Муха в бальзаме

         
отрывок из третьей части детектива "Три дня после Рождества"

         Дом Матрёшкиных родителей Герман полюбил с первого взгляда. Здесь стоял какой–то особенный запах. Едва уловимая лаванда, тёща распихивала саше по всему дому... Тёплое дерево –   тесть с тёщей любили протопить камин по вечерам, даже в летние дни, создавая ощущение старого уютного, щедрого на тепло дома.... Запах воска – древний немецкий буфет, оставленный в кухне предыдущими хозяевами из боязни, что рассыплется при переезде, требовал особого ухода, натирали его воском постоянно... Запах старой бумаги...Алина Васильевна была большая поклонница «дамской» литературы. Не только современной лёгкой эротики. Более всего приходились ей по душе романы в духе Бэтти Гаскелл, Джейн Остин и сестёр Бронте. Старые добрые детективы тоже были в чести.
         По необъяснимой для Германа причине книги приобретались исключительно карманного формата, в бумажных обложках, будто хозяйка дома стеснялась и пыталась скрыть новую покупку. После прочтения, книжки не запирались шкафу и могли найти себе место где угодно. И совершенно непонятно было, сколько их по дому «разбежалось». Напечатанная на тонкой дешёвой желтоватой бумаге, пригревшись под проникающими через высокие окна солнечными лучами на столе, на подоконнике или на каминной полке, книга порождала тот еле уловимый тончайший аромат, свойственный старым домашним библиотекам. 
         Тесть иногда ворчал на книжный кавардак, убеждал всех и каждого, что спалит всю эту макулатуру в печке, когда дрова закончатся, но не предпринимал никаких попыток передвинуть очередную попавшуюся под руку стопку книг хотя бы на миллиметр...

         Алине Васильевне нравился симпатичный, не очень решительный и совсем не крутой, не стремящийся к приключениям и испытаниям, довольно покладистый молодой человек, её зять. Как сказал муж после первого знакомства с будущим зятем, «всего в парне  поровну, и говна, и мёду, но хлебать не хочется...».
         Но Алина Васильевна не считала, что прямодушный до цинизма отставной полковник прав. Зять им попался хороший, а «муха в ликёре» [*] есть у любого, иначе б над каждым нимб светился. Друг его полицейский, Игорь, человек, к примеру сказать, совершенно другого склада, не смотрите, что рыжий и улыбчивый. Из тех, кто видит цель, не видит препятствий. Её Семенычу он, правда, нравился значительно больше, такого, говорил, только автоматная очередь остановит.
        Тесть вообще любил настырных, считающих весь мир своей собственностью. Сам он был прижимист и на решительные авантюрные действия, и на деньги. Знал об этом, раздражался на себя за это. Но ещё больше злился на тех, кто не высчитывал копейки и рубли, покупая глупо большие букеты или ужиная в дорогом ресторане просто так, без повода.
        Отставной полковник старался бороться со своей «болезнью» и время от времени резко кидался в другую крайность. Покупал дорогущие удочки, больше для хвастовства, чем для дела, или запредельные по цене, но безвкусные серьги, которые Алина Васильевна прятала в шкатулку, убеждая, что опасно носить такие ценные вещи – «померила, покрасовалась перед зеркалом, вот и радость». Ей не хотелось пререкаться с мужем и приходилось показывать себя поклонницей скромного быта.
        Дочь нравом пошла в отца, с той лишь разницей, что в противовес отцовскому скопидомству любовь к шику у неё зашкаливала. Не по дочкиному характеру оказался Герман Юров. Дочь мужа своего не любила. Он «работал» аксессуаром, скорее всего временным, как сумочка или айфон. Тёща видела, не слепая. Герман с Маришкой жили какими–то параллельными жизнями. Как два корабля – у каждого своя цель, своё дело, встречаются иногда в море, да постоят бок о бок в порту, и адью, каждый вновь на свой курс ложится. Сама с мужем жила похожей жизнью первые два года, до рождения дочки, а потом прочно «встала на якорь в порту», искренне надеясь, что воспринималась как надёжный причал, а не старая развалина–баржа.

         Уже после первого звонка дочери рождественским утром, хотя ничего особенного ещё не произошло, в сердце Алины Васильевны поселилась тревога. Спроси её и она не смогла бы объяснить откуда взялось это противное чувство, царапая сердце, отчего оно стучало неровно, словно кто–то, забавляясь, пинал его ногами. Больно. В миг навалилась тяжесть и противная мутота. Но тёща Юрова была женщиной сильной и деятельной. Слабости и страху решила не поддаваться, хоть не спала вторую ночь...

         На рассвете белесая плотная масса, висевшая над их приморским посёлком всю ночь, постепенно, окрашиваясь в мягкий перламутровый цвет, рассеивалась. Казалось, что в комнатах быстро теплеет, даже дышать становилось легче. Но потом, пока женщина возилась на кухне, приготавливая нехитрый очень ранний завтрак, наползли тёмные тучи. Третий после Рождества день обещал быть пасмурным ...

        «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей...». Алина Васильевна не была согласна с великим поэтом. По её глубокому убеждению пушкинская формула работала в другой связке. Чем больше ты любишь мужчину, а в понимании Германовской тёщи это означало жалеешь, холишь и лелеешь, тем меньше он это ценит. И со временем, не сразу, вовсе нет, совсем перестаёт тебя любить. Никто же не любит лифт или половник, хоть без них тяжеловато в быту...

        С такими грустными мыслями Алина Васильевна готовилась к приезду зятя. Звонок Герману дался ей легко, намного легче, чем позвонить дочери Марине. И хорошо, что муж уехал «бухать» на рыбалку на несколько дней, удачно получилось, а то при нём и не поговорить...
        Алина Васильевна встречала зятя возле ажурной калитки. Так и ей, и ему, когда он подошёл к забору, показалось правильным, по–людски. Сразу становилось понятно, что не чужой человек приехал и ждали его тут.
        – Скажите мне, Герман, вы полицейские должны все подмечать, так скажите мне. Вы обращали внимание, что пожилые мужчины и женщины, особенно с небольшой разницей в возрасте, лет пять, не более, выглядят по разному? Мужчины одеты с иголочки, с хорошим цветом лица, а бабы все «так себе» и это мягко говоря, нет в них огонька!
        Юров пожал плечами. Он уютно устроился в кресле. Рядом, только руку протяни, кофейный столик с пирожками и щедро устроенными бутербродами. Большой кофейник на спиртовке тихо греется. Тишина и покой. Даже голос у тёщи мягкий, не визгливый, её речь текла ласковым певучим потоком. Не Матрёшкин голос.
        – Вот и я познала эту истину на собственном опыте, – продолжила Алина Васильевна, ответ ей был совсем не нужен. – И каждое утро, разглядывая в зеркале усталую старую женщину, утешаю себя тем, что обслуживающий персонал на работе не может выглядеть как двадцатилетняя девчонка на подиуме. А жена, она всегда на работе и её–то никто не холит и не лелеет.
        Герман молчал, напихав для верности за обе щеки пирожок с яблочным повидлом. Ему было стыдно, неприятно, дико слушать тёщу. Она не стала тянуть и сразу ещё у калитки завела этот разговор. Зачем ему эта исповедь? Он сам пришёл за помощью. Юров удивился этой мысли, но решил, что все правильно, положа руку на сердце, он пришёл к своей тёще за помощью.
        – Ладно, если ты уже наелся пирогов, может расскажешь, что у вас случилось? Маришкину истерику я два дня слушаю, хотелось бы твою версию узнать.
Пока Герман пересказывал предельно сокращённый вариант событий за прошедшие три дня, он все больше и больше ощущал себя придурком и негодяем, и опять начал мучиться от этого.
       – Я просто попытался выбраться из ситуации с наименьшими потерями, – свой рассказ он завершил приличным глотком остывшего кофе.
       – Мы по–разному смотрим на вещи, – мягко произнесла Алина Васильевна после непродолжительного молчания.
       Она слушала зятя чутко и очень внимательно, стараясь уловить его чувства и намерения в недоказанности...
       – Я разведусь с Мариной.
       –  Отец знает?
       Они произнесли это одновременно и долго молча смотрели друг на друга.
       – Развод дела не решит, но если так будет спокойнее – разводись. Вы чужие друг другу. И не спорь! С тобой беда случилась, к кому ты пошёл, кому позвонил? Вот то–то. Не нужны вы друг другу. Мариша вряд ли будет сильно переживать, но возражать будет сильно.
       Герман кивнул, все правильно.
       – Отец знает? – повторила вопрос Алина Васильевна .
       Юров отрицательно покачал головой.
       – Без него тебе тяжело будет вылезти из этой ситуации, одни вы с Игорем не справитесь.
       – Я ещё до конца не разобрался, я должен подумать...
       – Поезжай в Питер, к отцу. Думать можно и там...
       – И бросить Игоря, бросить дело? Не могу. Завтра утром должен быть на службе, может хороший человек пострадать. Хотя, может оказаться и не таким уж и хорошим. Разбираться надо. Не отпустит меня никто в Питер сейчас, – Герман встал и, прежде чем выйти из комнаты, попросил. – Алина Васильевна, вы меня извините. За эти три дня вымотался совсем и толком душ принять негде было. Можно я там, на втором этаже..., а потом посплю немного?
         – Конечно, конечно, что ты спрашиваешь! Полотенца ты знаешь где, в шкафу твоя дачная одежда чистая есть!

         Герман проснулся в полной темноте и в первый раз за три дня почувствовал себя отдохнувшим. Он пошарил по неразобранной широкой кровати, так и уснул поверх покрывала!, нащупал телефон, посмотрел время. Надо же, ещё чуть больше одиннадцати, а выспался будто, всю ночь продрых. Он полежал, прислушиваясь к голосам внизу. Не разберёшь, то ли тёща сериал смотрит, то ли разговаривает с кем–то. Подумал, вдруг тесть раньше времени вернулся? Вот незадача будет! Совсем не хотелось с ним встречаться.
         Лейтенант поленился ещё чуть–чуть, а потом вскочил как ошпаренный. В старом растянутом свитере и фланелевых штанах очень комфортно и тепло, но на работу так завтра не пойдёшь. Не догадался ни нового барахла прикупить, пока в городе был, ни ношенное в стирку сунуть. Герман скатился вниз по лестнице, придумывая на ходу извинения и просьбы к Алине Васильевне, и замер на последней ступеньке. Из кухни доносился слишком знакомый, родной голос.
         – Папа? Ты как тут?
         Герман почувствовал, что его стремительное вторжение нарушило нечто хрупкое, установившееся до его появления, нежную, едва ощутимую магию общения симпатизирующих друг другу людей. Он с удивлением и даже с некоторым подозрением всмотрелся в лица отца и тёщи. Но они оба тепло улыбнулись ему. Ничего особенного Юров–младший не приметил более и успокоился.
         – Отдохнул? – порадовалась Алина Васильевна. – Сейчас ужинать будем. Борис Георгиевич тебя заждался, голодный, в самолётах теперь не кормят.
         – Не мог же я перебивать аппетит всякой дрянью в аэропорту, зная, что меня такие яства ждут, – Юров–старший галантно поклонился Алине Васильевне.
         Тёща Германа приложила руку к сердцу и тактично отвернулась от отца и сына Юровых, предоставляя им возможность переговорить без свидетелей. С видом очень занятой хозяйки стала накрывать на стол, вытащила из духовки огромный противень со слоёными пирожками, поставила разогреваться сковороду... Неторопливо перекладывала какое–то угощение из холодильника на широкие тарелки.
         – Папа! – потребовал Герман. – Ты почему приехал? Что случилось? Ты болен?
         – Следак из тебя неважнецкий, – грубовато пошутил отец. – Какой больной человек поедет из Питера на край света? Но, случилось, ты прав. У тебя случилось. Спасибо, сватья утром позвонила. Нелады, говорит у ребят, надо бы по семейному обсудить. Ты знаешь, мне собраться, что перепоясаться. А у тебя, оказывается не только семейные проблемы. Пойдём–ка в гостиную, чтоб хозяйке не мешать, расскажешь с подробностями.
         Он приобнял сына и повлёк его прочь с кухни.
         «Только не это!», подумал Герман, «Зачем? Зачем она устроила эти семейные посиделки на ночь глядя? Не зря тёщ ругают!».
         Юров–младший исподлобья взглянул на суетившуюся у стала хозяйку, но Алина Васильевна была вся в своих хлопотах и его злых взглядов не ощущала.
         – Пойдём...– вздохнул Герман.
         Внезапный звонок прервал их движение. «Только тестя для полного счастья не хватало, вернулся всё–таки!», лейтенант Юров подошёл к стеклянной двери, украшенной росписью бледноголубых ирисов, и нажал на кнопочку домофона.
         Появившаяся на экране тёмная расплывчатая фигура была явно выше коренастой фигуры тестя.
         – Кто?
         –Дед Пыхто, – ответил знакомый голос с лёгкой издёвкой.
«Начинается», вздохнул Герман и нажал на кнопку, открывающую замок калитки.
         – Наше вам почтение, господин эксперт! – распахивая дверь Герман изобразил книксен и даже попытался жизнерадостно улыбнуться.
         – Салют, парниша!–  не остался в долгу Каюров, потрепал встречающего по щеке, скинул ему на руки мохнатую шапку, мокрое пальто, зонт–тросточку и рванул в широкие дружеские объятия.
         Юров–младший знал, что отец и Денис Палыч давние знакомцы, но ни один, ни второй никогда не интересовались у Германа друг о друге. А оказывается вон они какие друзья, не разлей вода. Борис Георгиевич одобрительно оглядев приятеля, в который раз гулко хлопнул его по спине и крикнул в сторону кухни:
         – Алина Васильевна, ставьте четвёртую рюмку, гость пришёл.
         – И хорошо, гостям рады, – улыбнулась хозяйка дома. Она стояла в проёме двери с интересом разглядывая эксперта, от которого во многом зависела дальнейшая жизнь её зятя. – Все готово. Милости просим к столу. Покушаете и приступим, а то времени почти не осталось.
         – Времени для чего ? – поднял вопросительно брови Герман.
         – Для всего, – пожала плечами тёща. –Только одна ночь впереди.
         – "Нам бы день простоять, да ночь продержаться..." –пробормотал Денис Павлович.
         Они поели с большим аппетитом, дружно собрали тарелки. Тихо заурчала посудомоечная машина.
         – А теперь, сын, давай все подробно и самого начала. Будем думать как поступать дальше, как из болота тебя вытащить.
         «Мне не хватит жизни, чтобы с ними расплатиться», вдруг пришло в голову Герману.
         – Вечером, паркуясь во дворе, я не заметил сразу, что колеса проколол, не видно было, что просели...
         Настырно и длинно загудел встроенный в калитку звонок.
         Все дружно посмотрели на часы на кухонной полке.
         «00–21».

* - изменённый вариант поговорки «Муха в бальзаме» — английского эквивалента русской пословицы «Ложка дёгтя в бочке мёда».