Палеовулкан Гирвас

Старый семейный альбом с пожелтевшими фотографиями рассказывает историю моей жизни. Начиная черно-белыми, где я в чепчике и распашонке, похожий на пупса из магазина «Детский мир». Школьные годы — как слои осадочных пород: каждый классный снимок присыпан пылью забытых имён, и только простуда на губе, как кристалл в базальте, неизменно следует за мной. В финале — плац, парадный строй, весеннее солнце, играющее бликами на новеньких лейтенантских погонах. И глаза — все ещё полные того самого первозданного огня, что когда-то вырывался из недр Гирваса в яростных потоках лавы. Молодой офицер ещё не ведает, что этот пламень постепенно потухнет, как угас древний палеовулкан, оставив после себя лишь теплящиеся угли воспоминаний да потрёпанный альбом с выцветшими страницами прошлых побед. Но ведь и остывшая лава хранит в глубине тепло — в этом наше сходство с Гирвасом: внешне — застывшая форма, внутри — тлеющая память о былом жарком горении.

В Карелии, где сосны будто вросли в каменную память земли, лежит Гирвас — палеовулкан, уснувший миллиарды лет назад. Его темные базальтовые скалы, изъеденные временем и льдами, больше похожи на руины забытой цивилизации, чем на порождение стихии. Когда-то здесь кипела адская мощь: лава рвалась из недр, пепел затмевал солнце, а земля содрогалась в огненном гневе. Теперь лишь шум реки Суны, прорывающейся сквозь древние разломы, напоминает о том, что этот пейзаж — не просто камни, а застывшая ярость планеты.

Слои пород, будто страницы каменной книги, хранят следы катаклизмов. В трещинах скал прячутся кристаллы, выкованные подземным жаром, а ветер гудит в пустотах, словно пересказывая легенды докембрия. Гирвас — немой свидетель эпохи, когда жизнь на Земле только зарождалась, а континенты были юны и неукротимы. Палеовулкан предстает не огнедышащей горой из учебников, не конусом с дымящейся вершиной. Он давно перестал быть вулканом в привычном понимании — теперь это лишь каменная рана на теле земли, плоская и размытая, как старое шрамовое пятно. Жерла нет — есть только тёмные базальтовые пласты, рассечённые рекой, будто гигантским скальпелем. Если бы не указатели, можно было бы пройти мимо, даже не догадавшись, что под ногами — остатки древнего ада, угасшего два миллиарда лет назад.

Я смотрю на эти камни и думаю: какой след оставлю я? Стану ли «палеочеловеком» — окаменевшим воспоминанием в чьем-то альбоме? Или «палеописателем» — чьи строчки когда-нибудь прочтут, как геологи читают слои базальта, пытаясь угадать, каким я был на самом деле?

Обрасту ли я стереотипами, которыми награждают всех писателей — чудаковатых, меланхоличных, вечно недовольных? Или потомки никогда не узнают смытые временем острые углы моего характера — те самые, что я так тщательно скрывал за улыбкой на фотографиях?

Запомнят ли меня с бородкой и седыми висками, позирующим на портрет или счастливым в кругу семьи, где я был просто отцом, мужем, человеком — без титулов и званий?

Фотографии. Странная вещь. Они сохраняют мгновения, но не чувства. Фиксируют позы, но не мысли. Показывают, каким ты был, но не говорят, каким ты хотел казаться. И самое главное — они не расскажут, каким ты станешь.

Гирвас молчит. Он знает ответ, но не скажет. Он — как старый фотоальбом: хранит следы, но не объясняет их.

Может, это и к лучшему. Ведь самое важное — не то, как нас запомнят, а то, что мы горели, когда жили. А это, увы, не сохранить ни в камне, ни на выцветшей фотобумаге.

С творческим вдохновением, Ваш Сергей Бурыкин