб!»
В остальные дни пребывания в Сухуми мы больше никуда не ездили, а ходили к морю, на пляж, где некуда было яблоку упасть. Там мы беззаботно проводили время. Отец сожалел, что поблизости нет биллиардной, а то он бы... Мама заботилась о том, чтобы мы с ним не обгорели, а я попеременно то купался, а то слонялся по пляжу, болея за отдыхающих мужчин, меряющихся силой у аттракциона, или, присев у расположенного поблизости бассейна, болел за ватерполистов, игру которых видел впервые.
В последний день нашего пребывания в солнечной Абхазии мы пошли вечером попрощаться с морем. Компанию мне составил сын хозяев дома, у которых арендовали комнату мои тётя и дядя.
– Нугзарчик, мальчик мой, – обращалась к нему тётя Рая, не имевшая собственных детей и низвергавшаяна него своё неизрасходованное материнское чувство.
Море было бурным, поэтому никто не купался. Тем не менее, я получал удовольствие оттого, что, стоя на берегу, любовался прибоем и, осыпаемый брызгами от разбивавшихся о берег волн, чувствовал себя способным устоять против стихии. Мысленно улетев куда-то в своих фантазиях, я почувствовал, что кто-то сдёрнул с меня трусы, и позади раздался дружный смех мальчишек. Это друзья Нугзара, подошедшие к нам, веселились от очередной его проделки, лицезрея мою белую задницу и крича что-то по-абхазски.
«Да, если бы я знал, что Нугзар такой, то не пошёл бы с ним на море!» – подумал я.
С моря Нугзар ушёл с компанией друзей, а на следующий день мы уже уезжали. Тётя Рая поглядывала по сторонам, когда мы выходили с чемоданами и сумками, чтобы отправиться на железнодорожный вокзал.
– Нугзар должен подойти, чтобы извиниться, – пояснила она.
Думаю, что он видел наш отъезд, но остаться героем в глазах друзей было важнее. Когда садились в вагон, родители пригласили тётю Раю к нам в гости, а она под каждый новогодний праздник, после этого, отмечалась, присылая нам одну-две посылки с мандаринами. Каждый плод был завёрнут в кусок местной абхазской газеты, а аромат от фруктов распространялся на весть подъезд нашего дома и был поводом к тому, чтобы угостить соседей редкостными для наших мест оранжевыми шариками.
Через четыре года, когда я учился уже в седьмом классе, тётя Рая приехала к нам в гости. Я не заметил ничего особенного в её приезде, разве что она подолгу разговаривала с бабушкой, Марией Кирилловной. Обращала на себя внимание импортная одежда тёти Раи и модные остроносые  чёрные сапожки на высоком каблуке-шпильке, за которыми тётя тщательно ухаживала, каждый день смазывая их кремом. Такая, красиво наряженная и эффектная, тётя ходила с нами на концерт в местный заводской дом культуры на концерт Вуячича, белорусского певца, как было написано в афише.
– Наш, заводской, – сказала о нём мама, обсуждая с тётей Раей поход на концерт. – Я его хорошо знаю: работал токарем в нашем цехе до армии, а потом остался там, где служил. Но вот, выступая в краевом центре, нашёл возможность приехать к своим заводчанам!
На следующий день в школе один из одноклассников, Слава Колесников, более продвинутый, по сравнению со мной, в части ухаживания за девушками, спросил меня:
– А с кем ты был вчера на концерте?
– С тётей, она в гости приехала, – ответил я.
– Классно выглядит твоя тётя! – восхитился Слава. – А сколько ей лет?
– Не знаю, – честно ответил я.
Дома я поинтересовался у тёти о её возрасте, сообщив про фурор, который она произвела, по мнению одноклассника, на вчерашнем концерте.
– Да, выгляжу на тридцать, а по паспорту мне – сорок, ну, а на самом деле недавно отметила полувековой юбилей. Ровесница Октября, одним словом, – призналась тётя Рая и расхохоталась.
– Ох! – только и смогла произнести бабушка, ставшая свидетельницей нашего разговора.
После отъезда тёти мама доверительно сообщила мне, что бабушка не видела её двадцать пять лет, причём до тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года вообще ничего не знала: ни где она, ни что с ней. А ещё через пять тётя Рая сообщила, что разошлась с дядей Гришей: он начал пить, и у неё появился хороший знакомый, друг, как она называла его в письмах, работающий главным инженером карьерного управления. Бабушка и мама радовались за неё, но буквально через пару лет друг тёти Раи умер, потому что поздно лёг на операцию по поводу аппендицита.
Сразу после отъезда тёти к нам в гости пожаловал, нет, скорее – нагрянул папин дядя, которого я видел, будучи в шестилетнем возрасте в гостях у бабушки на Азовском море. Он и тогда запомнился мне тем, что был очень крепким мужчиной с громоподобным голосом. И по приезду к нам, достигнув преклонного возраста, он удивил крепким здоровьем, работоспособностью и большим жизненным оптимизмом. Не случайно его все звали не иначе, как дядька Андрей, вкладывая в слово «дядька» концентрат отменных мужских качеств.
Отец в это время как раз был на рыбалке на озере Зайсан, и дядька Андрей, сделав все свои дела по командировке, дожидался его, чтобы увидеться и уже после этого уехать.
– Навряд ли ещё приеду к вам, так что последний раз в этой жизни пообщаться надо, – говорил дядька Андрей вечером за ужином, а когда отец, в валенках, тулупе и большой ондатровой шапке ввалился в весь в инее в квартиру, набросился на него: «Борис, ты чего удумал – в тридцатиградусный мороз за пятьсот вёрст на какую-то рыбалку умотать? Рыба – она на море, а ты какую-то плотву решил ловить. Я вам привёз тарань, раздевайся – угощать буду!»
– Это мы тебя угощать будем, помнишь ведь, что твоя невестка большая мастерица фаршированную рыбу готовить, – ответил отец, под невесткой имея в виду мою бабушку Марию Кирилловну, – только занесу вещи.
Ворча и выражая сомнение, дядька Андрей просто-таки остолбенел, когда отец стал заносить домой мешки с мороженой рыбой и ставить их в коридоре у стенки: каждый из них, словно поленьями, был наполнен полутораметровыми щуками. Из одного мешка вывалилась россыпь крупных судаков, окуней и сазанов. Я видел, что на дядьку Андрея, в своё время директорствовавшего на рыбном заводе и выходившего по молодости в море на промысел, улов отца произвел впечатление.
– Теперь я понимаю, почему Борис остался здесь жить и не вернулся на родину, – говорил дядька Андрей, лакомясь под водочку фаршированной щукой, приготовленной бабушкой.
– Приезжайте осенью, – Борис вас на охоту свозит, увидите сколько здесь дичи, – поддерживала разговор мама, угощая дядьку.
А на следующий день на работе отец встретил в коридоре заводоуправления начальника финансового отдела Шефтебаня:
– Борис Иванович! Это твой родственник к нам на завод пожаловал? – жизнерадостно улыбаясь, спросил он.
– Мой. А что?
– Хотел спросить, – он случайно в войну не полком ли командовал?
– Что: разбудил, построил и заставил рассчитаться всё заводоуправление? – улыбнулся отец. – Нет, он старшим сержантом в санитарном батальоне служил, раненых на себе с поля боя выносил, по ходу и к гашетке автомата руку прикладывал, за то награды у него имеются.
– Считай, что ещё одну медаль «За отвагу» он заработал. Это – стихийное бедствие! Перед таким громовым голосом, как у него, никакие двери высоких кабинетов не устоят. – Шефтебань вытер пот с лица. – Одним словом, начальник отдела сбыта, увидев в его командировочном удостоверении твою фамилию, спросил меня – не родственник ли он тебе, и если родственник, просил меня по дружбе передать, что все документы для отгрузки тракторов по его заявке он уже оформил, пусть не волнуется и руководство не тревожит.
Дома отец рассказал дядьке Андрею о впечатлении, которое он произвёл на заводе.
– Они там окопались у себя в заводской управе, пришлось, как на фронте, в атаку идти: «За Родину! За Сталина!» – оправдывался дядька.
– И как у тебя в восемьдесят лет здоровья хватает? – поинтересовался отец.
– Я – как бык! Сил ещё полно: и на работу хватает, и на молодую жёнку остается! – хорохорился дядька Андрей. – Кстати, Мария говорит, что к вам Райка заезжала, – поинтересовался он, и по всему было видно, что ему давно хотелось поговорить о папиной сестре.
– Было дело, – сухо ответил отец.
Эх, жаль, что не захватил, а то бы всыпал ей по первое число, – всю родню опозорила, во время оккупации удумала с румыном под ручку по городу гулять. Это надо ж! – возмущался родственник.
– Не знаю, что там и как, – ответил отец, – да только это она предупредила о том, что немцы при отступлении, перед тем, как покинуть город, людей в Германию угонять будут; многим удалось спрятаться, и мы с мамой и её братом, дядей Сашей, ночью на лодке в море ушли. Ещё справки помогала оформлять в комендатуре людям, кому туда нос совать было опасно.
– А я слышал, что арестовали её и на десять лет в Магадан отдохнуть отправили, – усомнился в сказанном отцом дядька.
– Я тоже слышал, – покачав головой, как бы соглашаясь с дядькой, сказал отец, – но как-то не стыкуются эти слухи с её участием во фронтовой бригаде и замужеством за капитаном дальнего плавания после войны, да и сейчас, хоть и не высоко взлетела, но по работе ей иной раз и с генералитетом приходится общаться, – кормить высокопоставленных ветеранов кому попало не доверят.