Иногородцы Часть первая

Глава первая:  Пётр

Пётр засыпал овса в последнюю кормушку, и отёр пот. Теперь все лошади были накормлены. Пока они едят можно немного передохнуть, а там снова привычная работа, чистка коней, стойл, сбруи, ну и много ещё чего. Мало ли забот у конюха. От зари до зари работы хватало.
Вот уже скоро год, как он работает здесь, на конезаводе. Конезавод был большим. В четырёх конюшнях, выстроенных квадратом, содержались восемьсот лошадей. Здесь их разводили, дрессировали, готовя к службе в армии. Ведь боевой конь особенный. Он тоже воин, и врага копытами забьёт, и раненого хозяина с поля боя вынесет, и пушечных залпов не испугается, и на смотре выучку покажет. А это всё плоды дрессировки. Многое, конечно, зависело и от характера лошади, но здесь постоянно улучшали породу, а не годных к строевой службе  выбраковывали. Нет, не убивали, конечно, продавали по сходной цене. Потом эти кони возили кареты и дрожки, ну а самые неказистые трудились в полях.  Лошади везде нужны.
Выйдя во двор, Пётр глянул на небо, где уже поднялось утреннее солнце, потом оглядел двор, и оторопел. По огромному двору прямо на него шла молодка. Тёмные глаза весело поблёскивали из-под надвинутого платка. А сама она была вся такая нездешняя, такая необычная, ладная, статная, в кожаных сапожках, что Пётр разинул рот от удивления.
- Ну, и чаво рот раззявил-та? Мотри, карга залетит!
И она рассмеялась так весело и заразительно, что Пётр, не успев обидеться, засмеялся тоже.
- Да ты откуда такая взялась то?
- Кака така?- лукаво спросила женщина и стрельнула на Петра глазами. Красивый мужик ей понравился сразу.
- Ну, ненашенская. У нас бабы не такие.
- А у нас такие! И чаво уставился? Аль не нравлюсь?
- Нравишься! Токо вот не пойму, откуда ты взялась?
- Да с Яика мы, Урала по-нынешнему, табунок пригнали породу вашу улучшать.
Пётр огляделся, и только сейчас заметил в углу двора небольшой табун коней. Кони были степные, полудикие, привыкшие к вольным просторам, они нервничали в этом каменном мешке,  но в них опытный глаз сразу видел и стать, и резвость. Хороши были кони. Рядом суетились табунщики, стараясь успокоить животных, а к ним уже подходил управляющий конезаводом. Раньше бы Пётр подошёл поближе посмотреть на конское пополнение, но сейчас собеседница его интересовала больше.
- А ты-то чо с табуном, за мужем увязалась, что ли?
- Ишь ты, шустрый какой! Всё-то тебе надо знать.
- Ну, коль не отвечаешь, значит не за мужем, а то б сразу сказала.
Женщина посерьёзнела.
- Погиб мой казак, вдовствую. А с табунком, мой братка главный, вот я и поехала с ним. На мир посмотреть.
- Ну и как? Нравится?
- Хорошо тут у вас. Леса кругом. Токмо у нас лучше. Выйдешь в степь, и от края до края земли всё видать, а ковыль седыми волнами вокруг ходит, как в половодье на Яике.  Красота!
- И что? Деревьев совсем нет?
- Есть, только вдоль рек да в урочищах.
- А чья ж земля то эта? Почему на ней хлеб не растят?
- Да ничья, обчая. А хлеб растим на других землях, к Яику поближе. А тут скот пасётся.
Пётр пытался представить себе, как это от края до края одна степь? И земля ничья. Здесь в нижегородчине, любой клочок земли кому-нибудь да принадлежал. Все пригодные земли давно были распаханы и засеяны, леса и луга тоже имели своих хозяев. Вот за конезаводом огромный заливной луг, собственность конезавода, лошадей там пасли, сено заготавливали. А вот чтоб земля ничья… Да как же такое быть-то может?
- А скота-то много?
- Много. У наших Овчинниковых только коней раза в три больше, чем здесь, а уж баранов и вовсе не счесть.
- И у крестьян у всех лошади? - продолжал расспрашивать Пётр.
- Нету у нас крестьян, у нас казаки, да киргизы. У всех кони есть, как же казак без коня? Ну а киргиз тем более.
- Слышь, а как тебя зовут-то хоть?
- Дарьей кличут.
- А меня Петром.
- Петя, Петя, Петушок, - дурашливо запела Дарья, одарив Петра горячим взглядом тёмных глаз. – Покажешь мне ввечеру окрестности?
- Покажу. На закате к воротам подходи.
Разговор пора было заканчивать. Вокруг уже сновали люди, и с интересом поглядывали на беседующую пару, а старший конюх, приятель Петра Иван, который и помог ему устроиться здесь на работу, потихоньку грозил Петру кулаком, но беседу прерывать не стал.
Дарья пошла к своим, а Пётр нехотя отправился в  конюшню. Разговор о вольных землях не выходил из головы. А смуглое, слегка скуластое лицо и особенно горячий взгляд тёмных глаз новой знакомой запали в душу.
Пётр чистил стойла, когда его позвал Иван.
- Петька, пойдем пополнение принимать. Часть коней к нам определили.
Отложив вилы, Пётр пошёл вслед за Иваном. Внимание привлекал каурый жеребец, он нервничал, не хотел заходить в тесную конюшню, два казака еле удерживали его.
- Красавец! А зовут-то как?
- Тулпаром.
- Это как? - не расслышал Иван,- Тулупом что ли?
- Сам ты тулуп, деревня. Тулпар – крылатый конь по киргизски. Он на байге завсегда первым приходит.
- А что это за байга такая?- поинтересовался Пётр
- Да скачки степные.
- Да что ж вы такого ценного жеребца да к нам отправили? – подколол Иван, обидевшись на тулуп.
- А у нас и получше есть, и побыстрее, а энтот пущай вашу породу улучшает,- и казак озорно блеснул глазами.
Вот по этому, озорному блеску глаз,  Пётр сразу и догадался, что это и есть брат Дарьи. Глаза у них были одинаковые, и задор тоже. Сразу подумалось, придёт молодка к воротам на закате, или обманула? А сердце чуяло, что придёт, и сладко замирало от этой мысли.
Закат только начинался, а Пётр уже стоял за воротами, гадая, придёт или не придёт. Он знал, что гостей разместили в коннозаводской слободке – нескольких бараках неподалёку от конезавода. Сам он тоже ночевал там, до села было двенадцать вёрст, каждый день не натопаешься. Так что к жене с детьми он попадал только в редкие выходные да на праздники.
Село называли по-разному. Когда-то оно звалось Пеля Хованская, по фамилии хозяев села, потом имение купили князья Голицины, и село стали называть Голицыно, потом Столыпино, по имени новых хозяев, а когда в селе построили Христорождественскую церковь, за ним прочно утвердилось название Рождествено.
Столыпины были прогрессивными помещиками. После реформы 1861 года, когда всем крепостным дали волю, они быстро наладили хозяйствование на новой основе, а чтоб крестьяне лучше соображали, решили открыть школу для мальчиков. В новых условиях это было необходимо. Обучение шло серьёзное, за основу взяли программу реальных училищ. Школа просуществовала недолго, но Пётр с братом успели её закончить. Учились они с удовольствием, перед ними совсем новый мир открывался. А вот другие ребята не слишком стремились преуспеть в науках, крестьянская работа была им понятнее и привычнее, чем книжная премудрость. Школу закончили немногие, большинство одолело только программу первого, в лучшем случае второго классов. То есть научились кое-как читать, писать и считать.
Брат пошел служить по армейской линии, и скоро был произведён в унтер-офицеры. А Пётр остался в селе, где проживала вдовая мать, к ней он и привёл молодую жену. Большого хозяйства у них не было, земли тоже, приходилось наниматься на работу то туда, то сюда. Работа была чёрной, платили мало, а чаще и вообще не платили. Нечем было, село было небогатым. А уж для грамотного человека дела и вовсе не находилось. Тем паче, что почти все сверстники Петра были грамотными. Друг детства Иван, уже давно работавший на конезаводе, говорил, что там заработки хоть и не велики, но поболе будут, а главное постоянны. А когда ушёл один из конюхов позвал Петра, без протекции попасть на конезавод было сложно. Желающих, хоть отбавляй.
Заработка едва хватало, чтоб кое-как прокормиться с семьёй, а вот выкарабкаться из нищеты не получалось. Да и работа была тяжёлой, грязной, и от зари до зари. Поэтому и поразили Петра рассказы о вольных степях на Яике.
Об Уральске он слыхал и ранее. В гости к господам приезжал как-то их родственник, важный генерал. Ему показали школу. Генерал посмотрел программы, поспрашивал учеников, остался доволен. Похвалил свою родню, и сказал, что сам в Уральске много школ пооткрывал, и даже театр. Вот про вольные степи он ничего не рассказывал. А Петру название города запало в душу, хотелось там побывать, посмотреть, что за город такой, что сам генерал хвалит. Он даже на карте его нашёл, на самом изгибе Урала-Яика маленькая точка. Потом всё это забылось, а вот сейчас, после встречи с Дарьей, снова всплыло в памяти.
Закат уже пламенел вовсю, когда появилась Дарья. Пётр увидел её издалека, лишь только  фигурка показалась в конце слободской улицы, и пошёл навстречу.
- Ну, давай, показывай, чаво тут у вас интересного, - вместо приветствия сразу сказала Дарья.
- Пойдём, речку нашу покажу, Рудню.
Путь был недолог. Слободка строилась параллельно  берегу. Здесь было шумно, ребятня плескалась в неширокой речке, при этом орала, визжала, ревела, как и положено ребятишкам. Пётр с Дарьей пошли вдоль берега в сторону лугов. А по дороге Пётр рассказывал:
- Речка наша не простая. Впадает в другую реку, под названием Алатырь. Говорят, есть на этой реке бел-горюч камень Алатырь, по нему и реку так назвали. Не простой это камень, а пуп земли. Коли влюблённые к нему придут, так камень им поможет, чтоб никогда не расставались, а кто камень тот найдёт, да письмена тайные прочитает, тому счастье будет великое. Только вот пока ещё никто тот камень не нашёл, прячется он от людей, не каждому покажется.
- Неужто правда?
- Так люди говорят, сам не видел.
- А може, тот камень вовсе и не у вас, а у нас, - лукаво сказала женщина. -  У нас-то в Ханской роще тоже камень запрятан, да и найти его тоже не кажний может. А вдруг это ваш Алатырь и есть?
- Да кто ж его знает, может он, а может и другой какой.
Пара присела на поваленную то ли бурей, то ли половодьем лесину. Пётр задумчиво смотрел на вяло текущую воду, и думал о волшебном камне, о загадочном далёком городе, где очень хотелось побывать. Но больше всего его мысли занимала соседка.
- Ну, чаво молчишь-то, будто в рот воды набрал? Рассказывай, чего тут у вас ещё интересного есть,- и она игриво толкнула Петра локтем.
Рассказывать было особенно нечего. И Пётр, в ответ на игривый жест, обнял Дарью за плечи.
- Но, но! Лапы-то убери! Ишь, скорый какой. Ты вот что, приезжай-ка к нам в Уральск, не дело мужику на конюшне горбатиться. Там тебе получше работу найдём. А я уж так и быть тебя на постой возьму, - она игриво засмеялась.
- Да я женат.
- Ну, жана – не стена, отодвинуть можно.- И Дарья с весёлым смехом вскочила с бревна, - Догоняй!
И молодка побежала в сторону луга, где стояли копёшки уже скошенной травы. Пётр побежал за ней, и они смеясь повалились на свежее душистое сено. Поцелуй был долгим и горячим, но Дарья снова посерьёзнела.
- Побаловали, и хватит. Вот, коли приедешь, тогда и поглядим. Спросишь на улице Стремянной, где Дарья-вдовица живёт, кажний укажет. Хозяйство у меня справное.
Молодые люди не спеша шли через луг в сторону конезавода.
Утром казаки уехали на свой загадочный Яик, а Пётр пошёл в конюшню. Специально для Тулпара прихватил угощение – кусочек сахара. Протянул на ладони. Однако, гордый конь угощение не принял, отвернулся. Но стойло убрать позволил, только нервно перебирал ногами и косился в сторону конюха. Засыпав жеребцу свежего овса, Петр вышел из стойла.
Ну, ничего, мы ещё подружимся, - подумал он про себя. Этот конь, каким-то таинственным образом притягивал к себе Петра. Возможно потому, что он напоминал о Дарье. У Петра из головы не выходила красавица-казачка и её предложение. А может и правда, бросить всё и рвануть на Яик?
Через несколько дней Петр повёл Тулпара в манеж. Застоявшийся конь шёл спокойно, он уже начал привыкать к Петру, брал у него с рук немудрёное угощенье, не нервничал, когда тот заходил в стойло, позволял себя оглаживать, чистить. Но тут, как назло, Васька вывел во двор Грома, признанного вожака. Тулпар, почуяв соперника, сразу рванул так, что Пётр не смог его удержать, и полудикий конь хватанул зубами красавца Грома. Петр огрел Тулпара кнутом  и гордый конь дёрнулся от обиды. С ним так никогда не обращались. Подбежали другие конюхи и полудикого степняка оттащили. Несколько человек держали и Грома, который рвался отмстить обидчику.
На шум вышел управляющий. Осмотрел пораненного Грома, приказал срочно позвать к нему ветеринара, рана была неглубокой, но кровоточила. Взглянул на рвущегося из рук конюхов Тулпара.
- Кто этого коня упустил?
- Я. Не смог его удержать, рванул он сильно.
- Так… Не смог, значит. А зачем вообще его вывел?
- Размяться ему надо, несколько дней в стойле.
- Ну, вот и размялся. Можешь идти получить расчёт. Нам такие работники не нужны.
Собирая свои нехитрые пожитки, Пётр думал, как он скажет Надежде, что потерял работу. И что же теперь ему делать? На последний вопрос ответ был один – подаваться на Яик, перед глазами снова стояла Дарья с её заливистым смехом, а всё его естество чувствовало тот единственный поцелуй, горячий и жадный, от одного воспоминания о котором, бросало в дрожь.

Глава вторая. Надежда

Надя опустилась на завалинку и взглянула на свои натруженные руки. Руки были красные, мозолистые. Она устала, очень устала, подённая работа от зари до зари выматывала. Делать приходилось всё подряд, всю самую чёрную работу отдавали подёнщикам. Господские слуги, избалованные и наглые, только покрикивали и усмехались, наблюдая, как она чистит закопченные котлы, или вымывает нужники. А сегодня весь день пропалывала огород, огромный и бесконечный. Солнце палило нещадно, да ещё и насекомые одолевали, но урок выполнила полностью. Управляющий сам проверил, ничего не сказал. Значит, доволен.
Надежда была красавицей, и сама знала это. Небольшого роста, стройная, тонкая, с правильными чертами лица, она сильно отличалась от других деревенских девушек. Узкие щиколотки и запястья были несвойственны крестьянским девушкам, и на родителей она была не похожа. Старухи поговаривали, что с её бабкой когда-то барчук, молодой красавец, поразвлекался. Но не осуждали, при крепостном праве это было обычное дело. Крепостная девка подневольная. Чего барин пожелает, то для неё и закон. Не она первая, не она последняя. Всё равно потом замуж выдадут за кого-нибудь, особенно, если понесёт девка от барина. Так ли это было, или не так, Надя не интересовалась. В доме порядки были строгие, вопросов не задавали, тем более таких.
Крепостное право осталось в прошлом, теперь не барин, а родители выбирали мужа для дочери. Сватались к ней многие, красивая работящая девушка, да и не бесприданница. Хозяйство её родителей было хотя и небольшим, но справным, две коровы, лошадь, свиньи, птица, клочок земли давали возможность семье жить безбедно, не голодать в тяжёлые зимние дни, не наниматься на работу к чужим людям. Рук едва хватало, чтоб со своим хозяйством управиться.
Как-то в церкви она поймала на себе горячий взгляд красивого парня. Надя потупилась и зарделась, и хотя не поднимала глаз, шёл рождественский пост, грешно было в гляделки играть, взгляд будто прожигал её насквозь. Выйдя с матерью из церкви, она осмелилась оглянуться. Обладатель взгляда шёл за ними. Мать, к счастью, ничего не заметила, а Надя до самого дома чувствовала, что парень идёт сзади.
На Святки девушки гадали на женихов, и выпало Наде на этот год замужество. Ночью, с замиранием сердца и трясущимися руками она взяла две заранее припасённые свечи, зеркало и пошла в баньку. Уж очень ей хотелось увидеть, кто же её жених. Страшно было, до жути. Но она всё-таки установила зеркало, поставила перед ним чашу с водой и блюдо с немудрящей едой, а по сторонам зажгла две свечи.
- Суженый-ряженый, приходи наряженный, водой напою, едой накормлю!
Трижды проговорив заговор, она стала пристально вглядываться туда, где огни свечей как бы сливались воедино, в самую, самую глубь зеркального стекла. Сначала ничего не происходило, и Надя стала потихоньку успокаиваться, как вдруг из глубины на неё глянули глаза того самого парня. Надя быстро погасила свечи, на ощупь собрала все предметы гадания, чтоб родители не заметили, и выбежала из бани. Теперь она точно знала, за кого пойдёт замуж.
На следующий день прибежала подружка Нюра.
- Слушай, Надь, сегодня у Еремеевны посиделки. Пойдём, а? А то меня одну родители не отпустят.
- Это что ещё такое, - вмешалась мать,- нечего ей на посиделках делать, на парней глаза пялить, не пущу.
Неожиданно в разговор вмешался отец.
- Пускай идёт, худа не будет, а хоть на людей поглядит, може и жениха себе присмотрит. Коли будет стоящий – неволить не стану.
В избе у Еремеевны было весело, шумно и дымно. Девушки по традиции принесли с собой кудель и прялки, только вот прясть никто не собирался. Они зубоскалили с парнями, строили глазки, шутили, словом веселились вовсю. А уж когда появился гармонист, и заиграл лихую «Барыню», тут веселье достигло своего пика. Ноги, казалось, сами в пляс пускались.
Надя плясать не пошла, не принято у них в доме было такое, мать была строгих правил, и от дочери того же требовала. Она забилась в самый тёмный угол, а вот Нюра с удовольствием выплясывала с каким-то молодым человеком. Настроение у Нади было неважным, среди парней не оказалось обладателя горячего взгляда.
- Слушай, на том конце села у какой-то Андреевны тоже посиделки,- горячо зашептала подбежавшая Нюра,- может, туда пойдём?
- Нет. Я лучше домой пойду, как то неловко мне здесь, стыдно.
- Ну, как знаешь, а я пожалуй, пойду, вон и Манька туда собирается.
Надя совсем уже собралась уходить, как вдруг в избу зашёл он. Оглядевшись, он сразу приметил Надю, и направился к ней.
- Как я рад, что ты здесь! А я к Андреевне ходил, там тебя искал, и боялся, что тебя и тут не найду.
- Да я уж уходить собралась.
- Тогда пойдём вместе, я тебя провожу.
По дороге познакомились. Пётр жил на другом конце села, и даже в церковь ходил  старую, она была ближе к дому. А тогда в Христорождественскую зашёл случайно, шёл мимо, а тут к вечерне зазвонили, вот и зашёл. Так за разговорами добрели до околицы. Рождественский морозец крепчал, но Надя не чувствовала холода. Повернули назад, а когда подошли к дому Пётр спросил, когда они смогут ещё увидеться.
С той поры Надя стала искать любой повод, чтоб выскочить со двора. Сбегать в лавку, принести воды из колодца, навестить соседку – всё годилось, лишь бы хоть мельком на пару минут увидеть Петеньку. Она даже вызвалась вместо матери продавать на торжище немудрёную домашнюю продукцию. Мать нарадоваться не могла, то дочку на торговлю силком не загонишь, а тут сама просится. Где уж ей было знать, что почти всегда рядом с Надей оказывался Пётр. Покупать ничего не покупал, а вот покупателей заманивать, товар расхваливать, это у него здорово получалось.
Незадолго до Масленицы в дом пришли сваты.
- У вас товар, у нас купец,- сладко пропела сваха.
Сватался к Наде соседский Борька, он уже давно не давал ей проходу. То пройти не даст, то скабрезную шутку отпустит, а как то даже попытался облапить, и дыхнул на Надю перегаром, она еле вырвалась и убежала, а вслед ей нёсся пьяный смех: «Бегай, бегай, всё равно моя будешь, никуда не денешься!»
Семья у Борьки была богатой, подёнщиков нанимали, сами не могли управиться с хозяйством. Посему и считался Борька завидным женихом, был уверен, что любая девка с радостью пойдёт за него. Любая, но не Надя. Надя решительно отказала. Мать заахала, как же ты, дочка, он ведь и красавец, и деньги есть, будешь в холе да в неге жить, но Надя упорно стояла на своём. Последнее решающее слово было за отцом.
Надя упала на колени.
- Не отдавайте меня за Борьку, тятенька! Не люб он мне! Грубиян он, и пьяница, он меня бить будет!...
Горячие слёзы отчаяния лились из глаз девушки. Отец смотрел сурово. Он любил дочь, но и отказать такому жениху было непросто. Но он и сам понимал, что Надя права, не будет ей жизни с этим детиной. Наконец, Андрей решился.
- Ну, вот что, дочь неволить не буду. Да и молода она ещё, пусть дома годок поживёт, повзрослеет. Через год приходите, тогда и побеседуем.
Обескураженный жених вместе со сватами покинул избу. Мать сурово поджала губы, не ждала такого поворота событий. Они с соседкой Прасковьей, матерью Борьки, уж давно обо всём договорились, потому и сваты нагрянули. А эта дура Надька упёрлась, не люб, видишь ли. Да где ж их, любых то возьмёшь?
- Ты что, Андрей, совсем с ума спятил, такому жениху отказывать? Да Надька за ним была бы как за каменной стеной. А кто теперь её дуру возьмёт? Ни стати, ни титек, ручки-ножки, словно палочки, кому такая работница в дом нужна, так вековухой и останется. Ишь, переборчива больно!
- Цыц!- прервал словоизлияния матери отец. – Надька права, не будет ей с этим бугаём счастья. Ты-то, как баба, должна это понять.
Обиженная мать загремела у печки ухватами, но возражать мужу не решилась.
На другой день мать послала Надю продать кое-что. Когда проходила мимо Борькиного дома, поймала из-за забора его злобный взгляд. Однако, приставать тот не решился. На торжище к ней как всегда подошёл Пётр.
- А ко мне вчера сваты приходили, от Борьки,- сообщила Надя.
У Петра похолодело сердце, невольно сжались кулаки.
- Засватали?- еле выговорил он вдруг онемевшими губами.
- Нет, отказалась я, а тятя не стал неволить.
Петра охватило ликование. Ему хотелось обнять и расцеловать девушку, но он не решился. Спросил только:
- А ежели я сватов зашлю? Пойдёшь за меня?
- За тебя пойду,- засмеялась Надя, и собрав нераспроданные продукты заторопилась домой.
Дома она улучила момент, чтоб поговорить с отцом.
- Тять! Ко мне скоро Петька сватов зашлёт.
- Так, и что за Петька такой?
- А Ширяев, на том конце села живёт.
- Уж не сын ли того Ширяева, которого лет десять как лесиной придавило?
- Сын. Он с вдовой матерью живёт. А брат его старшой в армию подался, на конезаводе сманили, златых гор наобещали.
- Вдовий сын, значит. А хозяйство ли у них велико?
- Да какое там хозяйство, мать хворая, а Петька, где может, там и зарабатывает, чтоб прокормиться.
- Нет, Надька! Не хочу я тебя в нищету отдавать, тяжко тебе будет.
- Тять, люб он мне. Сильно люб! И в гадании святочном привиделся. Он работящий, непьющий, грамотный. Мы с ним вдвоём не пропадём.
- Ладно, Надежда, перечить тебе не буду. Тебе жить, сама судьбу выбираешь. Не пожалей потом. А у людей поспрашаю всё же, что за Петька, такой ли, каким тебе кажется. Ну а если таков, дам тебе в приданое телушку.  Зорькина тёлка как раз подросла, скоро и молоко давать начнёт. Будет с чего своё хозяйство заводить.
- Спасибо, тятя.- Надя от радости готова была кинуться отцу на шею, только не приняты были у них в доме «телячьи нежности», мать этого не любила.- Ты только мамане пока ничего не говори, а то заест она меня.
- Ладно, не скажу, - усмехнулся Андрей. Характер своей жены он знал хорошо.
Пётр не стал тянуть со сватовством. Уже на Масленицу в избе вновь появились сваты. На сей раз отказа они не встретили. Мать было попыталась возразить, мол, за голь перекатную дочь отдаёшь, но отец быстро пресёк все лишние разговоры. Надя была засватана. Теперь молодые люди могли встречаться открыто, как жених и невеста. Свадьбу решили сыграть в апреле, на пасхальной неделе.
В доме закипела работа. Сундук с приданым был давно готов: постели, одежда, домашняя утварь, всё, что надо молодой хозяйке. Была и батистовая рубаха под сарафан, вышитая традиционными конями, петухами, деревьями. Всё это имело старинный сакральный смысл, должно было оберегать молодую женщину, но Надя про это не знала, и вышивая красной нитью узоры думала только о том, чтоб красиво получилось.
Для свадебного сарафана купили нежно голубой атласный шёлк. Ткань была тонкой и лёгкой, и чтоб сохранить форму, под неё сделали чехол из домотканой льняной материи. Сарафан был прямым спереди, а сзади, на спине был собран во множество складок. Выше груди его держала шитая золотом лента, такая же лента шла по середине переда сверху донизу, и из неё же были сделаны и бретели сарафана. По подолу Надя пустила тонкий красный кант, чтоб с рубахой сочетался. Когда она шла на венчание в церковь, складки сзади расходились веером, как бы обнимали её, подчёркивая стройность фигуры.
Свадьбу отыграли весёлую. Четыре мужика с трудом втащили на телегу большой сундук с приданым, украшенный расписными узорами. К задку телеги привязали годовалую телушку. Соседи шептались, что, мол, не поскупился Андрей, богатое приданое дочери выделил. Вездесущие мальчишки шныряли по сторонам телеги, а все провожающие дружно желали невесте счастья и детишек побольше. Надя в своём свадебном убранстве была чудо, как хороша. Из-за забора злыми и жадными глазами смотрел на невесту Борис. На свадьбу они с матерью не пришли.
В доме Петра невестку встретила Прасковья, провела в избу, приветствовала молодую хозяйку. Изба была маленькой, куда меньше, чем у родителей Нади. Главное место в ней занимала большая печь, она как бы делила помещение на две части. Печь была как из русских сказок, с большим устьем, лежанкой, под печью хранились ухваты, сковородники. В горнице  по старинке стояли лавки, в красном углу висели иконы. К свободной стене возле печи поставили сундук с приданым. По другую сторону печи, в небольшом пространстве на полке стояли чугуны, горшки, крынки, и другая немудрящая кухонная утварь. Теперь здесь будет хозяйничать Надежда. Телушку отвели в давно пустовавший хлев, постелили солому, в кормушку положили сено.
Прасковья была доброй женщиной, невестка ей понравилась. И хотя она, как всякая мать, ревновала сына к молодой жене, но встревать в жизнь молодых не хотела. Позволила Наде самой вести хозяйство по своему разумению. А Надя была хорошей хозяйкой. Всё умела, любая работа спорилась. Молодые жили дружно. Пётр, как мог, зарабатывал деньги на житьё-бытьё, Наде идти на подённую работу не позволял. Берёг.
Вскоре Надя понесла. Семья с нетерпением ждала появления первенца. Гадали, кто будет – мальчик или девочка? Петя мечтал о сыне, а Наде хотелось дочку. В январе родилась дочка. Назвали Настей. Шел 1890 год.
Надя укачивала дочку, напевая старинную песню:
Когда станешь больша-а-я,
Отдадут тебя за-а-муж.
Во деревню чужу-ую,
Во семью во большу-ую.
Там и утром-то дождь, дождь,
Там и вечером дождь, дождь,
Мужики там все злы-ые,
Как собаки цепны-ые….
- Ты чо это такой песней дитя успокаиваешь? Нешто ты ей такую жизнь пророчишь? – вмешалась свекровь. Нельзя! Дай-ка её мне.
Прасковья взяла хныкающий свёрток.
- Ну что, моя маленькая, что красавица. Не слушай ты мамкиных песен. Жизнь у тебя будет долгая-долгая, счастливая, счастливая! Баю-баюшки баю, Баю дитятку мою…
Под нежное воркование бабушки малютка уснула. А Надя подумала:
- И впрямь, что это я тоску навела. Пусть Настенька счастливой растёт. Я сама-то вон как счастлива с Петром. Пусть и у неё счастья много будет.
И она пошла встречать пришедшего с работы мужа.
Жить стало сложнее, денег не хватало, а зимой и заработать было особенно негде. Да ещё и Прасковья стала прибаливать. Летом Пётр, скрепя сердце, разрешил Наде пойти в подёнщицы, а маленькую Настю стали оставлять на Прасковью.
Как то Надя жала рожь на большом поле. Работа была тяжёлой, всё время наклонившись, из-под платка глаза заливал пот, ныла поясница. Но заплатить обещали зерном, а значит, зимой будет из чего хлеб печь. Надя разогнулась, отёрла пот со лба, стала разминать поясницу, и тут увидела, что к ней направляется Борька. Видно, его поле было рядом.
- Ну, что, красотка, не захотела на своей землице работать? Теперь на чужих горбатишься?
- Не твоё дело, иди, откуда пришел!
А Борька жадно оглядывал слегка округлившуюся после родов ладную фигурку. Он самодовольно осклабился.
- Ну, ну. Небось, твой голодранец и приласкать-то как следует не умеет. Ну да я, так и быть, покажу тебе сейчас, что такое настоящий мужчина.
- Не подходи, Ирод, убью!
- Не посмеешь, кишка тонка!
Надя затравленно огляделась. Других работников поблизости не было, кричи-не кричи, никто не услышит. А Борька уже шёл на неё, распахнув руки, дабы вернее схватить добычу. Вот по этим-то рукам она и саданула острым серпом. Борька взвыл от боли.
- Стерва!  Шалава! Да я тебя….
- Не грозись, руки коротки!
Борька разорвал свою рубашку и лихорадочно унимал кровь. Рана была глубокой, а порез длинным.
- Ну, я тебя ещё достану!
- Только попробуй подойди, убью!
Борька глянул в суровые глаза женщины, и вдруг понял, точно убьёт. Эта может.
Мужу Надя ничего не сказала, а то Пётр кинулся бы драться с  Борькой, а чем такая драка окончилась бы, ещё неизвестно. О происшедшем Пётр узнал намного позднее, когда Борька всё ещё лечил долго не заживающую рану, и костерил на всё село «эту бешеную шалаву, Надьку, которая ни за что ни про что его покалечила». Вот тогда она и рассказала мужу, как это случилось. Пётр был доволен, что жена смогла за себя постоять, и к Борьке выяснять отношения не пошёл.
Так шёл год за годом. В семье царили мир и лад.
Через четыре года родился долгожданный сын. Пётр был счастлив. Крестили Фёдором, в честь отца Петра. Но в этот же год случилась и беда. Прасковья, постоянно прибаливающая, как-то вечером прилегла на лежанку, а утром уже не проснулась. Похоронили скромно и тихо. На похороны приехал из Саратова старший брат Петра – Леонид. Братья обрадовались друг другу, проговорили до утра. Без Прасковьи дом как-то опустел и осиротел сразу. Наде было жаль свекровь. Они прекрасно уживались, не ссорились, с ней всегда можно было поговорить и посоветоваться. Да и дети были под присмотром.
Теперь встал вопрос, с кем оставлять ребятишек? Бросать работу Надя не могла, того, что зарабатывал Петя, на всё не хватало. Голодать, не голодали, но и достатка в семье не было, еле концы с концами сводили. Порешили, Федю оставлять на попечении пятилетней Насти. Девочка была уже вполне самостоятельной.
- Мама, мама! А Федька опять меня не слушается,- подбежавшая Настя прервала воспоминания Надежды. – Он опять хотел на речку сбежать, а я не пустила.
- Молодец, правильно сделала, - похвалила Надя, - а то утопнет ещё.
- Ничего я не утопну!- баском возмутился Федя. Мы с большими ребятами хотели плотву ловить, они мне удочку сделать обещали, а эта Настька!....
Феде было уже три с половиной года, и он считал себя совсем взрослым мужиком.
- Я тебе сколько раз говорила, чтоб Настю слушался! Плотву ловить! А гуси-лебеди непослушных мальчиков унесут, да прямо к Бабе-Яге. И что тогда?
- Не унесут, насупился Федя, я их застрелю.
- Ох, стрелок нашёлся! Ну, пойдемте в избу, вечерять пора. Отец-то на конезаводе поужинает, денька через три только домой заглянет.
- Настя, самовар-то готов?

Глава третья. На Яик.

Мрачный Пётр добрался до дома уже к вечеру. Пришлось двенадцать вёрст отмахать пешком. Попутной телеги не нашлось. Не так уж и много, но шёл медленно, не знал, как жене сказать, что лишился постоянного заработка. Снова ходить по дворам и спрашивать, не надо ли чего сделать, было уже как-то и стыдно. Что хорошо для молодого парня, уже не красило отца семейства. Надо бы и своё хозяйство иметь, да ведь чтоб того же коня купить деньги нужны, а землица и того дороже стоит. А у них с Надей общего заработка едва хватало на самое необходимое. Хорошо хоть молоко своё, выручает. Есть хлеб да молоко, всегда тюрей прокормиться можно.
Семья только села вечерять. На столе пыхтел самовар, стоял чугунок с пустыми щами, сваренными Настей, лежала часть каравая ржаного хлеба, Надя вчера пекла. (Пустые щи - овощной суп без мяса и свеклы). Дети нетерпеливо стучали ложками, ожидая, когда можно будет приступить к трапезе.
Пётр вошёл, перекрестился на иконы, кивнул головой, вместо приветствия, и тяжело сел за стол. Дети, почувствовав настроение отца, мгновенно притихли. Надя посмотрела на мрачное лицо мужа, поняла, что что-то случилось, но вопросов задавать не стала, сам потом расскажет. Разлила по мискам щи, все, как обычно, произнесли краткую молитву, потом начали есть.
После ужина дети решили затеять возню, но отец отправил их спать.  Ребятишки забрались на печку и притихли. Надя убирала со стола, а Пётр вышел во двор. На улице уже стемнело. Берёза под окном тихо шелестела листьями. Село уже погружалось в сон. Пётр посмотрел на звёздное небо. Где она, его звезда? Не закатывается ли? Будет ли ему удача на новом месте? Хотелось верить, что будет.
Вернувшись в дом, Пётр проверил, уснули ли дети. Федя сладко посапывал, а Настя лежала тихо, тихо, похоже, тоже спала. Вот теперь и с Надей можно поговорить. Жена уже сидела за столом, ожидая разговора.
- Вот что, Надя, уволили меня. Жеребца не удержал, а он другого покалечил.
- Как же так, Петя? Что ж делать теперь? На мой-то заработок не прокормишься. Да и дети растут, обувка-одёжка нужна.
- Не будет нам с тобой здесь доли, не будет. Уезжать надо.
- Куда уезжать-то? Где ж лучше? Здесь хоть изба своя, корова, огород какой-никакой, а там, в неведомых землях что?
- Давай-ка в Уральск поедем, на Яик. Там, говорят, земли много не паханной, ничейной, глядишь и обустроимся.
- Да что ж это за Уральск такой? Откуда ты про него прознал?
- Да слышал давно, ещё  у Столыпиных, когда в школе был, генерал какой-то важный приезжал, рассказывал. А недавно к нам на завод табунок оттуда пригнали, много хорошего мужики порассказывали. Да и по ним видно, что не бедствуют. Все в сапогах кожаных, а мы тут из лаптей не вылезаем, одёжка справная, а ведь всего-то табунщики.
- Ты хозяин, тебе и решать. Токмо мне страшно чевой-то, а коли не получится там лучшей доли? Назад-то уже вертаться некуда будет.
- Знаю, знаю. Мы с тобой вот как решим, я поеду, посмотрю, что там и как, може работу найду, а ты с детьми пока здесь оставайся, потом как устроюсь, тебя выпишу. На-ка, вот, деньги возьми, хватит на первое время, а там видно будет. Да котомку мне назавтра собери, с утреца и отправлюсь.
- Так быстро?
-А чего время тянуть, пока лето, всё решить надобно, и тебе летом полегче будет одной хозяйничать.
- Ты мне вот что скажи, где он находится энтот Уральск, как ехать туда?
 - От Нижнего пароходом до Саратова, а там уж дорога прямая, да и Лёнька поможет. Заодно и на семью его гляну. Говорят, даже железная дорога оттуда до Уральска протянута, только не знаю, правда или нет.
-Далеко… Ты денег на дорогу возьми, мало ли чего..
- Оставь, у нас тут дети, а я доберусь как-нибудь, приработаю где, коли понадобится. Вот завтра до Нижнего с завода табунок купленный посылают, я договорился табунщиком пойти, в Нижнем хозяин заплатит, на билет до Саратова наберётся, ну а уж там, как Бог даст.
-Ох, Петечка! Волноваться я за тебя буду. Ты уж береги себя. Да хранит тебя Бог!
И Надежда перекрестила мужа.
Утром Пётр простился с женой и детьми и отправился в путь. На конезаводе покупатель уже ждал его. Табунок был небольшой, но пригляда требовал. Кони молодые, ещё не совсем выучку прошли. Дорога была неблизкой, но и не сложной. Торная была дорога от конезавода до губернского города, частенько по ней табуны гоняли. Заночевали на постоялом дворе. Пётр устроился в конюшне, и привычнее, и за конями пригляд, и платить не надо.
В Нижнем, получив положенные деньги, купил самый дешёвый билет до Саратова. Пристань в Нижнем была большой, торговый город что-то увозил, что-то привозил, отправлял пассажиров. Волга-матушка кормила многих. Пётр прошёл мимо главной пристани, где стоял белоснежный красавец пароход, на который поднималась хорошо одетая публика. Этот служил исключительно для перевозки пассажиров, каюты, ресторан, удобные шезлонги на палубах – всё для чистой публики. Петру надо было на другое судно, попроще.
У грузового причала он нашёл своего трудягу, который стоял под погрузкой.  Это был грузовой корабль, неказистый и обшарпанный, пассажиров брали ради дополнительного дохода. Погрузка заканчивалась. На пароход таскали какие-то мешки, ящики, бочки. Потом пустили пассажиров. Здесь каюты не были предусмотрены, народ разместился на палубе. Пётр занял место поближе к корме, рассчитав, что в дневной зной здесь будет тень от палубных построек.
Стоящее под парами судно загудело, огромные колёса тяжело сдвинулись с места, а потом всё быстрее и быстрее их лопасти стали месить волжскую воду, и вскоре судно вырвалось на стремнину, где сразу набрало скорость, течение подгоняло.
Устроившись поудобнее, Пётр задумался. Народу на палубе было много: какие-то тётки с корзинами, в которых кудахтали куры, степенные мужики, был даже молодой монашек. Все переговаривались, вели какие-то беседы. У Петра вдруг появилось чувство, что все эти люди давно знакомы, и только он, чужак, непонятно как оказался один среди них, никому не нужный и одинокий. Разговоры его не увлекали, и он глубоко ушёл в свои думы. На душе было и радостно, и тревожно. Радостно от сознания, что он, наконец-то решился на настоящий мужской поступок, а тревожно от неизвестности, что-то ждёт его в этом Уральске, найдёт ли он там свою долю? А в самой глубине души пряталось воспоминание о том самом жарком поцелуе Дарьи, и надежда на новую встречу с красавицей казачкой.
Путешествие длилось долго. Народ на палубе менялся, большинство плыло в ближайшие селения. Уже далеко позади остались Казань, Симбирск, впереди была Самара. Пётр с интересом смотрел на красивые речные пейзажи, в основном берега Волги поросли лесом, как вдруг прямо по курсу показались горы. Возле них Волга повернула почти под прямым углом, огибая массив.
- Жигули, - сказал седой старик, сидевший рядом с Петром,- теперь Самара скоро.
- А что это Волга-то тут так круто поворачивает?- спросил Пётр.
- Да про то старые люди сказывают, будто полюбил великан Жигуль красавицу Волгу, да и заступил ей дорогу, чтоб дальше не побежала, в жёны звал. А Волге-то он не люб был, бежала она к любимому Каспию. А тут великан не пускает. Ну да бабы всю жисть хитрые были, вот и Волга притворилась, что согласная будто, улестила великана ласковыми речами, опоила хмельной брагой, уснул молодец, а Волга обогнула его, да к Каспию в объятья. А великан так до сих пор и не проснулся. Вот такие дела древние.
- Красивая сказка, - в разговор вступил молодой чернобородый мужик в картузе, из-под которого поблёскивали тёмные нахальные, прямо разбойничьи глаза,- а тут правда краше любой сказки. Тут ведь Стенька Разин гулял.  Вот в энтих-то горах он и клад свой запрятал, а вон на той скале думу свою заветную думал.
И мужик запел запрещённую песню:
- Есть на Волге утес, диким мохом оброс
Он с вершины до самого края;
И стоит сотни лет, только мохом одет,
Ни нужды, ни заботы не зная…
И поныне стоит тот утес и хранит
Он заветные думы Степана;
И лишь с Волгой одной вспоминает порой
Удалое житье атамана…
- Да нет, - в разговор вступил ещё один мужик. – Он с этой скалы персидскую княжну сбросил, Волге в подарок.
Кто-то тут же возразил, что  мол, не со скалы, а с ладьи,  да и не здесь, а возле Астрахани, и вскоре разговор стал общим, каждый вспоминал какое-то предание, кто про Стеньку, а кто про его друга, который, чтоб живым стрельцам не даться, прыгнул со скалы, да попал в объятия Хозяйки Жигулёвских гор, и долго в её подземном царстве жил.
Пётр с интересом слушал все эти рассказы и предания. А попутно и узнал, что большинство рассказчиков плывёт до Самары, а до Саратова только мужик в картузе. Они разговорились. Пётр интересовался, как ловчее добраться до Уральска. Выяснилось, что Лёха, так назвал себя новый знакомец, тоже до Уральска, нового счастья искать. Впрочем, о своей прошлой жизни, как и о том, откуда сам родом, Лёха не распространялся. Похоже было, что бежит, скрывается от кого-то. Ну да Пётр не стал допытываться, у каждого своя жизнь, мало ли чего в ней случается.
Среди гор показался просвет, и скоро пароход уже причаливал к небольшой деревянной пристани. «Ширяево, Ширяево»,- заговорили вокруг, а несколько человек пошли к трапу. Пётр с волнением смотрел на небольшое село, зажатое с трёх сторон горами. «Вот она – легендарная родина моих предков», - подумалось Петру. По семейным преданиям он знал, что в крепостное время хозяева села продали его деда Столыпиным. Дорого продали, дед был хорошим мастеровым, мебель делал, и фамилия их пошла от названия этого села. Отец тоже плотничал и столярничал, а вот Леонида с Петром своей науке обучить не успел, погиб. Да у сыновей и тяги к работе с деревом не было. Сейчас Пётр вдруг пожалел, что не обучился столярному делу, умел бы, не пришлось бы в конюхи идти, грамотностью никого уже особливо не удивишь, а вот краснодеревщики всегда ценились.
В Ширяеве на пароход сели трое пассажиров. Пётр подошёл к ним, разговорился с самым старым из них. Конечно, его деда уже никто не мог вспомнить, а вот про жизнь в селе старик рассказывал охотно. Жизнь была обычной в общем-то. Только вот лет 20 назад приезжали какие-то мазилы в село, вздумали ребятишек рисовать, денег даже дали, да бабы им такое устроили, и детей поколотили, и деньги бесовские выбросили, что бы худа какого не случилось с ребятами. И пришлось им рисовать самое отребье, босых бродяг, пьяниц бездомных, которые только бурлаками и работать могли. А теперь говорят их портреты в самой столице в хоромах висят, а народ-то любуется, да мазилу нахваливает. Вот ведь кутерьма какая. Уж лучше б ребятишек рисовали.
Пётр слушал с интересом, хотя и не подозревал, что речь идёт об известной картине Репина «Бурлаки на Волге», эскизы к которой художник делал в Ширяево. Ни имени художника, ни названия картины Пётр никогда и не слышал, но история показалась ему занятной.
Так за разговорами доплыли и до Самары. После Самары следующим крупным портом был Саратов. Пётр уже знал, что поезд до Уральска отправляется с той стороны Волги. Железнодорожного моста через могучую реку не было,   пассажиры и грузы отправлялись на другой берег на пароме. Ни на железнодорожный билет, ни на паромную переправу денег не было, для начала, надо было разыскать брата, а уж потом с ним решать, что дальше делать. Попрощавшись с Лёхой, который пошёл к парому, Петр направился в город. Адрес Лёньки нашёл быстро, братья иногда обменивались письмами.
Встреча была тёплой. Брат одобрил решение Петра, хорошо отозвался о городе, где ему приходилось бывать по службе. Ссудил деньгами на проезд и на первое время. Много одолжить не мог, жалованье был небогатым.
Погостив у брата пару дней, Пётр отправился дальше, в неведомый, но такой уже желанный Уральск.

Глава четвёртая. Здравствуй, Уральск

Небольшой состав медленно перебирался по деревянному мосту через неширокую речку.
- Чаган, - сказал кто-то из пассажиров, - теперь станция близко.
И действительно, поезд уже замедлял ход, а паровоз радостно гудел. На дощатом перроне собралось довольно много народа: кто встречал приезжающих, а кто просто решил поглазеть на пока ещё не совсем привычное средство передвижения. За перроном шла стройка, достраивали новый вокзал. Уже сейчас было видно, какой это красавец, с башенками, арками, большими окнами. За строящимся вокзалом, на пустыре, стояла водонапорная башня. Вдоль железнодорожной линии виднелись какие-то склады. Пыльная дорога вела от башни куда-то вдаль, где на горизонте виднелись  дома. До них было версты две-три. Закинув котомку за спину, Пётр решительно направился в сторону построек.
На окраине города шло строительство. Из высокого фундамента выступали две тумбы, на которых были выложены даты 1591 – 1891. Цифры ничего не говорили Петру, но сама постройка заинтересовала. Возводили церковь, и уже сейчас было видно, что она будет не совсем обычной. Мысленно пожелав строителям успеха и перекрестившись, Пётр пошёл дальше, к видневшейся арке красного цвета. Квадратная красавица арка стояла на большой площади. На ней были те же цифры 1591 – 1891,  надпись на одной стороне гласила: «Наследнику цесаревичу», а на обратной - «Верноподданные жители Уральска». Пётр понял, что это в честь события, когда сюда приезжал государь-император Николай Второй, тогда ещё наследник престола.
Арка стояла прямо перед роскошным двухэтажным зданием, в арочном входе которого в специальных нишах расположились каменные львы. А за аркой начались роскошные двухэтажные особняки, богато изукрашенные лепниной. Пётр невольно залюбовался первым же зданием, где над каждым окном были вылеплены человеческие головки. Город впечатлял своей красотой, прямыми улицами, красивыми храмами. Здесь, в этой глуши, Пётр не ожидал увидеть ничего подобного.
Богатство и пышность города сразу вселили в него уверенность, что вот здесь-то он и найдёт свою долю. Пётр высоко поднял голову, его душа пела в ожидании новой судьбы. А в этой судьбе была ещё и Дарья. И он отправился искать улицу Стремянную.
Избу Дарьи Пётр нашёл быстро. Да какую избу? Дом, а не избу. Полуподвальный этаж был кирпичным, оттуда на улицу смотрели небольшие окна. А сверху дом был деревянным. Пётр постучал в ворота, где-то в глубине двора забрехал пёс.
Дарья возилась возле летней печки во дворе, кизяк в топку подкладывала. Молодцы киргизы,  вот такие печки придумали, и навоз в кизяк превращать научились. И дёшево, и удобно, и летом в доме прохладно, весь жар во дворе. Вот и сейчас на печи стоял чугунок с варевом, и горячий чайник.
- Кого там ещё принесло, - подумала Дарья, услышав лай. Закрыв печурку, пошла к воротам.
- Приехал, значит! – обрадовалась Дарья, увидев Петра. – Ну заходи, чего за воротами-то стоять!
По скрипучим деревянным ступеням поднялись на небольшое крыльцо, оттуда - в сени. В сенях пахло сушёными травами и вяленой рыбой. Связки рыбы свешивались с потолка. Из сеней прошли в дом. Пётр с интересом оглядывал жильё, так непохожее на среднерусские избы. Внутреннее пространство было поделено на три части. Здесь не было привычной печи с лежанкой и большим устьем – стояла узкая длинная печь со встроенной плитой, возле которой хранилась всевозможная утварь. По другую сторону от входа, возле наружной стены стояла лежанка, а по стенам висела одежда, какие-то предметы обихода. Дарья растворила дверь в горницу, где в центре стоял стол, покрытый скатертью, вокруг него расположились гнутые стулья, возле стены был буфет, заполненный разной посудой, а поодаль была ещё одна комната, где виднелась высокая кровать с горой подушек. Стены были не бревенчатые, а оштукатуренные и чисто выбеленные.
Дарья споро принялась накрывать на стол.
- Ну, чаво стоишь? Садись. Или нет, достань-ка из горки тарелки да рюмки, отметим твой приезд.
Пётр не понял, что такое горка, но догадался, что здесь так буфет называют. А на столе тем временем появилась чаша с чёрной икрой, порезанная тонкими ломтями вяленая осетрина, балык, по-здешнему, лук, огурцы, сметана, а в довершение Дарья принесла чугунок с каким-то непонятным горячим варевом. В молоке плавали кусочки варёного теста, раскрошённые яйца, жареный лук, ещё какие-то приправы. (Позднее Пётр узнал, что это блюдо называется джурьма, и его часто готовят для повседневного стола или на рыбной ловле на костре).
- Ну вот, чем богаты, тем и рады,- почти пропела Дарья, присаживаясь к столу. – Наливай что ли, за встречу и выпить не грех.
- А хлеб?
- Хлеб, - растерялась Дарья,- а хлеба у меня нет, только калачи.
Она принесла каравай пшеничного хлеба, поставила на стол.
- Мы тут ржануху не держим, так что нет хлеба.
Пётр понял, что здесь хлебом называют выпечку из ржаной муки, а здесь только из пшеничной всё готовят. Многое ему предстояло узнать, ох, многое.
- Ну, давай, рассказывай, что делать тут собираешься.
Разговор получился долгим и серьёзным. Петра интересовали свободные земли, как бы там своё хозяйство завести. Но Дарья быстро умерила его пыл.
- Земли все принадлежат нашему казачьему войску. Никто тебе не позволит там хозяйничать, разве в аренду возьмёшь. У нас иногородцы либо арендуют землю, да платят в войсковую казну немалые деньги, либо торгуют, либо на работу устраиваются.
- Это что ж, опять в конюхи иль в батраки? Не за этим я сюда ехал!
- Зачем в конюхи? Ты же грамотный, а коли хорошо грамотный, так и хорошую работу можно найти, чистую, и с жалованьем приличным. Подумаем. А вот скажи, где ты жить собираешься?
- Квартиру надо искать.
-А чаво искать? Вон у меня подклет свободный. Много за постой не возьму. А вот по хозяйству попрошу помочь, дрова там нарубить, али крышу починить. Согласен?
- Согласен, конечно.
- Ну тогда идём, покажу тебе твоё жильё.
Они снова вышли во двор. Уже вечерело, непривычный Петру летний зной сменился прохладой. За крыльцом был отдельный вход в подклет. В подвале тоже стояла печь, стол, табуретки, лежанка. Больше мебели не было, ну да Петру и это показалось роскошью. Он попытался обнять Дарью.
- Но, но, не балуй! – остановила его женщина. Здесь, у себя дома, она стала строгой и неприступной. Пётр отступился. Не время пока. Надо ещё в городе осмотреться, да работу найти. А с Дарьей потом видно будет, куда кривая вывезет.
Утром Дарья напекла лепёшек из белой пшеничной муки. Собрала на завтрак нехитрую домашнюю снедь. Завтракали во дворе, там в тени были врыты столик и лавки. Плетень надёжно закрывал двор от посторонних глаз.
- Я вот что надумала, - заговорила Дарья.- Надо к брату моему Степану сходить, он може что и подскажет о работе. Али присоветует. Да ты его знаешь, табунок к вам пригонял. Да и сказать ему надо, что постояльца взяла, а то ещё разговоры пойдут.
Пётр согласился с Дарьей, и после завтрака они пошли к Степану.
Степан оказался дома. Неожиданным гостям обрадовался, а Петра сразу узнал.
-А, это ты. Как там наш Тулпар поживает?
- Да нормально, только вот Грома покалечил, а меня из-за этого уволили, вот к вам и приехал.
- Ну, наши кони особые, степные, вольные, соперников не терпят.
- Степан, работу Петру надо искать. Грамотный он. Ему б где-нибудь почище, не для конюшни он. – вмешалась Дарья.
- Грамотный, говоришь? Это хорошо. Но тут подумать надо. Давай так, ты тут осмотрись, поживи немного, а я поспрашаю людей, кому на работу грамотные нужны.
На том и порешили. Дарья повела Петра на Яик, реку знаменитую показать. Яик был, конечно, поуже Волги, но сразу видно было, что река шутить не любит, на стремнине так и заворачивались водовороты. Потом пошли в Ханскую рощу к устью Чагана. Дарья сразу предупредила, что в Урале Петру купаться и рыбачить нельзя, а вот в Чагане можно.
По дороге назад Дарья рассказывала, что роща Ханской прозывается потому, что в ней киргизского хана на белой кошме поднимали, власть ему вручали так. Сама она такого не видела, да люди сказывали, да и давно это было.
Вечером пришёл Степан.
- Ну вот, покалякал я тут кое с кем, говорят, купец Макаров ищет грамотного человека. Так что ты, Петька, завтра с утра дуй к нему на мельницу. По утрам он там сам бывает.
Утром Пётр отправился на мельницу. Искать её не пришлось, шестиэтажное здание красного кирпича видно было издалека, возвышалось оно над маленькими домишками. Там ему указали, где искать хозяина. Макаров сидел в небольшой конторе управляющего, проверял счета. Управляющий стоял перед ним. Петр вошёл, поздоровался.
- А тебе что тут надо мужик? Иди отсюда, - возмутился управляющий.
- Мне сказали, что вам грамотные люди на работу нужны.
- А ты будто грамотный, засмеялся управляющий, презрительно оглядывая бедную, изрядно потрёпанную одежду Петра.
- Грамотный.
- Не мельтеши, - остановил управляющего промышленник. Откуда приехал?
- С Нижегородчины.
- А грамоте где учился?
- У наших бар в имении школа была.
- Это что ж за баре такие, что мужиков учить вздумали? – засмеялся управляющий.
- Столыпины.
- Постой, не родичи нашего Аркадия Дмитриевича случайно? – спросил Макаров.
- Родичи. Он и сам как-то наезжал, школу нашу смотрел, тогда-то я про Уральск и услышал.
- Знатно! Он тут много для города сделал. Вон бульвар теперь на месте болота, да и школ много пооткрывал. Ну а ты что, небось только кое-как читать-писать можешь? Как наши после начальной школы. Такие мне не подходят,  мне надо, чтоб задачки сложные мог решать.
- А Вы меня испытайте.
Промышленнику понравился прямой открытый взгляд Петра. По всему было видно, что мужик серьёзный и непьющий.
- Ну что ж, реши-ка такую задачку: Казак привёз на помол пять пудов зерна. Сколько муки он получит, если три процента идёт на отходы, а ещё десять на оплату помола?
Задачка была с подковыкой. Здесь получались десятичные дроби, которые надо было ещё и перевести из пудов в килограммы. Но Пётр хорошо знал математику, и легко справился с заданием. Макаров остался доволен. Он задал Петру ещё несколько задач, более сложных, и все они были связаны с работой мельницы. Пётр не ошибся ни разу.
- Порадовал ты меня. С завтрашнего дня приступай к работе счетовода. Ты теперь у меня будешь левой рукой, а правая вон стоит,- и купец кивнул в сторону управляющего. – Работать будете вместе. А жалованье я тебе положу…
И Макаров назвал цифру, от которой у Петра закружилась голова. Он на такое и надеяться не смел.
- И вот ещё что, - купец достал несколько ассигнаций,- для начала приобрети себе нормальную одежду и обувь, это аванс в счёт жалованья. Ты здесь на виду. Перед людьми надо выглядеть прилично, а не как грузчик. А ты покажи ему наше хозяйство, - обратился купец к управляющему,- да введи в курс дела.
Теперь управляющий смотрел на Петра с уважением.
К Дарье Пётр вернулся уже после обеда. Женщина обрадовалась успеху и повела постояльца к сапожнику и портному, надо было менять одежду.
За ужином Пётр на радостях попытался снова обнять казачку.
- Тише ты, не дай Бог соседи увидят!
Дарья потупила глаза, но бросила на мужчину быстрый взгляд.
- Я к тебе ночью приду. Жди! – прошептала она.
Новая жизнь начиналась неожиданно хорошо!




Глава пятая. В Рождествено
Надя ворочалась на узкой лежанке, никак не могла уснуть. Дети мерно посапывали на печке, а она всё думала и думала. Мысли её были о Петре. Как то он там, на чужбине? Сыт ли? Не заболел ли? Не холодно ли ему? Лето клонилось к закату, был конец августа, ночи уже были холодные, а у Петра и тёплой одежонки –то нет. Шёл уже второй месяц с его отъезда. Что он добрался до Уральска, Надя знала, с месяц как письмо пришло, что, мол, доехал хорошо, нашёл квартиру и работу, как совсем обустроится, то их вызовет, но не раньше весны, пусть Надя готовится одна зимовать.
Надя была неграмотной, чтоб письмо прочитать пришлось к священнику обратиться. «Может, поэтому Пётр так мало написал, знал, что чужие люди читать будут, - подумала женщина, -  и что за работа тоже не пишет поэтому. Наверное, опять что-нибудь вроде конюха, вот и не пишет, чтоб стыдно не было. Простому человеку трудно в жизни».
Мысли её потекли совсем в другую сторону. Теперь Надя думала, как будет зимовать с детьми. Дров, заготовленных Петром, не хватит. Сена корове тоже. Сама она от зари до зари на работе, страда заканчивается, заниматься своим хозяйством некогда. А осенью уже траву не накосишь, не просушишь, да и дрова не высушишь. Да и везти не на чем, лошади нет. Пётр то договаривался как то с мужиками, а у неё нет такой возможности. Можно, конечно, у родителей помощи попросить, да не хочется. Мать опять начнёт брюзжать, что вот мол, не пошла за Борьку, голодранца выбрала. А теперь побираешься.
Говорят, не поминай лиха к ночи, а то явится. Вот и тут, Надя уже задремала было, как на крыльце послышался шум, кто-то ломился в дверь. Накинув платок на плечи, женщина вышла в сени.
- Кто там? Чего надо?
- Открывай, Надька, - послышался пьяный Борькин голос, - я тебя утешать пришёл!
- Иди отсюда, варнак, неча меня утешать!
- Да как же неча? Ты теперь соломенная вдовица, тебя утешить богоугодное дело, - и Борька захохотал.
- Чего мелешь? Залил зенки-то и изгаляться пришёл! Уходи!
- Будто не знашь, что Петька-то тебя бросил, за бабой на Урал подался.
- Врёшь ты всё!
- Всё село знает, а ты не знашь! Приезжала тут одна на конезавод, вот Петька с ней там и снюхался. Открывай, утешать буду! - и Борька снова начал трясти дверь.
Надя взяла в руки топор. Известие ошеломило её, но сейчас важнее было прогнать Борьку.
- Только попробуй сунься, убью! Убирайся прочь.
- Но, но, ты потише,- Борька сбавил обороты, понимал, что женщина не шутит. – Всё равно моя будешь, подожду, пока созреешь, ещё и спасибо скажешь.
Потоптавшись ещё немного на крылечке, Борька ушёл.
От пережитого страха и страшного известия у Нади подогнулись ноги, и она села на пол. Борьке она не поверила, тот мог что угодно наговорить, но сомнение осталось. А вдруг и вправду, изменил ей Петечка? Уж больно быстро на Урал рванул. Нет, нет, не может этого быть! Они же любят друг друга. Да и дети…
Сквозь тонкую сорочку с пола стал поступать холод. Надя почувствовала, что замёрзла, её била мелкая дрожь. Собравшись с силами, она встала и пошла в избу. С печи на неё смотрели большие глаза Насти. Борькины вопли разбудили девочку.
- Мама, а правда, что тятя  нас бросил?
- Ну что ты, маленькая. Это дядя наврал, он же нас любит. Скоро мы к нему поедем. Спи.
- А когда скоро?
- Вот тятя письмо пришлёт, и мы поедем.
- На пароходе? Настоящем?- у девочки загорелись глаза.
- Настоящем, настоящем, по Волге. А потом ещё и на поезде. Спи.
Настя закрыла глаза, и пыталась представить себе, какой он, настоящий пароход? Он казался ей большой-большой лодкой, где много-много вёсел. А они с мамой и братиком сидят на лавке и плывут по большой реке. А вот поезд себе представить она никак не могла. Что же это такое – поезд? С этой мыслью девочка уснула.
Успокоив дочь, Надя снова легла на лавку. Сон не шёл, Борькины слова грызли изнутри. Неужто, правда? Надо завтра к Нюрке сходить, поговорить. Та всегда все сельские новости знает. Эта мысль успокоила.
На другой день прямо с поля, уже затемно, Надя пошла к Нюрке. Подруга обрадовалась Наде, она хлопотала по хозяйству, быстро собирала на стол, покрикивала на детей, которые так и норовили утащить со стола кусочек повкуснее, цыкнула на мужа, который невпопад зашёл в избу, рассказывала деревенские сплетни. Начать разговор о Петре никак не получалось. Только уже после ужина, Надя сказала, что ей надо по секрету поговорить. Нюра быстро отправила детей спать, сказала мужу, что проводит подругу, и они вышли на улицу.
- Ну, что там у тебя?- спросила Нюра.
- Вчера Борька в избу ломился, говорил, что Петя  за бабой в Уральск поехал. Врёт, небось.
 - Надя, голос подруги стал участливым, - Похоже, что не врёт. Мужики с конезавода рассказывали, что Петька с какой-то бабой по берегу Рудни прогуливался ввечеру. А баба та на нашенских и не похожа. Глаза чёрные как у цыганки, да так и зыркает по сторонам, жертву ищет. Бают, что с Урала она приезжала, заморочила твово Петра, вот он за ней и подался.
- Да что ж таперича делать-то?- у Нади похолодело в груди.
- Как что? Ехать туда тебе надобно. Бери детей, да езжай, пока не поздно.
- Куда? Я и дороги толком не знаю. Да и Петя обещал вызвать нас, как обустроится, написал, что весной.
- Э-э-э,  подруга, будешь весны ждать, без мужика останешься! Окрутит она его, как пить дать, окрутит! Так что собирайся поскорее в дорогу, коли не хочешь с детьми малыми одна остаться, ни жена, и не вдова. То-то Борьке радость будет!
Напоминание о ненавистном Борьке обожгло, как углем. Ну, нет, не позволит она ему над ней насмехаться, да и Петру ещё при встрече такую трёпку задаст, что навек забудет, как по чужим бабам шастать. Нюрка права, надо срочно ехать в Уральск.
Вопрос, где взять деньги на дорогу не стоял. Было ясно, что надо продать корову. Больше продавать было нечего. Да и не оставишь Бурёнушку одну. Корова была хорошая, дойная. Всю посуду, приданое со свадебным сарафаном придётся оставить, потом, Бог даст, перевезёт, а пока надо двигаться налегке, пока ещё пароходы ходят, а то уже меньше чем через месяц, встанут на прикол, как первый лёд пойдёт. В октябре уже морозы не редкость, а то и снег в начале месяца бывает.  Покров то вон первого октября (14 октября по новому стилю). Значит, в середине сентября надо трогаться, чтоб до Покрова до места добраться. Времени на все дела оставалась совсем мало.
Через неделю закончилась страда, и Надя получила у хозяина расчёт. Как и договаривались, заплатил зерном, которое пришлось быстро продать почти за бесценок. В страду зерно не в цене, вот к весне, другое дело, там цены много выше. С коровой помог отец. Надя сказала родителям, что за мужем уезжает. И отец сам предложил купить корову, вернуть её в родное стойло, деньги предложил хорошие. Но сказал, что заодно заберёт и дрова и сено. Надя не возражала, всё одно соседи растащат, как уедет, пусть уж у своих останется. Куры тоже к отцу с матерью перекочевали.
Мать, глядя на все эти хлопоты, ничего не говорила, только губы поджимала сердито. Не нравился ей зять, ой как не нравился, да ещё и разговоры эти про бабу заезжую. Знала она, что ничего путного из этого брака не выйдет, ну да её ж и не слушали. А теперь Надьке деваться некуда, ехать за мужем надо, коли повенчаны.
И вот настал день отъезда. Накануне Надя увязала в большие узлы всю тёплую одежду для ребятишек и для себя. Подумала немного, и сунула в узел свадебный сарафан. Не хотелось с ним расставаться. Испекла хлеба, чтоб на всю дорогу хватило, наварила яиц, картошки. Не пожалела и курицу, зарубила одну и сварила на дорогу. Путь предстоял неблизкий, а ребятишек кормить надо. Вырученных денег должно было хватить на дорогу, а уж там видно будет, на всю жизнь не напасёшься.
Утром на телеге приехал отец. Погрузил узлы, детей посадил, забил досками крест-накрест окна и дверь избы, пусть стоит, ждёт хозяев, коли вернутся. Надя низко поклонилась дому и перекрестилась, жалко было оставлять, как-никак, она здесь была счастлива. По обычаю все присели перед дорогой, помолились, чтоб путь был лёгкий, и телега двинулась. Дорога в неведомое началась.
Отец довёз их до города, прямо к пристани. Помог купить билеты, посадил на пароход, крепко обнял и поцеловал Надю и внуков, и отправился в обратный путь.
Кто радовался путешествию, так это ребятишки. Им всё было внове. И красивый город, и пароходы, которые оказались совсем не похожи на большие вёсельные лодки, как их представляла Настя, и могучая река, где другой берег еле видно. А уж когда судно весело побежало вниз по течению по стремнине, восторгу ребятишек не было предела. Федя заворожено смотрел на огромные колёса, потом полез в машинное отделение. Раздражённый кочегар привел мальчишку матери.
- Смотри за сыном, молодка, а то лезет прям в машину, как бы беды не было.
Надя испугалась. Опасностей судна она себе не представляла. Теперь Федя был под бдительным оком и её самой, и Насти, и постоянно ныл и хныкал. Тогда рассудительная Настя брала брата за руку, и чинно водила по палубе.
Днём припекало солнце, а ночью на палубе было холодно. Надя одевала ребятишек во всё тёплое, а сверху ещё все трое закутывались в огромный клетчатый шерстяной платок, в который и были завязаны вещи. Платок, как и сарафан, тоже был из её приданого. На счастье, дни стояли ясные, и Надя молила Бога, чтоб погода продержалась, пока они до Саратова не доберутся. Укрыться от дождя было негде.
А по берегам была удивительная красота. Леса светились всеми оттенками жёлтого, красного, зелёного, коричневого. Природа поражала своей увядающей красой перед зимней спячкой. Ребятишки скоро придумали себе игру, по цвету листвы старались угадать, какое дерево, ведь каждое встречает осень своим нарядом. Спорили и ругались. Надя любовалась берегами, но думала только об одном, что ждёт их в Уральске.
В Саратове разыскали Леонида. Хорошо, что Пётр когда-то заставил её выучить наизусть адрес брата. Лёнька обрадовался её приезду, рассказал, что Пётр нашёл хорошую работу, живёт на квартире по улице Стремянной, недавно он получил от брата подробное письмо. Надя обрадовалась, но и расстроилась. По всему выходило, что Пётр мог их уже сейчас вызвать. Видно, правду в селе говорят, что за бабой поехал. Леонид был уверен, что семью вызвал Пётр, удивился только, что тот не поехал за Надей сам. А Надя не стала рассказывать деверю о своих подозрениях.
Леонид проводил их на другой берег Волги, помог сесть на поезд до Уральска. Просил кланяться Петру. Надя вздохнула облегчённо, самая сложная часть дороги позади, теперь через несколько часов они будут на месте в этом неведомом городе, а уж там она с Петром разберётся.

Глава шестая. Дарья

Дарья, подоткнув подол, домывала деревянное крылечко. Босым ногам было уже холодновато, но ей хотелось к приходу Петеньки всё прибрать. Уха и рыба уже давно были готовы, стояли на печи, чтоб не остыть. На верёвке сушилось мужское исподнее, заботливо выстиранное Дарьей. Ещё никогда она не чувствовала себя такой счастливой, как в эти два месяца, разве что в детстве, когда жила с родителями в станице Янайкинской.
Станица была небольшой, привольно раскинувшейся по берегу Урала. Поначалу церкви там не было, был только молельный дом, а потом на пригорке построили красавец храм, который хорошо было видно с проезжего тракта, и к нему стали заворачивать путники. Дарья любила ходить в церковь. Высокие своды, росписи на стенах, золотой блеск медной утвари, всё это было совсем не похоже на мрачноватую обстановку молельного дома. В церкви она испытывала спокойствие и умиротворение.
Часто, выйдя из храма, Дарья шла на высокий берег Урала и долго любовалась на кормилицу-реку. С высоты яра Яик просматривался далеко, а леса на том берегу казались таинственными и загадочными. И эта красота завораживала и помогала сохранить умиротворённое состояние.
Как то в мае после вечерни Даша вышла на любимое место. Сидя на крутом берегу и глядя в воды Яика, девушка глубоко задумалась. Вернее, не задумалась, а погрузилась в то состояние спокойствия, когда кажется, что даже мысли все исчезают, и просто впитываешь всей кожей красоту мира, чувствуешь своё глубокое единение с ним, становишься его частью. И всё бытовое, человеческое уходит куда-то далеко-далеко, а остаётся только эта божественная красота и ощущение себя внутри её и её внутри себя.
- Тебя как зовут, красавица?
Даша вздрогнула, она и не слыхала, как к ней подошёл этот незнакомый, молодой казак, ведущий в поводу уставшего коня.
- Вот ещё, буду я всякому встречному поперечному называться. Иди, куда шёл!
Даша гордо вскинула голову, и пошла к станице.
- Постой, ты не скажешь, где здесь родители Степана проживают?
- Так ты от Стёпки что ль, братки мово?
- Так ты, значит, Даша? Он мне про тебя рассказывал. Молвил, мол красавица, токо с норовом. Ну веди к себе.
- Не нукай, не запряг! А чаво тебе от родителев наших надобно?
- Да Стёпка говорил, переночевать у вас можно будет.
- А ты чо? С Уральска што ль?
Брат Дарьи Степан уже давно жил в Уральске, там и службу нёс.
- С Уральска. А теперь вот по службе до станицы Калмыковской надо добраться. А конь совсем устал. Вот ночлег ищу. А со Стёпкой мы дружим, вот он и посоветовал у вас остановиться, да родителям привет передать. Кстати, меня Матвеем кличут.
- Ну, коли так, пошли.
Проезжий Даше не понравился. Вроде и собой хорош, только вот росточка невеликого, но это не главное,  было в нём что-то такое, что отталкивало девушку. То ли нагловатый взгляд, то ли ещё что. Но коли брат прислал, надо помочь человеку. Он плохого бы к ним не послал. Даша с детства привыкла доверять старшему брату.
За ужином отец стал расспрашивать приезжего о том, о сём. Выяснилось, что он холост, живёт с матерью. А в Калмыковской у него, кроме служебных, и свои дела есть. На ярмарку ему там надо попасть. Но ни о своих делах, ни о служебных распространяться не стал. Зато вот с Дарьи глаз не сводил. Даше было не слишком уютно под его взглядом, к тому же назавтра ей предстояла трудная работа: курятник за зиму частично обвалился, надо было месить глину, обмазывать стены, словом, приводить всё в порядок после зимы. Благо, было уже тепло и сухо. После ужина она ушла в свой уголок, задёрнула занавеску и легла спать. Мужчины вышли во двор.
Утром Матвей ускакал дальше, а Даша принялась ногами месить глину с соломой, которую добавляли для крепости раствора. В центре кучи глины Даша сделала выемку, набросала туда порубленной соломы, залила водой, а теперь вот, подняв повыше юбки, ходила босая по кругу, перемешивая всё.
У Матвея были свои резоны не раскрывать своих секретов. Вот уже несколько лет он держал в степи свой табунок коней. Присматривал за ними старый знакомец ещё его отца – Жуматай. У Жуматая были и свои лошади, так что ему было всё равно, сколько коней под его присмотром. А так как ему ещё и платили за пригляд, то он охотно помогал знакомому казаку.
Вот и сейчас Матвею надо было встретиться с Жуматаем, заплатить ему за работу, отловить тройку подросших жеребят, и продать их на Калмыковской ярмарке. Матвей знал, где в это время года стоит юрта Жуматая, и, передав казённые документы по адресу, поехал туда.
Хозяин встретил приезжего радостно. Сразу приказал жене готовить угощение, а гостя повёл в юрту. Юрта была не слишком большой, пятиканатной. По причине жаркой погоды войлок был поднят, так что видны были решётчатые кереге, шанырак тоже открыт, так что ветерок гулял по юрте свободно. Мужчины расположились на полу юрты, застеленном войлоком, и повели степенный разговор. Матвей, как и большинство казаков, хорошо говорил по киргизски, а Жуматай иногда переходил на русский.
Матвей знал обычаи степняков, и сначала вёл традиционную беседу, расспрашивая, как хозяйство, как семья, какая охота в этих местах. О деле сразу говорить было не принято. Только когда выпили кумыса и поели бешбармак, вот тогда можно было и переходить к делу. Все вопросы решили быстро, и мужчины поскакали к табуну, отлавливать жеребят. Заночевал Матвей у Жуматая. Правда, в юрте спать не захотел, устроился неподалёку на берегу речушки, а утром они вместе поскакали на ярмарку. Жуматай тоже хотел продать часть своего скота, да ещё и подросшим сыновьям мир показать. Мальчишки радовались, скакали по степи наперегонки, громко кричали.
Весенняя ярмарка встретила разноязычным говором, разноголосым шумом. Ржали кони, степенно жевали сено верблюды, блеяли овцы, но громче всего были крики торговцев, расхваливающих свой товар. Но люди на ярмарку приехали не только торговать, но и развлекаться. Многие степняки были с детьми.
Специально для детей была установлена карусель. Грубое деревянное сооружение, с санками, лошадками,   слонами и прочей живностью, на которую можно было сесть верхом, крутили мальчишки. Они бегали по хлипкому деревянному настилу, толкая тонкие брёвна, вделанные в колесо, которое и придавало вращение всей карусели. Чем быстрее бегут, тем быстрее крутится карусель. Подростки стояли в очередь за право покрутить колесо, хотя платой им было только бесплатное катание.
Матвей улыбнулся, когда-то и он также бегал по хлипкому настилу, и они с ребятами ещё и спорили, кто быстрее крутит колесо. Делились на команды, а потом выясняли, чья быстрее. Зачастую такие споры заканчивались дракой.  Сыновья Жуматая сразу бросились к карусели. Отец дал им немного денег, и приказал от карусели не уходить, пока они с Матвеем своими делами занимаются.
А дел было немало. Коней надо было показать ветеринару, получить справку, что здоровы, только тогда их продавать можно было. Справку получили быстро, жеребят по сходной цене продали перекупщикам, не самим же стоять торговать, на это можно и несколько дней потратить. А сами пошли делать необходимые покупки.
 К Матвею подошла цыганка-гадалка. Всякого рода гадателей, предсказателей, «магов» и прочих на ярмарке было предостаточно. Тут и гумалак раскладывали, и карты, и по руке гадали, и по бараньей лопатке, словом на все вкусы. Матвей не слишком жаловал гадалок, но эта его ошарашила сразу:
- Вижу, касатик, ты по дороге сюда судьбу свою встретил!
- Ты откуда знаешь, - опешил Матвей.
- А я, милок, всё знаю. Дай руку, всю правду скажу.
Матвей протянул цыганке руку.
- Свадьба осенью тебя ждёт. А вот детишек не вижу.
Вдруг цыганка помрачнела.
- Не буду дальше тебе гадать. И денег не возьму. Езжай-ка ты с Богом!
- Почему это, - спросил казак, но гадалка уже исчезла в толпе.
 На обратном пути Матвей снова остановился на ночлег в Янайкино.
А осенью приехал свататься к Даше.  Вместе с ним приехал и Степан.  Даша обрадовалась брату, а тот так нахваливал Матвея, мол, лихой казак, и хозяйство справное, и в беде не бросит, что у девушки первое неприятное чувство, возникшее при встрече,  как-то исчезло, растворилось. Тем более, что Матвей был обходителен, любезен, заботлив. Привёз в подарок красивый цветастый платок, ещё на ярмарке купленный. Родители радовались предстоящему браку, у них тоже осталось хорошее впечатление от Матвея, и Даша согласилась.
Венчались в Янайкинской церкви, а потом чуть не вся станица гуляла на свадьбе. Невеста, покидая родимый дом, как водится, поплакала, но тут жених обнял её крепко, и слёзы высохли сами собой. Свадебный поезд провожали многие верховые, парни по дороге устроили джигитовку, состязались в удали. Даша улыбалась, и ещё теснее прижималась к мужу. Ей было радостно и немного тревожно.
Хозяйство у Матвея и впрямь было справное, дом, построенный отцом Матвея, был большим. Молодых определили жить наверху, а вдовая свекровь перебралась в подклет. Она ласково приняла невестку, показала хозяйство, объяснила, где что лежит, и что молодой жене надлежит делать. А потом строго спрашивала с Дарьи, коли та что-то забудет. Но Даша старалась ничего не забывать, и вскоре у них установились ровные добрые отношения, без особого тепла, но и без взаимной ненависти. Две хозяйки старались не мешать друг другу. Всегда одетая в чёрное, неулыбчивая свекровь говорила мало, а в свободное время перебирала лестовку, о чём-то молила Бога.
Поначалу всё шло прекрасно. Но как то раз Матвей пришёл домой пьяный, и в грязных сапогах завалился на кровать. Даша возмутилась. Матвей озлобился, оттаскал жену за косы и избил. Да ещё и пригрозил, что коли брату пожалуется, ещё хуже будет. Такие случаи стали повторяться всё чаще и чаще. Потом случилась беда.
Даша была беременна, и была счастлива ожиданием. Она чувствовала новую жизнь внутри себя, радовалась ей, разговаривала с ней, гадала, кто будет, мальчик или девочка. Она стала самоуглублённой, поскольку несла в себе тайну жизни, тайну, которую мог разгадать только сам Бог.
Заслышав стук калитки, она вышла на крыльцо. Матвей опять пришёл пьяный.
- Неси самогон, праздновать будем,- поднимаясь на крыльцо потребовал муж.
- Может, хватит, Матюша. Да и што праздновать?
- Сам знаю, што. Неси, сказал, вечно ты мне перечишь, - и Матвей толкнул Дашу.
Толчок был сильным, и Даша не удержалась и упала с крыльца. Её пронзила резкая боль в животе, она закричала, сжалась в комочек, стараясь удержать то, самое дорогое, чем жила последние месяцы. Но удержать было уже невозможно. Матвей ещё что-то пьяно выкрикивал, но Даша уже не слышала что. К ней подбежала свекровь. Она сразу всё поняла.
- Ты што наделал, Ирод? Ребёночка свово убил! Беги скорее за Акимовной, Дашуню теперь спасать надо.
Матвей враз протрезвел.
- Да как же это так? Да я ж не хотел!
- Беги к Акимовне, сказала, потом каяться будешь.
После этого случая Даша долго болела. Матвей больше не напивался, был заботлив и внимателен, но Даше было уже всё равно. Другого ребёночка Бог не давал, и Даша свыклась с мыслью, что детей у неё не будет, видно что-то повредилось внутри неё. И когда Матвей утонул, она конечно, плакала и причитала, как положено, но в душе было пусто. Свекровь не смогла пережить гибель последнего сына, старший погиб ещё раньше, и меньше, чем через год ушла вслед за ним. И Даша осталась одна. Постепенно молодость и задор брали своё, она стала потихоньку воскресать. Степан как мог, помогал сестре. Но окончательно она воскресла после встречи с Петром.
Он понравился ей ещё на конезаводе, а его приезд в Уральск стал для неё подлинным подарком судьбы. Пётр был серьёзным, заботливым, внимательным. И хозяин хороший. Вон за два месяца и сарай починил, теперь кизы в сухом месте лежат, дров нарубил, и в конюшне порядок навёл, а ещё заброшенный сарайчик отремонтировал, и Дарья превратила его в гусятник, купив на полученные за постой деньги десятка два гусят.
По ночам она отдавалась ему полностью, без оглядки, со всей страстью молодого истосковавшегося тела. Пётр был очень нежен с ней, и эта нежность распаляла её куда больше, чем грубые ласки Матвея. Уже утром она начинала ждать ночи. А вот сегодня она почувствовала в себе что-то новое. Ощущения были ещё неясными и смутными, но Даша начала надеяться, что Бог простил все её грехи, и вознаградил ребёночком. Она страстно мечтала об этом, но понимала, что сообщать новость Петру ещё слишком рано. Надо сначала самой точно удостовериться в произошедшем чуде. Да и как ещё Пётр воспримет? Ведь он женат, и детей двое. Думать о будущем не хотелось. Что Бог даст, то и будет.
Даша домывала последнюю ступеньку, когда в калитку кто-то постучал.
- Вот принесла кого-то нелёгкая, - подумала женщина и пошла открывать.
- Тут что ль Петька мой проживат?
Перед калиткой стояла невысокая худенькая женщина с большим узлом в руках, рядом девочка, с узлом поменьше, а за подол матери держался мальчик.   Соперницы смотрели друг на друга. «Вон она какая! Правильно Нюрка сказала, что надо ехать, такая уведет. Глаза-то какие нахальные, прям колдовские» - думала Надя.
У Даши похолодело в груди, всё упало куда-то вниз. «Вот оно. И кончилось счастье»,- думала казачка. Собравшись с силами, спокойно ответила.
- Да, постояльца мово Петром кличут. Токо его нет сейчас, на работе. Да вы проходите. Устали небось, издалека, похоже.
« У-у-у, бесстыжая,- думала Надя, - чешет как по писаному, будто и не уводила чужого мужика».
- Да мы уж как-нибудь здесь подождём.
- Проходите, проходите, хоть присядете с дороги, на улице-то и сесть негде. Самовар у меня готов.
Даша была сама любезность. Ну что ж, хозяйке квартиры так и следовало встречать семью постояльца. Она только хозяйка, и всё.
Надя подумала, и вошла в калитку. Даша повела её в подклет.
- Вот тут Пётр Фёдорыч и проживает. Располагайтесь. Сейчас самовар принесу.
Надя бросила узел на пол, а сама устало опустилась на стул. Дорога и переживания вымотали её. «А может, и не было у них ничего, придумала она сама себе страсти,- подумала она, - вона как хозяйка-то спокойна. Али на конезавод другая приезжала?»
- Мама, а мы теперь тут жить будем, - спросила Настя.
- Мама, а тятя скоро придёт? – пробасил Федя.
- Скоро, скоро, а вот жить мы тут не будем, потом отец решит, где нам жить.
Даша принесла самовар, накрыла немудрящий стол: пироги с вороняжкой, сахар, коврижки мятные, варенье. К чаю хватит, а обед будет, как Пётр вернётся.
- Вона, как тут живут, - подумала Надя. – У нас то пироги токо по праздникам, а тут будто кажний день. И что за ягода в пирогах такая? А може она нас отравить хочет? – мелькнула шальная мысль,- Да нет, непохоже, сама то вон тоже уплетает за обе щёки.
Разговор за чаем не клеился. Дети с удовольствием ели непривычные пироги, сладости, потом попросились выйти во двор. Женщины остались одни.
- Ты, Дарья, гляди, на мово мужика не заглядывайся, зенки повыцарпаю!
Даша оторопела. Откуда та узнала? Как догадалась? Однако, ссорится с Надей она не хотела.
- Да ты што? Как можно?...
- Тятя, тятя,- раздался со двора детский крик.
Женщины вышли во двор, а там уже радостные ребятишки обнимали отца.
- Ох, вы, мои хорошие, мои дорогие! Как же я по вас соскучился!
Пётр поднял Федю на руки и подбросил вверх. Мальчишка завизжал от восторга.
Даша смотрела на эту картину с чувством зависти. А вот её будущего младенца отец никогда так не подбросит, не обрадуется сыну. Как хорошо, что она ничего не сказала Петру. Не должен он знать об этом. Незачем. Надо что-то придумать, чтоб Пётр не догадался, чьего ребёнка родит Дарья. И думать надо быстро.
Пётр обнял и поцеловал жену, потом посмотрел на Дашу.
- Ну что, хозяюшка, обедом нас всех накормишь?
- Ухи всем хватит, да и рыбы тож. Пойдёмте в горницу, вечерять.
За обедом, Пётр расспрашивал Надю о сельских новостях. Даша в разговор не встревала, только молча наливала уху, да посуду убирала. Надя цепким взглядом осмотрела хозяйство Даши. Подивилась непривычной обстановке. «Вона, как тут живут,- снова подумала она, - не то, что у нас».
После обеда Пётр с семьёй пошли в подклет, а Даша осталась в горнице. Надя было хотела сразу уйти с этого дома, но Пётр сказал, что идти пока некуда, а завтра он поищет другую квартиру для семьи, коли уж Наде тут не нраву. Может, удастся и отдельный домик снять, его жалованье теперь такое позволяет.
Даша лежала на мокрой от слёз подушке. Она закусила уголок зубами, что б сдержать рыдания, боялась, что внизу услышат. Всё её тело ещё ощущало  поцелуи и ласки Петра, а теперь она представляла, как он так же ласкает другую, и от этого становилось ещё горше. Хотелось выть в голос, биться головой об стену, но она сдерживалась. Теперь уже ничего не поделаешь. Слишком недолгим было её счастье.
Выплакавшись, но не почувствовав облегчения, она начала думать, как быть дальше, как скрыть от Петра только зародившееся в ней чудо. Выход был один, срочно выйти замуж. Молодые казаки заглядывались на красивую вдову, но свататься не собирались. Девок хватало, да и разговор про Дарью шёл, что бесплодна она. Замуж её звал Яков, немолодой казак, живший бобылём. Дети его уж давно жили своими домами, а жена померла. Был он хром, борода  была седой, да и выпить был не дурак. Не хотелось Дарье за него идти, да другого выхода не было. У ребёночка отец должен быть, только тогда Петечка ни о чём не догадается.

Глава седьмая. На новом месте.

У Дарьи пришлось пожить ещё с неделю. Подходящее жильё не находилось. А потом вопрос решился почти сам собой. К Дарье вдруг пришли сваты от Якова. И она приняла предложение, только условие поставила, что жить с мужем будет здесь, в своём доме. Яков подумал, и согласился. У себя, конечно, было бы привычнее, но здесь и удобнее, и просторнее, да и жена молодая будет рядом. Женщине к новому месту привыкать сложнее, когда своё хозяйство давно налажено, а ему то что?
Надя новостям обрадовалась. Будет Дарья замужем, и Петру меньше будет соблазна. Но скоропалительность этого брака вызывала и недоверие. «Ишь ты, торопится то как! Не иначе грех прикрыть хочет. Было! Было у них с Петькой что-то! Врут оба. Ну да пущай теперь со стариком своим милуется! Мне спокойнее будет» - думала Надя.
Пётр новостью был ошарашен. Он понимал, что Дарья так пытается уйти от их любви, и поэтому выходит за старика. Ему было жалко женщину, к которой успел привязаться. Он понимал, что счастья в этой семье не будет, и хотел поговорить с Дарьей, удержать её от этого шага, но Даша старательно избегала его, да и бдительная Надя не спускала с него глаз. А если сама она была чем-то занята, то рядом с отцом всегда была Настя, а при ней тоже не поговоришь, девочка уже была достаточно большой, всё понимала, и можно было не сомневаться, что любой его разговор передаст матери. И поэтому Пётр ходил смурной, неулыбчивый, а на вопросы Нади отвечал, что устаёт на работе.
С переездом Якова в дом Дарьи, освободилось его небольшое подворье. Вот его-то и предложили снять Петру, пока свой дом не приобретёт. Яков забрал с собой только свои вещи, да рыбацкие принадлежности, будару, конечно тоже. Иногородцам всё одно ловить рыбу на Яике не положено. В плавнях и багренье только казаки участвуют.  Дарья взяла из дома мужа кое-что из утвари, но всё необходимое для хозяйства осталось. Возле сарая под навесом стояла телега, в чуланчике лопаты, грабли и прочее. Вот только живность всю перевезли на новое место.
Осталась поленница дров, а в сухом чулане было полным-полно кизяка. Этого добра у Дарьи самой хватало. Для Нади кизяк был так же внове, как и вороняжка, но наблюдая за Дашей, она поняла, что это топливо из коровьего навоза и соломы и жара много даёт, и держит тепло. А ещё на нём хорошо пироги пекутся, коли прогоревший кизяк разровнять внутри печи, а на этот жар сковороды с пирогами поставить.
Наде новое жильё понравилось. Изба была деревянной, небольшой, но просторнее, чем у них в Рождествено. Внутри она была поделена на три помещения: горницу, просторную, на все три окна избы, в которую вёл дверной проём, сбоку от проёма была отгорожена небольшая спальня, тёмная, без окон, где стояла кровать, и   прихожую, где стояли стол и  стулья, тут же был рукомойник, и крючки на стене для одежды. К избе была отдельно пристроена саманная кухня, где тоже была печка и находилась вся утварь.
- Удобно, - подумала Надя, - летом в избе печь не топить, жары несусветной не будет, как у них дома, весь жар в кухне останется. А зимой можно будет и в избе готовить.
Подворье Якова было на улице Мостовой, недалеко от Большой Михайловской. Улица так прозывалась потому, что заканчивалась большим деревянным мостом через Чаган. Наискосок от нового жилища Петра и Нади шла большая стройка. Рабочие выкладывали стены огромного дома красного кирпича, а улица наполовину была завалена досками, кирпичами, песком, и прочими материалами.  Яков сказал, что это купец Карев строит доходный дом, чтоб восход другому купцу, Овчинникову, закрыть. А то тот больно хвалился, что когда пьёт чай на балконе своего нового особняка, то утром любуется на восход. Вот Карев и решил построить такое здание, чтоб солнце приятелю-сопернику перекрыть. Поспорили они. Весь город дивился на эту стройку, уж больно громадным был дом, никак больше, чем Александро-Невский собор, стоящий неподалёку. У того разве что колокольня со шпилем была выше.
Немного обустроившись на новом месте, Надя решила искать работу. Пётр сначала возражал, говорил, чтоб отдохнула, дома сидела. Но Надя упёрлась. Не привыкла она без дела сидеть. Да и хозяйства здесь не было, чтоб за ним присматривать. А ещё и Настю пора учить какому либо ремеслу. Большая уже. Без ремесла плохо. Вон, она сама ничего не умеет, так всю жизнь на подёнщине. Пусть хоть у Насти жизнь полегче будет.
Вечером пришёл Степан. После того, как он подсказал насчёт работы Петру, мужчины подружились. Степан как мог поддерживал приезжих, понимал, что трудно без друзей в чужом городе. Дети увидев связку вяленых чебачков в руке Степана радостно загомонили, они уже полюбили такую рыбку, кусочки которой, жирные и прозрачные,  сосали как конфетку. Дома подобного лакомства не было. Вручив ребятне по рыбке, и передав Наде оставшихся в связке рыб и свежего судака для ухи, Степан прошёл в избу. Надя решила спросить его совета по поводу работы.
Степан сразу сказал, что ей надо сходить к богатым купцам, Кареву, Овчинникову. У них на подворье какое-нибудь дело да найдётся.
На другой день Надя пошла в дом, где жил Карев. Мрачный управляющий презрительно осмотрел иногородку, и даже разговаривать не стал. Ответил, что работы нет. Надя расстроилась. Но успокоила себя тем, что первый блин всегда комом, а купцов в городе много, где-нибудь её руки и пригодятся. И пошла к Овчинниковым. Доброжелательные и демократичные, Овчинниковы всегда внимательно относились к людям, и от своих работников требовали того же. Здесь управляющий был вежлив и приветлив.
Он предложил Наде пойти в прачки. Надя охотно согласилась. На подёнщине ей и это приходилось делать, не самая трудная работа. Но надо было решить вопрос с детьми. И здесь управляющий внимательно всё выслушал, и сказал, что маленького Федю Надя может приводить с собой, а Настю можно отдать на обучение к белошвейкам, мастерская которых была тут же на подворье. Надя обрадовалась. Портнихи всегда и везде нужны, а уж коли Настя и платья научится шить, тогда её будущее будет обеспечено.
  По дороге домой Надя думала, что теперь можно будет скромно прожить на её жалованье, а на заработок Петра постепенно обзаводиться хозяйством. Надо завести кур, корову, лошадь. Но тут мелькнула шальная мысль, а что, если Яков вернётся? Или их выгонят? Тогда куда девать живность? Снять другое подворье сложно. Из России всё едут и едут люди на свободные земли. Пожалуй, лучше сначала дом купить, а уж потом хозяйство заводить. 
На другой день Надя вышла на работу. Настя утром проснулась сразу, волновалась перед новой жизнью, а вот Федя привык спать по утрам, поднять его было не так легко. Сонного надутого мальчика Надя буквально тащила за руку. В мыльне уже были ещё две прачки. Познакомившись с товарками, Надя повела Настю к портнихам. Те доброжелательно встретили ученицу, успокоили Надю, и та пошла стирать.
Феде скоро наскучило сидеть в душной мыльне, он запарился в своей одежонке, и потихонечку вышел во двор. Во дворе было интересно. У коновязи стояли чьи-то кони, ходили какие-то люди, где-то кудахтали куры, словом шла интересная и непонятная жизнь. Мать наказывала ему никуда не лезть, от неё не отходить, и поэтому Федя стоял у дверей мыльни, задумчиво посасывая свой палец.
- Ты кто?
Рядом с Федей будто ниоткуда появился мальчик, его ровесник, с деревянной сабелькой в руках.
- Я Федя, а ты кто?
- Я Лёня. А ты казак?
- Я не знаю.
- Эх ты, а я казак! Видишь, как я умею. Вот! Вот! Вот…
И Лёня стал размахивать своей сабелькой.
- А кто такой казак?
- Казак самый сильный, самый лучший воин. Наши казаки самого царя-батюшку охраняют.
- Самого царя-я-я, - недоверчиво переспросил Федя. – Я тоже буду царя охранять!
- А у тебя свой конь есть?
- Нету.
- А у меня есть! Мне папа подарил. Пойдём, покажу.
Мальчики пошли в конюшню, где  стояла смирная кобыла, а рядом с ней рыжий жеребёнок. Федя опасливо подошёл к стойлу, он побаивался лошадей, зато Лёня зашёл прямо в стойло, погладил по морде кобылу, для чего та опустила голову, чтоб мальчик достал, обнял тонконогого жеребёнка.
- Вот мой конь. Когда вырасту, буду только на нём ездить. А ты на коне умеешь? Я уже умею.
- Нет. У нас нет лошади.
- Как нет? У нас тысячи. А у тебя что, совсем нет?
- Совсем. – Федя потупился.
- Ну, тогда ты не казак! У казака и конь, и сабля обязательно должны быть!
Со двора донёсся Надин голос, она искала сына. Мальчики вышли из конюшни.
- Вот ты где! Я кому говорила от меня не отходить, неслух, - Надя дала подзатыльник Феде. Федя заревел, не от боли, от обиды.
- Он мой друг, это я его сюда привёл, - вмешался Лёня.
- А ты ещё кто таков, защитничек! – возмутилась Надя.
Лёня вспомнил о манерах, шаркнул ножкой, поклонился:
- Леонид Автономыч Овчинников.
- Сынок хозяина, значит. Ну да ладно, идите, играйте. – Надя сразу успокоилась. От дружбы с сыном хозяина худа не будет.
Вечером Федя и Настя наперебой рассказывали отцу о событиях дня. Тот слушал с интересом. Наде тоже было, что рассказать мужу. Но только она начала говорить, подбежал Федя.
- Тятя, тятя, мне срочно сабля нужна, и конь. Я казаком буду!
- Ладно, ладно, будешь. Куплю тебе завтра саблю.
- И коня! Настоящего!
- Ну и коня.
На другой день Пётр принёс деревянную сабельку и палочку с конской мордой.
- Сабля-я-я, - обрадовался Федя, но увидев палочку, надулся и бросил её в сторону.
- Это не настоящий конь. Мне настоящего надо, живого, как у Лёни.
Отец не стал объяснять разницу между Овчинниковыми и их семьёй, подрастёт, сам поймёт.
- Ну и что, что не настоящий. Ты сначала на этом научись скакать, а уж потом и настоящий будет. А ну-ка, покажи, как ты умеешь.
Федя нехотя пошёл, поднял «коня», а вскоре уже весело скакал по двору, оседлав палку и размахивая сабелькой.
- Балуешь ты его, Петя. Небось, дорого заплатил?
- Да нет, копейки, а ребёнок пусть порадуется. А вот Насте ничего не купил, большая уже в куклы играть, пусть шить учится.
За Лёней и его братом Костей присматривал старый казак, дядя Митяй. Когда Лёня привёл с собой Федю с сабелькой, казак обрадовался. Лёню пора было учить фехтованию, а Костя ещё маловат для такого обучения. А этим вдвоём интереснее будет учиться, дух соперничества, да и поединки всегда интереснее, чем упражнения в одиночку. Так Федя начал обучаться воинской науке.
Время шло. Миновала осенняя грязь, когда по городу невозможно было пройти, началась зима. Теперь Наде приходилось труднее. Выстиранное бельё всегда полоскали на Чагане. Летом это было просто, а теперь полоскали в проруби. Стыли руки, но тяжелое мокрое бельё везли на саночках, так что она не жаловалась. Это легче, чем мыть нужники, или жать рожь. Работой и заработком была довольна, а главное, дети были при месте. У Петра тоже всё было хорошо. На работе его уважали, сам он вполне освоился на мельнице. Семья приоделась. Для одёжки купили, по просьбе Нади, сундук. Большой, окованный железом с красивыми узорами, в стенку был врезан замок. Теперь большой ключ Надя всегда носила с собой. На самое дно сундука Надя положила свой свадебный сарафан, а уж сверху новое платье и другую одёжу. Приближалось Рождество.

Глава восьмая. Настя.

Насте нравилось шить. Она с удовольствием смётывала куски ткани, обрабатывала петли, пришивала пуговицы. Старалась, чтобы стежки были ровные, аккуратные. С интересом смотрела, как раскраивают ткань. Запоминала форму рукавов, полочек, других деталей. Мастерицы всё чаще и чаще хвалили девочку. Очень хотелось попробовать шить на машинке, но к этой работе её не допускали. Штука дорогая, не дай Бог, сломает. Да и рано ей ещё, всё равно до ножной педали не достанет, мала пока.
Как то раз Настя сидела и обмётывала петли на наволочке. Вдруг в мастерскую влетела девочка, и сразу затараторила:
- Я знаю, вы мне платье к Рождеству шьёте. Я хочу, чтоб вот тут, тут и тут были бантики, а на подоле оборочки, а по корсажу чтоб вышитые цветочки.
Портнихи с улыбкой смотрели на девочку.
-Барышня Зиша, Ваша мама уже выбрала фасон для Вашего платья. Будут там и бантики и оборочки, только бантики будут вот здесь и здесь. Вы согласны?
Зиша, дочь Овчинникова Зиновия, хотела надуться, но тут увидела Настю.
- А ты что тут делаешь?
- Учусь.
- Учатся в гимназии, а не здесь. Вон Аня с Лёлей уже в гимназию ходят, и я скоро пойду, а здесь чему учиться?
- Я шить учусь. Тоже хочу красивые платья шить.
- А ты уже умеешь? А кукле сшить сможешь? А как тебя зовут?
Зиша буквально засыпала Настю вопросами.
- Настей зовут. А куклам шить не пробовала. Не знаю, сумею ли?
- Пойдём, я тебе своих кукол покажу, и будем им платья шить.
Настя вопросительно посмотрела на старшую портниху.
- Иди, иди, дочка, да вот корзинку прихвати, чтоб было из чего шить-кроить.
Швея положила в корзинку обрезки ткани, ножницы, сантиметр, иголку с нитками.
Настя впервые попала в богатый дом. Всё ей здесь было внове, и всё поражало воображение. Печка, обложенная белыми блестящими изразцами, тяжёлые красивые занавеси на окнах, необычная для её глаза мебель, комнатные растения в кадках. Перед одним она остановилась в недоумении: прямо на стволе росли огромные жёсткие листья тёмно-зелёного цвета.
- Это что? – почему-то шёпотом спросила она Зишу.
- Фикус. А ты что, раньше таких не видела?
Настя покачала головой, а про себя повторила: «Фигус». А Зиша начала показывать на цветы.
- А вот пальма, а это аспарагус. Они все на юге растут, а тут только в комнате.
-Сапарагус, повторила для себя Настя стараясь запомнить диковинные названия.
- Ну, пойдём скорее, я тебе кукол покажу.
В детской на комоде сидело с десяток кукол. Среди них выделялась фарфоровая красавица в бальном платье. Настя застыла. Такой красоты она себе и представить не могла.
- Ой! А можно её подержать?
- Можно. Только смотри, не разбей, она очень дорогая.
Настя трепетно взяла в руки куклу. Полюбовавшись, и рассмотрев её со всех сторон, посадила на место и вздохнула.
- Я такое красивое платье не сумею сшить.
- И не надо. Она и так красивая. Вот эту замарашку надо одеть, - и Зиша протянула Насте куклу в красивом, но уже замызганном платье. Я люблю с ней играть, а платье страшное.
- Оно не страшное. Оно просто очень грязное. А хочешь, я попрошу маму его постирать, и оно опять как новое будет.
- Хочу. Только всё равно будем ей платье шить.
Зиша быстро раздела куклу, и протянула платье Насте.
- На вот, стирай. А сейчас давай новое ей шить.
Девочке не терпелось взяться за незнакомую работу. Настя достала из корзинки сантиметр, и начала снимать мерку. Она видела как это делают портнихи. Только вот цифр она не знала, и писать не умела.
- Зиша, ты мне поможешь?
Настя померила длину платья.
- Это сколько? - Она протянула сантиметр Зише, - записать надо.
- А ты что, сама цифр не знаешь? – удивилась девочка. А буквы?
Настя покраснела и низко опустила голову. Ей было стыдно.
- А давай, будешь со мной на уроки к учителю ходить, он меня к гимназии готовит, а я тебе помогать буду.
- А можно? Не заругают?
- Со мной не заругают, А мама разрешит, она добрая. Пойдём, её спросим.
Елизавета Евграфовна выслушала сбивчивый рассказ Зиши, внимательно осмотрела Настю.
- А ты сама-то хочешь научиться читать-писать?
Настя очень стеснялась важной дамы, и стояла потупившись. Услышав вопрос, она покраснела и кивнула.
- Ну что ж. Будешь заниматься вместе с Зишей, думаю, ей это тоже на пользу пойдёт. А ты, Зиша, помогай Насте, ей трудно будет сначала.
Девочки вернулись в детскую, продолжили снимать мерки с куклы. Но Зише уже надоела новая игра. Протянув Насте листок с записанными размерами, она сказала:
- Ну вот, я тебе всё записала. Можешь идти и начинать шить. А завтра после завтрака придёшь ко мне в классную, с учителем познакомлю. И кукле примерку сделаем.
Настя вернулась в мастерскую. Портнихи помогли ей скроить кукольное платье, объяснили, где и как надо сшивать лоскутки. Настя попросила разрешения взять корзинку с работой домой, здесь она уже не успевала, рабочий день заканчивался.
Надя порадовалась новостям дочери. Сама она не умела ни читать, ни писать, а вот арифметику немного знала. Деньги считать приходилось.
Вечером Настя сидела перед керосиновой лампой, и старательно шила кукольное платье. Завтра примерка, она должна успеть.
Теперь жизнь Насти была наполнена событиями. Утром она шла в классную, где старательно учила буквы и цифры. А Зиша её поправляла, если что не так. Сама она уже умела и читать, и писать, знала сложение и вычитание. В гимназию принимали только подготовленных девочек, которые могли сдать вступительный экзамен. Зиша экзамена не боялась, а Настя просто хотела научиться грамоте.
После уроков шли в детскую, где наставницей уже становилась Настя. Она показывала Зише, как снимать мерки, раскраивать ткань, шить, и скоро у некоторых кукол появились новые платья. Самое первое, хотя и немного кривоватое Зише понравилось. Ну а кукла ничего не сказала, наверное, ей тоже понравилось. Только после обеда Настя шла в мастерскую, но и туда за ней часто приходила неуёмная Зиша. Она не хотела надолго расставаться со вновь обретённой подругой.
Настя познакомилась и с сёстрами Зиши – Аней и Лёлей. Те снисходительно смотрели на дружбу сестрёнки с прислугой. Нравы в доме Овчинниковых были демократичными. К тому же сами они уже считали себя взрослыми, у них были другие интересы, да и уроков задавали в гимназии много. И то, что Зиша не приставала к ним со своими детскими игрушками, их вполне устраивало.
В доме царила предпраздничная суета. Кукол пришлось на время оставить. Теперь Зиша, Настя, Аня, Лёля и другие дети дружно склеивали из цветной бумаги цепи, вырезали снежинки, прикрепляли к длинному шнуру разноцветные флажки. Накануне праздника дверь в большую залу закрыли, детей туда не пускали. Но за дверью слышался какой-то стук, разговоры, доносился запах смолы. Все флажки, цепи и снежинки куда-то исчезли. Зиша по секрету сказала Насте, что там устанавливают большую ёлку, которую привезли ночью, когда все спали. А на Рождество будет большой детский праздник, и она приглашает на него Настю.
-Зиша! Я наверное не приду.
- Это ещё почему? Я тебя приглашаю, значит, придёшь!
- Зиша! Там все нарядные будут, в костюмах, вон тебе какое красивое платье сшили, ты будешь феей, а мне одеть нечего. Тятя не станет покупать мне платье, они с мамой деньги на дом собирают.
Зиша задумалась.
- Знаешь что, я сейчас схожу к маменьке, может, она поможет. А ты жди здесь.
Елизавета Евграфовна была очень занята подготовкой к празднику, но внимательно выслушала дочь. Она тоже ничего не имела против этой дружбы. Зиша стала серьёзнее, помогая Насте осваивать грамоту, намного прилежнее стала заниматься сама, к тому же учится у Насти полезным вещам. По её твёрдому убеждению, шить, вышивать должна уметь каждая женщина, только раньше Зиша не хотела этому учиться.
- Ты молодец, что пригласила Настю. А с костюмом вопрос решим. Сходите с ней в гардеробную, посмотрите старые платья Лёли и Ани, выбери несколько разных, что Насте подойдут, и костюм карнавальный, да ещё не забудь про туфли и шёлковые чулки, не босиком же ей ходить на празднике.
- А чулки я ей дам свои новые, у меня их много.
- Хорошо. А теперь беги, у меня ещё очень много дел.
Настя принесла домой целый ворох одежды. В основном это были юбки и кофточки, добротные и нарядные. Среди них был и карнавальный костюм. Настя выбрала себе костюм ромашки. Лепестки цветка были из нежного шёлка, а корсаж их жёлтой тафты, а на голову одевалась шляпка в форме ромашки.  К костюму были ещё и кожаные туфли на небольшом каблучке. Когда Настя примерила его, Надя ахнула, какая красавица дочка у неё растёт. Пётр только задумчиво покачал головой, в бабские дела он не лез, но про себя подумал, что негоже девочку уже сейчас к шелкам приучать, потом так и будет требовать дорогие наряды, как господа носят, а её доля работать всю жизнь, а не в шелках разгуливать. Но говорить ничего не стал, не хотел девочке радость портить.
В рождественский сочельник сам Автоном Яковлевич с Елизаветой Евграфовной обошли все дворовые службы, поздравляли работников и дарили подарки. Для каждого у них нашлось доброе слово, да и подарки были серьёзные, всей женской прислуге дарили простенькие украшения, но они были из чистого золота. Увидев Настю среди портних, Елизавета Евграфовна ласково погладила её по голове, напомнила, чтоб завтра приходила на праздник, и сама вдела девочке в уши небольшие серёжки. Настя была счастлива.
На рождественскую службу Надя с Петром и детьми пошли в Александро-Невский собор. Народу было много. Там же была и семья Овчинниковых, но Насте мать не разрешила подходить к Зише. Не по рангу.
Пётр углядел в толпе Дарью с Яковом. Казачка стала ещё красивее, в её походке появилась какая-то важность, степенность. Он смотрел на Дашу, вспоминал счастливые дни, их греховную, и такую недолгую любовь. Как бы ему хотелось вернуться назад! Неистовые ласки Дарьи были совсем не похожи на холодноватое поведение Надежды, та просто выполняла супружеский долг без особой радости и желания. Но вернуть ничего невозможно. Даша почувствовала взгляд Петра. Бросила на него быстрый, полный любви взгляд и потупилась. Негоже мужней жене на других глаза пялить. Пётр с сожалением отвёл глаза.
Вернувшись со службы все сели за стол. Надя в честь праздника запекла гуся с яблоками, наготовила вкусных сладких витушек из пшеничной муки, впервые сделала знаменитые уральские пироги с севрюгой и квашеной капустой, было очень вкусно. На столе была даже чёрная икра. О такой роскоши в нижегородчине и не мечтали.
Икру и рыбу принёс Степан, за то, что Пётр помогал ему на багренье. Багренье в Уральске было большим событием, скорее даже праздником. Его ждали. К нему готовились. Ходили на Урал проверять лёд. В начале декабря в городе только и разговоров было, что о багренье. Все эти приготовления и разговоры вызывали у Петра жгучий интерес. Багрить рыбу могли только казаки, иногородним даже на лёд выходить было не положено. По приметам считалось, что чужой человек, не казак то есть, может сглазить рыбу. Мельница в день багренья не работала, и Пётр упросил Степана взять его на ловлю, посмотреть с берега.
На берегу собрался, казалось, весь город. Шёл молебен. Все истово просили Бога дать хороший улов, особенно женщины, а мужчины, выстроившись на берегу, ждали сигнала. Неподалёку стояло несколько войлочных кибиток, Пётр потом узнал, что их называют юртами. Там можно было согреться. А рядом с ними уже устроились торговцы водкой, тоже для «сугрева», и толклись купцы, хотевшие скупить рыбу прямо тут, подешевле.
После выстрела пушки казаки разом скатились с крутого берега на лёд, где каждый быстро выдолбил себе большую лунку, чтоб рыбу вытаскивать. Степану повезло, он сразу забагрил крупную севрюгу. Одному было её не вытащить, соседи-казаки были заняты своим ловом, и Степан кликнул на помощь Петра. На льду уже были иногородние купцы, которым было не до казачьих примет,  и Пётр тоже спустился на лёд. Вдвоём севрюгу еле вытащили и сразу освежевали, рыба оказалась икряной,  икры в ней было поболее ведра. Степан на радостях пообещал Петру, что угостит его и икрой, и рыбой. И обещание своё сдержал, принёс на другой день большой кусок севрюги и икру. Запасливая Надя спрятала всё на ледник, чтоб на Рождество разговеться. И вот теперь семья впервые в жизни попробовала уральские деликатесы.
Пётр поздравил семью с праздником. Наде подарил шёлковый платок, Феде игрушечное ружьё, а Насте – большую куклу. Наблюдая, как девочка шьёт кукольные платья, он подумал, что игрушка будет помогать дочке. Настя подарку обрадовалась. Ей действительно очень не хватало куклы для совершенствования своих навыков.
Днём, задолго до назначенного часа, Настя побежала к Зише. Двери в большую залу были распахнуты, и девочка не удержалась, заглянула туда. Такого великолепия она никогда не видела. В центре залы красовалась большая ёлка, на которой блестели серебром и золотом шишки и орехи, разноцветные шары, ватные раскрашенные фигурки домашних животных, роскошные стеклянные бусы. К веткам ели было прикреплено множество свечек в специальных подставках, а на макушке угнездилась большая звезда. Зала была украшена разноцветными цепями, флажками и снежинками. В числе прочих Настя с радостью увидела снежинки, вырезанные ей, и от этого девочке стало ещё радостнее.
В детской царила суматоха.
- Настя, наконец-то! Помоги мне скорее одеться, скоро гости собираться начнут, а я ещё не готова.
- Зиша, я тебя поздравляю с Рождеством! Вот, это тебе.
И Настя протянула Зише цветок, который сама сделала из обрезков шёлка, из которого было сшито Зишино платье феи.
-Нравится?
- Очень. А как его на корсаж прикрепить?
- Сейчас оденешься и прикрепим.
- А я тебе тоже подарок приготовила.
И Зиша протянула Насте Азбуку.
- Тебе так легче будет учиться читать.
Девочки начали одеваться и причёсываться к празднику. Зиша нашла широкую белую атласную ленту в тон лепестков ромашки, и помогла Насте заплести косу и   завязать пышный бант. На голове самой Зиши красовалась корона, а в руках была перевитая лентами волшебная палочка. Обе были уже готовы и чинно направились принимать гостей.
Праздник удался на славу. Дети пели, водили хороводы, танцевали, читали стихи. Все были в карнавальных костюмах. Угощались вкусными пирожными. А в конце получили по большому пакету с конфетами, орехами, яблоками. Настя сначала очень стеснялась, и стояла у стенки, но неуёмная Зиша быстро затащила её в круг, представляя всем как свою подругу. И скоро Настя забыла обо всём и беззаботно веселилась вместе со всеми.
На другой день бережливая Надя вынула из ушей дочери золотые серёжки и спрятала в сундук вместе со своим колечком. Однако, серьги пролежали в сундуке недолго, востроглазая Зиша сразу заметила, что Настя не надела  подарок её родителей, и надулась. Пришлось Наде вернуть серьги дочери. Жизнь снова вошла в свою колею.

Глава девятая. Жизнь налаживается.

Так в трудах и заботах прошли зима и весна. Зиша и Настя стали почти неразлучны. В конце мая семейство Овчинниковых переехало на лето в Саламихинскую станицу. На подворье стало тихо и пусто. Зиша очень хотела, чтобы Настя поехала с ними, но Надя упёрлась, Настя никуда не поедет. Не хотела она отпускать дочь неведомо куда. Елизавета Евграфовна тоже не поддержала эту идею Зиши, и Настя осталась в мастерской. Навыки девочки постепенно совершенствовались, кукольные платья помогли, и ей стали поручать более сложную работу.
Федя скучал, его приятель Лёня вместе с дядькой уехали тоже, уроки фехтования и воинского дела прекратились. И он со своей сабелькой старательно воевал с зарослями сорной травы.
Раз в месяц приходил Яков, брал деньги за аренду. Дарья не хотела, чтоб Пётр приносил их сам, она старательно избегала встреч с ним. Иногда заглядывал Степан.  У казаков была своя жизнь, связанная с рыболовством на Урале. Иногородцев в эту жизнь не пускали. Теперь Степан готовился к плавням. Петру были чужды эти заботы. Всё это время Дарья не выходила у него из головы. Иногда ему снились её жаркие объятья, тогда он просыпался весь в поту. Обнимал Надю, чтоб снять напряжение, но та недовольно ворчала, что устала, и не хочет ничего, и поворачивалась к нему спиной. Петру мучительно хотелось увидеть Дарью, но в кафедральный собор она больше не приходила, а идти к её дому было как то неловко.
И всё же раз, ещё зимой, Пётр не выдержал. Возвращаясь затемно с мельницы, заглянул на улицу Стремянную. В окнах дома горел свет. Шёл снег, Пётр стоял в тени, смотрел на этот огонёк и вспоминал. Тут скрипнула входная дверь, и на крыльце появилась Дарья. Медленно, держась за перила, стала спускаться по заснеженным ступенькам.
- Даша! – негромко позвал Пётр.
Женщина услышала, подошла к калитке, открыла.
- Петечка, - будто выдохнула она.
Пётр обнял казачку и стал покрывать её лицо мелкими поцелуями.
- Не могу без тебя, не могу! Ты мне ночами снишься!
- Не надо, Петечка, вдруг Яша выйдет. Я теперь мужняя жена, да и ребёночек у нас с ним скоро будет.
Пётр только сейчас заметил заметно округлившийся Дашин живот. Отстранился от красавицы.
- Скажи хоть, как с ним живёшь?
- Хорошо, Петечка. Яша меня не забижает, бережёт, ну а теперь особливо.
И Дарья погладила себя по животу.
- А ты сюда больше не ходи. Не надо нам. Я ведь тебя тоже помню. Спасибо тебе!
Дарья закрыла калитку и пошла к скотине. И вовремя. На крыльцо вышел Яков. Пётр едва успел спрятаться в тень дома.
- Ты с кем тут разговаривашь? Пришёл кто, што ль?
- Да ни с кем, Яшенька, с младенчиком нашим беседую, говорю, как мы с тобой его любим, и как ждём, когда он на свет Божий появится.
- Ну-ну! Не простудитесь только, – голос Якова заметно подобрел, и он ушёл.   
Дарья, проверив, всё ли в порядке со скотиной тоже вернулась в дом. Только тогда Пётр, с грустью поглядев на светящиеся окна, тихо побрёл домой, где его ждала Надя. Теперь в его сердце поселилась огромная боль. И никому нельзя было рассказать о ней, и никто не мог разделить её с ним. Её можно было только спрятать в самую глубину души, и научиться с ней жить. Появится ребёнок, и Даша окончательно забудет его. Ему и в голову не приходила мысль, что это может быть его ребёнок. Он видел в нём только плод любви Даши и Якова, и от этого страдал ещё больше. Пётр шёл домой, и понимал, что его сердце навсегда осталось в доме на Стремянной.
Но не только сердце. Даша в мае родила сына. Глядя в ясные серые глаза младенца, Даша видела перед собой глаза Петра, и радовалась, что у неё теперь есть маленькая копия любимого Петечки. Яков сначала удивился, что у Митеньки, так назвали мальчика, светлые глаза, у них с Дарьей, как и у большинства казаков, глаза были тёмными, но Даша сказала, что такие глаза были у её бабушки, видно повторились в роду, и Яков успокоился. Митю он любил до безумия, и был безмерно счастлив, что ему на старости лет выпала такая радость – растить сына. Он гордился мальчиком, мечтал, как будет учить его владеть саблей, джигитовке, багренью и другим казачьим премудростям. А Даша только счастливо улыбалась.
Вскоре после рождения сына к Петру пришёл Яков за арендной платой. Он был немного навеселе, всё не мог нарадоваться, что дитя на старости лет приобрёл. Взяв положенные деньги, он вдруг сделал Петру неожиданное предложение.
- Слушай, ты, как я посмотрю, мужик справный, непьющий. Купи у меня это подворье, много не возьму. Дому хозяин нужен, а у меня теперь хозяйство там, сын подрастёт, ему тот дом останется. А и энтот негоже оставлять. Вон, крышу то поправлять надо.  Мне недосуг, а ты не будешь, коли не хозяин.
- А за сколько продашь?
Яков назвал цифру. Они с Дарьей давно обговорили этот вопрос. Дарья и присоветовала продать подворье Петру. Цифра была не очень большой, стоило подворье того, но всех накоплений Петра и Нади едва хватало на половину суммы.
- Да нету у меня пока таких денег, вот через год, може и наберу. А пока только половина.
Яков задумчиво почесал затылок, и ещё раз осмотрел подворье. Хозяйский глаз видел, где что надо починить, подделать, заменить. Ещё одну зиму крыша может и не выдержать. И он решился.
- Давай так, отдашь мне половину, а на вторую расписку напишешь, что через год рассчитаешься. А куплю-продажу сейчас оформим. Ты мужик честный, не обманешь. А за лето всё тут в порядок приведёшь, крышу починишь.
Пётр позвал Надю. Та обрадовалась предложению Якова. Наконец-то у них здесь будет свой дом. Пусть небольшой, но им хватает, да и привыкла она уже здесь хозяйничать. И скотину завести можно будет.
На другой день, после оформления бумаг, дом перешёл в собственность Петра. Вечером в семье был праздник. Дети скакали и прыгали. Особенно радовался Федя, когда услышал, что теперь можно и лошадь покупать. Он мечтал, как поскачет на коне, как будет за ним ухаживать, и станет, наконец, настоящим казаком, как Лёня. Раскрасневшаяся Надя пекла пироги, достала из погреба наливку и немудрящую закуску. Пётр сходил в лавку за водкой. Мужчинам надо было обмыть сделку.
Пётр и Яков впервые выпивали вместе. Пётр радовался покупке, а Яков всё не мог нахвалиться молодой женой и сыном. Рассказывал Петру, какая замечательная мать и хозяйка Даша, как сильно его любит, какой Митя сообразительный, весь в него, Якова, пошёл. От этих разговоров Петру становилось грустно, но он улыбался Якову, поддакивал его словам, и прятал свою боль как можно глубже в сердце. Только Надя чувствовала, что Петру очень не по себе от этих разговоров, и старые подозрения снова зашевелились в ней.
- Было у Петьки что с Дашкой, или нет? – в который раз думала Надя.-  Наверняка было. Вон как Петьке-то не по себе от рассказов Якова. А тогда ребёночек-то чей? По срокам-то она его раньше времени родила. А если не раньше? Если это Петькин ребёнок? Повитуха правда сказывала, что Дашка раньше родила из-за того выкидыша.  (Надя старательно, но не навязчиво собирала все разговоры о Дарье).  А може, врёт всё. Дашку покрывает.
Вскоре, наговорившись, Яков ушёл. Пётр облегчённо вздохнул, теперь можно было расслабиться. Надя молча убирала со стола. По её настроению Пётр понял, что она снова ревнует его к Даше.
В середине августа вернулась Зиша, надо было готовиться к экзамену в гимназию. Она вытянулась, загорела. Настя тоже подросла. Теперь она ходила в мастерскую в нарядных кофточках, подаренных ей Овчинниковыми, а не в ситцевой блузе и сатиновой юбке, как когда-то, и выглядела барышней. Зиша сразу побежала в мастерскую к подруге. Но поболтать им не дали, с Зиши срочно стали снимать новые мерки, надо было шить гимназическую форму.
- Настя всё лето усиленно занималась, и теперь вполне сносно читала и писала. Её наставница от души порадовалась за подругу.
- Ну вот, теперь вместе со мной пойдёшь сдавать экзамен в гимназию.
- Зиша, меня туда не возьмут, да и тятеньке платить нечем за мою учёбу. Мы же дом купили, за него ещё и долги надо отдавать.
Рассудительная Настя всегда слушала разговоры родителей, и была в курсе финансовой ситуации в семье.
- А я без тебя не пойду учиться. Вот. И маменьке так скажу.
Упрямая Зиша действительно сказала Елизавете Евграфовне, что без Насти в гимназию не пойдёт. Та задумалась, а потом сказала Зише, что если Настя сдаст экзамен, то она оплатит обучение девочки.
Экзамен успешно сдали обе. Конечно, ответы Насти были слабее, чем у Зиши, но она прошла, и обе девочки были счастливы. Надя успехам дочери порадовалась. А вот Пётр возмутился. По его убеждению, удел женщины – дети, кухня, и получать Насте образование совсем не надо. Он даже хотел пойти к Овчинниковым и потребовать, чтоб оставили его дочь в покое, нечего ей делать в гимназии, портнихе не нужно такое образование. Но Настя расплакалась, а Надя принялась стыдить Петра, доказывая, что грамота ещё никому не мешала, и почему это только мужчины должны быть грамотными. Вот она всю жизнь страдает, что даже письмо прочитать не может. А Настя подрастёт, может, её в дом возьмут работать гувернанткой или ещё как. А для этого надо и грамотной быть, и обхождение знать. И она очень рада, что Настя всему у Зиши учится. И сейчас в гимназии они вдвоём будут. И Пётр уступил, удивившись такому потоку слов у его, обычно немногословной и суровой жены.
В гардеробной подобрали Насте гимназическую форму, которая уже стала мала одной из старших девочек. И скоро обе первоклассницы торжественно отправились в гимназию.
Настя входила в здание гимназии с душевным трепетом. У неё дрожали ноги, и если бы не Зиша, с которой они держались за руки, она, пожалуй, не устояла бы. И такое состояние девочки можно было понять. Ещё год назад она была босоногой крестьянской девчонкой, и образование могла бы получить только в церковно-приходской школе. А теперь вдруг гимназия. Она никак не могла поверить своему счастью. Она гимназистка. Она будет такой же грамотной, как Зиша.
По широкой лестнице первоклассниц привели в большую залу. На стене висел большой портрет царя – Николая Второго в полный рост, торжественный и строгий. Учениц поздравили с началом обучения, познакомили с учителями и отвели в класс. Класс был большим, светлым и красивым. Учёба началась.
В гимназии Настя окончила два класса. Через два года Зиша перестала нуждаться в подруге, у неё появились в гимназии новые, а Настя всё больше и больше стала превращаться в горничную Зиши. Пётр оплачивать обучение Насти отказался, он даже обрадовался, что девочка не закончит гимназию. Настя по-прежнему оставалась подругой Зиши, выслушивала её маленькие секреты, покрывала детские шалости, иногда наедине называла её по старому, по имени и на ты, но при других домочадцах теперь величала Зишу только «барышней».  Надя сурово втолковала дочери, что она не может обращаться запанибрата к дочери хозяев, детство заканчивается, и дочь миллионера не может вечно быть подружкой служанки. Рассудительная Настя согласилась с матерью. Она и сама начала понимать это.
Бросив гимназию, Настя усиленно продолжила обучение швейному делу, и скоро портнихам стало нечему её учить. Девочка полностью овладела мастерством. Но в швейной мастерской она не осталась, теперь она была горничной, и ей стали платить приличное жалованье.
Но два года гимназии оставили большой след в её душе. Она вспоминала эти годы всю свою жизнь. Именно там у неё появился интерес к литературе и искусству, выработался художественный вкус.
Пётр с Надей выплатили долг Якову. Обзавелись коровой, лошадью, развели птицу. Теперь у них было собственное налаженное хозяйство. Пётр продолжал работать на мельнице, а Надя прачкой у Овчинниковых. Жизнь мерно катилась по накатанной колее.