А получится написать роман? Часть 1, 2, 3, 4, 5, 6

Сложно сказать. Новых поисков не получилось. Нет острых воспоминаний. Жизнь пошла в каком-то тихом течении, будто вода стала плескаться на одном уровне. Иду, значит, по городу, а в городе все горы срезали, чтобы трамваи не скользили по рельсам.

Нет тех гор, которые часто приводили пассажиров в ужас. Обязательно герой появлялся в вагоне и кричал: - Ложись! Ногами вперёд! Упритесь в какой-нибудь выступ!
А какой, уже, тут выступ? Все вповалку и молись не молись, а без синяков невозможно обойтись.
Тогда тормоза были не такие, как сегодня. Сегодня тормоза мёртвые! Трамваи научились делать надёжнее.

Мне ни разу не повезло прокатиться, вот так, чтобы через улицу Советскую и со свистом!
В сторону улицы Кирова ни разу трамваи не слетали. Довольно ровная улица была в этом направлении.
А что вспоминать про это? Так, для порядка. В основном, по глупости парнишки лишались ноги. Насчёт рук не слышал. Сегодня часто смерть наступает почти сразу.

Ну, потому что много стало автомобилей из Европы и Америки. И машины тяжёлые, и скорость до десяти секунд сто километров. Я ездил со скоростью приличной, но разогнаться до ста километров не удалось ни разу. И машины были не очень крупные, и ездил я аккуратно. Жадности стать чемпионом не хватало. Падал, конечно, немного разбивался.
Но больше-то на велосипеде. Упасть было не слишком комфортно. Кровь обязательно.
Особенно плохо было насыпать на рану песку. Мой рану, ни мой, а заживало некрасиво.
Потом мусор был в виде печати.

Ну, вот, почти начало романа.
Я всю свою молодость жил в мечтах. А больше же ничего не было. Одни мечты!
Долго не было велосипеда. Долго не было того, без чего мечты на пъедестал не поставишь. Даже и мечты-то не было. о ней громко говорить было невозможно. Засмеют, ведь!
Хотел стать художником. А красок не было! Хотел стать музыкантом, а и балалайки даже не было. Хотел стать певцом, так и голоса красивого не было. Взять бы и стать хорошим учеником школы! Вот, уже это точно не получилось! Тут нужна такая усидчивость, а как усидеть?
Позади всегда было интереснее, чем передо мной. Учительница редко была красивой.
Вот, позадм всегда сидела Бэлла Васильева! Рядом с ней сидела, фамилию забыл. Так, на неё я не очень и смотрел. Я всё на Изабэллу Васильеву!

Классная Руководительница недолго терпела мой затылок, пересадила этих красоток прямо передо мной и Виктором Сурниным. Прямо скажу, учительница быстро исправила мою осанку!
У Виктора Сурнина осанку исправить уже не удалось. Дело в том, что у Сурнина Виктора одна нога была короче. Где-то Виктор порвал связку то ли сам, то ли врачи помогли, так что Виктор Сурнин красотой Изабэллы не увлекался. У меня шансов было больше. Но я тогда рисовал плохо, а без умения рисовать портреты можно было сколько угодно любоваться Изабэллой. Пользы, всё-равно было немного.

Девчёнки в классе все были расхватаны солидными парнями, которым было западло пытаться исправить мою стройную фигуру. Я был из тех, кто всегда прочно держался близости Виктора Сурнина. Он был меня старше на два года, успел очень успешно посидеть в каких-то классах, при этом, всегда в полном почёте перед теми, у кого всё было на месте.
Я рядом с ним выглядел скромной добавкой к его мужскому образу.

В десятом классе я с Изабэллой Васильевой без каких либо объятий расстался. Её подругу я быстро забыл, хотя она выглядела в десятом классе для парней предпочтиоельней. Изабэлла сошлась с каким-то разбойником. Вечно сверкая золотым зубом, этот парниша какое-то время сверкал и взглядом.

Но Изабэлла рядом с ним быстро скисла, её красота стремительно повяла от вечных пьянок и загулов. Её сестра, смотревшаяся вполне прилично, но она не смогла заставить меня на неё оглядываться, однако скоро стала смотреться наравне с Изабэллой, позже и вовсе переплюнула сестру.
Такая порча внешности меня так поразила, что я стал усиленно избегать пьянства, от чего выглядел маленькой собачкой до пятидесяти лет. Да я и в восемьдесят пять
сегодня так спешил в Банк заплатить налоги, что одна старуха испуганно отскочила на край тротуара, а мужик в магазине, имевший рост и вес, срочно пропустил меня между его рук, похожих на оглобли.

В Банке меня срочно обслужили. Я небрежно положил красную портянку в пять тысяч рублей, хотя на документе стояла чёткая сумма десять тысяч. Работница Банка вернулала тысячу двадцать. Мы оба остались довольны. Уже дома я просмотрел всё платёжки.
Я обнаружил, что за садоогород я не заплатил. Придётся идти снова в субботу за город и более подробно обсудить плату за право варить варенье из малины на следующий год.

Август


Часть вторая

Я не был никогда очень громким и успешным парнем. Эти рисунки я никгда не показывал никому, кроме своих родственников и друзей. Друзья не забывали себя возводить на более высокую ступень успехов. Я всегда соглашался. Один парень учился на специалиста в металле, другой рвался стать специалистом компьютерных технологий. Третий полез в сложную формулу Тела и скелета.

Куда уже мне с моими стихами и прозой! Я, правда, часто чертил какие-то загогулины, разглядывал мускулы человеческие сквозь разнообразие одежды. Кстати,
увидеть что-либо не сквозь щелка и сатин, а сквозь пальто и валенки, хотя бы, что-то стоящее, могли в институте единицы.

Да, срели товарищей в нашей группе будущих преподаывателей рисования я занял прочную ступеньку художника. Преподаватель у нас имел великий апломб будущего гения живописи.
Закончив с трудом Московскую Академию Художеств, он быстро обнаружил среди удмуртских студентов гениев. Количество было, конечно, незначительное. Два-три яеловека, не более.
Почему-то, я в число великих не попал. Преподаватель просто перестал замечать мои варианты великости, хотя студенты меня в великие безоговорочно вписали. Кто ещё мог двумя руками враз рисовать карандашом натуру! Меня сразу подняли до уровня закончившего Художественное Училище. Рисунки позорно мои воровали при любом удобном случае.

Учиться в институте мне было и тяжело и, в то же время, легко. Преподаватели Педагогического института поняли сразу и в полном коллективе, что требовать что-либо от художника по черчению, физике, математике в полном объёме было бесполезно. Так что учиться по предметам Педагогики, Коммунистической Партии и всем историческим наукам я мог не очень рваться.

При этом я усиленно любовался своими удмуртскими формами, как на лице моей мамы и, особенно на своём лице.
Я не знал, что мой отец долго был для меня загадкой. Отец не походил ни на удмурта, ни на русского мужчину. Он жутко походил своим загаром на южного гостя.

Я очень долго не осознавал эту его особенность. Особенно меня поражала его внешность среди отдыхающих в санатории южного направления, когда его единственный загар среди облитых сметаной северных наших русских людей, он своим телом выглядел другом лучей солнца. Загорать отцу было не надо. Тёмнокожий загар у отца не сходил не только в январе, но и в апреле.

Постоянно моя мать, вечно не загорелая, об отце чаще молчала. Сам отец нечаянно попал в какую-то переделку уже в 1941 году. Славы у отца, как я быстро понял, не было, потому что мне в школе попадало именно от удмуртских учеников. Меня странно, как-то  эти удмурты ненавидели. Как я понял, я не мог быть сильным, как мой отец. Потом, между делом, мать мне сказала, что отец был победителем в лыжных гонках на двадцать километров.

Эта новость меня добила окончательно. Таких подвигов я, конечно, достичь не мог.
Километр в школе я ещё мог пробежать не в числе победителей.

В институте я всё время поражался, что отец не пожелал стать художником. Сапожником отец мог стать. Но в армии сапожник мог иметь право только погибнуть с правом совершить подвиг. Можно любой. Теперь я уже понял, почему меня толкали в художники все преподаватели любого предмета, кроме рисования. Все эти пожилые преподаватели помнили подвиги моего отца на лыжных гонках.

Вся военная служба отца была покрыта туманом. Ни мать моя, ни соседи, которые смотрели на меня с большим любопытством, не делились со мной мнением тех Советских времён. Сама Удмуртия была вся сплошь создателем оружия самого разного. Ночью тайные машины со странным рёвом проносились через наш район куда-то на Север.
Болтовнёй в Ижевске мало кто мог похвалиться. Город был закрытого типа. Умение рисовать не поощрялось.
Я оказался таким же человеком, который был в состоянии нарисовать даже деньги!
Довольно скоро я это понял.

После окончания института я уже не сомневался, где мне лучше находиться. Только   
завод мог меня приголубить. Туда я и двинулся.
В то время, как я терял время, обучаясь Сопромату в цехе завода и зарабатывая знания инженера, куда меня Заводское Начальство аккуратно толкало, я смог успешно начать работать совсем не в художественном направлении. Холмогоров отлично продвигался к славе вместе с теми, кого он из наших выпускников старательно пестовал.

У Холмогорова всё отлично получалось. Однажды я заметил во время Московской элиты второго Холмогорова. Копия была ещё та! Второй Холмогоров был журналистом не из рядовых.
Тогда я понял, откуда было мастерство Нашего Холмогорова с таким умением говорить и убеждать!

Часть третья

Итак, я исправил чудовищное количество оштбок. Должен заметить, что на моей клавиатуре полностью стёрлись русские буквы. Я вынужден ориентироваться по английским буквам, которые тоже изрядно потёртые. Так что, мне приходится по памяти запоминать, на какую высоту или длину подвинуть палец, чтобы точно ударить по клавише.

Прошу извинить меня за бедность. Этих клавиатур у меня наросло стёртых так много, что я плюнул менять клавиатуры. Попытки решить проблему обновления букв я тоже не смог. Просто нет такой краски, которая бы смогла выдержать силу моих ударов.
Итак, следующие читатели легко прочтут третью главу. Надеюсь ошибок появится не так много. Дело в том, что замысел романа проявил свою линию, и я теперь не так быстро мчусь вперёд. Есть некоторое время по пути проверять свой новый текст.

Завод, конечно, я отметил своим подвигом - женился на исключительной дуре. Дура была избрана в надежде обучить красавицу с помощью школы, Техникума и, если получится, института.

Увы, обучение советской женщины и рождение детей - редкий вариант несоответствия
двух составляющих в женщине, которой досталось жить и учиться в семье цыган.

Все попытки обновить индуску в Советской Школе, это то же самое, когда обезьяна прыгает в Африке в клетке одной пальмы, переезжает на русскую ёлку в надежде, что на ёлке растут такие же шишки, как кокосы на пальме. Мало того, что в шишке не растут плоды разума, как и в кокосе не растут  плоды из набора текста.

В то время, как я развивался без всяких надежд на ограничение моего разума, я замечал не только понижение роста моей жены, но и понижение её разума.

Я тогда страшно изумился, как мой друг, приехавший из древнего села Патраки, щёлкал эти редчайшие знания заводских вариантов развития, когда и я, имевший коренное образование города Ижевска, увеличивал один за другим образование другого института, не посещая даже Ижевскую Инженерную Академию. В моей трудовой книжке так и было записано - Инженер второй категории.

Однако я усиленно рисовал портреты всех, кто слишком устал увлекаться всеми чертежами, которых было видимо-невидимо!

Неожиданно я почувствовал, наконец, что надо переходить на новый рубеж знаний.

Тем более, что пришёл этот знаменитый Холмогоров, успевший тоже, как и я, нахватать звания Заслуженного, Народного и ещё какого-то получателя иметь право заполнить Зал в Третьяковской Галерее своими полотнами чисто художественного значения.
В то время, как полотна  Холмогорова разглядывали народы СССР, я вешал в своей квартире пейзажи и натюрморты скромного размера в нерабочее время. Особенно в субботу и и воскресенье. Однажды я открыл дверь, за которой стоял всеми и мной тоже уважаемый Холмогоров.
Получив одобрение из уст великого из великих города Ижевска, я, наконец, вылез из недостаточного чистого отдела Завода, чтобы начать вонять красками и лаками в здании Художечтвенного Фонда.

Бедная Нина! Эта жена цыганского происхождения в первые же дни ожидала золотой дождь, выпавший на столы и стулья нашей общей квартиры!

Надо было, во-первых, забыть мне уважение Директора Завода, в котором я работал восемь лет!
Затем научиться писать картины не такого размера, какой я себе позволял. Надо было запомнить, что огромный портрет мог создавать только ОН - Холмогоров! У меня должны были размеры только такими появляться, чтобы на одну стену в моей квартире могло поместиться не менее десяти в размере стены два метра на два метра

Именно так я и стал творить! Прошло не менее года, когда в Художественный Фонд явился один Директор Кафе и не осторожно обратился к Администрации Художественного Фонда.
-Простите! У вас тут работает такой-то! Я бы хотел, чтобы он выполнил ы нашем Кафе роспись на стене!
Слух дошёл до Холмогорова. Холмогоров не замедлил явиться и лично посмотреть, кто соизволил так смело отметить мои способности, унизив всё общество художников.

В тот вечер цыганка Нина не смогла обещать цыганскому Табору принести в их общий дом обещанные приличные бабки для покупки большого количества спиртного. На другой же день она на большую машину погрузила всё, что она могла найти в нашей квартире.
Я мысленно поблагодарил товарища Холмогорова.
Теперь мне не грозило приходить домой во-время. Теперь у меня началась эра выживания. Я должен был усиленно зарабатывать цыганам счастливую жизнь. Пятьдесят процентов с меня стремительно стали вычитать на благо жизни красавицы до совершеннолетия детей, у которых в планах не намечалось учиться дальше восьмого класса. Сама Нина ушла с запасом вещей.
Аттестат Зрелости она, конечно, оставила в школе.

Август


Часть 4

Итак, исправив великое количество новых ошибок, которые я насыпал большим ведром невнимательности в трёх главах, я продолжаю сыпать текст в виде усилия и творческого вдохновения.

Битва за жизнь началась не шуточная. Нельзя сказать, что в Художественный Фонд проникли великие из великих. Это были все те, у кого насыпалось много родственников в Ижевске, которые не обязательно были художниками. Просто были знатные руководители разных Отделов, разных вендомств и разной Иерархии.

Спорить с ними по поводу, кто более велик, было себе дороже. Поэтому пришлось много вспомнить басен Крылова Ивана Андреевича.

Сразу признаюсь, я не только ловко жонглировал русским языком, но и краской пытался замазать некие абзацы шероховатостей своей биографии. А сколько гениальных до лицемерия стихов я написал! Пусть жизнь, которую я провёл в этом Художественном Фонде, не выдаст меня на эшафот истории!

Да, лицемерить приходилось постоянно, а промолчать требовалось в течение тринадцати лет тяжкого труда те же самые тринадцать лет! При этом помалкивать приходилось даже тогда, когда что-то у меня получалось на уровне гения.

Именно тогда же я написал роман "Любите...", ну, вы сами понимаете, что память я свою не смог прославить, так что название моего романа я мгновенно забыл.

Мне именно повезло, что я плохо помнил все тяготы жизни в том Советском Союзе,
если у меня была именно такая память.

С другой памятью я бы сошёл с ума. Помню, когда я ходил в ИЗО студию Дворца Машиностроительного завода, там нас посещал Терсаков. От этого изумительно умного инженера осталась только в моей голове память, что этот Терсаков рисовал на моих глазах муху, которая села ему, как бы, на доску.

Качество мухи было бесподобным! Я же в это время рисовал красавицу в возрасте тридцати лет. Моя красавица на листе бумаги с трудом превзошла красоту той самой мухи!
К счастью, я не стал жителем Психической Больницы. Женщина моя никого не заинтересовала, что меня сильно удивило. Но муха Терсакова превзошла мой ртмунок  настолько, что больше я Терсакова в ИЗОстудии уже не видел.

Кстати, моя мама сказала, что Терсаков был отличником-студентом. Но он не научился, как я, резво лицемерить и поддакивать Начальству.

На фоне этих неудач Терсакова, я продолжил жить и учиться в числе передовых студентов, а потом строителей Коммунизма.

Ведь, главное-то в жизни не отличные отметки во время учёбы. Эти отметки всегда отмечены красным сиянием! Самыми надёжными отметками всегда являются тройки!

С этими тройками я мгновенно стал в заводе передовиком производства. Институт я закончил тоже только с тройками. Но стал я инженером второй категории, уступив первую категорию оболтусу, который оказался другом Первого Секретаря Обкома Партии!
Где уже мне тягаться с такими друзьями!

Два года я прошелестел перед Художественным Фондом Удмуртии в Конторе Ресторанов, Кафе и Столовых. Там я усиленно мазал дорожку впереди себя нежными словами, улыбкой и походкой, в которой было почтение к любому слову и к любому намёку.

Если кто-нибудь сообщит мне, что вели себя точно так же, я не стану смеяться.

Какой уже тут смех? Ведь, Руководство вело в большом Государстве себя точно так же! В то время, как за границей иностранцы рвали и метали подхалимажем за миллионы, мы в Советском Союзе рвали и метали за премию от пяти рублей до ста!

Именно это не испортило нас и не сделало нас до 1989 года олигархами.

Август

Часть пятая

Бедная пятая глава! Я до того мучился с ошибками в четырёх главах, что мне стало казаться, будто моё умение писать правильно совсем не выглядит мастерством!

Я и этого-то даже не умею!
Но, тем не менее, пятая глава ползёт вперёд, ошибки скачут впереди этой главы.

Но разум побеждает! Я уже вижу, как не очень умные Генеральные Секретари меняются, не успев набедокурить, вместо них взлетают президенты. Полиция сначала привычно стала обзываться полицаями, потом народ устыдился и стал называть мощных мужиков полицейскими. Флаг Российский трёхцветный встретил народ сначала в штыки.
Но постепенно народ осознал, вспомнив красный флаг ещё менее приличным.

Народ всегда ко всему привыкает. Привыкли. Я тоже привык. Я как все. Я даже больше, как все!

Даже, когда началась Спецоперация, я не сильно ворчал против войны с этой Украиной! Я лучше, чем Удмуртия, видел Украину вблизи, съездив три раза на берег Чёрного моря. Кто же не ездил в этот Крым, примазавшись к Власти! Кого могли послать в эту Украину в то время, как не меня? Ценность моя была так незначительна!
Я был не военнообязанный, не знал никаких тайн СССР. Я и стрелять-то не мог.
У меня был правый глаз хуже, чем левый. Я был, ко всему - левша! С правой руки я и стрелять не мог, даже не пытался!

Я писал стихи строго правильные. Но, благодаря этой Спецоперации я стал сомневаться. Такие хорошие жители Украины гибли сотнями! Тысячами! Я и тогда,

СССР видел пустоту на улицах Советской Украины. Я, ведь, не видел ни Киева, ни Харькова, ни Севастополя!
Я видел пляжи и грустное море Чёрное! Пляжи я видел очень грустные. Я, ведь, ездил на берег Чёрного моря только тогда, когда СССР массово рвался обогнать и перегнать Америку!
А это всегда была зима.
Однако именно в эти прекрасные поездки на Чёрное море я ощущвл этот Йод моря в воздухе.
Если бы я сейчас съездил туда, где я удлинил свою жизнь, я бы ещё раз удлинил бы свою жизнь до ста лет!
Хотя, мне уже немного осталось это сделать и сейчас.

Я сегодня открыл кран холодный душа. Моё тело не почувствовало потерю сердечного тепла, я не задрожал от страха, что я натворил!

Всё осталось, если бы я нырнул сегодня именно в Чёрное море и остался бы жив и здоров. Правда, сегодня температура плюс двадцать два градуса, но хотел бы посмотреть, кому понравится рядом с кипятком в соседнем кране плескать на себя температуру какого-нибудь октября?

Но, как бы то ни было, здоровье моё снова движется к тяжёлым последствиям либо субботы либо воспресенья. Я уже чувствовал сегодня серьёзные боли в правом боку живота. Это признаки того, что надо бы решиться идти на операцию.

Но операция возможна только после прекращения войны с Украиной. Самое главное,
после заключения мира все цыгане снова уедут в путешествие по миру, растекутся по всей земле, перестанут ненавидеть русских, которые мешают им жить, как они того хотят.
Я перестану их видеть каждый день. нервы мои успокоятся, и я перестану чувствовать их страшный замах на мой правый бок. Всё же прекратится!

Вы даже не представляете, как плохо чувствовать страх! Я, конечно, умру, даже если вся жизнь не изменится. Но у цыган есть задачи, которые они выполняют даже лучше, если им за выполнение этих задач только обещают заплатить.

А кто сегодня стремится платить? Только те, кому действительно платят.
Сегодня таких идиотов нет. Сегодня мир живёт во сне, нарисованном Банками.

Банки думают, что им все верят. И Банки всячески поддерживают эту игровую подсказку.  вспомните, как усиленно используется форма - 999999! Нигде число не заканчивается на единицу, нв цифру пять! Только девятка! То-есть, смысл того, что девять число всегда меньше, чем 1234...

Банк посотянно врёт, что всё стоит меньше сегодня, чем вчера. На самом деле все цены держатся на том же уровне, чем вчера, чем сегодня, чем завтра. Реклама постоянно сообщает пониженную сумму на один рубль ниже того, что любой магазин сообщает. Один рубль всё чаще лезет впереди настоящей суммы.

Меня это всё чаще раздражает.

Когда стоматология каждый день сообщает, что поможет всем, кому нужны красивые зубы, объявляют, что помогут, я до сих пор не знаю их истинной стоимости их помощи.
Только не надейтесь, что они сбавят цену на один рубль! Их цена услуги в один рубль никогда не будет уложена при любом варианте их услуги.

Август

Часть шестая

Итак, я давно на пенсии. Я всё время пишу и пишу. Скорее всего я надеюсь на чудо. Чудо, это когда меня заметят и начнут платить. За что? За то, что читают.

Но я не умею делать деньги. Я этому не приучен ни в Советском Союзе, ни в России. Кстати, а зачем учится делать деньги? Я над этим задумался только один раз.
В тот день я лежал на кровати с очень сильной головной болью. Понятно, что головная боль напомнила мне, насколько опасно я болен! Я проаёл очеь длительный само массаж. Скоро мне стало легче.

Представьте себе моё выздоровление в тот же момент! Не чувствуя боль головы, я возрадовался необычайно. С тех пор я стремительно стал делать самомассаж. Со временем от головной боли я стал избавляться, освоив этот самый массаж на самом высоком уровне. Из меня выныпнул этот болезненный синдром раз и навсегда!

Я просто перестал затачивать внимание на поиске денег. И они пришли сами собой.

Теперь я думаю не о деньгах. а о том, как мне уже сейчас не умереть.

Сегодня стоит мне увидеть слово - Интернет, как я чувствую себя, как на крыльях, и мне уже ничего не надо. Зачем усложнять себе задачи? Главное, чтобы работал компьютер, чтобы Путин имел возможность ещё раз слетать на Аляску. И чтобы Дональда Трампа, как любого президента Америки, не шлёпнули на каком-нибудь перекрёстке нашей уважаемой Америки.

Тем не менее, смерть всегда лишает нас самых уважаемых господ и товарищей. Уж какой был товарищ Сталин, а лучших своих соратников всегда выбирал с сомнением.
А сомневающий всегда ошибается.

Если учесть, что мы сегодня живём по принципу: побеждая, зарабатываем уважение и почёт! И это правильная политика.

Но хватит о грустном! Наше вооружение уже переходит все границы. Поэтому я уже сегодня не знаю, куда и в какое время мы сегодня скакнули. При Путине наша скорость в новую эпоху уже так высоко запрыгнула, что я подозреваю, нам даже не надо будет нажимать на кнопку с атомной боеголовкой.

У нас уже есть более страшное оружие. Например, вся армия засыпает в тот момент, когда надо бы не спать!

Остаётся попробовать угадать. в какой период жизни мы залетим при скорости в двадцать махов? Я не представляю эту скорость, поэтому предположу, что  к этому моменту мы восстановим жизнь мамонта и саблезубого тигра. Может быть, даже так случится, что великаны появятся на землев небольшом количестве, изумляющие нас своей величиной.

Но, в основном, гибедь космонавтов и астронавтов будет только расширяться. Чем выше скорости, тем незаметнее переходит жизнь в сон. Бояться же нечего!
Помню, когда я ушёл в этот туннель, из которого был один выход на тот свет, я испытал такое блаженство, какого я уже не испытаю до настоящего перехода в мою смерть. Кстати, в этом состоянии блаженства я находился часа два, а потом вспоминал это блаженство ровно сутки. Был даже момент, когда я зря стал сопротивляться.
Но мне стало жалко водителя грузовика. Он так просил меня притвориться живым и невредимым! Я потом очень пожалел о своём обмане Комиссии. Они меня собрались отправить служить в армии на осров Шпицберген.

До сих пор не знаю, где это. Но, думаю, что это очень холодно.

Август

Часть седьмая