Калейдоскоп. Кубок Балтики 86. Этюд 13

               
     Как я уже писал, когда я "переехал" в Ленинград и у меня не было ещё ни работы, ни жилья, я уже прибыл в Центральный Яхт-клуб на Петровской косе, чтобы записаться в секцию парусного спорта. Было часов восемь вечера. В красивом, недавно построенном для московских олимпийских игр, главном здании было пусто. В вестибюле за письменным столом с настольной лампой сидел дежурный тренер.. Странное словосочетание, верно? Но тогда у нас по вечерам действительно дежурили тренеры.
Я подошёл к нему, оторвал от чтения какого-то журнала и очень вежливо спросил, к кому бы я мог обратиться, чтобы записаться на занятия.
     - А чем бы вы хотели заниматься? - уточнил он.
     - Парусным спортом. - отчеканил я.
     - В каком классе?
     - В любом олимпийском.
     Он поднял глаза поверх очков. Осмотрел меня от макушки до ботинок и спросил:
     - Молодой человек, а сколько вам лет?
     - Двадцать два... - автоматически ответил я, не понимая ещё какое это имеет значение.
     - А вы знаете, что этим видом спорта начинают заниматься в раннем детстве, в шестнадцать становятся чемпионами мира, а в двадцать - уходят из спорта заслуженными ветеранами?
     Я опешил:
     - А что же мне делать? - после этих его слов мне стало казаться, что жизнь прошла зря и больше мне ничего в ней не светит.
     - Как что? Ну, пойти, допустим, в крейсерский класс. Совершеннствуйтесь хоть пол жизни, а потом катайтесь себе до глубокой старости.
     - Да! - закричал я. - Это как раз то, что мне нужно.
     - Ну, тогда сейчас посмотрим, есть ли где-нибудь свободное место в экипаже. И он стал листать какую-то толстую тетрадь.
     - Вот... - резюмирлвал он. - Есть одно место на "Неве".
     - А что это такое?
     - Это очень старая, но очень красивая лодка. И, определённо, самая большая во всём нашем яхт-клубе.
     - Записывайте. - я понял, что одна мечта из тех, ради которых я приехал в этот город, уже сбылась. Так быстро! Значит скоро сбудутся и остальные.
     "Нева" оказалась удивительным, потрясающе красивым судном, обладающим мощной, пьянящей энергетикой и уникальной историей. Старики рассказывали, что построена она была до войны на одной из лучших верфей Германии по личному заказу рейхсмаршала Германа Геринга и была главной любимицей хозяина из множества других судов в его личном яхт-клубе. После войны она досталась нам по репарациям и проделав серию переездов, очутилась у нас на Петровской косе.
     В составе экипажа было около тридцати человек. И делился он на три категории, касты. Члены команды первого, второго и третьего сорта, так сказать. Высшая категория, первый сорт, это те, для кого наша лодка была главным и единственным смыслом жизни. Все выходные и праздники они проводили в эллинге в постоянном уходе за корпусом "Невы" и её оснасткой. Им не нужны были ни дача, ни охота, ни рыбалка. Отпуск каждый год они приурочивали к походам и регатам. Все свои свободные деньги и случайные премии они тратили на покупку краски, лака, заказ или ремонт разных "дельных вещей".
     Второй сорт - к нему относился и я - это те, кто старательно круглый год приходил трудиться ради общего дела не чаще двух-трех раз в неделю. Мы не вызвали особой неприязни у представителей "ядра команды", но и радости касательно нашего появления никто не проявлял. "А... пришел. Ну, ладно. Вот тебе задание. Иди работай." А я очень хотел бы попасть в высшее сословие, но никаких шансов у меня не было. Ведь помимо работы я ещё учился на заочном отделении на филфаке. И почти всегда работал где-то ещё и где-то ещё учился. То в училище на электромеханика по лифтам. То на водителя грузового автомобиля. А по ночам занимался литературным творчеством. Словом, со своим "промежуточным" положением в команде я вполне смирился.
     Третьим сортом были те, кто почти не появлялся когда нужно было трудиться. А поднимался на борт судна только для того, чтобы покататься. Отношение к ним было соответствующее. Ведь яхту в межсезонье разбирали полностью. Стальные шпангоуты в трюме даже в самых труднодоступных местах отшкуривали так, что ни пятнышка, ни точки ржавчины не оставалось. Потом всё это грунтовалось и красилось суриком. Доски обшивки были из чистого красного дерева. И любой кусочек борта или палубы, который не казался капитану совершенным на вид, подлежал тотальной замене. Устойчивость на воде судну придавал огромный стальной плавник с массивным, напоминающим огромную торпеду набалдашником-обтекателем, в который при постройке яхты на верфи было залито шесть тонн свинца. И все это "уникальное" сооружение должно быть идеально гладким, чтобы с минимальным сопротивлением разрезать воду. А для этого его шкурили до металла, грунтовали, полировали и красили. Словом, при таком заботливом уходе и беззаботной любви лодка могла бы ходить по морям и сто лет.
     Такой вот это оказался спорт, когда восемь месяцев кропотливого утомительного труда вознаграждаются лишь четырьмя полноценными месяцами навигации, в которые, в свою очередь, ты проводишь на борту едва ли десять процентов своего времения да и те состоят из тяжёлой работы и нелёгких ночных вахт. И всё же немногие часы и минуты восторга вознаграждают за всё. Почти как у настоящих спортсменов - годы тренировок окупаются мгновением триумфа на пьедестале.
     Однажды, когда мы были в открытом море, проснувшись, я вышел на палубу перед восходом солнца. Я умылся почти пресной морской водой Балтийского моря, и у меня сами собой родились строки:
          "Встал на просторе
          В краю рассветном,
          Умылся морем,
          Утёрся ветром..."
     В СССР мы жили за "железным занавесом". Это значит, что за границу попасть было почти невозможно. Но международные законы мореходства наша страна признавала, а это порой означало, что если ты вписан в судовую роль, то твой паспорт моряка равнозначен дипломатическому паспорту. И никакие визы тебе не нужны. Впрочем, нас это касалось не вполне. И всё же...
     Ближайшая к Ленинграду морская граница пролегала сразу за Кронштадтом. И, когда ночью вереница парусников следующих на регату пересекала её, где-то на правом северном берегу Финского залива вспыхивал вертикальный огненный столб. Точно такой же мощный луч прожектора пронзал небо и на южном берегу. Потом они начинали опускаться навстречу друг другу пока не сталкивались на самой поверхности воды. Затем они начинались скользить горизонтально, срезая кончики волн. И вдруг - яркая вспышка. Это они наткнулись на парус одной из впереди идущих лодок-участниц гонки. Сейчас к ним подойдёт быстроходный пограничный катер, проведёт досмотр и проверку документов и отпустит восвояси. И это повторится столько раз, сколько нас следует в район проведения регаты.
     А в конце июля восемьдесят шестого года я впервые попал на Кубок Балтики. Это была крупнейшая регата из всех, проводимых в странах социалистического содружества. И это был ни с чем не сравнимый, невероятный праздник. Десятки парусников водоизмещением в одну тонну и более проводили гонку протяжённостью почти в тысячу морских миль, разбитую на несколько этапов: Ленинград - Таллин, Таллин - Пярну, Пярну - Рига. А потом предстояла обратная дорога домой -  круиз, свободный от физических перегрузок, но полный удовольствия и романтики. И обе части пути, как туда, так и обратно, были насыщены впечатлениями и приключениями. С тех пор давно уже таких масштабных соревнований не проводят. И проведут ли их когда-нибудь у нас?
     Состав экипажа был строго лимитирован, потому, что каждый лишний рот - это избыточные килограммы живого веса и продуктов, чтобы его прокормить. Да и количество спальных мест было ограничено. Команда состояла из пятнадцати человек ("на сундук мертвеца") - три вахты по пять человек в каждой, плюс шестнадцатый капитан.
     Капитан наш был, как мне тогда казалось, пожилой морской волк. А ведь ему было всего лишь шестьдесят. Впрочем, этого было достаточно, чтобы он был самым опытным и самым авторитетным моряком-яхтсменом не только в нашем экипаже, но и во всём яхт-клубе.
     Весь маршрут туда и обратно занимал более месяца, А я себе не мог позволить такой роскоши. Я присоединился к команде после финиша первого этапа в Таллине, сменив кого-то из членов экипажа, кто должен был убыть домой по неотложным делам. Ранним солнечным утром я приехал на автобусе в Пириту, пригород Таллина, где располагался яхт-клуб, пришёл на причал и нашёл нашу лодку. Было восемь часов утра, но на пирсе было совершенно безлюдно. Напряжённый финиш так измотал спортсменов, что все отсыпались "без задних ног". На палубе слонялся один лишь Илья - семнадцатилетний подросток - сынишка одного из членов нашей команды. Мне только что исполнилось двадцать семь. Оба мы были самыми младшими членами коллектива "Невы". Между мной и тридцатилетними бородачами из нашей морской семьи была пропасть. Тогда как с Ильёй мы не только внутренне, но и внешне были почти неразличимы. Я был таким же как он шкодливым пацаном, за что нас часто и наказывали вместе. Так получилось, что этап взросления мне только предстоял, а пока ещё мне алкоголь не продавали в магазине без предъявления паспорта. Илья рассказал мне, что мы заняли по результатам первогого этапа второе место, уступив лишь "Авроре", стеклопластиковой яхте Кировского завода.
     Это была почти новая лодка, современной конструкции с эффективными обводами корпуса. Соревноваться с ней у нас не было никаких шансов, так что второе место - это был несомненный успех. Окрылённый этим известием я жаждал деятельности, но делать было совершенно нечего. Послонявшись бесцельно по палубе, я наткнулся на мирно лежащий новенький скейтборд. Эти "снаряды" недавно вошли в моду и я видел их только по телевизору. О них тогда мечтали все. Кроме меня. Ввиду абсолютной неосуществимости такой мечты. А тут... можно хотя бы посмотреть воочию и пощупать.
     Я спросил у Ильи "Чьё это?". Оказалось - рыжебородого Юры - тридцатипятилетнего вахтенного помощника капитана, начальника как раз нашей с Ильёй вахты. Я хотел попросить у хозяина разрешения хотя бы повертеть скейт в руках. Но он спал мертвецким сном. Не будить же его по такой ерунде? Я взял и с восторгом подержал его без разрешения. Вот бы прокатиться! А что? Ничего ведь не случится с ним, если я проеду по ровному пирсу с десяток метров. А потом честно признаюсь в этом. Ну, неужели он рассердится? Я поставил скейт на гладкий бетон причального сооружения, направив в сторону нашей двухмачтовой красавицы. Встал на него левой ногой, оттолкнулся и запрыгнул правой. Того, что произошло в следующую секунду я предположить не мог. Он выскользнул из-под моих ног и я с сочным шлепком шмякнулся на пятую точку. А скейт уверенно и со знанием дела покатился в сторону края причала и аккуратно булькнулся в воду.
     Когда я, превозмогая боль от падения, побежал посмотреть на результат своего эксперимента, я только увидел как он постепенно уходит всё глубже и глубже, совершая движения подобные танцу падающего с дерева осенью листа липы или клёна. Очень скоро он погрузился так глубоко, что его уже не было видно. Когда Юра проснулся и узнал о "содеянном" мной, он не стал пытаться избить меня (хотя я этого не исключал) , не стал даже орать и ругаться. Просто, с очень серьёзной интонацией в голосе, спокойно сказал:
     - Ты утопил, ты и доставай.
     И мы с Ильёй отправились отвязывать футшток с левого борта носовой части судна. Футшток- это трёхметровый шест для измерения глубины на мелководье. Он "разлинован" по всей длине чёрными и белыми полосами, каждая длиной ровно в один фут. Но дного футштока оказалось мало. Это было понятно без проверки. И мы связали сразу два. С учётом их взаимного нахлёста в один метр, получилась пятиметровая линейка но и она не доставала до дна. У меня по спине пробежали мурашки. Трёх связанных последовательно футштоков оказалось достаточно. Глубина в этом месте была немногим более шести метров. Но и на такую глубину мне ещё никогда не доводилось нырять.
     Мои спонтанные "заплывы" были хаотичными и долго не приводили к результату. Плавать вдоль дна было непродуктивно, так как от движения рук поднималась муть из песка и ила и ничего невозможно было разглядеть. Тогда мы сменили тактику. Илья втыкал связку футштоков в грунт, а я, как по канату, только не снизу вверх, а наоборот, аккуратно полз ко дну. Вскоре заветный скейт был поднят на поверхность.
     Ощущения при выходе на судне в открытое море, поистине не сравнимы ни с чем. Наш путь лежал в курортный городок Пярну в южной Эстонии. Он расположен был на Северном берегу залива, обозначенного на картах как Пярну-Лахт. А вход в этот залив отделяла от Балтики подводная каменистая гряда многокилометровой длины. Мы шли и шли, а гряда всё не кончалась. Судя по карте, глубина над грядой в этом месте где-то полтора метра, а дальше будет глубже. Но это ещё час хода. Осадка у нашей тяжёлой яхты - два с половиной метра. Мы видим как наши более лёгкие, с меньшей осадкой конкуренты, поставив гроты под ветер и обеспечив себе хороший крен, полулёжа на боку, преодолевают подводное препятствие и прямым курсом направляются в сторону пока ещё далёкого финиша. Мы же вынуждены делать огромный крюк и проигрывать им много часов гонки.
     Был полдень. Ветер был близким к штормовому. Капитан отсыпался после ночной вахты. Была наша смена и лодкой управлял Юра, который, между прочим, тоже имел удостоверение яхтенного капитана.
     - Ставим грот и бизань под ветер. - скомандовал он. - Глубина в этом месте должна быть по моим расчётам около двух метров. Если мы получим хороший крен, то мы легко проскочим косу и окажемся на чистой воде. Мы сделали всё как он сказал. Но что-то пошло не так.
     Мы ударились килем о большой валун на дне и судно сразу же потеряло ход. Порывы ветра то роняли лодку и она пыталась рвануться как стреноженная лошадь, то снова поднималась как Ванька-встанька. И при каждом порыве и тычке её било и било о камни. Не пройдёт и десяти минут и от нашей красавицы "Невы" останется только стальной каркас и плавающие вокруг него щепки. И нужно что-то делать, но что?
Юра пытался не терять силу духа и приказал делать то, что казалось самым правильным в данной ситуации.
     – Парус на рифы! - скомандовал он. Это означало, что уменьшив площадь паруса до минимума, удары ветра по нам мы существенно уменьшим, лодка станет почти вертикально и бить об камни нас будет только свинцовым килем, что менее опасно. Но это даст нам может быть час, а может два, но не больше. А затем ни у кого из нас не останется шансов остаться в живых. Ведь на море шторм, а до ближайшего берега не один километр. Я меньше других, более опытных товарищей осознавал в те минуты всю серьёзность нашего  положения, поэтому пережил менее тяжёлый шок, чем они. Через минуту по трапу на палубу поднялся заспанный капитан. Ни один мускул не дрогнул на его спокойном лице. Он тут же оценил обстановку, хотя ещё не вполне понимал где мы точно в этот момент находимся и скомандовал:
     - Убрать рифы! Грот и бизань на полную. Поставить стаксель!
     Все переглянулись. Это же почти самоубийство - ставить огромный стаксель во время шторма. Нам будет не продержаться и минуты как нас расколошматит в опилки. Но приказ был выполнен. И, к удивлению всех, даже таких бывалых шкиперов как Юра, наша яхта легла на бок. Легла так, что левый борт вместе с палубой ушёл под воду. Даже кокпит заливало водой. Но киль с правой стороны был почти на поверхности. Яхта пошла вперёд. Теперь она ударялась утопленным левым бортом. Но билась лишь изредка, об особенно крупные камни. Один удар, второй. И мы на чистой воде. Теперь я зауважал капитана как никогда прежде.
     Пярну. Маленький, ухоженный и очень уютный городок. Всё наполнено здесь тишиной и спокойствием. Здесь хочется отдыхать, гулять и созерцать красивые и самобытные виды берега моря и симпатичных особнячков. Когда некоторое время назад ко мне в гости приехала сестра из Горького, я повёз её показать Таллин. Я очень любил тогда этот город. Он был таким же дорогим для меня как Выборг. На главной башне городской твердыни висела мемориальная доска, что генерал-губернатором здесь когда-то был Абрам Петрович Ганнибал. Сестра моя была умница и красавица. Лицом и фигурой её можно было сравнить с героиней Натальи Варлей из кинофильма "Кавказская пленница".
     В центре города за нами увязался коротышка толстяк-эстонец, плохо говорящий по-русски, с навязчивой идеей познакомиться с девушкой. На мой вопрос "И что тебе надо-то, мужик?", он твердил как заведённый, что у него в Таллине квартира, машина, ещё есть прекрасная дача в южной Эстонии. И не просто в южной Эстонии, а конкретно в Пярну. Из контекста было понятно, что последний довод должен был нас сразить наповал. Но не сразил. Мы отбились от него тогда. А сейчас я увидел воочию, что иметь в качестве дачи один из этих особняков наверное, и вправду, не так уж и плохо. Мы провели в этом месте целый день отдыхая и залечивая раны нашей любимой лодки. А на следующее утро был старт в направлении Риги. Это был несложный переход вдоль берега Римского залива.
     В столицу Латвии мы прибыли в воскресенье утром. Домский собор был открыт и в нём играл орган. Это было восхитительно. Но я не задержался здесь, а пошёл бродить по древним улочкам старого города. И, если бы я ходил по музеям и прочим достопримечательным местам, то вряд ли я что-нибудь запомнил до сегодняшнего дня. Но мне не слыхано повезло наткнуться на строительный деревянный забор, на котором висело объявление: "Осторожно! Под землю провалился дом XV века. Ведутся раскопки. Вход строго воспрещён! " последние слова я прочитал так: "Другого шанса не будет!" И я полез в яму.
     Когда я пробрался в подвал с низкими каменными сводами, у меня перехватило дыхание от восхищения и возбуждения. Множество артефактов мне удалось потрогать руками. Но я же не расхититель и не "чёрный следопыт". Я не имею права что-то уносить отсюда. Я залез ведь только посмотреть. Но с другой стороны, хоть одну незначимую вещицу просто на память взять нужно. Ведь, если даже её не сочтут достойной быть выброшенный на свалку, всё равно она никому не будет так дорога как мне. И я взял огромный старинный кованый гвоздь, который храню и доныне.
     Обратный путь нам предстоял свободный и неспешный. Вальяжное путешествие, посвящённое отдыху и приятным впечатлением. Рижский залив по размерам почти не уступает Ладожскому озеру. Нам предстояло его пересечь в направлении "Север, Северо-Восток". А это никак не меньше двух суток пути. Пути в открытом море вне видимости земли. И в этом тоже могла бы быть своя прелесть, если бы... вскоре не разыгрался шторм. И не просто шторм, а настоящий ураган. Рижский залив не слишком глубок. Поэтому волны в нём гораздо выше, чем в самом  Балтийском море. Наша многотонная яхта взлетала на пять метров вверх как волан от удара ракеткой для бадминтона. А потом также стремительно падала вниз. У меня сразу же началась морская болезнь. Меня буквально выворачивало наизнанку. Говоря по морскому, я начал "травить". Потравить можно шкоты, а можно и потравить за борт. Свесившись за борт я травил рыбу в Рижском заливе, хотя ни есть, ни пить давно уже не мог.
     В середине дня не было видно не только берегов, но и солнца и неба, и вообще ничего вокруг, кроме волн, летящих по воздуху брызг и пены, да ещё какой-то светло-серой мглы, занавесом окружающей яхту. Но мы шли, полагаясь только на компас.
     Через сутки беспрерывного шторма стало плохо не только мне, но и некоторым "бывалым" членам экипажа. Я же был уже почти вовсе «не жилец». Я не ощущал ничего, кроме мучительного страдания от которого невероятно устал. Но жизнь шла. Готовился завтрак, обед и ужин. И всё это, так или иначе, интересовало кого-то. Пусть и в разной степени.
Но лучше всех чувствовал себя Илья. Быть может он с младенческих лет бывал в таких передрягах? Как бы то ни было, а он съедал сначала свою порцию макарон по-флотски, затем мою, потом шёл "подшакалить" ещё чью-нибудь, у кого аппетита почти не было. Это пытка длилась двое суток. Зато потом у меня никогда в жизни уже не случалось "морской болезни".
     Следующая остановка была у нас на острове Сааремаа - главным острове Моонзундского архипелага. Этот остров был эпицентром ожесточённых сражений Первой мировой войны, описанных Валентином Пикулем в эпическом романе "Моонзунд". Отсюда, ровно сорок пять лет назад, в августе сорок первого стартовала эскадрилья дальних бомбардировщиков нашей авиации, чтобы бомбить Берлин. И сюда же они возвращались. Марина располагалась вдалеке от главного города, который тогда назывался Кингисепп. А до революции он назывался Аренсбург. Рядом с нашим причалом швартовался паром, связывающий остров с большой землёй. Простые советские граждане попасть сюда не могли. Это была закрытая зона. Но здесь были местные жители и им было позволено выбираться на материк.
     Эстонцы везде относились к нам со скрытой неприязнью. Со скрытой потому, что национализм официально не поощрялся даже эстонским руководством. Эта неприязнь была сильно разбавленной в городах с большим количеством русского населения и более выраженной в других местах. Здесь же, на островах, она обретала свойства насыщенного концентрата. Жители здесь до сих пор ходили в национальных костюмах, на старинный манер, что достойно уважения и не имеет отношения к неприязни к кому бы то ни было. Говорили только по эстонски и отказывались отвечать на любой вопрос, заданный по-русски. Тоже не наказуемо. И всё же для проявления затаённой злобы они всегда умудрялись находить повод.
     От местечка, где мы пришвартовались, до города можно было добраться только на междугородном автобусе. Он ходил по расписанию и мы ждали его на конечной остановке. Автобус подошёл. В него загрузилась несколько местных жителей и мы с Ильёй. Наступило время отправляться в рейс, но автобус не трогался. Мы постояли некоторое время. Водитель, обращаясь к нам, сообщил, что машина пойдет нескоро. Мы решили выйти покурить. Как только мы вышли, водитель тут же закрыл двери и, с чувством выполненного долга, отправился в путь.
      Стоянка в Таллине ничем особо не запомнилась. Я бывал в Пирите много раз и знал эту местность как свои пять пальцев, включая руины монастыря  Святой Биргитты. Следующая большая остановка у нас была в местечке, которое эстонцы называют Нарва-Йыэсуу. Мы же на свой лад называли его Усть-Нарва. Мы встали в реке у берега. На сто метров выше по течению от моста. Из-за сильного течения растянулись на два якоря. Нам предстоял небольшой ремонт двигателя и, поэтому, предстояло здесь простоять пару дней. Стоянка стоянкой, но вахты никто не отменял. Ночная вахта с нуля часов до восми утра выпала в этот раз нам с Ильёй.
     Вся команда мирно спала. А под утро заснули и мы. Мы не имели права спать. Но ведь заснули мы не намеренно. Разбудили нас крики, шум и суета. Оказывается, пока мы спали, оборвалась носовая якорная цепь. Почему? А чёрт её знает! Не должна была, но оборвалась. И точно уж не по нашей вине. Но мы проспали, а значит - виноваты. Ведь нам очень повезло, что яхту развернуло и она повисла на кормовом якоре. А если бы сорвало и его от рывка, нас могло запросто переломить пополам, ударив об опору моста.
     У настоящих моряков не принято истерить. Капитан и вахтенный помощник Юра, наш прямой начальник, дружно резюмировали: утопили, пусть ищут и достают. Якорь дорогой. Сделан на заказ из прочной и качественной нержавейки. Замену ему найти будет непросто. За работу взялась вся команда. Просто самая трудная и малоприятная часть досталась нам с Ильёй. Яхту переставили в то место, где по предположению мог находиться якорь и мы стали поочередно нырять с кошкой в руке.
     Погружаться приходилось без всякого снаряжения на глубину в несколько метров. Вода была мутная. Ничего не видно. Но это было только пол беды. Самое неприятное было то, что на дне был метровый слой чёрного жирного ила. Это было похуже, чем искать иголку в стоге сена.
Раз за разом я прыгал в эту муть, погружая правую руку в липкую жижу по самую шею. А в левой держал наготове кошку - стальной крюк, по форме напоминающий рыболовный крючок очень большого размера. Наконец-то я нащупал что-то твёрдое. Нырнул с головой в ил, и зацепил кошку. Вынырнул с торжествующей улыбкой на лице. Члены команды на борту дружно принялись вращать головку ручной лебёдки.
     Вращать приходилось рукоятку, похожую на ручку мясорубки, но за счёт большого передаточного числа, можно было создавать усилие в десяток тонн. Стальной трос натянулся и всем стало ясно, что она крючке не якорь а что-то потяжелее. Но любопытство не давало отпускать добычу, не распознав что же это такое. Только вытянув полностью, удалось рассмотреть, что это кабель, толщиной с мою руку переброшенный по дну реки с одного берега на другой. Поиски пришлось продолжать.
     Через несколько погружений я нашёл, наконец, что-то железное. И в этот раз это действительно оказался якорь. Только не наш изящный красавец-якорь сияющий нержавейкой. А огромный, в два с половиной метра в длину , совершенно изъеденный ржавчиной монстр.
Спасибо капитану, он не приказал выбросить его обратно в пучину. Мы достали его и вытащили на берег. Нам он был совершенно ни к чему. У меня уже были красными белки глаз, а кожа на ладонях стала рыхлая как размокшая бумага. Но я был полон решимости найти наш якорь.             
     Наконец я снова нащупал нечто напоминающее железную скобу. Нацепил кошку. Стали тянуть. Но шло тяжело. Что это могло бы быть? Всё что угодно только не наш якорь. Лебёдку вращали поочерёдно, меняя уставших после нескольких полных оборотов. По ощущениям это было нечто, похожее по весу на затонувший танк. Яхта начала крениться. А ведь она сама имеет полный вес, близкий к весу танка. Если бы груз оставался неподвижным, следовало немедленно отцепить кошку. Но он поднимался! Чем дальше, тем труднее было вращать рукоятку лебёдки и тем сильнее накренялось наше судно. Но тем ближе к поверхности приближалось загадочное "нечто". Азарт захватил всех: оно нас или мы его? Вскоре с большим удивлением мы осознали, что подняли со дна огромную деревянную ферму старинного моста. На суше бы она весила добрую сотню тонн, но вес вытесненной ей воды, превращал эту сотню в двадцать или тридцать. "Боже мой! Сколько мореного дуба!" - подумалось мне, когда мы начали "отпускать" груз обратно. Все устали эмоционально и физически и мы с Ильёй получили команду "Отбой", хотя якорь мы так и не нашли.
     Моряки - народ очень суеверный. И для этого у них есть все основания. Лично я не раз убеждался в этом. Когда мы были где-то на подходе к острову Большое Тютерс, начался полный штиль. Ветер "скис". Паруса обвисли. Обычно даже при самом лёгком ветерке, если прыгнуть в воду, чтобы искупаться, даже опытный пловец едва поспеет за лодкой, чтобы забраться на палубу, так быстро будет тащить её почти незаметным движением воздуха. А рыбачить нельзя тем более. рыба просто не умеет ловить наживку, которая движется в воде с приличной скоростью. Ведь марлины и барракуды в наших водах не водятся. Теперь же, если бросить в воду корочку хлеба, можно смотреть на неё хоть десять минут, хоть двадцать. Она будет всё время на одном и том же месте относительно лодки.
     Мы простояли так весь день. Никому и в голову не пришло предложить идти под мотором. Мы использовали его только при отходе и швартовке. И в каких-то совсем уж критических ситуациях. Мы экономили горючее. Да и вообще, идти на моторе на такой яхте как наша считалось дурным тоном.
     Между капитаном и его помощниками начался спор - заходить на Большой Тютерс или напрямую идти в Ленинград. Капитан настаивал, что и так наша поездка затянулась чрезмерно и, если штиль продержится ещё сутки, то мы даже прямым ходом поспеем на стоянку в лучшем в случае в воскресенье к вечеру. А ведь в понедельник многим уже нужно быть на работе. Да и что там делать на этом Тютерсе? Были там не один десяток раз. Помощники приводили свои доводы. Что несколько часов ничего не изменят и, что если пройти по проливу Бьёрке-Зунд, не огибая Берёзовые острова, то мы с лихвой эти несколько часов наверстаем. Я до глубины души был с ними согласен, ведь мне так хотелось побывать на этом легендарном и недосягаемом для большей части человечества острове. Но они порешили так: если в ближайшее время "задует", то идём на Тютерс. Если не задует до вечера - прямиком домой.
     Я не раз сталкивался с ситуацией, когда ветер "скис" и хода толком никакого нет. Это так скучно болтаться часами на одном месте. Может хоть рыбу половить? Точно! Когда ещё рыбу половишь, как не во время штиля. Тем более - вот она - плещется. И ты в предвкушении и азарте бегом бежишь вниз по трапу за удочками. Но стоит тебе наладить снасть, расправить леску и начать насаживать на крючок наживку, как откуда ни возьмись начинает дуть проклятый ветер. Всё! Конец. Порыбачили. Вот и не верь после этого в примету: достал удочки – жди ветра.
     Я посмотрел на Илью:
     - Может порыбачим?
     Илья тоже очень хотел на этот остров. Он понял меня с полуслова и его пятки застрекотали по трапу. Не успел он с удочками появиться на палубе, как задул ветер. Грот ожил и принял слегка округлую форму. Мы отправились на Тютерс.
     Я слышал рассказы об этом острове. Но то, что я увидел, невозможно было даже представить. Остров представлял собой скалу. С красавцем маяком на самой вершине. Всё его население состояло из семьи маячника. Достаточно большой по площади, без малого десять квадратных километров, он был совершенно закрыт для посещения туристами. И не только потому, что находился в погранзоне, но и потому, что до самого времени нашего посещения оставался не разминирован. Ещё на берегу мы с Ильёй увидели несколько выброшенных на сушу полностью проржавевших торпедных катеров. Весь берег был усыпан огромными морскими минами с характерными для них "шипами". От возбуждения от увиденного мы превратились в шкодливых мальчишек.
     Илья забирался внутрь пустого корпуса некоторых из них, высовывал голову в прореху, а я его фотографировал. Первым делом мы решили забраться на самую макушку горы к маяку, чтобы оттуда осмотреть весь остров. Тут и там мы натыкались на брошенные в лесу грузовики и орудийные батареи. Вокруг пушек были сложены ящики со снарядами. И всего этого добра было так много, что пробовать считать было бесполезно.
     Осмотрев территорию сверху, мы заметили, что с восточной стороны острова расположена длинная песчаная коса. Она так густо была усеяна ржавым железом, что мы решили немедленно устремиться туда. Я слегка дрожала от желания найти немецкий пистолет или хотя бы кортик. И стал старательно перекапывать песок. Но всё было напрасно. Я быстро понял, что железо, хотя и очень тяжёлое и обязано проваливаться вглубь рыхлой песчаной субстанции, но на деле, вопреки "законам физики" какими они мне сейчас представлялись, ветер всегда сдувает с них песчинки и они остаются на поверхности дюн.
     Тут и там из песка торчали стволы огромных орудий длиной намного более десяти метров и толщиной до полуметра. Некоторые из них были почти завязаны узлом. В это невозможно было поверить. Какая чудовищная сила была способна сотворить это? Гораздо позднее я узнаю, что немцы прежде, чем покинуть остров, сами взорвали всё самое серьёзное вооружение. Но тогда мне и мысль такая в голову прийти не могла. Потому что всё пространство на тысячи квадратных метров вокруг было усыпано осколками и пулями так густо, что почти не было видно песка. Но самое страшное, что всё это было перемешано с фрагментами человеческих костей. Можно было двумя ладонями зачерпнуть горсть железных осколков и среди них обязательно оказалось бы несколько вымытых дождями и высушенных солнцем белых как мел косточек. Изредка среди них мог оказаться и человеческий зуб. Тут и там валялись эллиптической формы консервные банки. Сделаны они были из титана или цинка и совершенно не подвержены ржавчине. Если кому-то покажется это неправдоподобным, сразу скажу, что одну из них, наполненную теми осколками и пулями, я храню до сих пор. Изредка мне попадались остатки сумок или чемоданов. Открыв один из них, я извлёк оттуда старый ботинок, зубную щётку и пачку сигарет. Взяв её в руки я успел прочитать по-немецки: «cigaretten JUNO». Её я тоже хотел взять себе на память, но она развалилась у меня прямо в руках.
     Только представьте себе, что при полном разминировании острова в 2015 (!) году, были обезврежены тысячи и тысячи мин и снарядов. А тогда я сам превратился в семнадцатилетнего, подобного Илье мальчишку, и мы поджигали гильзы от крупнокалиберных снарядов, вытянув одну из туго набитых чёрных "макаронин" взрывчатого вещества, и используя её в качестве "бикфортово шнура".
     Свои впечатления об этом острове я тогда описал в стихотворении "Большой Тютерс". Оно начинается словами:
          "Здесь осколки и пули так густо посеяны,
          Но ни всходов, ни отзвуков песен чужих.
          От туристов остались лишь банки консервные
          Вперемешку с зубами, жевавшими их."
     И заканчивается так: 
          "Строго смотрит маяк на гранит и на пристань,
          Охраняя забытый людьми островок.
          Здесь надолго сезон был закрыт для туристов,
          Здесь лишь ветер, да вереск, да ржавый песок."
     Вечером, перед закатом солнца мы отчалили и направились курсом на восток в сторону любимого яхт-клуба.

     Время в море течёт совершенно по-другому , чем на суше. Бывает, сдаёшь вечернюю вахту, и, перед тем как отправиться спать, оцениваешь текущую ситуацию в гонке. Видишь, что метрах в ста от нас параллельным курсом идут наши главные конкуренты. Они упираются, выискивая наилучшее положение паруса к ветру, но всё же отстают на каких-то незначительных пол корпуса. Ладно посмотрим, что будет утром. Проснувшись, первым делом бежишь по трапу посмотреть, что изменилось. И, с удивлением обнаруживаешь, что ничего. За ночь, напрягая все силы, мы прошли больше сотни километров (говоря по сухопутному), а они по-прежнему рядом и всё также отстают на пол корпуса.
     Мы подходили к Берёзовым островам. Говорят, что раньше они назывались Медвежьими. А ещё раньше, когда принадлежали Швеции - Медвежьими, только по-шведски. А пролив, отделяющий их от материка, назывался Бьёрке-зунд. Как раз от шведского слова "медведь". Теперь острова наши и, вполне естественно, что называются они по-нашему. А вот пролив так и остался Бьёрке-зунд. Почему? Может на память?
     Мы должны будем пройти этим проливом. И меня почти как опытного рулевого уже можно оставить на румпеле одного. Юра дал мне указание:
     - Видишь, там вдалеке оранжевый буй?
     – Вижу.
     - Держи курс на него. До него нам идти не меньше получаса. Но, запомни, обойти мы должны его слева. Понял?
     -  Чего тут можно не понять? Всё ясно.
     И я стал держать буй на переднем штаге, как снайпер на мушке. А все разошлись заниматься своими делами. Мы шли против ветра с лёгким креном и без всякого напряжения. Ветер дул под сорок пять градусов к нашему курсу, как мы говорили - "идём в четверть ветра". Но когда буй был уже невдалеке, я стал пробовать уходить левее, чтобы обойти его. Нос лодки стало разворачиваться всё больше и больше против ветра. Разворачивать судно совсем против потока воздуха нельзя. Паруса заполощут и яхта потеряет ход. А значит, она потеряет и управляемость. А это опасно. Острее к ветру, чем "четверть" идти можно. Но есть нюансы. Чем "острее" курс, тем сильнее боковой дрейф. В моём случае, чем сильнее я пытаюсь уйти от буя влево, чтобы не врезаться в него, тем сильнее меня боком тащит вправо. Нос лодки должен смотреть в сторону от огромной многотонной стальной махины буя, но он у меня всё равно всегда остаётся прямо по курсу. Я понимал, почему так происходит. Но не понимал, что делать в этой ситуации. И я закричал:
     - Юра! Помогай!
     Когда прибежал на помощь мой старший товарищ, до столкновения оставались жалкие десятки метров. Он выхватил румпель и мгновенно повернул лодку вправо. Рывок. Паруса наполнились "половиной" ветра и яхта упруго и туго обошла буй справа. Оказывается, так тоже было можно. Ну, в крайнем случае. Юра не ругал меня, не выговаривал. Может он помнил и свою оплошность на входе в залив Пярну-лахт. А может, просто у настоящих моряков это не принято.
     Вскоре мне придётся бросить парусный спорт. Я перейду на работу в лабораторию «Высшей нервной деятельности» к Трубачёву и поступлю на вечернее отделение в Ленинградский Электротехнический институт, получать второе высшее. Потом будет третье, четвёртое и пятое. И времени по вечерам будет всё меньше и меньше. Ну, не мог я тогда позволить себе зациклиться на одном деле, пусть даже и любимом.
     Скучаю ли я и сейчас по натянутым туго шкотам, штагам и вантам? Да. Мечтаю ли об упругом ветре в пасусах? Конечно! Только слишком много дел остаются не завершёнными, слишком много новых проектов стоят в очередь, ожидая своего старта. И, если честно, много ещё остаётся всего, что нужно однажды попробовать и испытать. А значит, паруса подождут меня ещё немного.