Из бездонной кастрюли

Из бездонной кастрюли
Я расскажу тебе о твоём Завтра. Ты проснёшься и почувствуешь себя обновлённым, волевым, неожиданно лучшим. Влезаешь в тапочки и чувствуешь тепло, бродишь босым -- ощущаешь опору. Идёшь и куда бы ни шёл, всюду -- везение. Боишься, а вдруг страхи рассеиваются. Любишь и любишь так, как никто никогда и помыслить любить не мог. Ты настолько силён, что мог бы влезть на самый высокий дуб и укрепить гнездо с птенчиками или накормить всех бродячих собак и кошек своим эксклюзивным супом из бездонной кастрюли. Ты сможешь всё, надо просто позволить себе поверить в себя. А теперь дотронься до носа, затем до губ и до мочки правого уха. Слышал про НЛП? Теперь каждый раз как ты будешь дотрагиваться до носа, губ, правого уха в тебе будет возрождаться сильная вера в себя самого! Это не совет. За этот не совет не нужно платить. Все самое главное мы получаем просто для того, чтобы мы жили и думали о своём Завтра...

Люблю будить Дусу.

Подбираюсь к ней тихо-тихо, когда она спит и смотрю на её уютную мордашку. Конечно, она уже сто лет как проснулась. Просто лежит с закрытыми глазами и надеется, что я от неё отстану. Как бы не таки!
— Ду-са-а-а! — шепчу я ей изображая снежные вихри.
— Дуса-а-а-а! — снова шепчу.
И вдруг, после некоторой паузы, дотрагиваюсь до кошки пальчиками.
Она внезапно пробуждается, словно успела уснуть под мой ветряный "зовоплач" и видит перед собой моё игрушечное лицо.
Поначалу Дуса немного потыкается розовыми вздрагивающими ноздрями в мою ладонь, затем заглянет мне в душу и только потом начнёт кусаться. Она всегда кусается после двух нежностей. Такова её суть. Потом принимает мою игру — ночью, ближе к утру, примерно к пяти,  она придёт в  спящую комнату, сядет у подушки и заглянет в мои глаза сверху вниз.

Золотой и скромный
Снег покрыл землю густо белым румянцем. Рассыпчатый снег. Поскользнулась, упала в его белоснежие. Котельная труба ничего не сказала и головой не помотала. Нельзя трубе-великанше головой двигать -- дым криво полетит, да и ветер почувствует себя обманутым. Надо попросить амура, чтобы больше в меня не стрелял из своего любовно-загнутого лука. Я любить не хочу. Только жить, ныряя в аквариумный рассвет -- золотой и скромный. Тонкие берёзы замерли художественными кисточками в поисках исчезнувшей в снегах палитры. Нет, больше я любить не хочу. Любить -- как придерживать небо кончиками пальцев. Если и любить, если и держать, то играть на мякише облаков дольки счастья Раманинова врезаясь в тебя сердцем, словно немыслимую правду: горькую, сладкую, незабвенную...


Такие ледяные  метели цвета сахара в ноябре -- редкость. Не помню такого раньше. Обычно осень чинно шагает в ногу с каждым прохожим обсыпая его листьями разных деревьев, как солнце веснушками.
А тут на подоконниках выросли сугробные глыбы, наполовину закрывающие окна.
Дым из трубы дышит на фоне сносимых ветром птиц. Снег ковром, мысли -- встрепенувшиеся, свет в окнах  -- тусклый, отчаянный, земной и неземной одновременно.
Небольшой орёл на соседней крыше сверкает глазами. Посверкает и улетит на свою орлиную гору -- могучую возвышенность, где в гнёздах обитают маленькие, звенящие птенчики смотрящие на огромные белые,  шляпные  облака...

Сегодня небо проглотило серый шар, в него и окрасилось. И я бегу, бегу за чем-то своим да родным. Берёзы машут мне рукавичками на ветвях. Важные дымоходы геометрически подкованы, изящно начертательны и непременно суровы.

Высь смотрится асфальтовым всполохом. Обнять бы её — Высь, чтобы перестала забирать к себе людей, животных и птиц, поникшие безрумянные деревца, жданные рябиновые кисти, пленительную зарю...

Повсюду гроздья снежных глыб и глыбинок. Клоун бы жонглировал ими, а я утратила улыбку. Я — её или она меня. Просто смотрю в берёзовый ствол а вижу ночь — длинную ночь, когда звезды ещё не открыли занавески и там, на небесной кухне шепчутся о чём-то, совсем как мы на заболевшей, громко мёрзлой ноябрьской земле.

Если увидишь крохотного светлячка, напомни ему, что в уже зимнем, но тополином городе есть люди, которым так нужен его открытый, слегка приглушённый свет... летающий фонарик живого, беспечного глазастого огонька.

Если будешь говорить с ним, напомни, чтобы заштопал мои сапожки.

Если он узнает тебя, спроси, помнит ли он обо мне...

Мутно-пёстрая гора словно замершая птица

Гора. Мутно-пёстрая гора словно замершая птица, кем-то созданная из вала земли и снега. И я могу коснуться её губами только взглянув. Небо шёлковым уголком чуть заденет гору и она встрепенётся, понимая, что жива своей неокоченелой и горной жизнью.
И снова может она вглядываться в заметённые жизнью дороги, в кругляхи фар чужих машин, зазевавшиеся и полусонные сухоцветы по краям ледяных и мрачных полей.
И ждать... ждать девчонку в шапке с розовыми кисточками, проезжавшую мимо. Девчонку, прижавшуюся щекой к ледяному стеклу; по-кукольному странной и диковатой, как зимняя берёзка, протягивающая ветки-руки к небу и в тысячный, — нет! — в миллионный раз, задающая свой берёзковый вопрос; единственную, кто ждёт её — мутно-пёструю гору, чтобы коснуться губами,  лишь взглянув...

Утро выдалось чистым и по-ледяному зимним. Небо поскрипывало, словно по нему шли осторожные, облачные духи. Люди взбирались по полосатым и оттого скользким пригоркам.  Солнце... Милое солнце пряталось и шептало. Никогда не разобрать, что же шепчет солнце забираясь в осиновые гнезда сладкоклювых птенцов.

Снег в дымке немного шерстяной, точно выплескивается из ушата особых и породистых снежных рукавиц откуда-то сверху.  Иногда кажется, небо тебя видит, а порой, что видят ровные, как зубы утёсов, дымоходы. Потому  они такие важные и молчаливые.

Писала оду сапогам. Пожалуй и здесь следует сплести для них венец из звёзд. Замшевых и приятно пахнущих звёзд. Вот и получается, и у сапог свои звёзды.

На сапогах моих есть заплаты и упрямые хвостики узелков, но и золотые ремешки. Солнце сделало их такими, чтобы я помнила про новые утра. Всегда важно знать, что утра ворвутся в нашу жизнь, чтобы мы стремились надеяться на всё-всё, даже если не очень и получается.

На левый сапог свалилась снежная глыба и он приуныл. Я почистила его так, что ни одной снежинки не осталось на его печальной замшевой кожице.

Утёсный день выдался гремучим, точно нешаблонное лесное существо прыгало на одной ножке. Нешаблонное -- то, что отличается. Любая белка может быть нешаблонной или муравей в валенках.

Вечер налился румянцем -- ветер опалил щёки вихрями и вихорьками. Потому следы прохожих настолько глубокие, что семена липы чувствуют себя в каждом из них, как дома. А когда через сто тридцать шесть дней снег превратится в лужицы, липки прорастут.

Думаю про К. Бальмонта и М. Чюрлёниса. Аромат поэзии К. Бальмонта -- цветочный дух и золотые рыбки; М. Чюрлёниса -- море и дворцы из янтаря.

Кто бы из великих людей мог дружить со мной? Кто бы писал мне письма и читал мои ответы?

Тополь околдовал  веткой  тень окна и всё ожило. Небо -- ракушка, снег -- жемчужины, сад -- дирижёр.
Дынный ломтик заката давно уснул. Птицы нахохлились в гнёздах. И как мерцает снег! Как мерцает! Точно колдует.

Утром я непременно прочитаю письма снежных ухабов, когда лучи напрыгаются в них вдоволь.

Сказочные существа ещё не зажгли фонари. Жду их, жду, но никогда еще их не видела. Сказки всегда невидимые. Наверно, рядом и смотрят... глядят так, как сказки могут глядеть на людей — с беспокойством написанного наперёд.

Сказочные существа ещё не пришли. Говорят, появляются крошечные следы на снегу: посохов, взмаха подола плаща, подзорной трубы, улетевшей шляпы, башмачков...
никогда не видела. А хотелось бы...

Милые существа! Если вы всё же придёте ночью зажигать фонари, загляните в наше окно. Конечно, я уже буду спать... но цветы в горшках обязательно расскажут мне утром, что вы приходили, вспомнили обо мне, были чуть ближе, дышали на заметЕленное, ноябрьское окно.

Если бы туман не был туманом был бы облаком, утренней пеленой горы или мхом, но обязательно призрачным и густым. Туманы всегда такие. Мамы их — долины. Дикие, светлые утром и таинственные вечером, а ночью цвета крыльев спящего ворона. Отцы туманов — ливни. Длинношерстные и стремительные — нити, соединяющие небо и землю.
Туман красив повсюду и всё покрывает тайной, ковровой и полуневИдимой. Суть всех туманов в победах утра. В глазах утра все красивое — сильное. Отражаются в утренних зрачках и лес, и луг, и что-то невообразимое между полем и частыми берёзками держащимися за руки. И туман. Точно дух, упирающийся головой в созданные собой облака. Только обратят свой взор бурый медведь или апельсиновая лиса на ледяной и шершавый полдень, как туман рассеется, будто остановка ветра и всё на своих местах: облака, тополя и миллионы бегущих лучей, стремящихся осветить путь каждому из нас.

Утро — рыбка золотая, с алмазными плавниками и надёжно укрытыми сильными крыльями. Нырок, Летун, Пловец, Спасатель — человек и каждый из нас.
В дремучем лесу падающие звёзды зависли над снегом. Красивые, яноглазые, светом наполненные. И я бегу к ним солёной, но сладкой; орехово-золотой родственницей солнца.
Все звезды глядятся в снег, в его диковинный, одержимый, зимний мир, немного оторопелый от утра.
А стылый мороз — художник инея, — надевая капюшон смотрит за птицами, точно все они — его дети, закалённые жизнью, влетавшие в мгновенья жизни и непременно согретые чем-то, что всегда существует.

Следы. Их так много, что превращаются в полотно. Живое и вечное. Следы стоп и птичьих лап, полозьев и редкого солнца, тишины и необычайной околдованной простоты.
Смотрю на их многословную ясность, немую, но светлую.
Замёрзшими пальцами вожу по стеклу окна, прозрачному. Две слезинки — я, ты и французская книжка, в мешочке с прозрачным тугим узелком.

Я была так рада увидеть Вас! Чувствовать Вас своим другом и слышать... слышать. Обещаю, что буду кормить птиц, думать про две свёклы, продолжать не верить тем, кому верить не нужно и ждать.
Здесь снежно. Снег бывает солёным, порою сладкий, часто холодный, а многие видят его белым. Не думаю, что он сам себя видит белым. Снежинки очень одинокие. Они никогда не бегут с неба на землю, приклеиваясь друг к другу. Но одиночество не мешает каждой снежинке быть любимой и сильной. Да, именно сильной. Поэтому для меня снег сильный, ведь в нём миллиарды особенных и крепких духом небесных снежинок. Сильных снежинок!
Я буду оставлять крупные звенья хлеба для птиц на сильном снегу. Чтобы птицы могли набраться лучших сил и отнести Вам мои странные письма, звенящие рассветами, розоватым на морозе дымом из трубы и всеми скрипками сверчкового утра.

В окружности фонарей я маленькая девочка. Стою задрав голову. Дым трубы пишет строки в небеса. Всегда неуловимая. Всегда неуловимый. Нежный.
Сегодня ничего не вышло, не получилось, не соединились стежки мягких нитей, дыхания, двух разноодинаковых порывов.
И потому утро тотчас превращается в день. И мороз празднуя полет двадцати одной птицы жмурится на солнце, закрываясь ладонями, запястьями, ледышками.

В окружности фонаря, я подруга неведомого. Того самого которого не все слышат, не все видят, не все знают. И оно бросается снежными колокольчиками, отбиваясь от странных желаний людей и привычных стремлений птиц и зверей.
Сегодня не чииается сказка, не сбывается, не соединяются стежки мягких нитей. Сегодня не витает дымка неузнанности, которая привыкла считать меня своей подругой.
Поэтому утро превращается в день, день немного плюшевый. Прислоняешь руки к коре дерева и ей теплее. Согреваешь дыханием черточки на ладонях и они становятся мутноватыми. Рисуешь глазами незамкнутое пространство, а ты далеко... где-то там, где только пару пуантовых следов назад шла я — твоя маленькая, но сильная гордость.

Когда ставишь пальцы на клавиатуру после столь долгой разлуки, чувствуешь себя наполненной звонами, звёздами, туманными холмами, глубокою рекой, подснежными полями, венчальною горой, величавыми проблесками в дикой и оттого мустанговой темноте, свободным утёсом, птицей, гладкостью золотого камушка у воды, бесконечно юной в юности своей и бездонной, и нежной, и лампадно манящей и маняще влекомой чёрточкой, чёрточкой великого смысла в утре, скрывающемся под крышкой пыльного и полусломанного инструмента одним лишь звуком налаженного и более не одинакового, не одинаковой; и более не одинокого и не одинокой. Бесконечно сумасбродной и леталой подобно одержимо мятежному ветру твоему, подрагивающему в лепестках возрождённого летнего сада да так.. да так, что строки — октавы, а в каждой клавише — берёзовая дева или золотая осинка; да так, что слово — подбирающееся сердце, тихо подбирающееся, на цыпочках целующее весь мир через щёлочку в коре любимой и оттого любящей яблони. Да так, что слово — звук. Сильный, правильный или неправильный, плачущий или скрипящий, мучающийся или страдающий, горький и косточковый или пыльцово — сладкий. И всё — мы, мы едва соединённые и сошедшие с солнца точно с дивного полотна как многоголосия. Реквиема? Увертюры? Чего-то написанного веточкой? Единственного изумрудного яблока, выбравшегося из белкиной дубовой избушки на ледовую дорожку? Поцелуя? Громкой тишины? Вяза — великана? Пойманной в реке звездой? Лучом, проходящим сквозь замёрзшее окно? Взъерошенным смыслом?


Холодные колени сталкиваются и как будто дребезжат. Надо одеваться теплее для таких загородних прогулок. Лесное царство далеко, а слышит звоны одухотворённой, потрескавшейся от мороза, души. Небо высокое, окрашенное снегом, почти отражённое. Птицы спокойные и приветливые. Немного дикие. Возможно, описываю себя в подобных полутонах, совсем нетерпеливых и пастелевых.
Сосновые шпили глядятся в сочные декабрьские облака. В них растворяются мгновения: чужие или родные, терпкие или густые, вроде сливочной пенки.
Деревья застыли в релаксации чуда, во всех ожиданиях и сном, и явью, и пышным полудетским, полувзрослым устремлением. Сосны не летают, а выглядят устремлёнными. Бабочки зимой спят, тогда почему иногда словно закроешь глаза, протянешь ладонь и почувствуешь ту самую, белую и не капустную..?

В широких рукавах полей белое — задумчивыми овечками, голубое — небосводной прозрачностью, алое — монолог одинокого снегиря.

Золотое солнце в светлых одеждах. Лучи его почти достают до губ.
Протягиваешь ко мне руки:
— Веснушка!.. и столько вёсен бьётся в жилке виска... столько точёности и скульптурности берёз, что невозможно устоять, перед голосом твоим, нежностью твоей.., и я шагаю в твои объятья, немного исполинские и почти неземные. Единственный для единственной. Неземное для неземной.

Печаль немножко странница, разлила вокруг мглистой воды, потому темно. Звон фонарей и не слышен. Бриллианты — в полной темноте не сверкают. Одно и название — "Свет".
Сад влез в снежные шубки и слушает, как похрустывает мороз. Диковатый звук. Не лесной. Не садовый. Птица покачается на проводах, снег и полетит всей мохнатостью на ледяные дорожки.
А странная печаль странницей, все страницы перевернула — не читает, не дремлет, ходит.

Сегодня утро немного надкусанное. Чего-то не хватает. Лета, ряби на реке, ласточек. Иногда кажется, что МОИ ласточки тоскуют обо мне. Иногда, что ВСЕ ласточки.
16 л 21

А ведь мы, бывает, так далеки друг от друга. И даже звёзды, сбегающие с неба, чтобы ошеломить меня сказками, не могут стереть ладошками печальные следы на лицах.
Все эти облака кажутся такими тяжёлыми, нависшими. Разве ангелы за ними могут разглядеть нас — двух несчастных людей?..
Ёлки в простом убранстве. Думаю, самые серьёзные ёлки не любят, чтобы их наряжали. Была бы елкой не хотела бы наряжаться.
Главное — внутреннее содержание.
Снег кто-то выбелил сильнее и теперь он похож на щёки Спящей Красавицы. Разве поцелуем можно снять все заклятия?
Липа ждёт меня. Думаю, она и ночью думает обо мне, моя огромная и хитрющая липа.
Сосны в бору накрахмалены снегом и вышколены с рождения. Хвойные деревья кажутся хорошо воспитанными.
А мы так далеки друг от друга. Ты представляешься мне ещё более огромными и призрачными: горой, скалой, утёсом. Да, именно Утёсом. В то время как я маленький жёлудь золотого цвета. И просто помещаюсь на огромной утёсовой ладони, точно бесценный дубок, которому тебя всегда мало. Точно бесценный дубок, которого всегда мало тебе.
16 д 21

Иногда мне кажется не смогу, не справлюсь. Тогда я наливаю в маленький ковшик ледяной изподкранной воды. Крестный всегда так делал. Так он подпитывал свою веру в себя — залихватски пил воду из ковша, а затем улыбался.
Я же просто смотрю на воду. При включенном кухонном свете в воде блики — звёзды: ундины ли, бриллианты или еще ненаписанные мною волки, но верят в меня, знают: смогу, продержусь, выстою...
23.12 21

Снежная буря в выходные накидала горстями снег, — до сих пор из сугробов не вылезти. Нарисовала на окнах виньетки, оплела ветви, раскрыла пасть свою и сомкнув, не смогла удержать в себе подзамочную красоту — вылетела красота из бури да в наши сердца. А у красоты сердечной сладко-крыжовенные глаза — глаза цвета варенья.
27 д 21
Все окна замело до макушки. Снежный дом. Такой милый, что воробьи лапками проделывают в снегу дырочки и заглядывают снизу вверх. Им нравится творожный тортик. Тортик кажется воробьям очень вкусным и сытным. И птицы любят праздники — праздники Снежного Дома.
2 я 22

Когда кажется, что всё в о л ш е б с т в о исчезло, я подхожу к полке и выбираю двери. Да-да! Вам не послышалось! Все книги — двери!

Тополя заглядывают в окна и качают взъерошенными головами. Я научила их читать, и они читают меня. Милые деревья! Они ведают обо всём и подобно мне чувствуют через край.

Блюдцевая луна только начинает расти. Акация вся в снегу. Чужие снеговики обмениваются морковками и вёдрами.

Разглядываю обе коленки — надо же так свалиться! В глазах — все звёзды, а колени — две круглые булочки. Ох, и звон пролетел по тракторовой полосе от моего полёта. Звук леденцовый. Леденец золотой. Медовое солнце ахнуло и протянуло полузакатовые руки-веточки чтобы поймать меня, но ... не вышло.
Солнце не всегда дотягивается.

К тому же меня невозможно поймать, когда вот так лечу посреди ледовых дорог на глазах фонарей и прохожего шерстяного пса.

В о л ш е б с т в о... от него веет бусинками и облачным паром... Я — не пастушка, когда гоню облака, складывая их в воображаемые фигурки. И не твоя, и не своя, ничья.

Все книги — двери. Из них и радуга. Долгая, необыкновенно прекрасная, без охотников и с фазанами. Мои фазаны могут гулять спокойно в любых садах. В моих садах все под моей защитой. У каждого из нас свои сады! Ведь можно выдумать что угодно, даже счастливых фазанов, облачный снег, закатных фей в тыквенных платьях и жемчужных шубках.

Сосновую Дрёму, тысячи самоцветных и довольно самобытных да сказочных ужиков, снежных бабочее над широким и бледным полем, Чудь с глазами синей птицы и качели, качели на которых раскачиваются звон, сны, мховые чудинки и мои валенки.

Хорошо ходить в снежном поле в валенках. Разбиты коленки? Это неважно. Главное — сердце! В нём всё-всё вокруг... и мудрый тысячелистник, и спящие в колыбельках муравьи, и...
4 я 22

Спешат полуночные лабиринты в свою оголтелую тьму. Спиралька вьюги на ледяных дорожках.
Одинокий свет вращающихся фар напоминает бдительные глаза неподчиняющегося и дикого солнца, проходящего сквозь утренний занавес.

Лесная бухта, тонкая дрёма штиля, набиравшая высоту и пуантовый ручей с колыбельками звёзд. Снежная скользь, по бокам которой белые горсти снега в торопливой, на мгновение противоречивой, темноте.

Волны полей, каскады черепаховых холмов, стройные колоски тысячелистников и небо, будто чья-то ладонь, касающаяся и клубковых веток тополей, и одинокого фонаря, и семечка подсолнуха, которому удалось спастись...
10 я 22


Небо низко. Поля украдкой вплывают в моё окно.
Утро на широкой ладони. Что-то гудит и переливается в гуделые звоны.
Самое сказочное всегда внутри.
Покормила Несчастного Кота и сиамскую кошечку. Затем, уже перед выходом — Мопассана. У него розовый нос. Ни у кого нет такого розового носа!
Люблю каждый его поскрипывающий рыбацкий коготь.

Небо с запахом чернослива, — такое, знаете, с привкусом горькой и таинственной косточки. Ветки деревьев на ветру выкладывают имена тех, кого любят. Есть и наши.

На стекле окна всё в мелких пЕчковых пузырьках, потому видно лишь оголтелую, размытую, ещё дорассветовую  мглу, в душе которая сладким ангелом, бегущей девочкой через поле, огромной звездой умеющей беречь и посыпать сахарной пудрой и веки, и сердце.
12 я 22

Творить добро — это как вера в Бога, не нужно кричать об этом. Вера и добро любят поступки молча, от души, бесплатно.

Или заметить замёрзшую птицу и указать пальцем, что она замерзает... или выбежать и завернуть птаху в свою шубу.

Вы когда-нибудь видели как злится луч солнца? Будьте лучом солнца.

На каждого человека, зверя, речку, кота, муравья попадает одинаковое количество лучей солнца. Не кричите, что на вас падает больше. Мало лучей? Дарите свои.

14 Я 22

Мне кажется у меня несколько сердец, просто на ЭКГ об этом не говорят.
15. я 22

Вчера видела снегиря. На тополе. Юный. Мечтал, сидя на моей ветке. Кормила птиц. Слетелись галки, воробьи, голуби. Смотрит, молчит, замер, наблюдая.
Снегири всегда аристократы. Задумчивые крошечные комочки с животиками цвета коралла. Снегири дружат со снегирями. Никогда не замечала снегиря и воробья рядом. А вы? Жаль. Воробьи бы жизненно встрепенулись.

Стою, смотрю, а он, увенчанный зимним солнцем, среди лохматых ветвей, серьёзный и благородный, точно скрывающий свою тайную силу, зверёк. Глядит на меня. Мне бы хотелось узнать, о чём думают снегири, когда вот так смотрят?

Какой он меня увидел? Ведь смотрел сверху, а будто — на равных. Своенравное и немыслимое тождество.
Будто и у меня крылья.
Точно и я почти красива чем-то, что он приметил.
Словно мы глубокие друзья, звонкие и правильные, подобно струнам арфе в "Шахерезаде" Н. А. Римского - Корсакова, который знал, утверждал и говорил, что в правилах бывают исключения, правила нарушают гении... Конечно, здесь правила в красоте дня, искусстве творения всего за что только может взяться Созидатель... Там, где разрушители никогда не водятся. разрушители всегда с маленькой буквы, в то время как, Созидатели с большой.

Снегирь и есть гений. Сидя на моём тополе, на приспосабливающейся к нему ветви, он запросто заглянул мне в глаза — мне! — девчонке в розовой шапке ("шапче", как говорила моя Первая Бабушка) с двумя наскоро пришитыми кисточками.

И словно ни мороза, ни занесённых снегом окон, ни того, что называют препятствиями...

Вы когда-нибудь смотрели в глаза снегирей?

17 я 22

Утром поговорила с берёзами, рукавом шубы и белкой. Белка на сумке раскидывает кусочки своей (и уже моей) шишки. Теперь из семян шишки повсюду где мы были вырастут юные и очень строптивые белые белки с шоколадными шишками...
17 я 22

Вот-вот труба котельной заговорит со мной. И непременно голосом любимого редактора:
— Аннушка, пиши...
18 я 22

Иногда бывает такая буря, что тебя просто приподнимает над землёй. А потом ты падаешь на лёд, носом вниз.
Птицы поймут. Птицы всегда меня понимали. Надо просто им рассказать.
22 я22

Иногда мне кажется, тебя выдумала, а иногда, что я — выдумка...
25 я22

Так небо низко. Словно на голове его держишь. Кажется, вытянешь в небо руку и кто-то её коснётся. Затем проснёшься, а рука цвета неба.
31 я 22

Снежные фигурные абстракции — чей-то конструктор.
Свет фонарей вперемешку с огоньками.

В киоске на остановке продают гречку.
Небо голубиное. Деревья в овраге одинокие. Дремлют стоя.

Счастливые дымоходы выдыхают облака и те бегут куда-то ввысь, в гости на полчасика, к своим дымоходным богам.

 2 ф 22


Сегодня берёзы Климта. А густой и неземной снег на них — сбежавшие с небес облака.
17 ф 22

Удивительно! За один только день 14 февраля 2022 года — 1389 прочтений моих стихотворений во втором томе.
19 ф 22

Да, эта тема бередит душу как будильник в 6 утра, когда лёг в 3.
Или ветки... тополиные ветки, переплетёные, а сквозь них солнце — могучее и бескрайнее...

Вспоминается моё вечное "беловоронье". Алый свитер с высокой акрилово-шерстяной горловиной, юбка в клетку не длиннее колен, гетры в красно-белую полоску, две косички и губы "сердечком" в тон свитеру.

Почему-то никогда не наношу помаду по краям. Выходит что-то замысловатое, своё, как обычно не краденое.

Те, кто называл себя подругами называли это "сердечками". Никогда ничего не понимали да и подругами не были: в футбол не играли, на деревьях не сидели, не фортепианные, не искренние, но жутко целеустремлённые.

А я всегда, как на катке:
Вечер.
Низкое небо.
Затёкшие ноги — коньки меньше на полтора размера.
Но он...
Он обязательно проводит, освещая всё, что выдумывает голова, наряду с сердцем.

Проводит, как
Единственный друг —

Не разговаривая,
Не привлекая внимания,
Не предавая,
Не выведывая
Не обманывая.

Просто проводит, как
Далекий и близкий
Лунный
Свет.

20 ф 22

26 февраля двое прочитали на Литнете мои "Письма для меня от тебя" — все сто главок. Оказывается уже сто выложила — считала, запинаясь глазами. Осталось чуть-чуть добавить, но пока для этого ни сил, ни времени. Хотя просто перекопировать из рукописи в электронную книгу.

Сейчас шла по ледовым дорожкам. Знаете, идёшь вот так и шепчешь себе под нос что-то прямо вслух. Хорошо, что в маске. А то подумают, со странностями.

А по обе стороны огромные снежные холмы. Никто тебя не видит, не торопит, не окликает, не ищет. Упадёшь, смогут поднять только голуби.

Сегодня не поскользнулась. Наоборот, поднимала одного человека — неудачно упал на льду. Не успела поймать, но если бы пыталась ловить, оба бы упали — я маленькая.

Всегда была маленькой. Иногда чувствовала себя крошечной, а порой высоковатой. Крошечной быть лучше — замечаешь больше.

И столько всего от меня услышали Снежные Горы, что когда растают, все ручьи прозвенят услышанным. Ручьи любят странных людей. Порой, и я — ручей. Лесной, дикий, никогда не домашний.

А вы?

27 Ф 22

Иногда, когда всё расплывается, кажется, земля приподнимает тебя и ты — бум! — головой о небесную твердь. А тебе не открывают. Просто пробормочут, что не та дверь, не то время и мол, возвращайся туда, откуда пришла.

И ты снова на земле. Ёлки, ёлки и снежные холодные лоскуты.
Коснёшься ладонью, а сверху ледяная корочка — голову снеговика не сделать, по губам не провести.

Берёзы взялись за свой предмартовские плетения. Дубы расправили ветки, а мой тополь подзывает к себе и шепчет, шепчет... только не разберу. Ещё не выучила тополиный язык.

Стекло холодит. Локоть, прижатый к стеклу леденеет. Уберёшь — оттает.
Рассвет сегодня в розовых сапогах. Летит себе по небу как будто, а оказывается сразу повсюду.

Рассвет всегда друг. Такой, знаете, бесконечный, безопасный и благородный.

28 Ф 22

И вдруг я почувствовала себя настолько иной... знаете, когда вот так идешь по коридору и все двери классных комнат, стены да солнечные блики, глядят на тебя твоими глазами, Сказочная Весна. Невольно чувствуешь, как превращаешься в зелёный луг, — такой, что мох под ногами, а одновременно и в сердце.
5 м 22

Старательно выстраиваю вокруг себя башню, чтобы только отгородиться от тебя. Будет башня высокая - высокая, чтобы ты великаном не смог дотянуться губами даже до стен её.
Солнце пушистое, но из-за этой печали золотые лучи почти не согревают. Весна задела мою босую ножку своим подолом, но пока я не впускаю весну в своё сердце. В сердце лучше никого не впускать, потом не так просто прогнать.

Моя башня совсем некрепкая, но дивная. Это диво слишком нежное, чтобы о нём кому-то рассказывать. Тем более тебе. Тем более, что только моё.

Ни облачка. Ни тучки. Рядом с башней высоченные подсолнухи, спелые и всегда ажурные. Их так много! Выглянешь из окошек башни, всегда их видно. Из каждого окошка — свой подсолнух.

Дождь если идёт я счастлива. Всегда рада дождю. Он проходит сквозь мой плен. Только мне не нравится, что соединяет нас дождь с тобой да так крепко, что, пожалуй, построю-ка я дополнительный кокон, стены, много стен, чтобы отгородиться от тебя... сильно отгородиться. Сильно и высоко.

Только я забыла сказать самое главное, мои стены довольно упрямые. Иногда настолько, что разлетаются в разные стороны, оставляя меня растерянную прямо перед тобой. Почему стены летают?

Стены из бабочек.
Башня из бабочек.
Жизнь из бабочек.

5 М 22
Обещают метель. Интересны те, кто предсказывает такие необычности. На небе ни облачка. Все облака водят хороводы на иных полянках.
Но я люблю ожидание метели. Оно всегда сладковатое и неземное. Если бы метели были существами, то точно жили бы на огромных и белых скалах.
Там могут жить только сильные пресильные. Была бы я такой — сильной, пресильной... а пока нас с Метелью роднит только бледность и воланы, воланы...
11 м 22
Есть полностью несказочные люди, которые хватаются за реальность, точно собаки за кость и бьются как птицы в закрытые окна, двери, стены, как в спрятанные кем-то мечты.

У таких в сундуках не пышные платья и что-то п р е к р а с н о е для души, а много планов. Нет музыки. А если и есть, чужая или чувствуется такой, н е р а з г а д а н н о й.

Почему так? Для сказки.
Чтобы вернуть себя в детство на чуть-чуть, но точь-в-точь, как когда-то хотелось, когда еще не так интенсивно рос.

А ведь сказка помогает тоже расти, только по-особому.

Представим ту же реальность: кости / окна / двери / стены /всё закрытое, точно ещё никем непрочитанное, не переданное любимым в жилетки или в сердце.

Представила? А теперь ты принцесса. Запертая в башне. Башня высокая-высокая цвета солнечного камыша.
И только свиристель по ночам заглядывает в окна и издаёт свои всегда пряные звуки:

— Свирь-свирь! Свирь-свирь!

Пока ты себя жалеешь, свиристель поёт. Она поёт для тебя. Чтобы ты хлопнула в ладоши, и все слёзы вернулись в глаза обратно, как у Чиполлино в первой главе.

И тогда ты понимаешь, в жизни надо уметь петь, петь как Свиристель и нежно так водить свободным хохолком по стеклу... почему?

Т а к _ х о ч е т с я

И ты смотришь в птичьи глаза.
Птица летела издалека, в эту Весну, которая её, но может быть Твоей.

Она летела с другими, но только она — главная героиня. Она как и ты живёт в реальности, но не бьётся у закрытого окна. И у вас с ней

абсолютно
р а з н ы е
ц е л и:

тебе надо выбраться из башни и быть свободной, как она, а ей очень хочется попасть в башню, чтобы стать такой как ты хотя бы на минутку, на один лунный поцелуй, на один птичий шажок, на что-то ещё (придумай сама)

И объединяет вас только одно — окно.
Вдруг ты понимаешь, что за то, чтобы стать такой красивой и свободной, как эта птица, тебе не нужно сбегать от себя и ломать двери. Тебе нужно просто прислонить вздёрнутый принцессовый носик с веснушками к морозному стеклу, чтобы услышать до боли необходимое здесь и сейчас:

— Свирь-Свирь? Свирь - Свирь !

Иногда нужно услышать только это, чтобы

начать
бороться,

радоваться
тёплой
башне

и

ласковому
сердцу,

способному
захотеть

в с ё-в с ё...

к примеру, впустить и отогреть маленького свиристеля, превращаясь в главную и сильную героиню своей бесконечной и потому лучшей... сказки.

12 м 22

Думаю, у занавесок есть руки и они сплетены шелкопрядами. Потому занавески передвигают сами себя когда никто ( люди, кошки, барабашки) не видит.
А игрушки будут хранить тайны занавесок вечно. Они рождены для тайн.

Диковатая я сегодня. Волосы нежномедные, цвета одной из сковородок в моём "Карле", а на ощупь как стог с полотна Берты Моризо.

Надо отыскать репродукцию поля художницы — дивное, бесконечное золото, — вот какое поле ! И трудяга справа.

Сейчас ещё в коконе. Выберусь из него и расцелую сахарную куколку в обе щёки. Надо еще взглянуть на себя в зеркало, особенно приметно — на брови и волосы — в них нырнула весна и теперь странно переливаются на солнце. Весна — удивительная хитрюга!

Но ведь это очень хорошо: руки занавесок, нарочито бледные облака...

Прислонишь ладошку к стеклу и на ней остаётся всё небо, а пока оно переходит сквозь стекло, черный валенок падает с батареи на пол. Но занавеска придержит его изящной и шелкопрядной ножкой. Валенок не ударится...

13 м 22

Бывает, я люблю ночь. Свет сквозь тьму. Словно все фонари поднимаются над землёй и кружат, кружат будто гигантские мотыльки.
На сцену выходят тени: лесные и дикие, лохматые и причёсанные, странные и не очень.

Моя тень милая. Очень милая. У неё контуры пышного платья, объемных рукавов, а волосы, как сена стог, чем-то слегка, совсем-совсем зыбко, перехваченные.

Моя тень дружит только с твоей. Но если твоя склонится к моей, то мне придётся врезать твоей, чтобы ты и тенью держался на расстоянии.

Думаете, моя тень вычурная? Вы даже не представляете насколько! Она крайне необычна.

Но, надо сказать, все тени необычны.

Если увидите тень с кастрюлей, — это повар. Тень, протягивающая руки впереди себя — сомнамбула.

Парочка теней сидящих на пеньках — двое влюбленных в ссоре.

На облаке сидят три птицы, свесив длинные птичьи ноги. Они разные внешне, но ночь делает их похожими друг на друга.

А какая т е н ь у вас?

Моя тень родилась из веснушки. Одна Веснушка редкая и довольно упрямая уползла с солнечной щеки на рассвете и, спрыгнув на землю, обернулась моей тенью. Это было ночью, когда солнце дремало на макушке Мудрого Дуба, любящего весь мир.

Солнце не может уследить за всеми своими веснушками по ночам.

Полёт Веснушки с паутинным парашютиком наблюдали лесные жители: Пряный мишка, тётушка Магнолия, друг Лютика — Дик и ещё много-много кого.

Утром я проснулась и с тех пор Веснушка всюду со мной. Она так точна, что лучшей тени и придумать нельзя.

Но она обладает ужасным даром — даром говорить правду. Не знаю, все тени такие или мне не очень повезло, но никогда ни с кем своей Веснушкой не поменяюсь. Тень — это не вкладыш от липучки, тем более моя.

Бывает, я люблю Ночь, так же как она меня. Ночь — это не темнота. Это что-то очень особенное, точно Эхо в сахарной пудре или луна, посыпающая лес лепестками.

А ещё, ночь — это единственная возможность получить звездой с неба по голове.

14 м 22

И почему люди не боятся произносить некрасивые слова?.. наверно у них в это время вылетает изо рта целая стайка ворон и кружат, кружат. Но это совсем другая порода ворон. Все всамделишные вороны самые милые и гнёзда у них как этажерки, и лисы их могут перехитрить только в сказках.

Люблю ворон,
Красивые слова,
Лис,
Всех-всех.

Не за что-то, а просто так. Ведь можем же мы просто любить...
17 м 22
Утром дети 9 классов отвечали на вопрос о жизненных ценностях.

Меня захватили в свой водоворот внутренние рассуждения, и я сделала набросок - размышление на данную тему.


Жизненные ценности — это содержание наших семей.

То, что позволяет соблюдать правила.
То, за что мы боремся ежедневно.
То, что всегда учит нас быть сильнее и побеждать.

Ценности  делают нас счастливыми каждый миг, только потому, что мы живём с оглядкой на них.

В нашей семье главное — доброта, нравственность, духовность, воля,  милосердие, альтруизм, выдержка, стремление двигаться и возрождаться ради друг друга, помогать, спасать, созидать.  Ценности нашего дома — природа, чувство Прекрасного,  книги, музыка, живопись и защита.

Когда я чувствую себя одинокой я знаю, что на самом деле за моей спиной огромный щит.  Это щит лучших ценностей. Его мне преподнесли в дар когда я только появилась в мире. И я стараюсь улучшить, усовершенствовать его, чтобы моя семья могла мной гордиться.

22 м 22

Встала на двадцать одну минуту позже. Снежный туман просится в комнату. Поцеловала глазами. Скрылась в зеркале.
Такие дни как сегодня — немного запертые. Ключик с верёвочкой на шее.

Горы из снега достигают вторых этажей. На вершинах дремлют вчерашние лучи солнца. Обещала коснуться, задеть издали.

Фонарные столбы гусями держат провода в спящих клювах. Асфальтовые проталины мимоходом хватают за янтарные ремешки сапогов.

Все мы к кому-то пристёгнуты. Невольны в малом и свободны в большем.

В такое утро свободен как шпулька ниток на швейной машинке. Жить, чтобы ткать свои безмятежные ковры... В них можно обернуть — всё, что любишь, даже с о л н ц е.

Так ближе. Лучше. Так ты самая смелая. Так ты е с т ь по-другому, как-то более честно, словно откусила самый сладкий кусочек неба огромной, но нежной бабочкой.
С а м о й.

Бабочкой которая так часто учит летать других.

25 м 22

Где сейчас тётушка Магнолия? Помнит ли, как люблю ?
Деревце её пышное, но хрупкое, сильное, но нежное. Оно обладает колокольчикоыми свойствами.

К каждому сказочному цветку привязано по колокольчику. Цветки никому не сорвать, но если коснуться колокольчика, услышишь особенный звон — звон надежды, счастливых поворотов, особой внутренней силы.

Услышишь для своей семьи, всех-всех любимых, друзей, для тебя, для себя.

Но я люблю тётушку Магнолию не за это. А за то, что растёт её деревце и становится всё свободнее, красивее и крепче.

А ещё, потому что
л ю б л ю.

Дзынь-дзынь- дзынь...
26 м 22

"Каждую детскую характеристику для психиатра я пишу сердцем. Это очень тяжело писать сердцем. Оно будто игла с ушком в которое вдеваешь как душу нитку. Вот так шьёшь, шьёшь, чтобы еще кого-нибудь спасти".

30 м 22

Лес особенно виноградный. Рассвет перевязал его золотыми ленточками и лес так светится, так светится...

Небо над макушками деревьев на нужной высоте — той самой, когда оно не шляпка, но и не теряется в высоте , а лёгкое  утреннее, точно капюшон мантии свободного и даровитого художника.

Солнце так похоже на блюдце, наполненное мёдом и звенит, да так звенит словно соловьи со всего мира заиграли на лесных свирелях одновременно.

Трель соловьиная попадает в уголки каждой поляны, любого ущелья, перекатывается эхом в нишах наземных и подводных скал.

Всюду, всюду Ветряный мальчик в приоткрытых ладонях переносит звучанье сладкой музыки через холмы, горы, сады, пустоши.

Мелодии пробегают  по самым зигзаговым тропинкам, перепрыгивая через бриллиантовые ручьи, огибая карамельные сосновые стволы, бездонные глубины и бескрайние поля... только чтобы попасть в сердце твоё.

5 апр 22
Иногда хочется ввести моду на сказки.
Для тех мальчиков и девочек у которых в карманах похрустывают фантики от конфет. Для тех, кто любит читать на фантиках!

У нас такой милый посёлок!
Обновлённая, богатая дарами и людьми библиотека.

Хочется, чтобы каждый взрослый из десятков тысяч людей взял книгу с чистой и эстетично  продуманной библиотечной полки и принёс домой.

А читая от корочки до корочки подавал тем самым авторитетный пример детям, чтобы маленьким книгоежкам непременно захотелось заглянуть в Царство Детских Книг  и добыть себе что-то столь же иллюстрированное и чудесное, как близкая сказка!

Книга, Милые люди,  — это самая полезная сладость для ребёнка!

точно заколдованная птица, крылья которой — фантазия, бесконечный и всёпобеждающий мир!

Это строительный материал для силы личности. То, благодаря чему можно волшебно расти.

 книги помогают бороться с печалью

и

 побеждать ! 

Читайте для того, чтобы чувствовать себя сильным и счастливым !

6 а 22

Иногда солнце в небе переливается через край. Лучи падают на землю, точно золотые семена, а из них рождаются люди с раненой гордостью.

Такие как ты, я... будто чем-то соединённые.
10 а 22

Увы, лебеди не летают за окном каждое утро.
13 а

Бывают особенные волшебные электрички. Настоящий симфонический оркестр цикад. Посмотреть бы кто дирижёр! И музыка мигающего света, и прозрачные двери... и обивка сидений под цвет глаз сказочных ибисов...

Ливневая дымка по стёклам пишет, пишет. Природа пишет каждую секунду всем-всем. Жаль, что не все-все могут прочитать её письмена.

Обычно, если едешь против хода, думаешь о том, что было. Но вчера оказалось всё по-другому. Именно нам четырём девочкам - путешественникам попался глухонемой таксист без "какобычных" листов бумаги с карандашом. А после на Цикадную электричку мы чуть не опоздали, так как приклеелись к полкам в лучшем книжном магазине...

Скупив все, за чем гонялись несколько лет, мы неслись со скоростью усталых, но улыбающихся путников. Знаете, когда смеёшься и вдруг чувствуешь, что ты сильнее промозглого дождя, заштопанной маленьким топазом кофточки и еще чего-то...

И все пять часов с учётом полного опоздания за нашим лучшим электропоездом летел мой огромный и сильный белый лебедь...