Предатель

День первый


Февральским утром, нештатно солнечным, поезд Ленинград–Мурманск протяжно свистнул, лязгнул железом и покатил дальше, оставив меня с рюкзаком и лыжами на краю присыпанной снежком железнодорожной платформы… Я давно собирался это устроить. И вот, наконец, первая сессия 1985 года успешно сдана, беготня с зачёткой осталась в прошлом, и теперь впереди почти целая неделя свободы, каковую я и решил использовать, отправившись в долгожданное путешествие по зимней Карелии в обществе самого себя, то есть, попросту говоря, намечалась «зимняя одиночка».

Первый шаг сделан – я в исходной точке маршрута. За станцией начинались белые пологие холмы, поросшие еловым лесом. Они обступали замёрзшее озеро. Точнее, это было не само озеро, а его длиннющий залив.
 
Внимательно озирая округу, я вспоминал карту местности. Пока всё было правильно… А с этой картой вообще получилась смешная история. В городе, готовясь к поездке, я старательно её изучал. Изучил, завернул и положил на видное место. Но уже в поезде выяснилось, что удивительным образом всё-таки забыл дома не только карту, но и свой надёжный жидкостной компас, оставшийся после соревнований по ночному ориентированию. Горевал не долго: занятие картографией даром не прошло, и через пару часов была готова новая карта-схема со всеми подробностями, нарисованная на куске обёрточной бумаги, которой поделился счастливый обладатель вареной курицы с верхней полки. Правда, теперь смотреть на неё не было особой необходимости – карта прочно отпечаталась в голове, и я просто в уме сличал её с открывшимся передо мной пейзажем… Ну что же, всё очень узнаваемо... Тогда вперёд!

Нацепив свои старые боевые лыжи, на которых ещё виднелась облезлая надпись «Новгород», я защёлкнул пружины полужёстких креплений и покатился с железнодорожной насыпи в сторону озера. Хотя «покатился» – это сильно сказано. То, что можно назвать этим термином, длилось не более трёх секунд. Когда мне всё-таки удалось спуститься вниз, мокрый снег так облепил мои лыжи, что они напоминали два снежных бревна, а пройденная лыжня – след от трактора. Погода в начале февраля оказалась теплее, чем я ожидал: под тонким ночным настом лежал влажный, липкий снег. Так далеко не уйдёшь.

Решил сделать технический привал: ободрать обухом ножа намёрзшие налипы и намазать ходовую часть припасённой в ремнаборе, на всякий случай, лыжной мазью. Это помогло. Лыжи так хорошо скользили, что я перешёл на бег. Но радость моя длилась недолго. Примерно через пятнадцать минут появился подлип, и скорость упала. Вскоре, поднимая ногу, я переносил вместе с лыжей ещё двадцать сантиметров прилипшей лыжни. Пришлось принимать меры.

Бросив рюкзак на снег, я плюхнулся сверху. Надо сказать, что для моей вылазки друзья одолжили мне этот самопальный капроновый мешок, мастерски пошитый из бэушного химфильтра. А на таком изделии можно смело сидеть посреди сугроба. С моим старым брезентовым «абалаком» всё было бы сложнее: там сперва на снег постели клеёночку, а уж потом, на неё, клади рюкзак. В противном случае, тебе будет гарантирована пара килограмм намокшей ткани.

Когда я освободил лыжи от снега, стало ясно, что наст, как наждачная бумага, счистил всё – даже смолка, которую я наносил год назад, осталась редкими тёмными островками. Вот это я не учёл. Лыжной мази при таком расходе, может, хватит на один переход или чуть дольше... Одна надежда, что похолодает. Конечно, в крайнем случае, можно натирать и свечкой, но она у меня одна и нужна по своему прямому назначению. Да и мажется хуже...

Я натёр лыжи, надел рюкзак, с благодарностью вспомнив своих друзей, и посмотрел на часы. Время. Скорость движения будет невелика, пройти надо порядочно, а к шести начнёт смеркаться. Где-то впереди, по левому берегу, должна быть хижина. Если не найду, придётся что-то срочно придумывать для ночлега. Так что, ходу, ходу!

И мой марафон начался: я бежал-шёл-вставал-мазал, бежал-шёл-вставал-мазал… Это было бесконечно. Запасы мази стремительно таяли. Ближе к вечеру я заметил в глубине мыска, среди редких деревьев, нестандартный сугроб с подозрительно треугольным верхом. Так может выглядеть засыпанная снегом хижина. В надежде, что мне повезло, я проложил курс туда.

Да-да, с каждым шагом всё отчётливее проступали контуры погребённого под снегом дома. Вскоре обнаружилась дверь, выглядывающая из сугроба. Чтобы её открыть, пришлось потрудиться. В качестве лопаты в ход пошли лыжи, руки, палки и кусок фанерки, который я прихватил из дома для походных нужд.

Спустя полчаса, после нескольких хороших рывков, дверь поддалась, открыв тёмный провал, в конце которого бледно светилось остатками дня маленькое оконце. Не снимая лыж, я, пригнувшись, вошёл внутрь. Когда глаза привыкли к полумраку, удалось оглядеться. Помещение было совсем небольшим – где-то два на четыре. Вдоль стен – узкие нары, а между ними, у самого окна – дощатый столик. И тут взгляд упал на пачку слежавшейся соли в надорванной бумажной упаковке. Что-то внутри ёкнуло, и стало понятно, чего хочу сейчас больше всего на свете! Не снимая рюкзака, навалившись грудью на стол, схватил застывший соляной кирпич и принялся жадно его лизать…

Когда порыв неожиданной страсти утих, я вдруг ощутил насколько вымотался. Так и лежал на столе в обнимку с пачкой соли… даже прикрыл глаза… А тем временем, в голову лезли разные мысли… Если без шуток, во-первых, тут нет печки, а обогреть собой эту кубатуру невозможно; во-вторых, похоже, избушка-то совсем не та… Эта стоит на мысу, а та, что мне нужна – в глубине заливчика, и, судя по всему, должна находиться где-то неподалёку. Ну что, рискнём? Идём дальше? Если что, вернусь по следам сюда, но тогда предстоит весёлая ночка: короткий сон будет перемежаться с согревающей физкультурой и плясками у костра до утра… Всё! «Отдохнул — молодец», – поощрил я себя, возвращаясь в вертикальное положение.
Быстро натерев лыжи остатками лыжной мази, я вышел, подпёр колом дверь и выкатился на лёд. Желание ночевать в тепле придавало сил, и я довольно ходко двигался вдоль левого берега. Немного похолодало, отчего подлип почти пропал. Стремительно темнело. Заросли на берегу сливались в сплошную чёрную завесу, сквозь которую уже ничего не было видно, и только серо-голубой снег под ногами подсвечивал путь.

Примерно через час набегающий ветерок принёс тонкий шлейф дыма. Есть! Где дым – там огонь и, очень вероятно, изба. Как ищейка, ведомая верхним чутьём, я шёл на запах, но внезапно он пропал… Ветерок стал чистым, в нём не было даже клочка дыма. Куда же он делся?! Перестали топить? Это вряд ли – не май месяц… Втягивая ноздрями воздух, я сместился ближе к берегу. Возле самых кустов мой нос наконец уловил чудесный аромат горящих поленьев. Я двинулся за ним, стараясь не потерять направление, пока не упёрся в непроходимые заросли у основания небольшого мыска. Ветерок затих, и теперь запах был везде. Вглядываясь в черноту леса, мне никак не удавалось разглядеть костёр или освещённое окошко. И тут меня осенило: да это же тот самый мысок, за которым в глубине заливчика, судя по карте, стоит избушка. Напрямик через тёмный бурелом идти не хотелось – ещё лыжи сломаешь, а запасную лыжу – «манюню» – я не взял, понадеявшись на свою осмотрительность и везение. Как поётся в песне, … пам-парам-парам…

«За моей спиною тянется манюня,
То глотаю слезы, то вхожу в азарт,
Говорят пижоны, что теплей в июне,
А мне всего дороже заполярный март».

Бормоча строчки куплета, я ускорил шаги. Обогнуть мыс не заняло и десяти минут. Моя сообразительность была вознаграждена: под ногами появился след лыж, ведущий вглубь бухточки. А там, как далёкий маяк, светилось жёлтым окно притаившегося на берегу домика.

Чужая лыжня привела на плотно утоптанный пятачок возле входа в жилище. Рядом из снега торчали широченные самодельные лыжи. Две пары. «Значит, и людей тут двое», – подумал я, окинув взглядом бревенчатую постройку. Внутри залаяла собака. Двери из плотно подогнанных досок отворились, и мне навстречу выметнулась крупная серая лайка с рыжими подпалинами на холке. Следом появился бородатый человек в рваном коричневом свитере. В одной руке он держал двустволку, а в другой – большой керосиновый фонарь. Собака гавкнула еще пару раз и встала в двух шагах от меня, изредка оглядываясь на хозяина, как бы спрашивая: «Что с ним будем делать?».

– Добрый вечер, – сказал я, растягивая подмёрзшее лицо в улыбку.
Бородатый, молча, приподнял свою керосинку, освещая меня. Его цепкий взгляд изучал мою фигуру, лыжи, одежду, рюкзак и, наконец, остановился на моей физиономии.
– Ну, что там? – раздался голос. На пороге, за спиной бородача появился второй человек – в накинутом на плечи ватнике, с ружьём в руках. Глаза его удивлённо распахнулись.
– Ты смотри-ка! – воскликнул он. – Ёшкин-матрёшкин! Откуда ты взялся, мил человек?
«А этот – весёлый, уже хорошо», – мелькнуло в голове, – «Вроде нормальные папанинцы...»
– Да вот, шёл мимо, смотрю – огонёк, – сказал я, демонстрируя всем своим видом добродушие. – Переночевать-то пустите? Найдётся местечко?
Бородач зыркнул глазами в темноту за моей спиной, открыл рот и коротко спросил:
– Один?
Я молча кивнул.
– Заходи.
Вероятно, он тут был за главного.
– Давай, заходи, – поддакнул Ватник, – как говорится, в тесноте да не в обиде, – скороговоркой проговорил он, и, зябко передёрнув плечами, юркнул в дом. За ним в дверную щель протиснулась псина, видимо, опасаясь, что её оставят на улице.
Бородатый молча наблюдал, как я снимаю лыжи и втыкаю их в сугроб возле дома. Потом он открыл дверь и вошёл первым. Я, деликатно обстучав заснеженные бахилы о порог, шагнул следом.
Внутри хижина показалась мне совсем маленькой. В центре стояла железная печка, обложенная булыжниками. Справа от неё, в полумраке, виднелись нары, закиданные какими-то тряпками.
– Там спим мы, – быстро проговорил Ватник, заметив, что я оцениваю помещение.
– Вот тут есть место, – бородатый мотнул головой в сторону стоящей у стены лавки, застеленной рваным одеялом неопределённого цвета. Он тяжело опустился на лоснящуюся от долгого употребления скамейку возле стола, пристроив ружьё между колен. Пегая лайка, повозившись, улеглась на дощатом полу у его ног.
Сев на отведённое место, я дёрнул завязки рюкзака. Мужики молча наблюдали за мной. Чертовски хотелось есть, и я стал выкладывать на стол свои продукты – всё, что было – мешочек сухарей, колотый сахар в кульке, небольшой кусок сала, луковица и несколько суповых пакетов.
– Кушать будете? – спросил я, оглядывая своё богатство. Борода и Ватник переглянулись.
– Мы-то уже ели, – ответил Борода и тут же спросил: – Далеко путь держишь?
– Да не очень, – сказал я и назвал станцию, откуда намеревался вернуться в Питер.
Борода удивлённо хмыкнул, скептически поглядев на мои припасы.
– Убирай-ка своё добро. У нас тут кое-что с ужина осталось.
Он достал стоявший возле печи копчёный котелок, накрытый дощечкой, и брякнул его на стол:
– Уж не побрезгуй.
Потом поднялся и, приоткрыв дверь, ногой выпихнул собаку наружу. Поймав мой удивлённый взгляд, пояснил:
¬– Собаку перед охотой не кормим. Закончишь, пущу.
Я притянул к себе ещё тёплый котелок, на четверть заполненный разваренными макаронами с тушенкой. В нос ввинтился одуряющий запах еды…
– Спасибо! – с чувством произнес я и взялся за ложку.
Мужики, видимо, решив не нависать надо мной, вежливо копошились в своём углу, оставив меня наслаждаться трапезой. Но когда я выскребал днище, они потянулись к столу.
– Сейчас чай пить будем, – сказал Борода.
Ватник ловко подхватил рукавом кипящий на печке чайник и поставил его на стол. Затем извлёк из тёмного угла побитые эмалированные кружки, сдул невидимую пыль и старательно протёр их пальцем. Тем временем Борода грохнул на стол початую коробку с рафинадом.
– Чем богаты… – прокомментировал он свой щедрый жест, разливая чай.
Получив свою кружку, я обнаружил, что в ней дымится какая-то тёмно-коричневая жидкость. Кофе? Принюхался… Нет, не кофе. И на чай не похоже. От кружки поднимался тонкий, едва уловимый грибной аромат.
– Что это? – спросил я.
– А это – наш чай, – словоохотливо откликнулся Ватник. – Мы только его и пьём.
– Чага это, – скосил на меня глаз Борода, причмокнув куском сахара. – На берёзе растёт.
– Интересно, – я взял кубик рафинада и пригубил напиток. Это было непривычно, но, несомненно, вкусно.
После необычного чая все стали укладываться. Борода с Ватником копались в полумраке своей шхеры за печкой, а я, при свете чадящей коптилки, раскатал синтепоновый тощий спальник поверх тряпья, лежащего на лавке. Лавка была низкой, и, несмотря на раскочегаренную печку, с пола ощутимо тянуло холодом, да ещё сквозило от расположенной напротив двери, украшенной по контуру пушистым инеем. Спать решил, не раздеваясь; снял только штормовку и ботинки. Штормовку постелил под голову, а ботинки сунул к себе в спальник, чтобы утром они были тёплые. Мужики на своей половине затихли.
– Гашу свет? – подал я голос.
– Гаси, – раздалось из угла, и я прикрутил фитиль.
В наступившей темноте было слышно, как потрескивают дрова в печи и возится под столом вернувшийся после изгнания пёс. Я провалился в сон...


День второй

Разбудил меня ритмичный стук. Словно кто-то рубил огурец на деревянной доске. Я открыл глаза. Из маленького оконца лился белёсый свет раннего зимнего утра. Борода что-то тяпал большим ножом на столе. Я приподнялся на ложе, не вылезая из спальника – в хижине было прохладно.
– Доброе утро, – пробормотал я, растирая лицо, на котором, судя по ощущению, отпечатался карман штормовки с молнией. Хорошо, что ботинки под голову не положил…
– Проснулся? – изрёк Борода вместо приветствия, не прекращая клацать ножом.
Его нож равномерно тюкал, отсекая аккуратные кубики от большого чёрно-коричневого куска, лежащего на доске перед ним. Такую штуку я уже встречал в виде наростов на старых берёзах. Сложив в уме увиденное и сказанное вчера, я спросил:
– Это что – та самая чага?
– Она и есть, – Борода одним движением сгрёб нарезанное в горловину исходившего паром чайника. Заметив моё любопытство, он кивнул на стол, где ещё оставались чёрные и желтоватые кусочки чаги. – Когда чагу с дерева срубаешь, – пояснил он, – снаружи она чёрная, внутри – коричневая, а ближе к стволу – жёлтая. Брать надо середину.
Борода поставил чайник на печь, надел драную ушанку и двинулся к выходу. У двери обернулся:
– Чай – на печи, сахар – на полке. Угощайся. – Затем, секунду помешкав, добавил: – Мы тут сети ставим, – махнул он рукой в стену, смотревшую в сторону озера, и вышел, закрыв дверь перед носом собаки, которая попыталась выскользнуть следом.
 
Интересно получается – они ещё и рыбаки, а я-то думал, просто охотники.
Оставшись один, я решил позавтракать. Вероятно, мужики поели раньше, пока я дрых на лавке. Варить ничего не хотелось. Решил по-простому: достал из своих запасов несколько сухарей, отрезал пару ломтиков сала, умыкнул из картонной коробки три кубика сахара и налил таинственную чагу в свою походную кружку (здешняя кружка с побитой зелёной эмалью была уж больно страшной, хотя вчера я, конечно, виду не показал).

Пока я всё это готовил, пёс сидел неподвижно возле печки, провожая каждое моё движение умильным взглядом. Уши стояли торчком, весь его вид говорил о горячем желании разделить со мной трапезу. Я почувствовал некоторую неловкость. Опустив руку с недонесённым до рта сухарём, я выступил с речью:
– Слушай, собака. Ты, пожалуйста, не смотри на меня так. Мне сейчас нужно поесть, а вот тебе нельзя, потому что ты идёшь на охоту. – И, прибавив значительности в голосе, выдвинул свой последний аргумент: – И вообще, твой любимый хозяин сказал, чтобы тебя решительно не кормили.

Услышав мой голос, псина «улыбнулась», словно я сказал что-то очень хорошее, встала, помахивая хвостом, сделала осторожный шаг вперёд и, не спуская с меня счастливых глаз, деликатно взялась губами за краешек сухаря, который я держал в опущенной руке. Этого вынести было уже невозможно. Вздохнув, я разжал пальцы…
Лайка медленно отступила, унося нечаянное угощение. На её морде читалось: «Знаю, что нельзя, но уж очень хочется». Вильнув хвостом, она забралась под стол. Оттуда послышался хруст сгрызаемого сухаря.
 
«Лучше пусть сидит там», – подумал я, – «от её голодного взгляда кусок в горло не лезет». Чтобы не длить эту пытку для нас обоих, я побыстрее стал заглатывать свой нехитрый завтрак, приговаривая на разные лады магическое слово «нельзя» чёрному, влажному носу, просяще тыкающемуся из-под стола в мои колени. Быстро покончив с этим безобразием, я собрал рюкзак и выскочил на улицу.

Все три пары лыж по-прежнему торчали из сугроба, а это означало, что мужики где-то рядом. Нехорошо уходить, не попрощавшись… Звонкие удары, раздававшиеся со стороны озера, задали направление, и вскоре я увидел две тёмные фигурки на льду. Одна из них взмахивала рукой, и через секунду до меня доносился гулкий звук. Похоже, долбят лёд… Я двинулся в их сторону; любопытная псина бежала за мной по пятам.
 
Метрах в семи друг от друга были пробиты две небольшие проруби. У одной стоял бородатый и пропихивал под лёд длинную жердь, от которой тянулась верёвка к разложенной на снегу рыболовной сетке. Возле второй лунки застыл мужик в ватнике.

– Здравы будьте, – сказал я, подходя, – и добрый день, кого не видел.
– И тебе не болеть! – живо обернулся в мою сторону Ватник.
– Никак сетку ставите? – спросил я, хотя это было очевидно.
– А то! – жизнерадостно откликнулся Ватник и, заметив, что бородатый уже засунул свою жердь под лёд, плюхнулся на колени, внимательно вглядываясь в тёмную воду проруби.
– Ну, давай! – крикнул Борода от своей лунки. Сунув руку в воду, он толкнул невидимую подо льдом «оглоблю» вперёд, по направлению к нам.
Ватник приник к своей проруби, сжимая в поднятой руке железный крюк на длинной ручке… Вдруг быстро сунул его в лунку, пошуровал… На свет показался захваченный этим крюком тонкий конец жердины…
– Есть! – радостно крикнул Ватник. – Смотри-ка, с первого раза попали, – бормотал он, вытягивая жердь из воды. Следом потянулась верёвка, и сеть, нырнув в воду, повисла где-то там подо льдом, между двумя лунками.
Бородатый подошёл к нам.
– Здоорово! – протянул я, восхищённый слаженностью их действий, и, на всякий случай, спросил: – Помощь не нужна?
Мужики переглянулись и посмотрели на меня. Борода хмыкнул:
– Уж как-нибудь управимся…
– Ну, ладно. Тогда я пошёл… Спасибо за приют, за хлеб-да-соль!
– Бывай! – улыбнулся Ватник. Он торопливо вытер о штаны ладонь и протянул её мне…
Борода просто кивнул и молча пожал мне руку.

Попрощавшись с мужиками, я встал на лыжню. Болтавшаяся всё это время под ногами псина побежала было следом, но, услышав грозный окрик хозяина, повернула обратно, виновато виляя хвостом.

Я шёл по проторенному следу, бодро цокая палками, решив удачно срезать береговой выступ. Однако моя радость длилась недолго. Во-первых, эта лыжня была охотничьей и, наверняка, вела к силкам и ловушкам. К тому же, на таких тропах могут стоять замаскированные капканы на крупного зверя, ведь разные зверюги не отказывают себе в удовольствии пробежаться по наезженному пути, вместо того чтобы брести по глубокому снегу. Тут-то их и поджидает суровый сюрприз траппера. (Ну, это – всё ещё – во-первых). А во-вторых, лыжня начала уводить меня совсем в другую сторону. Вот и пришлось свернуть с неё на нетронутую целину.

В тишине леса я слышал своё громкое пыхтение и хруст оседавшего под лыжами снега. Через какое-то время впереди замаячил просвет… Всё правильно. Это моё озеро… Пробравшись через заваленный сугробами подлесок, я вышел на лёд. Теперь мой путь лежал вдоль кромки берега, в обход торчащих из-под снега кустов.
Как и вчера, весь ходовой день прошёл в беспрестанных остановках: нужно было очищать снежный подлип и снова мазать лыжи… Только вот кончилась лыжная мазь, и пришлось заменить её брусочком сала. Тратить сало таким образом в мои планы не входило… но выбора не было. Правда, к сожалению, держалось сало на лыжах недолго. Ближе к вечеру затих ветерок, настырно задувавший в мой залив со стороны расположенного где-то впереди большого озера. Низкие облака наливались серостью подбирающихся сумерек. Исчезали очертания деревьев, и лес на глазах превращался в тёмную стену… Всё вокруг потихоньку как-то насторожённо замирало… Странное чувство... Я сбросил ход и остановился, вслушиваясь в затаившуюся природу.

– Ну, – сказал я, строго оглядывая эту мрачную красоту, – что это вы мне жуть развели несусветную? – Где-то в животных глубинах организма шевельнулась непонятное беспокойство. – Так не пойдёт, – громко сказал я, раздвигая голосом обступившую тишину, и прислушался. Слова будто повисли в холодном воздухе, подчёркивая моё очевидное одиночество. «Так, шутки шутками», – подумал я, – «а бивуак надо организовать и, желательно, поскорее».

Внезапно со стороны большого озера что-то тяжко ухнуло… Послышался стремительно нарастающий гул, словно ко мне летела гигантская невидимая электричка... В долю секунды что-то прокатилось подо мной, лёд резко дрогнул и тяжело осел, издав страшный стон, как выдох неведомого чудовища.

Меня качнуло. Внутри всё сжалось. Готовые бежать ноги напружинились… Глаза судорожно обшаривали округу… Что это было?! Прошло несколько секунд. Всё стояло на своих местах: ёлка на берегу, заснеженный залив и я, на полусогнутых… Обнаружив, что все живы, я осторожно выдохнул.
 
– Ну, ребята, и шуточки у вас! Так и заикой можно сделать, – укорил я окружающую среду и, потихоньку приходя в себя, направился в сторону чернеющего берега делать стоянку.

Я довольно быстро успокоился, поскольку сообразил, что это было: скорее всего, подо льдом образовалась прослойка воздуха, и озеро сбросило накопившееся напряжение. Так бывает. И оочень впечатляет.

Прибавив ходу, я нацелился на пологий склон.
Но, как оказалось, произошедшее стало не самым сильным переживанием этого вечера... То были ещё цветочки. Пробегая мимо торчащих из сугробов метёлок камыша, я внезапно почувствовал, как носки лыж куда-то проваливаются… Снег мгновенно потемнел…. Ну, а через секунду я уже купался в освежающей проруби среди плавающих комьев и ледяного крошева. От ударившего в тело холода спёрло дыханье, но голова работала на удивление чётко. Руки с палками автоматически раскинулись на края полыньи, а рюкзак сообщил положительную плавучесть… Если честно, внутренне я к таким выкрутасам был, в каком-то смысле, готов, поскольку рассматривал вероятность попадания в подобную ситуацию. Правда, реальные ощущения оказались куда более яркими, чем представлялось. Слишком долгое плаванье могло скверно отразиться на здоровье и, понимая, что время пошло на секунды, я принялся выбираться. Выползти на лед спиной мешал рюкзак. Тогда я попытался перенести вес тела на ту сторону, что смотрела на глубину, предполагая там большую толщину льда. Но кромка предательски крошилась подо мной. Я, как ледокол, раз за разом выбрасывался грудью на лёд, неизменно проламывая его своей тяжестью и увеличивая промоину, пока не сообразил сложить палки вместе и опираться на них. Это помогло. Удалось выползти по пояс, не провалившись. Стараясь не делать резких движений, я постепенно вытягивал себя из ловушки. В голове крутилась только одна мысль: главное – не потерять лыжи, без них труба. Согнув одну ногу в колене, я налёг на палки, продвигая себя вперёд. Теперь вторая… Тут я почувствовал, что вторая нога стала как будто легче. Чёрт! Внутренним слухом, я, скорее, ощутил, чем услышал, щелчок крепления… Оно, видимо, отжалось, пока я брыкался. Опережая мысль, рефлекторно задрал крючком носок ботинка, чтобы попытаться спасти висевшую на нём пружину. Рискуя свернуть шею под навалившимся рюкзаком, я оглянулся. – Слава богу… пружина на мне.
Стараясь больше не двигать ногами, я, как паралитик, оттащил себя подальше от опасного места. Перевернулся на спину, скинул рюкзак и сел. За мной тянулся глубоко вдавленный след, упиравшийся в чёрную воду провала. И вот тут меня охватила нервная дрожь. Такое почему-то всегда накатывает после… Всё-таки это случилось! Одну лыжу я потерял…

Интересно, что ужас от потери лыжи оказался неизмеримо сильнее, чем от купания в проруби. Ощущение было – как будто потерял ногу… Схватив оставшуюся лыжу и палки, я по-пластунски быстро пополз обратно. По дороге пришёл в себя и стал двигаться осторожнее. Распластавшись в затопленном водой снегу, я подобрался к краю проруби, опираясь поочерёдно то на осиротевшую лыжу, то на положенные поперёк палки. В воде плавала снежная каша, перемешанная с мятыми камышами.

Я с надеждой на чудо вглядывался в это месиво, растерянно приговаривая:
– Где ты, где ты, родная моя?! Ну, не могла же ты потонуть, ты же деревянная!
Аккуратно передвинув под собой опору, я освободил одну лыжную палку и стал разгребать плавающую массу. Лыжи не было.
– Ну же, голубушка! Тут же нет течения! Тебя не могло унести под лёд…
Под лёд! Конечно! Она где-то здесь, рядом. Я принялся отгребать плавающий снег к центру промоины. И вот, в тёмной воде, под кромкой льда забелел кончик перевёрнутой лыжи… Я замер. Теперь главное – не упустить и самому не провалиться. Осторожно шевеля палкой, я пытался выманить беглянку из-подо льда. С какой-то попытки это удалось, и она выплыла, покачиваясь, длинной рыбой.
Я устало лежал на подтопленном водой льду в слое мокрого снега в состоянии какого-то отупения, чувствуя, как холод под мокрой одеждой всё сильнее стискивает тело… Интересно, сразу после купания колотун так сильно не донимал… Вероятно, работал адреналин… Работал-работал и иссяк...
– Так можно и кони двинуть, – пожаловался я плавающей лыже… Сделав усилие, я медленно вытянул вперед руку с зажатой в ней палкой и зацепил кольцом за крепление, тихонько подтягивая «утопленницу» к себе. Лыжа лениво ткнулась в кромку, норовя снова нырнуть под лёд. Этого нельзя было допустить. Рискуя провалиться, я схватил её дубеющими пальцами, выдергивая из воды. Накатившая волна облегчения подарила второе, а может, уже и третье дыхание. Фууу…
– Не торопись, потихоньку... Левой, правой… левой, правой… – шёпотом командовал я себе под нос, пятясь из опасной зоны. Достигнув рюкзака, поднялся на негнущиеся ноги, отжал шапку и рукавицы, непослушными руками застегнул крепления лыж... «Эх, остальное бы отжать», – мелькнула мысль, но вернувшийся из тёмных далей промозглый ветерок быстро выдул тему из головы – надо срочно убираться с открытого места. Костёр, костёр, срочно нужен костёр! С кряхтением поднял мокрый рюкзак. Покрывшаяся ледяной коркой штормовка жестяно скрежетнула.

Дааа, теперь надо реально спасаться. Сейчас главное – движение и огонь. Вперёд, вперёд, темп, темп! Превозмогая сковывающий холод, я прорывался к лесу, обходя предательские камыши. Мокрые лыжи тут же превратились в два знакомых снежных бревна, которые волочились за мной, как кандалы у каторжника. Яростно дёргая всем телом, я заставлял руки и ноги двигаться. Моей заветной целью стала проплешина в лесу, упирающаяся в пологий береговой спуск. Наконец, я втащил себя в заснеженный низкорослый ельник. Глаза автоматически рыскали в поисках спасительного сухостоя. И, слава богу, он здесь был. Остановившись с подветренной стороны у молодых густых ёлок, я принялся прыгать, утаптывая лыжами площадку. Рюкзак тёрся о спину, создавая ощущение тепла.

– Хорошо живёт на свете Винни-Пух, – пыхтел я, прыгая на деревянных ногах. Стало немного лучше. Хорошо, что мороза нет, чуть ниже нуля, а то бы – кирдык… Скрюченные пальцы смогли расковырять рюкзак, чтобы добыть запакованную в полиэтилен драную пуховку. Смотри-ка! Сухая! Полезная привычка походника – всё заворачивать в плёнку. Ура мне! Практически ни одна из вещей не промокла. Преодолевая колотившую дрожь, я стянул мокрое и, стоя на пенке, кое-как переоделся. Засунув замерзшие руки под мышки, заставил себя поприседать – надо разогреться… Это действие и пуховка сделали своё дело… Мне даже удалось повесить на ёлочках защищающий от ветра тент.

Еловый сухостой, который я высматривал на подходе, стремясь убить двух зайцев –совместить укрытие и дрова – стоял совсем рядом. Достав топорик, я думал, что, помахав им, сумею согреться… Но это оказалось не просто. После первого удара я понял, что холодные руки не могут удержать рукоятку, и у меня отличные шансы лишиться топора, если он выскользнет и нырнёт в снег. Тогда я решил попробовать по-другому: навалился на сушинку всем весом и стал гнуть её к земле. Раздался хруст, и я упал, сжимая в руках сухостойный трофей… Таким варварским манером я завалил ещё несколько сухих ёлочек, притащив это добро к месту будущего костра, хотел отломить ветки, но пришлось опять вприсядку греть руки под мышками… В конце концов сбил ветки и наломал сухие жердины, зажимая их между двух, стоящих рядом, деревьев. Всё приходилось делать, приплясывая и похлопывая себя, то есть «с огоньком», только настоящего огонька пока ещё не было… Сложив из палок что-то вроде настила, как основание для костра, я набрал прятавшийся под еловыми лапами мелкий сушняк для растопки и, стуча зубами, начал его сортировать… Тут надо быть аккуратным, чтобы всё загорелось с первого раза. Я не знал, сколько мне отпущено попыток. Конечно же, хотелось по-быстрому схватить всё в охапку и чиркать спичками, но я сдержался. Разобрал веточки на пучки – тонкие, средние и потолще… К этому моменту руки отчаянно задубели, я их просто не чувствовал. Ладони пришлось совать под мышки, дышать на них и даже засунуть в штаны (там оказалось самое тёплое место). Приём сработал… Встав на колени, я уложил растопку на место и полез за спичками… Упакованный коробок выдержал все купания – он был готов к работе.
 
Только тут выяснилось, что не могу взять спичку: окоченевшие пальцы скребли коробку, рассыпая содержимое по полиэтилену. Зажав кисти между коленями, я склонился над старательно уложенными дровами. В луче налобного фонаря желтели тоненькие палочки спичек… «Вот от этой малости может зависеть жизнь», – проплыло в голове.
 
Было слышно, как шевелится тент под напором усиливающегося ветра. «Надо бы края прикопать», – подумал я отстранённо… Какая-то дремота накатывала и тянула голову вниз. Вот и фонарик пригодился! Я смастерил его перед самым походом. Провод от него шёл за пазуху, к спрятанной в мыльнице батарейке… Свет фонарика начал расплываться, превращаясь в мутное пятно… Вдруг раздался голос: «Вот именно так всё и происходит», и я почувствовал, как шевелятся мои губы. Невероятная злость на себя тугой волной плеснула из глубины, стряхивая морок.

– А-а-а-а! – заорал я в тёмное небо, чувствуя, как напрягается шея. – А-а-аххх, ты та-а-а-ак?!!!
Выдернув руки, я уцепил двумя пальцами спичку. Чёрт, руки – как чужие… Взял. Держать, не выпускать! Теперь чиркнуть об тёрку… Опираясь локтями, я провёл серной головкой по черкашу. Спичка зашипела и нехотя вспыхнула… Заслоняя ладонью дрожащий огонёк, поднёс его к нижнему пучку с самыми тонкими веточками… Я удерживал спичку до тех пор, пока не ощутил жжения, и только тогда её отпустил. А маленькие язычки пламени уже ловко перебегали по мелким хворостинкам, уверенно перебираясь на более толстые пучки. Уф! Получилось! Хорошо! Слава богу! Видно, поговорка права: опыт не пропьёшь…

…Костёр пылал, раздуваемый ночным ветром. От развешанной на палках одежды валил пар. Я сидел на рюкзаке, пил горячий чай и млел в тёплых волнах лучистой энергии… Помороженные руки радостно ныли.

Пока отогревался, решил поощрить себя супом, высыпав в котелок целый мосгорагропромовский пакетик с сушёными овощами и маленькими цилиндриками сублимированного мяса. Усиленное питание взбодрило, позволив мне предпринять несколько вылазок за дровами. Честно говоря, я зверски устал и держался на плаву чувством ещё не прошедшей опасности и не решённым вопросом: как перекантоваться эту ночь.

Конечно, можно палить костёр и прыгать вокруг, но тогда я к утру буду гарантированно никакой. Надо как-то умудриться поспать… Навес из брезента этот вопрос не решит, потому что нет у меня таких дров, чтобы соорудить таёжный костёр-нодью на всю ночь... А что, если... сделать снежную берлогу? Эта мысль мне понравилась.

Вдохновлённый этой идеей, я пошёл посмотреть место вероятного строительства. Рядом с моим ельником находился большой надув снега, подпёртый с одной стороны выворотнем упавшего дерева. Надув оказался просто огромный – снежная гора выше моего роста – то, что надо. Осмотрев гигантский сугроб со всех сторон, я остался доволен. К тому же в нём явно отсутствовали медвежьи продухи, которые могли бы сообщить о том, что место уже занято. А что? Очень даже запросто! Слышал, были «случаи на стройке»…

Роль снежной лопаты выполняла фанерка, служившая мне разделочной доской. В ночном небе появились снежинки. Подхваченные ветром, они кружились перед моим носом в луче налобного фонаря. И этих снежинок становилось все больше и больше. Надо торопиться… Утоптав площадку у основания сугроба, я начал копать шурф, и копал до тех пор, пока не появился мох, а потом принялся рыть горизонтальный ход…

Снег был как слоёный пирог, но, в целом, довольно плотный. Его даже можно было резать кирпичиками. Прикинув, что я уже нахожусь под сугробом, повёл «шахту» вверх до уровня будущего пола. Теперь можно расширять пространство. Особенно тяжело было выталкивать снег наружу. Я работал как мини-бульдозер и изрядно запарился. Вынося очередную порцию снега, расстёгивал штормовку, чтобы сбросить жар. (Пуховку я давно снял, чтобы не замокла в снегу). В результате своих трудов я получил убежище со снежным куполом вместо потолка.

А снег валил всё гуще. Поднималась метель. Подбросив дров в костёр, я старательно досушил барахло и полез обживать свою берлогу. Пещера вышла просторная – можно лечь во весь рост, а в центре – даже посидеть. Когда делал потолок, всё боялся пробить крышу: думал, того и гляди обвалится… Но нет, обошлось. Место для сна представляло собой снежный подиум, поднимающийся над полом сантиметров на двадцать. На него уложил еловый лапник, туристический коврик и увенчал всё это тщедушным индийским спальником, имевшим на бирке многообещающую надпись: “Green fantasy”.

Моя фанерка из лопаты превратилась в столик, на котором я укрепил свечу для обогрева и в целях экономии электричества. Немного замялся, соображая, снимать ботинки или нет… Потом решил просто развязать шнурки, но спать в ботинках – на всякий случай… Так спокойнее... Ну, и как в чём был, полез в спальник. Чтобы не отсыреть за ночь, прикрыл себя куском полиэтилена, особенно старательно со стороны стенки. А над головой, на всякий случай, укрепил связанные крестом две лыжные палки, надеясь, что эта конструкция сможет защитить голову, если что-нибудь обвалится.

Я лежал, глядя на потрескивающую свечу. Огонёк вздрагивал от моего близкого дыхания. Было непривычно тихо – так бывает, когда погружаешься глубоко под воду. Растопленный воск тонкой струйкой сбежал на фанерку, застыв тусклым озерцом. Так, вроде бы, я ничего не упустил: вход прикрыл лапником и немного присыпал снегом, чтобы не дуло; в крыше палкой прокрутил две дырки – продухи, положив на каждую по еловой лапке, чтобы не замело.

Мысли перескочили на сегодняшнее купание. Вот ведь, и на старуху бывает… В начале зимы я к камышам точно не подошёл бы… Но чтобы сейчас?.. Это было неожиданно… Наверное, где-то там бьёт ключ… Ледок тонкий, снежком припорошило и готово… Быть может, если б я шёл медленнее, то услышал бы потрескивание? Хотя, вряд ли… Снег – как подушка – глушит всё… А если бы бежал быстрее, сумел бы проскочить? Да-а, ну и денёк выдался…

Устроившись поудобнее, я проверил под рукой фонарик, спички и задул свечу… В темноте поплыл резкий запах горелого фитиля. За снежными стенами мела вьюга, а здесь было тихо, тепло и сыро. Я вздохнул, улыбнулся хранившей меня удаче и задремал…


День третий

Пробуждение было внезапным и не самым приятным. Распахнув глаза, я испуганно пялился в темноту, не соображая, где нахожусь. (Мне это напомнило случай из детства, когда во сне я перевернулся в спальнике и проснулся, к своему ужасу, в глухом, душном тупике, откуда и был спасён пришедшей на мои вопли мамой…) На этот раз я не орал, а вполне самостоятельно пришёл в себя, чему поспособствовал собачий лай, глухо, словно сквозь вату, доносившийся ко мне с улицы.

Таак, похоже, мы не одни! Я сильно напрягся, потому что теперь, судя по всему, моя пещера из хорошего укрытия превращалась в хорошую ловушку… и если бы на спине у меня росла шерсть, она бы, вероятно, зашевелилась… А тут еще молния на спальнике заклинила, зажевав бегунком край тряпки... Класс! Ну что же, я уже в тонусе. Кого же там принесло?!

Опрокинув свечку, я выполз из спальника, нашарил фонарик и сел, зацепив головой осевший за ночь свод. Прислушался. Нет, не показалось. За снежной стеной действительно лаял пёс. Потом он замолчал, и кто-то стал копошиться у входа. Чёрт! Где собака, там и люди… А в глухом лесу встреча с человеком – это уж как повезёт: либо друг и брат, либо может оказаться хуже всякого зверя… В любом случае, кто бы там ни был, они знают, где я. Надо выходить, пока ко мне не зашли сами… ещё пальнут сдуру...

Всё это мелькало в голове, пока я в свете фонарика поспешно завязывал ботинки и натягивал бахилы. Зажав в руке топор, нырнул в лаз, выталкивая перед собой еловую пробку. За шиворот посыпался снег. Я осторожно высунул голову наружу.
Прямо на меня смотрела запорошённая снегом лохматая собачья морда.
– Кто такой? – грозно спросил я, поднимаясь на ноги. Сделав устрашающий вид, я выпрямился во весь рост.

Собака попятилась и села на снег, молотя по нему пушистым крючковатым хвостом. На её морде сияла счастливая улыбка. Эй, да это та самая вчерашняя псина с зимовья рыбаков-охотников!

– Привет! – сказал я собаке, оглядываясь по сторонам. – А где хозяева-то?
На снегу, в свете начинающегося дня, ясно были видны собачьи следы. Они вели от кострища к моему укрытию и поворачивали обратно. Там тоже было натоптано собакой. А вот следов человека – не было.

– Эгей! – крикнул я в лес. – Мужики!

Послушал. Тишина. Вот так дела! Собака есть, мужиков нет.

– Ну, признавайся, где хозяин!

Пёс сидел у моих ног, преданно глядя в глаза. Уши торчком, хвост крючком... Может, мужики пошли в мою сторону охотиться, а собака наткнулась на мою вчерашнюю лыжню и по ней пришла сюда?.. Я, на всякий случай, ещё покричал, но с тем же результатом – ни голосов, ни выстрелов. Однако, надо собираться. Небо отчётливо светлело, прогоняя утреннюю серость.

Вытащив из берлоги вещи, я развёл костёр. Вокруг развесил на рогульках отсыревшие за ночь шмотки. Поставил на огонь туго набитый снегом котелок.
Есть пришлось быстро – просто выпил из котелка свою утреннюю порцию пакетного супа «со звёздочками». Нормально поесть было невозможно по тем же причинам морального толка, что и прошлым утром: серая с рыжими подпалинами животина сидела напротив и провожала каждое моё движение голодным взглядом. Я понимал, что хозяин специально её не докармливал, чтобы лучше работала, и потому, памятуя просьбу охотника, подавив в себе жалость, твёрдо решил – псу еды не давать.
 
Поминая недобрым словом вчерашнее «купание», особенно тщательно завернул вещи, упаковывая их в рюкзак. На прощанье на минутку ещё раз залез в свою пещеру. Спасибо тебе, моя берлога! Очень ты меня выручила. (И правда, так вовремя наткнуться на хороший надув – большая удача).

Пора… Я приподнялся и выскользнул через отполированный телом лаз. Вход закидал остатками лапника, чтобы не замело – вдруг, кому мой схрон пригодится…
Встал на лыжи, выбрал нужное направление. Отойдя немного, подчиняясь какому-то внутреннему движению, обернулся назад и посмотрел на приютивший меня лес. Было ощущение, словно чего-то не хватает… Словно что-то забыл, словно что-то не сделано… И я сказал: «Спасибо», сам не зная кому.

День обещал быть хорошим. Сквозь тонкую пелену облаков светило тусклое солнце. Я легко шёл по берегу, огибая поваленные деревья. Ночной пушистый снег почти не затруднял движения. Позади меня, чуть отстав, бежала собака. По правде говоря, я не знал, что с ней делать. Надо бы как-то отправить её к хозяину. Я честно пытался её пугать – кричал, ругался, размахивал руками – но тщетно. Псина прыгала и виляла хвостом, решив, что это такая игра. Несколько раз я резко останавливался и, повернувшись к ней, суровым командным голосом говорил:
– А ну-ка, домой!
Или:
– Где хозяин? Ищи! – и махал рукой, указывая направление.

Собака бросалась в ту сторону, но, обнаружив, что я за ней не иду, возвращалась обратно. В общем, беда… Ну не вести же мне её к хозяину на верёвке! Это же целый дневной переход, а у меня нет свободного дня. Да и обратные билеты уже куплены... Ладно, собака – свободный человек: раз сама прибежала, сама и убежит. И правда, к моему облегчению, пёс вскоре исчез… «Ну», – думаю, – «видимо, нагулялся и двинул домой». Это сняло камень с моей души, ибо в каком-то смысле я был виноват в срыве охоты у мужиков. А, возможно, собака пошла за мной из-за того сухаря, который я совсем не нарочно дал ей в хижине... Ну, теперь она вернётся, и всё наладится.

В середине дня, демонстрируя чудеса эквилибристики, я, не сломав лыж и не убившись, перебрался через суровый завал из упавших ёлок, вышел на опушку большой поляны и только успел шагнуть, как слева из-за кустов пушистым клубком выкатился заяц, а следом за ним азартно неслась моя «ушедшая домой собака»! Я замер от неожиданности.

Охотничий пёс, заложив вираж, выгонял зайца прямо на меня, под выстрел. Мне ничего не оставалось, как вскинуть лыжную палку и громко крикнуть: «Ба-бах!». Заяц подпрыгнул и, сверкая пятками, метнулся в сторону леса. Там наст более тонкий. У псины не было шанса догнать его в глубоком снегу.
Собака остановилась, часто дыша; хапнула ртом снега, провожая взглядом улепётывающую добычу.

– Ну что? Ушёл стервец?
При звуке моего голоса она обернулась, виновато подошла и ткнулась лбом в моё колено.
– Эх ты, дитя природы! – вздохнул я и потрепал её за ушами. – Молодец…

Даа… Значит, она рыскала вокруг всё это время, пока не подняла зайца. Наверное, решила, что мы с ней на охоте... Беда… Стало ясно, что домой она вовсе не собирается и решительно желает гулять по лесу в моём обществе.

Я остановился, бросил рюкзак в снег и сел сверху передохнуть.
– Ну что с тобой делать? – взывал я к совести виляющей хвостом лайки. – Бросила хозяина? Эх ты, собака! Ну как тебя после этого называть? Ладно... Нарекаю тебя Пятницей. Хотя нет, буду тебя звать Предатель. По делам твоим...
«Вот такие пироги…» – думал я, преодолевая очередной косогор, – «обученная охотничья собака бросила хозяина… А из-за чего? Из-за одного сухаря?!. Ох, не знаю... Как так получилось – просто уму непостижимо!»

Я шёл довольно долго и к этому моменту уже замучился месить глубокий снег. Оглянувшись на идущего по моему следу пса, в сердцах резко скомандовал:
– А ну-ка, иди вперёд! Тропи лыжню! Теперь твоя очередь… Предатель!
И собака пошла, побежала вперёд, проделывая в снегу колею! Она действительно тропила лыжню! Она знала, что делать. Пёс, проваливаясь по грудь, как маленький трактор, прокладывал дорогу, а я, исполненный нахлынувшей благодарности, бежал за ним следом. Что уж говорить – так было несравнимо легче.

Мы отмахали примерно с километр, когда я стал замечать, что движения собаки замедлились, и она стала чаще останавливаться, просяще оглядываясь на меня. Похоже, мой «трактор» начал уставать.

– Ладно, всё. Я понял. Иди в тыл. Теперь мой черёд.

Подтянув лямки рюкзака, я двинулся через сугробы тропить путь. Псина, заняв место в арьергарде, легко шла по чистой, гладкой лыжне. Здорово получилось! Как с ребятами в своё время: группа лыжников идёт по целине и делает так называемую карусель, по очереди сменяя идущего впереди товарища, потому что у него – самая тяжёлая работа, а последнему легко – скользи себе и всё… отдохнул и опять вперёд – проходчиком.

У нас с моим Предателем вышел тоже неплохой тандем: по очереди сменяясь, мы двигались в нужную сторону довольно быстро.
Достигнув очередной рощи, я остановился. Справа вдоль опушки подходила чужая лыжня и прямо передо мной сворачивала в лес. Интересно, лыжня широкая, натоптанная... и следов от палок нет, значит, охотник… след за ночь припорошило... стало быть, прошёл вчера…

В этот момент собака, вынюхивающая что-то под кустом, с громким визгом подпрыгнула. С шумом взметнулась вверх тяжёлая жердь, обсыпав меня снегом, сбитым с веток… Лязгнул металл... Перед моим носом на стальном тросике покачивался захлопнутый капкан! Ууфф, напугали черти! Чем это нас так? Ловушка траппера на зайца… Знакомая система… В народе именуется «удочкой». Заяц попадает в капкан, срывает сторожок, и привязанная к соседнему дереву лесина под собственным весом поднимает его «на воздусьях». Прямо скажем, не самый гуманный способ, но очень действенный – гарантирует, что до прихода охотника добычу никто не съест.

Первым делом я сгрёб своего любопытного Предателя за шиворот и внимательно осмотрел его морду. Явных повреждений нет. Уже хорошо... Значит, пёс отделался лёгким испугом… Теперь надо срочно вернуть порушенное охотничье хозяйство «в исходное». Это будет правильно.

Я поставил жердь «на боевой взвод». Рядом, под нависающими ветками куста неизвестный охотник устроил норку, свернув в трубу кусок берёзовой коры... Ловко придумано! Это нора-приманка – лёжка для беляка. Перед входом в неё виднелась ямка от взлетевшего капкана. Я раздвинул его железные челюсти и, подцепив палками, осторожно установил на прежнее место. Присыпал снегом, еловой веткой замёл натоптанное. Да, видно, что копались, но выглядит уже прилично. Надеюсь, теперь на нас никто не обидится.

Охотничья тропа, огибая ловушку, уводила в лес, который, по моим соображениям, должен закончиться мысом на большом озере (если, конечно, я верно запомнил карту). Следы чужака вели в нужном направлении, так что грех было не воспользоваться. Двигаться по плотной лыжне – сплошное удовольствие. Собака умчалась куда-то вперёд, а через некоторое время я увидел её сидящей на маленькой полянке. Тут лыжня делала поворот.

На поляне лежал очищенный от ветвей ствол дерева, а поодаль стояла смолистая сушина с явными следами топора. Похоже, здесь кто-то рубил щепу.
– Ну что, привал? – спросил я псину, оглядываясь. – Отличный выбор, мистер Предатель! Сейчас попьём чайку…

Я снял лыжи и хотел смести снег с бревна, чтобы усесться... Интересно… Снега на этом куске бревна было мало... Меньше, чем рядом. Можно подумать, кто-то до меня его уже сметал... Нагнувшись над рюкзаком, я начал доставать топорик, когда пёс вздыбил шерсть и заворчал, уставившись на что-то за моей спиной.

Я оглянулся. Совсем рядом, за деревьями показался тёмный силуэт человека. Послышался шелест лыж, и на мою поляну под аккомпанемент собачьего лая выкатился мужик в лохматой дохе. За его плечами торчала двустволка, а из горловины армейского вещмешка – рукоятка большого топора.

Пристальный взгляд незнакомца быстро обшарил поляну, словно проверяя, всё ли на месте, и, наконец, остановился на мне. Стало даже как-то неловко. Нахмурив брови, он неторопливо и последовательно изучал меня, рюкзак, лыжи – словно что-то для себя решая… Потом взглянул на лающую собаку.

– Уйми пса-то. Чаво зря брешет?

Надо сказать, в целом, это прозвучало довольно миролюбиво.
Голос у него был низкий, под стать мощной фигуре. Серьёзный дядька… на две головы выше меня... Ему явно за сорок… а может и больше... не поймешь… Брови густые, как мех. В бороде проглядывает седина…. Не человек, а какой-то медведь на лыжах ...

Я наклонился, положил руку на собачью голову и, как можно более авторитетно, сказал ей:
– Свои.
Рычание постепенно смолкло. Не спуская взгляд с незваного гостя, пёс обошёл вокруг него, принюхиваясь, коснулся носом края его тулупа, вернулся и сел у моих ног.

– Так-то лучше, – пророкотал пришелец, оценивая манёвры собаки.

Стянув зубами брезентовую рукавицу, которая осталась висеть на торчащем из рукава шнурке, он протянул мне широкую ладонь. Я тоже сдёрнул варежку и шагнул вперёд. Медведь – как я его стал называть про себя – коротко жамкнул мою руку. Мне пришлось постараться, чтобы моя ладонь не сплющилась в его лапе.

Мужик воткнул в сугроб свои широкие лыжи, обтянутые снизу шкурой – камусом, и, мотнув головой в сторону поляны, спросил:
– Ты чего тут?
Я пожал плечами:
– Да вот… Шёл-шёл и передохнуть решил…
– Чай будешь, – даже не спросил, а как-то уверенно констатировал он.
– Да я, собственно, собирался…

Не глядя на меня, он разгрёб снег у поваленного ствола, обнажив чёрные головешки кострища. Достал из своего вещмешка топор и, оставляя глубокие следы, двинулся к сушине.

Раздались сильные удары. Полетели щепки… Я потихоньку приходил в себя от его внезапного появления.
«Как у него всё быстро», – подумал я, глядя, как этот человечище кромсает сосну, и решил тоже принять посильное участие.

Подойдя к ближайшей ёлке, я принялся ломать сухие веточки, а в голове крутилось: «Лыжня набитая, значит, бывает тут часто… Скорее всего, это его охотничья тропа… И тот капканчик, стало быть, его… Лыжи – с камусом, самодельные… вроде из берёзовой доски… Носы слабо загнуты… Должно быть, гнули в бане… По всему выходит – местный… Но откуда? Здесь до ближайшей деревни – пилить и пилить… Верно, где-то в лесу спрятано зимовье. Похоже, так. Впрочем, мужчина вроде адекватный… Хм… Но силён, зверюга…»

Поток моих мыслей прервал подошедший к соседней ёлке мой новый знакомый. Порывшись в сугробе, он достал помятый копчёный котелок, который тут же набил снегом, плотно утрамбовав его пудовым кулаком.

Возле кострища уже лежала охапка смолистых щепок. Решив проявить себя как хозяин, я начал было складывать костёр… но этот амбал мягко и безапелляционно отодвинул меня в сторону и стал перекладывать щепки по-своему. Это меня задело, но я не подал виду и, молча, придвинул собранный пучками еловый хворост.
Критически оглядев мою растопку, он принял подношение, взглянул на меня и сказал:
– Хорошо.

«Ну, слава богу, угодил… А то уже создалось впечатление, что меня тут в помине нет, а он – один, у себя дома… Хотя… по большому счёту, так оно и есть», – думал я.

Вскоре вокруг обложенного щепками котелка ярко вспыхнул огонь.
Делать мне было, в общем-то, нечего, и я, сидя на бревне, наблюдал за этим лесным мужиком. Он двигался спокойно и уверенно. Действительно, как у себя на кухне.

Нагнувшись к какому-то холмику, он выкопал из-под снега пучок травы, поколдовал над ним, потёр между ладонями, и в кипящую воду полетели маленькие листочки, а вместе с ними – несколько красных ягод.

– Брусника? – спросил я, заглядывая в котелок.
Медведь, не поворачивая головы, кивнул.
 «Уже неплохо, а то этот лесовик мог, пожалуй, заварить и заячий помёт», – подумал я.
– А у меня чёрный чай есть, – как можно веселее сообщил я, пытаясь добавить живости в наше общение.
– Не надо, – коротко отрезал он и принялся помешивать ножом своё варево.
Нет, я не против брусничного чая, но, чёрт возьми, разговорить этого медведя решительно не удавалось. Впрочем, я уже начал догадываться, что разговоры и любопытство в этой местности не приветствуются. Меня, можно сказать, вообще ни о чём не спрашивали.

Наконец, мой повар решил, что лесной чай готов, на снег легла его шапка из облезлой лисы, на шапку – извлечённый из вещмешка узелок с желтоватыми кусочками сахара.
– Кружка есть? – лаконично поинтересовался мой суровый знакомец.
Я поспешно достал из рюкзака свою кружку.
Он плеснул в неё дымящегося отвара и вернул мне:
– Пей.
Ну что тут делать? Я стал пить.
– Ешь, – указал он на тряпку с сахаром.

Своего сахара я даже не предлагал: было понятно, что здесь угощает он.
Мы сидели рядом, на бревне, и молча пили горячий брусничный чай. Поднося к губам кружку, я косил глазом на соседа.

Тот пил прямо из котелка, шумно втягивал обжигающий напиток, сплёвывая на угли догоревшего костра прилипшие к языку брусничные листочки.

Я осторожно тянул чай, перекатывая во рту кусочек сахара, и думал: «Какой у него глаз намётанный! Нарубил щепы ровно столько, сколько надо, чтобы вскипятить воду – ни больше, ни меньше. Костёр выполнил свою задачу, оставив после себя только пепел».

Мой сосед ловко ухватил своими большими пальцами сразу два куска сахара, кинул себе в рот и приник к котелку…

Хм... Котелок в его лапе был похож на большую, помятую кружку. Закинув голову, этот большой человек допил свою лошадиную порцию чая и перевернул копчёную посудину, выплёскивая остатки на снег.

Пока я допивал, «человек-медведь» куда-то ушёл с котелком, а вернулся без него, но зато нёс увесистую железяку в виде длинной стамески, насаженную на ручку от лопаты.

Я был очень удивлён, так как в этом приборе уверенно опознал инструмент для долбления лунок во льду. Судя по всему, агрегат был только что вытащен из какого-то сугроба.

– Это что, пешня? – на всякий случай спросил я.
– Пешня, – коротко ответил он, бросив на меня слегка удивлённый взгляд, и потопал по своим следам в сторону сушины, с которой до этого рубил щепу.
«Похоже, мне удалось блеснуть своими познаниями. Деревенские часто думают, что городские, кроме города, ничего не видели», – размышлял я, пробираясь за ним следом. Меня снедало любопытство: что он собрался долбить в этом лесу? Не выдержав, я обратился к его спине:
– А зачем пешня-то?
Мой неразговорчивый друг, не оборачиваясь, на ходу невнятно мотнул головой.
Теперь нас окружала покрытая холмиками проплешина, отделённая от леса полоской низкого кустарника. Обнаружив по каким-то, только ему известным, приметам нужную точку, он разгрёб ногами снег и, примерившись, сильно ударил пешнёй. Полетели осколки льда. Затем что-то булькнуло, и появилась вода. «Откуда вода? Может, тут болотце? Зачем он всё это делает?» – крутилось у меня в голове, но ничего на ум не приходило…

Пока я стоял, открыв рот, неутомимый Геракл сноровисто вырубил квадратную дыру во льду и опустил пешню в воду. На том конце что-то звякнуло. Он наклонился, и в его руках оказался конец цепи, уходящий куда-то в глубину… Ух ты! Неужели в этом болоте у него мерёжа?!

И правда, здоровяк одним махом вытащил и бухнул на лёд ловушку для рыбы, скрученную из кроватной сетки. Внутри скользко шевелился чёрный налим.
– Вот это да! Рыбалка – в лесу! – восторженно вырвалось у меня.
– Тут речка, – пожал саженными плечами мужик, вытряхивая извивающуюся рыбу на снег.

И только тут я понял, что эта заснеженная прогалина, убегающая в кусты, и есть узкая речка… Вот так камуфляж… А я прошёл бы и даже не заметил!
Между тем, он кинул мерёжу в воду и двинулся к лагерю, подхватив по дороге пешню и болтающего хвостом налима.

– Тебе еды хватит? – спросил он на ходу.
Честно говоря, я не совсем понял, что он имел в виду.
– Да полно еды! – охотно сообщил я и стал перечислять: – Ну там, сухари, сала шмоток, а ещё – суповые пакетики…
– Понятно, – прервал он меня, хотя я, практически, уже всё перечислил.
Придирчиво осмотрев на вытянутой руке свою добычу, он положил её на бревно и коротко тяпнул топором посередине. Одну часть подвесил на торчащую рядом сухую ветку, а вторую – завернул в кусок рыжей клеёнки и засунул в вещмешок вместе с топором.

Лесной человек закинул мешок за спину и шагнул ко мне. Его глаза из-под лохматых бровей смотрели на меня как-то по-новому. Было видно, что ему хочется что-то сказать. Наконец молчание закончилось.

– Это хорошо, что ты не трогал капкан... – произнёс он задумчиво и снова умолк, будто подбирая нужные слова. – У нас ведь тут как… – негромко продолжил он, – советская власть – она ведь только на станции – там, где красный флаг на сельсовете. А дальше – свои законы. Увидишь в лесу – мешок золота на дереве висит, не трогай. – Его тяжелый взгляд буравил во мне дырку. – Чужое брать нехорошо, нас так учили... – повёл могучими плечами, поправляя ремень ружья. – А то ведь как бывает… иной раз можно и жакан в спину получить...
Потом опять замолчал, словно утомлённый неожиданно длинной для себя речью.
– Ну, в общем…
Он коротко тиснул мою руку и, встав на лыжи, указал на покачивающийся на ветке большой кусок рыбы.
– Это тебе. Бывай!
Легко толкнувшись ногой, он, не оборачиваясь, быстро заскользил по своей охотничьей лыжне. Его фигура, помелькав между деревьями, растворилась в подлеске.
– Спасибо! – сказал я ему вслед, запоздало вспомнив о правилах приличия, всё ещё находясь под впечатлением его образного красноречия. Особенно запомнилось про мешок золота и обещание жакана. Нет, он мне вовсе не угрожал – скорее, заботливо напоминал некоторые неписаные правила, по которым всегда жили люди леса.

А тени под ёлками уже стали наливаться голубизной. Я глянул на часы: всё правильно, подбирается вечер. Засунув кружку в рюкзак, задумался было, куда сунуть рыбу, но затем решительно вытряхнул из полиэтиленового мешка запасные носки, переложил их к другим вещам, а мешок использовал, чтобы сложить туда щедрый подарок – половину крупного налима, с головой и усами.

Я затягивал тесьму рюкзака и только тут обратил внимание, что давно не вижу своего четвероногого попутчика. Собака всё время крутилась под ногами, а потом как-то незаметно исчезла… «Может, вспомнила своего хозяина и решила вернуться? Или с голодухи пошла поохотиться?» – я перебирал в голове варианты и бежал по следу, оставленному широкими лыжами. – «А может, пёс опять сменил хозяина и ушёл следом за лесным человеком? Кто знает, о чём думает собака... Тут и в своей-то голове порой не разобраться».

Внезапно лыжня резко ушла вправо. Я пробежал по ней ещё немного, но лыжня стойко держалась своего направления, всё дальше уводя меня в сторону. Пришлось вернуться к повороту и прокладывать себе путь в глубоком снегу. Видимо, снова потеплело, потому что опять начался тяжёлый подлип, вынуждавший снова и снова натирать лыжи салом.

Вероятно, я уже подходил к мысу, лес как бы сужался, о чём говорили просветы между деревьями, всё чаще появлявшиеся справа и слева. Значит, я был прав и курс выбрал верно. Моя конечная цель сегодня располагалась на маленьком островке недалеко от берега. Именно там, насколько я помнил, на утраченной карте был обозначен квадратик, подписанный буквами сар., что означало «сарай». По опыту можно было сказать – там должна быть рыбацкая хижина и, скорее всего, с печкой. Я тешил себя мыслью о терпимом ночлеге.

В лесу быстро темнело, а чёртов мыс всё не кончался и не кончался. Впереди по-прежнему была плотная стена деревьев. В своём местоположении я вряд ли ошибался. «Значит, просто расстояние оказалось больше, чем я предполагал», – успокаивал я себя. Тем не менее, внутренне подобрался и начал высматривать места для ночлега – на случай, если не найду дом. Трюк со снежной пещерой провернуть тут было бы затруднительно – глубина снега не позволяла, и приличных надувов что-то не было видно.

Я упрямо шёл вперёд, прикидывая в уме варианты отступления. В конце концов, можно сделать нору – выкопать в снегу траншейку, положить накат из жердей с лапником, сверху – тент и закидать снегом… Но это – на самый крайний случай, тем более, что и мелколесья тут нет. Ели – большущие, сушины попадаются, но больно здоровенные – запаришься валить… А может, свернуть ближе к берегу? Там точно должен быть подлесок.

Я пребывал в сомнениях, когда заметил, что впереди деревья стали редеть, расступаться, и вскоре лес кончился. За последними ёлками открывался вид на ровное, как стол, заснеженное поле, края которого терялись в темноте подступившей ночи – это и было то самое, Большое озеро. В ста метрах от меня, на пологом холме, виднелся чёрный силуэт дома с двумя высокими соснами по бокам. А это и есть тот самый «сар». Ну, слава богу, шёл-шёл, дошёл и нашёл.

Я обошёл вокруг островка. Чисто, никто не натоптал… Около дома снег тоже не тронут, в окнах – темно... На крепкой двери замков нет, её подпирает здоровенный чурбан… На нём неведомые хозяева, похоже, кололи дрова. Ну что же, всё по лесному обычаю – я в своём праве. Отодвинув колоду, я потянул деревянную ручку. Из чёрного проёма на меня пахнуло холодом промороженного дома.
Внутри было темно, как в погребе. В кромешной тьме я опрокинул какую-то мебель. Вернулся к открытой двери – там светлее. Откопал в рюкзаке свой фонарик; его слабый луч бледно осветил помещение.

– Ничего себе сарайчик! – я аж присвистнул. Это были настоящие хоромы. Комната сияла чистотой и порядком. В углу – железная, обложенная кирпичом печка с конфоркой, дрова. А главное – я такого никогда не видел – всё, что только можно, в доме было оббито, обшито, застелено и занавешено серым шинельным сукном! Оно было на лавках, на столе; сукно покрывало широкие нары, висело на стене в виде ковра, наглухо закрывало окна; сукном был застелен даже пол до самого порога. Я не стал гадать, откуда хозяевам привалила такая прорва мануфактуры, но это было шикарно и даже стильно.

В луче фонарика что-то блеснуло. Ух ты! Лампочка! Обычная электрическая лампочка, привязанная шнурком к загнутому гвоздю, торчащему в потолке! Настоящий сюрреализм в глуши, где с роду не водилось электричества! Должно быть, такая необычная композиция символизировала мечты об электрификации, что говорило о несомненном чувстве юмора у хозяев этого бунгало. К лампе прицеплена бумажка, на которой крупно, печатными буквами написано: «дрова – свои». Ну что же… Понятно. Доходчиво. В доме – холод несусветный, на улице – теплее. Итак, первым делом, печка. Нацепив фонарь на лоб, я выбрал полено поровнее и вышел на крыльцо наколоть лучины на растопку.

Из тёмной дали озера задувал сильный, порывистый ветер, и я мысленно ещё раз поздравил себя с обретением столь роскошного ночлега. Есть хотелось неимоверно. Вообще, чувство голода присутствовало всегда – оно жило во мне тихим ноющим фоном. Но теперь грызло и рвалось наружу. Ладно! Сегодня у меня будет пир. На первое и второе – рыбный суп, а на третье – чай с сахаром и сухарём. Чудесное меню! Сало пришлось «вычеркнуть» – я решил приберечь его, на всякий случай, для лыж.

В избе нашёлся битый эмалированный чайник, так что готовить можно было всё сразу, а не по очереди. Пировать так пировать! Печь радостно гудела, наполняя дом тёплым дыханием. Вода бурлила. Воспользовавшись своей фанеркой, которая почти без потерь перенесла рытьё пещеры, я нарезал нежданно приплывшего ко мне налима и отправил его в кипящий котелок. Процесс пошёл! Теперь можно было и осмотреться. Фонарик тянул слабо – наверное, я ухитрился подморозить батарейку… А ведь прятал её под одеждой, ближе к телу – специально приделал к фонарю длинный провод! Однако ж… Пришлось зажечь свечу. Стало светлее.

В «новом» свете в углу, возле печки, я увидел большой керосиновый фонарь. Встряхнул. Фонарь оказался заправлен под завязку. Ну что же, хозяева честно предупредили о дровах, значит, остальным можно скромно воспользоваться. А дрова я постараюсь возместить завтра. Водрузив пахучий прибор на стол, я протёр газетой подкопчённое стекло и взял найденные рядом с фонарём спички. Керосинка работала превосходно, заливая всё пространство избы мягким светом. Ну другое же дело! Я радостно загасил невольно сэкономленную свечу – она ещё может мне пригодиться. Прикрутив фитиль, чтобы керосинка не коптила, я с любопытством двинулся осматривать обретенные покои.

На полках обнаружились соль и крупа в жестяных банках. Банок было три. Я сунул нос в каждую – там были перловка, рис, а в третьей – пригоршня картонных гильз двенадцатого калибра. Мысленно вознеся хвалу запасливому хозяину, я взял немного риса и бросил его в исходящий рыбным духом котелок – для густоты. Чтобы отвлечься от требующего еды желудка, принялся распаковывать рюкзак.
Если честно, с провиантом я просчитался и взял с собой как-то слишком мало. Экономный рацион компенсировался большим количеством воды, что притупляло чувство голода, но мысли о еде висели в голове постоянно. В теле чувствовалась какая-то лёгкость, подозрительно смахивающая на слабость, потому что в течение дня рюкзак становился всё тяжелее, а должно быть наоборот. Но сегодня у меня праздник – тёплый дом, куча еды! Я не выпускал из рук ложку, то и дело помешивая и пробуя свой невероятный кулеш. Когда всё разварилось до состояния каши, в котелке осталась только половина.

Удивительное дело – наверное, от того, что первую половину котелка я съел понемногу – по чуть-чуть, по четверть ложки, – у меня появилось чувство насыщения. Но неуёмный мозг требовал ещё. Он настаивал, чтобы всё было съедено до конца, а посуда – чисто вылизана. Пришлось срочно взять себя в руки и объяснить мозгу, что эта половина кулинарного шедевра будет оставлена на утро, и мы таким образом продлим праздник желудка. И я решительно перешёл к чаю. Когда наливал третью кружку, мой взгляд упал на часы. Ух ты! Эко я загулял! Всё! Хватит. Завтра большой переход. Надо укладываться. Убедившись в том, что дрова прогорели, я закрыл трубу. Потрогал кирпичи, обнимающие печку. Горячие. Может, до утра и дотянем. Задув керосинку, я с наслаждением растянулся на широких, обтянутых сукном, нарах. Глядя в тёплую темноту, я перебирал в голове прошедший день: вспоминал щедрость лесного хозяина, собаку, которая в поисках лучшей жизни бегает где-то в лесу… или ушла… или вернулась… Мысли расплывались, таяли, погружая меня в сытую дрёму.

Внезапно я проснулся. Разбудило ощущение, словно что-то изменилось... что-то стало другим – короче, что-то стало не так, как прежде. Я лежал, уставившись в темноту, и слушал, пытаясь понять причину пробуждения. В трубе выл ветер, и даже сквозь бревенчатые стены доносился его свист в ветках деревьев. «Разгулялась погодка», – пробормотал я сиплым со сна голосом; глянул на часы, подсветив фонарём. Ёлки-палки – три часа ночи! Всё к чёрту – срочно спать! Но не тут-то было. Я крутился в спальнике с боку на бок, стараясь заснуть, но чувство непонятной тревоги почему-то не проходило. Вот ведь! Я сел на нарах. Нашарив спички, зажёг коптилку, обвёл глазами комнату. В чём же дело? Вроде нет причин… Может, это ветер на меня так действует?

Пришла мысль: проверить, не видно ли снаружи света из окон. Накинув висевший у входа местный ватник, я выглянул на улицу. Ледяной ветер чуть не вырвал дверь из моих рук. Ничего себе ветерок! Подняв воротник, я обежал вокруг дома, заглядывая в окна, – темнота. Суконные пологи на окнах не пропускали ни лучика света. Вокруг тоже – ни огонька, ни души.

Преодолевая напор ветра, я захлопнул за собой дверь. Уф! Как хорошо внутри! А ведь не окажись на месте этого сар. – ну, сгори он, или развались, – мне бы пришлось ночевать на улице. Отхлебнув тёплого чая из стоящего на печке котелка, я немного успокоился и снова полез в спальник. Но заснуть не удалось, и я открыл глаза. Возникло чувство, будто вокруг избы кто-то ходит. Я насторожился, прислушиваясь… И действительно, словно что-то большое ходит вокруг избушки, касаясь стен… «Медведь!» – прыгнула мысль. Медведь пришёл! А дверь не закрыта!
Соскочив с палатей, я схватил фонарик и бросился к дверям. Здесь, как и снаружи, не было никаких запоров. Торчала только железная скоба дверной ручки. В голове замелькало: «Продеть в неё лыжу? Лыжа – на улице в сугробе, да и не пролезет – края брёвен сильно выступают. Полено? Бред…» Я оглянулся – в избе не было ничего подходящего. Разве что… Мой взгляд упёрся в высвеченный слабым лучом фонаря угол тяжёлых нар. Эта массивная конструкция стояла на здоровенных козлах, да ещё была прихвачена к стене гвоздями. Я метнулся к рюкзаку, достал верёвку и стал привязывать нары к дверной ручке, прислушиваясь к звукам на улице. Во чёрт, вроде бы всё затихло.

Я шагнул к двери и притаился. За дощатой преградой было тихо (если не считать шума ветра). Ушёл или нет? Взгляд бессознательно скользнул по двери, отметив иней, пробивающийся пушистыми цветами по её краям. «Температура падает – завтра должна быть хорошая лыжня», – подумал я отстранённо.
 
Утомившись в борьбе за живучесть, я прилёг на нары, пристроив рядом топор, а пояс с ножом решил не снимать вовсе. Ну всё, забаррикадировался, вход закрыт – кто бы это ни был. Теперь меня отсюда можно достать только при помощи динамита.
 
Я выдохнул и старательно закрыл глаза. Но заснуть мне опять не удалось. Я пролежал в темноте всего несколько минут, когда почувствовал, что нары подо мной тихонько качнулись. Встрепенувшись, я сел и прижался спиной к стене. Стена тоже двигалась. Едва заметно. Брёвна сруба издавали еле слышное поскрипывание.

Окончательно перестав понимать, что происходит, я встал и зажёг свет. Казалось, вся избушка ожила: из углов то громче, то тише доносились звуки трущихся венцов. Создавалось впечатление, как будто кто-то огромный чесался об угол дома, грозя развалить постройку. Теперь стало решительно не до сна.

С топором в руках я подошёл к окну. За суконным пологом белёсый сумрак проникал сквозь заиндевевшее стекло. От окна тянуло холодом. Звуки явно шли с другой стороны, оттуда, где окон не было. Этот неутомимый медведь чесался, не переставая. Иногда он затихал, но потом снова входил в раж и начинал раскачивать дом. «“А я мишка – вашему терему крышка…” – а говорили, сказки…» – подумал я, готовясь к самому худшему. Время шло, однако этого «худшева» не происходило. Ни голоса, ни рыка – только свист ветра и скрип брёвен. Похоже, разрушение дома откладывалось… Ситуация постепенно становилась забавной. Драма, не дойдя до трагедии, стала попахивать комедией. Местный полтергейст всё не унимался. В конце концов, убаюканный усталостью и переживаниями, я задремал под аккомпанемент ветра и звуков так некстати ожившей избы.


День четвёртый

Конечно, ночные поскакушки даром не прошли. На следующий день я чувствовал себя абсолютно разбитым. Аж шевелиться не хотелось. Пришлось проделать несколько па из утренней гимнастики под аккомпанемент радио – «радиом» был я.

– Ноги на ширине плеч! Тяните носок!!! – командовал я себе, стараясь подражать голосу радиофизкультурника. – С добрым утром, с добрым утром и с хорошим днё-о-ом! – распевал я во всё горло популярную в прошлом радиозаставку, пытаясь вселить в своё тело хоть немного бодрости. Это отчасти помогло.

Затопил печь, чтобы разогреть остывшую за ночь избу, а заодно и остатки супа на плите. Желание понять, что было ночью, не покидало меня, но я почему-то не спешил встречаться с реальностью за бортом. Пока всё грелось, оделся сразу по-походному и только тогда выглянул на улицу, подняв суконную штору. За окном стоял белый день. Снег сиял до рези в глазах. Надо поторопиться – световой день короток. Перед домом новых следов не видно. Уже хорошо. Посмотреть бы с другой стороны… Но сперва перекусить. Опять очень хотелось есть. По-быстрому умяв остатки вчерашнего праздника, я разобрал свою баррикаду у дверей и вышел на крыльцо.

Из-под дома, молотя пушистым хвостом, лохматой ракетой вылетел мой заблудший пёс. Я-то про него совершенно забыл... Коротко гавкнув, он сел передо мной, возбуждённо переступая передними лапами.

– Вот ведь! – воскликнул я. – Снова – здорово! Ух ты, ссссобака!
Псина пулей кинулась ко мне на грудь и полезла целоваться. Я не удержался на ногах и плюхнулся на ступеньку.
– Ну что же ты домой не пошёл? – говорил я ему, лохматя шерсть за ушами. – А, хулиган ты беглый! Чего не ушёл-то?
Гладя пса, я увидел прилипшие к его морде белые клочки заячьего меха.
– Ишь ты, зайца достал! Ну ты молодеец!
Собака выскользнула у меня из-под мышки и завалилась на спину, подставляя живот. Похоже, она была счастлива.
– Дура ты, собака, – говорил я, почёсывая собачье пузо. – Я же не охотник… Что ты за мной увязалась?
Пёс замер, блаженно изогнувшись. Только глаза помаргивали в мою сторону.
– Эх ты, собака, собака… – Я решительно поднялся. Пора было посмотреть, кто меня пугал всю ночь. Надо вывести эту «хиромантию» на чистую воду.
 
Я обошёл избу. На снегу ясно были видны мои вчерашние следы, ну и, конечно, собачьи. Раз за разом я нарезал круги, внимательно осматривая землю и стены сруба. Чёрт знает что! Если кто-то ходил, оставил бы след; если бы чесался – оставил бы шерсть… Нет! Всё чисто: ни шерсти, ни следов нарушителя спокойствия. Мистика… Но дом-то в самом деле двигался! Я тщетно искал, что могло шевелить эту довольно добротно сделанную постройку. Ничего не было – только дом и две сосны... Сосна!!!

Мой взгляд вцепился в сосну – ту, что была у самого дома. Она стояла так близко, что практически касалась его стены. Надо сказать, что дувший ночью ветер к утру немного притих, а теперь вновь набирал силу. Иногда прилетали довольно крепкие порывы. И вот, когда я осматривал сосну, ветер дунул в крону, ствол дерева едва заметно качнулся, прикоснувшись к нижнему венцу сруба… и тут раздался до боли знакомый скрип! Я плюхнулся в сугроб и заржал, как ненормальный…

…Давно я так не смеялся!!! Чуть не лопнул от хохота! Вспомнил ночные страхи… Так вот ты какой, мой медведь!!! «Великий и Ужасный»! Оказывается, мне всю ночь не давала спать какая-то дурацкая сосна… Теперь-то понятно: ветер, длинный рычаг ствола, наверху большая амплитуда, а внизу движение – всего один сантиметр, но какой силы!

Я сидел на снегу, приходя в себя. Как просто разрешилась проблема! А когда страх «кусает за ласты», применить принцип Уильяма из Оккама даже не придёт в голову!.. Всё это время вокруг меня с лаем прыгала собака – должно быть, её сильно воодушевило моё внезапное веселье.

Прежде, чем покинуть этот гостеприимный «памятник соловецкой старины», мне предстояло вернуть должок. В записке было ясно сказано: «дрова – свои». Хотя, это для тех, кто понимает. По неписаным правилам, человек, пришедший в лесную избу, может использовать всё, что найдёт. Хорошим тоном считается оставить на полке то, чем можешь поделиться, к примеру, соль, сухари, макароны или чего там ещё… Но обязательно после твоего ухода должны остаться дрова – столько, сколько было, и это – железно.

Под нарами я обнаружил двуручную пилу, покрытую разводами ржавых пятен, и вышел на улицу. При свете дня найти подходящую сушинку не составило особого труда. Пёс носился с палкой в зубах, приглашая поиграть с ним. Занимаясь сушиной, приходилось время от времени отнимать у настырной собаки деревяшку и закидывать её подальше в сугроб, чтобы продолжить свою работу.

Напиленные дрова отправились к печке, порубленный хворост – под дом, чтобы не замело снегом. С делами покончено. Ну что, как говорится, «Тотошка, в путь!». Размахнувшись, я запулил собачью палку подальше в заснеженное озеро и вслед за псом вышел на лёд.

Встречный ветер сыпал в лицо снежную крупу. Пришлось натянуть капюшон брезентовой штормовки, обшитый по краю полоской жидкого кроличьего меха. Позёмка быстро заметала лыжню за спиной. Наст был крепкий, и двигаться было легко… если бы не так дуло. Собака, устав играть, бросила палку и теперь бежала позади меня, прячась от ветра.

У меня никогда не было собаки. Конечно, в детстве я мечтал иметь щенка, но мама доходчиво перечислила все обязанности, которые у меня появятся в этом случае, и я, скрепя сердце, решил подождать, пока стану взрослым. Но пса так и не завёл… И вот теперь он неожиданно завёлся сам собой. Совершенно непонятно, что делать с этим варнаком-предателем. А что я, собственно, мог сделать? Он жил своей жизнью – уходил и возвращался, когда хотел. Я его не кормил, но он как-то справлялся сам и находил меня снова и снова. Единственное, в чём я не мог отказать ему, да и себе, – это человеческое общение.

Когда он пропадал, я чувствовал, что начинаю скучать без его весёлой морды. Чёрт возьми, мне эта псина решительно нравилась! В то же время я прекрасно понимал, какую ценность представляет обученный пёс для охотника, ведь охотничьи собаки на дороге не валяются… И у этой был свой хозяин, который наверняка переживает и беспокоится о пропаже. А может, он отпускает её гулять по лесу? На три дня – гм… это вряд ли… Признаться, такая двойственность моего положения действовала на нервы. Придётся пока принять ситуацию как данность.

Я оглянулся. Лохматый предатель шёл в кильватере, отворачивая голову от колючего снега. Вдруг его уши встали торчком. Он поднял нос, принюхиваясь к порывам ветра, глянул на меня, коротко гавкнул, как бы говоря: «Я сейчас», и рванул вправо, в сторону едва видневшегося на горизонте берега, быстро превращаясь в чёрную точку на белом поле. Я провожал его взглядом, пока он не исчез из виду. Наверное, почуял что-то… Пошёл посмотреть… А может… Эх, собака-собака…

Я потёр лицо и понял, что носа нет на месте. Я его не чувствую. Ай-ай! Отвлечённый размышлениями о собаке, я перестал обращать внимание на очевидные вещи… Сказать-то некому, мол, «Эй, дружок, у тебя нос побелел!». На бегу я зажал под мышкой палки, снял рукавицу и, растопырив её на манер респиратора, прижал к лицу. «Так можно и без носа остаться», – ругал я себя за свою невнимательность, пыхтя в импровизированную грелку, – «тоже мне, горе-путешественник!». Через несколько минут нос стало покалывать, а потом он противно заныл. Хорошо – значит, оттаял. Но теперь начала замерзать оставшаяся без защиты рука. Пришлось вернуть рукавицу на место…

В рюкзаке у меня была запасная тельняшка, которой я обвязал лицо, оставив только глаза. Правда, моя «маска» быстро обрастала инеем, но с ней было гораздо лучше, чем без неё.

Через два часа ветер стих, и жить стало веселее, тем более, что на горизонте уже давно маячил остров, поднимавшийся пологим горбом над белой гладью озера. Он висел, как мираж в пустыне, и не желал приближаться. Хотя нет… Теперь стали видны маленькие домики, разбросанные по спине этого «спящего кита». А слева, на отшибе – башенка под шатровой крышей, очень похожая на церковь. Интересно… Всё это выглядело так живописно, что я решил сделать фото на память. (Не зря же вместо банки сгущёнки был взят фотоаппарат!)

Выставив на глазок диафрагму и выдержку, я прищурился в видоискатель и щёлкнул затвором. Чтобы сделать ещё кадр, я осторожно, опасаясь порвать перфорацию, – на морозе она становится хрупкой – прокрутил плёнку. И тут из моих пальцев выскользнула крышка объектива… Ветер подхватил её и покатил по гладкому насту… Подгоняемая порывами, чёрная крышечка стремительно уносилась в необъятную даль. Ругаясь, я развернул лыжи и бросился в погоню, на ходу засовывая фотоаппарат за пазуху.

Ветер подталкивал не только шуструю крышку, но и меня – я просто летел по наезженной лыжне, боясь потерять «беглянку» из виду. Я опасался, что её может увести в сторону, но, к моей радости, маленький чёрный кружок «спрыгнул» в колею и теперь мчался по гладкому следу лыж. А я, в погоне за ним, всё дальше уходил от брошенного рюкзака, и это начинало меня тревожить. «Чёрт побери, сколько же она может так катиться?!» – размышлял я, не сбавляя хода. Однако крышка становилась ближе – я определённо догонял её. И всё потому, что ветер сжалился и начал стихать.

Наконец, «самобеглое» изделие вильнуло, закружилось на месте и шлёпнулось на бок. Ну, слава богу! А то я думал, что мы прибежим на место утреннего старта… Нахлобучив на место олимпийского призёра по бегу среди крышек от объектива фотоаппарата «Зенит», я повернул назад – туда, где лежал рюкзак.

Ветер, доставивший мне столько хлопот, превратился в ветерок, а потом совсем затих. Оказалось, что я убежал не так далеко, как думал, чему очень порадовался. В результате, времени на беготню ушло немного. Это было важно, поскольку я совершенно не представлял, где и как сегодня удастся заночевать.

Остров, в средней части лысый как коленка, становился всё ближе… Правда, небольшие группы деревьев по краям намекали, что летом здесь присутствует растительность, но сейчас всё холмисто, бело и голо. Пейзаж оживляли занесённые снегом домики. Их треугольные крыши, украшенные большими шапками, выглядывали из сугробов. Маленькие окошки, поблёскивая стёклами, холодно наблюдали за моим приближением. В то же время всё это «брейгелевское» великолепие выглядело на удивление безлюдным – ни дымка из трубы, ни дорожек от дверей… То есть вообще никакого намёка на присутствие жизни. Посмотрим поближе…
Преодолев небольшой береговой торос, я двинулся вверх по склону – туда, где темнел силуэт деревянной церкви, чтобы от неё начать исследование окрестностей по вопросу предстоящего ночлега. Взобравшись на холм, я въехал прямо на церковное крыльцо, потому что глубокий снег похоронил под собой все ступеньки.
Церковь впечатляла: серая громада на фоне снега и облаков. Её изрядно потемневшие брёвна наводили на мысль о несомненной древности сооружения. Здорово! Нечто подобное я видел только в Кижах.

Оставив лыжи на крыльце, я потянул незапертую дверь. Тяжёлые створки, морозно скрипнув кованой петлёй, неохотно открылись. Внутри было пусто. На подкопчённых, гладко затёсанных стенах проглядывали светлые прямоугольники… Здесь явно что-то висело – вероятно, иконы. Мои шаги гулко пробухали по доскам заброшенного храма. Ого, какая акустика! Я поднял голову. С потолка на меня смотрели поблёкшие лики незнакомых святых, вставленные в треугольные панели. Две потолочные вставки были вынуты и стояли у стены, а вверху, на их месте, зияла дыра, перечёркнутая положенным поперёк брусом. Из этой дырки просачивался дневной свет.

И тут меня осенило: если туда забраться, то можно увидеть всю округу с высоты! Я тут же достал верёвку и после нескольких попыток перебросил её через балку. Теперь вскарабкаться на этот чердак не составило особого труда. Лазать по верёвке не так сложно, если умеешь.

Оказавшись наверху, я обнаружил источник света – в юбке шатровой крыши не хватало двух досок. То ли пытались чинить и бросили – не знаю… Но благодаря этому мне удалось протиснуться в щель и высунуться наружу по пояс.

На остров и озеро открылся потрясающий вид: по белому склону, как россыпь горошин, рассеялись утопающие в снегу домишки, соединённые между собой тонкими штрихами деревянных заборов. Вдруг облака на секунду раздвинулись, и всё пространство, до этого укрытое тяжёлым плащом низкого неба, озарилось лучами вечернего солнца, точно врубили огромный театральный прожектор. Вспыхнули и засверкали новогодним блеском сугробы, заискрились заснеженные крыши домиков. УУУхх ты!!! Я замер, очарованный нечаянным преображением.

Красота неземная! Рука дёрнулась к фотоаппарату, висевшему у меня на груди под штормовкой. Пропустить такое было невозможно. Стремительно поставил выдержку, прильнул к видоискателю... но… всё-таки опоздал – солнце нырнуло в серую, толстую пелену облаков и пропало, словно и не появлялось. Будто в комнате свет выключили… Привычный серо-голубой зимний сумрак упал на остров. Удивительно, какой контраст с феерией света... Теперь действительность выглядит особенно мрачно… Ах, какой был момент!!!

Ждать нового просветления на этой верхотуре я не мог, потому как стоял на узкой балке, да ещё на одной ноге, рискуя сверзиться вниз, прихватив по дороге потолочную филёнку, чего очень не хотелось бы, предвидя нанесение повреждений своему организму, а также памятнику несомненной старины. Кстати, у меня была идея поставить вынутые филёнки на место, но, по здравом размышлении, пришлось от неё отказаться, ввиду невозможности сотворить это в одиночку. Ещё раз окинув взором деревню и убедившись в отсутствии следов жизни, я нырнул внутрь купола к своей верёвке и спустился с небес на землю.
Я вышел на крыльцо и поднял голову… Появилась надежда, что удастся-таки сделать кадр освещённого солнцем острова: в облаках наметилось несколько просветов. Однако на небе всё так изменчиво – через пару минут сохранился лишь один из них. Голубоватое пятнышко не торопясь двигалось над озером, то расширяясь, то грозя совсем исчезнуть. Но двигалось оно не куда-нибудь, а точно навстречу плавающему в мутном небе бледному диску солнца.
 
Я устроился в большом сугробе, с фотоаппаратом наизготовку. Облака плыли медленно и лениво; как бы я ни подгонял их взглядом, они явно никуда не торопились. С полчаса я просидел в снегу, как снайпер в засаде, успев здорово продрогнуть. Но оно того стоило. Голубое пятно тихо дрейфовало по ветру в нужную сторону и наконец доплыло до прячущегося светила!

На хмурую землю рухнул ярчайший поток света. Косые лучи солнца, проскользнув между тучами, на мгновенье повисли в воздухе сияющими золотыми нитями, творя невероятный, потусторонний пейзаж. В ответ, ледяная равнина радужно вспыхнула и… погасла. Но я успел щёлкнуть затвором своего аппарата. (Чего только не сделаешь, когда очень хочется!) На радостях исполнил согревающий танец. Если честно, охота за солнцем была абсолютным безумием, учитывая тот факт, что потрачена куча времени, а ночевать – неизвестно как… А часики тикали – пора переходить ко второму этапу и поискать жильё на ночь.

Оставив рюкзак возле дверей церкви, я нацепил лыжи и пробежался по деревне – не по всей, конечно, а только вокруг ближайших домов, потому что избы вовсе не лепились друг к другу, как часто бывает. Постройки казались разбросанными хаотично по видимой части острова, и обежать их все было выше моих сил.
Там, где я успел побывать, на всех дверях висели замки, из чего я понял: первое – с большой вероятностью, остальные двери также заперты; второе – вытекает из первого – люди приезжают сюда только летом, как на дачу, а значит, законы лесного гостеприимства тут не действуют.

Что делать… Ладно, посмотрю еще один напоследок... Мой взгляд упал на заснеженную крышу маленького, неказистого домика, стоявшего внизу, в кустах, возле самого берега. Не знаю, что меня потянуло, но я решил туда сходить. Именно сходить, потому что ноги устали от лыжных креплений. И я пошёл проверить своё везение. Однако идея перейти в разряд пешеходов оказалась не самой удачной: едва я сошёл с крыльца, как ухнул в снег выше колена. Может, всё-таки лыжи... Но тут очередная гениальная мысль посетила меня: верхние жерди стоящего рядом, занесённого снегом, забора вели прямо к домику… а что, если поиграть в канатоходца? Это поможет сэкономить мне время и силы.

С огромным трудом, проваливаясь… «ну, вам по пояс будет», – как говорил Федот Евграфыч Васков, переместился до первого кола… Забравшись на ограду и балансируя руками, я довольно ходко пошёл вперёд, бодро семеня по длинным, слегка пружинящим лесинам. Самое большое неудобство доставляли макушки столбиков, которые приходилось переступать. За один такой столбик зацепилась моя бахила, равновесие было утрачено. Падение стало неизбежно... Правда, не валиться же кулём! – и я решил сам прыгнуть, чтобы красиво…

Ну, и спрыгнул бы рядом с забором – делов-то!.. Но нет. Чёрт меня дёрнул изобразить «полёт орла»: взмахнул руками, толкнулся от жердины, картинно скакнув ногами вперёд, как в воду, и… воткнулся в снег по самые подмышки в паре метров от ограды. Сперва это показалось смешным и забавным. Но после первых попыток выбраться, выяснилось, что сделать это непросто. Совсем непросто. Тут стало не до смеха.

Руки, не находя опоры, уходили в сухой рассыпчатый снег по плечи. Каждое движение ногами увеличивало глубину ямы, которая в результате моих брыканий быстро превратилась в снежную воронку, где в центре, по пояс в белой крупе, сидел я.

Любая попытка пошевелиться вызывала новые потоки «сыпухи», грозившей законсервировать меня, как мамонта в мерзлоте. Как мамонта? На секунду я представил себе мамонта, барахтающегося в такой же западне… А что? Возможно, именно так – упал и пропал. Это сравнение мне не понравилось: в конце концов, я не мамонт, а homo sapiens, то есть разумный. Ага, разумный. Разумный не стал бы сигать куда не попадя… Ну, тогда «прямоходящий».

Я прервал внутренние прения и посмотрел вверх. Там были видны только серые облака, поскольку моя макушка опустилась на полметра ниже краёв ямы. Вот чёрт! Настоящий зиндан, или увеличенная копия ловушки муравьиного льва, в которой я отнюдь не лев!.. Ну, что делать-то?! По крайней мере, ждать появления товарища Сухова точно не следовало…

Орать бесполезно. Значит, нужно соображать. Неужели по всему склону намело выше человеческого роста? А если земля рядом, можно попытаться встать. Я вытянул носок ботинка и пошевелил ногой, пытаясь проверить свою гипотезу. Исследование привело к тому, что я погрузился ещё ниже. Дна не было. Стоп-стоп! А если я попал на яму? Сверху, перегоняя друг друга, скатывались ручейки снежных песчинок. Нужная мысль появилась из ниоткуда и сразу стала очевидной – увеличить площадь опоры! Действуем, как в болоте.

Осторожно завалившись на спину, я вытащил одну ногу… Пяткой подгрёб снега, чтобы заполнить пустоту… Затем потянул вторую… Меня, конечно, присыпало, но удалось остаться наплаву. Благодаря моим экзерсисам воронка постепенно заполнялась снегом. Теперь надо перевернуться на живот. Этот рискованный манёвр чуть не отправил меня ко дну, но зато вызвал такой всплеск адреналина, что я показал мастер-класс по плаванию в снежном бассейне: загребал руками, как взбесившаяся ветряная мельница – получилось не очень; перешёл на брасс, хотя в моём случае этот стиль назывался бы «стиль роторного экскаватора» – дело пошло бодрее. (В этом упражнении главное – не опускать ноги, а то засосёт). В конце концов у меня выработался своеобразный «стиль змеи» с элементами вульгарного кроля, который дал наилучшие результаты, что и позволило мне наконец добраться до финиша, о чём я узнал, больно стукнувшись пальцами о перекладину деревянной ограды.

Ухватившись за спасительную деревяшку, мне удалось вытянуть себя из предательского болота. Сидя на заборе, я переводил дух, глядя на оставленный после себя снежный кратер и след от заплыва. Интересно, какой же высоты этот «заборчик», если видны только две верхние жерди? Я не стал выяснять этот вопрос сейчас, поскольку меня, на данный момент, больше интересовал маленький домик на предмет вероятного ночлега.

Учитывая свежий накопленный опыт, я решил изменить способ перемещения и перейти к «варианту Б». Изогнув ноги кренделем, встал одной ногой на верхнюю жердину, а второй – на нижнюю, и попробовал передвигаться таким манером.
Вскоре и этот вариант был признан неудачным, и ничего не оставалось, кроме как вернуться к занятиям эквилибристикой, с которой всё и началось, сосредоточиться и отдаться на волю баланса.

Загородка, по которой я шёл, заканчивалась прямо у стены домика, куда благополучно и прибыл, упав по дороге только два раза, но без последствий. Возле дома снег был неглубокий – всего по колено, а на крыльце под свесом крыши его почти не было вовсе.

К моему облегчению, избушка была закрыта на палочку, просунутую сквозь проушины, вместо замка. Дверь отворилась легко, пропустив меня в серый полумрак прихожей. Под ногами загремело жестяное ведро, укатившееся под рассохшуюся деревянную лавочку, на которой чернела пара поношенных кирзовых сапог с задубевшими голенищами. Замка не имела и внутренняя, вторая дверь, которая топорщилась клочками ваты, выглядывающей из лопнувшего местами дерматина. За ней меня встретил полог из старого дерюжного покрывала. Откинув его в сторону, я шагнул внутрь.

Два небольших окна пропускали достаточно света, чтобы я осмотрелся. Единственная комнатка удивила чистотой и порядком. Возле печки – большая железная кровать на стёртых керамических колёсиках аккуратно застелена огромным платком с кружевными оборками по краям. Кружевами были накрыты и три ослепительно белые, как мне показалось в полумраке, подушки, лежавшие одна на другой в головах высокой стопкой. Кружевной тюль на окнах... Красота... В углу над обеденным столом тускло поблёскивала окладом потемневшая икона, покрытая вышитым полотенцем.

Слева от входа на стене висела небольшая, гладко выкрашенная нежно-голубой масляной краской, горка, а в ней – чистые тарелки с полустёртым цветочным узором… Маленький столик у окна – скатерть с кистями… Напротив двери – старинный комод с выдвижными ящиками, изрядно поеденный жучком, а над ним, на стенке – фотографии. Одна – в треснутой деревянной рамке. За утыканным мушиными точками стеклом – мужчина и женщина. Они сидят рядом и держатся за руки. Он – в чёрном пиджаке с острыми углами – нарочито строго смотрит перед собой, сдерживая улыбку (видно, что притворяется), а она – в летнем платье с рюшами – положила кудрявую голову на его плечо… Молодые, счастливые...

Рядом висит другая... Там портрет юной девушки с весёлыми лучистыми глазами… Фотограф запечатлел её в пол оборота. Она смеётся… В эту же рамку, под стекло вставлены другие карточки разных размеров – маленькие с документов и побольше, как открытка. С одной из них – пожелтевшей, с обтрёпанными краями, – на меня смотрит молодой военный в гимнастёрке… На петлицах – два треугольничка и скрещенные пушки – артиллерия, сержант… На голове – будёновка… Военный улыбается, но лицо выглядит усталым. Это тот самый мужчина. Мои глаза перебегают с одного портрета на другой… Да, это они.

Ощущение, словно попал в музей или в какую-то другую реальность, где время остановилось… Как-то незаметно пришло понимание, что при всём желании заночевать в тепле, я не могу себе позволить остаться здесь, потому что остаться здесь – это вторгнуться, нарушить, потревожить пространство, которое терпеливо ждёт весны и своих стариков… Никакого намёка на присутствие детей или внуков, но нет и запустения... Были прошлым летом – дай бог, будут и следующим… Надеюсь...
Остановившись на пороге, я не сделал больше ни шага – здесь всё должно остаться неприкосновенно. Вытряхнув на улицу снег с домотканого половичка, на котором стоял, замёл следы своего пребывания облысевшим банным веником и запер за собой дверь – как было – на палочку.

Обратно к церкви я вернулся тем же путём, что и пришёл. Несколько раз терял равновесие, падал, а точнее, спрыгивал, предусмотрительно хватаясь за верхнюю жердь, залезал обратно и как канатоходец, раскинув руки, шёл дальше…
Темнело. Надо срочно что-то придумывать с ночлегом. Решил наудачу обойти несколько неисследованных домов на краю посёлка. Но теперь уж только на лыжах – хватит приключений. Я устал и потому сразу взял рюкзак с собой, чтобы обратно не возвращаться. Дома были разные – побольше, поменьше, некоторые – в два этажа; крепкие, осанистые… но старые, как и большинство построек на затерявшемся во времени заснеженном острове. Все были заперты.

Когда я добрёл до последнего дома, уже было темно. Толстые, тёмные доски его двери перечёркивала массивная, изъеденная ржавчиной полоса, в прорезь которой была вставлена разомкнутая дужка тяжёлого навесного замка… Как бы не заперто... Мне ничего не оставалось, как снять его и заглянуть в эту хоромину…

Внутри было пусто, если не считать русской печки с облупившейся побелкой, железной кровати с ватным матрасом в синюю полоску, да квадратного стола в центре единственной комнаты. На столе луч фонаря выхватил белый прямоугольник тетрадного листка. Я подошёл взглянуть. На этот раз записка была адресована хозяевам дома: «Дорогие хозяева! Простите за вынужденное вторжение и большое спасибо за приют. Группа туристов из Волгограда.» Эко, вас, ребята, занесло…
 
Я повертел листок и положил на место. Даты не было. Наверное, давно приходили: у дома – никаких следов присутствия. А чем же они топили печь? Я прошёл по дому, заглядывая во все углы. Дров – хоть шаром покати… Судя по всему, на этом лысом острове дрова должны быть страшным дефицитом. Прячут их, что ли? Кстати, за весь день моих хождений я не встретил ни одной поленницы. А плохо дело-то! Всё это пахнет холодной ночёвкой, а я уже едва таскаю ноги от усталости…

Страстное желание выпить горячего чая погнало меня на поиски топлива. Да где тут искать? Всё замело… Покрушить на дрова чью-то собственность не позволяло воспитание… В общем, единственной моей добычей стал покосившийся кол от старого забора, макушка которого выглядывала из сугроба.

Котелок со снегом и щепки порубленного кола отправились в чёрный зев печки. От покрывавшей стол газеты был оторван кусок для растопки, чугунная задвижка со скрежетом сдвинулась, освобождая трубу, вниз посыпалась сажа… Чиркнув спичкой, я запалил газетный комок, обложенный мелко колотой лучиной. Огонь занялся, но дым, не желая уходить в трубу, стал наполнять комнату. Тяги не было. То ли существовала ещё одна заслонка, которую я не сумел обнаружить, то ли трубу запирала пробка холодного воздуха. Так или иначе, дым упрямо шёл в избу, превращая помещение в душегубку.

Присев на корточки, я сунул руки в печку, поближе к огню. На этом уровне ещё можно было дышать. Впрочем, дымовая завеса поднялась вверх, собираясь под потолком белёсыми пластами… А печь, как и следовало ожидать, осталась первозданно холодной – щепки сгорели быстро, едва успев растопить снег в котелке. Потребность поспать была столь сильной, что заглушала чувство голода, но я скормил себе два сухаря с тонкими кусочками сала, запил чуть тёплой водой и лишь тогда стал готовиться ко сну…

Вероятно, дом был нежилой, потому как отсутствовали хоть какие-то вещи: ни старых ватников, ни тряпок – словом, ничего такого, чем можно было бы хоть как-то утеплиться. Так что пришлось поверх лежащего на кровати матраса положить пенку и залезть в спальник, засунув его нижнюю часть вместе с ногами в пустой рюкзак.

Ночёвка в ледяном доме получалась по-настоящему холодной. Мороз грыз тело со всех сторон, не давая подремать и нескольких минут. Чтобы согреться, были использованы все возможные способы: я сворачивался калачиком, пытаясь надышать в спальнике приемлемую температуру; раздевался и клал всё сверху; надевал всё на себя… Пробовал даже накрыться матрасом, но от него исходил жуткий полярный холод. Чего только ни приходило в голову – и вернуться в маленький домик с фотографиями, и рыть снежную нору, и снести соседский забор на дрова… Но уже не было сил на подобные свершения.

Я сильно подозревал, что если вырублюсь по-настоящему, то наступившее утро обнаружит на этой кровати мой холодный труп, и потому дремать приходилось вполглаза, контролируя степень охлаждения. Ну, надо хоть как-то отдохнуть. Почувствую «край» – буду бегать вокруг дома всю ночь, пока ноги не отвалятся…


День пятый

Вся ночь прошла в борьбе за «живучесть», намаялся – сил нет. А к утру похолодало сильнее. Я терпел сколько мог, но когда в заиндевевшем окошке забрезжил свет, я решил, что уже достаточно отдохнул в «криокамере» и настала пора прекратить затянувшийся эксперимент. Выскочив из спальника, я принялся бегать по комнате, грохоча негнущимися ногами. Промороженное за ночь тело стойко сохраняло свою деревянность. Всё! Будем считать, что отдохнули. Надо валить отсюда!
Лучший способ согреться – это бег на лыжах с рюкзаком за спиной. Метод, хорошо себя зарекомендовавший в прошлом, сработал и на этот раз: полчаса вынужденного энергичного движения по глубокому снегу выгнали из тела остатки холода. После тяжёлой ночи было радостно ощущать себя видящим, слышащим и даже бегущим… Ээхх! Жить хорошо!

А собаки-то нету… Думал, выйду утром, а он – тут как тут… но нет – Предатель на утреннюю поверку не явился… Ну да Бог ему в помощь.

Я всё дальше и дальше уходил от острова с его замёрзшими домиками и церковью под шатровой крышей, будто застывшими во времени. А впереди, на горизонте, потихоньку вырастала полоска берега… Вылизанная ветром поверхность озера гладко поблёскивала толстой коркой наста. Лыжи с хрустом проламывали его, оставляя за собой неглубокую колею.

Поначалу бежалось довольно легко, но где-то через полтора часа я почувствовал, что начинаю замедляться. В теле постепенно накапливалась предательская вялость… Даже рюкзак как-то потяжелел, словно кирпичей наложили… Не сразу, но сообразил: меня догоняли последствия холодной, бессонной ночи. Тем более, что утром умчался без завтрака, решая более насущную проблему личного обогрева. Надо было срочно себе помочь. Решив перекусить на ходу, я переложил из рюкзака в нагрудный карман штормовки три сухаря, чтобы съесть их по дороге. Движения стали заторможенными, хотя ноги упрямо тащили меня к далёкому берегу. Там были дрова и возможность попить чаю. Все сильнее хотелось есть, пить и спать. Хотя, скорее, в обратной последовательности.
 
Я брёл в какой-то дремоте, волоча за собой палки, и рассеянно грыз сухарь. Во рту было сухо. Маленькие кусочки царапали щёку, не желая превращаться в кашицу. Чтобы добавить в организм жидкости, я нагнулся черпнуть снега… Наверное, слишком резко: голова закружилась, я плюхнулся на колени…

Я сидел, медленно катая во рту ржаные комочки, приправленные снегом, бездумно разглядывая облезлую надпись «Новгород», некогда украшавшую мои лыжи. Рука в очередной раз опустилась в карман за сухарём и нашарила там пустоту. Вот, не заметил, как всё слопал! И лучше не стало… Жаль… Внезапное окончание завтрака вернуло меня к реальности.

«Ну что, так и будем сидеть?» – лениво спросил я себя, предчувствуя, что неизбежно придётся делать сверхусилие. Вставать не хотелось. Оттягивая этот момент, я ещё поел снега, благо, он перед носом. Потом с трудом поднялся на ноги. Такое ощущение, что во мне всё скрипит и хрустит… Да что же это такое! Что-то закипало у меня внутри. Это поднималась злость – злость на дурацкую беспомощность и на самого себя.

Волна гнева плеснула в лицо. А ну, встряхнулся, сволочь! Давай, шевелись! Пошёл! Подталкиваемое палками тело сделало шаг и двинулось вперёд. Через некоторое время я всё-таки поймал ритм и начал набирать ход. Два такта – два шага – вдох носом… Четыре шага – длинный выдох через сжатые губы… Раз-два – вдох… Раз-два-три-четыре – выдох… Запущенный в работу организм постепенно приходил в норму. Я сбавил темп, чтобы не загнать себя раньше времени. «Теперь никаких остановок, пока не дойдёшь до леса! А то, ишь ты, развезло его – всего-то одну ночь не поспал!» – продолжал ругать я себя, зло отрабатывая палками.

Как бы там ни было, расстояние сокращалось. Уже отчётливо были видны деревья на берегу. Начали попадаться камыши… И тут обнаружилось, что характер снежного покрова изменился: наст куда-то исчез! Снег под лыжами стал мягким и липким. То ли незаметно потеплело, то ли тут какой-то микроклимат – чёрт его знает! Начался подлип, о котором я уже успел подзабыть за время озёрного перехода. Пришлось бросить рюкзак и заняться обработкой лыж салом, один вид которого тут же порождал урчание в животе.

Решив, что сало нужно не только лыжам, я примерился и вонзил зубы в солёный кусок с розовыми прожилками, отрезав захваченную часть ножом возле самых губ. «Ладно, заслужил, но только один укус», – мысленно поощрил я себя, старательно работая челюстями. Сало положил на рюкзак, чтобы потом спрятать.

Я уже убирал нож, когда за спиной услышал осторожное чавканье. Резко обернувшись, успел заметить, как остатки так долго выручавшего меня сала исчезают в собачьей глотке. Ошеломлённый таким коварством, я растерянно наблюдал, как пёс сглотнул добычу, облизнулся, повёл носом в поисках добавки и, не найдя, уставился на меня, растянув губы в своей собачьей улыбке. Он явно был доволен нашей встречей.

Дело было сделано, и вернуть обратно ничего нельзя. В одну секунду я лишился, можно сказать, средств передвижения.
– С-с-собака! Ну ты с-с-собака! Ну ты предатель! – процедил я под впечатлением внезапной утраты и борясь с искушением запустить в него чем-нибудь тяжёлым. Пёс почувствовал изменение в отношениях и отступил, виновато пригибая голову. Он смотрел на меня, помаргивая, словно просил прощения. Я вздохнул.
– Знаешь, собака, чьё мясо съела… Ах ты, бродяга! – это прозвучало уже спокойнее, и Предатель, понявший, что этот грех ему, вероятно, будет отпущен, в ответ осторожно вильнул хвостом. Но я ещё не всё сказал.
– А ты вовремя пришёл – к обеду, – не скрывая сарказма, продолжил я. – И, судя по твоим испорченным манерам, на охоте тебе на этот раз не слишком повезло, – сказал я, закидывая рюкзак за спину. – Но замечу, мой дорогой свободолюбивый друг, это не повод воровать чужое сало… Тем более, что только малая часть его предназначалась для употребления внутрь, и вовсе не таким способом, как это сделал ты. Но тем страшнее твоя вина, ибо это сало требовалось для смазывания нашего подвижного состава, и теперь, благодаря тебе, мы этого лишены. Короче, ты редкостная свинья!

Закончив читать собаке нотацию, я выдохнул и немного успокоился. Принял всё как есть – что случилось, то случилось. Но собака… Под напором моих аргументов пёс как-то сник, сжался… Похоже, он был крайне огорчён и даже смущён своей несдержанностью. Он прятал глаза, неуверенно мялся, поджимал хвост, а в завершение просто лёг в снег, закрыл лапами нос и заскулил.

Его неприкрытое раскаяние было столь драматично, что теперь уже я почувствовал себя виноватым в том, что вверг животину в такую бездну отчаяния. Правда, не знаю, была ли собачья печаль вызвана неправедно слопанным салом или только моим праведным гневом, и вообще, связались ли в её собачьей голове эти два события – не знаю…

Не выдержав, я подошёл к лежащему псу. Тот перестал скулить, печально взглянул на меня, подняв бровки домиком. Мне вдруг стало ужасно тоскливо… и за него, и за себя, и за всю эту дурацкую ситуацию, выдернувшую несчастную псину из её привычной, обыденной жизни.

Я сидел на корточках, гладил печальную зверюгу, чувствуя под мехом проступающие рёбра.
– Эх, собака-собака, хорошая ты собака, – бормотал я, приглаживая потрёпанную шерсть.
Однако природный оптимизм пса дал о себе знать, и вскоре он, с почёсанным пузом, уже весело махал хвостом и носился вокруг меня, готовый к новым приключениям. Гармония отношений была восстановлена. Я встал на лыжи.

– Ну вот, дружок... Ты опять стоишь перед выбором, и я не знаю, куда понесут тебя твои собачьи ноги…

Повернувшись, я двинулся к берегу, обходя камыши и прислушиваясь к звукам оседающего под лыжами снега. А сзади бежал мой попутчик, принюхиваясь к запаху лыжни. Что же, вероятно, таков был его выбор, хотя не знаю, как повлияло на его решение намазанное на мои лыжи сало. От всех этих переживаний совершенно забылось намерение – достигнув леса, устроить привал с чаем… стёрлось как-то. Вспомнил уже на ходу, но решил больше не останавливаться: чувствовал, что легко могу впасть в сонливую прострацию, если потеряю рабочий ритм.

Добравшись до кромки леса, я оглянулся, мысленно соединив прямой линией едва видневшийся на горизонте остров, откуда я пришёл, с местом, где я стою, и продлил её в том направлении, куда надо идти. Карта в моей голове показывала: если придерживаться этого курса, то после изрядного куска леса я попаду на берег другого озера, правда, гораздо меньшего по размеру. Ещё раз проверив направление, я прицелился в стоящую на воображаемой линии ёлку, метрах в сорока, и двинулся к ней. Там выбрал новый ориентир. Так и шёл, оглядываясь, прицеливаясь, компенсируя неизбежное отклонение, если приходилось огибать препятствие.

Озеро давно скрылось за моей спиной, и теперь сплошной еловый лес окружал меня со всех сторон. Собака покорно трусила сзади, вполне довольная жизнью. Когда я оборачивался проверить прямизну маршрута, пёс неизменно начинал улыбаться и метелить хвостом.

Через какое-то время лыжи вынесли меня к просеке. Порывшись в памяти, я вспомнил, что на карте был такой частый пунктир, пересекающий этот лесной массив. Вероятно, это зимник – дорога или, скорее, направление, которым местные пользовались только зимой. В подтверждение этой мысли на просеке были видны следы трактора и волокуши – железного листа, на котором обычно таскают негабаритный груз, как на санях.

Отполированная листом снежная полоса почти перекрывала рытвины грунтозацепов трактора. Судя по следам, он прошёл влево… и не так давно, не более суток назад. Дорога была заманчиво роскошной – идти бы по ней и идти… Но мне, к сожалению, не туда. Прицелившись в следующее дерево, я перешёл просеку и нырнул в лес.
Под зонтиком еловых лап сумрак всегда приходит быстрее, хотя постепенно глаза привыкают. Снег по-прежнему был влажным, и теперь я натирал лыжи оставшимся у меня огарком свечи. В такие технические паузы пёс ложился в снег и ждал, пока я вновь не надевал рюкзак, не порываясь удрать куда-нибудь в поисках собачьих приключений.

Более всего меня беспокоило то обстоятельство, что лес становился плотнее: огибая очередной завал, требовалось выйти в точку, из которой просматривался мой пройденный путь до препятствия, чтобы понять продолжение линии маршрута, а в таком дремучем лесу сделать это было чрезвычайно тяжело.

В какой-то момент стало очевидно, что моя петляющая лыжня всё-таки сбила прицел «деревянного» азимута... Теперь я шёл просто «куда-то туда»… Оставалось надеяться только на собственное чутьё. Если промахнусь мимо озерка правее, то лесом – дня два пути до деревни. (Это напрямки, а не бродя кругами). А если уведёт левее… это хуже – ни жилья, ни дорог на многие километры… Всё это крутилось в голове, пока я шёл от дерева к дереву, желая думать, что иду по прямой.

Конечно, можно заночевать и тут, а утром, к примеру, вернуться по своей лыжне на просеку, уйти влево… Где-то там должна быть «железка» на Мурманск… Точно не промахнёшься… Вдоль неё до станции… Или по зимнику – он обязательно приведёт к людям… Жаль только, еды осталось на один раз… Да билеты уже куплены на поезд, который отправляется в Питер следующей ночью… Вот такой расклад…

Ни один из вариантов мне не нравился. Тогда остаётся рискнуть и довериться внутреннему компасу. Всё это время, пока я пытался разобраться в обстановке, ноги несли меня вперёд, словно подтверждая правильность принятого решения. Слава богу, чутьё меня не подвело.

Около одиннадцати вечера наш отряд наконец вырвался из леса на низкий берег небольшого озера… Ну, как «небольшого»? Нормальное такое… Конечно, не сравнить с предыдущим, но вполне себе озеро – с ёлками по берегам. В общем, получилось. И я был чрезвычайно рад этому обстоятельству, избавившему меня от голодных блужданий. А ещё нас ждал сюрприз: я увидел дома. Точнее, два дома. (Не помню их на карте…) Один – довольно большой, с виду очень старый, выглядывал из сугробов безжизненными подслеповатыми окнами. А вот второй – можно сказать, и не дом вовсе, а самая настоящая церковь, со знакомой уже шатровой крышей. Не знаю почему, но мы с собакой сразу двинулись туда.

При ближайшем рассмотрении оказалось, что это не церковь, а построенная по тому же принципу шестигранная деревянная колокольня. Дверей не было, а за порогом сразу начиналась лестница, припорошённая снегом. Чёрт побери, куда ни придёшь – всюду сплошные «Кижи»… Только сильно запущенные… Меня распирало любопытство: очень хотелось посмотреть, как там внутри. Оставив лыжи и рюкзак под охраной лайки, я взял ещё не сдохший фонарик и полез…

Лестница шла по часовой стрелке крутой спиралью. Под моей тяжестью деревянные ступени скрипели на все лады. Опасаясь, как бы это всё не рухнуло, я осторожно ставил ноги ближе к точкам крепления досок – там и скрипело меньше. В сумеречном свете, проникавшем через пустые оконные проёмы, я увидел, что стены непонятно зачем были оклеены газетами, и теперь то, что от них осталось, отсвечивало желтоватыми пятнами. Кое-где ободранная бумага свисала со стен клочьями, покачиваясь и шелестя на сквозняке. Кому пришло в голову оклеивать газетами продуваемую всеми ветрами колокольню?

Я осветил фонариком пожелтевший лист: «Петербургские ведомости. 1911 год». Ничего себе! Это же сколько они тут висят?! Рядом, прочно держась за тёсанные потемневшие брёвна, располагался разворот газеты «Неделя» того же года. А ниже трепыхались на ветру другие кусочки древней прессы…

«Нива», – разобрал я. А год – 1887… Ишь ты! Да тут музей древностей!
Обуреваемый любопытством, я принялся читать всё подряд: «Сорокалетний юбилей преподавания профессора В. Л. Грубера». О как! С гравюры на меня смотрел дородный дядька с бакенбардами до плеч… Хм, смотри-ка, вот они – модники времён Александра II…

Та-аак, а что у нас здесь? – «Политическое обозрение». «Петербургская комиссия по афганскому разграничению…» – кусок оторван.
Или вот ниже: «Путевые альбомы Миклухо-Маклая». Ну, кто ж не знает старика Маклая! «В Париже был открыт памятник Берлиозу. Речей произнесено не было». Невежливо… Композитор – знаменитый… Могли бы и произнести…
«Торговец животными Гагенбек…» – Ха, опять знакомая фамилия… и упоминалась она… у-у-у… Шклярского – «…отправил в Японию на пароходе «Электра» шесть оленей и девять серн». …Ну да, а заодно группу индейцев в зоопарк… нехороший человек…
А это что за фото? – «Портрет профессора Боткина по поводу тридцатилетнего юбилея врачебной деятельности». Даа… Об этом товарище всем известно… Правда, в лицо не признал…
Интересно!.. «Высочайшие рескрипты»… Тут дырка…
«Правительственные известия»… – оторвано…
О! «Наука и литература»… Что тут пишут? – «В Париже 4 апреля открыт Астрономический конгресс, президентом коего выбран русский астроном Струве»… Это который? Тот, что из Думы или однофамилец? Ладно… Пропустим…

Я увлечённо ползал по ступенькам, переходя от одного обрывка газеты к другому. Так-таак… «Баритон г. Любимов организовал оперную труппу с хором для гастролей в главных городах Волги». Господина Любимова не знаю…
«Некрологи»… «8 апреля скончался генерал от инфантерии, комендант Санкт-Петербургской крепости И. С. Ганецкий». Ууу… целый генерал…
А тут что? Смотри-ка, древняя реклама?! «Новая Бавария – пивоваренный завод Кушелева-Безбородко!» Ого! Пивко пошло!.. М-мм… здесь про зубы: «Покупайте зубной эликсир «Бенедиктов». На картинке – бутылочка фигурная, этикетка в завитушках… «Зубочистныя средства Пелетье»… Эти – в коробочке… Ишь ты – зубочистнЫЯ!

Дальше крупным шрифтом на пол-листа: «Новое издание А. Ф. Маркса. – Шесть комедий П. П. Гнедича для театра, любительских и домашних спектаклей»…

Я так погрузился в изучение газет, что очнулся только когда стало невозможно разглядеть буквы. С досадой посмотрел на фонарь – тонкая спираль лампочки еле тлела. Вспомнив, что всё-таки хотел побывать наверху, я преодолел ещё десяток ступеней, взбираясь на подгнившую площадку колокольни. Конечно, колокола не было… Должно быть, утрачен в круговороте истории.

Из-под резного козырька были видны недалёкие окрестности, окутанные ночной серостью: озеро, ёлки, домик. Перегнувшись через перила, я посмотрел вниз. Неподалёку из кучи снега торчали венцы старых брёвен, покрытые белыми шапками. Не иначе как руины церкви. Должна же быть церковь, если есть колокольня… А вот это – кое-что интересное…

Прямо под собой я увидел заснеженную крышу пристройки, примыкавшей к моей шестигранной башне. Я спустился вниз, с сожалением покинув полную исторических прелестей избу-читальню. Собака ждала у порога.
– Ну-ка, пойдём, посмотрим, – позвал я её. – Тут, за углом, похоже, есть очень интересное местечко.

Обойдя сруб, я действительно обнаружил «местечко» в виде небольшого, прижавшегося к стене колокольни дощатого сарая. Здесь дверь была на месте, хотя болталась на ржавых петлях. Я легко зашёл внутрь. На земляном полу – чёрной кляксой старое костровище, рядом толстая колода, а у стены – осыпавшаяся поленница настоящих берёзовых дров! Вот это подарок!

– Ну как, тебе тут нравится? – спросил я собаку, осторожно заглядывающую через дверной проём. – Можешь не отвечать: лучшего места сейчас всё равно не найти. Тем более с дровами.

Так… Костёр разожгу в центре… Потолок – высокий, в прыжке не достать… Дым будет уходить через щели под крышей, ну, или пойдёт через небольшое, вытянутое прямоугольником, световое окошко. Вертикальная перекладинка разделяла это лишённое стекол окно на два неровных квадрата. Помещение – подходящее (три на четыре где-то) – то, что надо.

День был тяжёлым. Я зверски устал и проголодался. Вообще, желание поесть присутствовало постоянно – даже, когда я ел. От него невозможно было спрятаться – только отвлечься. Так было и теперь.

Прежде чем закупориться в сарае, надо было сделать ещё одно дело. В обществе пса, который ходил за мной, как привязанный, я по своей лыжне вернулся на опушку, нарубил лапника для подстилки, завалил попавшиеся по пути две сухие ёлочки, увязал всё верёвкой в огромный тюк и приволок это добро к порогу.
Оглядев своё богатство, я подумал, что неплохо добыть ещё хотя бы небольшое брёвнышко – тогда придётся реже вставать, чтобы подкинуть дров. С этой мыслью я двинулся к тому месту, которое я принял за церковные руины. При ближайшем рассмотрении всё оказалось не так радужно: похоже, брёвна лежали кучей и были намертво сцементированы снегом. Уцепившись за торчащий торец, я хорошенько дёрнул. Ничего не шелохнулось. С тем же успехом я мог попытаться сдвинуть с места и колокольню.

– Ну, ладно… Будем работать с тем, что есть, – сказал я вслух, отметив про себя, что уже давно разговариваю не только с собой, с собакой, лыжами, но и со всем, что меня окружает.

В пристройке было темно. А так как мой фонарик благополучно окочурился, я на ощупь подобрал несколько поленьев, вынес их на улицу – там было хоть что-то видно, и прямо у порога превратил их в лучину. С принесённых сухих ёлок наломал веточек, не тратя времени на сортировку, потому что с одного из поленьев я уже содрал приличный кусок берёзовой коры для растопки.

Небольшой костерок раздвинул темноту. Его отсветы бодро запрыгали по серым доскам стен, создавая подобие уюта. Я поставил топиться снег в котелке… Еловую жердинку затащил внутрь, тут же, на колоде, порубил, оставив двухметровую макушку… Больше всего в предстоящих ночных бдениях я рассчитывал на эту самую колоду, решив пустить её в качестве костровой основы. Подпёртый обломком кирпича чурбан притёрся серым боком к горящим поленьям. Двухметровая палка удобно устроилась сверху, и получился хороший подвес для котелка.

Продолжая обустраиваться, я разложил вдоль единственной бревенчатой стены толстую подушку лапника. Похвалив себя за предусмотрительность, достал из ремнабора два гвоздя, которые вбил обухом топорика в потрескавшиеся брёвна. На гвозди наделись люверсы брезентового тента, образовав на стене импровизированный ковёр, нижний край которого накрыл хвойную подстилку. Отлично – всё уютнее и уютнее! Бросив на брезентовую кровать рюкзак, я уселся сверху, оглядывая свои хоромы. Чего-то не хватает… А где собака?

Я выглянул на улицу. Лежащая в снегу лайка поднялась мне навстречу. Переступив ногами, она вытянула шею, заглядывая в освещённый тёплым светом сарай. Собака просяще глянула на меня, тонко скульнув.

– Заходи, – я посторонился, пропуская её. – А то смотрю – что-то тебя нет… Думал, может, ты опять куда… по своим делам… на ночь глядя, – очень по-семейному ворчал я, возвращаясь на своё место у костра.

Пёс, покрутившись по сараю, скромно лёг на торчащие из-под брезента еловые ветки. Он свернулся клубком, поглядывая сквозь полуприкрытые веки на огонь.
– Так ты теперь ещё и культурный – смотри-ка, на мой брезент не претендует, – пробормотал я, дёргая завязки рюкзака, чтобы достать продукты и, как у нас говорили, «жорнабор» (в моем случае – ложку и кружку).

Подошёл так долго оттягиваемый момент готовки. Нарочито, не торопясь, хотя внутри всё плясало и булькало, я вспорол пакетик сухого супа «со звёздочками» и высыпал содержимое в кипящую воду.

По сараю поплыл чарующий запах еды. Пёс поднял голову, сглотнул. Его глаза уставились на котелок. Я сделал то же самое и понял, как очевидное, что сегодня нарушу слово, данное охотникам, и буду чувствовать себя последней сволочью, если этого не сделаю.

– Погоди-погоди, ещё не готово, – ворковал я, склонившись над дымящейся похлёбкой, и, как колдун над зельем, бросил большую щепоть соли. Варево взбурлило, выдав облако волшебного аромата. Собака, ещё не зная о моих тайных намерениях, отвернулась, видимо, чтобы не портить себе настроение. Только подвижный нос, возбуждённо втягивающий воздух, выдавал её.
Подхватив котелок рукавом штормовки, я отставил его в сторону, прикрыв крышкой, – пусть немножко остынет.
– Придётся ещё потерпеть, – провозгласил я, посмотрев на пса. – Будешь лопать горячее – обожжёшься! – и назидательно указал пальцем в потолок.
Из двух маленьких окошек в стене и щелей между досками отчаянно тянуло сквозняком.
– И вообще, два окна – это роскошь, – сообщил я собаке.

Чтобы не сидеть как дурак над кастрюлькой, я решил хоть немного утеплить своё жильё. Моя неразлучная фанерка и тут мне пригодилась: приколоченная к одному из окошек, она запечатала его наглухо. Теперь дым благополучно валил в оставшуюся дырку в стене, как в трубу. По поводу щелей в стенах у меня тоже была идея. 

Выйдя на улицу, я позвал за собой лайку, чтобы не оставлять её в обществе котелка. Идея была такая: надо соорудить классическую «завалинку», то есть завалить стену сарая снегом как можно выше. Так я и сделал. Минут через двадцать постройка на треть была укрыта снежной подушкой. Откуда только силы берутся?.. Казалось, дойду – упаду и всё... Ан нет! Даже успел газету почитать… Впрочем, если честно, двигался уже на автопилоте.

– Ну, собака, пошли вечерять, – пригласил я своего четвероногого друга.
Тот, вежливо отряхнувшись, проскользнул в дверь, к огню.

Устроившись на брезенте, я притянул к себе котелок. – Ещё горячий. – На всякий случай, макнул туда палец: – Нормально.

Налив порцию в крышку армейского котелка, извлёк из мешка четыре сухаря – всё, что осталось…

– Два – нам на завтра, – решительно сказал я, убирая их с глаз долой, – а два – сегодня. Тебе и мне.

Собачий сухарь я поломал на кусочки, и они падали в плошку, тут же разбухая в супе, превращая его в кашу.

– Ну, вот, – твоя порцайка. – С этими словами я поставил наполненную до верху крышку перед собачей мордой. Пёс отреагировал моментально – вскочил-нюхнул-лизнул! Сарай наполнился его радостным чавканьем.

– Ну, слава богу. А то я думал, вдруг не понравится, – изрёк я, протягивая руки к своей порции, едва сдерживаясь, чтобы не сожрать её вместе с котелком. На ложку я решил не размениваться и стал пить горячую солоноватую воду с плавающими в ней божественными звёздочками, прямо через край. Чудесный напиток тоненькой струйкой вливался в меня, сообщая немыслимое блаженство, от которого закрывались глаза.

Чавканье рядом прекратилось. Не отрываясь от котелка, я скосил глаза. Псина сидела возле идеально вылизанной крышки и гипнотизировала меня взглядом. Я отлип от своей посуды.

– Уже справился? Экий быстрый… – пробормотал я, облизывая губы. – Ладно уж… – Я отлил в собачью «тарелку» немного супа из своего котелка. – Только сухарей больше нет… Эй, как это нет?! Я так увлёкся едой, что забыл про свой собственный сухарик. Щедро отломил от него четвертинку и растёр в пальцах, посыпая собачью похлёбку:
– Ешь! – промычал я, засовывая остатки ржаного сухаря в рот.

Всё когда-то кончается – кончился и суп. Я сходил за снегом для чая, натолкав его в тот же котелок. (А какой смысл его мыть, если там всё равно была еда!) Чай подоспел быстро, и мы продолжили наше пиршество. На этот раз собаке достался кубик сахара, который тут же был радостно сгрызен. Себе я тоже отложил один, спрятав два оставшихся на утро. Чтобы не проглотить сахар сразу, я раздавил его обухом топора на дощечке.

Чай пил, макая палец в горку сладких кристаллов.
После чая мы с псом вышли прогуляться. (Собственно, чай пил я. Он лакал талую воду, которую я сообразил плеснуть ему в крышку.) На улице было тихо. Тёмное небо закрывали низкие облака. Ветер унялся. «Может, снег пойдёт – потеплеет», – подумал я, разглядывая чёрный силуэт колокольни на фоне едва белеющего озера. Потоптавшись минут десять, мы отправились укладываться.

Как можно плотнее притворив хлипкую дверь, я возвёл баррикаду из поленьев, отгораживая спальное место от холодного воздуха, сквозящего через дверные щели. Разложил под рукой дрова, чтобы можно было подбросить, не вылезая из спальника. Колода жарко тлела, испуская приятное тепло, даже брезент за спиной нагрелся. Хотя если к нему прислониться, вполне ощущался кусачий холод стылых брёвен.
– Ну что, отбой! – оповестил я устроившуюся на хвойных ветках собаку. Она улыбнулась и положила мохнатую голову на лапы.

Этой ночью я решил всё-таки разуться и спать без ботинок – в шерстяных носках. Согретые у костра туристские чёботы отправились в глубины спальника. Одетый во всё, что у меня было, я последовал за ними… Шапка натянута на самые брови, молния застёгнута по самый нос. Всё… Глаза закрыты в ожидании сна. Но сон не шёл. Ну вот – опять… Теперь-то что мешает?.. А мешало присутствие какой-то раздвоенности. Ощущение усугублялось тем, что один мой бок уверенно нагревался, зато другой сообщал о наличии ледяного космоса по правому борту.

Покрутившись, я открыл глаза и стал наблюдать, как дым, собираясь под потолком, мягким потоком плавно утягивается на улицу. «Всё хорошо», – принялся уговаривать я себя, – «Всё в порядке… Шли-шли, дошли… Не промахнулись. Молодец. Посмотрели кучу всего интересного, нашли чудесную лачугу с дровами. Огонь горит, крыша – над головой. Что тебе ещё надо? Последняя ночь в лесу. Остался один переход, и завтра, в это же время, ты будешь сидеть в поезде, в тёплом вагоне, который отвезёт тебя домой…»

Так-то оно так… Я вздохнул. В душе сидела заноза, с которой непонятно что было делать. И чем больше я об этом думал, тем хуже становилось. На тот момент внятного решения не существовало. «Так», – сказал я себе, решив прекратить бессмысленные внутренние метания. – «Всё будет завтра, завтра и посмотрим».
Приоткрыв молнию спальника, я освободил руку, чтобы подложить в огонь полено. Собака приподняла голову. В её глазах отражались язычки пламени.
– Спи давай, проблема, – буркнул я, забираясь в спальник с головой, чтобы надышать приемлемый микроклимат. Постепенно я согрелся и заснул.

Ночь прошла без приключений; несколько раз просыпался от холода, подбрасывал дрова в затухающий костёр и снова засыпал…


День шестой

Когда я окончательно проснулся, на улице было уже светло. День настырно пробивался через окошко и щели между досками, разбавляя серый полумрак сарая. Костёр догорел, покрывшись шапкой пушистого пепла. От колоды остались два обугленных конца – она сделала свое дело.

Собака, свернувшись клубком, лежала на моём спальнике. Наверное, перебралась под утро, когда огонь погас. А я-то думаю, что это ногам так тепло?.. Почувствовав моё движение, пёс поднял голову.

– Ну, с добрым утром, папанинец! Не замёрз?

Заслышав мой голос, лохматый полярник потянулся и от души зевнул, распахнув фиолетовую пасть, показывая длинный язык и острые зубы. Завершив своё собачье пробуждение, уставился на меня, мотая хвостом. Весь его вид олицетворял полное внимание и готовность к подвигам – мол, только скажи, а уж я-то!!! (Как «двое из ларца» в мультике: «Что, новый хозяин, надо?!!»).

– Сейчас огонь разведём, – пообещал я, вылезая из спальника в бодрящий морозец сарая. Зато вынутые из спального мешка ботинки были тёплые – спасибо моей предусмотрительности и собачьему обогреву! Под серым пеплом нашлись горячие угли. Пара обгоревших обрубков, несколько щепок – и костёр снова заработал. Собака подошла поближе, подставляя бок теплу.
 
Натянув поверх ботинок бахилы, я вышел с котелком набрать снега. Вся округа сияла такой белизной, что пришлось щуриться, пока глаза не привыкли. Да, вид совсем не тот, что вчера. Природа встречала тишиной и простором. Хорошо! Я радостно потянулся. Метрах в трёхстах, на озере, располагался островок. Он так сливался с берегом, что казался небольшим мысом. Но я помнил, что на карте тут обозначен остров. Через его западную оконечность должен проходить мой маршрут.
Налюбовавшись пейзажем, я вернулся в сарай готовить еду. Всё было сделано быстро: суп разделён по-братски, как и два оставшихся сухаря. Теперь ничего не мешало натереть для профилактики лыжи огарком свечки и двинуться в путь.

Оставляя за спиной притулившуюся у колокольни лачугу, я, в сопровождении пса, вышел на лёд и направился к приметным берёзам на той стороне озера. Собака бежала рядом, ночной наст был для неё достаточно крепок, а вот для меня – уже нет. Катиться было невозможно, движение – только шагом. Пройдя контрольную точку на краю острова, я увидел, что его береговая линия изрезана бухточками и мысками, а на одном из мысков из-за ёлок выглядывает деревянная крыша с маленькой луковкой и крестом.
 
– Вот те на, ещё одна церковь!

До неё было рукой подать, и я решил не отказать себе в удовольствии посетить очередную достопримечательность, клятвенно пообещав больше нигде не останавливаться и не уходить с маршрута.

Когда я, преодолев сугробы, добрался до постройки, то понял: это не церковь, а часовня – маленькая, аккуратная, но заброшенная. Вместо окон – пустые проёмы. Вероятно, рамы утащили мародёры, как, собственно, и двери – их не было. Я заглянул внутрь. Моему взгляду предстала печальная картина: пустая комната, мусор на полу; напротив входа – невысокий подиум с двумя витыми, облупившимися колоннами по бокам. Одна покосилась – будто её пытались выдернуть.
 
Колонны – из цельных брёвен, превращённых умелыми руками в плавную восходящую спираль – увенчаны квадратной капителью. Я провёл рукой по гладким завиткам. В нижней части, примерно на высоту человеческого роста, сохранились следы голубой краски, а выше – остатки жёлтой и красной. Ого! Выходит, здесь всё было довольно ярко раскрашено!

На полу валялась конструкция с отломанной ногой, напоминающая пюпитр… Наверное, это был… как там его называют… аналой. В общем, я прислонил его к стене и сел на краю подиума, выискивая на стенах и потолке остатки былой росписи. Да-а, представляю, как это выглядело раньше…

Судя по следам, последний раз часовню грабили не так и давно: светлое дерево ещё не успело потемнеть на местах разломов. Варвары! Кому мешало?.. Может, конечно, они очень бедные, и ни купить, ни сделать себе окна или двери не могут… Но зачем так всё крушить?! Нет, определённо, варвары...

Подталкиваемый чувством стыда за своих сограждан, я собрал мусор у входа. Подмёл пол еловым «веником». Выправил витой столб. Прикрутил проволокой обломок ноги к аналою и поставил его в центре подиума, где, похоже, он и должен стоять. Так выглядело аккуратнее… Говорят, разруха порождает разруху… Человек склонен мусорить там, где намусорили до него… Как там у Шварца – «Весь мир таков, что стесняться нечего»…

Вышел на крыльцо, где меня послушно ждала собака.

– Такие дела, – сказал я ей. – Люди… они ведь знаешь… иногда не совсем люди… – Надел оставленные у порога лыжи. – Ну, спаси и сохрани тебя! – пожелал я часовне на прощанье.

«А интересно, что вообще эта часовня делает на острове? Храм был на берегу, а она – здесь, на отшибе», – думал я, двигаясь через утыканную снежными кочками полянку. Словно отвечая на мой вопрос, лыжная палка зацепилась кольцом за торчащую из снега деревяшку. Деревяшка была потемневшей, но явно имела следы обработки. Я расшевелил снег рядом – перекладина. Ах, вот оно что – крест! И бугорки на полянке какие-то подозрительно одинаковые… Это кладбище! Тогда всё понятно и логично. Ведь была такая традиция – хоронить покойников за водой. Вода – граница и оберег. Уже встречалось так: деревня – на одной стороне реки, а кладбище – на другой. А тут, значит, на острове… Потому и часовня…

Я оглянулся ещё раз, представляя, как это может выглядеть без снега. Хорошее местечко, даже какое-то уютное, несмотря на разруху… Но больше торчать здесь нельзя – я и так потерял много времени.

Решив срезать путь, я не стал возвращаться по своим следам, а пошёл, пересекая остров по диагонали, чтобы выйти на нитку маршрута уже на озере. Не знаю, может, я и сэкономил на расстоянии, но времени на борьбу с глубоким рыхлым снегом ушло больше, чем предполагалось. Собаку наст уже не держал, и она, провалившись пару раз по грудь, быстро заняла место в арьергарде.

На озере стало полегче – тут снег был не таким глубоким. Мой путь лежал к двум высоким берёзам на северном берегу, чётко выделяющимся на фоне тёмного леса. Преодоление сугробов на острове меня утомило. Я оглянулся на собаку.
– Ну что, будешь тропить лыжню? Нам вон туда, – указал я палкой на точку выхода.
Умный пёс в два прыжка обогнал меня и пошёл вперёд, прокладывая тропу, причём, именно туда, куда я указал. Ай Молодец!!! Я пустился следом за понятливой собакой. Сменяя друг друга, мы относительно быстро достигли береговой черты, выйдя к берёзовому маяку. А вот дальше… Дальше было совсем не так просто.
Передо мной возвышалась стена густого елового леса, щедро засыпанного снегом. В первых рядах молодые ёлки стояли, как павловские гренадеры, плечом к плечу; их ветки пронизывали друг друга, сплетаясь в глухую линию обороны.

– Серьёзно загородились, – сказал я, оглядывая еловый бастион. – А теперь ¬– делов-то! – надо только пройти этот милый «лесочек», за ним, стало быть, – озерцо плещется, на берегу – деревенька высится… От деревни той – направо, по дороге, километров где-то пять или чуть больше – и вуаля – я на станции… Нда… задачка…

Собственно, «задачка» стояла та же самая, что и вчера: без карты и компаса пройти лесной массив, попасть точно в озеро, обнаружить деревню на другом берегу. Только на этот раз лесок явно погуще и существенно побольше. По моим прикидкам, выходило километров пятнадцать по прямой. Вот поэтому и не так просто. Ну что? Надо повторить вчерашний фокус… и сильно постараться, чтобы он получился.

Выстроив линию от островного мыса с часовней до приметных берёз, я мысленно спроецировал её на зелёный забор.

– Если есть забор, нужен нам топор! – продекламировал я, вынимая из чехла инструмент.

Экономно прорубив брешь в зелёной изгороди, я протиснулся под её сумрачную крышу. Какое-то время шёл с топором в руке, предвидя возможные препятствия; и вправду, пару раз он пригодился, но потом подлесок исчез, и, хотя деревья стояли довольно плотно, дальше можно было идти без топора, огибая недобро торчащие, острые, изогнутые ветки.

Я честно пытался брать визир, удерживая направление, но вскоре понял, что это не просто. Повторялась вчерашняя ситуация. Холодок тревоги начал шевелиться внутри, заставляя снова и снова восстанавливать линию движения. Хотя какая там линия? Извилистая лыжня… Ни одного прямого участка! Оглядывался уже чисто автоматически. Всё равно, теряющийся через десять метров след никакой информации о направлении уже не давал. Накрытый низкой облачностью густой зимний лес практически аннулировал все известные мне способы ориентирования.
 
Во время одной из остановок, посвящённой ритуальной очистке и натиранию свечкой лыж, я решил забраться на большой выворотень упавшей ели. Придерживаясь за торчащие ветки, мне повезло, не сверзившись, достичь комля. Там я ухватился за воздетый к небу корень и выпрямился. Объектом изучения стала траектория моего движения. Попросту сказать, очередная попытка проверить, насколько прямо я иду.
На этот раз повезло: вглядываясь в лесной частокол, мне удалось увидеть в просветах между стволами свои следы. Соединённые в линию, они показывали уход вправо. О как! Вправо?! Озадаченный, я стал спускаться на землю. У меня толчковая – правая, а значит, согласно теории, она должна делать более широкий шаг, уводя влево… Странненько…

Пристегнув лыжи, я двинулся дальше, с поправкой курса. И тут мне пришла мысль понаблюдать за собой. Я постарался идти как раньше, не корректируя своего движения. Эксперимент показал, что при встрече с препятствиями, имеющими возможность обхода с обеих сторон, я, в семи случаях из десяти, выбирал обход с правой стороны. Всё это меня сильно встревожило. Получалось большое отклонение на запад… И если продолжить – к завтрашнему утру, замкнув круг, я увижу то озеро, с которого вошёл в этот лес. Что же делать? Я остановился, судорожно соображая.

Мой взгляд упал на псину, стоящую на пройденной лыжне в ожидании продолжения похода. Собака!.. Говорят, животные могут почуять жильё благодаря своей супер-чувствительности… Не успев додумать эту мысль, я наклонился к лайке и выпалил единственное, что пришло в голову:
– Ищи!

От неожиданности пёс вздрогнул и отступил на шаг, глядя на меня.

– Ищи, – попросил я настойчивым шёпотом. Собака подняла голову. Её влажный нос втягивал воздух. О! Она знает эту команду. – Молодец! Хорошо! Ищи! – повторил я.
Внезапно мой попутчик опустил голову и начал ходить кругами между деревьев, касаясь носом снега. Что-то почуяв, он замер, уставившись в одну точку. Острые уши повернулись вперёд. Тут собака взмыла в красивом прыжке и спикировала мордой вниз, втыкаясь в сугроб. На поверхности остались её задние ноги и яростно мотающийся хвост. Последовала возня, короткий писк… Облепленная снегом лайка, сжимая в зубах добычу, энергично отряхнулась и подошла, аккуратно положив передо мной задавленную мышь.

Я вздохнул, присев на корточки перед охотником:
– Спасибо, тебе, дружище! Ты очень добр ко мне.
Да-а… Чтобы голодный пёс отдал добычу!..

Убедившись, что мышка умерла, я, под пристальным взглядом сидящего передо мной пса, поднёс тёплый серый комочек к лицу и сделал вид, что кусаю. Затем положил мышь к его ногам:
– Спасибо тебе, ешь, это твоя доля.
 Собака осторожно понюхала зверька, будто и не ловила его вовсе, прихватила зубами и отошла. Почавкала в сторонке, оставив на снегу коротенький хвостик.
– Ну вот, хорошо, – сказал я, поднимаясь. – Перекусили. Хотя, честно говоря, я имел в виду совсем другое, когда говорил тебе «Ищи!».
Услышав знакомое слово, пёс снова принялся рыскать вокруг деревьев.
– Нет-нет, хватит! – Но было уже поздно: собака явно настроилась на охоту. Найдя какой-то только ему ведомый след, пёс коротко тявкнул, решительно рванув в чащу.
– Вот чёрт! Добытчик! – пробормотал я ему вслед. Похоже, теперь это будет что-то покрупнее… Не став дожидаться, пока мне принесут очередного медведя на дегустацию, я встал на лыжи. По всему видно, пёс в лесу устроился и не пропадёт, чего нельзя сказать обо мне.

Сначала я шёл наобум, петляя среди высоких ёлок. У меня теплилась мысль залезть на дерево, чтобы осмотреть окрестности, и я даже попробовал… Но моя попытка оказалась столь затратной, что я, поднявшись метра на два, плюнул и спрыгнул вниз – очень уж тяжёлое упражнение: выяснилось, что за время путешествия, несмотря на ощущение лёгкости в теле, я изрядно ослабел. Однако тут возникла идея применить результаты самонаблюдения «в обратную сторону»: допустим, я буду огибать препятствия семь раз слева, а справа – только три, и тогда, если расчёт оправдается, я сделаю корректирующую дугу и, возможно, вернусь на правильный курс... Главное, не проскочить золотую середину.

Прикинув время, я пришёл к выводу, что часа через три надо перейти на режим движения «один через один», обходя каждую следующую ёлку с другой стороны. Больше я не оглядывался, а только считал деревья: семь – слева, три – справа, семь – слева, три – справа…

Незаметно подкрался вечер. Поглядывая на часы, чтобы не пропустить момент перехода на другой ритм, я обратил внимание, что снег, бывший белым, несмотря на лесную тень, начал обретать серовато-синий оттенок. Температура понижалась – стало пощипывать кончик носа… Лыжи натирал всё реже, а потом я и вовсе перестал это делать: они неплохо скользили по прихваченному морозцем насту, практически не проваливаясь.

…Точка перехода на режим движения «один через один» была пройдена в семь часов. Я очень надеялся, что сумел восстановить верное направление. Ну очень надеялся. Переживание экстремальной ситуации, в которую я сам себя загнал, придавало сил и даже какого-то азарта, а заодно пробудило спавшее до поры обострённое чувство пространства и направления.

Я бежал через лес, придерживаясь выбранной стратегии, лавируя между большущими елями, обходя завалы, перелезая через упавшие стволы… Я не боролся с лесом, а как-то незаметно растворялся в нём, становился его частью, встраивая в частокол деревьев свою извилистую лыжню. Тихая радость разливалась внутри оттого, что этот мир меня принимает, оттого, что в этом заснеженном бело-зелёном море я свой.

Лыжи сами несли меня вперёд, огибая преграды и выбирая путь. И только в голове, как что-то постороннее, холодно и расчётливо тикал счётчик, отмечающий количество поворотов: два – вправо, два – влево, один – вправо, один – влево. Так продолжалось довольно долго. Постепенно эйфория начала стихать. Стараясь удержать бодрящий настрой, я прибавил ходу, скатываясь в низинку. И тут правая лыжа, зацепив носком торчащую из наста ветку, ушла вправо, вырывая ногу из крепления. Совершив короткий полёт, я впечатался в снег. Стремительная гонка завершилась жёсткой остановкой.

Праздник кончился. Все разошлись и выключили свет. Я лежал, слушая своё прерывистое дыхание, физически ощущая вытекающую, как вода из дырявого котелка, энергию. Стало пусто и одиноко. «Приехали», – выдохнул я; вдавив рюкзак в снег, тяжело перевернулся на спину…
Руку с часами пришлось поднести к самому носу, чтобы разглядеть стрелки. Как, уже девять?! Через три часа поезд! Эта жгучая очевидность кнутом стегнула меня изнутри. Осталось три часа, а я чёрт знает где! С трудом поднявшись, я, как одноногий Сильвер, проваливаясь правой ногой, проковылял к отлетевшей лыже. Слава богу, она была цела, и пружина на месте.

– Хорошая лыжа, крепкая! – похвалил я её, цепляя своё ободранное сокровище на ногу. – Так, спокойно. Я на ходу, три часа в запасе. Значит, ещё повоюем, – сказал я себе вслух, но получилось как-то неубедительно…

Почувствовав холодок на спине, я передёрнул плечами и оглянулся. Как-то всё изменилось: обступающий лес теперь выглядел мрачным и даже зловещим. От былой радости не осталось и следа. Чтобы не поддаваться давящей тревоге, я старался сосредоточиться на прокладке лыжни.

Еловый сумрак выровнял снежную поверхность в одну серо-голубую плоскость, полностью нивелируя перепады высот. На глаз стало невозможно отличить ямку от бугорка, пока не провалишься или не уткнёшься. Эта новая особенность вытягивала остатки сил. Пробираясь между деревьями, я не заметил, как вывалился на длинную прогалину. Она выглядела как занесённая снегом дорожка, извивающаяся среди ёлок. Да это же маленькая речка, почти ручей! Несомненно – совсем как та, у которой я встретил лесного человека. Так… Речка должна соединяться с озером… А в моём случае – просто обязана! Правда, направление реки не совсем совпадало с моим, но я решил довериться её выбору.

Я двинулся по реке навстречу лёгкому сквознячку, дувшему вдоль русла. Эй, а что это там чернеется? Мой взгляд зацепился за тёмное пятно непонятной формы, застывшее посередине речной прогалины. Сбавив ход, я всматривался в сумрак. Нет, это не живое…

Приблизившись, я увидел нечто, напоминающее мотоцикл и снегоход одновременно, сваренное из разномастного «автохлама», вероятно, местным Кулибиным. Если оно на ходу, то… Агрегат, по самое сиденье, утонул в снегу. Мёртвое железо. Но… от него уходили до половины занесённые следы человека!

В мозгу стремительно защёлкал «арифмометр»: охотник… приехал… заглох… не сумел завестись… и пошёл к жилью – туда, откуда приехал, то есть в деревню. И было это… день или два назад, не больше. Эти следы – мой реальный шанс. Зачерпнув пригоршню снега, я протёр лицо. Крупинки царапали как наждачная бумага. Это хорошо: наст будет крепкий. Я побежал, набирая скорость, ориентируясь по цепочке следов, оставленных неизвестным доброжелателем.
 
Надежда на удачный исход породила новую волну энергии, накрыв меня очередным «вторым дыханием». Лыжи, и вправду, пошли: скольжение – вполне приемлемое, лишь изредка их носки пробивали наст и пробуксовывали на невидимых глазу кочках.

Палки со скрежетом вгрызались в снежную корку, толкая меня вперёд. Дыхание скоро выровнялось, и я ритмично запыхтел, как учили: три счёта – вдох носом, четыре счёта – выдох ртом… Мысли покинули меня, в голове был только счёт. Я бежал, наверное, как на призовых гонках по биатлону. (Был такой опыт в подростковом возрасте… Вот там и пришло понимание: если не организовать дыхание на лыжне, то на огневом рубеже делать нечего – в мишень всё равно не попадёшь.)

Встречный ветерок усилился, отчётливо намекая на открытое пространство впереди, и потому я не удивился, когда, после очередного поворота, берега раздвинулись, открывая белую плоскость озера. Да, это точно оно! И размеры подходящие – совпадает с картой. Миновав прибрежные кусты, я выскользнул на покрытый жёстким настом лёд и вдруг увидел жёлтый огонёк, тлеющий на том берегу. Это деревня, без вариантов… Ничего другого тут быть не должно... Вспотев от нахлынувшей радости, я рванул что есть мочи туда. Забыв всё на свете, я летел через озеро, вцепившись глазами в источник света.

Огонь становился всё ближе и всё ярче. Он ослеплял меня, и в какой-то момент я понял, что ничего, кроме него, не вижу. Сигнал об опасности проник в заполошный мозг и заставил убавить прыть. Заслонившись от света рукавицей, я, не останавливаясь, старался разглядеть, что ждёт меня на пути к берегу. И тут увидел её… Большущая чёрная полоса разливалась передо мной… Внутри всё ухнуло. Это мог быть озёрный продух, промоина или прорубь с открытой водой, подёрнутая тонким ледком. Ох, как не хотелось купаться в шаге от финиша, да ещё с непредсказуемыми последствиями! Вот так бы в гипнозе и влетел бы с разбегу… и поминай как звали… Обходить – неизвестно сколько, но ползти, проверяя дорогу палкой, времени нет.

Я решил рискнуть, молясь всем богам и своей интуиции. Ах, этот чёртов фонарь – он слепил, как бешеный, погружая округу в черноту. Наклонив голову и удерживая взгляд на границе света, я шагнул навстречу неизвестности… Старался двигаться плавно, равномерно нагружая лыжи, внимательно прислушиваясь к звукам под ногами, надеясь загодя услышать предательское потрескивание и успеть лечь.

Мои лыжи пересекли тёмную границу пятна, захрустев комочками замёрзшего снега. Так… Осторожненько… Здесь недавно была вода. Затаив дыхание, я тихонько заскользил по чёрному тонкому льду. Ах, как бы мне хотелось уметь летать! Слава богу, это длилось недолго. Под ногами опять появился белый наст, и я судорожно выдохнул. Только теперь я заметил, что нахожусь в двух шагах от берега, где на столбе ветер раскачивал жёлтый фонарь.

От деревьев к озеру спускалась расчищенная лопатой тропинка, упирающаяся в пятно проруби. Цивилизация! Неужто дошёл?! Сдерживая прыгающую внутри радость, я обогнул выпиленное во льду квадратное отверстие. Снег – мокрый… Вероятно, недавно брали воду. Дорожка, петляя в сугробах, взбиралась на косогор, над которым виднелись крыши деревенских изб. Вот и первый дом…

Недолго думая, я вкатился через незапертую калитку из ивовых палок, бросил у крыльца рюкзак, снятые лыжи прислонил к косяку и постучал в обитую рваным дерматином дверь. Надо срочно выяснить, как попасть на станцию. Мой внутренний мотор по-прежнему продолжал работать, подгоняя меня. Во всём теле пульсировал боевой ритм, который нёс меня сюда от «машины Кулибина». Только на опасном льду бешеная энергия, рвавшаяся наружу, обращалась в предельную концентрацию. А теперь она снова звала вперёд. Помни: здесь только проходная точка, финиш будет после погрузки в вагон. Время, время – «цигель, ай-лю-лю»… Поезд на полустанке стоит пять минут… На часах – без пяти одиннадцать… Я постучал сильнее. Люди, где вы?

Занавеска на окне шевельнулась. Где-то в доме глухо бухнуло, послышались тяжёлые шаги. Дерматиновая дверь распахнулась, и я увидел грузный силуэт, подсвеченный сзади тусклой лампочкой. Секундная пауза, и человек шагнул в сторону, освобождая проход.

– Заходи, – просто сказал он.

Меня обдало потоком яркого света, тепла и запахами еды. Замерев на пороге, я судорожно сглотнул, открыл рот, но ничего сказать не смог.

– Ну, что стоять? Заходи! Холоду напустишь, – проговорил хозяин, выводя меня из ступора. Ах, чёрт, действительно: стою как дурак, с открытой дверью… ни бе ни ме… Мне стало неловко. Постучав ногами в бахилах, стряхивая снег, я перешагнул высокий, потёртый порог, осторожно прикрыв за собой дверь, и оказался на пёстром, вязанном из тряпочек, коврике.

Небольшая чистая комната… Белые занавески на окнах, белоснежная скатерть на круглом столе… (У нас такую стелили только по праздникам). Одну стену занимала белёная русская печь, и от этой печи несло ташкентским теплом.

– Здравствуйте, – неожиданно осипшим голосом сказал я. За ушами побежали ручейки – это таял снег на моей вязаной шапке. Я стянул её с мокрой головы и зажал в кулаке.

Занавеска возле печи качнулась, открывая проход в соседнюю комнату. Вошла невысокая пожилая женщина с сединой в волосах.

– Здравствуйте, – приветливо сказала она, поправляя вышитый фартук.

Хозяин дома, не торопясь, занял место за столом. Выглядел он, конечно, внушительно – здоровенный, в светлой рубахе, поверх которой была накинута лохматая меховая душегрейка из непонятного, но явно дикого, зверя… Будто он поймал какого-то волка и взял его шкуру «поносить»… В общем, человек-гора.

– Таня, – произнёс он спокойным голосом, – принеси поесть – у нас гости.
В глазах хозяйки, разглядывавшей меня, появилась какая-то печаль и даже сострадание. Сокрушенно качая головой, она подошла к печке, где стояла посуда.
Боже, неужели я так плохо выгляжу?

– Садись к столу, – прервал мои мысли хозяин. – Меня зовут Семён Михайлович… Запомнить легко – как Будённого. – Он широкой ладонью разгладил теряющиеся в окладистой бороде усы. – А это – жена моя – Татьяна Марковна.

Говорил он медленно, не спеша, разделяя слова паузами.

– Здравствуйте, – зачем-то ещё раз поздоровался я, преодолевая отупение. Меня совершенно выбило из колеи это внезапное перемещение из тёмного леса в светлую теплоту избы, с её волшебными ароматами кухни. Внутренний мотор, только что работавший зверем, сейчас неумолимо затихал, словно из меня выпускали воздух. Моя воля таяла, как снег на моей голове. Эта очарованность могла мне дорого стоить, и я постарался взять себя в руки.

– Вы извините меня за вторжение… Я к вам на минутку… Я только хотел спросить дорогу до станции…

За столом повисла тишина. Повисшую паузу прервал металлический звук отодвигаемой печной заслонки: жена хозяина доставала чугунок. Я поторопился пояснить:
– У меня поезд в двенадцать, и билет уже есть… Но дороги не знаю и боюсь опоздать.

«Будённый» выслушал мою тираду, понимающе кивнул, повернул голову на висевшие в простенке жестяные ходики с металлическими шишками на цепочках и спокойно сказал:
– Проходной на Питер… – успеешь.

Тут же передо мной появилась тарелка с горячим супом. Уверенный тон хозяина и вообще, то, как он двигался и говорил, внушали мне такую твёрдую убеждённость в благополучном исходе, что я расслабился, окончательно оттаял и сдался неизбежному.

Дымящаяся похлёбка будоражила организм, который тут же откликнулся отнюдь не тихим урчанием в животе. Взяв поданную Татьяной Марковной алюминиевую ложку, я зачерпнул густое варево и, сложив губы дудочкой, осторожно втянул в себя. Божественно вкусная огненная жидкость покатилась внутрь, вызывая дикое, зверское желание съесть всё, что вижу, вместе с тарелкой и чугунком. Вероятно, в этот момент мой мозг отключился – я не помню, что и как ел, а скорее, не ел, а «жрал», бессознательно ловя на себе жалостливый взгляд Татьяны Марковны, подсовывающей мне всё новые ломти хлеба.
 
Когда на дне тарелки показался узор из потёртых розочек, на столе появился чугунок с жёлтой варёной картошкой, тут же переместившейся в мою тарелку. Сверху заботливая рука хозяйки бухнула большой кусок топлёного масла.

Внимательно наблюдавший за моими стараниями Семён Михайлович встал из-за стола, куда-то вышел и вернулся с огромной палкой докторской колбасы. О-о, колбаса! От одного её вида кружилась голова. В тот момент в мой погасший разум даже не пришла мысль, что эта колбаса была куплена по талону за изрядные деньги… Хотя, нет… Что-то шевельнулось, но до головы не дошло…

Я ничего не видел, кроме еды. «Будённый», вооружившись ножом, как шашкой, рубил розовое чудо толстыми кружками, выкладывая их на блюдце передо мной. А я набивал рот горячей картошкой и колбасой, ревниво следя за каждым отрезанным куском. Как только на блюдце падал очередной кругляшок, он тут же исчезал в моей ненасытной глотке. Так продолжалось, пока от колбасной палки не осталось половины.

Вероятно, к этому моменту я как-то насытился: сознание стало возвращаться ко мне, а вместе с ним – понимание, как бессовестно я обожрал добрых хозяев. Волна стыда затопила меня с ног до головы. Я отдёрнул свою руку, потянувшуюся за очередным куском – чёртов желудок, стремясь запастись впрок, требовал продолжения!
 
Ругая себя на чём свет стоит, я чувствовал, как пылают мои уши и горит лицо. Стыдно было поднять глаза на хозяев. Они сидели напротив и смотрели на меня – Татьяна Марковна – подперев щёку, а Семён Михайлович – обнимая её плечо могучей рукой. В их взглядах не было осуждения или раздражения – даже наоборот, казалось, они рады, что сумели накормить выскочившее из ночного леса, как чёрт из табакерки, неизвестное чучело.

Я осторожно положил ложку и отодвинул тарелку.
– Спасибо, – просипел я, сконфуженно.

Хозяйка восприняла это как сигнал:
– Тогда будем чай пить. – Она взглянула на мужа, тот кивнул.

На столе появился чайник, две белые фаянсовые чашки, затем – брусничное варенье и сушки. Татьяна Марковна налила всем крепкую заварку с едва уловимым запахом смородины, разбавила её кипятком и подвинула мне чашку с васильками на маленьком блюдечке.

Семён Михайлович деловито размешивал в чае варенье – булькал ложечкой в гранёном стакане с ажурным латунным подстаканником. Не прекращая своего занятия, он спросил:
– Откуда идёшь? – Это был первый вопрос с момента моего появления в доме.
Я назвал станцию, с которой начал путь. Семён Михайлович оторвался от своего стакана и удивлённо взглянул на меня:
– Долго шёл?
– Шесть дней, – ответил я и подумал: «Боже, всего шесть… а кажется – прошла вечность…»

Хозяин опустил глаза, задумчиво поболтал ложкой в стакане и хмыкнул. Надо сказать, к этому времени я окончательно размяк и осоловел от обильной трапезы. Татьяна Марковна вздохнула, опять покачала головой и налила ещё чаю. Меня ужасно тянуло в сон. Остатками воли ещё удавалось держать глаза открытыми, а сползающее со стула тело – возвращать в вертикальное положение.

Вдруг Семён Михайлович поднял голову, прислушался; опираясь руками на стол, поднялся. Под его крупным телом скрипнули половицы. Он неторопливо подошёл к окну, тыльной стороной ладони отвёл в сторону занавеску.

– Твой мешок лежит? – спросил он, не оборачиваясь.
Я вяло встрепыхнулся, стараясь сесть прямо:
– Да, там мой рюкзак у крыльца. И… и ещё лыжи…
– А собака тоже твоя?
– Собака? Какая собака?! – В голове был полный сумбур. Мысли скакали… Неужели Предатель нашёлся?! Его не было чёрт знает сколько времени! Он же ушёл ещё там, в лесу, за озером… Я даже не вспоминал про него, занимаясь своим «самоспасением»… Да нет, не может быть – мало ли в деревне собак! Я нетвёрдой походкой подошёл к окну.

В квадрате падающего во двор света, на снегу, возле моего рюкзака, с видом заправского охранника сидела серая с рыжими подпалинами Собака и смотрела в наше окно. Заметив меня, пёс визгливо гавкнул, замолотил хвостом, радостно завертелся в бешеном танце, успев по дороге нюхнуть мой походный мешок. Сделав пируэт, он вернулся туда, откуда начал, и, улыбаясь до ушей, уставился на меня влюблённым взглядом. Ах, чёрт! Мой Предатель… Конечно, это был он – тот, кто сопровождал меня все эти дни.

Жаркая волна вернувшихся страхов и переживаний ударила в голову и растеклась по телу противной истомой. А я-то думал, что терзающий меня всю дорогу вопрос «Что делать с собакой?» закрылся сам собой её же решением… Я-то думал – всё кончилось!!! Сказать, что я был в шоковой растерянности – это не сказать ничего. Как теперь быть? Что делать?! Ах, я дурак! Если бы я забрал в дом рюкзак и лыжи, пёс не нашёл бы меня в незнакомой деревне! И тогда бы ничего ЭТОГО не было… И уехал бы я со спокойной душой, вспоминая, как занятное приключение, собаку, которая сама пришла – сама и ушла. Но теперь это случилось, и Предатель ждал меня во дворе.

Я повернулся на ватных ногах, нашарил взглядом тикающие на стене ходики и вцепился в них глазами – я не знал, что ответить. Но вопрос был задан.
– Нет, это не моя собака, – наконец выдавил я.

Звук часов стал гулким, и каждое движение маятника отзывалось в голове ритмичной болью. Слова были сказаны, и от них внутри стало невероятно гадко. Я не смог ответить по-другому… Я… струсил… «Но ты же сказал чистую правду!» – успокаивал я себя, заглаживая драные края развороченной совести.

– Он... Он увязался за мной в лесу, – тусклым голосом сказал я, глядя в окно, – а потом... пропал… Вот… теперь… нашёл меня здесь… наверно, по следу… – Ещё одна порция чистейшей правды.

Семён Михайлович молча выслушал меня, задумчиво разглядывая доски пола… Не поднимая глаз, кивнул – видимо, решив, что моих пояснений ему достаточно. Он посмотрел на часы и молча вышел в сени. Вернулся через минуту уже в тулупе.
– Пора. За полчаса доберёмся, – сказал он с порога. Слова предназначались мне. – Вернусь через час, – это уже для жены.

Мне собирать было нечего. Тепло простившись с хозяйкой, я поспешил к выходу. В отражении висевшего у дверей зеркала я заметил, как Татьяна Марковна, обтерев о фартук мокрую от посуды руку, перекрестила вслед мою спину.

В тёмном углу двора взревел мотор, и возле крыльца в клубах дыма остановился чёрный мотоцикл с коляской, доверху набитой берёзовыми поленьями, торчащими из-под промасленной рогожи. Это был старый «Урал» – сильно поеденный ржавчиной исторический раритет.

Знакомый ветерок с озера бросил в лицо подхваченную с крыши сарая снежную пыль, слегка прочистив мозг.

«Будённый» горой возвышался в седле, подкручивая ручку газа. Вертевшийся под ногами Предатель зачихал, попав в дымовую завесу. С трудом повернув голову в меховом воротнике, Семён Михайлович крикнул, перекрывая рык двигателя:
– Садись за мной!

Я засуетился, соображая, как уместиться за его спиной со своим барахлом. Потом сообразил привязать лыжи к рюкзаку – на манер заячьих ушей. Хозяин ждал, поигрывая газом; я торопливо возился с поклажей, изо всех сил стараясь не смотреть на собаку. Я уже почти уехал… Меня уже увезли…Меня нет, меня нет, меня нет… Просто какое-то паническое бегство.
 
Схватив мешок с привязанными лыжами, я поспешно вскарабкался в жёсткое, ободранное седло мотоцикла, вцепившись в чёрную ручку в виде бублика, торчащую передо мной.

– Готово! – истошно заорал я в широкую спину водителя.

Семён Михайлович, не оборачиваясь, кивнул и дал газу. Мотоцикл прыгнул вперёд, едва не скинув меня на землю. Возле самого выезда древний агрегат резко затормозил. Его переднее колесо аккуратно ткнулось в середину ворот. Хорошо смазанные створки распахнулись без единого скрипа и уже пошли назад, когда мы, перемалывая колёсами снежную кашу, выкатились в проулок между заборами. Позади раздался лёгкий стук. Я повернулся в седле, чтобы увидеть, как захлопнулись ворота и услышать плачущий вой оставленного за забором пса.

Мотоцикл вилял по засыпанной снегом тропинке, выхватывая светом фары некрашеные заборы и тёмные стены домов. Вой оставленной собаки звучал у меня в голове. «Тихо-тихо… Может, всё и к лучшему – может, он останется жить у добрейшего Семёна Михайловича… или вернётся к своим охотникам – вон как по следу ходит… меня нашёл – захочет, и их найдёт», – думал я, цепляясь за поручень рыскающего в глубокой колее мотоцикла.

Выскочив из узкого проулка на порядком наезженную деревенскую дорогу, «Будённый» прибавил газу, рискованно разгоняя свой аппарат. Секущий ветер со снегом так хлестал в лицо, что, бросив следить за дорогой, я прикрыл глаза и уткнулся лбом в его пахнущий дымом и берёзовыми вениками тулуп. Скоро… скоро… я сяду в тёплый вагон, поезд увезёт меня домой… и всё кончится…

Вероятно, устав от волнений, я незаметно задремал… Тут мотоцикл заскакал по неровностям, меня здорово мотнуло, едва не выбросив на дорогу. Руки судорожно вцепились в седло. Я завертел головой: где мы едем? Под нами замелькали рельсы переезда, а справа, на путях, появился торец поезда с красным огоньком. Мотоцикл резко свернул к вагону и остановился перед горкой бетонных шпал… Семён Михайлович, с нехарактерной для него прытью, соскочил на землю.

– Чего сидишь? Дальше мне не проехать! Шевелись! – велел он.
Я неловко сполз с жёсткого седла, проклиная намятую по дороге задницу. Похоже, меня несколько укачало. Всё вокруг немного плыло, было какое-то нереальное – словно происходило не со мной.

Наступала минута прощания. Мне хотелось обнять этого чудесного человека, я шагнул к нему… Однако у «Будённого» были другие соображения, и он решительно вернул меня в реальность:
– Некогда челомкаться! Давай, дурень, беги – опоздаешь! – Он коротко ткнул меня толстой рукавицей в плечо. Толчок был дружеский, но столь мощный, что меня не только развернуло, но и кинуло вперёд… Даже пришлось сделать несколько шагов, чтобы не упасть.
– Беги вдоль состава – ищи вагон! – приказал Семён Михайлович.
Мне показалось, что сейчас он отвесит мне добрый пендель, и я послушно побежал сам.
– Шевелись! Поезд может уйти раньше! – неслось мне в спину, и я, не оглядываясь, прибавил ходу. Особенно подстегнуло, что поезд может того и гляди уехать. Он стоит всего пять минут. Когда мы приехали, он уже стоял не пойми сколько, значит, может тронуться в любой момент. Я представил: ночь… метёт позёмка… стою на полустанке, глядя вслед уходящему паровозу... Нет, нет! Хватит на сегодня приключений.

Я бежал вдоль спящей громады состава, заглядывая в тёмные окна. Рюкзак с привязанными лыжами мотался за спиной. Ни огонька, ни одной открытой двери… Да и вообще, кроме меня тут никого не было. Чёрт! А я-то думал, заскочу в любой вагон и спокойно пройду до своего места… Не тут-то было – все двери заперты наглухо. А какой у меня номер вагона-то? Забыл… Помню, где-то ближе к голове…

Не останавливаясь, я расстегнул нагрудный клапан штормовки, выуживая смятый лоскут билета. В лицо летел снег… Мелкие буквы прыгали перед глазами… Чёрт бы их побрал – где они пишут этот номер?!

Пока я, спотыкаясь о выступы шпал, на бегу пытался разглядеть, что написано в билете, поезд дёрнулся, оглушительно лязгнув железом, чуть подал назад и остановился. Я наддал ещё! Напряжение зашкаливало. Вдруг мои глаза выделили цифру 2 на листке – наверно, оно! Я вскинул голову. В окне мелькнула табличка «5» – пятый вагон. Я неуклюжим метеором промчался дальше, отсчитывая промежутки между вагонами: четвёртый… третий… вот он, второй! Дверь заперта… Внутри темно…
Ухватившись за поручни, я подтянулся, встав на выступ подножки, и заглянул в окно. Внутри, прямо перед моим носом за мутным стеклом висела консервная банка, набитая окурками. Ах, чёрт – это же курительный тамбур! Я прыгнул вниз, метнулся к следующей двери… Она была тоже заперта. Да что они – спят там?! Надо принимать меры!

Я принялся некультурно колотить в холодный металл вагона кулаком. Это возымело действие – в тамбуре зажёгся свет, в окне показалось заспанное лицо проводницы. Дверь скрежетнула, распахиваясь. Я ринулся было вперёд, но меня остановил грозный окрик:
– Билет есть?

В это время поезд опять лязгнул, и колёса медленно пришли в движение, но на этот раз останавливаться не собирались.
– Да есть, есть! – поспешно закричал я в ответ, размахивая билетом.
 
Толстая тётка, одетая в ватник поверх форменной куртки, матерясь вполголоса, выдвинула ступеньки, и я, толкнувшись от уезжающих из-под ног шпал, цепляясь за поручни, на ходу вскарабкался вверх. Поехали…

И в этот момент я услышал вдалеке прерывистый лай! Резко обернувшись, едва не сбив с ног матюгнувшуюся тётку, я высунулся из вагона и увидел, как по краю насыпи, вдоль состава, несётся ко мне серая, с рыжими подпалинами, собака.

Внутри меня словно что-то взорвалось, и я заорал:
– Стойте! Стойте! Возьмите собаку! Это МОЯ собака!

Проводница, сноровисто оттеснила меня в сторону, решительно захлопнула дверь, звякнула ключом и повернулась, загораживая собой выход.
 
– Моя собака!!! Остановите поезд! Где у вас стоп-кран?! – кинулся я к ней.
– Стоп-кран?! …! – уперев руки в бока, тётка натренированно свирепым взглядом уставилась на меня. – Где твой билет?!! ¬– злобно прошипела она, надвигаясь. Её могучий торс припечатал меня к переборке вагона.
– Да вот, вот он, – я совал ей под нос мятую, отсыревшую под снегом бумажку. – Пустите собаку!
– Собак не возим! – гаркнула она мне в лицо.

…За окном медленно поплыла труба водокачки…
Внутри всё ухнуло… Я почувствовал, что это конец…
– Ну, пожалуйста, пустите! Она поедет здесь, в тамбуре! Ну, хоть до следующей станции!!!
– Не пущу! – отрезала бабища, вырывая из моей руки билет и, не глядя, сунула его в карман ватника.
– Да я за неё денег дам! – вскинулся я, нашаривая последнюю оставшуюся у меня «трёшку». – Вот, вот, возьмите!
– Будешь дебоширить – высажу к чёртовой матери! – рявкнула она, презрительно мазнув взглядом зелёную купюру. – Ишь ты, какой … выискался – стоп-кран ему подавай! Не работает твой стоп-кран! – проводница рывком развернулась и ушла, победно громыхнув дверью тамбура.

Сбросив рюкзак, я прыгнул к выходу из вагона… Рванул ручку… Заперто. Я приник лицом к грязному стеклу, вглядываясь в ночную темень… и я увидел, как там, прыгая по шпалам, вдоль вагонов мчится пёс. Он бежал, закидывая голову к тёмным окнам вагонов. Поезд, громыхая на стрелках, двигался всё быстрее. Пёс бежал, вытягиваясь струной.
 
В какой-то момент Предатель всё-таки догнал меня... На секунду мне показалось, что наши глаза встретились… Показалось… Он не мог увидеть меня сквозь запотевшее стекло. Он просто знал, что я здесь…

 А состав, уверенно набирая ход, уже выкатывался с полустанка. Пошли первозданные, нетронутые сугробы… В них пёс увязал по самые уши, выныривал, прыгал и проваливался снова – дальше бежать было почти невозможно. Я смотрел на тонущую в глубоком снегу фигурку собаки – серую, с рыжими подпалинами – пока она не исчезла в снежной круговерти…

Всё было кончено… Всё кончено. Опустошённый, я стоял в тамбуре вагона, прижавшись горячим лбом к ледяному стеклу… Глядел сквозь пролетающий снег в темноту ночи за окном... Мелькали столбы, сугробы, чёрные деревья…
…Предатель…