за мятными скалами

Ловкое  и неземное
Утро проглотило все фонари и осветило снег. Он отливает хрусталём, берегами и белыми змейками. Рассвет уже прикрыл облаками свои шрамы, и солнце может кататься в своей колеснице. Ко мне заглянет. Всегда заглядывает. Подарит несколько лучей и ободряюще улыбнётся. В ведре — дары дождя, под ведром — дощатый пол, где тайник. Миниатюрные статуэтки прячутся за спинкой кровати. Тень плюшевого медведя. Ловкое, неземное счастье, рассыпанное повсюду.

Утаила
Заклеивала окна в мансарде. Маленький квадратный уголок, весь в листах и книгах. Четыре стула, два стола, два шкафа, две дремлющие мухи на подоконнике и кружево, кружево ткани над всем, что не назвала, припрятала, утаила.

Не понимаю
Не понимаю, когда люди целуют скульптуру. Пытаются оживить её или себя?

Кусаю губы
Когда переживаю, кусаю губы. Потому они цвета мальвы. А как бы хотелось танцевать и кружиться просто так, от неземного волшебства.

Всего один
Наст. Мороз. Солнце светит деревянным, неизученным и кипучим. Светит честно. Лён былой в своей льняной стране. Тишь молчаливая какрабкается по ветвям Есенинских берёз заковывая себя в его серебро. Туманы ушли. Метели выглядывают из-за холмов. В оврагах тысячи лучей образуют круги, точно монеты. Бесценные. Скрученные из солнечного восхода.
Дымка была да исчезла. Дороги замело так, что слышно аромат снега. Лёд. И под ним солнце — золотой рыбкой. Нагнуться, растопить лёд губами и заговорит.
А берёзы кивают ветвями, тормошат мою сказочную суть. Шмыгнула белка и хвостом задела луч. Всего один. А сколько света.
Та самая сказка
Прохладный край расшивает синими звёздами своё полотно. Высокими стволами лес напоминает стражников. Причудливы во тьме лапы сосен и елей. Думаю, ночами, некоторые деревья приходят на поляну и танцуют при лунном свете. Не верите? Подсмотрите из-за Могучего Дуба. Вас никто не заметит, но сами Вы увидите ту сказку, в которую верить отказывались.


Звёздная девочка
Одной из первых моих сказочных историй была "Звёздная девочка". Она шла по улицам в золотом плаще и вселяла надежды на лучшее в каждого прохожего. Философская сказка. Возможно, однажды, вернусь к ней, чтобы взглянуть по-новому или по-прежнему.
У звездной девочки необычные друзья: любитель музеев, певец в терракотовых башмаках, красавица Крисалина и большая бабочка.
Почему вспомнила? История новогодняя.
Волшебные герои появляются вместе с домиком только раз в год, чтобы помочь, понять, поддержать и подарить вещицы с чудинками.

Неподалёку от домика главных персонажей есть сказочная труба, в которую можно наговорить все проблемы и сказка обязательно услышит.

Так исчезает темнота
Утром всегда иду сквозь тьму. Она так сурова. Макушки деревьев тонут в ней незримыми и неземными. Дым из трубы котельной всё пишет, пишет... Небо — лист бездонный. Дороги замёрзшие. Фонари чужие и непонимающие. Маленькие лавки закрыты. Серебряная кошка затаилась и ждёт. Так ждут солнца. Так верят в исчезновение темноты. И она потихоньку пятится назад, запинаясь за шипы белой акации и чьи-то глубокие, точно шрамы, следы.

Джеку
Делала натальную (звёздную) карту Джека Лондона.

Градус чистого ручья и белого голубя, вечное дитя. Херувимная луна и гордость. Священные занавески и неспособность скучать.

Все упоминают книги: "Мартин Иден", про север, собак, сильных мужчин... а как же "Лунная долина", "Маленькая хозяйка", "Приключение", "Мятеж на Эльсиноре"..?

Один человек может столько сделать, создать, подарить миру, оставить после себя... ум и выносливость.

Любимые писатели не умирают. Они живут в каждом из нас.

С днём рождения, Джек Лондон

Купидоновые дары
Небо цвета сливочной тетивы купидона. В её вечерней вуали я точно русалка в сетях. Сквозь неё совсем юная. Повсюду из окон свет. Медленно опутывает он летящий вечер, меня, жемчужные стога сугробов и даль. Рокот темноты нависает над тополями. Ноги её в деревянных башмачках запутываются в ветвях их. Потому в лесах темно не сразу.
По дорогам торопятся блики. На поле длинноухие кролики. Звёзды собираются в венец прямо над головой. Всё неземное, абстрактное, спрятанное во мне и во вне. Где-то олени. Где-то козы. Россыпь снежинок на плече, точно брошь — увидеть глазами близкими, ресницами тёмными, мгновениями чарующими. Увидеть и полюбить — купидоновые дары.

Бледный, лохматый зверь
Февральское утро похоже на бледного, лохматого зверя. Он тормошит деревья ледяными лапами и бродит по серебряным дорогам. Тайна его тихая, точно обледенелая поросль по кайме поля. Скуп на слова. Детально не восприимчив. Но есть у лохматого зверя одна слабость: перезвон колокольчиков голубой часовни.
Это единственное, что способно приручить его, одеть в незамысловатую необычайность великого, высшего, но близкого.
Прислушается и дышит, дышит. Да так ему легко становится, точно он эхо неба и земли одновременно.

Диковатым вижу тополь
Диковатым вижу тополь и его некоторую отстранённость. Но он понимает меня. Это обновляет силы и приносит радость. Радость среди веток, где прячется шёлк тёплого солнца.

Лес звенит
Лес звенит. Кажется, стоит потрясти сосновые стволы, и снег с вершин разлетится колокольчиками.

Небо, как мое Айвазовского
Небо, как море Айвазовского. Спешу вглядеться в его невидимые сладкие пророчества. Миндальное солнце ошеломило своим ренессансным рассветом. Весь взор его обратился на меня: печатью, сумрачной непреодолимостью, роковой музыкой внезапности, горечью разлуки и янтарём, диким янтарём.
Верно подметила зима — я в метели, точно в шантре. In the tent. Dance la tente. Nelle tenda.
И точность, благоухающая точность перезвонов тягучего, сгущённого утра всколыхнула во мне: и детство, и память, и тебя великана.
Под ресницами великановые глаза прячутся горами, холмами, полями, стаями. Прыгнуть ввысь, чтобы ухватиться за призрачные хвосты милых и сильных птиц. Ведь они знают меня, помнят, понимают, чувствуют...
Когда ты птица, видишь всё иначе. Ты наполнен перьями и гнёздными мыслями. Когда ты птица, ты другой, иной, прощающий, далёкий, как тополиное отражение в облаке.
Следы. Следы птичьи малы и неглубоки. Следы крыльев незаметны, но высоки. Так и у меня. Никогда не стремилась к красоте. Только к лейке. Этакая русалка, поливающая цветы. Простые, восхитительные цветы — литографии века.

Утро совсем белое
Утро совсем белое. Проходит сном сквозь ладони и звуки. Небо сливается с полем, лесом, ветками. А где-то там цветы, их торопливое возрождение, дикое и неизбежное.
Ни день, а занавес. Прячусь от сцены, её ликующей тишины. За снега. Их беловатую, зубастую зиму. Сосны цепляются за рукава танцующими ветками. Туманный омут околдовал утренних фей и они выпекают свои былинки при солнечном свете. У одной из них задумчивые глаза.

Сегодня солнце выпило мою боль
Сегодня солнце выпило мою боль. Оно примчалось золотом и выплеснулось на осины и перелески. У солнца тёплые мысли. Они растапливают сугробы и чьи-то печи.

Былое завернулось в тени да отблески. Липы наряжаются в весну. Дороги льдисто-дремучие. Если уронить на ледяную тропинку монетку за всех, кто на небе — зазвучит.
Сегодня сильный поминальный день. Ангелы, взявшись за руки, защищают от ненастных ветров.
Тихое пернатое счастье собирается в стаи, слушая псалмы монахинь под дивной горой. Сосны молчат и приветствуют штиль. Дым из трубы вверх. Редкость.
Когда ветер восточный в комнатах зябко.
Говорят, ели слышат. Это хорошо, потому что когда трудно писать, можно говорить. Ели указывают в небо, чтобы мы чаще смотрели в изумительную, бездонную высь, — туда, где всё про нас знают.

Точно родная и странная
Забила гол в собственные ворота. Так опрометчиво, одержимо, перебегая с одного конца поля на другое. Ни льна, ни позёмки. Зима. Зима. Зима.
Весну кто-то обещал. Кто, не помню.
Вратаря не было. То есть он, конечно, был, но не здесь. Горы, холмы и наше футбольное поле прошло даже не сквозь него, мимо. Будто он не умеет отражать удары: разучился, задумался, переволновался не волнуясь совсем — парадокс.
Вратарь моей же команды позволил мне забить ему же в ворота и не забыть об этом. Нет, больше не буду играть, прикасаться к толстокожему гулкому мячу, размером (не весом) с ананас.
Заберусь на самую высокую сосну, чтобы поближе к открыточному, диковатому небу. Точно родная и странная, совсем непокрытая глазурью горького утра.

Самые лесные тополя
Белый мрамор зимнего утра движется: ввысь, вниз, снова ввысь, где сероглазые дымка, галка, труба, асфальтовая заплатка и дверь ствола тополиного.
Переполняют линии, слова, чары. Навевают свою чистоту солнечному лучу, схожего с иволгой, заварочным чайником и веснушкой на мочке уха.
Талая земля выходит из оцепенения. Мороз расправляет голубоватые усы, принюхивается: лёд у порога, снег, застывшие безароматные сосульки, туманная река, сладкий миндаль.
Миндаль? Откуда?
Мороз хватает посох и гремит им в воздухе над ручьём. Только ручью уже улыбнулась весна и он полудиким мальчиком расчёсывает свои непослушные локоны. Сладкий миндаль? Это ручей купался в отражении миндальных облаков несколько часов назад, в белом мраморе утра, слушая бегущий сок внутри стволов самых лесных тополей.

Когда цветы возвращаются
Утро напоминает банку с любимым вареньем. Рядом — серебряная ложка.
Ты пробуешь варенье, разглядывая отражение окружающего в начищенном серебре. Чувствуешь? Сегодня будет чудесный день. Просто потому что когда-нибудь должны происходить самые невероятные чудеса. Когда цветы возвращаются в сад, а ты — ключик от дверцы прекрасного сада.

Полдень за занавесками
Полдень прячется за занавесками. А в зеркале — отражение белеющего снега; на нём следы кошек и птиц. Под снегом — спящие цветы, убегающие в своё разноцветное тепло.

Зима взмахнула рукавами так неожиданно, что листья взметнулись в воздух и теперь обитают в небе.

Тикают часы. У часов волны свои. Своё и море.

Недавно, один важный для меня человек, сказал, что времени не существует. "Рамки времени так размыты, что ты успеешь написать, всё, что захочешь." Это интересно: писать и не чувствовать время. Слушать в себе дорожки мыслей и приводить их к общему знаменателю собственных произведений.
Заметка о стихотворении "Проклятье Кассандры"
Стихотворение "Проклятье Кассандры" приобрело вкус, аромат и цвет.

Когда писала его, слова обжигали пальцы.
Сверчок
Тихую нежную песню поёт сверчок в ночь. Маленькое милое существо познаёт кромешную тьму, замечая в ней золотой свет.

Тусклый профиль фонаря погас. Просто столб до звёзд.

Освещённый ими он напоминает длинноногого сверчка, умеющего писать письма самому небу.

Взывающие к небесам
Бедные слова, взывающие к небесам. Они срывают облака с сосновых макушек, только затем, чтобы поцеловать их.

Пока я сплю
Темнота — хоровод теней. Утром они растают на восходе солнца, но следы босых ножек этих сказочных существ, успеют пробежать сквозь мои стихи, пока я сплю.

За золотыми бутонами
Утро прячется за золотыми бутонами штор. Узоры на стекле: тонкая я на качелях. Повсюду стопы книг. Комната превратилась в библиотеку, где и я — книга.

В университете любила книги, похожие на огромные двери : МакМаллин, Люшер, Юнг, Мольц...
Сейчас — форматы золотых слитков. Почему? Бумага, чистая или исписанная — настоящее золото.

То и дело из шкафа вылетают разноцветные заметочные листы, словно фруктовые голуби.

Когда
"Мне нравится когда меня не понимают, но в то же время хочется казаться обычной."

В мои глаза
В мои глаза смотрит снег. Он белее стен, скатерти и самого тяжёлого сундука на сказочном чердаке. В нём спрятано небо. Только так небо может быть ближе к земле и чувствовать нас.

Сегодня облака сиреневые
Сегодня облака сиреневые, как и снег на земле. Там, в облаках, всё закутано в ароматы дышащего неба.
Деревья в лесу подобны стражникам. Диковинными выглядят даже кусты если встречают утро.
Кедры. Они так близко к дороге, что расчёсывают локоны солнца, отражаясь в моих глазах.
Пашни меланжевые: в нити земли ясно вплетается снег и выплетается лёд. Он просто тает, как тени в темноте.

Едва уловимый звук
На белых берёзовых стволах — чёрные клавиши. У каждого дерева своя музыкальная жизнь.

В ветвях прячется ветер. Выглядывая, он смотрит вдаль. Ветра обитают на самых высоких ветках, а порой раскачивают макушки, чтобы обнимать мир взглядом.

Каждый ветер смотрит в золотые глаза волшебства с которыми находится на своей высоте.

Тихо. Ветра оставляют после себя следы. Так улетает бумажный лист, оказываясь на пушистом ковре.

Едва уловимый звук — тишина неисписанного листа.

Поэзия полей
Дорога летит вслед за облаками цвета розовой мальвы в сиреневом небе. А я смотрю на луну, в её таинственное и близкое сердце. Луна отвечает мне на те вопросы, на которые я боюсь ответить сама. Её ответы превращают меня в счастливого человека, закутанного в поэзию полей, лесов и холмов.

Мотыльковое счастье
Задремало кружево метели где-то там, где не было меня...

Однажды, несколько лет назад, я увидела тысячи белых мотыльков, летающих вокруг людей, фонарей, деревьев. Крылатых созданий оказалось так много, что они чуть не сбили меня с ног.
И выглядели на фоне неба диковинами. Словно их нарисовали на доске мелом, а они ожили и поверили в своё чистое, мотыльковое счастье.


Девятнадцать голубей
Девятнадцать голубей на крыше вокзала. Хороший знак. Белый выключенный фонарь — круглый, тарелочный. Я за окном. Книга в руках: середина 19 века, мучения главной героини, то растущая, то угасающая сила в потёмках пастбищ и пустошей. Ветер проходит сквозь ветки, мысли, открытки дней. Росчерки его повсюду. Немой, свободный дикарь, вплывающий в стены, сцену, занавес.
Гремит солнце. Раскидывает золочёные подковы, расчёсывает лучами города и дороги. Гребень его велик. Тихое никогда вплетается в пыльные, апрельские бури. Сонная печная труба выписывает дымные кренделя. Скоро отключат пар. Выключится одно, включится другое. Далёкий, возвышенный туман над птичьей горой. Девятнадцать голубей, тридцать восемь крыльев.

Ломтики лунного света
Моя жизнь -- синие глаза. Упираюсь взглядом в близкое и важное, взглядом похищая его себе. Иду ли на месте, по дороге, вбираю в себя то, частью чего являюсь. Одинокая липка, сладкое утро, дымчатое облако фоном, закатовый луч, солнце в клюве грача.
Любоваться -- другое. Любить, укачивая в колыбели своей судьбы...
Занавески впитывают в себя солнце. Кресло отбрасывает неуклюжую тень. Стекло  прозрачной стеной  скрывает диковатый ветер.
Кирпичики вокзала выложены ровно: трещинка к трещинке -- кинозал для голубей. Печальное небо глядит в дымоходы. Деревья разговаривают ветками молча, набрасывая тени на лужайки и заросшие пруды.
Когда возвращаемся друг к другу, я чувствую радугу над головой. Два профиля, выточенные временем и голодной явью. Мы сильные духом своим или чужим. Пишем на холсте времён свои звуки, ароматы, вкусы, многоточия. Люблю многоточия. У каждой точки свой штурвал.
Вычищаем из своих перьев день,  меняч его ночь, которая преподносит нам через окно ломтики лунного света.

Письма гиацинтов
Утро. Гиацинты мне пишут письмо. Манящее, как золотая гроза. На лепестках роса. Розы просыпали свои тени. А я под небом. Тучи темно-серебряные и дикие. Скрывают солнце которое может быть нашим. Река задумчиво, таинственно сбывается. Всё слушает скворца. Всё слушает чистую быль вёсел, звенящих о водную гладь.

Как прежде
Печаль приходит издалека. Её приносит ветер. Мой ветер. Предатель. Но когда я вижу цветы, всё меняется.  Что казалось грустным уменьшается до точки-картины на стене в муравьиной семье. Ветер играет подолом обиженный и упрямый, как прежде. "Как прежде" -- удивительные слова. Они целуют в обе щёки и вертятся на карусели собственных малышовых пророчеств. А я смотрю на них  в замочную скважину своей удивительной жизни: синие глаза, северный нос, одуванчики на губах и знаю, знаю не то, что все.

Поздний вечер 17 мая 2021
Так тебя люблю, что море рождается там, где его прежде не было. Так зову, ласточки прислушиваются. Бегу, не наступая на одуванчики и спрятанные бриллианты росы в траве. Лечу и тополя придерживают меня своими могучими ветвями.
А дороги полны тишины и отблесков диких, необузданных фонарей. Они всегда глядят вслед уплываюшим в ночь горным вершинам. На них бродят лоси и ящерицы. Видела одного из них во сне: большие губы что-то жуют, а из ноздрей вырывается тёплый ветер лосиной жизни.
Талые сны всегда путешественники. Я пишу дневник, а они — меня. Неужели, возможно записать, охватить мыслями всю мою самодостаточную философию? И ведь кто-то читает... Задумывается ли? Чувствует ли мир, как и я?
Белая сирень растёт невестой. В неё глядится лунное начало, на фоне которого и птицы, и призраки.

В дороге написала шестнадцатитропиночное стихотворение. И сейчас в сытый и темнеющий вечер вышла в сад. Кот Мопассан сразу прыгнул ко мне на колени, обнимает лапами за шею. У него кудрявые, дикие когти и завтра я буду как звёздная карта северного полушарие: Часы, Лебедь, Лира Орфея и дракон (лунные узлы).
Кот молчит и линяет. Мимо прошуршала наша Ежиха. У неё черничные глазки и золотые да серебряные иголочки.

Ароматы тюльпанов благословили наш сад. Десять украли. Но корни остались: бесценные луковицы тюльпановой жизни, которые так сильны, что могут покорить своей волей к жизни! Чувствую их лепестковую высоту.

Мои заметки читают разные люди. Многие пишут вопросы — не знают ответов. Не всем отвечаю. Только понимающим дыхание природы без забвенья и страха.

21 мая 2021 г.  День со вкусом топлёного молока
Я придумала новую сказку и она оживила меня.
Сегодня день со вкусом топлёного молока — честный, сладкий, с ароматом хвои и ландышей.
И я поняла, что всё перевожу на язык сказки. Сейчас меня слышат берёзы. Рядом. Нависают надо мной, читая через плечо.
Я придумала новую сказку и она разгорается во мне вечерним морем. Словно я на берегу его и стоит только раскинуть руки, как вмещу в себя тёплую, морскую воду. Она умоет лицо и душу. На мгновенье останется в пальцах. Поселится в глазах точно глубокое небо, обернувшееся на земле водою.
Тебя нет рядом со мной. Всё не так. Всё по-другому. Но море снова во мне. Осталось подождать свою просмолённую лодку и дельфинов, умеющих летать и плыть одновременно, тыкаясь носом в плечи и щеки. Ведь среди них я своя.

22 мая 2021. Кремовые голуби
Субботнее утро началось кремовыми голубями. Некоторые из них намного крупнее и в полетё напоминают ангелов. Ещё сонной я вышла в поля. Сегодня они не ранят. Закипают во мне новой высотой травы, ветер. Норов его мне близок. Моя своевольность что-то посеяла во мне. Это, словно цветы, никогда не увядшие.
Облака — свободные художники. Лес напоминает стражника. Если обратиться к нему по имени, он обязательно ответит.
Тепло. Лучи скользят по рукам, ногам и остаются. Затем рассыпаются на золотых зайцев, опережающих время.
Малая тишина завтракает, присев на заборе. Далёкие лесные сны убаюкивают ласточек незабудками, играющими на арфе. А неподалёку — кремовые голуби, таинственные, как начало немого праздника.

Дикая девочка у тополя
Хотелось бы выбраться к тополю раньше, но не вышла. Завтра на работу вставать в 5 утра. Сегодня переделали уйму намеченного. Поэтому вышла только после семи вечерних куков кукушки.
Захватила с собой золотой стульчик и томик Бронте с "Учителем". Села спиной к "Тополиной прялке" и раскрыла твёрдую багровую обложку с серийным орнаментом.
Когда читаю не замечаю идущих мимо людей. Только откликаюсь на приветствия. Бывает, просто киваю. Вся там, среди страниц, а здесь —статуя, изваяние, беглость дыхания и страж ветра.
Окунаюсь в книгу, как в бархатистую тёплую воду — целиком, с головой.
Красные муравьи умнее черных — они передвигаются по моим ногам, рукам, шее осторожно и не кусая, возвращаются в траву. Чёрные мельче и агрессивнее.

Кот Мопассан посидел на коленях, тыкаясь носом в буквы, запястья, затем щёки и отправился в детский сад бродить по крыше изумрудной веранды. Ласточки летают всё ниже. Кажется, вот-вот коснуться крыльями моей макушки.
Неожиданно, я услышала шорох подле себя в метрах трёх. Я на 59 странице, когда главный аристократичный герой Уильям становится немного счастливее
Он принимает решение не работать больше на своего деспотичного брата Эдварда (клерком) и закрывает двери на замок, обретая лакомую свободу, голод и...

поднимаю глаза и что вижу:
(Уильям бы замер на месте)

В трёх метрах от меня стоит молодая женщина с ребёнком (около 2.5 лет). Женщина (а не ребёнок...) показывает на меня указательным пальцем и произносит довольно неприятно (адресовано ребёнку):

— Не ходи к ней! Она чи-та-ет! И ветер ей страницы переворачивает...

Мы "вместе с Уильямом" обомлели. Думаю, что женщина с ребёнком шли из цирка. Представление должно было состояться сегодня. Возможно, после знаменитого леопарда я и книга показались женщине странными.

Они ушли, но обернулись, ведь я смотрела им вслед с драгоценной книгой на руках. Мы посмотрели друг в друга на уже приличном расстоянии и я подумала:

А ведь читаю здесь иногда, по выходным — вечерами или днями... когда появляются свободные полчасика. Убегая домой к телефону или на ужин, постоянно опасаюсь, что мою книгу, лежащую на золотом стульчике могут украсть...

Теперь поняла. Надо бояться другого: люди, увидевшие книгу, могут её просто не узнать...

А где-то за мятными скалами
Утро приподнимает веки, выпуская на волю солнце. Раскрывает ладони и кормит голубей. Сахарные облака слушают сказки дикого ветра. И тихо, и ясно.
Милые тени бродят по городу. Лесные огоньки вылупляются звенящими из рассвета, подобно леденцу, прыгающему из обёртки на сонные половицы. И сладко, и горько.
Поле зовётся вечным. Гулкие стволы лип сплетаются с ветром и медовой свободой тропинок. Листья плывут и сталкиваются друг с другом. В трещины сухой земли заглядывают лучи. Росинки беседуют друг с другом на шершавом незабудковом листе, шириной с великановую ладонь. И я, и ты.
А где-то за мятными скалами дынных просторов спят с бликами на щеках маленькие зайцы.