Когда любовь умирает - остаётся блюз

Мария, приехав в родной город, в тот же вечер,  направилась в университет — туда, где когда-то располагался джаз-клуб. Музыканты настраивали аппаратуру, готовясь к выступлению. Она выбрала гитариста постарше, представилась студенткой журфака и спросила, где можно найти Сергея Красулина.


Эдик — так звали гитариста — оказался немногословным. Сказал, что Красуля ушёл из клуба лет пять назад. По слухам, летом «гастролирует» на пристанях, зимой подрабатывает сторожем в заводи «Ширчик».


Шесть лет назад её старшая сестра Ирина погибла — попала под поезд. Смерть разломала семью: через полгода умер отец, а ещё через год мать с младшей дочерью эмигрировали в Канаду. Мать, словно чеховская Раневская, сбежала из России, чтобы забыть — и мужа, и дочь.


Перед переездом, разбирая книги, Мария нашла конверт. Почерк был Ирин. Предсмертное письмо. В нём — признание: после близости с музыкантом из джаз-клуба она забеременела. Сергей Красулин — так звали его — отнёсся равнодушно к этому  и вскоре исчез. Это и подтолкнуло Ирину к самоубийству.
Мария с трудом вспомнила его лицо джазмена, тогда ей было двенадцать. Теперь, узнав правду, она возненавидела его всей душой. Решила найти, посмотреть в глаза, выказать презрение. Иначе — предаст память сестры.


Вскоре представилась возможность поехать в Россию — группа миссионеров из её церкви предложила Маше поехать с ними переводчицей. Она согласилась, не раздумывая.


На второй день после приезда выдался солнечный мартовский денёк. До вечера Маша была свободна. Одевшись потеплее, она спустилась к берегу Волги. До заводи «Ширчик» было около двух километров по льду. Никогда прежде девушка не переходила замёрзшую реку. И ничего не знала о заводи.


Подойдя к берегу, она почувствовала страх. Засомневалась. Это походило на авантюру. Как, ничего не зная о человеке, кроме сплетен, прикинувшись журналисткой, взять интервью? Поводом должен был стать блюз, сочинённый им несколько лет назад — он сделал Красулина самым известным джазменом города.
Стоя на пустынном берегу, Мария всматривалась в заводь. Волга была широкой. Ни одного пешехода. У берега лёд подтаял, из трещин сочилась вода. Вдалеке стоял человек в тулупе — смотрел в её сторону.

Она перевела взгляд на ледяной панцирь. Ее охватил страх и нерешительность. Можно было вернуться. Но вспомнилась Ирина. Смерть отца. Мария натянула шапку и решительно сделала первый шаг.

Едва ступив на лед, она услышала резкий свисток. Обернувшись, Мария увидела человек в тулупе бежавшего по берегу и махающего ей руками. Она отвернулась и пошла дальше, зная что если вернется, то  всё рухнет. Девушка прибавила шаг. Свист постепенно стих.


На середине Волги задул ветер. Приходилось обходить торосы — застывшие волны. Ближе к заводи лёд выровнялся. Впереди стал просматриваться лесной массив. Выйдя на берег, она увидела тропу. Одна вела вдоль берега, другая — к сгрудившимся пристаням. Ей повезло: она сразу вышла к пристанини с названием «Зелёная роща».
Перед дверью стояла лопата и веник. Значит, там кто-то живёт. Где-то рядом вяло гавкнула собака. Мария, боявшаяся собак, постучала. Эхо разнеслось по округе. Залаяли ещё несколько псов.


***


Она толкнула дверь. Та застонала ржавым скрипом. Полумрак, в нос ударил запах сырости и старой постели. В углу еле различимые две узкие кровати. На одной — шевельнулся силуэт.
— Есть кто живой? — голос прозвучал слишком резко.
Одеяло дрогнуло. Показалась взъерошенная голова.
— Здравствуйте… я ищу Сергея Красулина, — голос предательски срывался.
Человек отбросил одеяло, опёрся на руки, уселся прислонившись к стенке.
— Отдёрни занавеску, — хриплым голосом спросонья - произнес он.
Свет полоснул комнату. Облупленные стены, стол остатками вчерашней еды — и его лицо. Она замерла. Да, это он. Постаревший, осунувшийся, но — он.
У изголовья — инвалидная коляска, на ней — футляр от гитары. На полу — костыли. В её взгляде мелькнула тень воспоминания. Он заметил это.
— Вы… музыкант Сергей Красулин? — пристально глядя на него.
— А ты кто?
— Мария. Студентка журфака. Пришла поговорить… взять интервью.
— Пришла? Откуда?
— С того берега.
— Пешком перешла Волгу?
— А как ещё? Вы точно Сергей Красулин?
Он усмехнулся:
— Сомневаешься? Паспорт показать?
— Не нужно. Я тебя узнала. Шесть лет назад ты был у нас с моей сестрой Ирой.
Он замер.
— С… Ирой?
— Неужто забыл? А она вас помнила. До конца.
Тишина повисла тяжёлым грузом.
— Переход по льду запрещён, — наконец сказал он. — Рисковала жизнью. Зачем?
— Хочу знать, что случилось потом.
— Не понимаю…
— Понимаешь. Вы поссорились, потом ты исчез…а через несколько дней она…
— Хватит, — резко перебил он ее.
— Нет, не хватит! — голос дрогнул. — Почему ты не пришёл проститься?
— Не мог… — почти шёпотом. — Она была права. А я — трус…трус,  как и сейчас.
Мария подходит к окну. Он не сводил с неё глаз.
— Ты очень похожа на неё. Я даже испугался, — сказал он после паузы.
— Значит, всё-таки помнишь. Почему ты здесь? Есть родные?
— Так интервью не начинают.
— А как начинают?
— Спрашивай про музыку.
— Хорошо. Почему ты назвал свой блюз «Калека»?
Он опустил взгляд:
— Когда узнал про Иру… запил, пустился во все тяжкие. Однажды грузовик переехал мне ноги. Это был шок. Я не знал, как жить дальше. Тогда и появился этот блюз.
— Ты продолжаешь жить. Сочиняешь, исполняешь свои песни. Что тебя держит на плаву? — Если бы не музыка,  то бы давно пошёл ко дну.
— Кто-нибудь поддерживает тебя?
— Общество инвалидов. Вот недавно подарили краску для волос. Блонд. Хочешь подарю? — смеётся.
— Спасибо, не крашусь. Лучше сыграй свой «Калека-блюз».
— Извини. Этот блюз… требует другого времени. И места.
— Как это понимать?
Он оживился:
— Для блюза нужны законы. Он должен пахнуть ржавчиной тюрьмы и дном стакана…
— То есть, чтобы петь блюз, нужно заслужить право?
— Да. И невезение — главное условие. Блюз — это способ думать. В советское время он был невозможен.
— Потому что смерть была табу?
— Да. А смерть на скрипучей железной кровати — это уже блюз.
— А может, это просто судьба? — тихо сказала она. — Похоже, я слышу исповедь.
Он посмотрел на неё, как будто впервые.
— А какие у блюзменов отношения к любви к женщине?
— Любовь и блюз неразделимы. Особенно, когда любовь умирает. Тогда и остаётся только блюз.


***


Снаружи слышится звук подъезжающего снегохода. Радостный, заливистый лай собак прорезал тишину.
— Вот и твой долгожданный спаситель, — сказал он, не глядя на нее. — Он довезёт тебя до Рождествено и посадит на Хивус, судно на воздушной подушке. Через час ты уже будешь на той стороне Волги.


Мария вдруг поняла: ей не хватило самого малого, чтобы услышать от него признание. Не интервью, не факты — а простое, человеческое «я любил её». Но он не сказал. И, возможно, никогда не уже скажет.
Через несколько минут она покинет это убогое жилище, и всё, что останется — запах сырости, простуженный голос Сергея, и блюз, который он так и не сыграл при ней.
Что-то изменилось. Злость ушла. Осталась жалость — тихая, ненавязчивая, как послевкусие. Судьи из неё не получилось. И, может, это к лучшему. Что произошло между сестрой и им — ей не узнать. Да и зачем? Иру не вернуть. Отца — тоже. Прошло много лет. То, что она внушила себе — оказалось пшиком. А этот человек уже наказан. Наказан жизнью, телом, памятью.


Перед дверью кто-то отряхивал веником снег, разговаривая с собаками.
— Фу, фу, Дружок. Место!
Дверь распахнулась. Вошёл краснощёкий парень лет тридцати, с двумя армейскими котелками в руках.
— Заждался? — увидев Марию, удивлённо посмотрел на Сергея. — О, у нас гость? Знакомая? Фанатка?
— Нет… студентка. Журналистка.
— Наконец-то и к нам пожаловали. Написать собираетесь о Сереге? Давно пора. Он протянул широкую ладонь. — Лёха. Сторож.
— Маша.
— Маша… красивое, русское имя. Оно вам очень идёт.
Он начал прибирать стол, расставлять котелки.
— Завтрак прибыл! Ещё горяченький. Прошу всех к столу.
Сергей остановил его.
— Лёх, тут такое дело. Марию… Машу надо подбросить в Рождествено. Помоги с посадкой.
— Может, сначала перекусим? Пока не остыло?
— Ей нужно вернуться как можно скорее.
— Понимаю. Тогда — вперёд. Транспорт под парами.
Сергей усмехнулся:
— Материала достаточно для интервью? Или…
— Или — не будет.
— Тогда счастливого возвращения, Маша. Рад был познакомиться. Не держи зла.
— Не буду. Прощай, Красуля.
Лёха поставил котелки на стол.
— Дождись меня. Вместе позавтракаем. Не скучай.
Они вышли. Слышится шум отъезжающего снегохода, лай собак, скрип снега. Потом — тишина.


 Вдруг пристань затряслась. Зазвенели ложки в чашке. Протяжный гудок ледокола «Портовый» прорезал воздух.
Когда звуки стихли, и тишина снова заполнила комнату, Сергей дотянулся до футляра. Открыл. Достал потёртую гитару,  подул на ладони, разогрел пальцы. Потом, усевшись поудобнее на кровати, начал играть.
Мелодия была простая. Но в ней было всё: расставание, боль раздробленных ног, дно стакана, скрип железной кровати, и голос той, что ушла. Это был блюз. Его блюз. Калека-блюз. Он играл его для себя — чтобы не забыть, чтобы не простить, чтобы остаться живым.