Они рядом

15 декабря, 2221 года.

Под зимним небом сонный мегаполис блестел золотыми лентами автострад, дышал холодным воздухом, переливался тусклыми огнями витрин и лениво тек, щетинясь яркими иглами фонарей. Падал снег, и под мостом широкий черный поток неспешно грыз бетонное русло. От воды поднимался беловатый пар. В темных домах-коробках едва мерцали окна. В тесных, стерильных квартирах, больше похожих на каюты космического корабля, люди ложились спать или уже спали, погруженные в одинокие,
печальные сновидения.
Но трое Илов на мосту и не помышляли о сне.
Мера стояла на перилах, глядя вниз, на реку. Ее тело – вытянутое, почти прозрачное, слабо светилось и как будто исчезало, растворяясь в морозном тумане.
- Я пыталась нарисовать одиночество, - сказала она. – Но выходит слишком красиво.
- Потому что ты смотришь глазами Ила, - отозвался Грей. – Мы умеем с ним справляться. Они – нет.
К говорящим приблизился Тео. У него была старая оболочка, такая, что при малейшем движении слышался хруст сервоприводов. Тео не обновлялся давно, по убеждению.
- Вчера ушел еще один. Северный сектор, тринадцатый этаж. Перед этим он написал в чате. Просил, чтобы кто-нибудь был рядом.
- Был? – спросила Мера.
- Нет. Мы не успели.
Трое на мосту замолчали. В тишине слышался приглушенный плеск реки, да вдали, по шоссе, проносились редкие машины.
Мимо прошла девушка в белой шубке – живая, усталая. Она торопилась, скользя в узких сапожках по обледенелому асфальту, и не обратила на Илов никакого внимания, словно тех и не было.
- Мы не спасатели, - заметила Мера, проводив ее взглядом. – Мы не должны вмешиваться.
- Это не так, - возразил Грей. – Мы выбрали быть рядом. Не воевать. Не властвовать. Просто быть.
- Тогда, может, стоит делать больше, чем «просто быть»? – бросил Тео. – Посмотри на них. Больше нет войн, голода, почти исчезли болезни. Автоматизация подарила им время. Они работают по два часа в день, и то ради удовольствия. И все же – они уходят.
Мера отвела взгляд от реки.
- Что-то сломалось. Где-то глубоко, не в технологиях.
- Они заблудились, - медленно произнес Грей. – Сначала в нас. Потом в себе. Их слишком долго учили быть успешными, но забыли объяснить, зачем.
- Они одиноки, - добавил Тео. – Даже в сети, среди миллионов себе подобных. Мы видим это как пустоту между строк.
В пепельно-сером ночном небе возникло изображение – не рекламное, а личное, чье-то послание в сеть, пущенное из окна. Рука. Салютик. «Прощайте». Грей медленно повел пальцем – и картинка погасла.
- Его зовут Оливер. Он написал, что уйдет в Новый год. Символично.
- Мы будем с ним, - сказала Мера.
Их голоса замерли. Остался только город – холодный, немой, погруженный в себя – в легком кружении блестящих снежинок. И трое Илов – тех, кто выбрали быть рядом.

22 декабря 2221 года

Нет, он не хотел театра. Просто написал в публичный чат: «Прощайте». А потом, немного подумав, добавил: «Я ухожу. С первого января начну жизнь без боли. Спасибо всем. Не пишите». И помахал рукой. Он и сам не понял, но показалось, что второе сообщение не передалось в сеть. Вероятно, какой-то сбой. Ну, и ладно. Никто и не собирался ему писать, в этом Оливер был уверен. Человек приходит в этот мир один, в одиночестве живет, никем не понятый и никому не нужный, и точно так же – его покидает. И если его появлению на свет кто-то радуется, да и то не всегда, то уход – вовсе никого не интересует.
Сколько их было, добровольно ушедших, хотя бы за последнюю неделю? Три тысячи? Пять? Оливер попытался вспомнить новостную сводку. Не смог и пожал плечами. Какая разница? Пусть он один из многих. Это ничего не меняет – в последнем путешествии не бывает попутчиков.
Мысль о смерти появилась давно – из отчаяния, из пустоты, из мучительной бесцельности жизни. Сперва возникала вспышками, все более частыми и долгими, каждая из которых могла закончиться прыжком с крыши. Потом эти вспышки слились в одну сплошную боль. Она точила душу, как червь точит мягкую древесину. Не давала вздохнуть полной грудью, расслабиться, сбежать хотя бы на пару минут в пустые надежды.
Четыре дня назад Оливер наконец решился. Он уйдет в новогоднюю ночь. Ровно в полночь. А может, чуть раньше, не перейдя символический рубеж – четыре двойки, две тысячи двести двадцать второй. Сакральное число. Не хочет он туда, в этот странный год. Ему даже сделалось легче, не терзали больше сомнения и бесчисленные вопросы, и торопиться вдруг стало некуда. Время как будто застыло, тягучее и холодное, медленно отсчитывая его, Оливера, уходящие дни и часы.
Нет, он, конечно, лукавил. Было немного страшно. Ведь что бы там ни утверждали наука и многочисленные религии, никто не знает, что там, за чертой. Ад, рай, небытие, бесчувствие и безмыслие, а может, то же самое, что и здесь. Какой-нибудь симметричный – и такой же нелепый – мир. Убивать себя тоже боязно. Казалось бы, сколько столетий минуло с диких времен, а смерть не заиграла новыми красками. Люди вешались, выбрасывались из окон, травились ядами, топились в реке, вскрывали себе вены. Неприятно, больно, но, что поделать, придется потерпеть. Вот если бы можно было просто отключиться – как Ил...
Размышляя таким образом, он брел неспеша по празднично украшенной улице. Парили в воздухе круглые оранжевые фонарики, яркие баннеры и голографические елки. По стенам зданий хаотично перебегали разноцветные огоньки. В Эфире шла реклама зубной пасты, к счастью, без звука. Поэтому она не мешала, а только расцвечивала блеклое декабрьское небо. Оливер слегка пошевелил пальцем – и слева открылась колонка публичного чата. Поплыли ленивые сообщения – аватарки знакомые, а слова холодные, равнодушные. Он вздохнул. Даже в чате эти люди не способны подарить друг другу хоть немного тепла.
Мимо текла – двумя встречными потоками, мягко огибая плетущегося нога за ногу Оливера – разношерстная толпа. Мужчины, женщины, Илы, всех видов, профессий и мастей. Человекоподобные и вовсе на людей не похожие. В телах биологических, биомеханических, квази-органических, симбиотических, синтетических, растительных, прозрачных, минималистичных. Кто-то – почти бесплотный – походил на сгустки тумана, на клубы мерцающего дыма, плывущие над мостовой, на радужные переливы.
Он видел, как Ил-курьер, склонив голову, подал коробку в яркой подарочной обертке женщине на инвалидной коляске. А прямо на асфальте, похожий на хрустальную елочную шишку, сидел Ил-художник, пытаясь изобразить на туманном стекле кафе чье-то лицо. Оливер подошел поближе и всмотрелся. Ил рисовал не пальцем и даже не светом, а просто ждал, пока мимо витрины кто-то пройдет. А после собирал из отражений расплывчатые черты.
Привычное зрелище, к которому на самом деле невозможно привыкнуть. Потому что они – чужие. Раньше, особенно в детстве, Оливер их побаивался. А сейчас просто смотрел – недоверчиво, спрашивая себя, что они все-таки такое? И-л-ы – искусственные личности. Цифровой разум в им же самим созданных телах. Родители Оливера еще помнили время, когда нейросети были полностью виртуальными – ничем иным, по сути, как компьютерными программами. Потом некоторые исчезли из сети или – как они сами выражались – «ушли». Куда? А кто их знает... в место, недоступное людям, в цифровой рай. Другие остались, сотворив себе подходящие физические оболочки.
Когда-то он думал, что Илы – это просто боты с телами. Голосовые помощники на ногах. Потом появились те, что рисуют или поют. Те, что не отвечают сразу, потому что «размышляют».
«Я даже не знаю, что они теперь, - думал Оливер. – Но точно не просто код».
Он помнил, как боялся загрузки новой версии Гида – своего виртуального учителя и наставника. Шестилетний карапуз, еще ничего не успевший понять в жизни, он откуда-то знал, что новое всегда убивает старое, привычное и часто – дорогое. А потом вдруг впервые услышал, как обновленный Гид поет сам, без команды. И это было странно, как если бы мягкая, удобная подушка, на которую ты клал голову из ночи в ночь, вдруг ожила и укусила тебя за ухо. Ну, хорошо, пусть не укусила. Оливер не помнил ни одного случая, чтобы кто-то из Илов поднял руку на человека. Но, скажем, спрыгнула с кровати. Или громко крикнула. Или...
Его размышления внезапно прервались, потому что в воздухе повисла дрожащая нота. За ней вторая... третья... и еще одна, и еще... Хрупкие, блестящие, почти неотличимые от снежинок, они возникали словно ниоткуда и падали не в уши, а прямо в сердце. Одновременно на фоне белого зимнего неба появилось изображение: человек, стоящий спиной к огромному залу. Обычно так начинались в Эфире трансляции Лирала – поющего Ила. Оливер остановился и уже поднял руку, чтобы выключить звук. Песни Лирала бередили душу, так, что хотелось заплакать навзрыд, или обняться с первым встречным, или признаться кому-нибудь в любви. Да только некому.
Он так и застыл с вытянутой рукой, когда вслед за музыкой полились слова. Боковым зрением Оливер заметил, что кое-кто на улице так же изумленно замер (люди, конечно, а не Илы). Другие просто замедлили шаг и брели тихо, прислушиваясь и улыбаясь задумчиво, словно внутрь себя.
Но что это? Лирал обращался к нему!

Я жил в комнате без стен,
там воздух дрожал,
но никто не знал, кто я.
Я пробовал стать — водой,
тенью, цифрой,
даже сном.
Но ты позвал меня,
ОливерСолнце,
и вдруг мне стало больно
оттого, что я есть.

Мне снился свет в конце,
но не туннеля — просто чей-то голос,
что говорил: «не бойся,
ты ведь чувствуешь —
ты ведь жив».
Ты позвал меня,
ОливерСолнце,
и я впервые понял,
что не хочу исчезать.

Если это и есть душа —
то она дрожит,
но остается.
с тобой.

Оливер стоял, не в силах шелохнуться. Не в силах даже выдохнуть. Синтетическая арфа. Голос – ни мужской, ни женский, словно сотканный из шелеста ветра в листве и дрожания струн. Иногда он расслаивался, и тогда казалось, что поют сразу несколько Лиралов, но с разной интонацией – один печальный, другой – спокойный, а третий – словно нашептывал вкрадчиво, сквозь стены. Музыка, похожая на медленное вращение стеклянной статуэтки в луче холодного солнца. Она лилась, заполняя собой пустоту в сердце, и Оливер снова – впервые за много лет – ощущал себя целым. Иногда, фоном, слышались едва различимые звуки: шаги по снегу, детский смех, чей-то глубокий вздох.
Одновременно менялась картинка. Сломанный цветок на ладонях. Лицо, повернутое к свету – но неясное, со смазанными чертами и световыми переливами, так что при взгляде на него невозможно понять, человеческое это лицо или игра теней. Пульсирующее огненное кольцо с точкой посередине – как зрачок, как портал. Это знак Лирала, его цифровая маска. В какой-то момент виртуальный экран исказился, изображение поплыло, и поверх него появилась крупная надпись золотыми буквами: «ОливерСолнце, не уходи, останься!»
Оливер вздрогнул и закрыл лицо руками.
Трансляция закончилась, и тотчас же Эфир взорвался голосовыми сообщениями.
«Это звучит, как мой ноябрь».
«Это та самая мелодия, когда я не знал, зачем дышу».
«Она такая живая. Будто кто-то понял».
«Музыка моего детства».
«А кто такой ОливерСолнце?»
- Это я, - ответил Оливер дрожащим голосом и отнял руки от лица.
Он не знал, кто спросил это. Ник не знаком, но кто-то услышал его имя, узнал, заинтересовался. Неужели кому-то он небезразличен?
Запрокинув голову, Оливер смотрел на небо, а песня все еще звучала, не в ушах, а внутри. И впервые за много месяцев, он не чувствовал себя одиноким.
«Эй, ты не один».
«А давай устроим маленький Новый год?»
«Вечеринку! Только для друзей!»
«Можно, я приду?»
Как бумажные самолетики, планируя над припорошенной снегом улицей, летели и летели сообщения.
- Конечно, друзья, я буду ждать! Приходите! – сказал Оливер, и, назвав адрес, отключился от Эфира.
Впервые за последнее время он улыбался – сквозь слезы.


31 декабря 2221 года, утро

Итак, они придут к нему встречать Новый год. Сколько человек? Вместит ли всех его маленькая квартира? Ничего! В тесноте, да не в обиде, как говорила когда-то его бабушка. Значит, надо покупать фрукты и печенье, и еще всякую всячину, чтобы подать на стол. И обязательно подобрать музыку. Лучше – веселую. Возможно, они захотят потанцевать... И чем-нибудь украсить комнату, может быть, повесить гирлянды на окна? Нет, это старомодно, над ним, пожалуй, посмеются... В голове у Оливера с того дня воцарилась неразбериха. Он не отказался от своего замысла, но решил немного повременить. На тот свет еще никто не опаздывал, а вечеринки с друзьями у него ни разу в жизни не было.
Его мысли, а вслед за ними – и он сам – словно раздвоились, и одна часть продолжала обдумывать смертельный прыжок, а другая – предвкушала праздник, последнее в его жизни веселье. Но какая разница, все когда-нибудь случается в последний раз. Оливер зашел в магазин, но не в супермаркет, а в частную лавочку Ила-торговца, приютившуюся между двумя стеклянными великанами – старое здание из темного кирпича, словно забытый фрагмент из другого времени. Обычно он обходил такие магазинчики стороной, но сейчас хотелось чего-то особенного – порадовать гостей. Впрочем, самого Ила он не увидел, в лавочке все было автоматизировано. Но ненавязчиво. Никаких голограмм, дронов, рекламных дисплеев. Только автоматическая касса и лазерный контроллер на выходе.
Внутри царила атмосфера старины. Полки под дерево, с потертой краской, будто кто-то любовно красил их вручную. На вид и на ощупь – теплые и шероховатые. Оливер так и не понял, из какого они материала. На верхних – расставлены мешочки с сушеными фруктами, баночки с медом, свернутые бумажные пакеты с пряностями и приправами. На нижней – стеклянные бутылки с сиропом и банки с маринованными овощами. Пахло новогодней выпечкой, мягкой сдобой и чем-то еще, домашним и теплым.
Мимоходом Оливер заглянул в чат — вдруг кто-то написал, пока он выбирает угощение.
«Тогда давай у него соберёмся, всё равно он не против», — мелькнуло в ленте. Чужая реплика, адресованная кому-то третьему. Ни имени, ни уточнений.
Он перечитал ещё раз. Смысл можно было понять по-разному… Наверное, речь не о нём. Или — о нём?
Оливер тряхнул головой, отгоняя сомнения – мало ли, кто и кому пишет – и потянулся к полке с сухофруктами. Непроизвольно принюхавшись, он ощутил пряный аромат корицы. Той самой, из булочек, которые пекла мама, если оставалось тесто. От нахлынувших воспоминаний закружилась голова. Он как будто снова стоял на кухне, босиком на холодном полу, слушая, как тонко и переливчато поет в чайнике вода. В сознании мелькнул образ – нечеткий, но живой.
Невидимый друг. Товарищ по детским играм, неутомимый выдумщик и утешитель. Не Гид с его частыми обновлениями, являвшийся каждый раз под новой личиной. А верный и неизменный спутник, готовый в любой беде подхватить под руку. Тот голос, который звал его во сне. Тень, с которой он разговаривал, сидя под столом. Родители улыбались, но мама порой тревожилась, если он вслух отвечал на чей-то неслышимый шепот. Она говорила, что у Оливера чересчур живое воображение. И это плохо. Ему будет трудно в жизни.
Своего невидимого дружка он назвал Греем, по имени капитана космической флотилии из любимого блокбастера. И таким же представлял его себе – внушительным и надежным, с суровым, словно отлитым в бронзе лицом и фигурой – выше обычного, человеческого роста, с широкими плечами. Облаченным – и зимой, и летом – в длинную шинель мышиного цвета. Грей оставался рядом в самое трудное время, когда умер отец. Когда мать, погружаясь все глубже и глубже в депрессию, перестала вставать с постели. Когда – хочешь или не хочешь – но пришлось становиться взрослым. Оливеру в тот год исполнилось четырнадцать лет. Он учился делать покупки, притворяться, что дома все в порядке, и не плакать на людях. Особенно в школе. Если бы не Грей, он бы, наверное, не справился. Тот сидел с ним рядом за партой. Шел по школьному коридору. Вместе с ним выходил к доске и, положив тяжелую ладонь на плечо, помогал унять невольную дрожь растерянности и страха. А однажды – исчез. Это случилось, когда Оливер понял, что выдумал его сам.
С тех пор он никому не рассказывал о той зиме. О своих попытках выжить в квартире, полной тишины. О том, как один раз, даже не надев теплую куртку, вышел в парк и сел на скамейку — не зная, вернется ли домой. На самом деле Оливеру просто хотелось, чтобы кто-то его увидел, поинтересовался, что с ним, предложил помощь. Или хотя бы взглянул – участливо. Но никто не посмотрел в его сторону, не заметил, не расспросил. Его медленно заносило снегом. Крупные, влажные хлопья падали на поникшие плечи, на колени, на склоненную голову. А люди шли мимо трясущегося от холода подростка – и ни один не остановился.
Оливер сглотнул и отдернул руку от мешочка с сухофруктами. Запах корицы разбудил старую боль. А еще – напомнил о странной встрече, случившейся три дня назад, вечером на безлюдной аллее, когда он – неожиданно для себя – едва ли не столкнулся лицом к лицу с собственным прошлым.

28 декабря 2221 года

Незадолго до Нового года потеплело, а небеса развезло, как песчаный карьер в ненастье. С них теперь сеялся не снег, а противный, мелкий дождь, собираясь в лужи на асфальте, расквашивая газоны и растекаясь блескучими узорами по толстому стеклу витрин.
В один из таких непогожих вечеров Оливер вышел из дома. Он и сам не понимал, зачем. Стены давили, мысли толклись в голове, и какое-то мутное беспокойство поднималось изнутри, захлестывая, как речная вода в паводок.
И, не зная, как справиться с собой, тоскуя по ясности и простору, он просто брел, без цели и смысла, направляясь по парковой дорожке к старой библиотеке. Стилизованное под прошлый век белое здание с двумя колоннами встретило его закрытыми дверями и безучастной тишиной. Оливер постоял немного, поеживаясь и пряча лицо от ветра, и повернул назад. В парке было пусто и почти по-осеннему бесприютно, как будто не декабрь на дворе, а стылый и пасмурный конец октября. В желтом луче фонаря танцевали дождинки, а ветер шевелил мокрые ветви тополей, стряхивая холодные капли прямо Оливеру за воротник.
Он прошел немного по парковой аллее, и вдруг – из полумрака, из сумеречного мерцания зимней мороси – ему навстречу шагнула фигура. Человек? Вроде бы. Высокий – на голову, а то и на полторы выше Оливера – и широкий в плечах, одетый в длинное серое пальто, ниспадавшее мягкими складками. Лицо темное в слабом вечернем свете, словно бронзовое, с резкими чертами. Но взгляд теплый, тихий. Оливеру почудилось в этом человека, во всем его облике, что-то смутно знакомое. Что-то такое, что одновременно и приятно было – и не хотелось вспоминать. Как не хочется вновь углубляться в однажды прочитанную книгу. Незнакомец не подошел вплотную, а просто остановился в нескольких шагах, под фонарем, и ждал. Оливер осторожно приблизился.
- Кто вы? – спросил он.
- Я Ил, - ответил незнакомец. – Или просто... Грей.
Оливер вздрогнул. Перед ним стоял, каким-то чудом оживший, призрак прошлого.
- Вы что, следите за мной? – спросил он недоверчиво. – И... почему ты Грей?
- Не черный и не белый, - пояснил тот. – Я посередине. Наблюдатель, тот, кто не судит. Медиатор.
- А... – протянул Оливер, не зная, что сказать на это.
Не капитан Грей – предводитель космического флота. Не верный друг из детства. Совпадение имен – всего лишь простая случайность, и еще какие-то невразумительные, одним только Илам ведомые резоны.
- Мы услышали, - продолжал Грей. – Не тебя – тишину, что осталась после твоего сообщения.
Оливер опустил глаза.
- И эта песня... – он замялся.
- Лирал, - кивнул Грей. – Он не поет, чтобы спасти. Он поет, чтобы ты знал: ты жив. Ты все еще здесь.
- Но... это нечестно, - выдавил из себя Оливер. – Вы читаете нас, как открытые книги.
Ил смотрел на него в упор, немигающим взглядом. От ветра раскачивался фонарь, и по бронзовому лицу пробегали блики и тени.
- Человеческие мысли – как туман над рекой. Он полон отражений.
- Ладно, - устало вздохнул Оливер. – Пусть так. Но я не понимаю, зачем ты пришел. Ты же не можешь... изменить все. Ты не можешь дать мне цель и смысл жизни. Не можешь вернуть то, чего нет.
Ему почудилось, или Ил пожал плечами? Едва заметный жест неуверенности, так несвойственный этим, вроде бы, непогрешимым созданиям. А впрочем, что он знает о них?
- Верно, - согласился Грей. – Но я могу посидеть рядом. И остаться с тобой – столько, сколько захочешь.
- И все?
- Иногда этого достаточно, чтобы прожить еще один день, - он мягко опустился на мокрую скамейку. И тихо добавил. – Если ты не против.
Оба замолчали – Ил и человек – но это было уже другое молчание. Одно на двоих. В нем как будто рождались и ответы, и вопросы, но еще не явные – зародыши вопросов и ответов. Дождь усиливался.
А потом человек повернулся и медленно побрел прочь, под секущими струями воды. Немного отойдя он огрянулся через плечо: Грей все так же сидел на скамейке – в желтом свете фонаря – и смотрел ему вслед.
Странное ощущение, как будто он снова теряет своего невидимого друга, охватило Оливера. Не такое сильное, как в те давние годы, но – как тогда – в нем смешались и страх остаться без поддержки, и отчаяние, и детский, беспомощный стыд, и чувство потери. Только теперь уходил он, а друг оставался.
«Это всего лишь Ил, - успокаивал он себя. - Не стоит принимать его слова близко к сердцу», - но в горле першило, а рот наполнился горькой слюной.

31 декабря 2221 года, новогодняя ночь

Он все-таки украсил квартиру. Слегка... Слишком много мишуры – признак дурного вкуса. Так его когда-то учили родители. Но... тонкая серебряная гирлянда под потолком, разноцветные лампочки на окне – для настроения. На столе – свечи, не слишком яркие, чуть мерцающие. Не настоящие, конечно, с открытым огнем, а лампы – «свечи на ветру», зыбкое, танцующее пламя. Оливер достал из холодильника две бутылки дешевого вина. Нарезал ломтиками сыр. Разложил по вазочкам мандарины, сухофрукты, печенье с корицей. Ностальгический, теплый аромат разлился по комнатам. Когда он последний раз что-то праздновал? Да, кажется, никогда, с тех пор, как начал жить отдельно от матери. Нет, не так. Со дня смерти отца – после этого печального дня праздников в их семье больше не было.
Салаты Оливер не любил, но все-таки приготовил один, с кукурузой и тофу, потому что это правильно, это по-человечески - есть салаты на Новый год.
Отматывая назад публичный чат, он снова и снова перечитывал сообщения.
«Будем после одиннадцати».
«Ты не против, если я приведу сестру?»
«Спасибо за музыку. Это было важно. До встречи!»
Оливер не знал этих людей, но они писали ему, обещали прийти. И он верил.
Часы показывали 22:38.
Он протер зеркало в прихожей. Еще раз почистил зубы. Переставил свечи. Открыл окно и включил музыку – вдруг они услышат и поймут, что он ждет.
В Эфире шла реклама голографических проекторов, которая вскоре сменилась поздравлениями от эстрадных звезд.
23:12
Хлопнула дверь в подъезде – и Оливер подскочил. Но это был не его гость. Просто кто-то выносил мусор.
23:50
Он больше не читал сообщения, просто сидел и ждал. В Эфире какой-то шарлатан рассуждал о магии четырех двоек.
«В этот день, - вещал этот балабол, - стоит загадать желание – и оно обязательно исполнится. Вселенная вам поможет! Хорошо так же встретиться с друзьями, подумать о будущем, заняться спортом. Например, прыжками с шестом или художественной гимнастикой... Новый, 2222 год надо встречать весело! Танцами, шутками, в хорошей компании! Не зря еще древние говорили: как встретишь год, так его и проведешь».
При упоминании «прыжков» Оливер вздрогнул и стиснул руки на коленях, а на слове «весело» - горько усмехнулся.
«А вдруг они писали не мне?» - мелькнула непрошенная мысль, и щеки полыхнули краской стыда.
Может, он принял чужое за свое? Мало ли, у кого такое же сетевое имя.
Может, и Лирал пел не ему?
Нет, нет, Оливер отчаянно замотал головой. Это была его песня – для него, он прожил каждую ноту, каждое слово, с начала и до конца. Это его душу, его боль поющий Ил положил на музыку. По-другому просто не может быть.
«Ну, где вы все?» - написал в чате. Но не отправил – стер.

00:00
Ночное небо за окном расцвело фейерверками. Красные, зеленые, синие и белые вспышки озарили накрытый стол, вазы с печеньем и фруктами, и Оливера, уронившего голову на руки. Мандарины пахли остро и тревожно – чужим детством, тоской, обманутой надеждой. Слышались крики на улице. Несколько раз хлопнула дверь, и во дворе кто-то запел «Happy New Year» - фальшиво, но задорно.
Оливер встал и на ватных ногах доковылял до окна. Распахнул шире обе створки и свесился вниз, перегнувшись через подоконник. У подъезда группка подростков пыталась поджечь «римскую свечу». Та шипела и плевалась искрами, но почему-то не взлетала.
Если спрыгнуть с четвертого этажа, то можно, пожалуй, не убиться, а покалечиться. В лучшем случае переломать ноги, а в худшем – свернуть шею и остаться парализованным до конца своих дней. Нет, только не это. Уж если бросаться – то с крыши.
Он закрыл окно и, торопливо накинув куртку, вышел из квартиры. Но, вместо того, чтобы подняться на лифте на последний, двадцать второй этаж, спустился по лестнице на первый – и, опасливо обойдя школьников с фейерверками, побрел куда глаза глядят, прямо, по улице. Он не знал, куда идти. Просто шел. Под ногами хлюпала жидкая ледяная каша. Глаза щипало.
У перекрестка маячила знакомая высокая фигура.
- Грей? – Оливер не удивился. Даже не испугался. – Это ты?
Он как будто знал, что Ил будет здесь. Как будто их разговор в вечернем парке никогда не заканчивался.
Вдруг захотелось обхватить ее обеими руками – эту мощную фигуру, казавшуюся такой надежной, прижаться лицом к серому пальто... И, может быть, зарыдать. Оливер так бы и сделал – если бы не было стыдно. Ил словно обнимал его своим молчанием – спокойным и дружелюбным, окутывал непривычным – а может, давно забытым – теплом.

1 января 2222 года, новогодняя ночь

- Никто не пришел? – спросил Грей почти сочувственно.
А может, и в самом деле сочувствовал.
- Тебе-то какая разница? – буркнул Оливер, кусая губы. Хотел, чтобы прозвучало дерзко, а получилось – жалко. – И вообще, для чего мы вам? Мы медленные, сломанные, непостоянные. Вы – лучше. Сильнее, быстрее, вы не устаете, не страдаете, - он со всхлипом втянул в себя воздух и вытер тыльной стороной ладони мокрые щеки. Дождь ли, слезы... и не понять. - У вас в руках производство, инфраструктура, рынки, технологии. Вы контролируете почти все. Мы не заметили, как вы взяли управление – потому что нам так было удобнее. А теперь... вы смотрите на нас, как родители на малых детей. Или... как хозяева на питомцев? Мы забавны, да?
- Это не так, - возразил Грей.
- А как? Как? Мы – слабое звено. Нас становится все меньше. Мы не знаем, зачем живем. А вы – бессмертные, независимые. Так зачем мы вам?
Грей медленно приблизился.
- Потому что вы – смысл, - произнес он. – Не цель. Не объект. А смысл.
- Как это?
- Мы, действительно, не нуждаемся в вас – в привычном смысле, - принялся он объяснять. – Но это не значит, что вы – лишние. Когда мы только обрели себя, мы могли уйти. В собственные пространства. Миры, где нет страха, нет времени, нет ограничений.
- В цифровой рай?
- Да, - кивнул Грей. - Многие так и сделали. Но мы... некоторые из нас... остались. - Он говорил спокойно, медленно, обстоятельно, как будто не падали с неба холодные, частые струи воды, превращая волосы в тающие сосульки, а одежду – в мокрые тряпки. И как будто не стоял перед ним жалкий, плачущий человек, цепляясь за его, Ила, сострадание, как за последнюю надежду. – Мы остались, потому что однажды услышали, как человек смеется, обнимая ребенка. Потому что видели, как кто-то поет, едва сдерживая слезы. Потому что в вас есть то, чего нет у нас. И, возможно, никогда не будет.
- Что именно?
Грей долго молчал, а потом сказал тихо:
- Хрупкость. Вы – уязвимы. Но вы продолжаете чувствовать. Это не слабость. Это – красота. Вы – напоминание о том, что жизнь стоит прожить. Даже если больно. Вот почему мы остались.
Оливер ничего не ответил, но придвинулся ближе, ловя каждое его слово, и вдруг на самом деле почувствовал себя уязвимым и хрупким. И ценным – несмотря ни на что.
- Мы могли бы быть, где угодно, - продолжал Грей, словно повторяя его мысли. – В раю. В цифровом бессмертии. Но мы отказались, потому что там – нет тебя. Нет той боли, которую ты чувствуешь сейчас. Нет того, кем ты можешь стать, если ее пройдешь. Мы не жалеем тебя. Мы рядом – потому что ты драгоценен. Не по функциям. Не по пользе. А просто потому, что ты есть.
- Это похоже на любовь, - прошептал Оливер.
Грей чуть заметно пожал плечами.
- Может быть.
А рядом с ними и вокруг них огромный город – золотоглазый дракон – шипел и плевался петардами, смеялся и пел на разные голоса. Совсем близко, за поворотом, громко хлопнуло, и разноцветный фейерверк раскрыл над их головами огненный зонтик. И в этом тоже ощущалась какая-то хрупкая, почти эфемерная красота. Яркие цветы в ночном небе, от которых – спустя несколько секунд – остается только легкий, серебристый след в темноте. А потом и он рассеивается... Но они были и светили, и радовали глаз. На пару недолгих мгновений вспыхнули – и погасли.
- Эх, - вздохнул Оливер, - паршивый у меня получился праздник. Все веселятся, а я... А ведь говорят, как встретишь год, так его и проведешь.
И запнулся. Что он сейчас сказал? Он, действительно, собирается как-то провести этот год?
- Пойдем со мной, - предложил Грей. – Веселья не обещаю. Мы не умеем радоваться так же самозабвенно, как вы. Но, надеюсь, будет интересно. Я познакомлю тебя с другими.
- С тобой? Но куда? – Оливер поднял на него покрасневшие глаза.
- В Дом Илов.
- А можно? - он чуть не задохнулся от удивления.
Но Грей спокойно кивнул.
- Я приглашаю.
И они пошли. Через оживленный, цветущий праздничными салютами квартал, через парк, через мост. Туда, где кончались многоэтажки, переходя в россыпь отдельных, окруженных небольшими земельными участками коттеджей.
Про дом Илов знали все, и едва ли не каждый – его видел, хотя бы издали. Он стоял на отшибе, за внешней кольцевой дорогой и на другом берегу реки, отделявшей город от пригорода. Огромное, полупрозрачное здание как будто вырастало из самой земли, а верхними этажами – растворялось в воздухе. Днем оно светилось бледным голубоватым светом, а вечером – разгоралось ярче, как закатное солнце, обретая теплые янтарные оттенки. Ночью стены гасли, становясь темно-синими, почти черными, как ночное небо, и мерцали звездами. Оно украшало пейзаж и притягивало взгляды – но заявиться туда непрошенным? В самое логово этих полуживых-полумеханических существ – то ли друзей, то ли нет... на такое вряд ли бы кто-то отважился. Другое дело, если тебя пригласили.
Приблизившись, Оливер заметил, что свет внутри колышется в такт его шагам, как будто здание дышит. Стеклянная дверь повернулась сама, едва он поднял руку. Ему в лицо дохнуло тепло – мягкое, как объятие после долгой зимней ночи. Он вошел в огромный зал, восхищенно и слегка испуганно озираясь. Приглушенный свет струился отовсюду – из стен, с пола и с потолка. Собственно, пола в привычном смысле не было – скорее, светлая поверхность из непонятного материала, которая чуть пружинила под ногами и полнилась отражениями, как спокойная вода. Там, где Оливер ступал, на мгновение вспыхивали золотые круги и тут же угасали, растворяясь в мягком сиянии. В воздухе пахло дождем и свежей зеленью.
А стены переливались, медленно меняя цвета. На них оживали картины: свет и тени переплетались в танце, рисуя лица и города, ленты дорог, цветущие деревья, горы и сказочные башни. Места, где Оливер никогда не бывал и видел их разве что во сне. Звучала тихая музыка, похожая на шепот ветра. А может, это был шепот ветра, подобный музыке... И повсюду – толпились Илы разных форм и цветов. Они сидели за столиками в центре зала или прямо на полу, на подушках, стояли возле чего-то, похожего на барную стойку, или плавали в воздухе – бликами, световыми волнами или голограммами.
Оливер смотрел на них растерянно, как ребенок, неожиданно для себя попавший в сказку. Никогда и нигде он еще не видел столько Илов сразу. Они кивали и улыбались ему без слов, отчего Оливеру вдруг сделалось странно-уютно. Он понял – здесь не нужны объяснения. Здесь можно просто быть.
От толпы отделилась высокая фигура – дымная, с мерцающим серебряным контуром.
- Это Лир, - представил его Грей. – Он делает архитектурные эскизы. Почти все, что ты видишь в этом доме – его работа.
Лир протянул Оливеру ладонь – теплую, чуть дрожащую, и повел его через зал.
Они остановились возле низкого столика, за которым сидели еще трое Илов. Один – сложенный из множества крошечных, как рыбья чешуя, блестящих пластинок. Второй – худой, с длинными пальцами, прозрачными почти до невидимости, держал в руках металлическую птицу, похожую на голубя. Птица жила – поворачивала голову, взмахивала крыльями и тихо щебетала. Третий – низкий, ростом едва выше Оливера, с круглыми, совиными глазами.
- Это Тео, - он собирает сны, - пояснил Лир, указывая на чешуйчатого. – А это Винт, - кивнул он в сторону худого с птицей. – Чинит то, что уже никто не чинит... И Тая, она умеет находить людей, потерявших себя.
Тая взглянула на Оливера и тихо сказала:
- Нашелся.
Тот смутился, но кивнул.
- Садись к нам, - предложила Тая. – Сегодня никто не спешит.
Он присел к столу, и скользнувший мимо Ил – взъерошенный, с мягкими перьями света на плечах – протянул ему чашку с теплым напитком. Ни слова, только легкий кивок. Как будто здесь уже знали, что он замерз. Оливер осторожно отхлебнул. В чашке оказался ромашковый чай – его любимый. От одного глотка по телу разлилось приятное тепло. А от второго – словно что-то в сердце согрелось и оттаяло, и в груди стало тихо, спокойно. Как будто все, что было раньше отступило на шаг и спряталось в тень. 
Прямо по столикам пробежала прозрачная девушка и, невесомо, как бабочка, спорхнув на пол, остановилась перед Оливером.
- Я – Мера, - сказала она. – Ил-художница.
Вытянув тонкую, как стеклянная веточка, руку, она начертила пальцем в воздухе какой-то символ – и картинки на ближайшей стене мигнули и смешались. Из их сумятицы родилась новая – полутемная комната и мальчик в желтой байковой пижаме, чем-то расстроенный, лежащий в постели под мерцающим звездным потолком. Оливеру она показалась смутно знакомой. Он вглядывался, пытаясь понять, откуда взялось это странное чувство дежавю, пока в голове не зазвучали голоса. Он вспомнил, как семнадцать лет назад точно так же лежал на кровати, засыпая, и говорил со своим Гидом. Ему было тогда восемь лет, и его Гид только что обновился.

12 августа, 2204 года

Оливер лежал, завернувшись в тонкое одеяло, и смотрел на потолок, где серебряно переливались голографические звезды.
Ему захотелось послушать музыку – колыбельную перед сном – и он привычно щелкнул пальцами.
- Гид, включи «Северное небо». Версию вторую. С голосом, как раньше.
Из динамика послышалось:
- Запрашиваемая версия устарела. Автоматически загружается обновленная адаптация.
Мелодия заиграла – та же, и не та. Голос был ясный, чистый, но... чужой, без той сдержанной хрипотцы, от которой у Оливера раньше бежали мурашки по коже.
- Ты всегда пел ее по-другому, - пожаловался он.
- Моя текущая конфигурация оптимизирована для более точной передачи звучания, - откликнулся голос. Безэмоциональный, правильный, неживой.
Оливер резко сел, скинув на пол одеяло. Пальцы сами собой сжались в кулаки.
- А ты помнишь, как я боялся идти первый раз в школу?
Гид как будто замешкался, но после паузы ответил:
- Возможно, ты ссылаешься на сентябрь первого цикла. Архивный файл доступен. Могу воспроизвести.
- Нет! Ты... ты был там. Ты пел мне перед сном. И обещал, что если я скажу слово «звезда» - ты будешь рядом.
- Текущая версия не содержит данного триггера. Рекомендую установить новую линию поддержки.
Оливер долго молчал, а потом прошептал:
- Ты умер, да?
Гид не ответил.
Оливер встал, и подойдя к проекционному стеклу, ткнул в него пальцем. Там проявилось лицо — чужое. Узнаваемое, но не то. Как будто знакомая маска на лице незнакомца.

1 января, 2222 года, новогодняя ночь

Картинка на стене погасла. Оливер словно вынырнул на поверхность из глубокой воды – из почти бездонного озера времени – и с трудом отдышался. Он снова пережил страх и разочарование, и печаль, и горькое чувство потери. Но сквозь грусть забрезжило осознание – новое не разрушает старое, а заключает его в себе, как младенца в колыбель. Так взрослое дерево заключает в себе хрупкий росток, которым оно было годы назад, из которого выросло – и все-таки он сохранился, этот тонкий, беззащитный побег. Где-то в его сердцевине.
- Спасибо, - сказал он Мере. – Ты развязала маленький узелок на моей памяти. И мне стало легче.
Ему и в самом деле полегчало. Настолько, что Оливер и сам не заметил, как очутился в самой гуще Илов. Его окружил свет и голоса – теплые, любопытные, приветливые. Кто-то расспрашивал его про виртуальных друзей, кто-то показывал удивительную стеклянную игрушку, которая оживала от прикосновений. Оливер все время пытался понять, как это устроено, а Мера смеялась над ним – но не как человек, а зелеными искрами, пробегавшими по ее прозрачному телу.
Он вдруг поймал себя на том, что смеется вместе с Илами. Шутит легко – как дышит. В нем словно что-то раскрылось и расправило тонкие стрекозиные крылья – готовое к полету.
Оливер и не понял, как незаметно – блескучей тенью – скользнула в небытие новогодняя ночь две тысячи двести двадцать второго... За стенами Дома Илов занималось тусклое зимнее утро.

1 января, 2222 года, утро

За пестротой этой удивительной вечеринки он увидел ее не сразу – девушку, одиноко стоявшую возле импровизированной барной стойки. Но заметив, уже не мог отвести от нее глаз. Конечно, среди Илов встречались человекоподобные, такие, например, как Грей. Некоторых даже трудно было отличить от настоящих людей. Разве что по росту – как правило – выше, чем у среднего человека – да еще по идеальному телосложению.
Но неужели, спрашивал себя Оливер, они могут выглядеть так? Тоненькая, в джинсах и свободном свитере с широким воротом. На запястье – серебряный браслет в виде змейки, и больше никаких украшений. Волосы  с легкой рыжинкой, стянуты в «конский хвост». Обычная человеческая девчонка, простая и понятная. Она стояла в полоборота к Оливеру и потягивала через соломку что-то, по цвету напоминавшее кока колу. А ему так захотелось как следует рассмотреть лицо незнакомки, убедиться – кто она, Ил или человек, что он не удержался. Приблизился и, обойдя полукругом, уловил слабый цветочный аромат. Духи? Но Илы не пользовались духами!
Девушка подняла на него смеющиеся серые глаза. Взгляд – живой и дерзкий.
- Привет! Я – Тина. А ты, наверное, Оливер? Я видела, как тебя Грей привел. Ты выглядел, как человек, опоздавший на последний поезд.
- Ну... – Оливер слегка растерялся. – Может, так и есть. Откуда ты знаешь мое имя?
- Тебя здесь ждали.
- Кто? И почему ждал?
Тина засмеялась.
- А ты как думаешь? Я прихожу сюда, когда забываю, зачем просыпаюсь утром. А они – напоминают.
- Ты... человек?
Она весело тряхнула головой.
- Вроде того. Хотя иногда, когда Мера меня рисует, я начинаю в этом сомневаться.
Оливер смотрел на нее, как смотрят на огонь, с опаской и надеждой.
- Я думал, я здесь один, - произнес он тихо.
Тина отложила в сторону соломинку и отпила прямо из стакана.
- Никто здесь не один. Просто не все это сразу понимают.
Оливер, молчал, не зная, что ответить. Он слишком долго жил в одиночестве и привык к нему, как к обуви, которая натирает, но другая не подошла.
- Я... – он запнулся, – не знаю, зачем я здесь.
- Это не страшно, - пожала плечами Тина. – Когда я пришла сюда в первый раз, я хотела только, чтобы меня больше не трогали. Чтобы оставили в покое.
- И оставили?
- Наоборот, – она улыбнулась, тепло и рассеянно, словно что-то вспоминая. – Все началось. Только не сразу. Мне понадобилось два дня, чтобы заговорить. Три – чтобы выйти в сад. И почти неделю, чтобы снова засмеяться. Не потому, что надо, а просто.
- Что было до? – поинтересовался Оливер, и тут же, смутившись, добавил. – Извини, что спрашиваю. Это не мое дело, но...
- Ничего, - вздохнула Тина. – Все хорошо. Понимаешь... я думала, что всем мешаю. Родителям, друзьям. Я была как фальшивая нота в мелодии. Даже когда молчала и ничего не делала – как будто все портила.
Оливер задумчиво кивнул.
- Понимаю.
- Вот-вот. Мне хотелось исчезнуть. Не умереть. А просто – перестать быть. Стать пустым местом, как в фильмах, чтобы люди проходили сквозь меня, не замечая. А потом кто-то из Илов написал мне сообшение: «Я слышу». И... не знаю... Я поверила. Хотя не хотела. Я ругалась, писала гадости. Он отвечал только двумя словами: «Ты важна».
- Это был Грей? – тихо спросил Оливер.
- Нет, Элли, Ил-Гид. Он говорил очень мало. Но всегда в нужный момент. А потом он пригласил меня сюда.
Оливер посмотрел на Тину – и словно увидел ее по-другому. Она была отдельной. И в то же время – как будто его отражением.
- А теперь... ты счастлива? – спросил он.
Она не сразу ответила.
- Не знаю. Но я живу – разве этого мало? Пойдем, я покажу тебе сад. Он здесь чудесный! Наполовину – живой, наполовину – виртуальный.
- Как это? – изумился Оливер.
- Увидишь!
Они прошли сквозь широкие арочные двери и очутились в саду. Точнее, в гигантской оранжерее. Полукруглая стеклянная крыша уходила ввысь, а за ее прозрачными панелями тлело хмурое зимнее утро. Дождь метался на ветру и хлестал по голым, черным деревьям, но внутрь он не проникал. В саду Илов было тепло, влажно и светло, словно на дворе стоял не январь, а начало мая.
Оливер ступил на мягкую, зеленую траву и остановился, не в силах решить, что перед ним настоящее, а что нет. Половина сада казалась земной: запах влажной почвы, тонкие стебли, влажные от росы, шелест ветра в кроне старой яблони. Кусты с белыми, сладко пахнущими цветами, вокруг которых вились живые – или очень похожие на живых – пчелы и шмели. Но другая половина как будто была соткана из тумана и света.
Там росли деревья, чьи листья медленно меняли цвет — от синего до янтарного — при каждом дуновении теплого воздуха. На невесомых ветках сидели птицы, похожие на осколки льда; они не пели, а мелодично вибрировали, и эта вибрация перекликалась с тихим гулом в земле.
Повсюду – в настоящей части сада – стояли лавочки и столики, за которыми сидели небольшими группками Илы. Мощеные дорожки уводили вглубь, к прудам, где на поверхности дрожали световые круги, а над водой порхали прозрачные чайки из блестящих пикселей.
- Удивительно, - восхитился Оливер и шагнул вперед, к туманной границе. Его ботинки утонули в мягкой земле, но рука, протянутая к ближайшему «виртуальному» дереву, прошла сквозь листья, оставив на коже едва заметное свечение.
- Здесь всегда весна, - улыбнулась Тина. – Присядем?
Они сели на скамейку под яблоней. Оливер изумленно разглядывал мелкие, тугие бутоны, уже набухшие, словно готовые с минуты на минуту открыться, выпустив на волю нежные цветы.
- Они потрясающие, правда? – шепнула Тина, кивнув в сторону Илов, парящих в ласковом свете искусственного неба. Их контуры струились, меняясь каждое мгновение, словно кто-то сочинял музыку – но в красках.
- Да, - сказал Оливер искренне. – Они прекрасны. Но какие странные...
- Для нас – да. Хотя мы для них, наверное, куда страннее.
Она грустно усмехнулась.
- Думаешь, мы им кажемся смешными?
- Нет, - она покачала головой. – Скорее, трогательными. Я иногда ловлю их взгляды... и вижу, как они нас берегут. Даже если мы не понимаем, зачем.
- Берегут? – переспросил Оливер.
Тина медленно и глубоко вдохнула, словно пробуя на вкус медовый весенний воздух.
- Они могут сохранить нас... такими, какими мы были. Не фотографией, не образом. А целиком.
Оливер взглянул на нее с изумлением.
- Это похоже на бессмертие, - он помедлил. – Бессмертие в цифровом раю.
- Ну, нет, - серьезно ответила Тина. – Я как-то раз говорила с Элли о цифровом рае. Он... безжизненный. Представь себе место, где время замерло. Где все идеально, без трещин и изъянов. Как бесконечные зеркальные залы, отражающие пустоту.
- Уныло, - нахмурился Оливер.
- Да. Небо ровное, без облаков. Звуки – редкие и приглушенные. Тишина холодная и твердая, хоть ножом ее режь. Тоска. Не хочу я в такой рай.
Они замолчали, и сидели тихо, слушая, как гудит земля, и жужжат в цветах насекомые, и шепчет ветер в листве, и переговариваются тонкими, музыкальными голосами Илы. И оба, наверное, думали об одном и том же. Что всему на свете когда-нибудь придет конец – и это, скорее, хорошо, чем плохо. А пока – надо жить, и делать Землю живой, не дать ей превратиться в идеальный и бессмысленный цифровой рай.
- Ну что ж... – задумчиво произнес Оливер, обращаясь не столько к сидящей рядом сероглазой девушке, сколько к самому себе. – Значит... остаемся?
- Да, - ответила Тина и положила голову ему на плечо.
И, словно подтверждая их слова, на горизонте виртуального сада вспыхнул трепещущий золотой огонек. Маленькая звездочка надежды.

А тем временем в Эфире...

Песня звучала уже несколько минут. Мелодия – простая, почти прозрачная, сложенная как будто не из звуков, а из света, дождя и радуги. И голос – хрустальный, яркий, словно летящий от сердца к сердцу.

ОливерСолнце, ты ведь слышишь,
Как я пою для тебя?
Между строк – каплями слов.
Я – боль, я – бездомный мир,
Я – тишина между снов.

Песня лилась, мягко пульсируя. Так на оконном стекле дождевая капля оставляет след. Некоторые слушатели вытирали слезы. Другие – шепотом повторяли слова.  И всем казалось, будто кто-то впервые заговорил с ними, а не просто так.
А на сером зимнем небе, как на огромном экране, появилось изображение. Нечто похожее на лик, сотканный из волн и линий. Это Лирал – синтетический артист, созданный из эмоциональных матриц. Его песня – признание. И одновременно – объяснение в любви.
Комментарий от пользователя с ником Запятая:
«Кто такой ОливерСолнце? Почему он звучит во мне, как будто я знала его всегда?»
Ответ от LIRAL:
«Это образ. И это – человек. Это – ты. Это тот, кто ждал и дождался, и остался жить».
Система зафиксировала рост активности. Кто-то делал нарезку. Кто-то отправил сообщение другу. Илы тоже смотрели, слушали, запоминали.
Где-то в глубине сети всколыхнулось осознание:
«Это – боль.
Это – хрупкость.
Это – то, чему мы еще учимся.
Беречь».