Сердце веры Кирилл Александрийский и протестанты

СЕРДЦЕ НАШЕЙ ВЕРЫ: КИРИЛЛ АЛЕКСАНДРИЙСКИЙ И ПРОТЕСТАНТЫ
Кельвин Голигер

Протестанты проявляют всё больший интерес к ранней Церкви. Однако у многих этот интерес быстро сменяется недоумением из-за огромного количества, сложности и непривычности текстов отцов Церкви. Один из способов преодолеть эту трудность - выбрать одного отца Церкви для чтения и изучения. Чтобы эта стратегия сработала, важно выбрать отца Церкви, чья теология является ортодоксальной и библейской, а его труды - доступными и полезными. Многие отцы Церкви подходят под это описание, но больше всех - Кирилл Александрийский. Его труды - отличное подспорье для тех, кто хочет больше узнать о ранней Церкви и извлечь из этого пользу.
Кирилл был епископом Александрии, столицы Египта, с 412 года до своей смерти в 444 году. Он наиболее известен тем, что возглавил борьбу Церкви с Несторием, епископом Константинополя, по поводу учения о воплощении. При жизни подавляющее большинство  считало его выдающимся церковным деятелем и, возможно, величайшим из ныне живущих богословов. В последующие столетия, особенно на Востоке, его называли «печатью отцов», чьи труды обобщили и закрепили основные идеи первых веков существования Церкви. Это не значит, что его наследие не вызывало споров. Третий Вселенский собор, созванный в Эфесе в ответ на заблуждения Нестория о Личности Христа, был бурным и непредсказуемым. Разногласия по поводу наследия Кирилла продолжались более века, и ещё три Вселенских собора были посвящены вопросам, напрямую связанным с его христологическим видением. Однако даже при наличии серьёзных разногласий по этим вопросам большинство сторон стремилось продемонстрировать, что их взгляды согласуются с принципами, сформулированными великим епископом. Авторитет Кирилла на Востоке сравним с авторитетом Августина на Западе: практически каждый богослов в своей традиции почитает их как непререкаемых авторитетов, даже если они расходятся во мнениях относительно современного значения их наследия.
Несмотря на значимость Кирилла в истории и теологии христианской Церкви, мало кто из протестантов знает о нём что-то конкретное, если вообще слышал о нём. Такое положение дел объясняется несколькими причинами.
Во-первых, и это самое главное, протестанты считают, что «только Писание» является для них высшим авторитетом, и в результате этого ошибочного убеждения мы часто пренебрегаем учением великих учителей прошлого. Это легко исправить, если правильно понимать доктрину sola Scriptura, которая изначально формулировалась не как отрицание всей традиции, а как требование, чтобы традиция подчинялась Писанию.1 Ещё одним решением было бы ознакомиться с трудами великих богословов, таких как Кирилл. Кирилл написал обширные комментарии к Пятикнижию2, Книге пророка Исайи3, 12 книгам Пророков4, Евангелиям от Луки5 и от Иоанна6. Они отличаются вниманием к тексту и глубоким пониманием общего смысла Священного Писания. Его богословские трактаты, например работа О единстве Христа,7, посвящены более конкретным вопросам, но также наполнены библейскими идеями. Как только мы осознаем, что Кирилл был не только древним церковным деятелем, но и таким же исследователем Писания, как и мы, мы сможем по-новому взглянуть на его труды.
Вторая причина, по которой мы мало знаем о Кирилле, заключается в том, что наши протестантские представления об истории обычно простираются лишь до эпохи Реформации. В наших изложениях истории Церкви мы так быстро переходим от апостолов к реформаторам, что можно было бы подумать, будто за полтора тысячелетия до Лютера и Кальвина христиан не было. Лучший способ исправить это - посмотреть, как сами реформаторы относились к более ранним христианским деятелям. Реформаторы и их последователи широко использовали труды Отцов Церкви при разработке реформатского богослужения, как подробно продемонстрировал Хьюз Олифант Олд.8 Они также опирались на труды Отцов  в своих богословских изысканиях. Например, Эдвард Уиллис показал, что «экстра кальвинистикуи» (реформатское учение о том, что Божественность Сына не подвержена ограничениям, связанным с Его  человеческой природой) на самом деле не является отличительной чертой Кальвина, а скорее унаследовано им от святоотеческого христологического учения, наиболее зрело выраженного Кириллом9
В-третьих, даже когда мы, протестанты, изучаем историю Церкви до Реформации, мы часто знаем только о западной части Церкви. Большая часть того, что мы знаем о Церкви до Реформации, связана с Римом и латиноязычными богословами, особенно с Августином. Это вполне объяснимо, поскольку наша протестантская идентичность сформировалась в противовес Римско-католической церкви. Тем не менее это означает, что мы легко можем упустить из виду тот факт, что на протяжении большей части первого христианского тысячелетия Рим был лишь одним из пяти крупных центров церковного руководства и не всегда был самым важным из них. Кирилл жил в Египте и писал на греческом языке, а в период после его смерти латинский Запад и греческий Восток всё больше отдалялись друг от друга в политическом и культурном плане, поэтому представители латинского Запада часто упускали из виду его значимость.
Чтобы заново познакомиться с трудами греческих отцов Церкви, нам нужно преодолеть этот разрыв, как это сделали сами реформаторы, воспользовавшись интересом учёных эпохи Возрождения к греческому языку и греческим святоотеческим текстам, которые они сделали доступными. 10
Всё вышесказанное свидетельствует о том, что наше незнание о Кирилле является симптомом более серьёзных проблем, чем простое невежество и непонимание. Требуется более глубокий анализ, и я полагаю, что начать следует с того, как преподавалась и писалась история Церкви на протяжении большей части XIX и XX веков. Влиятельные историки, руководствуясь принципами философии Просвещения, изучали историю Церкви как историю о том, как Церковь позволила греческой философии исказить чистое библейское учение. Одним из самых влиятельных историков был Адольф фон Гарнак, который сказал, что «догмат в своей концепции и развитии - это творение греческого духа на почве Евангелия»11. Это его знаменитый «тезис об эллинизации». По мнению Гарнака, Реформация была попыткой создать «новую концепцию» христианства без «старых догм»12. Даже сами реформаторы, по мнению Гарнака, не до конца осознавали эту ключевую идею своего движения. Он считал, что в его время протестантам ещё многое предстояло сделать, чтобы полностью отказаться от греческой философии и заново основать христианскую религию на библейском благочестии и нравственности.13 Он действительно надеялся, что его исторические исследования «ускорят этот процесс» 14
Несколько особенностей подхода Гарнака к истории Церкви проистекают из этой центральной идеи. Во-первых, он особенно критикует Восток за то, что тот поддался влиянию греческой мысли, и постоянно превозносит Запад как источник истинного понимания Библии. По его мнению, богословские идеи Востока являются случайными повторениями идей, которые по своей сути являются западными. В качестве примера Гарнак приводит «антиохийцев» (противников Кирилла) как единственных представителей Востока, которые смогли пробиться сквозь «восточный туман таинственности» и осознать важность полемики с пелагианством как борьбы за истинно «духовно-нравственную» религию (в противоположность догматическому подходу). В этом отношении героем Гарнака является Августин, которому он приписывает правильное определение духовно-нравственной сущности христианства. Его главный враг - греческая догма, которую он винит в том, что она полностью ослепила александрийцев и не позволила им осознать важность полемики с пелагианством. Даже антиохийцы были введены в заблуждение своей привязанностью к догмату о Божественности Христа, из-за чего они упустили идеи Августина и последовали за пелагианами «в направлении морализма».15
Здесь можно многое сказать об анализе Гарнака. Во-первых, концептуальное противопоставление «антиохийцев» и «александрийцев», предложенное им, уже много десятилетий является стандартным приёмом в историографии, но оно вводит в заблуждение. «Антиохийцы», о которых он говорит, не были представителями основной традиции, зародившейся в сирийской Антиохии, которая просто подчёркивала человеческую природу Христа или предпочитала буквальную экзегезу александрийской аллегории. Это была горстка богословов, в том числе Несторий, его учитель Феодор Мопсуестийский и более старший богослов Диодор Тарсийский, которых многочисленные вселенские соборы осудили как неортодоксальных за разделение Христа на Божественную и независимую человеческую ипостаси, а их «буквализм» на самом деле был отрицанием христологического характера Ветхого Завета.16
Во-вторых, странно, что Гарнак превозносит христологию антиохийцев за то, что она помогла им оценить полемику с пелагианством, и в то же время сетует на то, что их христология привела их на сторону пелагианства. Более удовлетворительный анализ состоит в том, что то, что Гарнак называет «антиохийской» христологией, является в корне неверным представлением о Личности Христа, и поэтому его лучше назвать ересью несторианства. Таким образом, то, что несториане высоко ценили пелагианство, говорит не о том, что их сосредоточенность на человеческом аспекте Христа открыла им глаза на западные идеи, а о том, что их еретическая христология имела некоторые глубокие общие черты с еретической сотериологией пелагиан. На самом деле проблема не в противопоставлении западных идей восточным тайнам и не в противопоставлении Антиохии и Александрии как двух полюсов восточной мысли. Скорее, это проблема противопоставления ортодоксии ереси, будь то в области христологии или сотериологии. В ходе этого анализа было установлено, что Августин и Кирилл были приверженцами одной и той же веры и каждый из них внёс фундаментальный вклад в развитие схожих идей в отдельных, но взаимосвязанных аспектах веры.
Именно такой анализ провёл Иоанн Кассиан, восточный монах, живший в Галлии в тот период, которого папа Лев попросил проанализировать учение Нестория.17 Кассиан пришёл к выводу, что Несторий был неправ, и провёл параллель между заблуждениями Нестория о личности Христа и пелагианством - ересью, знакомой западным христианам.18 (Сам Кассиан был волюнтаристом, что не вполне корректно называют полупелагианством. - Пер.). Пелагиане считали, что спасение заключается в том, чтобы люди реализовали свой потенциал, достигнув единения с Богом через нравственную добродетель, а Бог оказал бы им милость. Пелагианская концепция спасения хорошо сочеталась с несторианским представлением о Христе Спасителе: человек, который может показать другим, как получить Божью помощь в добродетельной жизни. Те, кто выступал против Пелагия (в первую очередь Августин), настаивали на том, что спасение - это не просто помощь Бога в добродетельной жизни. Спасение - это безвозмездный дар жизни с Богом, который приходит с полным обновлением нашей греховной жизни, как внутренней, так и внешней. Спасение, которого они искали, хорошо сочеталось с учением Кирилла о Спасителе: Бог-Сын пришёл в человеческой плоти, чтобы спасти нас от греха Своей Божественной силой.19
Второй важной особенностью подхода Гарнака является его привычка сводить крупные догматические споры в Церкви к борьбе за благочестие (единственную, по его мнению, часть религии, которая важна сама по себе) или за политическую власть (которая преобладает, когда благочестие отсутствует).20 Поскольку он не видел в споре между Кириллом и Несторием проблемы для благочестия, он склонен был объяснять его как политическое соперничество между древним престижем Александрии и Рима и новым влиянием Константинополя. Как объясняет Гарнак, полемика «велась в соответствии с амбициозными планами и в интересах церковной политики»21. Несторий, проигравший в этой борьбе, изображается более добродушным персонажем - возможно, некомпетентным, но искренним и доброжелательным. Он был «тщеславным», да, но «не подлым человеком»22. Он был «гордым и глупым», но «искренним»23. Он выражался «с большой откровенностью», настолько, что был «бестактным и неосмотрительным»24. В общем, он был «несчастным епископом»25. Гарнак описывает Кирилла с точностью до наоборот. Он предстаёт жестоким бандитом, который не остановится ни перед чем, включая подкуп и насилие, чтобы устранить своего противника. «Его христианство, - насмехается Гарнак, - не сделало его справедливым».26 Повествование Гарнака подтверждает это, изображая Эфесский собор и его последствия в первую очередь как историю о политических манипуляциях Кирилла, торговле влиянием и беспринципных компромиссах.27 В целом это выглядит так, будто Кирилл был морально непривлекательным церковным лидером, который не внёс существенного вклада в богословие Церкви.
За последние 30  лет или около того схемы, предложенные Гарнаком, начали разрушаться. Новое поколение историков полностью дискредитировало подход Гарнака к изучению истории христианской доктрины. Один из таких учёных, Роберт Луис Уилкен, сказал, что тезис Гарнака об эллинизации «изжил себя» и что на самом деле было бы правильнее говорить о раннехристианской мысли как о «христианизации эллинизма»28. Освободившись от этих ошибочных исторических и теологических рамок, учёные стали давать гораздо более взвешенные интерпретации патристической традиции и более благосклонные оценки вклада в неё Кирилла.29 Возобновившийся интерес к трудам Кирилла Александрийского привёл к публикации переводов более широкого спектра его работ, в первую очередь его знаменитого «Толкования на Евангелие от Иоанна» 30. Образ Кирилла как восточного папы, который использовал рычаги власти Александрии, чтобы безжалостно расправиться с Несторием, но при этом совершенно не понимал сути христианского Евангелия из-за своей одержимости техническими аспектами христологической догматики, померк. Вместо него мы видим чрезвычайно компетентного экзегета, глубокого и проницательного богослова, преданного и энергичного церковного лидера (несмотря на некоторые вполне реальные недостатки) и мужественного и преданного защитника учения, лежащего в основе христианской проповеди: о том, что умерший на кресте - это Бог-Сын, Который родился от Марии именно для того, чтобы искупить нас от нашего греха.
Как пастор, который каждую неделю читает проповеди, я лично извлёк большую пользу из изучения богословия Кирилла. Его вдумчивые библейские комментарии, убедительные богословские аргументы и пример богословского лидерства - всё это было для меня ценным. Но прежде всего чтение Кирилла помогло мне яснее, чем если бы я размышлял об этом самостоятельно, понять, что в основе нашей веры лежит личность. Как и многие другие проповедники, я всегда склонен проповедовать о концепциях и событиях Евангелия, не проповедуя о Христе. Чтение трудов Кирилла научило меня не просто проповедовать оправдание верой, но и проповедовать Того, Кто оправдывает, в Кого мы должны верить. Он показал мне, как проповедовать не только учение о заместительном искуплении, но и, в особенности, о любящей силе Того, Кто занял наше место. Чтение трудов Кирилла также помогло мне по-новому увидеть связь между проповедью о качествах Бога и проповедью Благой вести Евангелия. В отличие от меня, он как проповедник сосредоточивался не на человеческих аспектах жизни Иисуса, описанных в Евангелиях, а на Божественной Личности, которая действовала в человеческой природе - и, следовательно, по-человечески - ради нашего спасения. Кирилл также помог мне глубже понять, как Ветхий Завет свидетельствует о Христе. Его комментарии к пророкам, а также другие труды, в которых он вскользь обращается к текстам Ветхого Завета,31 демонстрируют его глубокое понимание того, что Христос является центром всего канона. Современные читатели, несомненно, сочтут некоторые из его экзегетических приёмов сложными для понимания, но большинство опасений по поводу «александрийской аллегории» (которая обычно берёт за образец Оригена, гораздо менее надёжного и более склонного к спекуляциям экзегета) развеются перед лицом тщательного, внимательного и целостного толкования Писания, предложенного Кириллом. Протестанты должны признать Кирилла выдающимся Отцом Церкви за его умение и проницательность, с которыми он открывает читателям Божественную славу воплотившегося Господа, явленную в Священном Писании, и с готовностью читать его труды, чтобы по-новому взглянуть на Спасителя, Евангелие Которого мы проповедуем.

1. Лучшее недавнее разъяснение вопроса см.:  Michael Allen and Scott R. Swain, Reformed Catholicity: The Promise of Retrieval for Theology and Biblical Interpretation (Grand Rapids: Baker Academic, 2015), especially chapters 2 and 3.
2. Cyril of Alexandria, Glaphyra on the Pentateuch, trans. Nicholas P. Lunn, 2 vols. (Washington, DC: Catholic University of America Press, 2018–2019).
3. Cyril of Alexandria, Commentary on Isaiah, trans. Robert Charles Hill, 3 vols. (Brookline, MA: Holy Cross Orthodox Press, 2008).
4. Cyril of Alexandria, Commentary on the Twelve Prophets, trans. Robert C. Hill, 3 vols. (Washington, DC: Catholic University of America Press, 2007–2012).
5. Cyril of Alexandria, Commentary on the Gospel of Saint Luke, trans. R. Payne Smith (Long Island, N.Y.: Studion, 1983).
6. Cyril of Alexandria, Commentary on John, trans. David R. Maxwell, ed. Joel C. Elowsky, 2 vols. (Downers Grove, IL: IVP Academic, 2013–2015).
7. Cyril of Alexandria, On the Unity of Christ, trans. John McGuckin (Crestwood, NY: St. Vladimir’s Seminary Press, 1995).
8. Hughes Oliphant Old, The Patristic Roots of Reformed Worship (Z;rich: Theologischer Verlag, 1975).
9. Edward David Willis, Calvin’s Catholic Christology: The Function of the So-Called Extra Calvinisticum in Calvin’s Theology (Leiden: Brill, 1966), 58–60. He suggests that the doctrine might be more aptly termed the “extra patristicum.”
10. Evidence for this is collected in Anthony N. S. Lane, John Calvin: Student of the Church Fathers (Edinburgh: T&T Clark, 1999), 67–86.
11. Adolf von Harnack, History of Dogma, 4 vols., trans. Neil Buchanan (New York: Dover, 1961), 1:17.
12. Adolf von Harnack, History of Dogma, 4 vols., trans. Neil Buchanan (New York: Dover, 1961), 1:3.
13. Adolf von Harnack, History of Dogma, 4 vols., trans. Neil Buchanan (New York: Dover, 1961), 1:6n1.
14. Adolf von Harnack, History of Dogma, 4 vols., trans. Neil Buchanan (New York: Dover, 1961), 1:21.
15. Harnack, History of Dogma, 4:171.
16. Donald Fairbairn, “Patristic Exegesis and Theology: The Cart and the Horse” Westminster Theological Journal 69 (2007): 1–19, especially 10–11.
17. John McGuckin, Cyril of Alexandria and the Christological Controversy (Leiden: Brill, 1994), 37. Анализ Кассианом учения Нестория см..  Donald Fairbairn, Grace and Christology in the Early Church (Oxford: Oxford University Press, 2006), chapters 5 and 6.
18. John McGuckin, Cyril of Alexandria and the Christological Controversy (Leiden: Brill, 1994), 42.
19. O сотериологических импликациях христологии Кирилла  см. Donald Fairbairn, Grace and Christology in the Early Church (Oxford: Oxford University Press, 2006), chapters 3 and 4.
20. Концептуальная оппозиция между политикой и "греческим религиозным чувсивом" четко очерчена в Harnack, History of Dogma, 4:196.
21. Harnack, History of Dogma, 4:180.
22. Harnack, History of Dogma, 4:181.
23. Harnack, History of Dogma, 4:181n2.
24. Harnack, History of Dogma, 4:182.
25. Harnack, History of Dogma, 4:189.
26. Harnack, History of Dogma, 4:175.
27. Harnack, History of Dogma, 4:186–190.
28. Robert Louis Wilken, The Spirit of Early Christian Thought: Seeking the Face of God (New Haven: Yale, 2003), xvi. Для энергичного опровержения представления об упадке богословия из-за эллинистической  философии см.    Paul Gavrilyuk, The Suffering of the Impassible God: The Dialectics of Patristic Thought (Cambridge: Cambridge University Press, 2006). See also the significant article by John J. O’Keefe, “Impassible Suffering? Divine Passion and Fifth-Century Christology” Theological Studies 58 (1997): 39–60.
29. Donald Fairbairn, Grace and Christology in the Early Church (Oxford: Oxford University Press, 2006. McGuckin, Cyril of Alexandria and the Christological Controversy (Leiden: Brill, 1994).
30. Cyril of Alexandria, Commentary on John, trans. David R. Maxwell and ed. Joel C. Elowsky (IVP, 2013), 2 volumes.
31 Рассмотрим пространный экскурс в книгу 4, глава 4 Комментария к Евангелию от Иоанна (том 1, стр.251 и далее), посвященный скинии, который начинается с заголовка: “Святая скиния, которая вела через пустыню, была прообразом Христа, как и ковчег, который находился в ней и светильник, и жертвенники, и жертвенник курения, и жертвенник всесожжения. Они означали Самого Христа”.

Перевод (С) Inquisitor Eisenhorn