Оптина

(отчет об одной поездке с прологом и эпилогом)

Содержание:
Пролог
Благословение
День первый
Олег
Ваня и Вася
И вот оно чудо
Баня
Рождество
Эпилог

ПРОЛОГ
 Бессонница настигла, словно тать в ночи. Положил голову на подушку, по обыкновению, в одиннадцать.  Под утро (так мне сначала показалось) проснулся. Три часа ночи. А сна ни в одном глазу. Оставшееся время до будильника, пролежал на диване уткнувшись носом в ноутбук. В тот момент я даже не принял близко к сердцу неожиданный недосып.
- Бывает, - успокоил себя я, - Завтра выходные, а там уже возьму свое с прикупом. Но на следующий день все повторилось, как под копирку: одиннадцать- три. С тех пор мои ночные пробуждения стали нормой.  Стоило мне только открыть глаза, как тут же перед ними вставали проблемы: подевавшийся куда-то контакт с резко «повзрослевшей» дочерью, рванувшая система отопления на даче, которую забыли cпустить накануне морозов, разбитое вандалами зеркало заднего вида у машины, «чиерт побьери» на работе (там подвинули, тут недооценили), напомнившая вдруг о себе язва. Суета сует, одним словом. В принципе, ничего особенного, «дело житейское», как говаривал один «в меру упитанный мужчина в полном расцвете сил», но в отсутствие, наверное, полноценного сна эти мелочи жизни не отпускали, вырастали в воображении до размеров башни Федерация в Москве Сити.   Все стало на обнаженных нервах значительным. Надо, что-то делать срочно. Решать. Прямо сейчас в три часа ночи.  Какой уж тут сон. Душно, тесно. Шли дни, недели, режим сна оставался в пределах нормы, то есть новой установившейся нормы 11:3, впрочем, для разнообразия счет мог быть 10:2 или 12:4. Бывало по-разному. Главное, что общее время сна неизменно оставалось 4 часа. Все бы ничего, если бы усталость неотвратимо не накапливалась, чувства не притуплялись, а тело не стало тяжелым как будто на него давила атмосфера на каком-нибудь Юпитере. Началась борьба за сон. Но вино только будоражило, снотворные дурманили. Дуреешь только, но сон все равно, не приходит.
 Скоро я заметил, что стал набирать в весе. От того, видимо, что с тоски принялся заедать бессонницу.  Ведь чем еще заняться ночью? Сижу себе в кресле и тупо глядя в потолок, жую, как корова жвачку, что ни попадется под руку. А вот шевелиться, наоборот, совсем расхотелось.  Ни по дому, ни вообще.  Поэтому за месяц, вуаля, плюс три кг. Домашние, видя, как я страдаю, терпели мой новый сомнабулическо- паразитический образ жизни. Пока терпели.  В отличие от коллег по работе, где у меня производительность, само собой, тоже упала. От того, что запихивал в себя горстями снотворные, начал тормозить на каждом шагу и допускать детские ошибки. Отупел. Руководство стало разговаривать сквозь зубы, подчиненные смотрели на меня кто с показным сочувствием, кто со снисходительной улыбкой. Гадали, наверное, кто из них вскоре окажется на моем месте.
В какой-то момент в голове сначала потихоньку, а потом громче и отчетливей зазвучал надрывный голос Цоя: «Перемееен требуют наши сердцаааа». И ведь не выключишь. Тем более, что он был полностью прав. Мы ждем перемен.
Послушав с недельку кумира молодости, я понял, что проблема окончательно перекочевала в медицинскую плоскость. Пошел сдаваться врачам. А что врачи? Ничего. Сами дрыхнут, сладко причмокивая во сне, и при этом еще с умным видом раздают рекомендации по три тысячи за совет.
- Посторонние звуки в вашей голове, происходят от хронической усталости. Как наладится сон, галлюцинации сразу же перестанут вас беспокоить. – заверили меня они.
- Это и без вас понятно, - клевал носом я, - Вы мне скажите лучше, как сон наладить?
- Попробуйте ножки попарить на ночь.
Да уж советчики. Парил уже, без их дурацких напоминаний. Всю ночь напролет грел в тазу. Одеть бы им на голову его.  Сволочи, дармоеды.
И да, после походов по докторам ко всем прелестям жизни добавилась еще одна - беспричинная раздражительность, особенно душила злость на всех тех, просыпается исключительно по звонку будильника, то есть примерно на 90 процентов человечества.  В то же время появилась маниакальная обидчивость, а с ней плаксивость. Вспомнилось, как я полгода грыз морковку из-за того, что роковая сердцеедка Анька из 9го Б, в отношении которой я позволил себе когда-то питать иллюзии, назвала меня на физкультуре бегемотом. Под общий одобрительный гогот. Оттуда, наверное, и моя вечная язва и отвращение к физическим нагрузкам. «Все наши проблемы уходят корнями в детские психические травмы.  - смахивая рукавом нечаянные слезы, думал я, наткнувшись на альбом со школьными фотографиями.»
 В конце концов, апофеозом моих страданий, пришла апатия. Я, забыв про Аньку и про все остальное, потерял интерес к жизни настолько, что не стал досматривать восьмой игровой день лиги Чемпионов. Так и не узнав результат пенальти в ворота Ювентуса, побрел с сигаретами на балкон, равнодушно вставив ступни в «заминированные» Брутом тапки. Не обращая внимания на удивленно недоверчивое лицо кота, высунувшегося с антресолей: «Хочешь сказать, отбой воздушной тревоги?  А как же тогда «Комсомолкой» по жирной заднице?»
- Не до тебя, кошак. Живи покуда.
 Единственным моим желанием была жажда вырубить обуглившийся от непрерывной работы мозг. Пусть наркоз, да хоть бы башкой о стену, но только чтобы отключить воспаленное измученное сознание.  И когда я уже был готов наложить на себя руки, меня вдруг, как током ударило: «А не поехать бы вам, мил человек, в монастырь к своему духовному отцу. Под Владимир. За святыми молитвами.» Осенило и сразу удивился, почему столь простая и одновременно логичная идея не пришла мне в голову изначально. Православный еще называется.  Надо, надо ехать, не откладывая. Мчаться. Помолится отец Петр и сон меня сразу сморит на заветные восемь часов. Прямо у него в келье лягу.

БЛАГОСЛОВЕНИЕ
Но все оказалось не так просто, как я себе представлял, и уж тем более, не так быстро.
- На месячишко. В монастырь, трудником. - сказал отец Петр, скептически оценивая мой растрепанный облик, - Хотя, какой из тебя работник сейчас. Поэтому всего лишь паломником. На экскурсию, проще говоря. Благословляю тебя на паломничество в Оптину пустынь, что под Козельском. Каждый день причащайся, по святым местам ходи. Отдыхай, спи в волю.
У меня, решившего было, что дело уже в шляпе, аж голова закружилась от открывающихся передо мной перспектив. В самом что ни на есть плохом смысле закружилась. Так завертелась, что пришлось придержать ее руками, прислонившись спиной к стене, чтоб не рухнуть от обрушившихся на мою истощенную нервную систему переживаний.  Потому что, где я и где паломник. Перед глазами почему-то явно, как будто я смотрю на него в Третьяковке, встал «Странник» Перова. Я с ужасом представил себя таким же, как он, с бородой в рубище, немытым нечесаным, одиноким. Месяц выстаивать, каждый день по службе, а то и по две, жить не пойми где, питаться чем Бог пошлет.
«— Ты куда идёшь, скажи мне,
Странник, с посохом в руке?
— Дивной милостью Господней
К лучшей я иду стране…»
И ведь не возразишь. Точнее возражать можно сколько угодно. Но бесполезно.
Потому что духовный отец, если он ко всему прочему еще и подвижник, то как бы это помягче сказать-  он мощь, он власть. Но не та светская, что расположилась в высоких кабинетах. Главнее. Инструмент принуждения тут не государственный аппарат насилия, а слово, точнее благодать, с какой это слово произносится. Слово отца Петра - суть меч обоюдоострый. Скажет, как отрежет. Хочешь, не хочешь, а все равно по его воле выйдет.  Убеждался не раз.  Само сложится. Тут уже высшие силы работают.
Иметь такого духовного отца, оно и благо и наказание одновременно.  А еще труд. С точки зрения нашего мирского эго - это естественно, наказание.
 Поэтому блаженен ты, если его благословение согласовывается с твоими представлениями о божественном вмешательстве в твою судьбу. А если нет?
Короче, если он скажет тебе, мол, так, так и так, то, можно даже не сомневаться, именно так, как он благословил, все и сложится, не развернется, не отклонится в сторону и соскочить с подножки уже не получится.  Скажет, благословляю тебя в тундру на три года, пасти оленей и питаться ягелем. И поедешь, как миленький жрать низкорослый кустарник. Сложится пасьянс твоей жизни именно таким образом и никак не иначе. Ноги сами понесут. А если даже ноги откажутся нести, то все равно начальство в командировку зашлет.
Ладно еще тундра. А тут паломником в монастыре. Где-то там под незнакомым злым городом Козельском.  Месяц.
И я принялся отчаянно готовить аргументы, чтобы отец Петр, проникшись моим незавидным положением, изменил свое благословение на более- менее гуманное.
«Итак, чем мы можем тут крыть? – лихорадочно принялся рассуждать я.- Ну, во-первых, кто мне даст отпуск на работе? Точнее, это, во-вторых. Впрочем, отпуск, если честно, могут и дать, сейчас там от меня толку все равно нуль. Только как же тогда Пафос в мае?  А Тенерифе в октябре? Но это все мелочи по сравнению с самой главной проблемой- месяц жить духовной, ну или около духовной жизнью. Я в воскресенье-то два часа с трудом в храме выстаиваю, а тут целый месяц, каждый день, с утра до вечера. Упаси Господи. Но ведь не буду я же Отцу Петру обо всем об этом тут рассказывать. Так что, положа руку на сердце, крыть мне и нечем.»
Душевные терзания, наверное, как на экране телевизора отразились на моем лице.
Отец Петр сжалился, и чтоб меня подбодрить, сказал. – Поезжай, не пожалеешь. Там тебе все сразу будет, и Пафос, и Тенерифе. Научишься заодно хоть службу нормально выстаивать.
Я похолодел. Ну вот, начинается уже. Мысли мои читает.
Понимая, что вся моя жизнь и планы на ближайшее будущее катятся под откос, я, скрестив руки на груди, взмолился.
- Отец Петр, смилуйтесь. - взвыл я белугой, забыв, про чувство собственного достоинства, -  Христом Богом заклинаю, работа, жена, дети малые.  Куда ж им без отца?  Целый месяц в разлуке. Вижу свою убогость, осознаю свое ничтожество, но ничего с собой поделать не могу. Можно на один денечек скатаюсь, а? Но прям так, чтобы с раннего утра, до самого позднего вечера, до самой последней звезды. Сутки. Честно. Не смогу месяц, сломаюсь. У меня язва. – канючил я, - Мне питание нужно.
Отец Петр посмотрел на меня и печально покачал головой.
- Да уж, - читалось в его взгляде, - Подвижник тот еще пошел нынче. Ох, измельчал, как человек. Раньше-то было, народ пешком в Иерусалим ходил. Люди были. Человечища. Богатыри не вы.
Но видимо так легло ему на душу смиренное признание мной своего не достоинства, что он сжалился.
- Хорошо, пусть будет две недели. - сурово сдвинув густые брови к переносице, сказал он, -  Но тогда изволь под Новолетье уж.  Это будет твоя жертва. Твоя лепта. Мааахонькая. Хотя, какая ж это жертва? Новогодняя служба вместо алкогольного вашего угара и плясок срамных. Благодать.
- Скоооолько-скоолько? Две недели? Но как же это, отец Петр?  Две недели. Да еще под Новый год. Куда же это? Давайте так поступим. Два дня.  На все выходные.  Сразу же после празднования Нового года, как только за руль смогу сесть. На Рождество давайте.
- Седмицу благословляю, не меньше. – не сдавался отец Петр
- Ну хорошо, хорошо, пусть будет в Новый год. Три дня.
- Седмицу, я сказал. Ты что глухой?
- Четыре. Четыре дня. Это много поверьте, отец Петр. Это очень много.  Я слаб, я жалок, я червь. -  принялся бичевать себя я, подумав, что первый раз самоуничижение принесло результат.
- Неделю, - упорно стоял на своем Отец Петр.
И тогда я вспомнил из Евангелия, что Петр, по-гречески- это Кифа, то есть камень. А вспомнив, сник, осознав, что дальнейший торг неуместен.  Кстати, при таких обстоятельствах неделю это я еще, удачно, себе выторговал. Смирение помогло.
- Ну что ж. Только день отъезда, день приезда идет в зачет. Я ведь правильно понял?
- Бог с тобой, вымогатель. Благословляю тридцать первого туда, а на Рождество, сразу после службы, обратно. Но только уж учти, буду за тебя сугубо молиться все эти дни, с тем чтобы ты раньше не сбежал.

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
  Собрав нехитрые пожитки, я поклонился в ноги родному порогу и отправился накануне новогодней ночи 2014 года, исполнять батюшкино благословение. Жена с дочерью еще утром уехали (Ну раз ты так, то и мы так) встречать Новый год к родителям, поэтому обниматься на прощанье было не с кем.  Перед отъездом, я на всякий случай, зашел на сайт Оптиной Пустыни и поинтересовался относительно возможностей размещения.  А зайдя, с удовольствием обнаружил, что Оптина Пустынь, оказывается, вовсе никакая не пустынь, а вполне цивилизованное место: инфраструктура, гостиница. Помимо койко- мест в общих кельях, к услугам паломников есть отдельные меблированные комнаты в гостевых домиках, расположенных за территорией монастыря. Курорт. При желании и тугой мошне можно и целый домик снять.
- Будем считать, что меня в командировку туда занесло. – совсем успокоившись, решил я, -  Интересно, чего там интересного в Козельске посмотреть можно?
Образ паломника в рваной хламиде с нечесаной бородой и кружкой в поясе померк, а потом и вовсе исчез из поля моего зрения.  Все оказалось не так уж ужасно, как мне сначала рисовало воображение. Условия размещения не пять звезд, конечно, но все равно довольно сносные. Погоду на праздники обещают хорошую- малоснежную и солнечную. Если еще с нормальным питанием вопрос решить, то можно и месяц пополомничать.
Добирался до места, даже несмотря на отсутствие пробок, тяжело. Как говорится, не несли ноги. Пять часов пути в моем коматозном состоянии показались мне вечностью. Миновав мост, под которым под полуметровыми сугробами текли воды Жиздры, свернул с шоссе налево. Еще метров триста пути по окруженной лесом дороге, и вот моему взору открылся спрятавшийся за крепостной стеной довольно-таки компактный городок, подсвеченный изнутри редкими уличными фонарями: каменные палаты, башенки, купола, звонница.
- Так вот ты, значит, какая Оптина.
- Мест нет, - сказал мне служащий в окошке с вывеской «Служба размещения» в ответ на пожелание снять отдельный номер в гостевом домике с душем и окнами не на дорогу до седьмого включительно.
- Ну хорошо. Тогда пусть будет без душа.
- Мест нет, - повторил он с дежурной улыбкой на лице.
- Но койка-то свободная у вас есть, наверное. В общей келье хоть. – пошел Ва- банк я, - Спать хочется, умираю.
- Нет.
- Как это нет?  Шутить изволите, православные?  Ровно пять часов назад я был у вас на сайте.  Восемьдесят процентов вашего номерного фонда по состоянию на вечер тридцать первого значились свободными. Оно и понятно. Не Рождество же. Страна другое празднует. А вы говорите- нет.
- Мест нет.
- И чего ж мне обратно в Москву? -  возмутился я, возрадовавшись, однако, в глубине души, что удается соскочить с подножки, -  Еще триста км в ночи?
- Триста? Ни в коем случае, - похоронил мои, вспыхнувшие было надежды исполнить благословение отца Петра малой кровью, администратор, -   Что мы без креста что ль?  Устроим в лучшем виде. Идите за мной.
Окошко администратора заслонила табличка «Перерыв 15 минут».
Разочаровано вздохнув, я накинул на плечо дорожную сумку и поплелся за провожатым. Выйдя из гостиничного корпуса, мы двинулись по посыпанной песком обледенелой брусчатке куда-то в сторону от Дома паломника.
-Интересно, где меня разместят? Может все-таки в отдельном домике? – гадал я, с надеждой озираясь по сторонам. Но вместо того, чтобы пройти к гостевым домикам, мы, миновав воротную арку, направились в сторону храма.
- Куда это он меня ведет? Неужели? Да ну, ладно…
 В храме, хитро улыбаясь, администратор указал мне мое место ночлега, которое оказалось ничем иным, как обыкновенной довольно-таки узкой лавкой, стоявшей в притворе.
- До утра как-то так, а там к девяти подходите в службу размещения. Может быть что-нибудь к этому времени освободится. - сказал администратор, достав откуда-то из свечного ящика древний овчинный тулуп, от которого исходил прелый дух, перемешанный с ароматами воска и ладана. В нем, наверное, еще во времена Оптинских старцев кололи зимой дрова, -  Вот вам укрыться.
На ум сразу пришла история от том, как в Дивеево особо почетных гостей накрывали ночью тулупом Святого Серафима. Все, кто получал такой тулуп, говорили потом, что им во сне ангелы колыбельную пели. Вот бы и со мной так.
Мне, видно, достался тулуп, какого-то нерадивого монаха.  Хотя, может быть, наоборот, очень ревностного.  Я все время просыпался от громкого шепота, то ли в голове, то ли над головой.   Только- только начинаешь проваливаться в долгожданное забытье, как, вздрагиваешь от «Помилуй меня Боже грешного» и принимаешься изумленно озираться по сторонам.
Сначала я испытал чувство глубокого благоговения, граничащего с экзальтированным восторгом.  Со мной происходило настоящее религиозное чудо.
 Проснувшись от назойливого «Господи помилуй в «пятый раз, я с раздражением скинул с себя тулуп. Решил, пусть продрогну, но хоть немного все-таки посплю.
- Помилуй меня Боже по велицей милости твоей. - раздалось над головой, стоило мне только провалится в полудрему, в полузабытье.
Нет, дело тут явно не в тулупе. Тут другое что-то. Я принялся затравлено озираться по сторонам, потом охая от ломоты в боках, поднял свое многострадальное тело с жесткой лавки на которой и сидеть –то неудобно, и отправился гулять по храму. При тусклом свете свечи у большой иконы в дальнем углу мелькнула какая-то коленопреклоненная тень в черном. Тень усердно клала поклоны.
- Так вот оно в чем дело.
Короче, на поверку, оказалось, что, кто-то из монашествующей братии всю ночь молился. А акустика в пустом каменном помещении такая, что, кажется, даже твои мысли гулким эхом отдаются под сводами старинного величественного храма.
Так что с чудом у меня ничего не вышло. Недостоин оказался.
А около пяти утра в храм на утреннюю службу начали потихоньку стекаться осоловевшие иноки с паломниками и мне стало вовсе неудобно валяться на лавке. Причем во всех смыслах этого слова. Как с моральной точки зрения- служба вот-вот, а я возлег тут. Так и с практической. Все снуют туда- сюда, и кто ни пройдет мимо, обязательно заденет, пихнет, зацепит. Народ с утра квелый еще, неловкий, хоть и вежливый: простите Бога ради, извините.
 Какой тут уже сон.  Так что по гамбургскому счету в первую ночь мне удалось поспать около часа.  Даже обидно стало. Заслал меня отец Петр в райские кущи, так заслал. Сейчас бы дома свои четыре часика по любому бы взял. Хотя много ли я бы там взял в Новый год. Ладно. Ничего не потерял- уже хорошо. Уходить со службы я не стал, хоть и валился от усталости с ног. Идти все равно некуда.  На часах половина шестого. До девяти еще уйма времени. И тогда я, купив три свечи, остался на первую утреню. Тем более мое внимание привлекло необычное совместное антифонное пение двух хоров, которое в больших монастырях именуется забавным словом катавасия, в миру, впрочем, имеющим совершенно иное значение
До назначенного мне рандеву в службе размещения я успел поинтересоваться, насчет следующего по важности, после того, где бы голову приклонить, обстоятельства. Питание.   Принимать пищу, как выяснилось, все ходили в трапезную.  Так называлась большая столовая, где насыщали свои бренные тела все, и насельники, и гости монастыря.  Причем делали это в строго отведенные для этого часы.
 - Опоздал хоть на минуту на обед- радуйся, считай, что попоститься лишний раз пришлось, и в таком благостном состоянии духа ожидай ужина. Его ты уже точно не пропустишь. - так описал мне ситуацию с питанием один бывалый паломник, встреченный мной на улице.  Пища подавалась гостям, что ни на есть монастырская, простая и грубая: щи да каша, грибы да варенье, соленья да коренья. Да уж. Трехразовая трапеза входила в стоимость проживания. Но, к сожалению, абсолютно не сочеталась с моими гастрономическими пристрастиями.
Была, слава Богу, еще «Чайная»- монастырское кафе для особых гурманов вроде меня. Небольшое чистенькое помещение, располагавшееся на втором этаже, как раз над трапезной, с хорошим ремонтом и приемлемым ассортиментом. За дополнительную плату, естественно. Салат из свежих овощей, пельмени с кетой и две чашки крепкого настоящего кофе убедили меня, что жизнь несмотря ни на что прекрасна и продолжается. Еще бы с койко-местом разобраться для полной гармонии. Но коль скоро отец Петр за меня молится, то и этот вопрос должен того и гляди благополучно разрешится. Как только откроется окошко службы размещения, так и решится. Там наверняка уже для меня комнату в гостевом домике зарезервировали. Приняв лошадиную дозу кофеина, я более-менее твердо стоял на ногах и более-менее оптимистично смотрел в будущее.
- Мест нет, - сказал мне давешний администратор, после того, как я повторно изложил ему суть своего пожелания.  Он смотрел на меня бесстрастно, без признаков узнавания, как будто это не я ему сегодня ночью предлагал оплатить отдельную комнату по двойному тарифу, словно не у нас с ним были определенные договоренности, точно не он обещал для меня к утру что-нибудь придумать.
«Ну что ж, все что Бог ни делает, все к лучшему. - подумал я, -   Дороги пустые. К обеду приеду домой, приму душ и завалюсь наконец-то на свой любимый диван.»
Но оказывается, хитрый монах все помнил. Мало того, он уже все решил.
- Мест в кельях нет, - повторил инок, - Но зато есть раскладушка. Я уже распорядился поставить ее для вас в коридоре.
- Где простите? - рассеянно переспросил я, мысленно прикидывая, в каком месте сподручнее заправиться по дороге в Москву, в самом Козельске или все-таки на трассе ближе к Калуге.
- В коридоре дома паломника, -  уточнил администратор, - На ближайшие два дня это будет ваше ложе. А дальше, Бог даст, что-нибудь придумаем.
Вот значит ты как.
Представив, что еще может придумать этот предприимчивый товарищ после лавки в храме и раскладушки в коридоре гостиницы, я содрогнулся. Неужели в коровнике на охапке сена положит? С него станется.   Хотя, вымотанный до крайности, я сейчас бы ни от чего не отказался.
Делать нечего.  Сбежать от своей судьбы у меня опять не получилось. Я оплатил свое койко- место на два дня вперед, и мы пошли с отцом Василием, так звали администратора, смотреть, где стоит моя раскладушка.
Оказалось, что я тут не единственный такой счастливец без определенного места жительства. Коридор, заставленный заправленными раскладушками, на которых кое-где еще дремал народ, напоминал госпиталь времен первой мировой войны. Хотя нет, настолько счастливых как я, вокруг больше не было. Потому, что предназначенная мне раскладушка стояла возле туалета. Выплыв откуда-то из глубин моего подсознания, на меня усмешливо глянул громила- пахан из «Джентльменов удачи». Сплюнув в сторону, бросил презрительно: «Ваше место, детка, у параши».
Меня охватил ужас.
- А вот это уже никуда не годится.
Впрочем, дело было вовсе не в ущемленном самолюбии, и даже не в запахах, к которым в конце концов тоже можно привыкнуть, а в обыкновенном расчете.  Человеку свойственно ходить в туалет в среднем четыре раза в день, а порой и больше, если цистит.  В доме же паломника, по моим прикидкам, таковых персон было примерно двести.  Причем у меня сразу возникло стойкое ощущение, что все, как один страдающие циститом. Теперь представьте себе, мое состояние, когда я понял, что еще как минимум двое суток мимо моей раскладушки будет шаркая тапками, кряхтя и пыхтя тянуться этот нескончаемый человеческий поток. Дверь открылась- скрипнула, дверь закрылась- хлопнула. И так днем и ночью.
 Мне остро захотелось завалиться обратно в храм, лечь на лавку и укрыться с головой овчинным тулупом.

ОЛЕГ
- Извините Бога ради. Телефон не дадите позвонить? Всего один звонок. Извините.
- А, где, что, горим?
Я как ошпаренный вскочил со своего убогого ложа и перевел сумасшедшие спросонок глаза на худощавого длинного парня лет двадцати семи с аккуратной модной бородкой. Тот смущенно улыбаясь сидел на корточках возле раскладушки, положив руку мне на колено.
Немного успокоившись, я посмотрел на часы. Два ночи. То есть по-хорошему, если бы не этот застенчивый юноша, я мог бы спать еще три часа. Потому что ровно в пять по коридору пройдет с колокольчиком зевающий инок, побуждая всех оторвать свои тела от кроватей и вознести молитвы Богу в главном храме на первой утренней службе. И это при том, что отбой был провозглашен в одиннадцать точно таким же колокольчиком, взятым, наверное, с последнего звонка в местной школе.  По регламенту только шесть часов отпущено на сон грешникам вроде меня в этом святом месте. Впрочем, и праведникам тоже. Несмотря на то, что минимальная норма сна, необходимого для нормальной жизнедеятельности организма, установленная ВОЗ, составляет семь часов. А тут шесть на круг.  Для укрощения плоти, наверное. А в моем случае с койкой, расположенной возле туалета, скорее всего, для истязания.  Ибо, что делают все нормальные люди перед сном? Правильно. Идут в туалет, чтобы утихомирить на время сна свой цистит, а заодно провести рутинные санитарно- гигиенические мероприятия. И это паломничество паломников может продолжаться эдак часов до двенадцати. Потом возникает затишье «как бы на полчаса», пока у кого-нибудь из них не забродит в животе квашенная капуста, которой он от души накидался на ужин в общей трапезной.   Но пока в помещении более-менее тихо, можно, улучив момент, поспать, если только такие вот невежи, как этот стеснительный молодой человек, не начнут тебя тормошить, бестактно хватая за колени и плечи.
Умные добрые глаза парня смущенно потупились.
- Извините, что разбудил.  Мне маме позвонить очень надо.
- Ну почему ты выбрал именно меня, почему? – по мере пробуждения начинаю потихоньку закипать я, - Разве не видишь, сплю ведь.  Редкий случай такой. Неужели никакого полуночника с телефоном не нашлось?
- У вас лицо доброе.
Ах вот оно что. Доброе, блин, лицо. Еще бы оно было не доброе, заснул в кои-то веки. Правда это ненадолго, парень, сейчас будет злое. Я напрягся, подбирая какое-нибудь выражение не слишком крепкое (в святой обители все-таки нахожусь), но и не очень мягкое, чтобы раз и навсегда научить невежу беречь чужое личное пространство и покой. Доброе лицо, скажет тоже. Подлиза, подхалим. Тем не менее, после таких лестных слов в свой адрес, я, сам того, не ожидая от себя, запустил готовую уже было сложиться в смачный кукиш пятерню, в недра дорожной сумки, где у меня лежал телефон.
 - На, изверг. - буркнул я, протягивая ему телефон, - А чего среди ночи-то? Сон плохой приснился?
- Нет, просто мама первого числа на дежурстве в больнице. Она реаниматолог. У них там всегда в праздники много случаев.  Бесполезно раньше было звонить. Сейчас уже сменилась, наверное. Беспокоится. С вечера тридцать первого, как сюда в Оптину уехал, не звонил. Меня, кстати, Олегом зовут.
- Да, мать, это святое, - сказал я, поморщившись от банальности затасканной фразы, - Поздравь ее «С новым годом» от меня, изверг.
- Передам. Только можно я из своей кельи позвоню? Люди спят все-таки. Он окинул взглядом коридор, вдоль стен которого, тот тут, то там, раздавались храп и сопение.
- Разбужу кого-нибудь, не дай Бог.
«Ишь ты щепетильный какой, - подумал я, обиженно закусив губу, - Лучше бы ты свою гуманность проявил пять минут назад, когда бесцеремонно тормошил незнакомого спящего человека.»
Вслух же сказал только.
- Уже разбудил.  А у тебя в келье разве будить некого?
- Не, у меня там пусто. Один живу.
- Одноместная, хочешь сказать?
- Почему?  На восемь коек. В этом корпусе у них все кельи многоместные.
- Как? - замотал я головой, прогоняя остатки сна, - Как? Мне тут один деятель сказал, что мест нет, аншлаг, все переполнено.
- Не знаю, - пожал плечами Олег, - Я просил самое дешевое место и вот.
- Развели, тебя, изверг. Самое дешевое место в этой гостинице у меня. Если желаешь, можем поменяться. С доплатой.
Я пошел за Олегом и убедился во всем своими глазами. Не врал парень. Действительно, только его кровать и оказалась разобранной. На всякий случай, я прошелся по коридору, осторожно заглядывая в остальные кельи. Заполненность их была, как мне показалось сгоряча, процентов пятьдесят, не больше. Примерно каждая вторая койка пустовала. Тогда в чем прикол? В девять, как только отроется окошко на рецепшн, надо будет обязательно удовлетворить свое любопытство.
До ушей донеслись обрывки фраз Олега, разговаривавшего по телефону.
- Да, мам. Со мной все нормально. Я в России. В России, говорю.  Не переживай. Да, да в безопасности.
- Надеюсь ты сейчас не с Веллингтоном разговаривал, - саркастически усмехнувшись сказал я, - А-то придет еще счет до небес.
- С Киевом.
- С Киевом?
- Ага. Я сам оттуда. Позавчера утром еще по Крещатику гулял с невестой, ребятам на Новый год подарки выбирали и вот я в Оптине….  Кто бы мог подумать?
-  Погоди. Ты скрываешься что ли? От правоохранителей. На площади Независимости пошумели. Угадал?
- Нет, на Майдане я не появлялся, хоть и живу в двух шагах.  Что мне делать что ли больше нечего, как с этими гопниками под наркотой хороводы водить?
- А к нам-то тогда каким ветром?
И Олег рассказал мне свою историю, по мотивам которой можно было бы снять еще одну «Иронию судьбы».  По специальности он искусствовед, по призванию- художник. Живет тем, что занимается перепродажей антикварных произведений искусства: от картин и статуэток, до яиц Фаберже, а заодно приторговывает церковной утварью, старинными иконами, наперсными крестами. Барыжит потихоньку, простыми словами. Собственная галерея в центре, имя в деловых кругах и все такое. Тридцать первого собирался сделать предложение руки и сердца своей девушке Олесе, с которой встречается два года. Решил, наконец, взяться за ум, остепениться. Возраст как- никак берет свое – двадцать девять в феврале. Пора. Вон даже собственная мать уже косо смотрит.  К тому же, Олеся- дивчина гарная, неглупая, хозяйственная, с художественным вкусом. Что еще надо для семейного счастья. Праздник и одновременно помолвку задумали отметить в ночном клубе вместе с друзьями.
Настроение у него было приподнятое. Единственное, что омрачало Олегу жизнь, так это невесть откуда взявшийся внутренний голос. Тихий, мягкий, но настойчивый. С утра у него в голове навязчиво вертелось «Оптина, Оптина».
«Слово-то какое диковинное, - мелькнула у него еще мысль. -  От слова опт, наверное.»
Но как он ни старался он переключить свое сознание на более понятные и приятные вещи: выбирал ли колечко с бриллиантом в ювелирном, листал ли в туристическом агентстве каталог отелей Кипра, куда планировал отправиться с невестой на праздники, голос продолжал доминировать в его сознании. - Оп-ти-на.
- Да что ж это за Оптина еще такая?
 Полдня Олег ходил с застрявшей у него Оптиной в голове, потом не выдержал и завел терзавшее его сознание слово в поисковик, когда сидел в кафе Торгового Центра с только что приобретенной, отделанной красным бархатом коробочкой, лежавшей у него во внутреннем кармане пиджака. До Нового года и предложения руки и сердца любимой девушке оставалось шесть часов.
«Введенская Оптина пустынь — ставропигиальный мужской монастырь Русской православной церкви, - подсказал ему всеведущий искусственный разум, - Находится недалеко от города Козельска Калужской области. Расположение и внешний вид…»
- Так вот оно чтооо.
И легло Олегу на сердце, посетить эту далекую загадочную Оптину. Причем не когда-нибудь потом, и даже не на днях, а сейчас. Немедленно.  И так основательно легло, что не прошло и пяти минут, как он уже ловил такси до вокзала. Новый год Олег встретил в поезде, в то время, как его невеста Галя, то есть Олеся, остервенело стирала с телефона их совместные с Олегом фотографии.  А что бы вы на ее месте сделали, если накануне помолвки, в тот момент, когда ты накладываешь последние штрихи к макияжу, получаешь Смску от суженного? В ней же вместо «Жду тебя с букетом возле подъезда» текст примерно такого содержания: «Извини, дорогая, еду в Россию. Не знаю пока на сколько. Пересекаю границу. Когда вернусь, сообщу дополнительно.»  При этом на все твои звонки вместо жениха отвечает только вежливый, но твердый мужской голос, всякий раз предлагая перезвонить позже.  Вдобавок, как на беду, еще этот Лукашин- Мягков по телевизору.
Но все это цветочки по сравнению с тем, каково было самому Олегу: cимка местного Украинского оператора у него на территории РФ не брала, денег с русским двуглавым орлом было кот наплакал, с гривнами особо не разгуляешься. Да еще и одет, ко всему прочему легко, не по-дорожному. Однако, парня от реализации навязчивой идеи это не остановило. Ввалился в Оптину первого под утро, дрожа как цуцик в своих ботиночках на тонкой подошве, кое-как на перекладных добравшись от станции «Сухиничи». Рассчитывал, галопом пробежаться по святыням, удовлетворив тем самым духовную жажду, и бегом назад. В кармане пиджака лежал билет в обратный конец, взятый Олегом на вечер первого января. А уж второго утром он как-нибудь объяснится с невестой. Олеся Владимировна, девушка хоть и вспыльчивая, но отходчивая. Тем более, когда он наденет ей на палец колечко и покажет два билета до Пафоса. Но… человек только предполагает, а располагает исключительно Бог.
По прибытии, Олег, первым делом, направился (что время-то терять) в основной храм, где по наитию подошел к принимавшему исповедь священнику, старому и благообразному, как Авраам.
Не знаю, о чем они там с Олегом разговаривали (Олег умолчал), но после исповеди он озаботился не поиском обратного транспорта до Сухиничей, а вопросом размещения в монастыре еще эдак на недельку.
Трудником, за что можно было бесплатно получить кров и питание, Олега, с наскока не взяли. Пришлось остановиться за свой счет в доме паломника. Последние русские деньги отдал за проживание, поменять же безналичные гривны можно было только в большом городе, навроде Калуги, только вот чтобы туда добраться опять нужны деньги.
- Ну а дальше ты все уже знаешь. – закончил Олег свой рассказ, - Матери надо было отзвониться обязательно.  Передать, что задержусь здесь на неделю, попросить, чтобы она позвонила Олесе, успокоила.  Остальные дела подождут. Не хочу, не имею права злоупотреблять твоим участливым отношением.  Кстати, не знаешь, где можно золотое кольцо с бриллиантом продать? Тысяч за двадцать хотя бы.
- Не знаю, - ответил я, посмотрев на него, как на сумасшедшего. - Зато знаю у кого можно взять взаймы десять тысяч.  У меня.
- Ух ты. Спасибо. Я отдам. Как с карточки сниму, так сразу и отдам. Класс. Мне бы еще симку российскую.
- Не все сразу. Утром что-нибудь придумаем, -  сказал я, деликатно уклоняясь от его объятий, - А пока спокойной ночи. Скоро подъем. Ан нет, - добавил я, услышав вдалеке звон колокольчика, - Доброе утро…
Таким образом, во вторую ночь мне довелось поспать аж целых два часа. Прогресс. В первые сутки своего пребывания в монастыре я спал все-таки не более часа.

ВАНЯ И ВАСЯ
 Наутро я угощал Олега варениками с треской, отдавая себе отчет, что пока он не устроился трудником на полное монастырское довольствие, материальное обеспечение и забота о нем — это исключительно моя прерогатива.  Кстати, может быть Олегу отказали вчера, потому, что респектабельный вид парня отпугнул.  В таком костюме тройке Олег походил не столько на трудника, сколько на олигарха- спонсора, владельца какого-нибудь преуспевающего банка. Впрочем, это поправимо. Дорогой строгий костюм и батистовую сорочку, мы поменяли на нашедшиеся у меня в закромах старые флисовые треники и большую теплую тельняшку, которые смотрелись на нем, ввиду неподходящего размера, чересчур свободно и хулиганисто. В машине, в багажнике, обнаружились также старые валенки, в которых я в последний раз ездил на дачу. Из верхней одежды у меня ничего соответствующего тельняшке и треникам не нашлось, пришлось оставить Олегу его люксовое драповое пальто. Вместе с трехдневной небритостью такое нелепое сочетание придавало ему вид опустившегося интеллигента. Впрочем, никто на его новый образ внимания не обращал, ибо, как выяснилось, стиль фьюжен (умение оригинально сочетать несочетаемые вещи) в монастырских кругах оказался довольно распространенным явлением.
С Олегом мы сошлись очень быстро. Наверное, потому, что в экстремальных обстоятельствах, ну или в не совсем ординарных, как в нашем случае, нормальные люди не замыкаются в себе, а наоборот стремятся потеснее сбиться в кучку, в общину, где стандартные дистанционные алгоритмы коммуникации уже не работают. Приходится импровизировать на ходу, создавать новые модели поведения, поэтому и раскрываются индивидуумы с непривычки довольно быстро.
Мой новый знакомый меня удивил, как говорится, с порога. Во-первых, сама история его появления здесь произвела впечатление.  А еще сразу бросилось в глаза, как его воспринимали окружающие.  К Олегу липли все, от бродячих собак и котов, которых на территории было море, до малолетних детей, не дававших ему даже шагу ступить. Он с удовольствием трепал за холки первых, вазюкался, как, какой-нибудь аниматор- клоун Тепа, со вторыми, и все они платили ему настоящей любовью и доверием. Наверное, животные и дети, они сразу чувствуют, что у человека внутри. Его душу. Их внутренний глаз, не то что у нас- закостенелых возрастных эгоистов, не замылен. Впрочем, и я тоже, сам не заметил, как проникся к Олегу теплыми дружескими чувствами.
Позавтракав, мы отправились с ним на рецепшн, выяснять, что это за хрень такая творится в святом месте, что при свободном номерном фонде порядочных людей обрекают на невыносимое существование.
Там мы застали жаркий спор. Возле стойки, с дорожными сумками наперевес, стояли двое ребят лет двадцати пяти и на повышенных тонах объяснялись с моим давешним странным монахом. Один из парней был высокий, статный, с казацким вихром, как у Григория Мелихова из Тихого дона. Его звали Иван. Как впоследствии выяснилось, Иван, происходивший действительно из старинного казачьего рода, приехал в Оптину из Таганрога.  Его приятель, маленький, но жилистый- эдакий мужичок с ноготок, паренек казался совсем незаметным на фоне своего колоритного и громкого товарища. Да и голос у него был тихий, взгляд смущенный, вид неброский. Это был Вася.
Мой злой гений за окошком, со своей фирменной улыбкой, невозмутимо объяснял ребятам, что количество мест в гостинице крайне ограниченно, поэтому поместить их двоих в одну келью не представляется возможным.
- Но может быть существует возможность с кем-нибудь поменяться местами, - энергично жестикулируя, горячился Ваня.
- Нет такой возможности, - развел руками монах. - Ваше место в третьей келье, а вашего друга в шестой.
- Погодите, - встрял в спор я, возмущенный до крайности, происходящим на моих глазах надувательством - Но в шестой келье всего одно место занято. Сам видел. Вот этого молодого человека, - я кивнул на скромно потупившего взгляд Олега. -  Единственное. Почему бы Вам туда не поселить обоих гостей? Ну и меня заодно.
- Мест нет.
- Издеваетесь?
- Так надо, -  устало вздохнул монах.
И тут я неожиданно все понял. Монах специально создает нам неудобства. Причем не из вредности, не по причине своих врожденных садистских наклонностей, а потому, что так надо. Делает он это из послушания, для того, чтобы искоренить в нас самость, гордыню, научить смирению. Такой воспитательный момент, предлагаемый паломникам уже на стадии заселения. Я вспомнил притчу, как один духовный наставник- старец благословил послушника носить в засушливой местности из ручья воду в решете и поливать воткнутую в землю палку. И палка дала побеги. Вопреки всем законам природы.  Тут действуют духовные законы, необъяснимые с точки зрения нашей насквозь земной логики.
Возможно монах и сам был не рад выглядеть идиотом или проходимцем в глазах у посетителей (не все же такие проницательные как я), но, как говорится «Надо Федя, надо.»
Взглянув на понурый вид новоиспеченных паломников я, забыв про то, что пришел сюда биться за свои права и про «надо», принялся горячо ходатайствовать за ребят, апеллируя к человеколюбию монаха и здравому смыслу, но только к своему удивлению добился от него совершенно не того эффекта, на который рассчитывал.  На все мои аргументы он неизменно отвечал «Так надо» или «Мест нет». Однако ж самому мне вдруг, о чудо, отыскалось одно местечко в келье.  Вот уж не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Так, что я был поднят в один момент сразу на пару ступенек в системе социального рейтинга (если бы он тут существовал, конечно), с самой низшей касты, что обитает «у параши» до рядового паломника из одиннадцатиместных апартаментов. Так отец Василий, видимо, оценил мой подвиг самоотречения.
В итоге мы сторговались с неумолимым монахом, что тихий Вася будет жить в келье вдвоем с Олегом, а я вместе с казаком Ваней был прикомандирован к третьей келье, где «совершенно случайно» нашлось еще одно (на самом деле их было три) свободное место. Для меня, но не для Васи.  Вместе со мной и Ваней в ней стало ровно девять насельников.  На радостях я был готов расцеловать монаха, в отличие от хмурого Вани, который даже не подозревал, что такое раскладушка у туалета.
По профессии Ваня был юристом, помощником городского судьи.  Не знаю, когда он исполнял свои профессиональные обязанности, ибо львиную часть своей молодой жизни он провел в паломничествах по монастырям. Где он только не был. Исколесил весь Афон, побывал на Синае, в Иерусалиме, а как-то неисповедимые пути Господни привели его аж в Саут-Кейнан, штат Пенсильвания, где расположен Ставропигиальный мужской монастырь, основанный в честь свт. Тихона Задонского. Понятно, что уж на самой Родине в редком монастыре не ступала его нога, точнее не преклонялись колени.  Это при том, к слову, что в России их почти шестьсот.  На этот раз Оптина. В третий или четвертый раз, кажется. Сейчас, в двадцатые годы, подобное высокодуховное времяпрепровождение является довольно обыденным явлением, чуть ли не модным. Даже появился свой термин его обозначающий- монастыринг. Название неудачное, на мой взгляд. Есть в нем что-то клептоманское. Мне все-таки ближе классика- паломничество по святым местам. Но в любом случае, у истоков монастыринга наверняка стоял именно Ваня. Ну и его верный оруженосец- флегматичный Вася. Тот безропотно сопровождал Ваню во всех его поездках. Настоящий друг. Они все время вместе, хотя более разных типажей, чем Ваня и Вася я не встречал. Ваня - интеллигент в двадцать первом поколении, а может быть и вообще от Адама. Родители врачи- кардиологи. Вася, тот потомственный фермер, закончил что-то ветеринарное. Прост, открыт, но в то же время тактичен, не назойлив, больше слушает. Спокоен. Ваня же наоборот, по южному горяч, кипуч, громок. Вани всегда очень много, а Васи мало, можно сказать почти никогда нет.  Если вы хотите узнать, как лечить тимпанию у коз, то с этим милости просим к Васе. Он, не поскупившись на слова, расскажет все обстоятельно, даже нарисует схему, как пища проходит по четырем отделам козьего желудка. На вопросы к сельскому хозяйству не относящиеся, он ответит односложно, да или нет, остальное от лукавого.  Ваня же в свою очередь думает, что коза дает молоко уже в пакетах с логотипом Вим Биль Дан. Но если он пороется в памяти, то обязательно найдет статью ГК, в соответствии с которой она должна давать не менее 2х литров за дойку. А уж, что касается того, чтоб пространно порассуждать- это святое. Предмет дискуссии на выбор, от влияния дуэльного кодекса на демографическую ситуацию в средневековой Англии эпохи Реформации, до необходимости изменения порядка начисления амортизации для промышленных трансформаторов.
Но особенно интересно с Ваней было разговаривать на религиозные темы.  Его богословская подготовка впечатляла. В день нашего знакомства, вернувшись в девять часов с вечерней службы, наспех перекусив, мы с Ваней вместо того, чтобы зарыться с головой в подушку, принялись рассуждать о религии. Точнее рассуждал Ваня. Слава Богу мне говорить было не обязательно, только внимать. На фоне дичайшего недосыпа я воспринимал только отдельные его фразы, но все равно было увлекательно. Изголодавшийся за пять часов (да уж, такие длинные в монастыре службы) по живому общению Ваня вцепился в меня, словно репейник в собачий хвост.  Тем более это ему ничего не стоило. Койки наши стояли изголовьями друг к другу.
- Мне кажется, что Библейский потоп не мог одновременно пролиться над всей планетой. – объяснял мне он, когда мы, отстояв вечернюю службу, ввалились полумертвые от усталости в келью. Но я уже не падал духом, как накануне. У меня наконец-то появилась нормальная койка, на которой можно (теоретически, конечно) по-человечески выспаться.
-  Это противоречит базовым принципам метеорологии. Если где-то есть циклон, то где-то должен быть и антициклон. Согласен? И даже если отвлечься от циклонов, в конце концов, в высоких широтах, на какой-нибудь Чукотке, например, стоял хороший минус и соответственно мог идти только снег. Не склеивается.
 Ваня торжествующе посмотрел на меня, как будто только, что развенчал Теорию относительности.
- Я думаю, что речь в Библии идет исключительно об одном регионе, точнее двух- Малой Азии и Месопотамии, где тогда проживали евреи. И вообще, Ветхий завет — это ведь древне иудейские тексты, по сути история одного народа. А территория их расселения тогда ограничивалась Ближним Востоком, не то что сейчас. Но мыслили они, тем не менее, как и в наше время, масштабно. Поэтому и потоп у них был Всемирный.
Милостиво разрешив мне отлучиться в туалет (я с гордостью прошел мимо своего бывшего ложа, на котором теперь сидел какой-то пацан с телефоном.) и переодеться, Ваня продолжил свою политинформацию.
- Говорят, что самое главное, самое непримиримое отличие между католической и кафолической церковью — это догма о примате папы римского. – сказал он громко, наверное, с тем, чтобы я вдруг не дай Бог не заснул. -  Хотя, мне все же кажется, что решение вопроса с их филиокве и с исхождением святого духа не только от Отца, но в том числе и от Сына, не менее существенны для возобновления нормального межконфессионального диалога...
Наконец, колокольчик однозвучно зазвенел отбой. Ура, одиннадцать. Я с радостью сомкнул, точнее захлопнул со скрежетом веки, полагая, что с честью исполнил по отношению к Ване свой христианский долг участия и терпения.
Но не тут-то было. Минут через десять благословенной тишины раздался громкий шепот Вани.
- А как ты относишься к тому, что написано в главе 13 Откровения Иоанна Богослова, где сказано, что не может ни покупать, ни продавать, всякий не имеющий на руке или челе начертание, или имя зверя или число имени его?   
- Отрицательно. - рявкнул я.
- Но ведь все к тому идет, - никак не успокаивался Ваня. – Мне вот, например, кажется, что ничто внешнее не может повредить внутреннему. Тут я согласен с Патриархом…
- Все идет к тому, что я сейчас кого-то стукну. Больно. И Патриарх не поможет.
- А если по существу?
Ваня, включив юриста, превратился из мальчика в мужа. Он навис надо мной, грозный, как Немезида, голос металлический, руки скрещены на груди.
И тут я понял, что сон ушел, а вместо него явилась какая-то необыкновенная бодрость. Невероятный прилив сил. Перегулял.
- А по существу?
- А по существу, в какой-то момент каждый христианин должен будет решать для себя сам, как поступить, - расправив плечи, сказал я, -  И меру внешнего и внутреннего каждый для себя будет устанавливать тоже сам.  Но все равно, нравственного выбора не избежать никому. Кто-то пойдет на крест, а кто-то, желая сохранить благополучие, станет говорить, что ничего страшного не происходит. Разделение будет. Первые христиане шли в клетки ко львам, из-за того, что отказывались бросить на жертвенник горсть зерна за здоровье императора, вознести ему божественные почести. Потому, что существует первая заповедь: «Не имей иного Бога, кроме меня».  Хотя, казалось бы, чего мелочиться, брось щепоть какой-нибудь фигни в огонь и иди гуляй, рванина. Ничего ж внутреннего.  А теперь, мы их почитаем, в ликах святых, рассуждая при этом, как бы поприличнее поставить себе рабское клеймо на лоб. Ведь метка - это же ничего страшного, правда? Только внешнее. C нашей страусиной логикой, мы, по идее, должны считать первомученников полными придурками.  Ан нет, святые ж. Вот я и говорю, разделение будет. Как там в Евангелии? Один возьмется, другой оставится.
- Да успокоитесь вы когда-нибудь, богословы хреновы?
С верхней койки в нашу сторону полетела свернутая в трубку газета «Русь державная».
 Осознав, что тут нас не понимают и не принимают, мы с Ваней, осторожно лавируя между раскладушками, отправились дискутировать в туалет.
 Там нас и застал утренний колокольчик.
 В ту ночь я спал, дай Бог памяти...  А вообще, спал ли я в ту ночь?
«Интересно, суждено ли мне дожить до конца своего так называемого отдыха? - думал я, стоя на утренней службе, заботливо подпираемый с одной стороны Ваней, а с другой Васей.»  Нет, хорошие все-таки они ребята. Особенно Ваня. Даже несмотря на наши с ним богословские разногласия.

И ВОТ ОНО ЧУДО
 На ранней Литургии со мной произошло чудо. Настоящее, мистическое. После того, как оно случилось, я все утро ходил, словно сам не свой. Хотелось непременно поделиться. Только вот с кем? С Олегом бесполезно. Он в чудеса не верит. Скептик неисправимый. Можно было бы с Ваней обсудить, но тот, как назло, укатил после завтрака в групповую паломническую поездку в Успенскую Феклину пустынь. Не сидится ему на одном месте ровно.
Наверное, придется все-таки поделиться с Олегом. До вечера, когда вернется Ваня, не дотерплю. Обойдя половину монастыря, нашел Олега в чайной. Тот по обыкновению стоял облепленный детьми и показывал банальный фокус с отрыванием пальца. Перед ним стояла забытая тарелка с холодными варениками.
-Дайте клоуну поесть. – сказал я, бесцеремонно отпихивая детишек от стола, несмотря на укоризненный взгляд Олега, -  Представление закончено. Завтра приходите. А вообще, дядям поговорить нужно.
Получив от Олега по конфете, разочарованные дети пошли терзать своих принявшихся наспех допивать горячий кофе родителей, - Маа, пааа.
Я открыл было рот, чтоб рассказать Олегу свою историю, но он меня опередил.
- Слушай, а со мной чудо сегодня произошло. Представляешь? – сказал он, ковыряя вилкой остывший вареник, - Понадобилось сделать звонок домой, а тебя под рукой не оказалось.  Кстати, ты где был-то?
- Спал.
- Странно, в келье тебя не было.
- Так это… в храме на лавке прикорнул, - не моргнув глазом, соврал я.- Сморило.
  Буду я ему еще выдавать место своей лежки (о которой, кстати, пойдет речь чуть позже). Не дай Бог Ване проболтается.
- Ааа, - недоверчиво протянул Олег, - Ну так вот. Представляешь, после службы срочно понадобилось позвонить, а тебя нет нигде. Ну очень нужно было. Я вознес свои молитвы к Богу, и буквально сразу же вижу на подоконнике у рецепшн брошенную кем-то симку.
- И что?
- Вставил в свой телефон, позвонил.  Целых пять минут говорил. Дальше номер заблокировали.
-  Ну и где ты тут увидел чудо? - скептически скривил рот я, - Кто-то потерял симку, может выбросил за ненадобностью. Потом опомнился и заблокировал.
- Нет, ты ничего не понимаешь, - возмутился Олег. Его бородка и рука непроизвольно вытянулись вперед, так, что Олег стал похож на памятник Ленину, указывающему путь в светлое будущее, -  Симка возникла очень кстати, когда нужно было срочно позвонить. Это раз. Не двести рублей, к примеру, не карта Калужской области, а именно средство связи. И хватило ее ровно настолько, чтоб сказать главное. Это два. Разве не чудо? - тряхнул головой Олег, -  Конечно чудо. Божественное вмешательство.
- Не хочу тебя расстраивать, но твоя симка со вчерашнего еще вечера там валялась. Сам видел.
- А то, что я просил, и она вот…
- Банальное совпадение.
  Олег забыл про свои пельмени. Взгляд его потух, щеки повисли.  Казалось, еще чуть- чуть и он расплачется.
 - Зря я перед тобой распинался тут. Зря.
Мне даже жалко его стало. Слукавить, поддержать? Нет, лучше горькая, но правда. А то еще в прелесть впадет.
- Ну извини.
Олег задумался, через секунду лицо его стало снова светлым. Тряхнув головой, он широко улыбнулся. Ну вот, другое дело. Передо мной был опять Олег, а не Пьеро какой-то.
- Проехали, чего там. Такой уж ты человек толстокожий. Ничего не попишешь. Мистическое тебе не по плечу. Кстати, а о чем ты со мной поговорить-то хотел?
- Да как тебе сказать? - смутился я, раздосадованный тем, что мой рассказ о чуде пойдет в программе вторым номером. Не тот эффект уже, - Чудо со мной произошло.
- Тоже?
- Не то же, а другое. Настоящее.
- Вот как? – обиженно шмыгнул носом Олег. – Ну говори уже, чего замолчал.
- Погоди. - сказал я, и оставив Олега доедать свои скользкие вареники, пошел к стойке, за которой хозяйничала немолодая дородная женщина в платочке, -  Будьте любезны два кофе, пожалуйста.
Затем потоптался какое-то время около витрины, выбирая булочку к кофе, с озабоченным видом порылся в телефоне.
 Ну все, кажется, пауза, необходимая для разогрева интереса у публики, выдержана. Теперь можно приступать к своей истории.
- Короче, стою я в очереди к причастию утром. – с загадочным видом начал я, отхлебнув напитка из горячего стаканчика, - Почти подошел, и вдруг вспоминаю, что забыл исповедовать один грех- маловерие. Водится за мной эта слабость. Иногда такой агностицизм накатит, хоть святых выноси. Самому страшно становится.  Стою, значит, в нерешительности. Вроде бы по- хорошему, следовало бы снова идти- исповедоваться, раз вспомнил. Я смотрю вперед, через пять человек моя очередь к чаше: «А может ну его. И так сойдет. Почти ведь подошел.» Смотрю назад. За мной стоит очередь, голов на пятьдесят, и каждую секунду увеличивается. Это что ж получается, теперь мне надо выйти из нее, отправиться к своему священнику, а у того, кстати, тоже очередь набралась, затем исповедоваться, потом вернуться в хвост новой старой очереди. Полчаса, не меньше. Обидно.  Но и с таким грехом к чаше подходить стремно. Что делать?  Стою, колеблюсь в разные стороны, как ковыль на ветру.  Вот уже три человека передо мной. Два, один. А я все никак не приду к окончательному решению. И тут у меня над головой раздается зычное, на весь храм.
-Христос воскресе!!
В нескольких шагах от амвона стоит пожилая женщина, худенькая, остроносая, чем-то похожая на святую Ксению Петербургскую, помнишь икону в правом приделе, и смотрит на меня строго так.  Первая моя мысль- Какой еще воскресе, когда сейчас Рождество? Воскресе будет, но нескоро, после Великого поста. А у нас еще Рождественский не кончился. Ненормальная совсем что ли? Ведь если уж провозглашать что-то сейчас, так это: «Дева днесь Пресущественнаго раждает, и земля вертеп Неприступному приносит». Точно не в себе. Смотрю на нее с удивлением. Все же вокруг заняты своими делами, даже внимания на нее не обращают, как будто и не видят вовсе.  В какое-то момент мы встретились с ней взглядами.
-Христос воскресе. – еще раз гаркнула она на весь храм, потом уже добавила тише, - Так-то вот, Александр Сергеевич.
Я таращусь на нее во все глаза, а ноги тем временем сами выносят меня из очереди к причастию.  Тело сковал то ли ступор, то ли благоговение, то ли благоговейный ступор. Аж мурашки по коже пробежали.  А она мне такая, совершено спокойно. И взгляд тоже спокойный, разумный.
- А что вы так на меня смотрите?
И тут меня и вовсе будто кипятком изнутри ошпарило. Так это она исключительно для меня сказала, про воскресе. Чтобы я шел и исповедовал свое маловерие. Понимаешь?
- Не совсем.
- Ну как тебе сказать? Христос воскресе - это главный постулат христианства, символ воскресения, это как гимн победы над смертью. Если Христос не воскресе, то все тщетно, зря. Понимаешь? А она, видно почувствовав мое состояние, напомнила мне, что Христос именно воскрес. Что еще можно сказать маловеру? Более убедительное чем это.
- C чего ты решил, что она до тебя что-то хотела донести? Может этот так, мысли вслух.
- Ах да я ж забыл тебе главное сказать.  Полное мое имя Александр Сергеевич.
- И…
- Ну, в общем, пошел я исповедоваться.
- И…
- Что и? Исповедовался.
- Дальше-то что было? Ты про чудо какое-то вроде говорил.
- Так вот же оно чудо. Эта юродивая женщина и есть чудо.
- Да какое же это чудо? – снисходительно улыбнулся Олег, пожав плечами, - Ты себя накрутил просто.
Меня аж в горячий пот бросило от такого нахального заявления.  А особенно от его высокомерной улыбки. Понимал бы чего, искусствовед. 
- Ничего веселого тут нет. – сказал я металлическим голосом, давая понять, что меня задел его скептицизм, -  Конечно чудо. Очень уж своевременно эта женщина со своим «Христоc воскресе» попалась. И потом, она обратилась ко мне не как-нибудь, а по имени и отчеству. Кстати, я после службы всю территорию обошел в ее поисках. Не нашел.
Но Олег не хотел слушать голос разума.
- Во-первых, с чего ты решил, что она к тебе обратилась? - сказал он, перестав, наконец, улыбаться, -  Может она Пушкина имела в виду, или Грибоедова.
- А во –вторых?
- А во- вторых мало ли при монастырях не совсем здоровых людей околачивается. Да и тебя самого на почве бессонницы похоже глючит уже, святые вокруг чудятся. Извини.
- Да пошел ты…
- Все, как я и предполагал. –  сказал я себе, устраиваясь поудобнее на заднем сидении своего верного спутника моей кочевой жизни- внедорожника Паджеро, чтобы ближайшие пару часов если не вздремнуть, то хотя бы забыться, - Распахнул, называется, душу перед товарищем. Скептик, он и есть скептик. Толстокожий. Надо было Ваню лучше дождаться.

БАНЯ
 Потянулись своей чередой часы и дни.  Все происходило так, как прописал мне духовный отец за исключением одного- полноценного отдыха. Утренняя служба с полшестого до девяти, исповедь, причастие, далее завтрак с Олегом в чайной, потом молебен в часовне у могил убиенных новомучеников Василия, Феррапонта, Трофима.  По окончании молебна все расходились кто куда. У меня же открывалось окно возможностей для того, чтобы где-нибудь приткнувшись, как-нибудь поспать. Но в самой келье об этом можно было даже не мечтать. Восемь человек разговаривали по телефону, пели псалмы, болтали, смеялись, спорили. И тут бы даже ничего, организм бы справился, приспособился бы со временем. Если бы не Ваня, что висел у меня над душой со своими душеспасительными разговорами, удовлетворяя таким образом свою неукротимую жажду общения. Но я все-таки нашел выход. Улучив момент, я сбегал от суетливого мира на автомобильную стоянку. Убедившись, что меня никто не видит, я быстро забирался в свою машину и включив обогрев, с блаженной улыбкой на небритом осунувшимся лице закрывал глаза. В машине пахло домом, там меня ждал привычный комфорт, и что самое главное, тишина. В тот момент я особенно понимал суть монашества, заключавшуюся в спасении одиночеством.  И я спасался. Откинув водительское кресло на максимум, я сворачивался калачиком и проваливался в кромешную темноту. Иногда мне удавалось так поспать часов до трех. А там уже в любом случае, пора мой друг пора. Колокола главного храма объявляли всеобщий сбор на вечернюю службу.
На четвертый день я поехал со своими новыми знакомыми в деревню Шамордино, где среди лесов расположилась Казанская Амвросиевская пустынь, основанная старцем Амвросием Оптинским еще в 1884 году. Ныне там женский монастырь, архитектурно представляющий из себя комплекс зданий, сложенных из красного потемневшего от времени кирпича. Особенно мое воображение поразил величественный храм, освященный в честь Божией матери огромное здание похожее на средневековый европейский замок или на дачу какого –нибудь современного политика или олигарха.
Застрельщиком был естественно неутомимый Ваня, который не мог спокойно существовать, зная, что рядом есть не охваченная его присутствием святая обитель.
 У подножия живописного холма, на котором расположен монастырь, протекает река Серена, питающаяся водами многочисленных родниковых ключей.  А где ключи, там соответственно и святая купель.  Ваня был бы не Ваня, если б не загорелся желанием окунуться.
- Пошли нырнем, - сказал он мне, кивнув туда, куда далеко- далеко вниз вела, теряющаяся среди заснеженных веток вековых лип лестница, - Все хвори пройдут и душевные, и телесные. Святаяяя… - соблазняя меня, причмокнул он своими толстыми, как у карася, губами.
- С ума сошел.  Я не дойду, а если дойду, то не поднимусь. Нет, я лучше наверху подожду.
-  Не дрейфь, внизу мы тебя не оставим, на руках обратно донесем. Ты ж у нас за рулем в конце концов.
Ваня вцепился в меня мертвой хваткой. Остальные одобрительно загудели.
- Черт с вами. На вашей совести если что.
Пока спускались, я насчитал что-то около двухсот ступенек.
Внизу я подставил руки под струю, выткавшую из трубы. Умылся.
- Ух, студеная. - Идите, купайтесь-, сказал я ребятам, исполнив свой ритуал омовения, - Чего стоим?
- А ты?
-Уже. Я тут посижу.
Ваня аж подпрыгнул от возмущения.
- Типа, как это уже? Ты вообще нормальный? – чуть ли не схватил меня за грудки он, - С таким великим трудом спустился, чтобы ручки помочить? Посидит он. С головой, три раза чтоб у меня. Считать буду.
- А если сердце?
- То сразу в рай…
- Пусть все будет так, как должно быть, - вспомнил я старинную саксонскую пословицу, - Рай, в крайнем случае, Ваня обещал.
Прыгнув в ледяную (имевшую, наверное, отрицательные температурные значения) воду я почувствовал, будто мое тело пронзило тысячей маленьких кинжалов. Ватные ноги предательски подкосились в коленях, и я ушел, сам того не желая, под воду с головой, которую сразу же сдавило словно тисками. Мне показалось, что она сейчас треснет, как переспелый арбуз, и мои мозги смоет в отводную трубу. Цой в голове завыл нечеловеческим голосом, потом, пустив петуха, закашлялся и замолк. Хоть что-то хорошее.
- Раз.
Наверх выскочил, как пробка из бутылки шампанского, точнее меня самого выбросило чуть ли не под крышу сруба. Хотел, пользуясь случаем, зацепившись за потолочную балку, выпрыгнуть из купели, но бдительный Ваня толкнул меня обратно ногой.
-Два.
Я едва успел схватить ртом немного воздуха, прежде чем снова скрылся под водой. Через мгновенье, показавшееся мне вечностью, я очутился на поверхности. Но что это, куда девались краски? Почему все вокруг стало черно белое, как в стареньком телевизоре «Рекорд»? Стены у сруба раньше были вроде коричневые, Ваня был розовый, рука моя, например, синяя. А сейчас все приняло серый цвет. Пятьдесят оттенков серого. Двести оттенков.  Мир в моих глазах стал монохромным, как у собаки.
- Что творишь, палач? - хотел сказать я, вцепившись обеими руками в Ванину стопу, которой он решил снова отправить меня обратно в ледяную пучину, но из перекошенного рта вырвалось только что-то вроде, - Му ммумуму мумму?
Тут, наверное, мое сознание отключилось, а-то как бы я тогда позволил ему повторить экзекуцию в третий раз.
  Наконец, словно сквозь пелену, послышался Ванин голос, - Три. Отвергнув, протянутую мне руку поддержки я, трясясь как алкоголик, лишенный опохмела, выкарабкался кое-как на сколькую ледяную поверхность самостоятельно. Что мне показалось все-таки странным, потому, как тела я не чувствовал.
  - Три раза погрузился, и, что самое главное, столько же раз всплыл. Невероятно. – торжествовала моя душа, - Значит человеческие внутренние резервы оказались гораздо более богатыми, чем я себе представлял.  Поживем, значит, чуток еще.
Наверх к машине я доскакал, на удивление, в разы ретивее, чем спускался к подножью холма. Может быть святая водичка меня подняла, а может так мобилизовала требовавшая выхода злость на Ваню? И да, пока шел до машины, ко мне потихоньку вернулось цветное изображение. А вот Цой с гастролями к вящей моей радости больше так и не появился.
На пятый день пребывания на святой земле, я неожиданно для себя привык спать по два часа в сутки. Меня стало меньше качать, мысли уже не так сильно путались, ноги перестали быть деревянными. И еще я заметил, что поменялась причина недосыпа. Если в Москве причина крылась скорее внутри меня, то здесь, в Оптине, нормально поспать постоянно мешали внешние обстоятельства.  Оглядевшись, я обнаружил, что короткий сон среди монахов и паломников, это вполне заурядное явление, скорее образ жизни. Особенно среди монахов: правила, бдения, службы. У монахов вообще скудость во всем. Но если ты с Богом и в Боге, то тебе сам черт не брат. Святые отцы, слышал, питались снытью, спали сидя по два часа, даже не спали, а скорее дремали, машинально перебирая четки, но жили при этом до девяноста лет и более. Потому, что с молитвой.  Читал как-то, что Институт имени Бехтерева обнаружил интересное явление- погружение в состояние глубокой молитвы приводит к замедлению мозгового ритма до частоты 3 Гц. У взрослого человека они регистрируются в бессознательном состоянии (состояние глубокого сна или комы). То есть молитва заменяет полноценный отдых.  А в Оптине ты поневоле погружаешься в молитву. Сначала она вокруг тебя. Везде. И в храме, и в келье, и в трапезной. Потом она проникает в тебя. И в конце концов уже ты погружаешься в нее. Незаметно. Похоже молитва отчасти и заменила мне сон, точнее кому.
На шестой день моего пребывания в Оптине мы пошли, вернее поехали на моей машине, в баню, которую нашли по объявлению в Козельске.  Все вместе, Олег, Ваня с Васей и я.
Закоперщиком был, как всегда, Ваня, решивший, наверное, меня окончательно доконать. Провел через ледяную воду, теперь вот огонь, пожалте.  Интересно, какие медные трубы он мне еще приготовит?
Я сначала попытался, как водится, отвертеться.
- Баня? Этого еще не хватало. Вместо того, чтоб поспать чуток. А ничего, что сегодня ночная служба на минуточку? До утра. Извините, но я прикорну пока. Иначе ночью у кого-то будет Рождество, а у кого-то успение.
- Ничего, в бане поспишь, - сказал Ваня, - Никто тебя не побеспокоит. Там в парилке как раз есть такие удобные полочки. А если честно, то в светлый праздник надо входить чистым и душой, и телом. Душу ты свою за неделю почистил, слава Богу, а вот тело, что есть храм души, у тебя, извини в запустении. Знаю, что говорю, у нас койки рядом.
- Ваня прав, – откликнулся Вася, считавший своим долгом поддерживать Ванину точку зрения по любому вопросу, даже, когда его не спрашивали. Потому что друг.  Мне иногда казалось, что и в паломничество он срывался в первую очередь из-за того, что это было нужно Ване.
Ладно, с этим подпевалой все давно ясно. А что скажет Олег? Я посмотрел вопросительно на своего товарища, который, как мне казалось, все-таки был немного передо мною в долгу.
Немногословный, как обычно, Олег в знак согласия с ребятами утвердительно тряхнул головой.
Неужели я так отчаянно пахну?
 Не найдя ни в ком поддержки и даже маломальского сочувствия, я обреченно вздохнул.
-Ну что ж баня, так баня… Тебе б Вань, жениться надо. –  в сердцах сказал я, удивленный его неиссякаемой кипучей энергией. Вроде и спал он, немногим больше чем я, и службы выстаивал по максимуму. Откуда в нем столько жизненных сил?
- Зачем жениться? - не понял иронии Иван.
- Вот женишься, и узнаешь.
Баня предоставляла собой убогий покосившийся от времени сруб пять на пять, стоявший во дворе частного дома. Пока мы шли по чем только не захламленному двору, державший заведение местный житель без умолку рассказывал нам, какие знаменитости в каком году ее посетили: артисты, политики.  Я споткнулся о покосившуюся резную балясину, поддерживавшую когда-то козырек.
- Молодежная сборная России по карате перед вами отдыхала, - перехватив мой скептический взгляд, сказал хозяин.
- Ну да, ну да…
Однако внутри бани все было, как ни странно, на уровне. Удобный, уютный предбанник выполненный в стиле лофт, шаечки, леечки, полотенца, и главное густой жар в заранее растопленной парилке.
- Сколько самогона брать будете? -деловито поинтересовался хозяин, когда я достал деньги, рассчитаться за два часа вперед.
- Нисколько. – пожал плечами я.- Мы париться пришли.
- Не вопрос, - понятливо осклабился мужик, - Значит пиво. У меня, правда, только местное, разливное. Зато свежак. Три литра, пять?
- Минералка есть?
- В смысле минералка? - растерялся банщик. Лицо его было жалобным, как у обиженного ребенка. Того и гляди расплачется, -  Настоечка на зверобое вот, триста рублей.
Вмешался Ваня.
- Мы не пьем, батя. Пост. Усек? До первой звезды нельзя.
Мужик растеряно тряс головой.  Какой, мол, такой пост? Если пост ГИБДД, так он далеко, на трассе. Бояться нечего.
«Вот так и живем, - подумал я. -  Из окна его дома купола Оптины видны, а сам он там и не был ни разу, как пить дать.  Удивительное дело, народ сюда за тысячи километров, к святыням приложиться чтоб, прет, а этот абориген благовест с главной колокольни каждое утро слушает, и не слышит ничего. Сапожник без сапог.»
В итоге договорились, что он принесет нам из погреба большую канистру кваса с изюмом.
- Холодный, зубы пищать будут, - пообещал хозяин.
Расположились в предбаннике. Пока все раздевались. Ваня уже сбегал пару раз попариться. Последним пошел в парилку я. Долго стоял, в дверном проеме, не решаясь шагнуть вовнутрь, пока на меня не зашикали.
- Ты чего драгоценный пар выпускаешь?
И тогда я (эх, была не была) исчез в плотном пару, не забыв на всякий случай сказать, - Если через пять минут не выйду, выносите.
Потом еще два раза зашел. Уже смелее. И ничего, организм выдержал. Мало того, вернулось забытое состояние бодрости, ощущение жизни. Правда, ненадолго.
Наконец, мы подняли кружки с пенным квасом. Чокнулись. За светлый праздник, за то, что судьба свела на вместе, за нерушимую дружбу, за…
В какой-то момент я почувствовал, что меня развезло. От застольной атмосферы, наверное. Мысли стали какие-то сумбурные, пришла эйфория.
Докатился со своей бессонницей, - подумал я, - Скоро от минеральной воды буду хмелеть. Впрочем, если рассуждать логически, то, наверное, усталость этих дней сказалась, а тут еще перепады температур.
- Мужики, я вас люблю, - слегка заплетающимся языком сказал Ваня, когда мы всем скопом набились в парилку – Мо…можно я вас всех поцелую тут?
- Эй, ты там поосторожней со своими эмоциями, противный -  засмеялся Олег и, покачнувшись, прикрылся веником.
-… Ик.. по-братски.
С верхней полки подал голос Вася. Впервые за все время. Я уж и забыл про него.
- Парни, а мне только одному тут кажется, что я окосел?
- Не только. - сказал я, -  Я думал, что лишь со мной эта хрень. Думал на почве недосыпа. Ваня вон тоже, смотрю, всех любит.
Я с подозрением понюхал квас, взятый с собой чтобы плеснуть на камни. Мои ноздри защекотало от выпаривавшейся из ковша спиртяги.   
- Спирт.
Я поднял ковш над головой и, привлекая внимание, демонстративно щелкнул себя по кадыку.
- Банщик, - ахнули все хором.
Теперь ясно.  Сердобольный банщик, недоумевая, как можно париться трезвыми, добавил нам в квас немного самогона. Самую малость. Грамм восемьсот.  От души, естественно, по – человечески жалея нас неразумных. А может быть, у него здесь все с градусом, даже вода в колодце.
Вспомнился рубаи Омара Хаяма: «Вино служит для утоления жажды, так же, как и вода. Я пил ее однажды.»
Баня содрогнулась от нашего дикого хохота, а запасливый Вася, когда мы напарились, порывшись у себя в сумках, выставил на стол три бутылки минеральной воды.
- Так, что же мы сегодня не причастимся что ли, ик….? – вдруг дошло до Вани. – Под мухой-то, кто нас причастит?
-  Считай, что банщик уже причастил.
-  Ко… ик… козел. Пойти ему вторую балясину, что ли сломать?
Вася встрепенулся.
- Пойти, пойти.
- Об его…ик…, блин, дурную голову. Русским же языком было сказано.
- Да будет уже вам, из лучших побуждений ж мужик, - возразил я, не в силах успокоиться от смеха. -  Хорошо еще, что Гриша с нами не пошел. Ох, была бы ему тут терапия.
Гриша - это наш сосед по келье. Мужчина, на вид лет за пятьдесят, с изрядно потрепанным жизнью лицом и умным, прямо-таки академическим взглядом. Сам вроде из Смоленска. Бизнесмен, поэт, а еще бывший алкоголик со стажем. Впрочем, бывших алкоголиков не бывает.
В Оптину приезжал ежегодно, как только его начинало вести налево. Друзья Григория, наперсники по застольям, кто в живых остался естественно, зашивались- расшивались, кодировались- раскодировались, а он, с первыми позывами «упасть на дно колодца» брал билет до Козельска. Пожив здесь недельку- другую приходил в себя, и мчал обратно в Смоленск на работу. Бизнес не ждет. И так до следующего паломничества. Девятый год уже держится. Можно себе только представить, как бы закончилось его путешествие, если бы он с нами волшебного кваску б тут хлебнул.
 Олег еще с утра ходивший с загадочной улыбкой на лице, доложил нам новость, точнее ошарашил, аккуратно переведя разговор с неприятной темы.
- Взяли трудником меня, вот так. Сегодня вечером съезжаю от вас в братский корпус.
- Да ну. Ты гляди, как поднялся. - сказал с завистливой улыбкой Ваня, - Нос теперь смотри не задери.
- Завтра с утра выхожу на послушание, дорожки чистить.
Вася с чувством пожал руку Олегу, сиявшему, как паникадило.
-За это надо выпить… только не минералки, квасу.
- Ну да, хуже-то уже не будет, - поддержали мы. - Потерявши голову по волосам не плачут.
 По рукам пошла почти пустая баклага.
- А за друзей словечко замолвишь? – уточнил практичный Ваня.
Реакция ребят была естественной, совсем не странной, как могло бы показаться человеку со стороны. На самом деле, многие, очень многие в гостинице мечтали попасть в трудники. Все, кроме, меня, наверное. И вовсе даже не из экономии. Пожить настоящей монастырской жизнью, в монашеской среде побыть, посмотреть на все процессы изнутри. Заодно себя в трудностях испытать, потрудиться во славу Божию, благодатью напитаться. Но не всем такое удавалось. Много званных, но мало избранных. Впрочем, в данном конкретном случае и званных-то было не очень много. Олегу вот повезло.
-  Если смогу – замолвлю. Только я пока сам на птичьих правах. До конца месяца на испытательном сроке, потом обещали отдельную келью дать.
- Погоди- погоди, так ты же на неделю в Оптине всего. – вытянулись лица у нас, - А как же тогда работа, мать, невеста в конце концов?
Олег только улыбнулся в ответ, виновато опустив плечи.
Мне, в свою очередь, тоже было что сказать обществу.
- И я завтра съезжаю. Правда совсем.  Сразу же после службы. Благословение выполнено. Больше меня здесь ничего не держит.
- Уверен?
Задумавшись, я, совершенно неожиданно для себя, сделал вывод, что с удовольствием задержался бы тут еще на недельку.  И монастырь стал уже, как дом родной и с ребятами, что моложе меня почти на двадцать лет, сроднился. И даже пятичасовые службы уже так не пугали.
Но в телефоне висела СМСка от жены: «Приезжай, мы с Машкой соскучились. С прошлого года не виделись», и плюс еще четыре не отвеченных вызова с работы. Поняли, видно, граждане начальнички, что без меня им никуда, даже в таком разобранном состоянии.
- Не в этот раз, парни. - сказал я грустно, и потом добавил фразу, которую еще пару дней назад вряд ли бы мог от себя ожидать, -  Но ведь мы ж не последний раз собираемся. Ваня к лету придумает, что-нибудь, какой-нибудь интересный паломнический тур. Ведь придумает же?
Ваня, привстав с дивана, склонил голову и придерживая левой рукой простыню, приложил правую к груди, мол, не изволите даже сомневаться. Получилось, как у артиста на поклоне. Все, отставив стаканы с квасом, дружно зааплодировали.

РОЖДЕСТВО
 Ближе к вечеру в монастыре стало тесно. По дорожкам, повсюду, где только можно было пройти, наблюдалось броуновское движение блуждающих туда-сюда людских масс.  В главном храме ночная служба еще не началась, а народу уже было не протолкнуться. Словно его прибавилось раза в три. Хотя вполне может быть, что и в четыре. Люди специально к службе подъехали. Стоянка переполнена, машины бросают за полкилометра от ворот, а народ все прибывает и прибывает.  Душно.  От вечной усталости, а может банька с фирменным кваском сказались, защемило сердце. Я вышел на улицу немного продышаться.  Настроение было приподнятым. Рождественский пост и моя командировка заканчивались. Запрокинул голову, втягивая ноздрями морозный колючий воздух. Красиво то как все: посеребренные снегом ели празднично искрились в свете уличных фонарей, на полотне неба, щедрый сеятель рассыпал мириады звезд. Точно такие же звезды, наверное, были тогда, когда родился Спаситель. Я почему-то вспомнил Чеховского «Студента», рассуждавшего, сидя в страстную пятницу на поле у костра, о том, что вот так же, только девятнадцать веков назад, грелся у огня в холодную ночь апостол Петр, когда Христа вели на допрос к первосвященникам. А над ним, как и над самим студентом теперь, висело такое же мрачное небо и ветер промозглый дул такой же.  Да уж, связь времен. Неожиданно для себя я вдруг почувствовал причастность к свершающейся на моих глазах самой великой, самой страшной тайне, существовавшей за всю историю человечества.  Возникло ощущение предвкушения праздника, словно я был зван на день рождения к могущественнейшему царю, владыке всего сущего. Только вот, что я принесу имениннику в качестве даров? Ладан, смирну, как те волхвы?  Нет у меня ни того ни другого с собой.  Да и не нужно ему это от меня. Все золото мира и без того принадлежит ему.
- Жертва Богу дух сокрушен, - вспомнил я строчку из псалма Давида. - А еще любовь. Только имеется ли она у меня в душе, вот вопрос.
Народ все прибывал. Из открытой двери храма ядрено пахнуло ладаном.  Кадят. Надо возвращаться. Я, нырнув в толпу, дал себя увлечь непрерывному людскому потоку, двигавшемуся на службу.
 Внутри меня встретили полумрак, густые клубы дыма после каждения (как на облаке оказался) и гробовая тишина. Слышно было даже как потрескивали свечи, оседая от огня.  Наконец, на аналой вышли священники в красных праздничных одеждах. Сразу человек десять Величественные, седовласые старцы, монастырская элита, если такое слово применимо к иноческой жизни. Большой тучный дьякон, прочистив горло, возопил, – Миром Господу помолимся.
И почти сразу же грянули два хора. Попеременно.  Как это делают только в больших монастырях. Рождественская служба началась.
Читали Евангелие: «Видевше же звезду, возрадовашася радостию велиею зело. И пришедше в храмину, видеша Отроча с Мариею, Материю Его, и падше, поклонишася Ему, и отверзше сокровища своя, принесоша Ему дары: злато, и ливан, и смирну…»
Я смотрел на открытые царские врата, а у меня не выходил из головы Олег и его сегодняшняя новость. Как он круто развернул свою жизнь, на сто восемьдесят градусов, бросив работу, сломав в одночасье привычный образ жизни, отложив помолвку. Человек ведь далекий еще неделю назад от церкви был. Это ж какая Вера нужна? Хорошо Олег. А взять Ваню с Васей, что треть жизни, наверное, проводят на службах. Молодые ребята, казалось бы, бери от жизни все, наслаждайся. Когда, если не сейчас? А Ваня вместо того, чтобы в этот момент где-нибудь на Мальдивах пузо греть с бокалом махито и с раскосой азиаткой в обнимку, тут стоит полумертвый от усталости. С Васей. Меня вон отец Петр чуть ли ни пинками загнал в монастырь. И вообще, поехал бы я в свое время к нему, если б не мои чрезвычайные обстоятельства, большой вопрос. Эти же, как говорится добровольно и с песнями. Почему?
 А может быть они просто видят духовным зрением то, что пока недоступно мне?
Как тот Евангельский купец из притчи, который найдя драгоценную жемчужину, продал все имение и купил ее. Все, что у него было отдал за одну вещь, которая и в хозяйстве-то может не пригодится.
-Безумец. - наверняка, крутили ему у виска знакомые, - По миру пошел из-за какой-то финтифлюшки.
 А он, лишившись можно сказать, всего, тем не менее, был счастлив. Потому как знал, что драгоценная жемчужина того стоила. Потому, что он видел в ней то, что не видели другие.
Ваня с Васей смотрю зевают. Квасок дает о себе знать. Но держатся. Так что не только мне тяжело. Впрочем, когда на службе тяжело, это нормально. Как говорит отец Петр, -  Пусть это будет наша малая жертва.
Вообще жизнь православного человека немыслима без самоотречения, без подвига, без жертвы. От великой до малой. Христианство и жертва, эти два понятия изначально неразрывно связаны. От самой главной жертвы, которую принес за наше спасение Господь, до милостыни, и повседневной нашей жертвы, выражающейся в терпении ближних, изнурительных служб, постов, самоограничений.  Безропотное несение скорбей, болезней, теснот, которые зачем-то нам посылаются, это тоже, кстати, жертва. Хотя почему- зачем-то.  Все в жизни происходит для одной главной цели- для спасения нашей души. Даже, как оказалось, моя бессонница, тоже имела определенный сакральный смысл, раз я стою здесь на Рождественской службе. Случайностей в жизни христиан не бывает.
Но понимание этого приходит только со временем.
До сегодняшнего дня я думал, что христианский образ жизни, это в первую очередь отказ в грешных удовольствиях, укрощение плоти и духа, смирение, регулярная исповедь, причастие, и терпение, терпение. Это как бы твои инвестиции в будущую жизнь, загробную, навроде пенсионных отчислений. Потерпи здесь- получишь там. Надо, как евангельский купец, расстаться с тем, что для тебя ветхого представляет интерес в этой жизни, ради жизни будущей. В идеале со всем. Точно, как монах- затворник, у которого осталось в жизни только хлеб, вода и Евангелие. Но это невозможно в широком применении. Можно, конечно, и как в моем случае: там чуток потерпеть, здесь немножко нас себя наступить и помолиться иногда. Правда, надо иметь в виду, что и пенсия тогда у тебя будет потом, где-то около прожиточного минимума.
И только тут в Оптине я, пожив немного околодуховной жизнью, посмотрев внимательно по сторонам, кажется, осознал, что заблуждался. Настоящий христианин живет не столько грядущим, сколько сегодняшним днем. За его жертвы и труды ради Христа и жизни вечной, Господь воздает ему сторицей уже в этой. Дает главное- ощущение ее полноты.  И радость. Необъяснимую, ни с чем несравнимую, которую тебе не обеспечит ни один психотерапевт, ни один аутотренинг. Потому, что такая чистая светлая, беспричинная (не связанная ни с победами, приобретениями и уж тем более с антидепрессантами) почти детская радость не приобретается. Она даруется, в качестве награды. Мистическим, иррациональным, путем. Извне. Чем больше ты прикладываешь усилий, изживая из себя ветхого человека, чем больше отдаешь любви и заботы окружающим людям и Богу, чем сильнее превозмогаешь себя, тем щедрее изливается на тебя духовная радость, которая называется благодать. Это закон.  И напротив, можно иметь все мыслимое и немыслимое, и, живя только для себя, находиться на грани суицида от тоски и бессмысленности своего существования. Чтобы убедиться в этом достаточно посмотреть на сторчавшихся попсовых кумиров, или на беснующихся детишек элиты, родившихся с золотой ложкой во рту.  Карьера, богатство и удовольствия, ради карьеры, богатства и удовольствий при отсутствии глобальной нематериальной цели приводят к одному- к разрушению личности.
А твоя жертва во имя Христа, твой «труд елик», они не остаются без вознаграждения. Вот здесь, в главном храме стоит на ночной Рождественской службе море людей.  В массе своей уставшие, не выспавшиеся. Каждый с кучей земных проблем, есть больные, убогие, с неудавшейся, по нашем земным меркам, жизнью, несостоявшиеся, разные.  Но, как я не стрелял по сторонам глазами, как не изучал внимательно толпу, не нашел ни одного угрюмого удрученного лица.  Глаза лучатся, губы растянуты в улыбках.  Радость.
И вот все, как один, грянули «Верую». Ваня, Вася поют самозабвенно, уверенно, едва не заглушая хор. Чуть поодаль стоит Олег. Он еще слов не знает хорошо, спотыкается, выбивается, но потом снова попадает в текст, в ритм, в общее звучание.  Будто орленок, пытающийся встать на крыло. Подскок, падение, подскок, два взмаха крыла, падение, снова подскок.
Как в нашей жизни. Мы тоже пытаемся лететь. Не выходит сразу, естественно, падаем, отряхиваемся, снова подскок. Главное не останавливаться, подскакивать. И Господь, увидев наше стремление, наши старания, в какой-то момент подхватит, и мы полетим. Полетим в страну далече, где нет плача, нет подлости, нет неудовлетворенности, нет терзаний и скорбей. Туда, где находятся наши вечные обители.
А пока мне следовало выдержать марш бросок на машине до своего временного дома, где меня ждала семья, работа, и хлопоты, казавшиеся мне теперь с высоты своего обретенного духовного опыта такими мелочными и пустыми.
 В Оптине я пробыл ровно семь суток, 168 часов. Из них где-то 70 часов я простоял на службах, 30 часов провел в индивидуальных молитвах, часов 50 занимался разной ерундой навроде бани, остальное пришлось на сон. Но самое странное и удивительное заключалось в том, что чувствовал я себя в итоге вполне сносно, голова соображала, как никогда ясно, правда, теперь вместо Цоя в ней звучали песнопения. «Богородице дево радуйся» «Благослови душе моя Господи», сопровождавшие меня всю дорогу до дома, которую я почти не заметил. Мое тело возвращалось домой, а душа еще пребывала в Оптине на службе. Странное состояние, интересное такое раздвоение личности. Вроде ты здесь и там одновременно.
Проблемы, что меня терзали до путешествия в Оптину, остались где- то далеко- далеко в тумане минувших дней, да и не проблемы это были вовсе, как мне теперь казалось. Это была обыкновенная жизнь. Непростая, с неудачами, потерями и разочарованиями то тут, то там, но в целом довольно сносная. Уютный, комфортный мирок, который я выстраивал себе столько лет, добивался изо всех сил чего-то (отношения, связи, карьера, положение) теперь казался мне таким жалким и призрачным, а суета сует поглотившая меня с потрохами   последние лет десять моей жизни, абсолютно бессмысленной. И чтобы это понять, всего-то потребовалось недельку пожить в непривычной мне среде, в кругу незнакомых людей, таких разных и таких одинаковых в своем желании вырваться за рамки исключительно материального бытия.  Да пришлось, конечно, привести в порядок мысли, чувства. Убедиться, что оказывается еще существуют другие отношения, незамутненные ставшими нормой меркантильными соображениями (друг- это такой человек, от которого мне нужно больше, чем ему от меня) другие взгляды, другие, несоизмеримо более масштабные ценности.  Но самое главное, конечно, это почти непрерывное молитвенное общение с Господом, подателем благ и вершителем судеб.
 Видимо, крепко отец Петр за меня молился.
Понятно, что это состояние надмирности со мной останется ненадолго. Пройдет совсем немного времени я опять буду поглощен привычными страстями, заботами. Что поделать, человек состоит из трех ипостасей: духа, души и тела, где тело со своими потребностями, пока мы живем в материальном мире, превалирует. Но это свое состояние бестелесности и прозрачности надо запомнить, запечатлеть. В качестве ориентира, когда наступит потребность обнулиться, привести душу к заводским настройкам.
И вот я вернулся домой. В квартире никого не было. Впрочем, нет-  было. Самое главное стояло в гостиной. И это главное называлось диван, мой родной диван, моя прррелесть. Я, как был в джинсах и куртке, упал на любимое ложе, обнял его, точно старого дорогого друга.
Вспомнился один мудрый анекдот про козу. Суть его заключается в том, что если у вас в жизни все плохо, то надо первым делом купить козу. И когда с животным в городской квартире станет совсем невыносимо, то козу следует тут же продать.
Звякнул телефон. Пришла СМСка от жены.
«Приехал уже?  Если что, мы с Машкой в Коломенском, на гуляньях. Курица в холодильнике.»
Сколько там на часах? Двенадцать.  Хотел снять куртку, но сил преодолеть притяжение дивана и оторваться от горизонтальной поверхности уже не осталось Последние растратил, пока сердечко жене посылал.
Ну что ж.  С полчасика, пожалуй, полежу вот так, с закрытыми глазами, пока мои гуляют. Потом все вместе пообедаем.  Я, улыбаясь, в предвкушении долгожданной встречи со своими, закрыл глаза и, убаюкиваемый «Богородице дево радуйся» погрузился в дрему. Через пять минут очнулся. Приподняв голову, недоуменно осмотрелся. Темно-то как вокруг. Странно. Пошарив по сторонам, обнаружил, что лежу заботливо укрытый пледом, подушка мягкая под головой. Куртки на мне уже не было. Жена, видно, побеспокоилась. Приятно. Догадался посмотреть на часы. Опять что ли двенадцать? Только, надо понимать, ночи уже. В таком случае все понятно. Это значит, что проспал я ровно двенадцать часов.  Нехило. Почти столько же, сколько за все время в Оптине.  Интересно, что теперь мне до утра- то делать? - подумал я… и уснул…

ЭПИЛОГ
Спустя где-то год на моем телефоне раздался звонок. Номер высветился незнакомый.
Приятный женский голос попросил Олега.
- Олега, Олега…- задумался я.
- Семенко Олега. Он однажды звонил мне с этого номера. Я его мама. Олежек уже месяц, как не звонил. Беспокоюсь.
- Ах Олега. Извините, но я с ним не поддерживаю отношений.  С тех пор, как в Оптине расстались. А как он сам-то, где он?
И тогда его мама рассказала продолжение Олеговой истории.  С ее слов, он приехал из Оптины в Киев только поздней весной четырнадцатого года. Уже сирень вовсю цвела. На месяц. В течение этого времени он продал свою фирму, закрыл все текущие дела, окончательно расстался с Олесей. После чего вернулся обратно в монастырь послушником.
Сейчас, спустя много лет, я, вспоминая об Олеге, лишний раз убеждаюсь, что ничего в этой жизни не бывает просто так.  Хочется надеяться, что он уже инок, а может даже и иеромонах, возможно пишет иконы или поет на клиросе. Интересно, что с ним бы стало, не послушайся он тогда своего голоса? В Европах улицы бы подметал? А может быть уже сложил бы свою буйную головушку где-нибудь под Херсоном.
Ваня с Васей ко мне приезжали два раза. Гостили. Первый раз останавливались по пути в Троице Сергиеву Лавру.  Во- второй, года через три, возвращаясь из Боголюбского монастыря после двухнедельного паломничества. Отправившись после обеда в Покровский монастырь, мы вместе приложились к мощам святой Матроны Московской, после чего я отвез своих завзятых паломников на самолет…