Глава десятая. Кровь Ключа и Пламя Жертвы

Тьма была не отсутствием света. Она была сущностью. Живой, дышащей, впитывающей. Она обволакивала Настасью, как ледяная смола, проникая сквозь кожу, в кости, в мозг. Каждый вдох приносил не воздух, а вакуум, выжигающий легкие. Каждое биение сердца отдавалось глухим стуком в бездонном колодце Пустоты. Она висела, не падая, вырванная из реальности, в центре урагана антибытия. Перед ней – только Глаза. Два бездонных колодца в ткани мироздания, в которых горели не звезды, а угасающие угли пожираемых миров. Они смотрели внутрь нее. Видели дрожащий золотой огонек оберега на ее груди. Видели черное, пульсирующее зерно Тьмы, оставленное "живой водой". Видели ее страх, ее отчаяние, ее ничтожность.

«Ключ...» – мысль ударила в череп, как ледяной молот. Не голос. Ощущение. Взрыв абсолютного знания, не требующего слов. Фрагмент... Хаос... Порядок... Мост...

Настасья поняла - Чернобог не просто хотел ее уничтожить. Он хотел Ключ. Ту самую часть артефакта, что была в ларце, что была в ее обереге. Мост между мирами. Для него – для Хаоса – это был инструмент не запечатывания, а расширения. Прорыва в Явь, в Правь, во все миры сразу. Зерно Тьмы в ее груди рвалось к Источнику, пытаясь выжечь изнутри ее волю, вытолкнуть Ключ наружу.

Но оберег сопротивлялся. Его золотой свет, тусклый, но яростный, прожигал ледяную оболочку Тьмы вокруг нее, создавая крошечную сферу относительной реальности. В этом свете мелькнули видения:
Матрена, отброшенная, как тряпичная кукла. Она лежала на искалеченной земле Урочища, окровавленная, без сознания. Ее темный нож, окончательно развалившийся на черные осколки, валялся рядом. Янтарные глаза были закрыты. Жива ли?
Мария. Ее призрачная форма была разорвана в клочья ледяным вихрем. Полупрозрачные обрывки светились последним, жалким светом, как умирающие светлячки, растворяясь в абсолютном Ничто. Связь – та самая ледяная нить – порвалась с мучительным щелчком в душе Настасьи. Освобождение духа болота оказалось кратким. Долг был оплачен кровью и исчезновением.
Волхв.  Он не лежал. Он горел. Не огнем, а черным, холодным пламенем Бездны. Его сгорбленная фигура была окутана клубящимся мраком, из которого торчала одна костлявая рука, судорожно сжимающая горсть земли. Его вопль не звучал, но вибрировал в самой Тьме – немой визг окончательного распада. Он был топливом. Первой жертвой.

Боль от потери связи с Марией и вид страданий Волхва пронзила Настасью острее ледяных щупалец Тьмы. Но эта боль была человеческой. Она вырвала ее из оцепенения. Слова Волхва эхом ударили в сознание: "Кровь ключа! В щель! В сердце камня! Ключ не цел! Часть!"

Сердце Камня. Черная Щель. Она была здесь! Не в самом Говорящем Камне позади нее (где бы он ни был сейчас в этом хаосе), а внутри самой Бездны! Та Щель, что зияла в озере у Водяного, что росла на дне болота – все они были лишь отростками. Главная Щель была здесь. В эпицентре пробудившегося Чернобога. В его сути. И Волхв кричал – залить ее Кровью Ключа! Ее кровью! Кровью, смешанной с силой оберега!

Но как? Она висела в Пустоте, парализованная. Глаза Чернобога смотрели на нее с холодным, аналитическим интересом, как ученый на редкий экземпляр насекомого. Он не спешил. Он изучал сопротивление Ключа. Зерно Тьмы внутри нее клокотало, подтачивая ее изнутри, пытаясь добраться до оберега.

Внезапно, в крошечной сфере света вокруг нее, возник образ. Не видение Бездны. Воспоминание. Яркое, как вспышка. Бабушка Мария. Не на смертном одре, а живая, сильная. Она держит в руках этот самый оберег, только новый, сияющий. Глаза ее полны нежности и... скорби. "Носи, Настенька. Всегда. Это не просто от сглазу. Это... твое наследие. Кровь наша в нем. Кровь стражей порогов. Если когда-нибудь... если Тьма постучится... помни: ключ не в металле. Он в тебе. В твоей воле. В готовности заплатить." Заплатить... Кровью.

Настасья поняла. Не просто пролить кровь на оберег. Стать проводником. Отдать Ключу свою жизнь, свою волю, свою кровь, чтобы он смог выполнить свою функцию – запереть дверь. Даже будучи фрагментом. Волхв кричал о части, но не о бессилии части. О необходимости большей жертвы.

Решение пришло не как озарение. Как приговор. Не было времени на сомнения. Матрена могла умереть. Миргород мог пасть. Все миры... Она увидела в Глазах Чернобога отражение бесконечного голода, готового поглотить все сущее.

Она перестала бороться с Тьмой. Перестала пытаться вырваться. Вместо этого она сосредоточилась. На обереге. На его тепле, борющемся с холодом зерна внутри. На связи с бабушкой. На образе теплого дома, который она вкладывала в него у реки, чтобы спасти Марию. Она собрала всю свою волю, всю свою любовь к жизни (даже в этом аду), всю свою ярость против несправедливости этого мира – и вдавила это в оберег. Не просила. Приказала.

ЗАПРЕТИ!

Мысль была криком ее души. Оберег ответил. Золотой свет вспыхнул с невероятной силой, как микро-солнце в сердце Пустоты. Он сжег ледяные щупальца, удерживавшие ее. На миг она упала... но не в бездну. На что-то твердое, шершавое. Осколок? Нет. Поверхность Говорящего Камня! Он был рядом, его израненная громада возвышалась в самой гуще Тьмы, как последний бастион. Черная Щель – не отверстие, а пульсирующая рана в его основании, из которой сочилась не кровь, а сама сущность Чернобога.

Настасья не думала. Она действовала. С диким воплем, в котором смешались боль, ярость и отчаяние, она сорвала с шеи оберег. Металл пылал в ее руке, обжигая ладонь до мяса. Она не чувствовала боли. Она зажала его в кулаке, ощущая, как его острые края впиваются в кожу, как его сила бьется в ее жилах. Она подняла руку, сжатый кулак с пылающим Ключом, и со всей силы, с криком бабушкиного имени и своего собственного, вонзила его прямо в пульсирующую рану Черной Щели на Камне.

БА-А-АХ!

Не звук. Взрыв реальности. Золотой свет и черная Тьма столкнулись в эпицентре. Волна энергии, не световой и не темной, а первозданной, рванула во все стороны. Настасью отбросило, как щепку. Она ударилась о Камень, чувствуя, как трещат ребра. Мир превратился в калейдоскоп безумных вспышек и грохочущей тишины.

Она видела, как Глаза Чернобога в Бездне расширились от нечеловеческого удивления и... боли? Как сама Пустота задрожала, как студень. Как Черная Щель на Камне, куда был вогнан оберег, сжалась. Не закрылась. Захлебнулась. Золотой свет бушевал внутри нее, смешиваясь с вырывающейся Тьмой, как вода с раскаленным маслом.

Но плата была ужасна. Сам Ключ – оберег – треснул в ее кулаке. Осколки раскаленного металла впились ей в ладонь, в запястье. Ее кровь, алая и горячая, хлынула прямо в Щель, смешиваясь с золотым светом и черной слизью. Кровь Ключа. Ее кровь. Она чувствовала, как сила вытекает из нее вместе с кровью, как холод зерна Тьмы внутри нее, лишившись противовеса, начинает расползаться по телу. А Говорящий Камень... он стонал. Глухим, раздирающим душу гулом. Он не выдерживал. На его поверхности пошли новые, страшные трещины.

ДОСТАТОЧНО!

Мысль Чернобога прорвалась сквозь хаос. Она была полна ярости, но и... раздражения. Как на назойливую мошкару, укус которой оказался ядовитым. Бездна содрогнулась. Глаза в ее глубине сузились. И... начали отступать. Не исчезать. Сворачиваться. Как гигантская рана, стягивающая края. Черная Щель на Камне, все еще булькая золотым светом и кровью Настасьи, начала сужаться, затягиваться мерзкой пленкой. Давление спало. Ледяная хватка Тьмы ослабла.

Настасья скатилась на землю у подножия Камня. Она лежала в луже собственной крови, смешанной с черной слизью и золотой пылью от оберега. Ладонь, сжатую вокруг осколков Ключа, пронзала невыносимая боль. Холод внутри нее расползался, как чернильное пятно. В глазах стояла пелена. Она видела, как огромная Тень Чернобога, сжавшись до размеров грозовой тучи, но все еще невероятно огромной и жуткой, медленно отползала вглубь Урочища, унося с собой остатки своей Пустоты. Она не была побеждена. Она была ранена. Отступила. Чтобы зализать раны и вернуться. Глаза в ее глубине бросили на Настасью последний взгляд – уже не голодный, а запоминающий. И обещающий возвращение.

Тишина. Глубокая. Мертвая. Но уже не та, что была. Теперь это была тишина после бури. Разрушения были чудовищны. Перевернутые камни круга лежали расколотые. Земля была изрыта, как после бомбежки, покрыта черными ожогами и пятнами золотой пыли. Воздух пах кровью, озоном, горелым камнем и... слабым, но упорным запахом полыни.

Настасья попыталась пошевелиться. Боль пронзила грудь, руку, все тело. Она повернула голову. Матрена лежала неподалеку. Она дышала. Прерывисто, хрипло, но дышала. Ее глаза были открыты. Янтарные, тусклые, но живые. Они смотрели на Настасью. И в них не было ни радости, ни облегчения. Была тяжелая, неподдельная боль и... уважение. Кровавое, выстраданное уважение.

"Часть... пути... прошла, Поплавчиха..." – прохрипела она, едва шевеля губами. "Дорога... домой... теперь... через пепел... и твою кровь..."

Настасья закрыла глаза. Холод внутри нее сжимал сердце. Оберег был уничтожен. Его осколки впились в ее плоть, как шрамы. Часть Ключа была использована. Ценой ее крови, боли и кусочка души, отравленного зерном Тьмы. Чернобог отступил, но не побежден. Мария погибла. Волхв сгорел. Камень был изувечен.

Она спасла мир? Нет. Она купила ему время. Ценой, которую только начинала осознавать. И где-то в глубине Урочища, в сжимающейся ране реальности, Глаза Тьмы ждали своего часа. А в груди Настасьи Завальской, рядом с переломанными ребрами и осколками Ключа, зрело холодное семя будущего конца. Мир Миргорода не был спасен. Он был лишь снова обречен на отсрочку, а его новая Ведунья заплатила за эту отсрочку не только кровью, но и частью своей человечности. Путь домой теперь лежал не через портал, а через пепел жертв и ледяную тьму, поселившуюся в ее душе.