Прошла любовь, завяли лютики... ч. 1

Дождь шёл уже третий день. Он не лил, не хлестал, он просто навис над Калугой сплошной серой, мокрой пеленой, как будто небо устало и забыло, как оно выглядит без облаков. Улицы блестели, как гигантские лежавшие, наточенные мечи, а  в лужах глухих подворотен отражались окна, будто глаза уставших от дождей гигантских серых циклопов...

Водитель почтового фургона Сергей свернул с улицы Ленина   на улочку, ведущую к общежитию работников почты — трёхэтажному кирпичному зданию с облупленной штукатуркой и балкончиками, на которых висели бельевые верёвки с забытыми простынями, как флаги  бедности и одиночества.
Он выключил двигатель, снял с головы мокрую бейсболку, провёл ладонью по лицу — устал, как будто возил не письма, а тяжеленные камни.

— Нууу, Бирута, опять ты, как всегда,  последняя, — пробормотал он, вынимая из сумки пачку почты. — И опять твоё имя на конверте с таким сердечком, будто кто-то влюблён в тебя по самые ушки!

Он знал, конечно, что это не так. Никто не писал Бируте писем с этими  сердечками. Это она сама рисовала их на конвертах, когда отправляла что-то домой, в Литву. Он видел это однажды — когда она забыла сумку в фургоне, и он, не думая, заглянул внутрь. Там были письма на литовском, старые фотографии — девочка у моря, женщина в платке, дом с соломенной крышей, и несколько писем с надписью „Mama, a; gr;;tu“ — „Мама, я возвращаюсь“.
Но она не возвращалась к ней домой.
Уже пять лет...

Сергей поднялся по скрипучим ступеням, постучал в дверь комнаты 14.
Открыла она, Бирута,  в старых джинсах, рубашке мужского покроя и с мокрыми волосами, собранными в небрежный пучок. На лице тоже  заметная усталость, но ее глаза всё равно были  живые, как весенняя водичка...

— Привет, — сказала она, мягко  улыбнувшись. — Опять ты?

— Кто ж ещё? — усмехнулся он. — Почта не сама себя же разносит...

Она взяла пачку, пробежала глазами по конвертам.

— О, письмо из банка. Наверное, снова штраф за что-то. А это… — она чуток замерла. — Это мне!

Она подняла на него взгляд.

— Ты вскрывал его?

— Нет, конечно. Но я видел, как ты рисуешь сердечки. Это мило!

Она немного покраснела.
Потом засмеялась — тихо, как будто боялась, что кто-то ее  услышит.

— Ты первый, кто это заметил!

Он стоял в дверях, не зная, уйти или сказать ей что-то ещё. Дождь дробью стучал по карнизу. В коридоре пахло старыми чугунными батареями и прокисшим капустным супом.

— Хочешь чайку? — спросила она неожиданно. — У меня есть даже  каркаде. И печенье вкусное!

Он посмотрел на часы.
У него был ещё один маршрут. Но всё равно  кивнул утвердительно...

— Да. Почему бы и нет?

Комната Бируты в общежитии была маленькой — три на три метра.
Кровать у стены, шкаф с треснувшим зеркалом, стол, заваленный конвертами, блокнотами и книгами на литовском.
На подоконнике пластиковый горшок с лютиками. Жёлтые цветочки,  хрупкие, но живые...

— Это с Литвы, — сказала она, заметив его взгляд. — Я привезла с собой эти семена. Они расцветают,  когда им и мне бывает  плохо...

Он присел на край кровати. Она поставила чайник на маленькую плитку, заварила чай с каркаде. Цвет напитка был, как вечерний закат на море.

— Ты давно здесь? — спросил он.

— С 2018. Приехала по контракту. Почтальонка.
Платят маловато, конечно, но пока хватает. А ты?

— С детства. Отец работал тоже на этой почте. Я,  получается,  по наследству. Только фургон вместо конторы!

Она улыбнулась.

— Ты не такой, как многие другие!

— А какие же они, эти другие?

— Грубые. Смеются надо мной. Говорят: — „литовка, иди домой!“.
Особенно Вадик. Он думает, что если он старший здесь, то может со мной делать что захочет!

— Что значит „делать“? И захочет чего?

— Ну… предлагал как бы „поселиться у него“, — она скривилась. — Как будто я какая то  проститутка!

Сергей нахмурился.

— Вадик точно  сволочь. Он всех домогается. Но ты… ты совсем другая.

— Почему?

— Потому что ты не смеёшься, когда тебе грубят. Просто смотришь. Как будто видишь их насквозь!

Она налила чай. Подала ему.

— Ты тоже же не смеёшься! А если  они вдруг пошутят про нас  „ если русский и литовка — будет маленький шпион? "

— Это полные дебилы, — сказал он. — А я не дебил, пусть смеются...

Она рассмеялась с удовольствием  и очень  искренне:

— Нет. Ты не дебил. Это точно...

Они пили чай. Молчали. Но их  молчание было уже  таким же  тёплым, как сам чай с каркаде...

Потом он встал.

— Всё, извини! Мне надо идти...

— Подожди, — сказала она. — Возьми вот это!

Она подала ему маленькую открытку — с изображением замка Тракай.

— Это тебе. Спасибо за почту. И за то, что не смеёшься надо мной...

Он взял. Перевернул. На обратной стороне было написано по-русски: 
— „Спасибо, что ты такой. Бирута.“

Он посмотрел на неё. Она смущённо  отвела глаза.

— Я… я завтра в 7 у ворот буду!, — сказал он ей. — Привезу тебе хлеб. Из той самой пекарни, что ты любишь!

— Ты даже это помнишь?

— Да.

Она кивнула. И ответно улыбнулась.

— Хорошо.

Они после этого разговора стали уже  встречаться почаще.
Не как пара. Даже,  не как  влюблённые. Пока как друзья...
Сначала —пили просто чай. Потом  были прогулки после смены.
Потом смотрели часто фильмы на ноутбуке, с наушниками, чтобы соседи не слышали.

Она ему много  рассказывала о Литве — о лесах, где растут гигантские  мухоморы, как в сказке, о бабушке, которая гадала на картах, о море, которое пахло солью и водорослями.
Он  рассказывал ей  о Калуге, о своём  детстве, о матери, которая  рано умерла от рака, когда ему было всего 16 лет...
О том, как он сбежал из дома, чтобы не слышать, как его отец плачет по ночам...

— Почему ты здесь тогда остался? — спросила она однажды.

— А куда было идти? Здесь всё, что у меня есть. Машина, работа, квартира… и теперь ты!

— Я?

— Да. Ты — самое живое и настоящее, что у меня появилось за эти последние дни...

Она помолчала. Потом сказала:

— Я тоже чувствую, что ты, как  мой близкий человек. Хотя я и не должна так говорить!

— Почему?

— Потому что я для всех всё равно чужая. Литовка...
Потому что они постоянно мне  говорят, что я никогда не буду для них своей...

И однажды ночью, когда шёл сильнейший дождь и в общежитии неожиданно отключили свет, он остался у нее....
Она легла. Он по ее просьбе тоже прилёг рядом. Не касался ее. Просто лежал.

— Ты меня боишься? — спросила она.

— Нет. А ты меня?

— А я боюсь. Но не тебя. А того, что завтра может с нами будет...

— Завтра будет завтра. А сейчас только ты!

Он нежно обнял её. Медленно, как будто боялся что то  сломать. Она ответно и доверчиво прижалась к нему. И впервые за пять лет в её комнате было очень тепло, уютно и спокойно...

Потом они целовались. Нежно, долго, как будто искали друг в друге что-то давно потерянное. Его руки скользнули под ее ночную  рубашку — по спине, по лопаткам, по талии, по крепким бедрам. Она вся дрожала. Но не от холода...

— Я не хочу, чтобы это было быстро, — прошептала она. — Я хочу всё это надолго запомнить!

— Я тоже.

Он раздевал её, как будто распаковывал драгоценный и хрупкий подарок, которого ждал всю жизнь. Каждое движение — с трепетом. Каждое прикосновение — как священная молитва...

Она была на вид хрупкой, но сильной. Её тело было, как старинная, но очень ценная  посуда: с трещинами, но очень  красивая. На ее бедре — небольшой, но глубокий шрам от падения с велосипеда в детстве. На плече — большая родинка, как звёздочка.
Он увидел, что она закрыла глаза и слеза скатилась по виску ему на руку...

— Что? Что такое?— прошептал он.

— Я думала, что никогда не почувствую этого. Как будто я до этого не была живая совсем!

Он крепко  поцеловал её в губы:

— Ты всегда была живая. Просто никто этого  не видел в тебе! Не хотел видеть!

Они любили друг друга так бережно и медленно, как будто для них двоих  время остановилось совсем.
Без спешки. Без малейшего стыда.
Только их сплетённые  тела, громкое дыхание, тихий шёпот. И запах лютиков, которые стояли на подоконнике, как безмолвные свидетели их слияния...

После, когда они лежали, обнявшись, она сказала:

— Я не хочу, чтобы это закончивалось. Совсем не хочу!

— И не закончится, — сказал он. — Я тебя не отпущу!

Но в коридоре кто-то уже  стучал им в дверь. Громко. Настойчиво.

— Эй, литовка! Ты что,  не одна там? — это был голос Вадика. — Я слышал, как ты стонала! Давай открывай!

Сергей вскочил. Натянул брюки, оделся....

— Уходи, — прошептала она. — Через окно. По пожарной лестнице. Быстрее!

— А ты?

— Я скажу, что мне было плохо. Что я болею.

Он поцеловал её.

— Завтра? В семь?

— Да.

Он вылез в окно. Быстро спустился.
Сердце билось, как будто он украл что-то святое.
Но он даже не жалел об этом...

С этого дня их связь стала тайной. Они старались теперь осторожничать...
Но не тайной от некоторых...

Вадик всё же  что то заподозрил. Он начал следить за ней. Подглядывал, когда Сергей подвозил Бируту до общежития. Заметил, как она улыбается, когда тот приезжает к ней. Как прячет свой взгляд, когда видит, что за ней наблюдают...

— Ты спишь с ним? — спросил он её  однажды, перегородив ей путь у почтового ящика.

— Это не твоё дело, — ответила резко  она.

— А если я скажу начальству? Ты знаешь, что нельзя сожительствовать в общежитии?

— Я не сожительствую. Я же живу одна.

— А он каждый вечер у тебя? Это разве  не сожительство?

— Это моя личная жизнь!

— Твоя жизнь — это то, что я разрешу, — прошипел он. — Ты забыла, кто здесь старший? Я тот, кто  может сделать так, что тебя выгонят пинками!

Она не ответила. Просто прошла мимо.

Но на следующий день исчезла её сумка. А потом  почта, которую она должна была разнести, оказалась разорвана и брошена в урну.
На стене в раздевалке кто-то написал: — „Литовка, ты  поганая шлюха у простого  водителя“

Сергей, когда обо всём узнал, пришёл в ярость.

— Я убью его, — сказал он, сжимая кулаки.

— Нет, — сказала Бирута. — Не надо. Он этого и хочет, такого  скандала. Хочет, чтобы ты ударил. Тогда и  тебя уволят! И меня...

— А что делать?

— Просто любить. Молча. Тихо. Как мы умеем. И чёрт с ними, со всеми!

Они стали встречаться чуть пореже. Иногда только взглядами. Улыбками. Записками, спрятанными в карманах.

Но однажды он принёс ей букет лютиков. Настоящих, полевых, живых.

— Откуда? — спросила она.

— Ездил за город. В поле. Цветут уже давно.

Она прижала цветы к груди.

— Как ты узнал?

— Ты же сама раньше говорила мне, что они напоминают тебе Литву. Что они, как солнце.

Она тихо заплакала.

— Я никогда не думала, что кто-то будет делать такие вещи ради меня!

— Я сделаю теперь всё, — сказал он. — Даже если весь мир будет против нас!

Однажды она поехала в микрорайон „Северный“ — к новым коттеджам за городом. Роскошные дома, высокие заборы, камеры у ворот.

Она принесла почту в один из особняков,  белый, с колоннами, как во многих фильмах. Позвонила... Назвалась. Открылась калитка. Подошла к двери.

Открыл  мужчина. Лет сорока. В шёлковом халате. Волосы зачёсаны, духи  дорогие, неизвестные ей.

— Да? — спросил он по-русски с лёгким акцентом.

— Вам почта, — сказала она ему.

Он взял пачку и внимательно осмотрел на неё:

— Вы сами  не отсюда?

— Нет. Из Литвы.

— Красивое место. Я был там часто. В Вильнюсе. У меня там свой дом.

Она кивнула.

Он слегка улыбнулся:

— А Вы очень  красивы. Вы всегда такая серьёзная?

— Я же на работе.

— Работа не должна мешать жизни.

Он протянул руку.

— Я Артём. Владелец этого дома. И, возможно, нескольких других.

Она не ответила. Просто кивнула и пошла прочь.

Но на следующий день он неожиданно  зашёл к ней  в отделение, когда там были сотрудники. Принёс, якобы,  „благодарность“ за оперативную доставку. Вручил шоколад, вино, цветы.

— Для вас всех, — важно объявил он, но глядя только на неё.

Она отказалась. Но он настаивал.

— Я не могу принимать подарки!

— Почему? Вы, что,  не человек?

— Я почтальон. И у нас  есть определённые правила!

— Правила ломаются, когда появляется какой-нибудь шанс, — сказал он. — Шанс на лучшее!

Она ничего не поняла.
Но запомнила его глаза. Холодные, но с какой то искрой. Как у человека, который привык получать всё!

Сергей как то заметил его. Спросил:

— Кто этот тип?

— Клиент. Принёс цветы.

— Не нравится он мне, — сказал Сергей. — Слишком много денег у него  в глазах!

— Я не хочу его, он не нужен мне со своими подарками!  Ты мне нужен!

— Тогда забудь его.

Но тот её не забыл.

Он  начал постоянно ей звонить. Приезжал очень  часто...
Говорил о Литве, о море, о его  доме у озера. Говорил, что она заслуживает больше, чем это  общежитие и зарплату в 25 тысяч. Это же просто мизер!

— Ты могла бы жить со мной, — сказал он однажды. — Без всяких  забот. Без унижений. Без этих… вот людишек.

— Сергей же не такой!

— А кто он? Простой водитель? У него даже машины своей нет!

Она промолчала.

— Подумай, — сказал Артём. — У тебя есть выбор. Пока есть! И один!

Бирута размышляла недолго...

Она  выбрала...

Сергей пришёл, как обычно бывало, прямо в её комнату.  В семь. С хлебом и лютиками.

Дверь была открыта. Комната совершенно  пуста. Никаких ее вещей...

Только на столе лежала  записка:

— „Прости. Я ухожу. Он обещал мне спокойную и хорошую  жизнь. Я устала быть бедной. Я устала быть чужой для всех. Прости, что не смогла быть с тобой. Бирута.“
И рядом лежала ее фотография...

На подоконнике остались несколько  засохших лютиков...

Он сел на пустую кровать. Не плакал. Просто сидел. Как будто у него  сердце выдернули с корнями, а в груди осталась космическая  пустота...

Он  взял ею оставленную ему  фотографию, ту, где она стоит у моря. Разорвал на мелкие кусочки. Бросил в урну.

И ушёл...

Продолжение следует...