Глава 7

Глава 7 Перстень Врат 

Конго. Река Касаи. Рассвет 1482 года.
Туман висел над водой плотным гнилым пологом. Воздух был тяжелым, пропитанным запахом мокрой глины, разложившейся листвы и чего-то звериного, острого. Ренье стоял по колено в илистой воде, его черные доспехи, чуждые этому месту и времени, сливались с тенями мангровых зарослей. Единственный видимый глаз, бледный и холодный, следил за лодкой. В ней, сгорбившись над странным предметом, лежащим на коленях, сидели трое. Люди племени Мокеле-мбембе. Их тела были измазаны белой глиной, глаза расширены каким-то внутренним видением. В руках старейшины, дрожащих от напряжения или экстаза, лежал Перстень Врат.

— Гляди, пес, — прошептал рядом голос, знакомый сквозь толщу веков. Баэль, замаскированный под древнего, покрытого шрамами воина соседнего племени, не отрывал взгляда от камня. — Они называют его «Глазом Реки-Матери». Верят, что он говорит с духами деревьев и скал. Чище нас, Ренье. Чище этих португальских крыс, что прут сюда, пропахшие солью, пото;м и жадностью.

Перстень был чудовищным и прекрасным. Звездный метал оправы, холодный на ощупь даже в этом пекле, казался живым. Золотые прожилки, вплетенные в него, мерцали тускло, как воспоминание о свете. Изумруды, тусклые зеленые глаза, смотрели в никуда. А в центре – Конголезский Рубин. Он не просто светился изнутри. Он пульсировал. Медленно, тяжело, как сердце спящего гиганта. Кровь Ориона. Портал. Для дикарей – святыня. Для Баэля – инструмент. Для Ренье – еще одно проклятие в бесконечной цепи.

— Говорят с богами? — хрипло пробормотал Ренье. Его голос был похож на скрежет камней под прессом. — Боги молчат. Или врут. Как и все.

Старейшина поднял перстень к восходящему солнцу. Луч, пробившийся сквозь туман, ударил в рубин. Камень вспыхнул ослепительно-алым светом, озарив лица дикарей гримасой священного ужаса и восторга. Они затянули горловую, визгливую песню. В ответ из джунглей донесся рев – низкий, гулкий, сотрясающий воздух. Не зверя. Скорее самой земли.

— Видишь? — усмехнулся Баэль, звук был сухим, как треск ломающейся кости. — Он показывает им чудеса. Иллюзии. Гораздо честнее португальцы. Они просто хотят золота. А этот камень... он хочет души. Начинается, Ренье. Начинается старая песня на новый лад.

Лиссабон. Кабинет капитана Диого Као. 1483 год.
Комната тонула в полумраке. Запах пергамента, морской соли, дешевого вина и страха. Као, человек с лицом, вырезанным из дуба штормами и лишениями, сидел за столом, уставившись на перстень, лежащий на бархатной подушке. Его правая рука была замотана в грязные тряпки. Из-под них проступало багровое пятно, похожее на ожог.

— Он жжет, — прошептал капитан, его голос был хриплым, лишенным прежней силы. Он потянулся к бутыли, дрожащей рукой налил вина. Большая часть пролилась на стол. — Жжет плоть. Как раскаленное железо. И... показывает. Показывает города. Города, парящие в небесах, среди звезд. Видел ли я их? Да. Видел ли я тени, пожирающие эти солнца? — Он сделал глоток, закашлялся. — Это мы видим каждый день, Ренье. Тени в зеркалах. Тени в мундирах королей и кардиналов. Тени в собственной душе. Этот камень лишь... высвечивает их.

Ренье стоял у окна, спиной к капитану, глядя на порт, где качались каравеллы, готовые к новым грабежам под именем "открытий". Баэль, принявший облик ученого монаха, склонился над перстнем, его тонкие пальцы водили над камнем, не касаясь.

— Капитан прав, — произнес Баэль, его голос был мягким, убаюкивающим, но Ренье слышал подспудную сталь. — Артефакт древних. Очень древних. Он не зло сам по себе. Он... усилитель. Усилитель того, что уже есть. Жадности. Страха. Жажды власти. Или... веры. Как у дикарей. — Он повернулся к Као. — Вам он показал путь? К новым землям? К новому золоту?

Као мрачно кивнул, глядя на свою перевязанную руку.
— Показал. Но цена... — Он снова потянулся к вину. — Он требует плату. Кровь? Души? Не знаю. Но он берет. Каждый раз, когда я смотрю вглубь... он берет кусочек. Чувствую. Как будто что-то высасывает изнутри. — Его взгляд стал безумным, блуждающим. — Португальцы? Мы все дикари, монах. Дикари с пушками и Библией. А этот камень... он старше любой Библии. Старше любого бога, в которого мы притворяемся, что верим.

Потсдам. Кабинет Фридриха Великого. 1758 год. 
Холод. Кабинет был огромен, пуст и пронизывающе холоден, несмотря на пышущие жаром печи. Король Пруссии, маленький, сгорбленный человек в простом, поношенном мундире, сидел за столом, заваленным картами и донесениями. Его лицо было изборождено морщинами усталости и боли. На указательном пальце правой руки тускло мерцал Перстень Врат. Изумруды казались слепыми глазами мертвой рыбы. Рубин пульсировал слабым, неровным светом.

— Демоны, — прошептал Фридрих, потирая переносицу. Голос его был тихим, надтреснутым. — Солдаты шепчут. Говорят, он показывает врагам демонов перед атакой. Смешно. — Он горько усмехнулся. — Враги и так видят демонов. В глазах голодных детей Пруссии. В дыму сожженных деревень. В бессмысленности этой бойни, которую мы зовем войной. — Он поднял руку, разглядывая перстень при тусклом свете свечи. — Он не показывает демонов, Ренье. Он показывает... цену. Цену короны. Цену победы. Цену каждого шага к «величию». И цена эта... — Он резко сжал кулак, костяшки побелели. — ...всегда кровь. Всегда страдание. Он лишь напоминает. Как совесть. От которой не сбежать даже королю.

Баэль, в образе французского философа, одетого с изысканной небрежностью, развалился в кресле напротив.
— Мудрое наблюдение, Ваше Величество. Но разве не цена делает победу слаще? Разве не кровь, пролитая на поле боя, оправдывает величие державы? Перстень... он инструмент познания. Истины. Горькой, как полынь, но истины.

Фридрих посмотрел на него усталыми, невероятно старыми глазами.
— Истина? Истина в том, что я отправляю мальчишек умирать за клочок земли, который через год может снова стать польским или австрийским. Истина в том, что этот камень... — он ткнул пальцем в рубин, — ...он холодный. Холодный и мертвый. Как и все, к чему мы стремимся. Величие? Слава? Прах. Прах и тлен. Он лишь подчеркивает это. Каждый раз, когда я смотрю на него перед боем... я вижу пустоту. За всем этим. За пушками, знаменами, победами. Пустоту.

Брюссель. Будуар Леопольда II. 1908 год.
Роскошь здесь была удушающей. Позолота, бархат, тяжелые запахи дорогих духов и сигар. И под всем этим – сладковатый, тошнотворный запах разложения. Король Бельгии, некогда могущественный, теперь лишь тень человека, сидел в инвалидном кресле. Его тело было опухшим, лицо землистым, глаза мутными. На его распухшем пальце Перстень Врат казался каким-то чужеродным, зловещим насекомым. Рубин горел ярко, почти болезненно, отражаясь в потускневших глазах монарха. Его «Мистическая Ложа» — сборище старых, разжиревших на конголезской крови развратников с орденами на выцветших мундирах — давно разбежалась, почуяв конец.

— Он... он должен был подчинить их... — булькающим шепотом произнес Леопольд. Слюна стекала по его подбородку на шелковый халат. — Племена... джунгли... резину... слоновую кость... Все... все должно было быть моим... Он обещал...

Баэль, появившийся в дверях как призрак в образе молодого, холодного врача, подошел ближе. В его глазах не было ни капли сострадания.
— Он подчинил, Ваше Величество. Подчинил вас. — Голос был ровным, безжалостным. — Он всегда берет верх. Берет плату. Вы хотели крови Конго? Он выпил вашу. До капли.

Леопольд зашевелился, пытаясь поднять руку с перстнем. Кость, обтянутая желтой кожей, дрожала.
— Заберите... его... — захрипел он. — Он... сосет... душу...

— Души? — Баэль усмехнулся. — У вас ее не было, Ваше Величество. Только аппетиты. Перстень удовлетворил самый главный. Жажду власти. Теперь он сыт. Ненадолго. Крови всегда мало. Всегда нужна новая жертва. Как войне нужны новые солдаты. — Он наклонился, его лицо оказалось в сантиметрах от одутловатого лица короля. — Отдыхайте. Скоро конец. Ваше Конго... оно уже ждет вас. В аду.

На следующее утро короля нашли мертвым. Лицо было искажено ужасом. Тело выглядело иссохшим, как будто всю кровь действительно высосали. Врач, вызванный перепуганной прислугой, буркнул, отшатнувшись: «Сердце... как у мумии. Вся кровь выпита». Рубин на перстне тускло поблескивал, как запекшаяся капля.

Москва. Секретная Лаборатория "Звёздные Врата". 1947 год. 
Серый бетон. Резкий запах озона, жженой изоляции и страха. Лампы дневного света мигали, отбрасывая нервные тени. Лаврентий Берия, человек в пенсне, чье лицо казалось вырезанным из холодного жира, стоял перед пультом. На экране осциллографа прыгали бешеные линии. В центре зала, в свинцовой капсуле, тускло светился Перстень Врат, подключенный паутиной проводов к чудовищным машинам.

— Энергия! — кричал какой-то ученый в разорванном халате, его глаза были безумны от восторга и ужаса. — Колоссальный выброс! Пространственно-временной резонанс! Берия, мы на пороге...

Берия не слушал. Он смотрел на перстень. Рубин пылал, как глаз разъяренного зверя. В его отражении в толстом стекле капсулы Берия видел не себя. Он видел горы трупов. Видел лагеря. Видел страх в глазах даже самых верных подручных. Видел тень веревки или пули, которая его ждет. Он видел цену.

— Оружие, — прошептал он, его голос был сиплым. — Он откроет путь к оружию. К абсолютной власти. Он обещал...

Ренье, замаскированный под офицера НКВД с каменным лицом, стоял у двери. Он видел, как тени в углах лаборатории стали гуще, плотнее. Как будто что-то невидимое тянулось к перстню, к его энергии. Он слышал шепот – нечеловеческий, множественный, полный голода. Голоса Элорим? Или просто эхо безумия, порожденного артефактом в этом аду?

— Прекратить эксперимент! — внезапно рявкнул Берия, отшатываясь от капсулы. Его лицо покрылось мертвенной бледностью. — Немедленно! Он... он показывает... слишком много!

Но было поздно. Перстень взорвался светом. Не вспышкой. Волной. Волной алого, всепоглощающего сияния, которая сожгла провода, расплавила стекло капсулы, опалила лица ученых. Погасли лампы. Во тьме раздались крики – короткие, обрывающиеся. Хлюпающие звуки. Запах горелого мяса и... меди.

Когда аварийное освещение замигало, картина открылась жуткая. Капсула была разворочена. Ученые лежали неподвижно, их тела обуглены, странно высохшие. Берия стоял посреди зала, дрожа. Его мундир был опален, лицо покрыто сажей и волдырями. Перстень лежал у его ног, безжизненный, рубин теперь лишь тусклый бурый камень. Лаборатория "Звёздные Врата" перестала существовать. Ученые стали пеплом. Рубин сыт. Сыт по-советски – без излишеств, но основательно.

Нью-Йорк. Секретное хранилище ЦРУ. 1969 год.
Комната без окон. Холодный белый свет. Человек в изодранной одежде, с дикими глазами, привязан к креслу. На его палец надет Перстень Врат. Перед ним – зеркало в рамке из холодного металла. Наблюдатели следят через стекло с тонировкой.

— Проект «МК-ULTRA», субпроект «Зеркало Тени», — монотонно произнес техник в белом халате. — Испытуемый №17. Поэт. Доброволец. Или тот, кого сочли достаточно... расходным материалом.

Человек в кресле зашевелился. Его глаза, прикованные к зеркалу, расширились от ужаса.
— Крылья... — прошептал он. — Черные крылья... За спиной... За вашими спинами! Они везде! Они смотрят! Они голодны! — Его голос сорвался в истерический вопль. — Снимите его! Снимите с меня! Он впускает их! Он открывает дверь!

Ренье, стоявший в тени за стеклом рядом с Баэлем (ныне – уважаемым швейцарским психиатром-консультантом), наблюдал. Он видел не крылья. Он видел страх. Голый, первобытный страх, который всегда жил в человеке. Страх темноты, одиночества, безумия, смерти. Перстень лишь вытащил его наружу, придал ему зримую, кошмарную форму в искаженном сознании поэта. Крылья были всегда – крылья страха, крылья безумия. Рубин лишь показал их, обнажил до корней.

— Интересно, — задумчиво произнес Баэль. — Он видит то же, что видели дикари у реки? Или то, что видел Берия в последний миг? Артефакт не создает. Он лишь... проецирует наружу то, что гложет изнутри. Самый страшный кошмар смотрящего. — Он повернулся к Ренье. — Запомни, пес. Самые чудовищные тени живут не в зеркалах. Они живут в нас.

Отель «Эдем». Киншаса. Ночь 2023 года.
«Эдем» был раем только в кошмарном сне сумасшедшего архитектора. Разбитые окна, облупившаяся лепнина, запах плесени, мочи и пороха. Где-то далеко гремели выстрелы. Ренье сидел на полу в номере «люкс», прислонившись к стене, изрешеченной пулями. В руке, сжимавшей бутылку дешевого коньяка без этикетки, тускло мерцал Перстень Врат. Рубин пульсировал слабым, неровным светом, окрашивая его покрытое пылью и потом лицо в кровавые оттенки. На стене перед ним, рядом с дырой от крупнокалиберной пули, он мелом нарисовал грубую фигуру: человек в плаще, сгорбленный, с одним светящимся глазом. Рядом – надпись, сколотая с древнего камня: «Они вернутся, когда кольцо напьётся крови». А ниже, своим корявым почерком, Ренье добавил: «Не торопитесь.

Он поднял бутылку, сделал долгий глоток. Жидкий огонь разлился по горлу. Он посмотрел на перстень.

Дневник Ренье. 10 Ноября 2023 года.

Отель «Эдем». Киншаса. Пули воют за окном, как голодные псы. Эта чёртова звезда всё ещё светится в моей ладони. Тускло, настойчиво. Как пьяный глаз, подмигивающий из кромешной тьмы. Вырвал его у старого призрака сегодня утром, в развалинах на окраине. Бывший министр, кажется. Или генерал. Кто их разберет в этом аду. Он ползал по щебню, что-то искал, бормотал. Увидел меня – заорал. Не от страха. От ярости. «Он пьет кровь!» – кричал он, тыча в перстень грязным пальцем. «Он выпил Конго! Выпьет и тебя!»

Чушь собачья. Он пьет то, что дают. Всегда так было. Вчера я примерил его на палец руандийскому наемнику, нашедшему меня у реки. Хотел проверить – покажет ли ему то же, что старому португальцу? Показал. Он завыл, как раненый зверь, упал, закрыв лицо руками. «Крылья!» – вопил он. «Черные крылья в джунглях! Они летят!» Потом затих. Умер? Обосрался от страха и сбежал? Не знаю. Позавчера... да, позавчера был мальчишка. Лет двенадцать. Глаза, как у затравленного зверька. Дал ему кусок хлеба. Он съел, жадно. Потом увидел перстень в моей руке. Попросил посмотреть. Надел на тонкий, грязный палец. Замер. Не закричал. Просто смотрел в пустоту перед собой. Смотрел долго. Потом снял перстень, отдал мне. «Там дверь», – сказал он тихо. «Она шепчет. Зовет домой». Ушел. Не оглянулся.

Тот же красный свет. Та же проклятая дверь, что шепчет на краю сознания. Всегда одна и та же.

Я устал, черт возьми. Устал как старая, истерзанная войной кляча. Голоса... эти голоса Ориона... они не кричат. Не угрожают. Они поют. Поют кислые, убаюкивающие колыбельные где-то в глубине черепа. «Вернись», – шепчут они. «Пора домой».

Куда? В ничто? В холодную пустоту между звездами? В чрево той самой мёртвой звезды, чью кровь я ношу на пальце? Или туда, за эту шепчущую дверь?*

Рисунок на стене... этот человек в плаще. Я его узнаю. Это тень. Тень того, кем я стал. Или того, во что меня превратили. Надпись рядом: «Они вернутся, когда кольцо напьётся». Идиоты, эти древние! Совсем идиоты. Кольцо никогда не напьется. Оно как мы все. Как этот город. Как эта планета. Оно всегда хочет больше. Всегда жаждет. Крови. Страха. Власти. Смысла. Всегда.

Завтра. Завтра попробую эти чертовы координаты. Те, что выцарапаны на обратной стороне рубина. Андромеда. Или преисподняя. Какая разница? Помереть ведь где-то надо. Если те самые Тени, о которых орут сумасшедшие и шепчут древние стены, решат прийти... пусть не забудут коньяку. Хорошего, выдержанного. Чтобы запить всю эту пыльную, кровавую комедию.

Подпись: Ренье Баэль. Последний из полезных идиотов. Последний дурак, который все еще верит, что можно допить эту бутылку до дна.

ДНЕВНИК БЕРСЕРКА БАЭЛЯ РЕНЬЕ 
(Найден в разбомбленном отеле «Эдем», Конго, 2023 г.)

 
10 Novembre, l’an de gr;ce
En l’ostel «;den», Kinshasa. 
Ceste foutue estoille luit encores. Comme un ;il yvre en les t;n;bres. Je l’ay ost; d’un vieil fantosme ce matin. Il brailloit : «Il beuvoit le sanc !» Fiente ! Il boit ce qu’on luy donne. Hier, un courtaud rwandais. Avant-hyer, un garson des rues. Mesme lumi;re vermeille. Mesme porte qui murmure. 
Je suy las. Les voix d’Orion chantent dorlotes aigrelettes. Elles dient : «Reviens-t’en.» O; donc ? En le n;ant ? En le ventre d’une estoille morte ? 
L’ymage en la cave… l’om en chape. Est-ce moy ? Ou l’ombre de ce que je deviendrai ? L’escrit : «Ils reviendront quant l’anneau aura beu son saoul.» Las ! Ces anciens fols ! L’anneau a tousjours soif. Comme nous tous. 
Demain, j’essaierai les cordelles d’Androm;de. Il faut bien crevasser quelque part. Se les Ombres viennent… qu’elles apportent de l’ypocras. 
Cy signe : Ren; le Ba;l. Dernier des niais utiles. »