Ангел

Мальчик был впечатлительный.
Сейчас с этим проще, мы знаем имя этой чувствительности, эмоциональной и физической. Мы получаем рецепты у врачей и сыпем в ладони детям глицин, фенибут, сонапакс. Оправдываемся перед родителями других детей, воспитателями, учителями, завучами… Оправдываемся и оправдываемся, надеясь, что помогут лекарство, психолог, невролог, очередной курс массажа, хотя, по большому счету, это все давно нужно нам самим. Кто сильнее измучен гиперактивностью ребенка, чем его мама? Кто сильнее обижен? Эти бедные, уставшие мамы, оправдывающиеся перед другими, перед собой, перед ребенком. Бедные мамы, на которых ополчился мир детей и их родителей.
А мальчик был впечатлительный, легко возбудимый, искренне громко радующийся и еще громче возмущающийся.
Мама тоже знала диагноз. И всегда во все глаза следила за мальчиком, как бы чего не вышло, уводила. Уносила, уволакивала его до того. Любила – жалела – раздражалась – сердилась – изнемогала. Каждый день. Каждый день – как по минному полю шла она с мальчиком за руку. Неся мальчика на руках – словно гранату с выдернутой чекой, неизвестно, в какой момент взорвется, но может и не взорваться вовсе. А нервы – ни к черту, вывернуты, сплетены в тугую косу, натянуты, вот-вот порвутся, стоит только притронутся, даже и играть не надо. Просто не получится.
А мальчик был впечатлительный, легко возбудимый, искренне громко радующийся и еще громче возмущающийся. Мальчик любил эту жизнь и хотел жить. Он так сильно радовался всему.
Синдром гиперактивности и дефицита внимания. Обманывающее название. «Дефицита внимания?» - возбужденно-радостно от собственной правильности переспрашивали не столкнувшиеся с ним родители. «Это потому, что ему родители не уделяют внимания, да? Понятно-понятно». Все просто, правда? Но увы, нет. Это не ему мало внимания, это он не может удерживать внимание.
«Ну как же, не может, вон сидит, третий час выковыривает динозаврика из песчаника, все в порядке с вниманием, поменьше бы даже…». Да, это родители, прячущие голову в песок. Чтобы не видеть проблему.
Увы, не может удерживать произвольное внимание, то самое, благодаря которому мы можем делать не только то, что хотим, но и то, что надо.
И гиперактивность. А какие дети не активны?
Приближалось Рождество. И детский сад не отставал от календаря, как и все вокруг. Рождество – это волхвы, это ясли, это ангелы.
На дом выдали задание: сделать костюм ангела.
Маленькие детки – худые кошельки, это знают каждые почти родители. Особенно, если  множественного числа в этом слове нет, и родитель, родительница, всего одна. Но что значат деньги в Рождество, когда у мальчика должен быть праздник среди других мальчиков и девочек?
Мама взяла за дело: белая ткань, золотая тесьма, тюль и перья для крыльев. Не рубаха в пол, а штаны и косоворотка, обшитые по краю бледным золотом, да прозрачные крылья на проволочном остове с окантовкой из белых перьев. У ангела было шкодное улыбающееся лицо и счастливые возбужденные глаза.
Которые его и подвели.
Потому что мальчик был – впечатлительный. И пережить долгое, десяти-, пятнадцатиминутное ожидание начала праздника он не мог, как остальные, спокойно сидя на скамейке. Мальчик, белоснежный ангел, да спокойно? Дети шушукались, улыбались. И подпрыгивая на одном месте от нетерпения, мальчик принялся толкать соседа.
Не ангельское поведение. Совсем.
И его выгнали. Вместе с костюмом, крыльями и впечатлительностью плачущего мальчика выдали плачущей маме и сказали забрать его домой.
Мама снимала не нужный, не пригодившийся костюм, который стоил ей мяса в том месяце, мама плакала от боли за мальчика, который остался без праздника, от своего бессилия, от своего безденежья, ей казалось, что из груди у нее вырастаю огромные руки, которые обнимают мальчика накрепко и, прижимая к себе, утешают, успокаивают его, убаюкивая его печаль, его возбудимость, вытирают слезы – но где было взять ей силы на это? И вместо этого она кричала, сквозь слезы. Кричала на мальчика за его поведение, на себя, на свою жизнь, всю сотканную из таких моментов, злилась одновременно на всех, не имея сил на то, чтобы просто обнять своего ребенка, как ей больше всего хотелось бы.
Я обнимаю ее. Из моей груди вырастают руки, чтобы обнять ее и всех уставших, обессиленных мам, оставленных наедине с сияющими, вопрошающими глазами, полными энергии, радости, боли, не понимающими, за что мир так поступает с ними. Я обнимаю их всех, потому что эти руки способны обнять весь мир. И ладонью тихонько закрываю рты, готовые сорваться на крик. Глажу по голове. Чтобы бессильные руки поднялись – к мальчику. Девочке. Тысячам других. Чтобы это объятие сохранялось.