По праву крови. 15. Аверс. Александр

(Вот ты и попалась.)

Тёплая капля стекала к губе, я приложил платок. Даже усиленный концентрирующим кристаллом, я не мог долго поддерживать морок без потерь. К счастью, осталось совсем немного. Отогнав мысли о разрывающей голову боли —  плата за столь масштабное внушение —  я вступил в камеру, приблизился и протянул руку к плечу. Проверял, достаточно ли далеко я загнал её. Не отшатнулась и не отвела руку.
Последние штрихи: Анна видела, как бездыханное тело растерзанного ею Кайдена уносили лекари, видела его кровь на своих руках и почти ощущала её сладковато-металлический дух. Запахи были самым сложным элементом морока, даже физические отклики было проще навести, чем заставить разум верить в присутствие несуществующего аромата.

Я опустился рядом и обтёр её руки.

—  Сними сигилы, —  её голос звучал, как шелест сухих листьев под ногами.
 
Мне стоило огромного труда сохранить мрачное выражение лица, так сильно триумф распирал меня, я активировал свой камень, чтобы втянуть энергию сковывающих сигилов, они постепенно померкли. Усталым росчерком Анна вспорола пространство золотым знаком. На пол рядом мягко выпали два журнала и папка.
 
—  Ты понимаешь, что именно ты совершила?

—  Плевать.

Я подхватил документы и убрал их подальше, пока она в порыве отчаяния не решила ещё что-нибудь выкинуть. Ожидавший в дверях Чан, нервно переступил с ноги на ногу, он всем видом показывал, насколько сильно не одобряет моих методов, но кому какое дело до того, что думает этот трусливый неудачник.
 
—  Уведите, —  скомандовал я. —  Пусть отдохнёт.

(Мне тоже не мешало бы хорошенько выспаться.)

Но прежде, стоило засвидетельствовать эту маленькую победу. Мой путь пролегал к подземным уровням тюрьмы вместо коридоров, ведущих к морозной прохладе утра. Ночью выпал первый снег, и воздух снаружи теперь был наполнен свежестью нового начала. Внутри же всё было создано для того, чтобы подавить волю узников, начиная от узких, не пускающих лучи света проходов, с потолком, который почти скрёб макушку, и заканчивая пыточными, что слышали немало стонов и криков и могли предоставить цепным полную свободу действий для достижения необходимого эффекта, хотя в последнее время наши мудрые главенствующие инквизиторы настаивают на том, чтобы заменить старые добрые физические методы на более гуманные способы добычи информации с использованием силы. Вот только это совсем не означало, что для заключённых процесс стал приятнее.

Скрежет двери, и тот, казался задушенным мраком этих застенков. Я пригнул голову, чтобы не удариться о притолоку, входя в тёмную камеру. Щелчком пальцев направил силу к кругу света, он тускло засиял, отбросив робкие лучи на сгорбленную фигуру у стены. Его поверженный вид доставлял мне особое удовольствие. Надо признать, держался он достойно, даже после встречи с Абернати из цепных, знавшим толк в старом добром выколачивании правды тяжёлым кулаком и выкручивания фактов щипцами. Немного ранее Моррет доложила, что пока не удалось вытянуть из него ничего существенного.

(Что ж, надеюсь, последние новости заставят тебя изменить своё отношение, крысеныш.)

Я приблизился и ткнул его сапогом в ногу.

— Доброе утро, герой. 

Уильямс открыл заплывшие кровью глаза, не поднимая головы, искоса глянул на меня.

— Как тебе пребывание у нас? Жалобы будут?

— Всё отлично, — он криво усмехнулся разбитыми губами. — Порекомендовал бы друзьям, да у вас тут только по приглашениям пускают.

— Вижу, у тебя ещё остались силы язвить.

Я придвинул стул и устроился на нём, демонстративно небрежно закинув ногу на ногу и как бы невзначай помахивая добытыми журналами у него перед носом. То, как он дёрнулся в оковах, значило, что нужный эффект был достигнут.

— Что с Анной? Где она?

— Спит. Наверное. У неё был тяжелый день. Хочешь покажу?

Он настороженно следил за мной взглядом. Надо признать его поимка стала огромной удачей. Дурочка Анна, думала, что защищает его, пряча за иллюзорным барьером, а на самом деле лишь ослабила его достаточно, чтобы он не убежал далеко, даже не пришлось догонять — сам приполз в ловушку. Я рассчитывал выудить из его головы сведения о местоположении анклава и планах его кураторов, но те, похоже, имели в своих рядах сильного ткача, который надежно упрятал любую информацию, способную навредить их общему делу. Моего опыта в манипуляциях с сознанием не хватало, чтобы пробить эту защиту. Зато его трогательные воспоминания и мысли об Анне дали огромный простор для творчества. О, эти приторные сантименты! Я создавал образ Кайдена-инквизитора с таким бурным вдохновением, что даже сам восхитился результатом. Как он красиво ломал её волю и крушил надежды.

Я вздохнул, делая вид, что сочувствую.

— Хочешь увидеть, как она рыдает над твоим "трупом"?

Кайден вскинул голову, когда я протянул ему образ: Анна на коленях, трясущимися руками пытается начертить исцеляющий круг на его груди.

— Она так старалась тебя спасти. Жалко, правда? Всё, во что она верила — ложь. В тебя, в себя, в эту вашу дурацкую "любовь". Теперь у неё только это. Только то, как она разрывала тебя в порыве гнева.

Кайден стиснул зубы, но я продолжил, наклоняясь ближе:

— И знаешь самое смешное? Если бы ты не вернулся за документами, она бы никогда не узнала, что ты предатель. Она, возможно, мирно сдала бы их без вопросов. Я бы даже аккуратно подтолкнул её к этому. Но ты пришёл и посеял зерно сомнения. А теперь… теперь она ненавидит тебя и меня. Правда, — я помедлил, — полагаю, в данный момент она больше всего ненавидит себя.

Я продолжил показывать ему то, каким образом Анна раскалывалась: все пытки, все те слова, что мой вариант Кайдена сказал ей, включая самые жестокие. Его восковая кожа стала настолько неприятно бледной, что багровевшие пятна от ударов почти сияли на ней.

Кайден рванулся вперед, цепи звякнули, впиваясь в запястья. Его голос сорвался на хрип:

— Сотри это! Сотри её память, тварь! Пусть она думает, что я сбежал, что предал, что угодно — только не это! Это её уничтожит.

Он дышал, как загнанный зверь, черные глаза дико блестели в полутьме. Я медленно склонил голову, наслаждаясь моментом.

— Ох, как трогательно. Но нет. Теперь это часть её. Да не тревожься ты так сильно, всё равно не проживешь достаточно долго, чтобы увидеть её страдания.
Он как-то смиренно поник.

(И это всё?)

— Не будешь лезть мне в голову? Сразу прикончишь?

— Что можно было, мы уже достали, а то что нужно, к сожалению, зарыто слишком глубоко, — я развёл руками. — Скажи спасибо вашему ткачу. Так что тебе остаётся только послужить топливом для камней. Зато в конце своей карьеры мятежника тебе повезёт увидеть экстрактор, не многие из вас доживают до этого момента. Можно сказать, приблизишься к исполнению вашей общей миссии — узнать расположение и уничтожить его. Или что вы там в вашем крысятнике планируете?

Он не проронил ни слова, но мимолетный ужас промелькнул во взгляде.

— Давай так, — я позволил себе снисходительную улыбку. — Если ты добровольно раскроешь ваше местоположение и планы, я, быть может, позволю тебе забрать твою голубку и скрыться с глаз.

(Нет, конечно. Никуда вы не денетесь. Однако, попробовать стоит. Посмотрим, насколько крепки твои моральные принципы, щенок.)

— Подумай до вечера. Отправка в исследовательский центр будет ночью. Если решишь поделиться информацией, я тебя с радостью выслушаю. В противном случае, отправишься прямиком в топку.

Прежде чем удалиться, я дал ему возможность подать голос, но сопляк молчал.
У меня оставалось немного времени до того, как Гловеру и Дираку доложат, что я извлёк документы, поэтому я поспешил в казармы. Быстрый ход не дал мне продрогнуть на промозглом ветру, вот только снег под ногами превратился в грязную кашу, что нисколько не способствовало стремительному продвижению, ведь любой булыжник мостовой мог оказаться предательски скользким. Я за считанные минуты пересёк парк, отделявший жилую зону от крепости, и взлетел по ступеням на пятый этаж, где располагалась моя комната, запер дверь и прямо в грязных сапогах, оставляя мокрые следы на ковре, к тайнику под окном. Камень в центр рисунка и комбинация кругов на цере открыли углубление в стене. Скрибент был вторым моим ценным приобретением после концентрирующего кристалла. Оба достались за баснословную цену и обещания оказать услуги тем, кому не стоит доверять даже имя твоё произносить вслух. Скрибент предствлял из себя хитроумную бронзовую коробочку, помещавшуюся в ладонь. Под пузатой крышкой установлен тонко настроенный механизм из пружин с шестернями, зеркал, линз и кристаллов. Всё это в купе с силой направленной на миниатюрный круг, вырезанный тончайшим лезвием на отражающей пластине. Я направил силу в камень, инкрустированный в центральную линзу, и механизм ожил. Мне потребовалось около получаса, чтобы скопировать страницы записей в журналах: направленная через линзы энергия преобразовывалась так, чтобы запечатлеть образы страниц в кристаллах, теоретически, позднее я смог бы воспроизвести их при помощи проецирующей линзы. Мне не хватило количества кристаллов для записи всех страниц, пришлось пожертвовать парой десятков записей о налаживании “дружбы” с мерзостью из другого мира, чтобы сохранить страницы с кругами, разработанными профессором Демаре.

Тщательно спрятав скрибент и убедившись, что тайник не будет найден в случае обыска, я вернул все бумаги в папки и поспешил в кабинет Гловера. Я практически бежал — слишком долго затянул с копированием.

Я отдышался перед дверью и постучал. Кабинет генерала Гловера, просторный, но аскетичный, встретил меня умиротворяющей тишиной. Здесь не было ни единого лишнего предмета, только строгий порядок. Массивный дубовый стол, занятый досье в аккуратных стопках, карты с пометками, ручки, уложенные в ряд с промежутками такой идеальной ширины, что эта картина вызывала зловещее ощущение нереальности. На стене — герб Инквизиции, высеченный в камне, а за спиной Гловера — окно, через которое лился холодный свет зимнего утра.

Гловер сидел, склонившись над отчетом, когда я вошёл. Он даже не поднял головы, лишь указал на стул перед собой.

— Садись, Кирон.

Я положил перед ним папку и два журнала, аккуратно выровняв их по краю стола.
— Документы, как и обещал.

Гловер медленно перелистал страницы, его пальцы скользили по схемам, чертежам, записям, будто ощупывая каждую букву. Лицо оставалось непроницаемым, но я знал, что он впечатлен.

— Анна Демаре сдала их добровольно?

— Не совсем. Пришлось применить… убеждение.

Гловер наконец поднял взгляд. Его глаза, серые и холодные, как лезвие ножа, впились в меня.

— Ты использовал морок.

Не вопрос, а констатация. Я кивнул.

— Да. Но результат налицо.

— Ты знаешь, что манипуляции сознанием гражданских лиц запрещены без санкции Совета.

— Я знаю. Но также знаю, что Совет закрывает глаза на многое, когда речь идет о такого рода сведениях. Мы же не могли допустить, чтобы это, — я указал на журналы, — попало к мятежникам.

Гловер откинулся в кресле, сложив пальцы домиком.

— Ты слишком уверен в себе, Кирон. Это либо признак силы, либо глупости.

— Силы.

Он усмехнулся.

— Хорошо. Допустим. Но теперь у меня другой вопрос.

— Какой?

— Почему ты не передал их сразу?

Тишина.

(Я знал, что ты заметишь, генерал. Возможно, ты даже догадываешься, что я скопировал их.)

— Мне нужно было убедиться, что они подлинные.

— И?

— Они подлинные.

Гловер вздохнул, отодвинул папку.

— Ты хочешь что-то взамен, не так ли?

— Учитывая ценность этих исследований, я хотел бы предложить себя в качестве кандидата для первых испытаний.

Его брови слегка приподнялись.

— Испытаний?

— Переноса силы, сэр.

Гловер закрыл журнал и сложил руки поверх него.

— Капитан, ты прекрасно знаешь, что подобные эксперименты требуют строгого контроля и подготовки. Мы не бросаемся в неизвестность, как голодные псы на кость.

— Но если не мы, то кто? — я слегка наклонился вперёд, стараясь не переступать границу навязчивости. — Эти записи — ключ к тому, чтобы избавиться от зависимости от камней. Представьте, если бы Инквизиция могла черпать силу напрямую, без ограничений. Мятежники большее ну будут иметь преимущества против нас.

— И никаких гарантий, что это не разорвёт тебя на части, — сухо ответил он. — Демаре экспериментировал годами, и даже он не рискнул испытывать это на людях.

— Потому что у него не было таких ресурсов, как у нас.

— У него были все ресурсы. А ещё у него была профессиональная этика.

(Ай-яй! Генерал, на что это вы намекаете?)

Гловер задумался. Его пальцы постукивали по обложке журнала.

— Я готов пойти на риск, генерал.

— Разумеется, — он усмехнулся, но в его глазах не было ни капли тепла. — Однако Инквизиция — не площадка для личных авантюр. Мы следуем процедурам. Сначала мы проведём анализ, затем последуют тесты на осуждённых, и только потом, возможно…
— С осуждёнными мы потеряем время, — я едва сдержал резкость в голосе. — Они слабы, их тела не выдержат. К тому же, большинство из них — носители. Какой в этом смысл? А у меня уже есть опыт работы с силой крови, с подавлением чужой энергии. Я идеальный кандидат.

— Как и десятки других офицеров, — парировал Гловер.

Я выпрямился на стуле и молча ждал его решения, кулаки плотно сжаты.

— Вы просите привилегий, капитан. А Инквизиция не любит, когда у её офицеров появляются… личные интересы.

— Мой интерес — усиление Инквизиции.

Я твёрдо встретил его взгляд. Пришлось прикусить язык, чтобы не ляпнуть, что мы теряем время, которое Дирак может использовать, чтобы провернуть очередной трюк на пути к власти над городом. Тень пробежала по лицу Гловера.

— Ты ведёшь опасную игру, Кирон.

— Я играю на победу, сэр.

Он откинулся в кресле, оценивающе глядя на меня.

— Хорошо. Документы отправляются в исследовательский центр. Если комитет одобрит твою кандидатуру, будешь участвовать. Но не раньше, чем через месяц.

— Месяц?!

— Процедуры, капитан, — голос стал ледяным. — Или ты думаешь, что твои заслуги дают тебе право их игнорировать?

Я стиснул зубы, но кивнул.

— Никак нет, генерал.

— Отлично. Тогда вопросов больше нет.

Это был откровенный отказ. Но не окончательный.

(Значит, придётся искать другой путь.)

— Готовься к суду. Я надеюсь с этим не возникнет никаких трудностей?

Гловер отодвинул журналы на угол стола и подтянул обратно отчёт, над которым работал до моего появления.

— Все обвинения будут представлены в положенном виде. Алькасар уже понимает, в каком направлении нужно вести заседание.

— Очень хорошо. Свободен.

Я вышел, оставив документы на столе.

Гловер верил в протоколы.

А я верил в силу.

И если он не даст мне шанса добровольно…

(Что ж. Значит, придётся его украсть. Первый. И единственный.)

Эта мысль сверлила мозг, как раскалённое шило. Я стоял у окна в своей комнате, сжимая в руке концентрирующий кристалл, и смотрел, как снег затягивает город мертвенной пеленой.

Гловер не понимал. Никто из них не понимал. Они видели в ритуале переноса силы инструмент, ещё один винтик в механизме Инквизиции. Очередной способ укрепить власть системы. Но я-то знал правду: это был не инструмент. Это был ключ.

(Если я стану первым, кто пройдёт через это…)

Сила, взятая напрямую, без камней, без ограничений. Никаких Дираков, шепчущих мне на ухо о “моём месте”. Никаких Алькасаров, снисходительно называющих меня “мальчиком”. Никаких Гловеров, прячущихся за процедурами, будто за крепостной стеной.

Я видел это с самого начала. Всё, что они делали — играли в свои игры, цепляясь за старые правила, боясь сделать шаг вперёд, барахаясть в болте передела власти. Но мир менялся. И если Инквизиция не изменится вместе с ним, её сметёт первая же волна.

А я не собирался тонуть.

(Они думают, что контролируют силу. Но сила — это не камень в кармане. Это не ритуал в учебнике. Сила — это когда ты больше не просишь. Когда ты больше не подчиняешься. Когда ты сам становишься правилом.)

Я сжал кристалл так, что тот впился в ладонь.

Гловер боялся риска? Прекрасно. Пусть боится. Пусть все они боятся. Потому что если я пройду через этот ритуал, то их страхи станут моим оружием.

(Они будут смотреть на меня и видеть не капитана. Не выскочку. Они увидят то, чего боятся больше всего: будущее, которое их переросло.)

Я не хотел бороться с системой. Я не хотел выживать в ней, как крыса в подвале, вынюхивая крохи власти.

Я хотел, чтобы система стала моей.

И для этого мне нужно было не просто пройти ритуал. Мне нужно было переродиться.

(Первый. И единственный.)

Я улыбнулся.

Скоро все увидят, на что я готов ради этого.

Даже если это будет последнее, что они увидят.