Senex. Книга 1. Глава 36

Книга 1. Бонна Эксклюзив

Глава 36. Третий несчастный случай на заводе

Кто такие те, восхищение которых ты хочешь
вызывать? Разве это не те, о которых ты обычно
говоришь, что они сумасшедшие? Так что же, ты
хочешь вызывать восхищение сумасшедших?
Эпиктет. Беседы

          На заводе снова произошёл несчастный случай, в результате которого один электрик пострадал, а второй погиб. Это был уже третий несчастный случай со смертельным исходом с момента вступления Елистратова в должность Директора по производству. Это произошло, когда Елистратов был на курсах в Москве, а Гайдамака исполнял обязанности Директора по производству. Но Василий Порфирьевич был уверен, что этот знак послан настоящему Директору по производству — Елистратову. Он видел, что энергия упорно бьёт в одну и ту же точку… Водичка камень точит… И печальный результат неотвратим.
          Когда Елистратов вернулся из Москвы, состоялось большое совещание, на котором разбирались причины неудач при закрытии швартовных удостоверений фрегата. Елистратов, выступая на совещании, обвинил в неудачах Главного Строителя заказов, очень близкого друга Крутова. Главный Строитель не остался в долгу — он ответил, что это ПДО не может обеспечить сдачу удостоверений. И Крутов всыпал «сладкой парочке» - Елистратову и Гайдамаке - за плохую работу. Елистратов просто не мог выступить как-то иначе: он был слишком подвержен влиянию Гайдамаки, который всегда ругал строителей заказов, называя их «мерзавцами».
          ОСК утвердила новую заводскую структуру управления, в которой Главный Строитель заказов теперь подчиняется не Директору по производству, как это было прежде, а напрямую Генеральному директору. Директор по производству в новой структуре стал очень слабой фигурой, а про Начальника ПДО и говорить нечего - из-под его ног буквально уходила почва. А это уже война... И она началась из-за глупой выходки Елистратова.
          После совещания у Крутова состоялось совещание корпусных цехов, на котором Гайдамака был в бешенстве: он на всех кричал, швырял об стол свои телефоны – и это производило очень неприятное впечатление, у Василия Порфирьевича в груди даже возник ком. И если уж ему было тяжело переносить бурные эмоции Гайдамаки, то ещё труднее было представить, что творилось в груди самого Гайдамаки, какие эмоции там бушевали. Больше всех Гайдамака ругал Гниломедова, который замещал Грохольского, и требовал, чтобы тот планировал корпусообрабатывающему цеху только те работы, которые нужны любимому сборочно-сварочному цеху. Но Василию Порфирьевичу и Старшинову удалось — с огромным трудом! - объяснить начальнику очевидное: из-за отсутствия металла будет стоять не только его любимый сборочно-сварочный цех, но и ненавистный корпусообрабатывающий цех, что в последствии негативно отразится и на работе сборочно-сварочного цеха. Это обстоятельство вынудило Гайдамаку быть более покладистым, и корпусообрабатывающему цеху стали планировать все работы, которые обеспечены металлом, лишь бы цех не стоял. Обстоятельства были против Гайдамаки.

          * * *
          На заводе бушевали нешуточные страсти… И за окном комнаты 220 тоже бушевали нешуточные страсти: воробьи воевали с синицами за право есть из кормушки, повешенной Королёвой — и на кону этой войны была сама жизнь! Василия Порфирьевича на работе каждый день тоже ожидали сильные эмоции: Королёва воевала с ним не на жизнь, а на смерть — совсем как птицы за окном… Только у неё на кону была не сама жизнь, а всего лишь её непомерные амбиции!
          В 9 часов все собрались в Бюро МСЧ, поздравили Рогуленко с днём рождения и разошлись, а спустя несколько минут на работу пришла Королёва и сообщила страшную новость:
          - Я никак не могу прийти в себя!.. Только что на моих глазах на пешеходном переходе умер мужчина…
          Она сказала это так, будто опоздала на работу из-за этого мёртвого мужчины... То, что сообщила Королёва, не укладывалось в голове Василия Порфирьевича: она опоздала на работу из-за того, что где-то на пешеходном переходе увидела труп мужчины… Он попытался уловить связь между опозданием на работу и смертью мужчины, и не где-нибудь, а именно на пешеходном переходе… И он никак не мог уловить этой связи… Но он точно знал, что в голове Королёвой эта связь существовала.
          Сообщив соседям по комнате страшную новость, Королёва, как ни в чём не бывало, пошла поздравлять Рогуленко... Персонально... То есть эксклюзивно… Эксклюзивный человек обязан всё делать только эксклюзивно, ему нельзя смешивать себя с толпой никчемных людишек. Королёва всех поздравляла именно так, но только сегодня Василий Порфирьевич понял, что она так поступала, потому что довела до совершенства своё искусство совмещать кнут и пряник. Она пошла поздравлять Рогуленко позже всех, давая понять профессионалам, что она осознанно нарушает трудовую дисциплину, и это был кнут, которым она безжалостно хлестала профессионалов. Но ведь она пришла поздравлять Рогуленко с днём рождения, и это был пряник, который не давал имениннице морального права выражать своё недовольство злостными опозданиями Королёвой.
          Гайдамака вызвал Королёву, и вернувшись, она сказала Василию Порфирьевичу, не скрывая своей радости:
          - Василий Порфирьевич, начальник назначил нас Ильфом и Петровым!
          - Что это значит? - насторожился Василий Порфирьевич.
          - Он поручил нам совместную корректировку стандарта нашего отдела!
          Каждый день Василий Порфирьевич наблюдал, как Гайдамака приходил к рядовому инженеру Пешкину, лично давал ему задание или приглашал в свой кабинет, чтобы обсудить какие-то очень важные вопросы, и то, что ему, Начальнику БАП, он передал задание через Королёву, рядового инженера, Василий Порфирьевич расценил, как непреодолимое желание начальника публично унизить его. Это прекрасно понимала и Королёва, и не могла скрыть свою эйфорию по нескольким причинам: во-первых, из-за такой мелочи, как возможность лично передать Василию Порфирьевичу задание начальника; во-вторых, из-за забрезжившей возможность командовать им.
          Гайдамака каждое утро вызывал Пешкина, потом несколько раз вызывал его во время совещаний. К Пешкину постоянно приходили люди либо из ПДО, либо из цехов и просили его помочь им выполнить задания Гайдамаки, которые усложнялись с каждым днём и требовали от цеховых сотрудников чуть ли не навыков программирования. Вокруг Пешкина постоянно происходила суета, все носились с заданиями Гайдамаки, и все дороги неизбежно вели к Пешкину. Даже невооружённым глазом было видно, что вся эта суета создаётся Гайдамакой искусственно. Гайдамака давал такие задания, которые можно было выполнить только при помощи Пешкина, более того, он всем говорил, чтобы они обращались за помощью к Пешкину. Для Гайдамаки Пешкин был последним шансом привлечь внимание Крутова к своей персоне и повысить свою самооценку. Из всех сотрудников отдела больше никто не годится на эту роль.
          Позвонил Гайдамака, Пешкин выслушал его и сказал:
          - Ага, сейчас подойду, - и, уходя к начальнику, хвастливо добавил: - Чтоб он без меня делал!
          Наблюдая ежедневно бахвальство Пешкина, которого распирало от внимания, которое уделял ему начальник, Василий Порфирьевич вдруг понял, что Гайдамака ничего не делает просто так. Возможно, придавая чрезмерную важность и значимость молодому дарованию Пешкину, он отвлекает внимание от другого молодого дарования - Гниломедова, на которого у него могут быть серьёзные виды. Для Гайдамаки было стратегически важно подчинить своему контролю БОП, и ради этой цели он способен пожертвовать умником Пешкиным, потому что понял, что Пешкин никогда не будет ему предан так же, как он предан Королёвой.
          «Если это так, то участь Грохольского незавидная, - подумал Василий Порфирьевич. - Но ведь Грохольский сам виноват в том, что легкомысленно споил преданного ему Антона и позволил Гайдамаке внедрить своего человека в сплочённые ряды БОП».
          Но пока, по воле Гайдамаки, все дороги вели к Пешкину… А ведь раньше все шли к Королёвой, все дороги вели к ней, и она до сих пор могла бы быть такой же востребованной у Гайдамаки, как Пешкин, а сам Пешкин оставался бы незаметной и никому не интересной личной прислугой Королёвой… Но её амбиции оказались слишком непомерными, и Гайдамака прекратил с ней общение и перераспределил энергетические потоки. В последнее время Гайдамака немного сменил тактику: он возобновил общение с Королёвой, но сделал так, что все дороги теперь вели к Пешкину, но обязательно мимо Королёвой, и ей оставалось с завистью наблюдать за происходящим и из своего забытого всеми угла давать Пешкину наставления, пытаясь напомнить ему, кто здесь главный. Но эти попытки делали Королёву жалкой: она пыталась, как и прежде, командовать Пешкиным, но Гайдамаке удалось придать Пешкину настолько важную значимость, что удерживать Пешкина в прежних рамках Королёвой становилось всё труднее. Как бы она ни старалась понизить самооценку Пешкина, демонстрируя, что он ничто по сравнению с ней, Гайдамака каждый день методично восстанавливал самооценку Пешкина и подпитывал его амбиции. Гайдамака делал это умышленно - назло Королёвой и, конечно же, Василию Порфирьевичу.  Поэтому между Моряковым и Королёвой продолжалась невидимая война: кто первый не выдержит это испытание, чьи амбиции заставят совершать неадекватные действия? В 2012 году Василию Порфирьевичу пришлось смириться с тем, что все нити управления программой DRAKAR Королёва сосредоточила в своих руках, и теперь уже самой Королёвой надо было смириться с тем, что все нити управления программой DRAKAR Гайдамака сосредоточил в руках Пешкина. Королёва по-своему была права, поддерживая Пешкина в полном подчинении: находясь в «актуальном состоянии», он в любой момент был готов подчиниться её команде уйти с завода, чтобы насолить Гайдамаке. С Гайдамакой по-другому нельзя было, поэтому у Королёвой было своё радикальное средство против интриг Гайдамаки.
          И только у Василия Порфирьевича не было никаких средств, ни радикальных, ни самых примитивных. Он был один и совершенно безоружен перед ними. Воевать против кого-то или чего-то можно лишь ощущая себя воином некой армии, неотъемлемой частью чего-то огромного и могущественного. Одиночка же, да ещё и предпенсионного возраста, обязан забыть не только слово «война», но даже слово «протест», и Василий Порфирьевич постоянно напоминал себе мудрые слова Ницше: «Восстание - это доблесть раба. Вашей доблестью пусть будет повиновение!». Поэтому Василия Порфирьевича совершенно не радовала перспектива, что Королёва, воспользовавшись новым заданием Гайдамаки по работе над стандартом, будет изо всех сил стараться командовать им, и он впал в уныние…
          И в этот момент в комнату 220 пришёл Самокуров и сказал:
          - Василий Порфирьевич, Галина Гордеевна заболела, и я, с разрешения начальника, прошу Вас подменить её.
          Василия Порфирьевича это устраивало больше, чем перспектива работы над стандартом под руководством Королёвой, и он согласился. При этом он надеялся, что эта ситуация снова показала Гайдамаке, что ему без Василия Порфирьевича уже никак не обойтись, а, значит, начальнику всё-таки придётся сдерживать своё желание унизить его публично. Королёвой тоже не повезло: ей придётся работать «Ильфом и Петровым» в одном лице, без Василия Порфирьевича.
          Как только Василий Порфирьевич стал замещать Галину Гордеевну, его уныние сменилось ощущением покоя и безопасности. После обеда Самокуров пошёл на совещание, Василий Порфирьевич стал вносить данные в файл «Разводы цехов», работа была очень кропотливая и нудная... И Василий Порфирьевич незаметно заснул за компьютером... Он проснулся, услышав, что в диспетчерскую кто-то вошёл, поднял голову из-за монитора - и увидел Крутова!
          - Откройте мой кабинет, - сказал Крутов, Василий Порфирьевич вскочил, схватил ключи от кабинета Генерального директора и быстро пошёл открывать его, и при этом его мучил вопрос: «Интересно, Крутов увидел, что я сплю?.. Какой позор!»
          Замещая Галину Гордеевну, Василий Порфирьевич уже начал всерьез думать о работе на пенсии: не будет же он вечно прятаться за наушниками от истеричных криков Королёвой. Ночное дежурство было очень заманчивой работой, многие пенсионеры хотели её заполучить... Но одно суточное дежурство в выходной день - это три рабочих дня. Да и обычное ночное дежурство - это 15 часов, то есть два рабочих дня. Значит, в свободном времени Василий Порфирьевич почти ничего не выигрывал. Отпуска ночные дежурные берут, начиная с осени, так у них заведено. Значит, летом Василий Порфирьевич будет очень ограничен. И самым главным минусом была полная изоляция от общения… Василию Порфирьевичу надо было очень хорошо подумать, прежде чем принимать решение.
          Королёва пришла в оранжевой блузке и оранжевом пиджаке и, едва переступив порог комнаты, сразу стала шутить:
          - Я наготовила так много еды, что два дня не буду ходить в столовую! Пускай брутальный Мишка сам ходит в столовую!
          «Брутальный Мишка» и в самом деле пошёл на обед в столовую, а Королёва и Ильюшин ели вкусные сардельки, которые принесла Королёва. Раньше они обедали «по-семейному», втроём, и Василий Порфирьевич не сомневался, что сегодня Пешкин с удовольствием ел бы вкусные сардельки вместе с ними… Но за повышенное внимание к нему начальника он вынужден платить подчёркнутым невниманием «мамы». Василий Порфирьевич в такой ситуации обиделся бы… Но Пешкин продолжал удивлять полным отсутствием самолюбия, вместо здорового самолюбия у него было нечто другое. Он не был способен осознать, что вытворяет над ним Королёва, потому что постоянно находился в суете. Он оценивал поведение Королёвой очень примитивно: сегодня «мама» добрая, а вчера была злая. Впрочем, Королёва тоже удивляла: она добровольно ограничивала своё общение одним Ильюшиным.
          Когда Василий Порфирьевич пришёл с обеда, Ильюшин сидел рядом с Королёвой. Василий Порфирьевич сел за стол и надел наушники, а Королёва и Ильюшин встали, пересели за стол Ильюшина и стали «медитировать» под индийскую музыку.

          * * *
          У Пешкина появилась дополнительная обязанность: каждое утро он должен насыпать семечки в кормушку, предварительно раздавив их бутылкой. А Королёва, организовавшая этот процесс, только давала ему указания. Чайная и кофейная церемонии начинались по такому же сценарию. Всё говорило о том, что Пешкин не совсем по собственной воле поит Королёву и Ильюшина чаем и кофе, что это обязанность, вменённая ему Королёвой. А она сидела и командовала им. Именно сегодня Василий Порфирьевич почувствовал, как это отвратительно, потому что процесс кормления Пешкиным птичек Королёва умудрилась довести до абсурда. Однажды, разговаривая по телефону, она увидела, что кормушка пустая, и, не прерывая «важного разговора», постучала кулаком по столу. Пешкин посмотрел на неё, и она строго показала пальцем на окно и нахмурила брови, давая ему понять, что кормушка пустая. Пешкин бросил своё занятие, вскочил и побежал насыпать семечки в кормушку, предварительно раздавив их пустой бутылкой.
          Вскоре у Пешкина и Ильюшина появилась ещё одна дополнительная обязанность: отгонять от кормушки голубей, которые съедали весь корм, предназначенный для синичек. Голуби доставили дополнительные хлопоты не только Пешкину и Ильюшину, Денис Петров регулярно предъявлял комнате 220 претензии:
          - «Ваши» голуби загадили наш подоконник!
          Потом с претензией пришёл Самокуров:
          - «Ваши» птицы не давали мне покоя в субботу, когда я был в вашей комнате!
          И Василия Порфирьевича это нисколько не удивляло: за что бы ни бралась Королёва, это гарантированно заканчивалось скандалом. Для неё сейчас кормушка для птиц была последней возможностью привлечь к себе внимание, и эта возможность уже не имела никакого отношения к работе. Королёвой удалось привлечь внимание к собственной персоне, потому что голуби, как одержимые, продолжали набрасываться на корм, Пешкин без устали вскакивал со своего места, бежал к окну, резко открывал его и отгонял голубей. Но как только он закрывал окно, голуби, которые в это время отсиживались на подоконнике бюро МСЧ и, не теряя даром времени, загаживали его, снова набрасывались на семечки. Наконец, Ильюшин не выдержал и обречённо произнёс:
          - Миша, это навсегда...
          - Не навсегда! - упрямо твердил Пешкин и продолжал гонять голубей, видимо, всё ещё надеясь разбудить в голубях что-то вроде здравого смысла… Или совести...
          Он не мог принять самостоятельное решение, потому что Королёва обязала его кормить синиц, и создалась ситуация, когда его стремление непременно выполнить навязанную Королёвой обязанность дошло до абсурда: в комнату залетела очередная синица, и Пешкин с Ильюшиным весь день не могли выгнать испуганную птицу. А в конце дня прибежал разгневанный Денис и уже без шуток сказал Пешкину:
          - Больше не корми здесь птиц! Если хочешь кормить - сделай кормушку и повесь на дерево!
          - А кормушка пустая! - прикинулся Пешкин… Василий Порфирьевич даже не понял, кем пытался прикинуться Пешкин… А когда Денис ушёл, он подсыпал корм в кормушку. Он не прекратит это делать, потому что ему приказала Королёва, и никто не сможет его остановить.
          Когда Королёва и Пешкин работали над каким-нибудь заданием, Королёва обычно говорила Пешкину:
          - Когда закончим - давай попьём чай?
          Для Пешкина это была команда: «Когда закончим - ты заваришь чай, а я буду его пить!» Когда она подавала закодированные команды, объект кодирования никогда не догадывался, что им манипулируют. Например, Королёва уже несколько раз сказала Ильюшину:
          - Тебе ещё детей надо родить!
          Это была ещё одна тонкость её манипулирования: говорить очевидные истины, с которыми объект дрессировки поневоле вынужден был соглашаться, а потом уже говорить ему то, что ей нужно было от него получить.
          Королёва написала заявление на отгулы с 5 по 8 ноября, и Пешкин ходил к начальнику подписывать её заявление, которое он предварительно завизировал у Василия Порфирьевича. На обед Королёва, Ильюшин и Пешкин пошли вместе, а после обеда у них была идиллия: они шутили, смеялись, ради шутки пытались выпороть Пешкина, который угощал их вафлями и печеньем. Всё было так мило и очень «по-семейному», что даже Василий Порфирьевич — чисто по-человечески — порадовался за них. После обеда Королёва стала убеждать Пешкина в том, что проработка обеспечения, которой он занимался, сплошная липа. Пешкин попытался что-то ей отвечать, но она придралась к нему:
          - Миша, так не пойдёт! Я с тобой делюсь совершенно искренне, а ты не хочешь быть со мной искренним! - и пошла за консультациями в БОП. Полученный ответ её не удовлетворил, она пошла к Гайдамаке и стала убеждать его в том, что проработка обеспечения, которой занимается Пешкин - сплошная липа.
          - Это почему? - удивлённо спросил Гайдамака.
          - Потому что Пешкин пользуется информацией по дате начала работ, и многие работы не попадают в проработку!
          - Вы всё это можете выяснить у Пешкина, потому что это его компетенция, а не ходить ко мне... И вообще, Вам не надо лезть в то, что я Вам не поручал, занимайтесь лучше своим делом — разработкой процедуры квартального планирования для стандарта ПДО.
          Королёва выскочила из кабинета, хлопнув дверью, вернулась в комнату и накинулась на Пешкина:
          - Мишка, это из-за твоего упрямства Гайдамака устроил бурю в стакане!
          В этот момент ей кто-то позвонил на мобильный телефон, она стала разговаривать нормальным голосом:
          - Да... Да... - а потом как заорёт во весь голос: - Да-а-а!!!.. Идиот!..
          От этого крика у Василия Порфирьевича ёкнуло в груди - точь-в-точь как в тот день, когда она впервые наорала на него в присутствии Жеребцова. Только тогда она орала на Василия Порфирьевича от ощущения своей власти, а сейчас она орала сама на себя – от собственного бессилия. Это была даже не злость, это было настоящее бешенство.
          Пешкин тоже отреагировал на крик Королёвой - немедленно побежал в туалет со своей хронической диареей. А Ильюшин включил через колонки «Лунную сонату» Людвига ван Бетховена. А Королёва стала машинально грызть принесённые для синичек орешки, демонстративно проходя мимо печенья и вафель, лежащих на столе Пешкина.
          Возможно, для Королёвой это был последний шанс взять ситуацию под контроль, поэтому она пошла ва-банк. Она «настучала» на своего верного и преданного исполнителя, как до этого «настучала» на Павленко. А чтобы Пешкин ничего не заподозрил, она постаралась замаскировать свой подлый поступок красивой оберткой морали:
          - Миша, тебе должно быть стыдно обманывать начальника, пожилого человека! – продолжила Королёва воспитательный процесс Пешкина, когда он вернулся из туалета. - Ты и меня попытался обмануть, с таким апломбом стал доказывать свою правоту, но меня не обманешь. Мне достаточно одного взгляда, чтобы всё понять. Я не люблю, когда со мной так обращаются. Я тебе уже говорила, что я уже в таком возрасте, что могу сама выбирать себе друзей.
          Василий Порфирьевич наперёд знал, что кто-то из них обязательно проиграет в этой войне. А он выиграет при любом исходе их кровавой бойни.
          Но Королёва на этом не успокоилась, в конце дня она спросила у Василия Порфирьевича, молча наблюдавшего её лицедейство:
          - Василий Порфирьевич, Вы закончили корректировку стандарта по поручению Гайдамаки?
          - Закончил, - ответил Василий Порфирьевич и отправил ей по почте свой вариант корректировки стандарта. Королёва стала читать и, даже не дочитав его до конца, начала критиковать. Василий Порфирьевич понимал, что, поссорившись с Пешкиным, она как бы приглашала его к сотрудничеству, пытаясь найти в нём поддержку... Но он ни на секунду не забывал, что сотрудничать с Королёвой можно было только при условии полной замены собственного мозга - мозгом Королёвой, как это произошло с Пешкиным.
          - Диана Ефимовна, напишите свой вариант корректировки стандарта, если Вас не устраивает мой! Я не собираюсь бодаться с Вами из-за всякой ерунды! - резко ответил Василий Порфирьевич и вышел на колоннаду звонить жене. Возвращаясь, он был готов ответить Королёвой более резко, если поймёт, что она сегодня настроена воевать против всех…Но Королёва не решилась воевать на несколько фронтов, поэтому встретила его словами:
          - Знаете, Василий Порфирьевич, Вы правы: поскольку начальник всё равно сделает всё по-своему, то нам достаточно предложить любой вариант. Я решила, что не буду писать свой вариант.
          Василий Порфирьевич одержал ещё одну победу над Королёвой. А Королёва потерпела ещё одно поражение, и эти поражения сильно влияли на её состояние. Следующим утром Королёва ни с кем не разговаривала, даже с Ильюшиным. Раньше она первым делом, ещё не раздевшись, подходила к нему и повышала свою самооценку разговорами об их совместных похождениях после работы, а сегодня она лишь спросила слабым голосом его разрешения открыть окно. Королёва села за компьютер, но у неё не открылась программа DRAKAR... И она вынуждена была заговорить с Пешкиным, чтобы тот открыл ей программу. Вдохновлённый первым успехом Пешкин стал уговаривать Королёву и Ильюшина пить кофе, и Королёва позволила ему себя уговорить. Жизнь постепенно начала налаживаться в комнате 220. Выпив кофе, благодарная Королёва почувствовала прилив сил и продолжила убеждать Пешкина в том, что вчера он был неправ:
          - Если бы ты хоть чуть-чуть разобрался в той выгрузке, которую я тебе передала, ты бы сразу сообразил, где ошибка. А ты взялся с апломбом меня гнобить.
Пешкин проявил завидную, не по годам, мудрость - ничего не отвечал Королёвой, а Ильюшин снова включил «Лунную сонату» Людвига ван Бетховена.
          Перед обедом Гайдамака вызвал Морякова, Королёву и Пешкина с отчётом об их совместной работе над стандартом ПДО. Вариант трёхмесячного планирования, предложенный Моряковым, он одобрил, но поручил добавить процедуру проработки обеспечения. Королёву он уже был не в состоянии слушать: стоило ей открыть рот, как он переходил на крик. «Настучав» на Пешкина, Королёва, несомненно, подорвала безоговорочное доверие начальника к своему фавориту... Но её собственное положение не только не улучшилось, а даже ухудшилось. Сказалось и то, что она снова позволила себе хлопнуть дверью в кабинете начальника… Рядом с приёмной Генерального директора. Пришлось говорить одному Василию Порфирьевичу. Гайдамака хотел, чтобы Моряков, Королёва и Пешкин работали вместе, как одна команда, но ему не дано было понять, что он хочет невозможного. Он этого не мог понять потому, что существуют истины, которые он, левша, просто не в состоянии понять по своим ментальным способностям.
          После обеда расстроенная Королёва разбила блюдце от своей кофейной чашки.
          - На счастье! - радостно отозвался Ильюшин из своего угла.
          Василий Порфирьевич вполне мог представить, как не нравится Королёвой, что он превзошёл её, и она хочет взять верх: «Ну и характер! Поэтому я должен быть начеку и не должен позволять Королёвой пользоваться мною в общении с начальником, как она пользуется Пешкиным». Для этого он решил вспомнить все обиды, которые она ему нанесла, призвать на помощь всю свою злобу против неё. Вообще-то обида и злоба мешают человеку жить, но это был как раз тот случай, когда их надо было вспомнить и вытащить наружу.
          На следующий день Королёвой не было, и Пешкин почти весь день провёл в кабинете начальника. Последнее средство Королёвой не привело к нужному результату, она проиграла, и Василию Порфирьевичу было интересно: «Что она предпримет? Ведь Королёва не из тех, кто сдаётся».
          Королёва позвонила Пешкину и сообщила ему радостную новость:
          - У меня есть идея относительно трёхмесячного планирования, и в понедельник я тебе расскажу о ней.
          Королёва добилась своего: Василию Порфирьевичу не давало покоя намерение Королёвой внести свои изменения в стандарт, и он стал мысленно спорить с ней... Значит, он и в самом деле не свободен, и Королёвой удалось завладеть его волей, как она завладела волей Пешкина. Это было страшно. Чтобы избавиться от этого наваждения, ему надо просто прекратить спорить с ней, полностью доверившись себе. Но Василий Порфирьевич никак не мог понять, почему он так цепляется за какой-то дурацкий стандарт, который на самом деле никому не был нужен? Почему он так сопротивляется Королёвой, которая хочет всё делать по-своему? Да пусть она пишет в него всё, что пожелает! Его самооценка от этого уже не зависит. И Василий Порфирьевич понял очень важную вещь: «Я не должен защищать Гайдамаку от Королёвой. Поэтому пусть она пишет в стандарт всякую ерунду – чем глупее, тем лучше! А Гайдамака пусть с ней воюет. Пусть с Королёвой воюет Гайдамака, а не я! И пусть эти бешеные звери уничтожат друг друга!»

          * * *
          К Пешкину пришёл Гайдамака, развалился в кресле рядом с его столом и стал обсуждать проблемы трубомедницкого цеха. Они говорили те же слова, что в прошлый раз, и в позапрошлый раз, и это была настоящая показуха. Но сегодня они вели себя так, как будто Василий Порфирьевич - большой начальник, а Гайдамака и Пешкин демонстрируют ему, что они не бездельники, а заняты важным делом. Это было отвратительное зрелище! Василий Порфирьевич взял телефон и пошёл на колоннаду звонить жене. Он серьёзно опасался, что вакуум, который создавал вокруг него Гайдамака, может навредить его здоровью… Но, выйдя на колоннаду, Василий Порфирьевич неожиданно понял: «Разве может моему здоровью навредить то, что только что демонстрировал мне Гайдамака? Ведь он демонстрировал мне свою заниженную самооценку! Такая демонстрация может только окрылять меня!»
          На следующий день, когда Василий Порфирьевич стоял на колоннаде, к нему подошёл Гниломедов, он был в костюме и при галстуке. Они поздоровались, и Гниломедов спросил:
          - Пешкин на месте?
          - На месте.
          - Скажите ему, что нас вызывает начальник, - просящим голосом произнёс Гниломедов.
          Василий Порфирьевич удивлённо посмотрел на него: «Я не ослышался? Этот „молодой сцыкун“ даёт мне поручение?» Но в глазах Гниломедова он увидел страх: он боится Пешкина и не хочет лишний раз нарываться на грубость — поэтому пошёл ему навстречу: сходил в комнату 220 и передал Пешкину его слова. И только в конце дня Василий Порфирьевич понял, что Гниломедов цинично попользовался его доброжелательным отношением к молодому специалисту. На самом деле Василий Порфирьевич не должен был бежать сломя голову, чтобы выполнить поручение этого молокососа. «Значит, во мне ещё живёт раб! – сделал он неутешительный вывод. — И я должен терпеть пренебрежительное отношение ко мне Гайдамаки, который своим звериным чутьём чувствует во мне раба. Я должен терпеть унижения от Гайдамаки, чтобы в душе почувствовать себя не рабом, а наследным принцем».
          Если бы к Василию Порфирьевичу с аналогичной «просьбой» обратилась Королёва, то у неё этот фокус не прошёл бы, потому что с ней он постоянно был начеку. Он пропустил этот удар только потому, что не ожидал подобного от Гниломедова, который до этого момента ничем не скомпрометировал себя, поэтому сделал для себя вывод: «Значит, мне пора забыть про грубые попытки Королёвой командовать мною - они и так видны невооружённым глазом и всегда вызывают во мне сопротивление - и сделать более тонкую настройку на более изощрённых любителей, вроде Гниломедова, попользоваться моим доброжелательным отношением к людям». Выходка Гниломедова показала Василию Порфирьевичу, что испытания, которые создавала ему Королёва – это уже история, и его ждут новые испытания.
          Но Королёва была иного мнения. Она пожаловалась Василию Порфирьевичу, что у неё снова воспалился больной сустав, на котором была сделана операция… Если бы воспалился сустав Василия Порфирьевича, то он бы сразу понял, что идёт куда-то не туда, поэтому должен остановиться и осмотреться... Но Королёва, наоборот, пришла после отгулов с усиленным желанием воевать против Гайдамаки:
          - Я хочу пожаловаться Елистратову на Гайдамаку, потому что он слишком неуместен на должности Начальника ПДО!
          - Вы так считаете? - простодушно спросил Василий Порфирьевич, хотя сам к этой мысли пришёл уже давно, но не имел возможности что-либо изменить. Это зависело только от Крутова… Но никак не от Королёвой!
          - Я уверена в этом! - убеждённо продолжала Королёва. - Ни в чём толком не разбираясь, он сам лезет во всё, не позволяя ничего делать специалистам своего отдела. Я уже написала докладную записку Елистратову по поводу плохой проработки обеспечения, и собираюсь писать ещё одну докладную записку.
          Это было продолжение безостановочной войны Королёвой, но уже не только против Гайдамаки, а ещё и против Пешкина, который был у Гайдамаки на первом месте. Она наябедничала начальнику на Пешкина в надежде, что Гайдамака к нему охладеет, но это не подействовало, и теперь она предпринимала следующие шаги.
          - Если Елистратов не отреагирует на мою докладную записку, я напишу Крутову! - сказала Королёва. - Кстати, у меня есть предложения по изменению стандарта…
          Но Василий Порфирьевич даже не стал слушать, что она там придумала, чтобы и его втянуть в свою войну против Гайдамаки и Пешкина, поэтому резко оборвал её:
          - Ради Бога, делайте, что хотите, это Ваше право, и я Вам не судья! Ваш судья — Начальник ПДО, и Вы перед ним будете отстаивать своё мнение.
          Не добившись от Василия Порфирьевича желаемого результата, Королёва пошла другим путём: вместе с Пешкиным устроила суету вокруг кормушки, а чтобы им было удобнее гонять голубей, они приоткрыли окно. Василий Порфирьевич не стал терпеть подобную вольность и прикрикнул на них, чтобы они открыли окно, как обычно - со щелью вверху, в не сбоку. Но Королёва и после этого не успокоилась, она стала специально сыпать семечки на внутренний подоконник, чтобы синицы залетали в комнату, и Василий Порфирьевич сразу понял, почему она это делает, не обращая на него внимания, словно он - пустое место. Она стала так делать, когда увидела, что синички спокойно летали по кабинету Слизкина, и, конечно же, гадили, где им вздумается, а Слизкину это нравилось. Королёва оставалась Королёвой: увидела открытое окно в бухгалтерии – и стала настежь открывать окно в комнате 220; увидела открытую дверь в диспетчерской – и стала настежь открывать дверь в комнате 220. Поэтому Василий Порфирьевич немедленно высказал Королёвой своё недовольство:
          - Диана Ефимовна, Вы не одна в нашей комнате, так что, пожалуйста, не хозяйничайте здесь!
          - А что тут такого? - изобразила удивление Королёва.
          - А то, что птичий грипп пока никто не отменял, и я не хочу заразиться на работе. Если Вам нравится, что по комнате летают дикие птицы — открывайте окно у себя в доме и наслаждайтесь на здоровье.
          Королёва попыталась оправдываться, но Василий Порфирьевич был неумолим: ему достаточно было того, что он ежедневно терпел её бесконечную ругань по телефону. И сегодня он был доволен собой: он сделал то, что давно должен был сделать... Но в то же время он понимал, что не решил проблему, потому что безобразное поведение Королёвой лишало его равновесия и будило в нём грязную энергию. Поэтому ему надо сначала разобраться в том, как вести себя с ней. Сегодня он дал ей понять, что она в комнате не одна, но у него наступило лишь временное облегчение. Наверное, надо идти дальше: пресекать её громкую развязную болтовню по телефону и безобразные сцены повышения самооценки за счёт унижения Пешкина. Он не должен держать это в себе, иначе станет инвалидом, как Грохольский. В такие моменты Василий Порфирьевич мог, например, сильно стукнуть ладонью по столу и сказать, чтобы она вела себя прилично. Или придумать что-то другое. Если Королёва творчески подходила к процессу глумления над Василием Порфирьевичем, что же ему мешает стать более творческим в войне против Королёвой?
          Поскольку Королёва в последнее время вела настоящую войну ещё и против заместителя Директора по информационным технологиям Фреймана, который лоббировал внедрение программы 1С, то ей невыгодна было начинать войну ещё и против Василия Порфирьевича. На её счастье (а она даже не скрывала своей радости) у матери Филиппова случился инсульт, и она взялась ему помогать, чтобы Филиппов не вздумал воевать против неё на стороне Фреймана. Королёва убедила Гайдамаку и Елистратова в том, что у Фреймана с головой не всё в порядке, и теперь они совместно готовили приказ, который хотели подписать у Крутова. Сейчас Королёвой стало проще убедить Гайдамаку в том, что Фрейман - его враг, потому что Гайдамака (как, впрочем, и Фрейман)был ставленником бывшего хозяина завода олигарха Пугачёва, а новым собственником завода стала государственная организация ОСК, поэтому уютное кресло Начальника ПДО зашаталось под ягодицами Гайдамаки. Чтобы не начинать войну с Василием Порфирьевичем из-за синичек, Королёва через какое-то время спросила:
          - Василий Порфирьевич, есть ли у Вас какие-нибудь графики для примера?
          - Графики есть у кураторов цехов, - спокойно ответил Василий Порфирьевич, и на том шаткий мир между ними был формально восстановлен: Королёва не рисковала воевать на два фронта, а Василий Порфирьевич вообще не хотел тратить драгоценную энергию на войну.
          Когда он пришёл на работу на следующий день, Ильюшин сообщил ему новость:
          - Приходила женщина — мастер хозяйственного цеха и потребовала, чтобы мы прекратили сыпать корм на подоконник, потому что корм привлекает мышей, с которыми они борются.
          Василий Порфирьевич сразу понял, что это была именно та же женщина-мастер, которая в марте 2011 года приходила к Королёвой извиняться за свою кладовщицу в камере хранения, которая закрыла вещи Королёвой. Конфликт произошёл из-за того, что в пятницу Королёва сдала вещи в камеру хранения, поскольку собиралась в баню, кладовщица попросила её забрать вещи не позднее 17 часов, хотя камера должна работать до 18 часов, но Королёва пришла в 17.10 (хотя в пятницу рабочий день официально заканчивался в 16 часов) и обнаружила закрытую дверь. Поскольку у неё в рюкзаке были ключи от квартиры, Королёва обратилась в охрану, они дали ей телефон мастера кладовщицы, мастер позвонила кладовщице и заставила её вернуться и выдать вещи Королёвой. В понедельник мастер пришла к Королёвой с извинениями за свою подчинённую. А теперь эта женщина, получается, отомстила Королёвой за унижение.
          У Василия Порфирьевича появился влиятельный союзник в войне против Королёвой, для которой кормление птиц было последним шансом установить полный контроль над комнатой 220. Как только Королёва пришла на работу, Василий Порфирьевич с удовольствием сообщил ей новую вводную, стараясь придать голосу трагичные нотки:
          - Диана Ефимовна, у нас плохие новости для Вас! – и передал ей требование мастера хозяйственного цеха.
          Королёва сразу взвинтилась и стала кричать:
          - Главному инженеру, значит, можно кормить синичек, а мне нельзя? Мне надоел маразм на этом заводе!
          Но Ильюшин подтвердил слова Василия Порфирьевича:
          - Да, Диана Ефимовна, всё очень плохо для Вас!
Василий Порфирьевич был очень доволен: «Да, жизнь порой преподносит сюрпризы: идёшь на работу в предвкушении самого приятного, как сегодня это было у Королёвой… А тебя, словно обухом по голове!.. Или наоборот».
          Гайдамака нашёл новый способ привлечь к себе внимание, он запретил цехам подавать заявки на обеспечение материалами после 15 числа каждого месяца. Заявки, поданные на срочные работы, будут утверждаться Елистратовым или Гайдамакой. Королёва стала обзванивать цеха и поднимать бунт, но цеха только обрадовались этому «творчеству» Гайдамаки: теперь у них появилось законное оправдание на случай, если они не выполнят план.
          Королёвой, в связи с запретом на заявки, позвонили из достроечного цеха и попросили исключить из действия запрета наряды с литерой «М», она клятвенно пообещала это сделать и пошла к своему другу Филиппову, который теперь был у неё в долгу в связи с помощью, которую ему оказывала Королёва после инсульта матери... Но он ответил:
          - Я ничего не понимаю: снабженцам ничего не надо, а Вы заставляете меня что-то менять!
          - Это цехам надо! - с пафосом заявила Королёва в своём стиле «Мне за державу обидно!»
          - Пусть цеха сами напишут мне! – отрезал Филиппов.
          Королёва немедленно пожаловалась Слизкину:
          - Ты вправь мозги этому идиоту, иначе я ему больше не буду помогать с матерью!
          Королёва в этот день сполна отыгралась за своё поражение с кормушкой. Она весь день была возбуждена и в комнате не разговаривала, а орала. И у Василия Порфирьевича, как назло, перестала играть музыка-онлайн, поэтому в конце дня в его груди «зашевелились камни». «А может, так надо? – подумал он. - Ведь если я так болезненно реагирую на женский крик, значит, у меня ещё остался детский страх перед криком родителей, и я должен избавиться от этого недостатка».
         Василий Порфирьевич порой удивлялся неадекватностью людей: например, Королёва боролась против хаоса, который Гайдамака устроил на производстве, а сама устроила хаос на своём рабочем месте. Похоже, хаос находится в голове у каждого человека.
          Наконец, Королёва собралась в отпуск, она поручила Пешкину напечатать её заявление на отпуск:
          - Мишанечка! Сделай доброе дело, а я на тебя два часа не буду ругаться! 
          В этот момент Василий Порфирьевич поверил в то, что на свете есть шутки, в которых нет ни малейшей доли шутки. 
          Когда умер кот Королёвой Викентий, она стала жаловаться, что дома ей одиноко и страшно, и это было странно слышать: у неё есть мать, дочь, зять и двое внуков. Королёва, чтобы не было одиноко и страшно, завела сразу кота и кошку… И теперь они оба болеют! И это тоже было странно… Но, с другой стороны, что же тут странного? Ведь человек объявил войну всему миру!

          * * *
          Когда Гниломедов взял отгул, Гайдамака поручил Василию Порфирьевичу набрать предварительный план для гальванического, малярного и трубомедницкого цехов вместо молодого дарования:
          - Я бы поручил это Пешкину, но он сейчас занят такими масштабными проектами, что к нему не подступиться! Он планирует производство аж до 2018 года! - многозначительно сказал начальник.
          Василий Порфирьевич живо представил, как Пешкин целый день отгоняет голубей от кормушки: «Значит, если Пешкин отгоняет голубей от кормушки, то это значит, что он занят «такими масштабными проектами, что к нему не подступиться». Молодец, Пешкин!»
          А Пешкин продолжал гоняться за голубями с линейкой наперевес, причём, он делал это со счастливым лицом: у него было задание от «мамы», он добросовестно исполнял его, и «мама» его не ругала. А она в это время вела с Ильюшиным высокоинтеллектуальную беседу, к которой Пешкину не было доступа: его удел - варить кофе и отгонять голубей от кормушки.
          Василия Порфирьевича так и подмывало прекратить этот маразм... Но, поскольку всё в этом мире происходит по воле Бога, то с некоторых пор в поведении других людей он тоже видел проявление Божьей воли, и у него рука не поднималась противиться воле Бога.
          Василий Порфирьевич набрал план по поручению Гайдамаки, а в 16.30 пришла Кожемякина и сказала:
          - Надо сформировать сводный план по всем цехам!
          - Я же не знаю, как его делать! - возмутился Василий Порфирьевич.
          - Знаете! – безапелляционно заявила Кожемякина и ушла.
          Через несколько минут пришёл Гайдамака:
          - Где сводный план?
          - Я даже не знаю, как его делать!
          - Так, пойдём со мной! - сказал Гайдамака и пошёл в БОП, Василий Порфирьевич пошёл следом за ним, и когда они вошли в комнату, Гайдамака стал на всех кричать, не брезгуя матом: - Что вы себе позволяете? Никак не можете разобраться между собой, а мне надо срочно докладывать Крутову! Вы бы сказали мне, я бы сам сделал. Там делать нечего - работы на полчаса. Жеребцову бесполезно давать - он в компьютерах ничего не смыслит.
          - Я свою работу выполнил, - сказал Василий Порфирьевич, - а сводную таблицу я никогда не делал.
          - А мне никто не поручал делать сводную таблицу! - твердила Кожемякина.
          Каждый продолжал твердить своё, никто не желал понимать другу друга... Наконец, Кожемякина сказала:
          - Давайте, я сделаю, я всё равно остаюсь сверхурочно.
Василий Порфирьевич принёс ей папку с номенклатурой, и она назидательно сказала ему, а по сути дела отчитала его, как «молодого сцыкуна»:
          - Если не знаете, как делать сводную таблицу, надо учиться!
          На это Василий Порфирьевич ничего не ответил, чтобы как можно скорее прекратить склоку… Но Кожемякину уже было не остановить:
          - Вы хотя бы распечатали предварительный план цехов! - сказала она, и в её голосе было такое презрение к нему, что он уже не выдержал:
          - И это Ваша благодарность за то, что я Вам помог? В следующий раз я хорошо подумаю, прежде чем помогать!
          - А мне это тоже не надо! - упорствовала Кожемякина.
          - А мне не надо, чтобы я помогал, а на меня потом орали! - сказал Василий Порфирьевич и вышел из БОП. 
          Это был уже второй его конфликт с сотрудниками БОП, это был хаос, который организовал сам Гайдамака, и Кожемякина уже не могла сдерживать свою злобу. Но Василий Порфирьевич сделал то, что должен был сделать: высказал Кожемякиной своё недовольство тем, что она поступила подло — оклеветала его перед начальником. Кожемякина попыталась повысить свою самооценку за его счёт, но он это почувствовал и тут же дал ей отпор. Ему было неприятно ругаться с женщиной… Но если бы он не пошёл на конфликт, то оставил бы в своей энергии брешь, через которую утекала бы его самооценка. Сегодня Василий Порфирьевич не стал держать в себе обиду, как это было прежде, и у него появилось ощущение, что он становится человеком из плоти и крови.
          То же самое происходило и в его войне с Королёвой, и посильную помощь Василию Порфирьевичу оказывала мать Королёвой, которая пробила огромную брешь в самооценке «любящей дочери».
          Василий Порфирьевич, после подлого поступка Кожемякиной, понял, что пришло время конфликтовать с сослуживцами за сохранение своей самооценки… Всё как у Екклезиаста: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное; время убивать, и время врачевать; время разрушать, и время строить; время плакать, и время смеяться; время сетовать, и время плясать; время разбрасывать камни, и время собирать камни; время обнимать, и время уклоняться от объятий; время искать, и время терять; время сберегать, и время бросать; время раздирать, и время сшивать; время молчать, и время говорить; время любить, и время ненавидеть; время войне, и время миру».
          Когда Гайдамака кричал на подчинённых, у Василия Порфирьевича даже возникало чувство вины, но, когда он понял, что эту ситуацию спровоцировал сам Гайдамака своими неопределёнными, неясными распоряжениями, это чувство сразу прошло. А потом он вспомнил слова Гайдамаки: «Вы бы сказали мне, я бы сам сделал. Там делать нечего - работы на полчаса!» - и всё понял. Гайдамака умышленно создал эту ситуацию для того, чтобы таким примитивным трюком повысить свою самооценку. И у Василия Порфирьевича невольно возникло сомнение: «Есть ли реальная польза от такой самооценки, если начальник убеждает себя в том, что его подчинённые ничего не умеют? И что это за самооценка, когда начальник обещает сделать то, чего он на самом деле не умеет делать? А ведь Гайдамака находится на такой высокой должности, что ему подчиняются практически все сотрудники завода. И куда же в таком случае ведёт своё предприятие такой начальник?»

          * * *
          Гайдамака стал игнорировать Василия Порфирьевича, потому что он не поддержал его глупую идею квартального планирования. Сначала Василий Порфирьевич почувствовал себя виноватым, но потом он понял, что Гайдамака не только сейчас стал его игнорировать, это продолжается уже давно, и ему незачем себя винить. Он не позволил этому карьеристу внедрить очередную дурь, и это было его победа не только над начальником, но и над собой, потому что он перестал заискивать перед начальником и начал открыто выражать своё мнение. Василий Порфирьевич всё происходящее в его отношениях с начальником понимал адекватно... Но, несмотря на адекватные умозаключения, его настроение всё ухудшалось, с каждым днём он терял уверенность в себе, потому что все вокруг него были заняты делом, и только его начальник игнорировал.
          Но пришло время, и Василий Порфирьевич иначе посмотрел на ситуацию, потому что понял: «Каждый из нас проходит свои уроки. Королёва и Пешкин суетятся, потому что это их урок. Я вынужден выдерживать немилость начальника, потому что это мой личный урок. И никто из нас не может заменить другого в прохождении данных нам по жизни уроков».
          Каждый раз, когда Василию Порфирьевичу надо было восстанавливать равновесие, он убеждал себя проявлять смирение. Бывали моменты, когда он довольно серьёзно размышлял: «Может, мне уже пора писать заявление на увольнение, если начальнику не нужны мои профессиональные знания?» Но он тут же понимал, что это говорят его амбиции, а вместо амбиций должно быть смирение, и его смирение заключается в том, что он должен продолжать работать, несмотря на презрение начальника к нему. Ему надо продолжать работать, потому что он понял, в чём заключается его урок: в отделе Главного Технолога Василий Порфирьевич испугался того, чего не стоило бояться, поэтому здесь, в ПДО, ему никак нельзя бояться того, чего не грешно было бы испугаться. Умом он уже понимал, что не стоит бояться ситуации, которую искусственно создал Гайдамака – именно потому, что эта ситуация создана искусственно, а не произошла естественным образом. Но его тело ещё не привыкло к подобному уровню напряжения, для этого нужно было время.
          В конце ноября на заводе заложили сразу два военных корабля. Перед родным заводом была поставлена грандиозная задача - возродить военный флот России... Но с нынешним руководством, которое досталось заводу от прежнего владельца — олигарха Пугачёва, эту задачу невозможно было выполнить, поэтому Василий Порфирьевич понимал, что неизбежна смена руководства.
          На завод приехал Министр промышленности Мантуров, чтобы осмотреть территорию и принять решение о строительстве сухого дока. Кажется, что-то начало меняться. Эта активность означала, что в завод будут вкладываться огромные средства, состояние завода перестанет быть личным делом Крутова и его команды, и станет предметом заботы ОСК и правительства России. Значит, будут кадровые перемены. Василий Порфирьевич считал, что только после того, как исчезнут Гайдамака и Королёва, люди успокоятся, и предприятие начнёт работать ритмично.
          Но Королёва не желала никуда исчезать. Она узнала, что на Балтийском заводе новый Генеральный директор, с которым она была знакома, поэтому была настроена решительно позвонить ему, и теперь у всех выпытывала его телефон. Королёва всё чаще «просила» Пешкина принести ей то документы с принтера, то ещё что-нибудь, ссылаясь на больную ногу: больная нога была ей выгодна, потому что давала ей «право» требовать к себе повышенного внимания, сначала от Пешкина, а потом и от своих детей. Королёва вела себя так активно, что даже Ильюшин сказал ей:
          - Нельзя погружаться в работу так, чтобы за договорами не видеть людей!
          - Согласна, - ответила Королёва. - Если в жизни что-то не получается, то хватаешься за работу, как за спасательный круг.
          А Василий Порфирьевич, наоборот, стремился к тому, чтобы не считать работу своим спасением, для него работа всё больше становилась просто работой, ион не исключал, что этот сдвиг в его сознании мог произойти благодаря гиперактивному поведению Королёвой.
          В разговоре со Слизкиным Королёва сказала:
          - Меня пригласили на Балтийский завод... Но меня не устраивает должность... Я хочу идти только под Генеральным директором, чтобы можно было что-то сделать. Я люблю работать в команде, потому что у меня эксклюзивный талант организовывать людей.
          Василий Порфирьевич тоже когда-то считал, что у него талант организатора... Но это было очень давно… А теперь он всего лишь пенсионер… Почти пенсионер…
          Пешкин утром надолго застрял у начальника, и Королёвой пришлось самой варить кофе.
          - Сегодня Вы - обслуживающий персонал? - насмешливо спросил Василий Порфирьевич.
          - Да, - согласилась Королёва.
          Гайдамака продолжал накачивать Пешкина важностью: он наделил его эксклюзивным правом отменять запрет на отдельные заявки. А потом он наделил его эксклюзивным правом отменять запрет на планирование работ корпусных цехов. Королёва, узнав, что эксклюзивным правом начальник наделил не её, а её раба, сначала побежала к Филиппову, а потом к начальнику. Кончилось это тем, что Королёва наорала на Пешкина, обвинив его в том, что он ничего не соображает. Она не могла скрыть свою зависть к нему, но, как всегда, попыталась упаковать всё в красивую обертку:
          - Это уже полный маразм! Цехам не дают работать! Я не хочу в этом участвовать! Мне не хочется ходить на работу!
          Василий Порфирьевич и в этот раз остался в стороне от этой суеты, и он понимал, что ему снова придётся пожертвовать своими амбициями. Но в то же время он чувствовал, что их – этих амбиций - у него ещё достаточно. И вообще - у него осталось ещё много того, чем он мог бы безболезненно пожертвовать.
          Наделив Пешкина эксклюзивными правами, Гайдамака одновременно лишил этих прав сотрудников БОП. Неравномерное перераспределение полномочий означало, что произошёл мощный перекос в распределении энергии отдела. Всё это напоминало Василию Порфирьевичу огромный нарыв, который неизбежно будет прорван, и гной вытечет наружу.
          Кристина потребовала, чтобы все сотрудники отдела составили график отпусков на 2014 год, и Королёва применила свой излюбленный трюк:
          - Ой, Василий Порфирьевич, сделайте табличку, а то у меня много работы!
          Если бы Королёва промолчала, как и подобает рядовому инженеру, то Василий Порфирьевич, как Начальник БАП, опросил бы своих подчинённых и составил график отпусков своего бюро… Но она поторопилась «дать ему задание» - и он в душе возмутился: «А у меня, по-твоему, нет работы?» Василий Порфирьевич всегда был начеку с Королёвой, поэтому был готов к любым её трюкам:
          - Не буду я делать лишнюю работу! Напишу от руки, когда хочу пойти в отпуск, и этого будет достаточно.
          А «очень занятая» Королёва позвонила Слизкину и очень долго с ним болтала.
          В 15 часов Гайдамака пригласил Василия Порфирьевича к себе, чтобы поработать над извещением к стандарту ПДО, они начали работать... Но тут Королёва стала ломиться в кабинет и просить Гайдамаку, чтобы он срочно принял её и Пешкина по очень важному вопросу, который надо обсудить, потому что она в понедельник уходит в отпуск. Гайдамака пригласил их, а Василия Порфирьевича отпустил до понедельника. Василий Порфирьевич понял, что это была месть Королёвой за то, что он проигнорировал её «задание».

          * * *
          Анна Андреевна продолжала готовиться к экзамену по специальности, который надо сдавать «великому и ужасному» профессору Островскому, она была напряжена, и её всё раздражало - даже то, что Василий Порфирьевич не сидел на одном месте, а ходил по квартире, не говоря уже о том, что он открывал и закрывал свои папки, шуршал бумагами. Василий Порфирьевич стал вести себя тише… Но у Анны Андреевны появились новые претензии - теперь она утверждала, что он, по её мнению, слишком отгораживается от неё, ей не нравилось, что он постоянно говорит: «Я, моё, мне»… Василий Порфирьевич был в растерянности: «Что это значит? Моё поведение так сильно изменилось? Или моё поведение осталось прежним, но жена по какой-то причине уже не может с ним мириться?»
          Василий Порфирьевич предложил съездить на Невский проспект и немного развлечься, Анна Андреевна согласилась, они вышли из квартиры… Но возле лифта Анна Андреевна устроила ссору, и Василий Порфирьевич сказал:
          - Ты знаешь, в таком состоянии нам не стоит ехать на Невский! Давай лучше останемся дома.
          Они вернулись домой, но вскоре успокоились, пообещали следить за своими эмоциями и поехали на Невский. По дороге Василий Порфирьевич пытался понять, почему они вели себя так эмоционально, ведь утром ничто не предвещало такого оборота событий. И он решил, что их посетила какая-то энергия, которая, в первую очередь, взбудоражила их эмоции. А эмоции – это начальная форма энергии, поэтому то, что с ними произошло, можно считать хорошим событием. Энергия подобна воде: если она есть – можно утолить жажду, если её нет - жажду утолить невозможно. А главная опасность воды заключается в том, что в ней можно утонуть… Насмерть…
          Готовясь к экзамену по специальности, Анна Андреевна не переставала недоумевать:
          - Зачем я это делаю? Почему я в почтенном возрасте должна, как студентка, краснеть перед преподавателем за то, что не смогла подготовиться к экзамену? И самое главное - это никому не нужно, потому что в моём возрасте декану факультета трудно рассчитывать на меня. Наоборот, все, и особенно Тамара Павловна, недоумевают: «Зачем тебе это надо?»
          - Ну, с твоей Тамарой Павловной, допустим, всё ясно. А тебе это необходимо по одной причине - чтобы повысить самооценку. Ты держишься рядом с Тамарой Павловной только потому, что находишь способы повышать самооценку. Соискательство на звание кандидата исторических наук - прекрасный способ повысить самооценку. Если бы ты не повышала свою самооценку, Тамара Павловна уже давно растоптала бы тебя.
          - Но каким образом я повысила свою самооценку?
          - Работа над диссертацией - это такое же препятствие, лишающее тебя возможности жить комфортной жизнью, как, например, перекопанные дороги в городе. Но внешнее препятствие - это материальное воплощение твоей внутренней неготовности ощущать полноту жизни из-за низкой самооценки.
          В конце ноября Анна Андреевна сдала экзамен по специальности «великому и ужасному» профессору Островскому на четвёрку. Экзамен был организован хорошо, и к сдающим отнеслись с уважением.
          - Мне самой было бы обидно, если бы я струсила и отказалась от экзамена из опасения потерять лицо! – призналась Анна Андреевна мужу.
          - Да, твоя самооценка резко понизилась бы, - согласился Василий Порфирьевич.
          Вечером они отметили сдачу экзамена по специальности… И повышение самооценки Анны Андреевны.