Эстет и мыслитель. Евгений Винокуров

"Винокуров ухитрился избежать подневольности, неизбежно связанной тогда с официальным признанием, и ему удалось не попасть на так называемую столбовую дорогу социалистического реализма, свернув на свою особую тропу. Он один из немногих поэтов, начавших печататься в сталинское время, у которых не было даже упоминания обязательного для прославления имени вождя. Он никогда не протестовал против режима, но глубоко его презирал и не допускал в стихах ни малейшей ему похвалы. Винокуровская поэзия лаконична, рассудительна, детальна. Возглавив вместе со Степаном Щипачевым поэтический отдел журнала "Октябрь", Винокуров открыл в 1954 году совсем юную Ахмадулину, напечатал лучшие стихи Мартынова, Слуцкого и Евтушенко, заново утвердил в литературе имена вернувшихся из лагерей Заболоцкого и Смелякова".(Е.Евтушенко)


«Москвичи».

В полях за Вислой сонной
Лежат в земле сырой
Серёжка с Малой Бронной
И Витька с Моховой.

А где-то в людном мире
Который год подряд
Одни в пустой квартире
Их матери не спят.

Свет лампы воспалённой
Пылает над Москвой
В окне на Малой Бронной
В окне на Моховой.

Друзьям не встать. В округе
Без них идёт кино.
Девчонки, их подруги,
Все замужем давно.

Пылает свод бездонный
И ночь шумит листвой
Над тихой Малой Бронной,
Над тихой Моховой.

Но помнит мир спасённый,
Мир вечный, мир живой,
Серёжку с Малой Бронной
И Витьку с Моховой.


Моя любимая стирала.


Моя любимая стирала.
Ходили плечи у неё.
Худые руки простирала,
Сырое вешая бельё.

Искала крохотный обмылок,
А он был у неё в руках.
Как жалок был её затылок
В смешных и нежных завитках!

Моя любимая стирала.
Чтоб пеной лба не замарать,
Неловко, локтем убирала
На лоб спустившуюся прядь.

То плечи опустив,
родная,
Смотрела в забытьи в окно,
То пела, тоненько, не зная,
Что я слежу за ней давно.

Заката древние красоты
Стояли в глубине окна.
От мыла, щелока и соды
В досаде щурилась она.

Прекрасней нет на целом свете, -
Все города пройди подряд! –
Чем руки худенькие эти,
Чем грустный, грустный этот взгляд.



***
Художник, воспитай ученика,
Сил не жалей его ученья ради,
Пусть вслед твоей ведёт его рука
Каракули по клеточкам тетради,
Пусть на тебя он взглянет свысока,
Себя на миг считая за провидца.

Художник, воспитай ученика,
Чтоб было у кого потом учиться.


Работа.


Я на кручу пудовые шпалы таскал.
Я был молот и тонок –
мне крепко досталось!
Но лишь пот в три ручья да надсадный
оскал
На подъёме крутом выдавали усталость.

Налегая всем телом, я глину копал,
Я кидал эту глину лопатой совковой.
Я под вечер с лица потемнел и опал.
Землекоп из меня мог бы выйти толковый.

Я был выделен в баню для носки воды
В группе старых бойцов, работящих
и дюжих.
Мы таскали три дня.
На ладонях следы
Целый год сохранялись от ведерных дужек

Я поленья с размаху колол колуном.
Я для кухни колол и колол для котельной.
Только мышцы ходили мои ходуном
Под намокшей и жёсткой рубахой
нательной.

Я был юным тогда.
Был задор, был запал.
Только к ночи, намаявшись, словно убитый,
Я на нарах, лица не умыв, засыпал,
На кулак навалившись щекою небритой!

***

Как хорошо, что жизнь уже прошла,
что молодости, наконец, не стало!..
Но сделалась отныне тяжела
душа, достигнув плотности металла,
Приехали, как говорится, слазь…
Всё вымерло отсюда и досюда.
Душа моя отныне отлилась
навеки в форму странного сосуда.
Она кувшин, что влез в дорожный сак,
и не поможет переупаковка,
как ни крути её и так и сяк.
и как ни поверни, с ней всё неловко.

***
И как говорится по латыни:
«Амор фати», мол, люби судьбу…
Так я буду повторять отныне
и пока не замолчу в гробу.
Так и ты прекрасной жизни этой
посмотри в лицо повеселей!
Ни на что печальное не сетуй,
ни о чём отныне не жалей!
Говори судьбе своей спасибо.
Как там жизнь? Была добра иль зла?..

Ну какая разница – то, ибо
всё равно она почти прошла.

***
Простите мне, стихи, что я кормился вами.
За вас, мои стихи, что я провыл нутром,
Буханку рижского я брал в универмаге,
и соли полкило имел я за надлом.
Простите мне, стихи, но часто пачку чаю
я за свою тоску приобретал.
Издательский кассир, меня не замечая,
презренный мне отсчитывал металл…
Простите мне, стихи. Хозяйственного мыла
я приобрёл и леденцов на вес.
За вас, пришедшие мне из другого мира,
Ниспосланные мне, так, ни за что, с небес.

***
За годами пролетали годы,
что великих сложностей полны…
И теперь я получаю льготы,
как и должен инвалид войны.
И как помните у Экклезиаста
место то, что горше прочих мест?..

Не плачу отныне за лекарства.
Не плачу отныне за проезд.
Но когда предсмертная икота
будет ночью сотрясать кровать…
Вот моя единственная льгота:
каждый день земной благословлять!

***
Виноват.

Извини меня, если забыла…
Я то в рай, то опускался в ад.
Что тут скажешь:
то, что было, - было,
Сам во всём, конечно, виноват.
Ты сказала – точно отрубила!..
Мой ответ и вправду невесом.
Что тут скажешь:
то, что было, - было,
Я, конечно, виноват во всём.
Я ошибся – и меня убило…
Мой ответ прощальный длинноват!
Что тут скажешь:
то, что было, - было,
Сам во всём, конечно, виноват.

***
Уголь.

В работе не жалея сил,
весёлою весной
я уголь блещущий грузил
на станции одной.
А было мне семнадцать лет,
служил я в артполку,
я в лёгкий ватник был одет,
прожжённый на боку.
Я целый день лопатой скрёб,
я грёб, углём пыля.
И были чёрными мой лоб
и щёки от угля.
Я запахом угля пропах,
не говорил, не пел,
лишь уголь мелкий на зубах
пронзительно скрипел.
Когда ж обедал иль когда
из банки воду пил,
то чёрною была вода
и чёрным хлеб мой был.
С лицом чумазым средь трудов
я рад был той весне.
Но девушки из поездов не улыбались мне.
Вдаль улетали поезда,
как в фильме иль во сне:
мелькнут, и только и следа –
дымок на полотне.
Хотелось крикнуть, что есть сил:
- Постойте, поезда,
ещё, ещё я не любил
на свете никогда!

***
Свет.

Я дневников не вёл. Я фактов не копил.
Я частность презирал. Подробность ненавидел.
Огромный свет глаза мои слепил.
Я ничего вокруг себя не видел.

Но годы шли. И в дружеском кругу
Хочу я рассказать о дальней дали.
Но ничего припомнить не могу,
Ни чёрточки случайной, не детали.

Хоть малость бы какую! Нет как нет!
Передо мною лишь одно, не боле,
Один лишь белый тот слепящий свет,
Глаза, как бритва, режущий до боли.

***
Боюсь гостиниц.

Боюсь гостиниц. Ужасом объят
При мысли, что когда-нибудь мне снова
Втянуть в себя придётся тонкий яд
Ковров линялых номера пустого.

Боюсь гостиниц. Это неспроста.
Здесь холодом от окон веет люто.
Здесь лампа. Здесь гардины. Здесь тахта.
Иллюзия семейного уюта.

Боюсь гостиниц. Может, потому,
Что чувствую, что в номере когда - то
Остаться мне случится одному.
Навеки. В самом деле. Без возврата.