Иногородцы Часть третья

Часть третья
Глава первая. Новые беды
В июне Настя родила сына. Тоска по умершему мальчику была настолько сильной, что она назвала новорождённого тоже Геночкой. Ей казалось, что этот ребёнок заменит ей первого. Мальчик был слабеньким и беспокойным. Настя часами ходила по двору, укачивая малыша.
Красноармейцы, живущие в доме, многодетную семью не обижали. У многих в родных местах оставались семьи, грабежей тоже не было. Некоторые угощали девочек кусочком сахара, играли с ними. Но Надя, если видела подобное, сразу звала детей к себе. И строго-настрого запрещала им заходить в дом, и никогда не разговаривать с солдатами. После убийства Феди она ненавидела всех красных, и не доверяла им.
По окраинам города ещё шли бои, и в осаждённом Уральске было голодно. Из-за боёв не были посажены огороды, а в полях не сеяли хлеб. Лавки и пекарни не работали. Война пожирала всё. Бесплатные столовые, организованные большевиками, как-то спасали положение, не давали умереть с голоду тем, у кого не осталось совсем ничего. Надя с небольшим бидончиком и старшими девочками каждый день ходила к столовой и приносила домой жидкий супчик. А Нина несла в небольшой кастрюльке кашу и несколько кусочков хлеба. Этого было мало, и это было невкусно, но всё-таки это была еда. Хозяйства у них не было. Федот считал низким для себя держать скотину, заготавливать сено, убирать за животными. Оставшуюся от зимы картошку Надя посадила во дворе. Урожая большого не ждали, земля была глинистой, но всё-таки, может к осени чего и народится. Благо во дворе был колодец.
Федот злился. Ни жена, ни тёща с ним не разговаривали. Еда делилась между детьми и женщинами. Он вынужден был заботиться о себе сам. Ходить в ту же столовую. К сыну Настя его тоже не подпускала.
В конце июля осада города закончилась. Красные перешли в наступление. В городе прочно установилась советская власть. Дом освободился от постояльцев и опустел.
Надя и Настя зашли в дом. В доме стоял густой запах немытого мужского тела, табака, оружейной смазки и даже мочи. Кому-то лень было выйти во двор по нужде. Зрелище тоже было жалким. Мебель была переломана, о столешницу кто-то гасил окурки, и на ней остались выжженные пятна. Хуже всего было, что вновь появились насекомые. В столе, стульях, кровати в укромных уголочках успели угнездиться клопы. В мягкой мебели могли быть и вши. Насекомых женщины боялись. По городу ходил тиф, и говорили, что заболеть можно от их укуса.
Глаза боятся – руки делают. Женщины принялись за уборку. Для начала открыли все окна. Часть стёкол была выбита взрывной волной, когда неподалёку разорвался снаряд. Но с этим потом. Сейчас надо было вытащить поломанную мебель и сжечь, чтоб насекомые никуда не перебрались. Уцелевшие столы и стулья без мягкой обивки протирали керосином, считалось, что керосин убивает клопов. Детям категорически запретили близко подходить к дому и тем более к мебели. Мало ли чего. За Геночкой присматривали старшие девочки. За костром на улице следил Федот.
А Надя с Настей, нагрев воды уже мыли в доме всё: и рамы, и  уцелевшие стёкла, и полы. Стены надо было белить извёсткой. Было ясно, что за один день не управиться, не меньше недели надо, чтоб дом в порядок привести. Но главное было сделано, насекомых, кажется, изгнали, опасность заразы миновала. Женщины отпарились в бане, а одежду, в которой работали, тоже сожгли на всякий случай.
Дней через пять уборка была закончена, только вот мебели почти не осталось, да стёкла не вставлены. Достать стекло было проблемой. Федот где-то нашёл стекольщика. Тот поахал, поахал, и сказал, что таких больших стёкол у него нет, но можно застеклить кусочками. Выхода не было, пришлось согласиться. Стекольщик накладывал стёкла одно на другое, а чтоб там не дуло, швы заделывали  замазкой. Какие-то проёмы теперь составлялись из двух трёх кусочков, а где-то закрывали только уголок, почти везде посередине окон были замазочные швы, бросавшиеся в глаза, и портившие вид.
Настя расстроилась. Учёба в гимназии и работа у Овчинниковых выработали у неё эстетический вкус, и её почти оскорбляло, что окна выглядят безобразно. Но делать было нечего. Хорошо, хоть так утеплились. Зима была не за горами. Ну а Федота вопросы красоты не волновали
С уходом армии жизнь в городе стала постепенно входить в колею. Новая власть начала восстанавливать и запускать промышленные предприятия. Богатые купцы давно покинули Уральск. После того, как их предприятия и магазины национализировали, здесь им было делать нечего. Роскошные особняки стояли брошенные, и в них стали заселять бедноту с окраин. По несколько семей в один особняк.
Федот боялся, что национализируют и его дом, и поселят по комнатам всякую голытьбу, так презрительно называл он новых хозяев. Особенно, если узнают, что в доме большой жилой подвал.  Этого допустить было нельзя. И он решил срочно принять меры. Собственноручно разобрал в подвале печку, выбил пару окон. Теперь в зиму сюда никто не пойдёт жить. Вход в подвал закрыл досками, а сверху доски засыпал землёй. Теперь никто не сможет спуститься в подвал.  Надя с Настей были только рады подобным переменам, после убийства Феди они просто не могли туда заходить, слишком страшно было.
Беда, по поверью, никогда не приходит одна. И она снова пришла в дом Феди. Таня заразилась тифом. Плохо ей стало на улице, и её сразу отправили в тифозный барак. Пролежав там несколько дней, она умерла. Семье не разрешили похоронить Таню, всех тифозных хоронили в общей могиле, где засыпали известью. Это было необходимо, чтоб предотвратить  дальнейшее распространение болезни. Ни сёстры, ни Надя с Настей не смогли даже проститься с покойной. Это было больно и страшно, но такая мера спасла от заразы.
Трое маленьких детей остались круглыми сиротами. Советская власть уже открыла детские дома для сирот и беспризорников, но отдавать туда малюток!...
 В доме Феди собрались женщины, вопрос с детьми надо было решать. Федота не позвали, что он будет настаивать на детском доме, было понятно и так. Сестра Тани Нюся, которая всегда с удовольствием возилась с малышнёй, прижала к себе Женю и Тамару.
- Никому их не отдам! Сама буду воспитывать! – с вызовом сказала она.
- А ты понимаешь, какой груз на себя берёшь? Тебе ещё замуж выходить, своих детей рожать. Ты хорошо подумала? Не пожалеешь? – сказала Надя.
- Не пожалею, тётя Надя! Я очень их люблю. Только вот с троими вряд ли управлюсь.
- Ну что ж. Тогда переезжай сюда в этот дом, пусть он твоим будет. И девочек.
- Переезжай, сестрёнка, я буду за отцом присматривать, хворый он,- пояснила Лёля, - А тебе тоже буду помогать. Каждый день приходить стану.
- А я? – подал голос четырёхлетний Толик. – Не хочу в детдом! – и он заревел.
- А ты со мной будешь жить, сказала Надя. – Настя, ты как? Возражать не будешь?
- Ну, что ты мама!  Федин сын ведь и мне не чужой. Где пятеро детей, там и шестой не пропадёт. Дом-то большой, все поместимся.
- Вот и решили, - с облегчением сказала Надя.
Она переживала, что ей придётся забрать всех троих, а Федот вряд ли стерпел такое. Да и Насте тяжело совсем стало бы. Она и так исхудала от всех переживаний, спала плохо, Геночка по ночам часто плакал, и ей приходилось укачивать младенца. Да и частые роды подорвали её здоровье.
- Нюся, собери вещи Толика. Сейчас и отправимся.
Федот нового жильца принял недобро.
- Нахлебника привели, самим жрать нечего, а тут ещё его корми!
- Молчи, Иуда!  Сам знашь, что натворил!  Не трожь! Здесь он будет! – отрезала Надя.
Федот было хотел возмутиться, но вдруг подумал, что, чем больше детей будет в доме, тем больше вероятности, что дом не отберут и никого не подселят, и промолчал. Толик  остался жить с бабушкой и тёткой. Надя души не чаяла в мальчике. Для неё он был маленьким Федей. И он сильно привязался к бабушке. Настя меньше внимания уделяла ребёнку, со своими забот хватало.
Дети у неё все были очень разными. Девятилетняя Нина – командир в юбке. Любила руководить младшими, покрикивать на них, была абсолютно уверена в собственной правоте. Зоя, напротив, была очень тихой и спокойной. Шестилетняя Лида, Лиля, как её все называли, уже осознавала свою красоту, любила вертеться перед зеркалом, и была записной кокеткой. Младшая - Агния, Гуша, была очень весёлой и подвижной. Толик подружился со всеми, и был рад такому обществу. Все девочки, кроме Нины, были похожи на Настю.
Детвора с криками и визгом носилась то по дому, то по двору. Играли в прятки, догонялки и Бог знает ещё во что. Главное, им было весело, и заботы взрослых их не интересовали.
А у взрослых забот хватало. Ещё в восемнадцатом году в стране была объявлена политика военного коммунизма. В Уральск она только пришла. Казачье белое правление не признавало декретов советской власти, а потом война мешала внедрению грабительского коммунизма, только так и можно было назвать новую политику. Национализировали всё, вплоть до мелких мастерских по ремонту обуви или конской сбруи.
Для всех граждан была введена обязательная трудовая повинность. При этом, вместо зарплаты выдавали карточки на продукты, а особо отличившимся и на одежду или обувь. Собственно, карточная система начала вводиться ещё при царе с середины 1915 года, потом была поддержана Временным правительством, но в богатом и хлебом, и мясом, и рыбой Уральске она фактически не действовала. Зато сейчас горожанам пришлось привыкать к новым условиям жизни.
Самой страшной в военном коммунизме была продразвёрстка. У крестьян отбирали весь выращенный хлеб, оставляя семье по 12 пудов зерна и пуду крупы на человека. Всё остальное отправлялось в крупные города и в армию, где выдавалось по карточкам. Двенадцать пудов на год было крайне мало. Люди не хотели за так отдавать плоды нелёгкого труда, пытались прятать зерно, но вооружённые отряды продразвёрстки чаще всего находили тайники, а зачастую и расстреливали непокорных. Война ещё шла, и война всё спишет.
У животноводов, особенно у казахского населения, отбирали скот. Лошадей реквизировали ещё в ходе обороны и боёв. Их отбирали и белые, и красные, и концу 1919 года коней в степи почти не осталось. А теперь пришла очередь коров и баранов. Стон и плач стояли по всей степи.
В начале 20-го года вышел декрет правительства об увеличении продразвёрстки в Сибири и Казахстане. Теперь уже не оставляли жителям ничего, никаких 12 пудов.  Отбирался даже семенной фонд. Людей бросали на вымирание.
Повсюду возникали стихийные бунты под лозунгами: «Долой продразвёрстку!», «За большевиков, но без коммунистов!». Люди тогда ещё не понимали, что большевики и коммунисты одно и то же. С их точки зрения большевики отдали землю крестьянам в собственность, значит, они хорошие, а коммунисты придумали продразвёрстку, значит они против большевиков. Наивная логика привела только к новым жертвам. С мятежниками разделались быстро и жестоко.
Со всеми этими мятежами у Мити, работающего в ЧК, забот хватало. Каждого надо было допросить, выявить сообщников, искоренить «контру» полностью. Он сутками не спал, вёл допросы, а иногда и руководил расстрелами. Даша была в ужасе от работы сына, и только молила Бога, чтоб он вразумил её мальчика. Теперь она стала очень набожной. У неё, кроме Бога, никого не осталось. И она винила во всём себя, свой грех.
Но разве любовь может быть грехом? Нет! Любовь это дар от Бога, который даётся далеко не всем. Не каждый человек способен любить по настоящему, забывая о себе, и думая только о том, как порадовать любимого, как сделать так, что бы ему или ей было хорошо. Отдать любви самого себя, полностью, без остатка, жертвуя ради неё всем, что имеешь, и радоваться этой жертве, а если потребуется, отдать за любовь и свою жизнь. Любовь – это высшая благодать, дарованная Богом, но это и великое испытание души, которое далеко не каждый может вынести.
Чаще всего перед любовью пасуют мужчины, недаром в русских песнях так много женских страданий. Мужчины боятся любить сами, и боятся, когда их пылко и бескорыстно любит женщина. И оставляя бывшую подругу, они не думают, какую непомерную боль она несёт, как эта боль сгибает её, уносит молодость и красоту, а иногда и доводит до самоубийства. И только, если влюблённые расстались по объективным причинам и взаимному согласию, тогда женщине легче нести свой крест, поскольку она знает, что он по-прежнему любит её. Это знание даёт ей силы жить, выносить тяжесть разлуки, изображать невозмутимое счастье. Но если нет…, то спаси, Господи, её душу!
Даша знала, что Пётр её любит, и это знание помогало ей в браке с Яковом. Она пожертвовала своей любовью ради Петра и его семьи. И Надя внутренним женским чутьём поняла всю тяжесть этой жертвы, и потому простила соперницу.
Так что Даша напрасно считала, что из-за её «греха» Митя стал таким. От природы Митя был не злым, и не жестоким. Не обижал животных, защищал слабых, и родись он в другое время, он стал бы прекрасным воином, лихим казаком. Жестокое время научило его жестокости. А убийство Феди перевернуло что-то в нём самом. На допросах он никогда не бил заключённых, чем не гнушались многие чекисты, выколачивая нужные показания.
После убийства Феди, он больше не стрелял в безоружных людей, но если приказывали командовать расстрелом, то командовал. Это было самое тяжёлое в его работе. А работу свою он выполнял добросовестно. Постепенно он начал мудреть и прозревать. Командуя отрядами продразвёрстки, он видел, что обрекает крестьянские семьи на вымирание от голода. Но поделать ничего не мог. Разве что иногда уводить свою команду с самых бедных хуторов сделав весьма поверхностный обыск, при этом почти наверняка зная, что зерно где-то припрятано.
Допрашивая «контру», он начал понимать, что это всего-навсего запутавшиеся люди, доведённые до крайности, а вовсе не закоснелые враги советской власти. Юношеский максимализм постепенно проходил, а вместе с ним и убеждённость в собственной правоте и правомерности того, что делается. Работа в ЧК начинала тяготить его.
Митя теперь редко бывал дома, даже спал на работе, там отвели маленькую комнату, где можно было отдохнуть. Как то раз после тяжёлого допроса, он прилёг на топчан. И вдруг перед ним появился Федя. Встал перед ним, и молча, укоризненно смотрел на него такими знакомыми глазами.
- Брат! Брат! Прости меня!
Но Федя только молчал, и вдруг стал таять и исчезать.
- Брат! Не уходи!...
- Ты чего орёшь во сне? Брата какого-то зовёшь? У тебя что, брат есть? –разбудил Митю грубый прокуренный голос.
- Нет! Нет у меня никакого брата, - с горечью сказал Митя.
- Ну и чего орёшь, другим спать мешаешь.
Обладатель голоса ушёл к своему топчану. Митя снова закрыл глаза, но сон уже не шёл. Перед глазами всё стоял укоризненный взгляд Феди.
Этот сон стал повторяться всё чаще и чаще. И тогда Митя просыпался, мучаясь от невыносимой боли.
Семья старалась выжить в новых условиях. Продовольственные карточки делились на четыре категории. В первую, наиболее хорошо снабжаемую категорию входили рабочие предприятий и кормящие матери. Геночке не было ещё года, поэтому Настя попала в первую категорию. По второй категории снабжались семьи, где было не менее четырёх детей, каждый ребёнок, если ему не было четырнадцати, получал такую карточку. Надя, как глава большой семьи тоже проходила по второй категории. В третью попадали учащиеся, безработные, пенсионеры, ну а в четвёртую входили бывшие хозяева фабрик, магазинов и прочего. По этой категории чаще всего продукты не выдавали совсем.
Федот как бывший управляющий дома Карева и хозяин давно национализированной лавки, попадал в четвёртую категорию. Его фамилия Ковылин была на слуху рядом с фамилией Карева, и посему претендовать на вторую или хотя бы на третью категорию он не мог. Надо было менять фамилию, и тогда можно найти неплохую работу и получать сытный паёк. Задачка была не из лёгких, а решать её надо было поскорее, пока не начали выдавать новые советские документы. Он нашёл подходящего «всяческих дел мастера», и ему в старом документе аккуратно заменили две последние буквы.
И когда в конце девятнадцатого года выдавали Трудовые книжки, бывшие в то время вместо удостоверений личности, Федот там был записан уже под своей новой фамилией. Эту фамилию он заставил взять и Настю. Детям документов не выдавали, а Надя записалась под своей девичьей фамилией – Суркова. Не захотела оставлять фамилию мужа, не смогла забыть и простить брошенное в запале слово: «Постылая». Дарью поняла и простила, а Петра нет. Слишком тяжело было услышать такое из уст человека, которого когда-то очень любила, и с которым прожила жизнь и вырастила детей.
Осенью выкопали во дворе картошку. Как и ожидалось, урожай был невелик. Но хоть что-то. Какое-то добавление к скудному карточному питанию. Надя где-то раздобыла немного капусты. Её порубили и засолили в бочке, всё какое-то разнообразие. Зима длинная, народу много.
Вокруг города было много садов, теперь совсем заброшенных, и Надя с Ниной и Зоей несколько раз ходили собирать яблоки. Приходили с полными корзинами. Целые закладывали в зиму, падалицу резали и сушили. Дело это было опасное. Сады тоже национализировали, и по ним иногда проезжал конный патруль, могли быть и неприятности, но Надя издали слышала топот лошади, и пряталась с девочками в густой траве или кустарнике.
А вот собирать дикий тёрн – торон по-здешнему, было безопасно. А ещё грибы и ежевику. Только вот желающих набрать грибов и ягод было больше, чем даров природы. Зачастую возвращались домой с пустыми корзинами. И всё-таки, худо-бедно запасы на зиму собрали. А вот с топливом было хуже. Кое-что осталось от прошлой зимы, но этого было мало. Рубить лес запрещалось, кизяка в степи уже не было. Да и откуда ему взяться, коли скотины нет. Зима обещалась быть голодной и холодной.
На зиму перебрались в дом. Решено было топить одну печь, в кухне. Дверь в коридор, ведущий в гостиную и залу, заделали старым матрасом, чтоб холод не шёл. Толик облюбовал себе место на печке, впрочем, старшие девочки тоже охотно устраивались там. Настя с Геночкой, Гушей и Лилей заняла крайнюю комнату, которая побольше. Надя поставила свой сундук в небольшом пространстве между стеной и печкой, вдоль стены, до печки ещё оставался почти аршин, повесила на стену иконы, закрыла свой уголок занавеской. Федот остался один в самой маленькой комнатёнке. Вот так и разместились.
Из дома принесли всю тёплую одежду, тюфяки, одеяла. Настя не забыла перетащить к теплу и свои любимые «фигусы» и «сапарагусы», единственное, что теперь напоминало о беззаботной жизни в доме Овчинниковых. Где они? Какова их судьба, она не знала. С приходом красных они уехали из города.
В это Рождество не было ни ёлки, ни подарков. По традиции мечталось, что наступающий год будет лучше уходящего, но плохо в это верилось. И не зря. В 1920 году ударила сильнейшая засуха, неурожай. Картошка, высаженная во дворе глазками, не уродилась. Яблок, ягод, грибов тоже не было. Скудный урожай зерновых отобрала продразвёрстка. Нормы выдачи продуктов по карточкам значительно уменьшились. Наступил голод.

Глава вторая. Голод.

Надя сидела на своём сундуке, поставив ноги на низенькую скамеечку, (сундук был высоким)  и перебирала лестовку. Она не молилась, лестовка помогала ей думать. А думы её были очень и очень невесёлыми. Она думала, как спасти семью от голода.
 Ей вспомнилась её жизнь в Рождествено. Там тоже было голодно. Бывало, в рожь лебеду подмешивали. Стоп! Вот он выход. Лебеда. Невкусно, но питательно, и муку можно сделать, и заквасить вместо капусты. Надо срочно запасать лебеду. У них в новгородчине её даже специально в огородах сеяли. Да ещё и песню пели: «Посею лебеду на берегу»…  Как всё-таки по-разному живут здесь и в России. Там лебеда в чести, а здесь – сорняк. Зато в  России вороняжка сорняк, а здесь из неё вкусные пироги готовят. Там ржаной хлеб в радость, а здесь только пшеничные калачи едят. Надя покачала головой своим мыслям. Вот уж про хлеб она зря вспомнила, сейчас и ржаному были бы рады, да нет ничего.
Надя встала с сундука и вышла во двор. Было утро, но уже сильно припекало, день обещал быть очень жарким. Детвора сидела в тенёчке под кустом акации и весело болтала.
- Дети, кто со мной в Ханскую рощу?
- Я,я,я, - раздался нестройный хор голосов. Ребятня обступила бабушку.
- Все, значит. Ну за всеми я не угляжу. Поэтому Лиля и Гуша останутся с мамой.
- Я тоже хочу,- захныкала Лиля.- Я уже большая.
- Большая, большая. А только кто маме будет помогать? Вот ты за старшую и останешься.
- А мне тоже идти? – спросил Толик.
- Конечно. Ты же мужчина, защищать нас обязан.
Толик гордо посмотрел на кузин.
- Я от вас волков отгонять буду!
- Защитник нашёлся, - засмеялась Нина,- как бы самого волки не съели.
Толик надулся. Надя поняла, что перепалка грозит превратиться в ссору.
- Ну, хватит! Берите по две корзинки и пошли.
- А что мы собирать будем?
- Потом узнаете, всё расскажу и покажу, как в рощу придём.
Лебеда росла везде. И уже на подступах к Ханской роще Надя остановила детей.
- Вот эта трава называется лебеда. Её мы и будем собирать. В одну корзинку складываете листочки, в маленькую семена. Листочки берём только те, которые снизу белые.
- А зачем её собирать? Я думала по ягоды пойдём,- сказала Зоя.
- Ну, коли ягода али гриб попадётся, тоже в корзинку. А из лебеды будем еду готовить.
Толик сорвал листик и засунул в рот.
- Она же невкусная!
- Зимой жрать захочешь, вкусной покажется, - отрезала Надя. А сейчас работайте.
Дети с недовольными гримасами принялись за дело. Корзинки постепенно наполнялись свежими листьями. Потом Надя пересыпала все собранные семена в одну корзину, а в освободившиеся набрали ещё листьев. Семян было немного, а ведь только из них и делали муку.
Наконец, корзинки были полны. Солнце пекло немилосердно, и ребята стали просить у бабушки разрешения искупаться. Надя согласилась. Нашли на Чагане песчаную заводь, и дети с визгом бросились в реку. Надя с удовольствием умыла лицо, зашла по колено в воду. Сама купаться она не стала, только зорко следила за ребятнёй.
Примерно через час все довольные вернулись домой. И сразу принялись за дело. Листья мелко порубили тяпкой в корытце, засыпали солью и сложили в глиняный горшок. С семенами было сложнее. Их надо было очистить от горькой оболочки, высушить, и только потом перемалывать. Но и с этой работой справились. Из всего собранного получилось фунта два очищенных семян. Не густо.
Теперь Надя каждый день уводила детей на заготовки. Лиля тоже ходила с ними, дома оставались только Настя с Гушей и Геночкой. Собирали не только лебеду, но и водяные орехи, корневища куги, которые ели и в сыром и в жареном виде. А ещё и сушили и мололи, из них тоже получалась мука. Но и водяные орехи и куга были хорошо знакомы казакам, как возможная пища, поэтому их собирали многие, найти их, как и грибы, и ягоды было непросто, желающих хватало. Для чая собирали не только плоды шиповника, но и обрезали молодые ветки, которые тоже заготавливали в зиму. Чай из них получался и полезный и ароматный.
Иногда, когда день был попрохладнее, Надя водила детей в степь. Там они выкапывали корни солодки, собирали дикий лук и чеснок, не гнушались подбирать засохшие коровьи лепёшки, словом всё, что могло помочь пережить голодную и холодную зиму. Дети хныкали, пытались жаловаться на бабушку маме, но Настя ругала их. Она понимала, что всё это необходимо.
Самой Насте было не до заготовок. У неё давно пропало молоко от недоедания, и уже с весны Геночка стал чахнуть. И без того слабый ребёнок умирал на глазах. Настя в обмен на свои красивые серьги раздобыла немного козьего молока, но этого было мало. И к концу лета мальчик умер.
Настя снова впала в ступор. Тоска по ребёнку была такой острой, что она опять перестала замечать окружающий мир, все её мысли были только с Геночкой. Она винила себя, что назвала его в честь умершего мальчика. Вот он и ушёл вслед за братом. Надо было дать другое имя. Она считала себя во всём виноватой, а Федот своими упрёками только усиливал и без того сильное чувство вины. Она перестала выполнять домашнюю работу, которая теперь легла на плечи десятилетней Нины. Девочка не ходила на заготовки, ей надо было смотреть за Гушей и матерью. Надя очень боялась, что Настя может наложить на себя руки.
Как то Настя сидела на завалинке возле дома и бездумно смотрела в пустое небо поверх крыши сарая. И вдруг над крышей медленно прокатились два огненных шара, а она в своей голове услышала детские голоса:
- Мама, не тоскуй! Здесь хорошо, отпусти нас!
Шары прокатились до края крыши и исчезли. Настя протёрла глаза. Видение? Не похоже, она ясно видела это чудо. И голоса слышала.
- Но они же ещё не умели говорить, - пронеслась в голове мысль.
Настя подумала, что она сходит с ума, и вдруг поняла, что её тоска исчезла. Осталась память о мальчиках, но не было больше желания вернуть их, не было чувства вины. Не было тоски. Она решила, что оба её Геночки и были теми шарами, они показались ей, и попросили отпустить.
Настя встала, тряхнула головой, и будто заново увидела мир. Чумазая Гуша сидела в пыли.
- Это  что такое! А ну пойдём отмываться!
Она подхватила девочку и понесла её к колодцу. Нина, услышав голос матери, стояла открыв рот.
- Рот закрой, карга залетит.
- Мама, мама, - загалдели обе дочери,- Ты к нам вернулась.
- Вернулась, вернулась,- ворчливо сказала Настя. И очень хочу есть.
Она не помнила, ела ли вообще чего-нибудь в эти дни. И сколько дней прошло.
- А я лепёшки испекла. С лебедой.
- Давай твои лепёшки.
Когда вечером вернулась Надя с детьми, она не узнала дочь. Та снова хозяйничала, была спокойна и уравновешена. Вечером, когда дети спали, Настя рассказала матери о случившимся.
- Я тоже думаю, что это Геночки к тебе приходили. Сходи в церкву, свечки поставь, да помолись за них. Поблагодари Бога,  и прощения попроси за свою тоску. Тоска ведь страшный грех.
Зима подкатила внезапно. Уже в ноябре прочно лёг снег. Федот, со своей новой фамилией  сумел устроиться писарем при городском совете. Ещё осенью он раздобыл разрешение на сруб сухостоя на дрова. И паёк у него был приличный. Ещё до национализации лавки, он вывез домой все остатки товара, и теперь нанял помощников, за несколько гвоздей они помогли ему вырубить положенные кубометры и доставить к дому.
Паёк по карточкам в середине зимы перестали выдавать. Всё отобранное зерно давно вывезли, хлебные амбары были почти пусты. Встали мельницы и другие национализированные предприятия. Большинство домов нечем было топить. Были уже съедены и голуби, и вороны, кошки и собаки. Люди в городе умирали от голода и холода.
Но особенно страшно было в сельской местности, вымирали целые хутора и аулы. Оставшийся от реквизиции скот погибал от бескормицы. Не было хлеба, семян для посева, одежды, обуви, мыла. Будары и орудия для рыболовства, сани, телеги, даже посуда были или реквизированы или уничтожены войной. За эту зиму вымерло более тридцати процентов населения области, ещё двадцать покинули насиженные места, но добрались ли они куда, неизвестно. Голодал не только Уральск, но весь Казахстан, вся Сибирь и Поволжье. Политика военного коммунизма и продразвёрстки привела к массовой гибели людей.
Страшную зиму не пережила и Дарья. Митя как мог старался подкормить мать, хотя и работники ЧК голодали, но всё же им давали какие-то пайки, поддерживающие жизнь и силы. Часть своего скудного пайка он приносил матери. Дарья была тронута его грубоватой заботой, но есть принесённое отказывалась. Ей казалось, что тогда её сыну не хватит, и она может стать причиной его гибели. Каким бы он ни был, но это был её единственный сын, и она ради него готова была отдать свою жизнь. Она ни в чём не винила его, не упрекала, только смотрела в дорогие глаза с болью и печалью.
Умерла она тихо, на своей постели. Митя закрыл матери глаза, и задумался. Мать просила, что когда умрёт, сообщить об этом Наде. Ему было страшно идти в дом, где он по незнанию и глупости убил родного брата. Но и не выполнить последнюю просьбу умершей матери он тоже не мог. И он пошёл к Наде.
Надя встретила его враждебно.
- Чего припёрся, убивец?
- Простите меня, тётя Надя, если сможете. Не знал я тогда ничего, да и дурак был.
- А теперь поумнел, значит. Чаво надо, говори.
- Мать померла. А перед этим просила тебе сказать, коль так случится.
- Вона! Не пережила значит. Царство небесное. Когда хоронить будешь?
- Завтра.
- Вот завтра и приду проводить.
Утром Надя пошла на Стремянную. С грустью смотрела на исхудавшее, почерневшее лицо когда-то соперницы, потом почти подруги, а потом и матери убийцы её сына. В её душе не было ни злобы, ни ненависти к этой измождённой женщине. Была только жалость, что так рано закончилась жизнь этой когда-то весёлой, красивой казачки.
Надя посидела рядом с телом, прочитала заупокойную молитву, попросила прощения, сказала, что сама её давно простила, потом поцеловала Дарью в лоб и перекрестила. Смерть окончательно примирила их.
Пока Надя была у тела, Митя не заходил в дом, и никого туда не пускал, и Надя была рада этому. Она спокойно навсегда простилась с Дашей.
 В эту зиму семья снова ютилась в двух маленьких комнатках. Топили только плиту. Для неё требовалось меньше топлива. Грелись чаем из веток шиповника, сушёной моркови. Надя ещё летом насушила тёртой морковки, теперь она была вместо настоящего чая, вкус которого уже успели позабыть. А когда запасы закончились, то просто кипятком. Детям давала сосать корешки солодки, и сладко, и от простуды помогает. Лук, чеснок, тоже были в чести. Кое-что всё-таки сумели вырастить на своём огороде.
Всё, что Наде с детьми удалось собрать летом шло в дело. Но Надя помнила и о других своих внучках и их молодой воспитательнице. Всеми продуктами она делилась с ними, и дети выжили.
Хуже всего было с хлебом. Лебеда, конечно, здорово выручала, но и её запасы уже подходили к концу. Да и не заменит она рожь или пшеницу.
Двадцать первый год оказался ещё более тяжёлым. Урожая почти не было, всё съела жестокая засуха. В декабре объявили о Новой экономической политике. Продразвёрстку заменили продналогом, который был в два раза меньше. Теперь часть зерна оставалась у крестьян. Только вот зерна не было. Скот погибал от бескормицы. Отменили обязательную трудовую повинность, разрешили частное предпринимательство, наёмный труд, свободную торговлю. Снова заработали бесплатные столовые. Губерния была официально признана голодающей, и со всех сторон огромной страны шла продовольственная помощь. Но это было уже только в 1922 году. За две зимы и голодный год в Уральской губернии погибло более 47000 человек.
В вымирающий город повезли продукты. Прежде всего – семенное зерно. Надо было засаживать пустующие земли. А ещё и различный инвентарь, и сельскохозяйственный и рыболовецкий. Заработали кузницы и мастерские по ремонту сельхозинвентаря. После сбора нового урожая заработали и мельницы. Рабочие стали получать зарплату, карточная система и голод отступили.
Зерно и мука стали появляться на рынке, но их можно было купить только в обмен на золото.
Надя поняла, что недаром она так долго берегла и прятала подарки Овчинниковых, теперь пришёл их черёд. За кольцо давали два фунта муки (около килограмма), за серьги три. Мука была грубого помола, с отрубями, но это была настоящая мука, а не лебеда. Иногда предлагали пшено по тем же расценкам. С украшениями Надя расставалась без сожаления, главное выжить, сохранить детей.
Хлеб, конечно, не пекли. Каравая из двух фунтов и на один день не хватит всей ораве. Делали мучель. В большом чугуне заваривали несколько ложек муки. Получалась беловатая жижа, но она была горячей и питательной.
Вскоре Надины украшения закончились, пришёл черёд Настиных. Насте очень хотелось сохранить свадебный подарок Овчинниковых. Но пришлось расстаться и с ним. И теперь у неё на память о тех годах остались только «фигусы» и «сапарагусы», за которыми она бережно ухаживала всё это тяжёлое время.
1921 год принёс не только НЭП. У казаков отобрали земли бывшего Уральского казачьего войска. Свыше 208 тысяч десятин земли по левому берегу Урала было передано казахам. Казачья вольница окончательно перестала существовать.


Глава третья. Жизнь продолжается.

Федот довольный ходил по дому и покрикивал на крутившихся вокруг детей. Он снова чувствовал себя барином и хозяином. Дела его шли в гору. Был конец 1922 года. Он снова открыл свою лавку, и торговля в новых условиях пошла успешно. Федот от души радовался, что его богатство увеличивается, он даже в голод сумел сохранить припрятанные царские золотые червонцы. И они лежали в потаённом месте, и об их существовании не знала даже жена.
Он собирался посидеть с друзьями в Масляйкином трактире, который недавно заработал снова. Когда-то Федот охотно заглядывал туда. Там были комнаты для «чистой» публики, кабинеты, где можно было уединиться с «девочкой». Федоту хотелось хорошо провести время в давно знакомом месте, отметить Новый год. Праздновать Рождество было уже не в моде. Новая власть объявила атеизм. Словом, всё у Федота было хорошо, только вот после того случая с Федей Настя отказывалась выполнять супружеский долг. Спала вместе с детьми, а на его заигрывания только ругалась и говорила, что никогда не ляжет в одну постель с Иудой.
Сам Федот предателем себя не считал, он просто сообщил, кому следует о белогвардейце, спас этим и себя и семью. А то могли и всех расстрелять. Но вот ни жена, ни тёща не желали этого понимать, и даже разговаривать с ним. Вот поэтому он и собрался в трактир, не сидеть же в праздник за одним столом с ними, встречая ненавидящие взгляды. А там все свои, опять же певички, танцорки…
Ёлку детям в этом году не ставили. Советская власть объявила ёлки религиозным пережитком, и очень не приветствовала подобные мероприятия. Но немудрящие подарки детям Настя сделала, как это в Рождество и без подарков? Она сама теперь немного зарабатывала. Пригодилось умение портнихи. Если раньше она шила одежонку для девочек, или перешивала что-то, то теперь она стала брать заказы. Чаще всего просили что-то перелицевать, или из старого платья сделать новое для ребёнка. Настя бралась за любую работу. А когда она сшила одной даме новое модное платье, то заказов стало ещё больше. После трудных лет многие хотели приодеться, а хороших портних в городе почти не было.
Швейному делу Настя научила и всех своих девочек. У старших не было особого пристрастия к ремеслу. Они  хорошо учились в школе, готовили уроки, и кройка и шитьё мало места занимали в их интересах. Только семилетняя Гуша не отходила от матери, когда та садилась за машинку. Ей было интересно всё: как намётывать, строчить, обрабатывать петли, выкраивать одежду. Иногда Настя узнавала в ней себя, когда она в таком же возрасте постигала мастерство швеи. Гуша тоже уже ходила в школу, но школьная наука её мало привлекала. Училась она плохо, буквы и цифры у неё выходили корявые, в тетради было много клякс. Зато дружила с иголками и нитками.
Толик тоже начал ходить в школу, но в отличие от Гуши был старательным учеником. Ему нравилось узнавать новое, складывать цифры, читать и писать. Учительница хвалила его за успехи, но так же и бранила за поведение. Непоседливый мальчишка, решив задачку, начинал болтать и вертеться, мешая вести урок. Надя большое внимание уделяла Толику и девочкам Феди. Она всегда старалась их чем-то побаловать, сделать небольшие подарки. Девочки звали Нюсю мамой, и Надя нарадоваться не могла, что у малюток такая опекунша. О своей личной жизни Нюся не думала, всю свою любовь, и всё своё время она отдавала девочкам.
Надя сама тоже не сидела без дела. Она не хотела быть в тягость дочери и зятю. Летом она вырастила подсолнухи, и теперь прокаливала в печи семечки и торговала ими  на базаре, а то прямо на улице. А бывало, и соседская ребятня домой прибегала купить стаканчик. Все знали, что у тёти Нади семечки очень вкусные. Прибыток от такой торговли был небольшой, но ей хватало. В стране, наконец, была введена единая твёрдая валюта, и это значительно облегчало торговлю.
После нового года Федот стал частенько заглядывать в трактир. Иногда приходил домой пьяный. Дети тогда прятались в своей комнате. Боялись попасть отцу под горячую руку. Настя тоже старалась не попадаться ему на глаза. Во хмелю Федот бывал буйным.
Как то Федот снова пришёл пьяным, а Настя возилась у печки, и не успела запереться в комнате с детьми.
- А! вот и ты жёнушка! Ну, теперь-то от меня не спрячешься!
Федот схватил Настю и поволок в спальню. Отшвырнул в сторону Надю, которая хотела защитить дочь. Та больно ударилась о печку, обожглась и упала.
- Ты, тёща не лезь, когда муж с женой разбирается!
- А тебе я сейчас покажу, как от супружеской постели отлынивать! Ты мне за всё заплатишь!
- Пусти, Иуда! Не жена я тебе больше!
Настя отбивалась, как могла, но разве может справиться хрупкая женщина с разъяренным мужиком.
- Не жена, говоришь? Ну, это мы ещё посмотрим!
Федот больно ударил Настю по лицу, схватил за волосы и повалил на постель. Настя продолжала отбиваться. Тогда Федот скрутил ей руки, разорвал одежду и с упоением принялся насиловать. Он старался сделать ей как можно больнее, при этом приговаривал:
- Вот тебе, за мои унижения! Вот тебе за моё воздержание!
Закончив глумление, он отвалился в сторону, и с угрозой сказал:
- Чтоб каждый день была здесь! А то хуже будет!
Растерзанная Настя с трудом поднялась с кровати. Болело всё. Федот уже храпел, успокоившись. Настя достала из шкафа чистую простыню, завернулась в неё, и пошла из спальни. Каждый шаг давался ей с большим трудом.
- Бедная ты моя! – встретила её Надя. Обняла, отвела в свой уголок. Детям не надо было видеть мать в таком состоянии. Настя прижалась к матери, и заплакала. Она рыдала долго. Вся её боль, горечь, копившаяся годами, сейчас выходили через слёзы. Она плакала и плакала, и никак не могла остановиться. Девочки пытались заглянуть за занавеску, но Надя цыкала ни них, и испуганные дети снова уходили к себе. Они понимали, что произошло что-то страшное, и боялись сами.
Наконец, поток слёз иссяк. Надя умыла Настю святой водой, заставила её выпить несколько глотков,  принесла одежду для дочери. Потом намочила в святой воде чистую тряпочку и привязала к своей обожжённой руке. Лучшим лекарством от всего она считала святую воду с молитвой.
Федот утром проснулся довольный собой. Пусть теперь непокорная жёнушка попробует сопротивляться его воле! Он даже не обратил внимания, что жена, тёща и дети смотрят на него со страхом и ненавистью. Он им показал, кто в доме хозяин, и ещё покажет, если понадобится. А сейчас у него были совсем другие заботы.
В городе организовали жилищно-коммунальное товарищество – ЖАКТ, как его все называли. Все бывшие купеческие особняки передали в его ведомство, и теперь жакт разбирался, кто где живёт, и кого куда заселить. Дом был оформлен на фамилию Ковылина, и Федот очень боялся, что его отберёт жакт. Надо было срочно переоформить собственность на своё новое имя. Вот этим он сейчас и занимался. Приложив кое-какие усилия, он как бы заново купил свой собственный дом за очень небольшую сумму, заплатил положенные налоги и сборы, и стал полновластным законным хозяином владения.
Настя так и не покорилась Федоту. Теперь она старалась не попадаться ему на глаза, а вечером запиралась в одной из комнат. Федот неоднократно пытался ломиться в дверь, но двери и засовы в доме были крепкие. Сломать их было трудно, да и не хотелось портить свою собственность.
Вскоре Настя поняла, что снова беременна. Беременность протекала тяжело. Федот, увидев растущий живот жены решил на время оставить её в покое. Шла весна. Надя откуда-то принесла огромное зелёно-красное яблоко, отдала его Насте и сказала, что это апорт. Яблоко было какого-то особенного, непохожего на местные сорта вкуса, и Настя решила посадить яблочное семечко. Она выкопала во дворе ямку, залила её водой, а посадив семечко, загадала, что если яблонька взойдёт, то её будущий ребёнок выживет, и будет расти вместе с деревцем.
Семечко взошло, и за лето чуть-чуть подросла маленькая яблонька. Настя огородила крошечное деревце сухими веточками, обвязала их верёвкой, что бы никто случайно не наступил и не сломал росток, а к зиме ещё и укутала побег от мороза. В ноябре у неё родилась дочь. Роды были тяжёлыми. Девочке дали редкое имя – Ираида.
Ида родилась очень слабенькой. Акушерка, приняв новорождённую, только покачала головой. Потом потихоньку сказала Наде, что девочка вряд ли выживет. Однако, это маленькое существо отчаянно цеплялось за жизнь. Проходили месяцы, наступила весна, в рост пошла яблонька, и девочка держалась. Болела она постоянно, и Настя очень боялась потерять и этого ребёнка, но посмотрев на растущее деревце, снова начинала верить, что всё будет хорошо, дочка поправится. Яблонька стала почти символом Иды.
И Надя, и Настя каждый день молили Бога, что бы он уберёг младенца. Настя почти не отходила от младшей дочери. Старшие девочки были уже вполне самостоятельными, помогали по дому, и не требовали особого внимания. Молитвы помогли. И к полутора годам девочка оправилась. Настя отвела Иду и Лилю в фотографию, где сделали снимок на память. Обе девочки в белых платьях, Иду поставили на стул, а в руки дали большое яблоко. Нет, конечно, яблонька во дворе ещё не плодоносила, но в руки девочке дали тоже апорт.
На восьмой год яблонька зацвела и даже несколько яблочек появились. А вот Ида серьёзно заболела. Девочка настолько ослабела, что даже не могла стоять. Настя очень расстроилась, она даже перестала верить, что девочка поправится. Больную девочку снова повезли в фотографию, Настя хотела сохранить образ умирающего, как ей казалось,  ребёнка. Настя и Нина сели, а Иду поставили посередине. Та прижалась к матери, худенькая девочка на тоненьких подгибающихся ножках, с грустными глазами, а с другой стороны её поддерживала старшая сестра.
Но Настины опасения не оправдались. Ида выздоровела, и вместе с яблонькой стала крепнуть и хорошеть. Она унаследовала красоту матери, и со временем стала настоящей красавицей, а яблонька превратилась в могучее раскидистое дерево, по весне покрывающееся бело-розовыми цветами, и тогда начинало казаться, будто небольшое рассветное облако, слегка озарённое солнцем, приземлилось отдохнуть во дворе старинного дома.
Федот всё больше богател. Скоро его лавка превратилась в небольшой магазин хозяйственных товаров. Люди много ремонтировали, строили, и эти товары пользовались спросом. Многие кузнецы, шорники теперь работали на себя, и охотно сдавали свои изделия Федоту на реализацию. Он прикупил пустующее помещение рядом с лавкой, соединил их и получился вполне приличный магазинчик.
Свой дом он тоже решил привести в порядок. К левому входу пристроили деревянные сени, часть залы отделили перегородкой, получилась ещё одна небольшая спаленка. Большой зал теперь был не нужен, гостей уже давно не принимали, не те времена шли. А дочери росли, и лишняя комната была нужна. Настя вместе с Идой перебралась жить в бывшую гостиную, там была крепкая дверь и хороший запор. Здесь она могла не бояться, что Федот их достанет, коли опять блажь придёт. Часть комнат были проходными, а двери одной из них выходили прямо в кухню. Надя настояла, чтоб перегородку поставили и там. Теперь в правой части дома образовался коридор, а вход в кухню был только из коридора левой части. Две маленькие комнаты возле кухни отапливались отдельно, там стояла своя печь с плитой. Теперь в доме топились все четыре печки, было тепло и уютно.
Всё хорошее быстро кончается. В 1925 году закончился НЭП. Промышленность Уральска была восстановлена и даже модернизирована. Частные кустарные мастерские снова закрылись, теперь они вошли в состав промышленных предприятий. Частные магазины позакрывали тоже. В 1926 году были организованы Промторг, и Пищеторг, теперь все магазины вошли в состав этих организаций.
Федоту предложили должность заведующего в его собственном магазине с твёрдым окладом. Пришлось согласиться, другого выхода не было. Обязанности его остались прежними: снабжение магазина товаром, организация работы продавцов, теперь так стали называть приказчиков, ну и прочее. Установили чёткий график работы, с 10 утра до 19 вечера, с перерывом на обед. Везде и для всех был установлен восьмичасовой рабочий день.
Теперь и Насте приходилось брать частные заказы с оглядкой, а то и вовсе отказываться от них. А Надю с её семечками начала гонять милиция. Частную торговлю запретили, а за нарушение выписывали штраф во много раз превышающий доход от такой торговли. Благосостояние семьи значительно ухудшилось. Не успели отремонтировать летнюю кухню, и у неё упала крыша. Кухню пришлось разобрать.
Большой дом Федота не давал покоя властям. С одной стороны конфисковать его, когда в доме столько детей, невозможно. Но с другой… Не слишком ли шикарные хоромы у какого то завмага? В Уральск в те годы приезжали в длительные командировки многие специалисты для налаживания работы на заводах, шла повальная индустриализация. Многие приезжали на год или два вместе с семьями. Вот Федоту и предложили сдавать часть помещений для приезжих. Вскоре в маленьких комнатах в правом крыле поселилась новая семья.
Первые приезжие были из Царицына, их звали Иван Иванович и Анна Лукьяновна, потом заехали Ашраф и Нуртазы из Казани. С постояльцами жили дружно, уважали друг друга, фотографиями на память обменялись. Ашраф с Нуртазы даже сделали на снимке такую надпись: «Помните, когда и в какое время стояли мы у Вас! Жили мы с вами, как родные братья, часто вспоминайте нас!»
Постояльцы – это конечно, хорошо, но становилось всё яснее, что рано или поздно дом могут отобрать. Тем более, что старшие девочки уже выросли, вот-вот замуж выскочат, или учиться уедут. Так или иначе, дом опустеет.
Шёл 1929 год. Партия сменила курс индустриализации на курс коллективизации. Везде начали создавать колхозы, обобществлять имущество.
Как то вечером, уже затемно кто-то постучал в окно. На стук вышла Настя. Перед калиткой стоял Митя.
- Мать позови.
- На что она тебе.
- Надо, разговор есть.
Надя вышла к неожиданному гостю, и поразилась. Она еле узнала в этом похудевшем, осунувшемся мужчине сына Даши. Знакомые до боли глаза были уставшими, и какими-то потухшими. Сам Митя выглядел куда старше своего возраста. Работа в ЧК быстро старила. Была в его фигуре какая-то обречённость и тоска. Наде даже жалко стало его, но она быстро подавила в себе это чувство.
- Чаво тебе?
- Здравствуй, тётя Надя. Узнала?
- Да как не узнать. Чаво пришёл, говори.
Митя огляделся вокруг.
- Зайти во двор можно? Не гоже, чтоб нас соседи увидели.
- Заходи, коли так.
Надя поняла, что разговор предстоит серьёзный и секретный. Сели на завалинку. Надя огляделась, окна и двери были закрыты, дети в доме, никто не услышит.
- Ну, говори.
- Тётя Надя, я предупредить хочу. Ты знаешь, сейчас в деревне всех подряд раскулачивают, и без имущества в Сибирь высылают.
- Слыхала, - осторожно сказала Надя.
- Так вот, свыше пришло указание в городах тоже раскулачивание провести тех, кто побогаче. А у вас домина огромный, кабы вы под эту гребёнку не попали.
- А чего мы? Мы люди трудящиеся, честным трудом живём.
- Крестьяне тоже честным трудом жили, да вот многие уже в местах далёких, а кого и на свете нет. А у вас вообще один Федот работает.
- Я уж стара для ваших работ, а Настя детей растит.
- Так то оно так, да подстраховаться тоже не мешает. Я вот что скажу, продайте вы дом. Он властям как бельмо на глазу.
- Ишь ты, какой умный, дом продать. А где мы со всей оравой жить будем? Да и вобче, чаво это ты вдруг о нас позаботиться решил?
- Виноват я перед вами, тётя Надя. Вот хоть так пытаюсь вину свою загладить.
Надя поверила Мите сразу. Видно было, что мужик правду говорит, и резко сменила тему разговора.
- А ты чаво такой тощий? Жана не кормит, что ль?
- Да я, тётя Надя, так и не женился.
- Что так?
- Работа у меня опасная и тяжёлая, не хотел бы жену с малыми ребятами вдовой оставлять. А у нас ведь как, нынче жив, а завтра… Ты уж прости меня за всё.
Надя взяла голову Мити, повернула к себе и долго смотрела в родные глаза, только безмерно уставшие и потухшие.
- Бог простит. А ты иди с Богом. Спасибо за совет.
Митя ушёл, а Надя долго ещё сидела на завалинке, вспоминала и думала. Она понимала, что Митя прав. Продавать надо. Только не дом, а полдома. Ежели заложить проход из залы в правую половину, то получатся две отдельных части, примерно равных по площади, каждая со своим входом. Только вот и двор делить придётся. Ну да этот вопрос тоже можно решить. Надя вздохнула и пошла в дом. Теперь надо было убедить Федота. Как-никак он хозяин. Ему в итоге и решать.
Федот, вопреки ожиданию, выслушал тёщу внимательно и серьёзно. Он и сам уже думал об этом. Внутреннее чутьё купца подсказывало, что от части собственности пора избавляться, а то кабы всего не лишиться. Только он не знал, как сказать об этом семье, которой придётся весьма ощутимо потесниться. А теперь вот тёща вдруг на его стороне оказалась. Очень кстати. Она сумеет убедить и Настю и девочек. Надя, конечно, ни словом не обмолвилась о приходе Мити, сказала, будто на рынке такие разговоры ходят.
Вскоре вопрос был решён. Семья переехала в левую, солнечную часть дома, а правую выставили на продажу. Двор тоже поделили. Яблонька, колодец, сарай с погребом, новые сени и засыпанный вход в подвал остались в их части двора.
Покупатели нашлись быстро.

Глава четвёртая. Развод.

Федот ходил по дому в исподнем, злой и небритый. Его раздражало, что он постоянно натыкался на кого-то. Старшие девочки, ставшие уже совсем взрослыми, с неодобрением смотрели на отца и не собирались уступать ему дорогу. Не уважали. Настя молча ставила перед ним тарелки с едой, и тут же отходила к печке. Теперь завтракали, обедали и ужинали на кухне, каждый в удобное для него время. Вместе за один стол уже давно не садились. Маленькая Ида старалась спрятаться в своей комнате, отца она побаивалась.
И раньше то было не всё ладно в семье, а теперь, когда продали половину дома, обстановка стала совсем невыносимой. Теснота порождала споры, склоки, ругань между сёстрами. Кто-то учил уроки, а кому-то хотелось петь и смеяться. Девочки уже выросли. И даже обзавелись поклонниками, и вечерами бегали на свиданки. Вся семья теперь ютилась в двух комнатах, которые получились из бывшей залы. Толик спал на сундуке в коридоре. Надя в своём уголке на кухне, и только Федот жил один в бывшей гостиной. Он решил, что здесь будет семейная спальня, но Настя ушла жить в самую маленькую спаленку вместе с Идой и Гушей, а в комнату Федота заходила только, когда он был на работе, чтоб убраться или сменить постельное бельё.
Уже много лет Настя не желала делить с ним постель, и это злило больше всего. Пока существовал Масляйкин трактир, Федот решал свои проблемы просто: уединялся в кабинете с какой-нибудь «девочкой». Деньги у него водились всегда, так что проблем не возникало. Но теперь трактир давно закрыли, а здание передали жакту, так что трактир превратился в обычный жилой дом, где люди жили в ещё большей тесноте, чем они. А Федоту приходилось перебиваться случайными встречами.
На работу Федот пришёл ещё более хмурым, чем обычно. Его встретила одна из продавщиц – Любаша. Смазливая, разбитная, вся в белых крашеных кудряшках, она уже не первый раз поджидала Федота. Жила она одна, в крошечной полуподвальной комнатке. И ей давно хотелось заманить Федота к себе. Но пока это не удавалось, он будто не видел её горячих взглядов.
Федот давно всё замечал, только не хотел заводить шашни на работе. Не то, чтобы боялся сплетен, скорее опасался, что тогда продавцы ему подчиняться перестанут, и в первую очередь сама Любаша. Бой-баба, такой палец в рот не клади, всю руку оттяпает. Вот и сегодня поджидает его. Сейчас подойдёт с каким-нибудь незначащим вопросом, якобы по делу.
- Доброе утро, Федот Яковлевич!
- Доброе, - пробурчал он.
- А Вы знаете, у нас тарелки кончаются, ну те, с цветочками.
Любаша зазывно посмотрела на Федота.
Тарелки ещё были. Магазин теперь торговал не только скобяными и шорными изделиями, но и всякой другой мелочью, необходимой в хозяйстве, в том числе и посудой. Федот встряхнулся.
- Так уж и заканчиваются? Ой ли? Ну, пойдём в подсобку, поглядим, сколько осталось.
И Федот посмотрел на Любашу тем самым, мужским раздевающим взглядом, от которого ей стало жарко. Когда пара отправилась в подсобку, две другие продавщицы понимающе переглянулись.
- Кажется, Любка своего добилась.
- Шалава. У него ведь жена и детей куча. О чём думает?
- Да ни о чём она не думает. Зачесалось у неё кое-где. Вот и всё.
- Да он же стар! Ему уж за сорок, поди?
- Под пятьдесят. Зато деньги водятся. А Любке только того и надо. Да и так видно, мужик в силе.
В магазин зашли покупатели и беседа прекратилась. Зато в подсобке дела начались интересные.
- Вон там эти тарелочки, уже почти ничего в коробке нет.
Говоря всё это, Любка протиснулась мимо Федота в узкой подсобке, при этом, будто невзначай, прижавшись к нему пышной грудью. Она наклонилась над коробкой. Этого Федот уже выдержать не мог, его руки моментально оказались на её ягодицах.
- Ой! Да что ж Вы такое делаете, Федот Яковлевич!?
Любка повернулась лицом к Федоту. Тот с силой прижал её к себе и начал целовать. Федот успел расстегнуть пуговичку на кофточке Любаши, и скоро его рука ласкала женскую грудь, а Люба очень быстро почувствовала восставшую плоть Федота.
- А он заводной! Силён мужик,- подумала про себя женщина.
- Не надо, Федот Яковлевич! Не надо! Вдруг кто войдёт, – почти шёпотом говорила Люба, а сама все теснее прижималась к Федоту. Однако, Федот взял себя в руки и отстранил её. Не место было здесь, да и не время.
- А ты меня сегодня к себе пригласи, вот и будет и место, и время.
- Ой, да что Вы? Как можно? Я женщина порядочная.
- Не кобенься! Сама ведь этого захотела. Так что после работы идём к тебе.
Люба только головой кивнула, с начальством, мол, не поспоришь. Да и не хотела она спорить. Давно ждала такого случая. Она не была влюблена в Федота. Он был денежный мужик, не противный, да и плоть у неё играла. А от такой связи можно и выгоду какую-нибудь поиметь.
День для Федота тянулся бесконечно. Он подписывал какие-то счета, писал заявки, а руки всё чувствовали мягкую упругость ягодиц и тёплую грудь. Воображение рисовало ему самые соблазнительные картины. И от всего этого он делал ошибки, начинал пересчитывать снова и снова, и никак не мог всё правильно сосчитать и написать.
- Вот Настька дура до чего довела меня, что я на первую попавшуюся бабу кидаюсь, и работать не могу. Ну, я ей ещё покажу! – злобно думал Федот, как всегда обвиняя во всём свою жену.
Едва дождавшись вечера, заперев магазин на все засовы и амбарные замки, Федот пошёл с Любой.
Крошечная каморка Любаши произвела на Федота гнетущее впечатление. У входа в углу стоял рукомойник, рядом столик, над ним полка с посудой. В другом углу на вбитых в стену гвоздях висела одежда. В комнатке стояла узкая железная кровать и небольшая тумбочка. Вот и всё убранство. Да здесь больше ничего и не поместилось бы. Через маленькое окошко почти под потолком проникал тусклый свет.
- Вот, значит, как жакт людей расселяет, - подумал Федот. Теперь ему даже их нынешняя теснота показалась хоромами. - Во время я полдома продал, а то вот так бы и жили всей оравой.
Люба быстро зажгла керосиновую лампу, разожгла примус, поставила на него чайник. На столе появилось варенье, дешёвые конфеты-подушечки, сахар. Федот поставил на стол бутылку, вытащил из портфеля сыр, колбасу, консервы, успел днём в соседний гастроном заглянуть, потом присел на единственный табурет. Все эти приготовления его только раздражали. Его мучил совсем другой голод. Наконец, не выдержав, он подошёл к Любе сзади и обнял её за грудь.
- Не торопись, Федотушка, - вдруг переходя на ты, сказала Люба. – сейчас вот поужинаем, чайку попьём… А то нам обоим сил надо поднабраться, - женщина лукаво улыбнулась.
Ночь была бурной. Изголодавшийся Федот всё никак не мог насытиться. Отдохнув немного, он начинал всё снова. Люба была ему под стать, ей тоже всё было мало, даже врезающиеся в тело железные края кровати, не умаляли её пыл.  Наконец, уставшие, они уснули, тесно прижавшись друг к другу.
Утром Люба выскользнула из объятий крепко спавшего Федота, поставила чайник, привела себя в порядок, потом начала его будить. Пора было собираться на работу.
- Ты вот что, на работе зови по-прежнему по имени-отчеству. Никакого панибратства. Поняла?
- Поняла, Федотушка. Всё поняла, – сказала Люба, а про себя подумала, - пускай, пока так, но ты ещё будешь делать всё, что я захочу. И звать тебя буду, как захочу. Всё ёщё впереди, красавчик. Теперь ты от меня никуда не денешься.
В этот день, несмотря на просьбы Любы, Федот пошёл ночевать домой. Спать на узкой неудобной койке не хотелось. Дома будто и не заметили, что его не было. Настя, как всегда, молча, поджав губы, поставила перед ним тарелку с ужином, и ушла в комнату к девочкам. Федот неохотно поел, и пошёл к себе спать. В его спальне кровать была широкая и удобная.
С этого времени Федот стал часто заходить к Любе, но ночевать больше не оставался, как бы Люба его не уговаривала. Отговаривался, что не может спать на такой неудобной кровати. Тогда Люба решила сменить тактику. Как то раз, провожая его вечером, она сказала:
- Здесь не хочешь ночевать, веди меня к себе. Небось там у тебя кровать удобная.
- Как это? – изумился Федот,- там у меня жена, дети.
- Ну, дети уже большие, у них свои дела, а Настька твоя тебе давно уже не жена, сам говорил. Так что, либо к себе веди, либо навсегда сюда дорогу забудь! Другого себе найду.
Федот продержался две недели. На работе он постоянно придирался к Любе, а та в ответ только фыркала и огрызалась. Другие продавщицы с интересом наблюдали за парочкой, и даже спорили, чья возьмёт. Но Любку дружно осуждали. Не дело это к семейному мужику в дом влезать, какие бы ни были его отношения с женой, они законные супруги, им самим и разбираться.
Через две недели Федот сдался.
- Ну, вот что, сегодня идём ко мне ночевать. Только коли на тебя там все накинутся, пеняй на себя.
- А ты меня от всех защитишь, чай не дашь в обиду.
- Ну, это как получится.
Вечером, заперев магазин, Федот с Любой отправились домой к Федоту. Любка взяла его под руку, гордо подняла голову, и прижалась к нему потеснее.
Гуше  было скучно, и она смотрела в окно. И увидела, как в калитку заходят Федот с Любой.
- Мама! Мама! Отец какую то лахудру ведёт!
Гуша с криком промчалась на кухню. Сёстры высыпали в коридор.
- Какую ещё лахудру? И вообще, когда начнёшь правильно говорить? – сказала Настя, но в коридор тоже вышла, посмотреть на таинственную гостью. Федот с Любой как раз входили в дом.
- Проходи, Любушка, не стесняйся. Ты теперь здесь дома.
- Это кто такая? И почему дома? – возмутилась Нина.
- А, все здесь. Ну и хорошо. Это моя новая жена Любовь Николаевна. Прошу любить и жаловать.
Все оторопели. Из кухни вышла Надя.
- Окстись, Иуда! Какая ещё жена? Вон твоя законная, а эту ****ь вон гони!
- А что это ты, тётенька, оскорбляешь меня? По какому такому праву? Я женщина честная!
- Честные к чужим мужикам в дом не ходят! А ну, убирайся отсюда!
И Надя с кулаками бросилась на Любу. Её перехватил Федот.
- Ты, тёща бывшая! Иди в свой угол и помалкивай, не то хуже будет. Я здесь хозяин! Могу и выгнать. А Настька твоя уж давно не жена мне, коли супружеский долг забыла.
- Успокойся, мама! Я с этим Иудой спать не собираюсь. Пусть спит, с кем хочет. Но и доме своём всяких шлюх терпеть не буду! Забирай свою красотку, и катись отселева!
- Мой дом! Я хозяин! Кого хочу того и привечаю. Катись ты на свою кухню, пока я тебя совсем не выгнал! А ты, Любушка, проходи, будь как дома, они тебе не указ!
И Федот широко распахнул дверь в свою спальню.
- Детей бы постыдился! Какой пример девочкам подаёшь? Отец, называется!
Растерянные девочки стояли в коридоре. Старшие готовы были, как Надя, бросится на пришлую с кулаками, младшая Ида выглядывала из-за спин старших, и смотрела на всех испуганными глазами. Она очень боялась, когда кто-то ругался.
А вот Любка искренне наслаждалась всем происходящим. Она радовалась, что Федот на её стороне, и надеялась в будущем заставить его выгнать всех из дома. Вот тогда они с ним и заживут по-настоящему. Ну, до этого ещё далеко, а пока она гордо подняв голову, и теснее прижавшись к Федоту, пошла в его комнату. Она всем им ещё покажет!
Так Любка появилась в доме. Наутро она пошла на кухню, умываться. Настя молча собрала все умывальные принадлежности, полотенце и спрятала. Люба пошла в зал, хотела посмотреть на себя в большое трюмо из приданого Насти, стоявшее в простенке между окнами. Но тут возмутились девочки. Они встали перед зеркалом, заслонив его собой.
- Убирайся отсюда, - сказала Нина. - Не смей сюда заходить!
- Катись колбаской, - сказала Гуша. – А то мы из тебя котлету сделаем!
Драться со взрослыми девушками, дочерьми Федота, Любка не хотела. Она хотела их приручить, перетянуть на свою сторону, найти хоть одну союзницу. И она миролюбиво улыбнулась.
- Хорошо, хорошо, не буду смотреться в ваше зеркало. Давайте знакомиться. Вы можете звать меня тётей Любой. А вас как зовут?
Лиля фыркнула:
- Тётя нашлась, тоже мне! Ты нам никто, и звать тебя никак. И наши имена не скажем.
Не удалась у Любки и попытка налить себе чая. Надя выхватила из её рук стакан, и тотчас бросила его в помойное ведро.
- Не оскверняй нашу посуду, тут тебе и воды не подадут. Убирайся!
В кухню вошёл злой и заспанный Федот.
- Настька! Есть подавай!
- Чего это? Я тебя с твоей шлюхой кормить не собираюсь. Вон, пусть она кормит, а на кухне, чтоб не показывались! Оба!
Федот было с кулаками пошёл на Настю, но та быстро выхватила ухват. Ухват был горячим, только чугунок вынимала из печи. С другой стороны со скалкой в руках подступала Надя.
- Ну, подойди, подойди, ухватом получишь.
Федот сдался.
- Пойдём, Люба. На работе перекусим. А ты, Настька, у меня ещё дождёшься!
Вечером Люба принесла свой примус, свои тарелки и стаканы и водрузила на кухонный стол. В кухню зашли девочки, пора было ужинать.
- Мама, а это что такое, присесть негде. Мешает. Уберём?
 Нина с Лилей переглянулись, и дружно смахнули стопку тарелок на пол.
- Ой, мама, мы случайно тарелки разбили. Но мы сейчас всё уберём, ты не волнуйся!- со смехом сказали они.
На шум пришла Люба. Девочки веником собирали разбитые тарелки, и весело перешучивались. Настя молча улыбалась. Любка вышла, хлопнув дверью. На другой день её примус оказался на помойке. Кто из девочек его выбросил, осталось неизвестным. Стоило Любке поднять хай, как тут же собиралась вся семья, и ей приходилось ретироваться в свою комнату. Но сдаваться она не собиралась. Ей казалось, что чем хуже, тем лучше. Чем больше её третирует семья Федота, тем скорее он их всех выгонит. А пока пришлось примус и посуду поставить в комнату Федота, и готовить и есть там.
Так прошёл месяц, пошёл другой. Постоянные скандалы в доме раздражали Федота, и он решил принять меры. Он собрал всех в зале и сказал:
- Вот что. Либо вы прекращаете травить Любашу, либо все выметайтесь из моего дома! Видеть вас никого не хочу!
- Сам выметайся со своей лахудрой! – сказала Нина.
- Да!  Сам убирайся , - в один голос заговорили Зоя, Лиля и Гуша. – Не нужен нам такой отец!
- Ах, я вам не нужен! Тогда чтоб завтра духу вашего здесь не было! Хватит мне жизнь отравлять. Я в доме хозяин!
- Ну, это мы ещё посмотрим! – ответила Нина.
На следующий день, уходя на работу, Федот бросил семье.
- Собирайте вещи, я больше не намерен вас терпеть.
Однако, вечером их с Любкой ждал сюрприз. Перед воротами лежали их  пожитки. Будто в насмешку, поверх узлов гордо красовался примус. Ворота и калитка были крепко заперты, окна и двери дома тоже. В окна выглядывали довольные девичьи физиономии. А на улице уже стали собираться соседи-зеваки, поглазеть на бесплатное представление. Они отпускали шуточки в адрес Федота, смеялись, и все дружно осуждали не дочерей, а Федота.
Федот вызвал милицию. Милиционеры, узнав от соседей, в чём дело, тоже посмеялись и ушли. Но заявление от Федота всё же приняли. Не имели права не принять. А Федоту посоветовали собрать вещи, пока их никто не украл, и отвезти куда-нибудь. Пришлось Федоту с Любкой всё тащить в её каморку.
- Ну, ничего! Они у меня ещё попляшут, - по дороге грозился Федот. – Я на них в суд подам! Я хозяин, значит я прав!
Люба молчала. Она уже начала жалеть, что затеяла всё это.
На другой день в дом пришёл Митя. Семейный скандал достиг и его ушей, о нём судачил уже весь город. Митя уединился с Надей и Настей в бывшей комнате Федота, которую, кстати, уже начали обживать старшие девочки.
- Настя! Я тебе вот что скажу. Срочно подавай на развод и на раздел имущества. Требуй дом в свою собственность. Федот, как хозяин собственности подал заявление на выселение вас. И пока он в своём праве. Он не может выселить несовершеннолетних детей. А вот тебя, тётя Надя, Настю, Нину, Зою и Лиду – запросто.
- А Настю то как? Она же жена ему, венчаная?- спросила Надя.
- В том то и дело, что только венчанная, а по советским законам не зарегистрированы они. На этом Федот и может сыграть. Да ещё и со своей кралей быстренько зарегистрироваться. И будет тогда она ему законная супруга. И хозяйка дома. Так что поторопись. Думаю, суд решит дело в твою пользу. Ты крестьянского происхождения, в прислугах была при царе, потом детей растила. Детей пятеро. Нина вон уже техникум заканчивает, Зоя училище, так что дети у тебя трудящиеся, хорошие. А Федот из купечества. Значит, чуждый элемент. Да ещё в семейный дом полюбовницу привёл. Дело твоё беспроигрышное. Только опередить его надо.
- Митя, да как это делается, я ведь в жизни по судам не таскалась.
- Неси бумагу. Сейчас мы с тобой заявление составим, а потом я тебя провожу, покажу, куда его сдать надо.
Как и предсказывал Митя, развод оформили быстро. При разводе Настя взяла свою девичью фамилию. А вот тяжба по поводу дома затянулась. Но в конце концов дом присудили Насте.
Как ни странно, этому помог сам Федот. Жить в каморке Любы было невозможно, да и сама женщина со своими постоянными требованиями и претензиями быстро надоела. Он пытался вернуться в свой дом, но дочери дружно прогнали его, тем более, что Настя уже и по закону не была ему женой. А дочери, получая паспорта, даже отчество взяли себе другое, они стали Фёдоровны, а не Федотовны. Не захотели даже в этом оставлять память об отце. А теперь ещё и грозились рассказать властям, что он когда-то подделал документы и сменил себе фамилию. Это было опасно, и Федот отступился.
Некоторое время он снимал угол, но и жизнь квартиранта, была ему не по душе. Тогда он решил купить себе другой дом. Деньги от продажи половины дома у него сохранились, их вполне хватало на покупку нового дома, поменьше, поскромнее, но всё-таки своего. Однако, по советским законам он не мог купить себе второй дом. Оставалось одно, отдать старый дом семье. Всё равно ему там места не было.
Федоту очень не хотелось этого делать, но выхода не было. И на очередном судебном заседании он отказался от своих прав на дом. Теперь полной хозяйкой там стала Настя. Семья праздновала победу.
С уходом Федота материальное положение семьи сильно пошатнулось, но ненадолго. Закончив учёбу, начали работать Нина и  Зоя. Впрочем, Зоя и Лиля быстро вышли замуж и уехали с мужьями.
Потом уехали  Нина и Толик. Толик поступил в институт, и в дом бабушки больше не вернулся. Дом постепенно пустел. Настя изредка брала заказы на пошив одежды. Иногда ей помогала Агнюша, которая после семилетки окончила швейное училище, и теперь работала на фабрике имени Клары Цеткин. Надя по-прежнему торговала семечками на базаре. Так что жили не то, чтобы богато, но и не бедствовали.
Надя сидела на базаре на своей низенькой скамеечке. Перед ней был небольшой мешочек с семечками, поверх которых стоял наполненный стакан. Торговля сегодня шла неплохо, у неё уже были постоянные покупатели. Прямо перед ней вдруг остановились две женщины, видимо, подруги. Надя хотела было попросить их отойти в сторону, чтоб торговле не мешали, но вдруг услышала знакомое имя, а потом уже начала слушать очень внимательно.
- Слыхала, вчера чекисты свово расстреляли.
- Это кого же?
- Да Митьку, что на Стремянной жил.
- Митьку!? Да за что ж его, сердешного? Он ведь не лютовал, как другие, и людям помогать старался. Кому тайком и подсказывал чего…
- Вот за это и расстреляли. Сначала из партии исключили за это, как там они называют, двурушничество, вот. А потом и под расстрел подвели как предателя.
- Да как же это? Ой, жалко Митьку!
- Да вот так. Поехали они в Янайкино раскулачивать кого-то. А семья то оказалась сродственниками Митьки. Мать то его, сказывают, из Янайкинской станицы родом. Ну, он и заступился. Семья то середняки, а и не кулаки вовсе, всё своим трудом, никого не нанимали в помощь. Но и в колхоз не хотели вступать. Митька и стал говорить, что неправильно это, разбираться надо. Ну, тут его свои же и повязали. И тем не помог, и сам сгинул. Царство небесное!
- Царство небесное! Не за што, ни про што пропал мужик! Ох, что теперь будет?...  Уж, коли они за своих принялись…
- Не говори, подруга! Страшно.
Женщина затравлено оглянулась по сторонам, вроде никто не слышал разговора. На Надю она не обратила внимания.
- Слышь? Я тебе ничего не говорила, а ты не слышала. А то, кабы беды не было?
- Не скажу, не скажу. Сама понимаю, что опасно говорить о таком…
Женщины разошлись, а Надя быстро забрала свои семечки и пошла домой. Дома села на свой сундук, начала перебирать лестовку,  думать и размышлять.
Ей было жалко Митю. Нет, она его не простила, невозможно простить убийцу собственного сына. Но и зла в её душе не было. Не было злорадства, мол, так тебе и надо! Не желала она Мите зла, и не воспринимала случившееся как расплату за то убийство.  Она понимала, что после предательства Федота её Федя был обречён. Если бы не Митя спустил курок, то это сделал бы любой другой из пикетчиков. Так Бог распорядился, чтоб брат убил брата. Каин и Авель вспомнились ей. Каина тогда заклеймили и изгнали. А Митю оставили. Для чего? Для раскаяния?  А Митя раскаялся. Прошёл тяжкий путь покаяния. Изменился сильно. Начал людям помогать, многих спас, говорят. И им помогал не раз. Неисповедимы пути Господни! Надо теперь постоянно молиться за Митю, больше ведь некому, никого у него не осталось. И похоронят его без отпевания. Красные все церкви позакрывали и многие уже уничтожили. Безбожники! Значит, она должна умолить Господа простить ему тот тяжкий грех, облегчить душе пребывание на том свете.
Надя тяжело вздохнула и начала читать заупокойную молитву за новопреставленного раба Божия Димитрия. А потом и за всех своих ушедших: Фёдора, Петра, Геночек, Дарью, своих родителей из далёкой Нижегородчины, где она так и не побывала больше, даже родителей не хоронила.  После родных пошли знакомые, покинувшие этот мир. Поминальник в голове Нади был большим. Потом начала молить Бога за здравие живущих. Она сидела долго, перебирала лестовку, и молилась, молилась… И не замечала, что из глаз её льются слёзы.

Эпилог 

Под большой раскидистой яблоней стоял гроб. В изголовье, тяжело опираясь на клюку, стояла Надя, и невидящими глазами в последний раз смотрела на такое дорогое лицо дочери. Лицо Насти было спокойным и умиротворённым. Смерть разгладила морщины, убрала выражение страданий. Всегда печальные её глаза теперь были закрыты навсегда. Её жизненный путь был завершён, и вот теперь она, наконец, могла отдохнуть, вечно отдыхать. Был 1959 год.
Вокруг гроба стояли пять её дочерей, и только один зять. Муж Агнии – Анисим. Он вернулся с войны живым, они с Агнюшей построили себе свой дом, и растили там двух сыновей. А мужья Нины и Зои погибли в этой жуткой мясорубке. Но Саша оставил Нине дочь, а у Зои от Евгения был сын. Муж Лидии не смог приехать, не пустила работа. Он был большим начальником в Алма-Ате. Своих детей у Лили не было,  она растила троих его детей. Недолгое замужество Иды закончилось вскоре после рождения дочери.
Настя отошла в мир иной спокойно. Все её дочери обрели место в жизни. Нина стала экономистом, Зоя и Ида – учителями, Лиля посвятила жизнь мужу и детям, а Агнюша стала отменной портнихой. Она вырастила хороших детей и вынянчила внуков. Научила и тех и других всему, что умела сама.
А значит, она выполнила свой долг перед Богом и людьми.
Настя никогда не узнала, что подруга её юности – Зиновия Овчинникова-Борисевич  жила совсем недалеко, в Гурьеве, где преподавала в школе биологию и географию. И что Зиша умерла в 1955 году. А друг Феди – Леонид Овчинников скончался в блокадном Ленинграде.  У них тоже остались дети и внуки. Возможно, их души встретятся там, за гранью бытия. Смерть – это не конец, это начало чего-то нового.
А здесь, на земле, жизнь продолжается и возрождается в потомках снова и снова!